Четвериков Борис. Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

   Вернувшись, Юрий Александрович переоделся. На веранде его уже ждали. Он приложился к ручке княгини и радостно приветствовал Люси. Люси немного смутилась под его бесцеремонным взглядом, а он рассматривал ее так же внимательно и по-хозяйски, как рассматривал парк, конюшни, службы и угодья имения. Он вступал во владение всем этим великолепием.
   5
   Венчаться решили в сельской церкви, в соседнем селе Данилове. Церковка там была нарядная и стояла в красивом месте, на пригорке, среди вишневых садов. Совсем недавно с ее колокольни бил пулемет, и на стенах ее остались царапины, здесь было сражение между гайдамаками и партизанским отрядом. Но сейчас в Данилове размещен германский гарнизон. И церковная служба возобновилась, и звонили в колокола как положено. И священник в Данилове благопристойный.
   По случаю торжества был вызван телеграммой Скоповский, которому предназначалось быть посаженым отцом. Он явился во всем блеске, в белых перчатках, во фраке. Он смаковал возвращение старых порядков.
   - Грохольские тоже прибыли в свое имение, - сообщил Александр Станиславович, здороваясь. - Браницкие ждут только, когда усмирят крестьян. Вообще, знаете ли, могу с удовлетворением отметить, что сейчас делается все для водворения порядка. Власти не останавливаются перед самыми решительными мерами. Кстати, немецким, польским, венгерским и другим иноземным помещикам, владеющим землями на Украине, оказывается особое покровительство, что и понятно при существующем положении.
   Самый обряд венчания совершен был просто и не занял много времени. Церковь была ярко освещена, и народу набралось посмотреть на это зрелище превеликое множество. Старенький священник, закончив всю процедуру и надев обручальные кольца на пальцы жениха и невесты, отвел их к клиросу и пожелал им не ссориться, жить в мире и согласии. Это растрогало Юрия Александровича, и он сунул в руку попика ассигнацию. При выходе молодых обсыпали хмелем, а слуги по указанию Юрия Александровича горстями бросали в толпу серебряные монеты.
   Затем толпа расступилась, и вереница экипажей покатила по направлению к Прохладному. Люси была в каком-то полусне, в полуобморочном состоянии от счастья, от волнения, от того, что все так красиво и в точности, как описывают в романах и как венчались в старину.
   Все было бы необыкновенно удачно, если бы тут не произошла одна неприятность, о которой старались не вспоминать.
   Поля кончились, миновали небольшой березнячок, выгон и покатили по широкой деревенской улице, пугая кур, маленьких ребятишек и телят. И вдруг раздался выстрел...
   Юрий Александрович побелел, лицо его перекосилось. Он нащупал в кармане револьвер. Но больше никто не стрелял, и вообще было довольно пустынно на улице, только в окна глазели женщины.
   Оказывается, была ранена лошадь у второй повозки, следовавшей за женихом и невестой. Вереница экипажей остановилась. Юрий Александрович обошел всех и успокаивал как мог.
   - Они еще поплатятся! - говорил он, щурясь и перебирая пальцами, что у него было всегда признаком раздражения. - Но сейчас не будем омрачать нашего праздника.
   Раненую лошадь выпрягли и тут же пристрелили. Затем поскакали дальше, хотя кучера беспокойно поглядывали на придорожные кустарники, опасаясь нападения.
   Если не считать этого выстрела, все прошло очень гладко, свадьба была богатая, пышная, невеста была красива, музыка гремела... Многократно кричали "горько", и вино лилось рекой. Наехали соседние помещики, нарядные, довольные. За стол уселось более шестидесяти человек. Пожаловал даже сам Потоцкий. Был и представитель германского командования - жирный, обрюзгший полковник с четырьмя подбородками. Было духовенство. Поговаривали, что приедет даже гетман, но он только прислал поздравления и пару великолепных рысаков.
   Это была не просто свадьба, это праздновалась победа целого сословия старой России, вновь вступающего в свои права.
   Кто-то встал и запел "Боже, царя храни". Нестройно, но подхватили. Даже священники пели. Соседний помещик Опанас Опанасович Загородный, апоплексический толстяк, даже покраснел от натуги, когда выводил:
   Царствуй на страх врагам,
   Ца-арь пра-авославный...
   Духовой оркестр, любезно предоставленный расквартированным неподалеку полком, правда, в другой тональности, но тоже грянул царский гимн. Все встали, разумеется. У княгини был такой вид, как будто этот гимн исполняется в ее честь. На фронтоне дома сиял вензель с короной, а в парке шипели фейерверки...
   Только под утро стали разъезжаться гости. Княгиня была в минорном настроении, ласково говорила с дочерью какими-то загадками, какими-то излишне торжественными словами. Назидания эти касались супружеских обязанностей и пожеланий, чтобы они жили так же дружно, как жила княгиня со своим Nicolas. Все отлично знали, что ее Nicolas изменял ей направо и налево и что она тоже не оставалась в долгу, но все ее назидания были выслушаны почтительно. Люси обняла мать и шепнула ей:
   - Мама, я очень счастлива!..
   - Ну и слава богу, ну и слава богу! - пробормотала княгиня и много раз перекрестила дочь.
   6
   На следующий день супруги долго не появлялись из своих покоев. В промежутках между нежностями и поцелуями Юрий Александрович рассказывал Люси о своих планах на будущее.
   - Мы не имеем права жить по старинке, за счет дедовских капиталов, говорил он, обняв белокурую головку и перебирая локоны, то растрепывая их, то снова приглаживая, испытывая неизъяснимую нежность к этому прильнувшему к его плечу существу. - Мы не можем больше позволить себе роскоши отставать от Европы. Вообще, говоря откровенно, тебе-то я могу это сказать, не все так глупо в программе этих коммунистов, которых я ненавижу всей душой. Я кое-что читал из их произведений, сам сталкивался с ними; это большей частью интеллигентные люди. Представь, кое в чем они даже правильно ставили вопрос. Это надо будет учесть, когда мы их уничтожим, то есть я имею в виду большевиков.
   Люси слушала его, закрыв глаза и одной рукой обнимая его. Она думала о том, что надо заставить себя читать хотя бы газеты, хотя это очень скучно, и вообще разобраться во всех вопросах, чтобы понимать Юрия, когда он с ней беседует на такие серьезные темы.
   "А впрочем, - думала она, - у мужчин все другое: и мысли, и вкусы, и увлечения. Мужчины выдумали целый сложный, неприятный мир, в котором много обмана, подсиживания, этот мир биржевой игры, войн, судебных палат, газет... отвратительный, как и нравящийся мужчинам табак, но, по-видимому, для них необходимый... Глупые мужчины! Все их затеи ничего не стоят по сравнению с женским прямым и настоящим делом - любовью, домашним хозяйством и выращиванием детей. Но приходится делать вид, что мужчины умней, надо быть уступчивой, эластичной..."
   И Люси, не дослушав рассуждений Юрия Александровича, обхватила его шею и сказала, чуть-чуть играя в маленькую девочку:
   - Ты у меня умный-умный!.. Я знаю, что мы будем хорошо жить. Я тебя буду так любить, так любить!.. И потом у нас будут дети... И вообще нам пора вставать и идти завтракать...
   Юрий Александрович пришел в восторг от ее здравого рассуждения. Он прекрасно понял смысл сказанного ею.
   - Девочка! - прошептал он ей после множества поцелуев. - Ты умнее всех наших умных рассуждений! Конечно же, нет ничего прекраснее, важнее, насущнее, чем любовь! Выдумано много теорий, философий, религий, а если добраться до сути, только одно и важно: женщина и мужчина, обитающие на земле. Они должны плодить детей и добывать пропитание. Все остальные нагромождения так называемой цивилизации, в сущности - вздор! А посему по счету раз-два-три встаем, одеваемся, бежим в купальню и затем пьем на веранде парное молоко! Ура!
   И Юрий Александрович вскочил первый, подхватил на руки Люси, а она визжала, смеялась и барахталась, путаясь в длинной ночной рубашке.
   7
   После обеда Юрий Александрович надел военную форму, надушился, поцеловал ручку княгине, поцеловал жену и поехал навещать немецкого коменданта. Темой их разговора был вчерашний выстрел.
   - Мы не можем давать спуску этой двуногой скотине! Мы должны каленым железом выжечь крамолу!
   - О! - соглашался комендант. - Это ошен хороши слова! Не нужно ждать, когда будет много стрелять, надо наказывать!
   Присутствовавший при этом немецкий полковник говорил по-русски лучше, чем комендант. Он одобрял намерения Юрия Александровича, но в то же время нашел момент удобным, чтобы прочитать мораль и довольно пространно и напыщенно заявить, что из-за русских, которые болеют революцией, не оберешься хлопот. Великие державы, "сознавая всю безвыходность их положения", пошли на некоторые издержки. Mein Gott! Они готовы помочь русскому дворянству, они возвратят привилегированным классам Россию. Но пусть послужит вам, господа, уроком то, "что, к великому сожалению, произошло"...
   В общем-то, они поняли друг друга с первого слова. Комендант немедленно приступил к исполнению. Он звонил по телефону, он давал распоряжения, а через какой-нибудь час в сторону деревни Дубовый Гай двинулись пехотные и артиллерийские части оккупационной армии.
   Деревня, которую вчера проезжала свадебная процессия, была оцеплена со всех сторон по всем правилам военного искусства. Жители деревни наблюдали эти приготовления, но никак не предполагали, что приготовления вполне серьезны, что это не маневры, не какая-то подготовка фронта.
   Вон и парламентер в сопровождении конной охраны шагает по дороге. Все население выгнано из хат. Толпа молча ждет, что им объявит прибывший к ним "представитель германского командования" и стоящий рядом с ним гетманский синежупанник. Лица угрюмые, недобрые лица. Надоели все эти "представители". Только и делают, что требуют, требуют...
   "Представитель германского командования", а на самом деле просто белый офицер, прочитал бумагу. Жителям деревни Дубовый Гай предлагалось немедленно, в течение одного часа с момента объявления этого меморандума, доставить живым или мертвым бандита, стрелявшего по проезжавшим через деревню господам помещикам. В случае невыполнения этого требования деревня Дубовый Гай будет уничтожена.
   Бумага прочитана. Один из немцев о чем-то, спрашивает читавшего бумагу офицера. Тот отвечает тоже по-немецки. Оба смотрят на часы. Три часа пополудни. Представитель германского командования слезает с телеги, откуда он провозгласил свой ультимативный приказ; синежупанник, в ярком, несколько театральном одеянии, присоединяется к их группе. Они закуривают и беседуют между собой на странном языке - невероятной мешанине немецких, русских и украинских слов.
   Солнце стоит еще высоко. Конные, сопровождающие парламентеров, лениво, не спеша разгоняют толпу. Наконец взрослые все расходятся. Женщины оживленно обсуждают положение.
   - Да де ж мы им возьмем того злодия?
   - Нехай сами шукають его!
   - Пугать нас нечего, мы уж давно перелякались.
   - Бачите, яки добры! Подай им живого или мертвого!
   Все разбрелись по хатам. Остались только босоногие ребятишки в широкополых соломенных шляпах. Они стоят на почтительном расстоянии и глазеют на лошадей.
   Синежупанник достает флягу. Фляга довольно объемиста. Синежупанник угощает из фляги офицеров. Немец смеется и крутит головой.
   - Коньяк? - полувопросительно говорит он и одобрительно хлопает синежупанника по плечу.
   Часы на руке офицера показывают половину четвертого... без двадцати минут четыре... без четырнадцати минут...
   Ребятишки тоже разбрелись. Ни души вокруг. Где-то в хлеву мычит корова. Петухи перекликаются то в одном конце деревни, то в другом. Вся деревня состоит из одной очень широкой зеленой улицы, поросшей мелкой гусиной травой и лебедой. Возле каждой хаты палисадник с бледно-розовыми мальвами, а позади каждой хаты - яблоневый сад. В самом центре деревни колодец. Возле колодца - непросыхающая лужа, и в непросыхающей луже отражаются облака.
   Без пяти минут четыре... Без двух минут... Ровно четыре часа! Офицеры сверяют часы. Они хотят быть точными.
   Итак, население деревни не пожелало выдать партизана, который среди бела дня осмелился напасть на проезжавших?! Значит, население деревни заражено духом коммунизма, а заразу нужно искоренять.
   Не спеша покинули деревню парламентеры. За ними проследовала конная охрана. Некоторое время стояла полнейшая тишина.
   Затем горячий воздух качнулся, ухнул залп артиллерии. Один снаряд угодил прямо в колодец. Взлетели в воздух куски дерева и комья влажной земли... Второй снаряд поджег соломенную крышу. Издали можно видеть, как выскакивают из хаты люди, вытаскивают узлы, маленьких детей...
   Но за первым залпом следуют еще и еще... И тогда деревня оживает: крики, стоны, проклятия и треск пылающей соломы...
   - Рятуйте!..
   Женщины с детьми бегут по направлению к реке. Но со стороны реки бьет пулемет. Никто не выйдет живым из деревни. Деревня Дубовый Гай предназначена к полному уничтожению, ее сравняют с землей - таков приказ германского командования и гетманской власти.
   В пять часов артиллерия замолкла. В Прохладном от сотрясения воздуха выбиты стекла в некоторых окнах.
   Военные подходят к тому месту, где находилась деревня. Все вспахано снарядами. Ни яблоневых садов, ни гусиной травы, ни хат, ни тына... Черное, обезображенное пространство... И трупов почти не видно.
   В шестом часу посетил это место Юрий Александрович. Он приехал верхом, в сопровождении управляющего. Конь шарахнулся в сторону; здесь пахло отвратительной сладковатой гарью.
   - Как вы думаете, - спросил Юрий Александрович, - будет расти на этом месте картошка?
   - Как вам сказать... - смущенно пробормотал управляющий.
   Юрий Александрович увидел, что он ошеломлен той картиной, которая открылась перед его глазами: деревня исчезла, не то что была сильно разрушена, нет, она буквально исчезла с лица земли!
   Юрий Александрович тоже в первый момент почувствовал, что ему как-то не по себе. Но затем к нему вернулось прежнее самообладание.
   - Вот что, - предложил он, подумав, - деревня эта называлась Дубовый Гай, то есть дубовый лес. Пусть так и будет. Мы засадим эту площадь дубами.
   - Очень много понадобится дубов.
   - Ничего, мы прибавим и другие породы кустов и деревьев.
   По-видимому, Юрий Александрович всучил немецкому коменданту большой куш, и притом исключительно в американских долларах. Комендант во всем шел навстречу. И ему очень понравилась затея молодого помещика. Об этом можно будет даже доложить по начальству. Сам Эйхгорн будет восхищен таким кунштюком. Ха-ха! Стереть с лица земли бунтовщиков и засадить это место деревьями! Колоссаль!
   На другой же день было согнано на пожарище шестьсот крестьян из соседних деревень. Вся площадь была расчищена от осколков. Немецкий конвой подбадривал работавших.
   Затем прибыл садовник из имения Долгоруковых. Вдоль всей дороги была посажена дубовая аллея. Остальное пространство засадили чем попало: орешником, березками, молодыми кленами. Деревья и кустарники переносили с комом земли, или, как выражался садовник, "со стулом". Каждый куст полили, причем воду возили из пруда Прохладного, за три километра.
   Через три дня местность нельзя было узнать. Даже княгиня пожелала полюбоваться на эту "веселую" рощу...
   8
   А еще через день по всему уезду вспыхнуло восстание. В квартиру, где расположился немецкий комендант, бросили бомбу. Выгнали поставленных в селах старост-кулаков. К повстанцам присоединился партизанский отряд, действовавший в этих местах, руководимый подпольной коммунистической организацией.
   - Давайте сообща, - предложил повстанцам командир партизанского отряда, молодой, кучерявый. - Вместе-то веселее будет.
   Наладили полный порядок - командование, связь - все честь честью, караулы расставили, разведку установили. Заранее обо всех намерениях противника знали. И когда произошло первое настоящее сражение, с большой радостью убедились, что перевес-то на их стороне.
   В числе партизан был и сероглазый молодой хлопец Ивась, житель деревни Дубовый Гай, тот самый отчаянный хлопец, который выстрелил в свадебную процессию.
   - Не мог я стерпеть, - рассказывал он, волнуясь и захлебываясь словами, - сердце вскипело, в глазах стало темно, я и выстрелил.
   - Это плохо, - отвечал ему командир партизанского отряда. - Когда стреляешь во врага, нужно, чтобы глаз был ясный и зоркий.
   - Да я ведь и не перестрелять их хотел, а просто невмоготу было. Любоваться, что ли, на них? Пусть знают, что мы их ненавидим!
   - Ну, а дальше?
   - А дальше - я ушел в лес, я пошел искать таких людей, которые не сдаются...
   - Нашел?
   - Нашел. Партизан нашел. В лесу.
   - Это он правильно рассказывает, - подтвердил кто-то из слушателей. Он к нам пришел, в наш отряд.
   - Только вижу я, - продолжал свой рассказ паренек, и чем дальше он рассказывал, тем бледнее становилось его лицо, тем прерывистей голос, вижу я, народ боевой, а оружия у них мало.
   - Правильно! А патронов так и вовсе пустяки.
   - И тут подумал я, что у нас в Дубовом Гае винтовки понапрятаны, патроны, даже пулемет в землю на огороде зарыт...
   - Понятно!
   - "Постойте, - сказал я хлопцам, - я обеспечу оружием!" И тотчас отправился назад, в свою деревню, и двух, посильнее которые, с собой захватил. Идем это мы...
   - Домой, значит?
   - Да. С осторожностью, конечно, идем. Двое суток лесами пробирались. В сумерки вывел я их к нашим местам, возле речки велел им обождать, а сам пошел по тропке, думаю, задами в нашу хату проберусь, а там разбужу отца, братана, и мы заберем оружие и доставим к речке, где ждут мои хлопцы...
   - Ну, ну! - в нетерпении торопили слушатели, хотя уже наперед знали, что скажет он дальше, потому что рассказывал он это много раз, всюду, куда ни приходил. - И что же дальше?
   - Иду я... - волнуясь все больше, рассказывал молодой партизан, места-то знакомые, родные, в речушке-то я еще семилетним раков ловил... иду и ничего понять не могу... Где же это я, думаю, плутаю? Неужто не в том месте речушку перешел? Вот тут изгородь должна уже быть, а левее баня бабки Лукерьи... а прямо - наша хата... и тополя там растут... И ничего такого нет, а иду я лесочком... И стало мне казаться, что помутился я разумом!.. Вот, думаю, этого горя не хватало, чтобы я еще ума лишился! Даже такая была думка, что нечистая сила меня водит... Вернулся к речке, хлопцы сидят и ждут... а я им и объяснить ничего не могу. Снова пошел... опять в этих дубках закрутился... и земля под ногами рыхлая...
   - И деревни нет? - прохрипел кто-то.
   - Нет деревни! Понимаете, люди добрые? Нет ее... И всю ночь я бродил, и утро настало... А наутро я впрямь разума лишился, эти же хлопцы отыскали меня и увели...
   Каждый раз, как выслушивали этот незамысловатый рассказ, поднимался ропот и говор. Кто ругался, кто слезу вытирал. Женщины в голос выли. Старики сжимали кулаки и посылали проклятия.
   - Сколько у тебя братьев-то было? - спрашивал кто-нибудь из слушателей все еще не в силах осознать совершенного злодеяния.
   - Четверо. Один-то большенький, а трое - мал мала меньше... И сестренка еще была... Олятка...
   - Это что же творится на белом свете? - вдруг очнувшись от оцепенения, воскликнул белый, как колос, дед. - Я прожил столько лет, что и со счету сбился, а такого не слыхивал!
   И тут же, не отходя, записывалась молодежь в партизаны. Не отставали и степенные мужики. Старики, что покрепче, упрашивали взять и их, обещая, что они будут стрелять - не промахнутся. И каждый день прибывало в повстанческих отрядах бойцов, все брались за оружие.
   Прислан был на усмирение батальон немецких солдат. Но и немецкие солдаты отказались сражаться и сдали оружие повстанцам:
   - Мы воевайт с золдат, с простой человек мы не воевайт!
   Повстанцы захватили железнодорожную станцию Россоховатка. Быстро расставили свои патрули, быстро вооружились ломами и разобрали рельсы, чтобы не мог сюда заскочить бронепоезд и не могло прийти подкрепление врагу.
   - Пускай только сунутся!
   Начальник станции Россоховатка, смешной, усатый, как таракан, бегал от одной группы работавших на путях повстанцев к другой, размахивал руками и вопил:
   - Что вы делаете, братцы? Воюйте вы, пожалуйста, на нейтральной территории, но не нарушайте график движения поездов!
   От него только отмахивались, но не трогали. Что с него взять?
   Начальник станции, охрипнув от криков, бежал в телеграфное отделение и слал телеграфную депешу в Уманское железнодорожное управление:
   "Станция дезорганизована вооруженной толпой местных крестьян точка пути разобраны в обе стороны точка просьба поездов не отправлять впредь до уведомления многоточие находимся запятая как сами понимаете запятая в безвыходном положении запятая граничащем с катастрофическим точка".
   Управление безмолвствовало.
   9
   Поздно вечером и, по-видимому, тайком явилась к Юрию Александровичу делегация от местного кулачества. Всего их четверо, они приехали на конях, но коней оставили в орешнике, не доезжая до Прохладного. Они были осторожны и не хотели, чтобы узнал кто-нибудь об их посещении помещичьей усадьбы.
   - Наша стежка-дорожка одна, одним мы лыком связаны, - начал беседу самый солидный из них, чернявый, рослый, загорелый, с умным, немного насмешливым взглядом, как будто он что-то такое знал о собеседнике, но не хотел этого высказать. - Мы хоть и простые крестьяне, но тоже вроде как ваши младшие братья. Вы - помещики, а мы - унтер-помещики. Нам еще немного подрасти, еще землицы прикупить трошечки, еще поголовья скота прибавить, да отстроиться, да детей в мужиках не держать, в ниверситетах обучить - и станем мы на ноги.
   - Розумиете? - то и дело подхватывал слова чернявого второй из пришедших, маленький, коренастый, с веселыми глазами.
   - Я вот хочу сахарный завод купить. Деньги есть, только время неподходящее. А деньги, конечно, найдутся...
   - Розумиете?
   Третий, щетинистый, угрюмый, прервал эти разговоры:
   - Ты, Пантелей Лукич, о деле балакай. Что деньги у тебя есть, всем известно. Ты о деле начинай. Слово толковое стоит целкового.
   - Дело у нас к вам такое, - послушно приступил к главному чернявый. В нашем уезде пошаливают, это, конечно, вам известно. Да и не только в нашем уезде. Повсюду агитаторы красные шныряют. Народ мутят.
   - Мы тут порешили намедни одного, без документов оказался, - вставил слово щетинистый. - Мышь гложет, что может.
   - Всей этой музыкой Москва командует, коммуния руководит. А мы сидим, только руками разводим.
   - Розумиете?
   - Вот хотя бы и вы. Хотя вы и разместили во флигеле немецких солдат, да разве они подюжат? Они тоже, шельмецы, агитации поддаются.
   - Ну и что же вы предлагаете? - спросил наконец Юрий Александрович, до сих пор молча, с любопытством разглядывавший этих ходоков. - Уезжать?
   - Вы, конечно, можете. Сел в курьерский, конечно, поезд да уехал, все одно помещичьи усадьбы жгут, вам лишь бы целы капиталы. А нам куда податься? У нас здесь все. Некуда нам уходить.
   - Розумиете?
   - Уходить нам нельзя: земля, - вдруг заговорил четвертый, тучный, жирный и как будто дремлющий великан.
   - Правильное слово! Земля! Нам от земли никак невозможно отдаляться!
   - Значит, надо действовать! - воскликнул Юрий Александрович. При этом он встал и начал ходить по кабинету, где принимал своеобразную делегацию. - Правильно понял я вас?
   - Действовать, - подтвердили все четверо, - и чтобы наверняка.
   - А то у всякого Федорки свои отговорки, - опять ввернул щетинистый.
   - Истреблять их надо! - пробасил великан.
   - А что же? Конечное дело! Смотреть на них? Они нас бьют, они хотят свои совдепы насадить на нашу шею... .
   - Нам вместе не жить. Мы или они.
   - Понятно! - ходил по кабинету Юрий Александрович. - Мне все это очень близко и очень понятно. И я от всей души благодарю вас за доверие, дорогие мои братья, дорогие друзья!
   Юрий Александрович искренне был взволнован. Он думал:
   "Вот она, сила! Вот она когда пробуждается! Соль земли, деревенские богатеи... Они производят хлеб, шерсть, кожу, масло, молоко... И они хотят сами, своими руками покончить раз и навсегда с чуждыми им идеями всяких социализмов..."
   Юрий Александрович восхищенно смотрел на этих пахнущих черноземом как он сказал? - "унтер-помещиков", и в голове Юрия Александровича рождались одна за другой великолепные идеи: нужно подхватить эту инициативу, возглавить это движение хлеборобов... О! Юрий Александрович расскажет об истинной картине этим близоруким иностранцам! Вот они, так называемые куркули! Вот они - сидят перед ним! Они хотят быть помещиками, сахарозаводчиками и не желают знать совдепов! Дать им в руки оружие - и они выжгут каленым железом всю крамолу, с которой никак не могут справиться никакие петлюры, никакие оккупанты...
   Юрий Александрович заговорил. Он не выбирал слов, не старался говорить популярно. Но он видел по лицам, что его понимают, что его одобряют.
   - Оружие у нас есть, - говорил, сдерживая накипевшую в нем ярость, чернявый, - оружие есть, люди найдутся. Нам нужно только опытных командиров. Не таких, как петлюровские, те все дело разваливают, потому им лишь бы грабить, лишь бы поживиться, они сильней всяких агитаторов народ настраивают! Народ ошалел от казней, от грабежей, от смертоубийства. Немцы грабят, Петлюра грабит, всякие там американцы на кораблях приезжают - тоже грабят... А помощи настоящей нет! Вот о чем мы пришли говорить с вами.
   Долго они толковали, намечали планы, прикидывали...
   Когда делегаты ушли, Юрий Александрович сел писать обширную докладную записку. Он откроет глаза на истину! Он поднимет на великую битву земную силу Украины!