Четвериков Борис. Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

   Котовский иногда и ночевал здесь. Комфорта особенного Славов предоставить не мог, сам он спал на диванчике, тоже без особого шика, а гостю постилал на столе. Котовский выговаривал художнику:
   - Что это ты, Степан, никогда не приберешься? Посмотри, сколько паутины! Хочешь, я сам сниму и пауков повыбрасываю?
   - Ни в коем случае! Они мух ловят, а мухи мне буквально работать не дают.
   - Но ведь смотреть противно!
   - А я и не смотрю. Да и что тут противного? Обыкновенная паутина. Я не знаю, кто еще есть на свете тише и безобиднее пауков!
   Однажды к дворнику пришла не та девочка, что обычно, а какая-то другая, с косичками, быстроглазая. Сунула записку: "Это вам", - и убежала. Записка была всего в два слова: "Почистите квартиру". Это Котовский предупреждал, он тотчас узнавал о том, что затевают "Сигуранца" и "Дезьем-бюро", у него всюду были свои глаза и уши.
   Кулибаба сразу же пошел к Славову. Дело в том, что Славов не только предоставлял квартиру подпольщикам, он еще артистически подделывал документы, изготовлял бланки, удостоверения для подпольщиков и, вручая такой документ, приговаривал:
   - Полюбуйтесь! Даже лучше, чем настоящий! А подписи, подписи какие! Не подкопаешься!
   У Славова хранилась медная печать белогвардейского воинского начальника. Тоже была полезной. Но теперь нужно было ее прятать.
   Быстро они проверили все, что было в комнате. Ненужное сожгли, ценное Кулибаба зарыл на чердаке.
   В тот же вечер явились с обыском. Дворник, как и полагалось, присутствовал при этой процедуре. Перерыли все, даже матрац трясли и щупали, открытки все пересмотрели, под диван заглядывали. И вот что заприметил Кулибаба: один из полицейских, производивших обыск, наткнулся в кипе бумаг на этажерке на нелегальную газету; полицейский скомкал газету, пошел к водопроводу, будто бы попить, а сам эту газету затолкал в сточную трубу. Кулибаба смотрел и глазам не верил! Стало быть, и этот сочувствует?
   В общем, при обыске ничего не обнаружили, порылись в дворницкой каморке и ушли.
   После этого случая долго никто из подпольщиков не появлялся. Выясняли, не ведется ли наблюдение за домом номер одиннадцать. А потом здесь же хранились инструменты, здесь же Котовский подробно распределял роли: подготавливалась операция с захватом склада оружия.
   Тем временем художник Славов закончил копирование Шишкинской ржи и принялся за "Девятый вал" Айвазовского.
   12
   Через все фронты, через все заставы, через всю кипевшую восстаниями, полыхавшую пожарищами Украину упорно пробирались связисты - посланцы Москвы. Центральный Комитет инструктировал, снабжал людьми и руководил всей работой подполья. Связь никогда не прерывалась. Ехали в поездах, шли пешком от деревни к деревне, ночевали в степи, обходили стороной опасные места и двигались дальше связные.
   Так передвигались и эти две молоденькие девушки. Одну звали Тоня, другую - Феля. Тоня была посмелее. Феля боязливая, тихая, на первый взгляд. В пути им встречались шайки головорезов, вооруженные петлюровцы, свирепые боротьбисты, гайдамаки, всякие "батальоны смерти", "железные дивизии", "рыцари Запорожской Сечи"...
   Нет, не робкие девушки, а бесстрашные революционерки, отважные комсомолки были Тоня и Феля. Поручение ЦК - доставить Одесскому губкому четыреста тысяч денег, директивные письма и литературу. Получили они адрес явочной квартиры, пароль и отправились в путь. Директивные письма были зашиты в кофточки, деньги спрятаны в двойное дно чемодана, адреса и пароль выучены наизусть.
   Спали по очереди. Делали пересадки. При проверке предъявляли документы. Но кто обращает внимание на каких-то девчонок!
   В две недели добрались до Николаева и здесь узнали, что николаевские рабочие организации разгромлены, по городу гуляют погромщики...
   Посадка на пароход, идущий в Одессу, производилась со строгой проверкой документов и повальными обысками пассажиров. Когда обыск кончился и полицейские, бряцая оружием, ушли, уводя с собой какую-то плачущую женщину, девушкам удалось прошмыгнуть на палубу и забиться в самый темный угол на корме.
   Море было беспокойное. Фелю укачало. Но вот вдали показались огоньки Одессы. Высадились на берег и пешком добрались по назначенному адресу.
   Там принял их товарищ Николай. Сдали деньги, он тщательно их пересчитал, затем занялся разбором почты.
   Пока товарищ Николай читал привезенные письма, пришел на явочную квартиру рослый, статный мужчина. Товарищ Николай очень ему обрадовался и сказал:
   - Вот как хорошо, Григорий Иванович, что вы пришли! Тут к нам девушки приехали, нужно их устроить с ночевкой. И голодные, наверное. Позаботьтесь о них, пожалуйста.
   Тоня и Феля поняли из разговора, что это знаменитый Котовский. У Фели даже головная боль прошла. Она разглядывала этого человека, о котором ходило столько фантастических рассказов.
   - Скажите, пожалуйста, - нерешительно обратилась она к нему, - вы ведь Котовский? Вы на самом деле Котовский?
   - Разве не похож? - рассмеялся Котовский, а сам уже обдумывал, как лучше поместить их и что сделать, чтобы они хорошо отдохнули.
   Узнав, что Тоня и Феля привезли от ЦК важные директивные письма, Котовский пристально посмотрел на тонюсеньких, худеньких девочек, и глаза его засветились жалостью и участием.
   - Небось страшно было? - спросил он.
   - А чего страшно? - спокойно ответила Тоня. - Мы не в первый раз ездим. Привыкли.
   Час был поздний. Котовский, не откладывая, повел связных в гостиницу на Пушкинскую улицу. Там их прежде всего отправили в ванную, затем накормили. Котовский тем временем вызвал комсомолку-подпольщицу Фиру.
   - Вот, - сказал он, - вам поручаются две храбрые девушки. Я знаю, что вы сумеете их обласкать, пригреть. Нелегкая работа, сколько раз они рисковали жизнью. А на вид совсем малыши!
   - Понятно, - ответила Фира, - я поухаживаю за ними. Здесь им будет хорошо.
   Быстро набрались связные сил и отправились в обратный путь, в Москву, снова нагруженные докладами, литературой и письмами. Перед отъездом девушек Котовский дал им поручение лично от себя: побывать на Маросейке, узнать, живет ли там Миша Марков.
   - Понимаете, девушки, - говорил он, - хороший паренек, беспокоюсь я о нем. Очень уж он тихий. Только про меня ничего не говорите, а то прискачет, а еще рано. Просто узнайте, как бы от себя, и всё. Приедете снова - расскажете мне про него.
   В доставленных девушками письмах, между прочим, сообщалось, что ЦК направляет в Одессу, в распоряжение губкома, нескольких товарищей из Иностранного отдела. Предлагалось губкому усилить работу в войсках интервентов с целью их разложения, разъяснять политическую обстановку, призывать к неповиновению под лозунгом "Штык в землю".
   И вот прибыла из Иностранного отдела ЦК, из Москвы, Жанна Лябурб. Она была маленькая, нарядная, причем нарядная в любом платье, в любом платочке - так она умела все носить, все приладить, так все ей шло. Ее черные волосы завивались кудряшками на сверкающем белизной, прямом и широком лбу. Глаза у Жанны были ярки и любопытны ко всему миру. Все привлекало ее внимание, все ее радовало, до всего ей было дело.
   Кроме нее прибыл из Москвы молодой Жак Елин, который долго жил в Париже и хорошо знал французский язык.
   И еще появились новые работники "Иностранной коллегии".
   Получив инструкции, они отправились на набережную, разбрелись по кабачкам, по харчевням, замешались в толпы французских матросов и солдат, завели знакомства, дружбу. Это непосредственное общение должно было дать еще большие результаты, чем распространение подпольной литературы. Впрочем, и литература тоже стала передаваться в руки французских матросов и солдат через агитаторов "Иностранной коллегии".
   Работу "Иностранной коллегии" объединял президиум. Каждая группа не знала даже о существовании другой. Часто лица, состоявшие в одной группе, не знали своих сотоварищей.
   Самой многочисленной была французская группа. Но и в польской группе насчитывалось немало смельчаков во главе с польской коммунисткой Геленой Гжеляк. В румынской группе было пятнадцать человек, но кто, кроме губкомовцев, знал о них? Среди румынских коммунистов выделялся большим опытом Бужор, направленный в Одессу по предложению Ленина. Вместе с румынскими коммунистами работали коммунисты-молдаване, в их числе бывший шкипер броненосца "Потемкин" Криворуков. А в сербской группе были коммунисты Стойко Ратков, Вальман Драган, Живанко Степанович...
   Трудно было наладить работу среди греческих солдат. Им внушили, что их посылают на священную войну за поруганную большевиками православную веру. Чтобы поддержать в них эту уверенность, одновременно с солдатами направили в Россию священное воинство: трех епископов, четырех архимандритов, сорок священников с клиром и много ладана для благовонного дыма.
   Была в "Иностранной коллегии" и английская группа. В ней в числе других работал английский эмигрант, известный под фамилией Кузнецов.
   Но самой рьяной, самой неутомимой из всех деятелей "Иностранной коллегии" была француженка-коммунистка Жанна Лябурб. Маленькая Жанна была общей любимицей. Как бережно относились к ней все подпольщики Одессы! А она была так неосторожна! Она совсем не берегла себя!
   - Так нельзя, милая Жанна! - упрашивал ее Котовский. - Вы должны быть незаметны, неуловимы, а между тем вы держитесь так, что стали самой популярной личностью в Одессе.
   - О! - вскидывала брови Жанна. - Популярной? Как Вера Холодная?
   Жанна умела заливчато, заразительно смеяться. Улыбался и Котовский. Но затем Жанна серьезно отвечала:
   - А вы? Разве вы не рискуете на каждом шагу?
   - У вас особенно сложное положение. Вы должны вступать в беседы с солдатской массой, с матросами, это ваша работа, ваша задача. Но вы никогда не знаете, нет ли среди ваших собеседников провокатора или даже не провокатора, просто человека других взглядов, службиста, который пойдет и доложит начальству. Вы раздаете листовки. Можете вы быть уверены, что та же рука, которая протягивается за листовками, не наденет на вас наручники?
   - Вот видите! - воскликнула Жанна беспечно. - Вы сами же опровергли себя! Доказали, что мне невозможно быть осторожной, что приходится идти на риск... А вообще-то вы правы, - вздохнула она, - мы, пропагандисты "Иностранной коллегии", ходим по канату. Одно неосторожное движение - и... И стоит ли, мой друг, об этом говорить? Умирают ведь только один раз!
   Котовский смотрел на маленькую, хрупкую Жанну и думал о том, что женщины-разведчицы, женщины, работающие в подполье, - это самое потрясающее, самое страшное, что он видел на войне. "Наше дело солдатское, - думал Котовский, - мы исстари выходим на поле брани и действуем мечом, но женщины - пока они не ходят в атаку (этого только не хватает!). А то, что выполняют те девушки-связные или Жанна Лябурб, разве это не страшнее всякой атаки?"
   Котовский гнал от себя даже самую мысль о том, что Жанну могут схватить. Видеть ее здесь, в подполье Одессы, было для него тягостно, тревожно, невыносимо.
   "Беречь бы ее, бедняжку, увезти бы как можно дальше от фронтов, от полей сражений, от этого беспечного разгуливания по городу, кишащему контрразведчиками... Ведь ее уже сейчас знает весь французский флот!"
   В самом деле, когда Жанна Лябурб проходила по городу, особенно по набережной, французские матросы улыбались ей, кивали и кричали наперебой:
   - Добрый день, маленькая Жанна!
   - Привет, землячка! Vive la revolution!
   - Как поживаете, дорогая?
   Каждый был не прочь побеседовать с ней, послушать ее звонкий голосок.
   - Милая Жанна! Когда вас видишь, день становится светлей!
   И она им улыбалась и кивала:
   - Здравствуйте, Поль! Как дела, Морис? Comment ca va?
   Жанна знала очень многих матросов. Она беседовала с ними, рассказывала о коммунистах, о том, какую цель коммунисты преследуют, и о том, что в России впервые в истории человечества строится подлинное социалистическое общество, но что этому хотят воспрепятствовать капиталисты.
   Жанна умела, беседуя, незаметно передать пачку листовок. И не одна она занималась этим. Типография губкома выпускала большое количество воззваний, брошюр на французском, английском, польском, греческом и румынском языках. Надо было всю эту огромную массу печатных изданий препроводить к солдатам и матросам оккупационных войск. Задача нелегкая. Но ничего, справлялись.
   Генерал д'Ансельм неоднократно вызывал представителей контрразведки для объяснений:
   - Надеюсь, вы обратили внимание, господа, что город буквально засыпан подпольной литературой. Сообщите мне, что предпринято, чтобы наконец прекратить это безобразие? До каких пор мы будем терпеть это хозяйничанье большевиков? Буквально все стены оклеены беззастенчивыми призывами... Мне доподлинно известно, что их газеты - и всегда, заметьте, свежие, как будто их разносит обыкновенный почтальон, - появляются как из-под земли на кораблях, миноносцах, в казармах, даже здесь, у меня на письменном столе! Черт побери! Да все официозы - все эти "Одесские почты", "Проюги", "Одесские новости" - и те не поступают так аккуратно!
   Контрразведчики выслушивали эти заслуженные упреки. Они с еще большим рвением принимались за розыски. Агенты контрразведки шныряли по рабочим кварталам, сеть шпионов и провокаторов была раскинута на каждом заводе. Следили, выслеживали, подслушивали разговоры, вкрадывались в доверие... Выяснялось, что да, газеты приходят... Откуда? Известно откуда - оттуда, где нас нет... Действительно, как из-под земли вылетают эти листовки, газеты, воззвания!
   Одно никак не приходило в голову контрразведчикам, что именно из-под земли появлялась вся эта литература, что там, в куяльницких катакомбах, самоотверженно работали люди, работали не покладая рук, добровольно обрекая себя на трудную жизнь без солнца, без свежего воздуха, потому что они там и жили, никогда не выходя из подземелья. Целыми днями щелкал верстаткой неутомимый наборщик, печатник и метранпаж Яковлев. Фонари "летучая мышь" заменяли дневной свет. День и ночь грохотала плоскопечатная машина - "американка".
   Была разработана сложная система, каким способом отпечатанную литературу вывезти, разнести по городу, отправить в окрестности, доставить на военные корабли и в казармы оккупационных войск. Сложенная аккуратными пачками, завернутая в яркие рекламные листы табачной фабрики Поповых (обертку поставляли рабочие фабрики в огромном количестве!), литература подземными путями попадала во двор одного старого возчика, который преспокойно доставлял ее на Старый Базар, в маленькую лавчонку. Отсюда рабочая молодежь разносила литературу по всем районам. Над этим главным образом трудились девушки-комсомолки, скромные, безвестные, безыменные, смелые и находчивые. Ни одного провала за все это время! Ни одного дня перебоя, ни одного часа опоздания! Приходили в условленное место рабочие порта, приходили представители заводов. У них была постоянная живая связь с революционным подпольем, они выполняли большую работу по заданиям Одесского губкома партии.
   Особенно изобретателен был старый рабочий, которого все в порту звали по имени - дядя Герасим. Он располагал к себе каждого. Балагур, песенник, он весь пропитался запахами моря, дерева, столярного клея и лака.
   - Пока что, - говаривал горделиво дядя Герасим, запрятывая пачку подпольных газет в ящик с инструментами, - пока что, благодарение господу, ни один транспорт не ушел из Одессы без хорошей порции листовок. Пусть знают, какую позорную роль выполняют они, французские солдаты, кого приехали усмирять! Сами-то они кто? Такие же, как мы, крестьяне и рабочие! А что получается? Я им правду-матку в глаза режу. Я им прямо говорю, по-ихнему: "Пуркуа, - говорю, - пожаловали? Аллон занфан восвояси подобру-поздорову". Ничего, понимают, "Тре бьян, - говорят. - Вив большевик!"
   Котовский беседовал с Васей и Мишей относительно Жанны.
   - Понимаете, уж очень рискует она. Душа у меня за нее неспокойна.
   - И ведь такая девушка! - восхищался Вася.
   Условились, что Вася незримо будет всюду ее сопровождать и, если заметит что-нибудь неладное, предупредит ее об опасности. Вася охотно согласился на это, и Котовский подумал даже, что, кажется, парень больше чем дружески расположен к француженке.
   "Ну, тем лучше, - подумал он, - значит, будет зорко оберегать".
   Котовский решил поговорить о Жанне и со Смирновым. Когда они встретились, Смирнов корректировал передовицу для "Коммуниста".
   - Вот, - сказал он, работая карандашом, - организуем Совет безработных. Пусть проклятые интервенты чувствуют, что рабочие никогда не сгибают шеи, их не запугаешь никакими облавами, никакими казнями. Да и чем можно напугать голодного безработного человека?
   - Мы сами скоро заставим их дрожать как осиновый лист!
   - Знаете, скольких безработных уже объединяет этот наш Совет? Тридцать тысяч! Это силища! Хотят они или не хотят - придется считаться с нами!
   - Я хочу поговорить с вами о Жанне, - промолвил Котовский, когда деловые вопросы были разрешены. - Она очень рискует... Будет ужасно, если ее схватят...
   - Да, я знаю. Она отчаянная. Я не раз уже ругал ее за это. Ну, а вы? Вы-то сами, Григорий Иванович? Всех вас приходится сдерживать... и всех бранить... Только, может быть, Жанну спасает именно эта популярность? Не захотят они еще больше раздражать матросские и солдатские массы? А ведь и сейчас уже среди матросов, особенно французских, большое брожение...
   Во время этого разговора пришел с гранками работник подпольной типографии. Котовский сразу узнал его: это был Андрей, постаревший, поседевший, но тот самый Андрей, с которым он сидел когда-то в Кишиневской тюрьме.
   Они обнялись, поцеловались.
   - Мой сосед по камере, - пояснил Котовский секретарю губкома, который с любопытством смотрел на эту сцену. - В Кишиневе вместе сидели. Помните, я пообещал вам, - обратился он снова к Андрею, - что в следующий раз буду сидеть в тюрьме за что-то действительно стоящее? Никогда не забывал вас и очень рад, что мы вместе сейчас работаем.
   - Вместе работаем и никогда не встречаемся! - весело подхватил Андрей. - Я ведь не только подпольщик, но и подземник.
   - Так приходится, - вздохнул Смирнов, - ничего не поделаешь.
   - Да я ведь не жалуюсь, - засмеялся Андрей.
   - Опять была облава на коммунистов, - нахмурился Котовский. - Вы знаете? Хватают кого попало, расстреливают на месте без разбора.
   - Еще бы не знать! - взволнованно сказал Смирнов. - Мы уже принимаем меры. Мы еще им покажем, как мы сильны! Но Жанна... Жанна меня тоже тревожит. А что тут можно сделать? Такова ее работа.
   В ответ на репрессии забастовали фабрики, заводы, трамваи, пароходства, типографии. Не выходили газеты, закрылись магазины, банки. Это привело в замешательство одесские власти.
   А в подполье не останавливалась работа. И кому бы пришло в голову, что кафе-ресторан "Дарданеллы" по Колодезному переулку, близ Дерибасовской, излюбленное место французских солдат и моряков, держал революционер-подпольщик, соратник Камо, коммунист Лоладзе, направленный в Одессу Центральным Комитетом партии? Кто бы подумал, что "Дарданеллы" главная явка французской группы "Иностранной коллегии"?
   На Большом Фонтане, как раз напротив казарм, где разместили французские части, открылась часовая мастерская. Как это удобно: часовой мастер владел французским языком! Заказы французских солдат выполнялись вне очереди! Одного никто не подозревал: что часовым мастером был тоже коммунист-подпольщик. Он установил связь с французскими солдатами и даже достал через них оружие для партизанского отряда.
   А разве не поразительно, что двадцатитрехлетний подпольщик Саша Винницкий так сблизился с французскими солдатами, что бывал у них в казармах, а однажды даже приволок в Военно-революционный комитет... замок от пушки.
   - Что это такое? - удивились ревкомовцы. - Откуда это у тебя, Саша?
   - Французские артиллеристы дали, - гордо сообщил Саша. - В знак того, что они не будут стрелять по одесским рабочим, не желают сражаться против революции и что отныне они - большевики!
   Как беспомощны предатели родины и незваные захватчики, прибывшие для насилия и грабежа, когда весь народ - весь как есть народ их ненавидит! На тральщике "Граф Платов", стоявшем у Военного мола, было белогвардейское командование. Но губкому удалось узнать, что радиотелеграфисты тральщика настроены против белогвардейцев. И вот на вражеском корабле создана подпольная группа. Секретные радиосводки, приказы и донесения врага стали неуклонно сообщаться подпольщикам. Пало подозрение деникинской контрразведки на "Графа Платова", но выследить никого так и не удалось.
   А вот еще одна удача: подпольщик-коммунист Медведев, работая телеграфистом на станции Одесса-главная, копии всех важнейших телеграмм передавал в губернский комитет партии. Могла ли после этого не бесноваться разведка? И легко представить, как был настроен Осваг!
   13
   Консул Энно смотрел из окна своего кабинета на бесчисленные колонны, в строгом порядке движущиеся по мостовой.
   Он вытребовал лидеров одесских профсоюзов. Они явились, смущенные, готовые к услугам. Они не прочь были извиняться за рабочую демонстрацию и клятвенно заверяли, что немедленно прекратят забастовку.
   В это время французские матросы рассыпались цепью по площади. Рабочие шли молча, стройными рядами. Раздалась команда - и французские моряки дали залп по демонстрантам. Вот упал молодой парень, несший плакат... Вот еще двое рухнули на мостовую...
   И вдруг французские матросы увидели Жанну Лябурб - маленькую Жанну, тоже идущую с этими людьми по улице. Она держала в руке древко красного знамени.
   - Смотри, а ведь это маленькая Жанна!
   - Наша Жанна! Выходит, что мы стреляли в нашу Жанну? Что же это получается?
   По цепи французских матросов прошло движение, друг другу передавали: не стрелять!
   Жанна увидела, что происходит в цепи. Она счастливо улыбалась. Французские матросы махали ей беретами.
   А на следующий день на всех французских военных кораблях появился свежий номер газеты "Коммунист" на французском языке. В газете помещено было письмо группы французских солдат и матросов. В письме они заявляли, что их обманным путем доставили сюда, в эту страну: говорили, что корабли направляют с мирными целями. Да, вчера они стреляли в демонстрантов. Но теперь поняли, что являются игрушкой в руках прислужников капитала офицеров. Больше они не совершат этой ошибки. Не будут душить ростки освободительного международного движения. Советская республика одна только является истинно демократической и социалистической республикой, и они хотят поспешить ей на помощь.
   Номер этой газеты лежал и на столе консула Энно. Консул только что прочитал письмо французских солдат и моряков. Теперь он сидел, поставив на газету пепельницу, и курил, мысли у него были невеселые. Он думал о том, что большевикам удалось-таки сагитировать добрую половину оккупационных войск.
   "Нельзя отказать им в оперативности, этим большевикам. Как это... кажется, их идейный руководитель Ленин сказал, как стало известно из донесений наших агентов, что-то в таком духе, что немецкие империалисты рассчитывали вывезти из Украины шестьдесят миллионов пудов хлеба, а вывезли девять да в придачу вывезли большевизм... Кажется, и Франция получит этот подарок... Пожалуй, самое разумное - это вернуть наши войска на родину. Но как же тогда завоевать эти рынки? Эти богатые земли? Эти угольные шахты? Или хотя бы вернуть то, что уже давно по праву принадлежит французам, - Макеевские рудники, Южнорусские копи и прочее и прочее..."
   Консул Энно жадно курил.
   "Хотел бы я знать имена этих каналий, которые послали такое письмо в подпольную большевистскую газету. Впрочем, какой толк? Все они в той или иной степени отравлены красной пропагандой. Гораздо спокойнее, когда эти болваны сидят у себя дома во Франции и мирно пьют свой сидр..."
   Консул не докурил еще сигарету, как раздался телефонный звонок:
   - Большая неприятность, господин консул! На одном из французских военных кораблей матросы связали офицеров и ушли в море, заявив, что решили вернуться во Францию.
   - Они немногим предупредили меня, - процедил сквозь зубы Энно.
   - Как, господин консул, и вы решили уехать во Францию?!
   Консул выругался, впрочем предварительно зажав телефонную трубку: он испытывал острую потребность отвести душу.
   - При чем тут я? Я говорю, что сам собирался поднять вопрос об отправке домой этих смутьянов.
   - Правильное решение! Можете себе представить, один матрос недавно открыто говорил, что пора и во Франции сделать то же, что сделали большевики в России!
   - Эти канальи... - и консул поперхнулся, не закончив фразы.
   Не успел он, однако, повесить телефонную трубку, как опять звонок:
   - Разрешите доложить: Сороковой пехотный полк отказался выполнять боевые приказы своих офицеров.
   Этого только не хватало! Скоро, кажется, они примутся ходить по улицам и петь "Интернационал"! Консул Энно схватился за голову. У него явно начиналась мигрень. И зачем только он согласился поехать в эту чертову страну, да еще при его расшатанном здоровье!
   - Артиллеристы Третьей дивизии не стали стрелять по большевикам, сообщали усердные служащие своему консулу.
   - На крейсере "Вальдек Руссо" подняли красный флаг, - поступило новое сообщение.
   И снова звонок:
   - Саперы четвертой роты второго батальона Седьмого саперного полка...
   Но Энно не дослушал, что сделали эти саперы. Он швырнул телефонную трубку на стол и вышел из кабинета.