Четвериков Борис. Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

   - Вот, - произнес он. - Тут все, что есть дома, можете проверить.
   - Вы не станете меня обманывать. Это было бы рискованно. Ну, а теперь принесите оружие.
   - Револьвер?
   - Да, хотя бы револьвер.
   Киркоров принес револьвер и предупредил:
   - Осторожнее, он заряжен.
   Впоследствии его спрашивали знакомые:
   - Отчего же вы не стреляли?
   - Что я - сумасшедший? - возражал Киркоров.
   - Облавы! Как можно скорее облавы! - кричал губернатор, узнав об этом происшествии. - Мобилизуйте местное население, оцепляйте лес и делайте облавы!
   - Не идут. Мы уже пробовали. Они лучше умрут, чем выдадут Котовского. Точно установлено, что население снабжает его продовольствием, одеждой, даже оружием.
   Но как раз оружия-то отряду и не хватало...
   Однажды Котовского разыскал человек, пришедший из Пересечина. Это был, по-видимому, мастеровой, руки у него были заскорузлые.
   - Уж я бы не успокоился, пока тебя не нашел, - сказал он решительно. - Дело-то у меня, понимаешь, срочное.
   - А что такое? Рассказывай.
   - Я случайно, можно сказать краешком уха, слышал. Одним словом, есть такое распоряжение: наш исправник едет в эту ночь из Пересечина в Оргеев и везет с собой тридцать ружей. Я как услышал такую новость, так и прикинул своим умишком: тридцать ружей - штука не маленькая, и Котовскому как раз может пригодиться.
   - Спасибо за заботу! А уж эти ружья, можешь быть уверен, будут у меня.
   Исправник оказался ретивый и начал отстреливаться. На козлах у него сидел солдат, он стал нахлестывать лошадь, думая спастись бегством.
   Лошадь подстрелили, исправника и его охрану разоружили и пешком отправили.
   - Службу плохо знаешь, болван ты этакий, - ворчал на исправника Котовский. - Ружья везешь, а где же патроны?
   За поимку Котовского взялся пристав второго участка, опытный петербургский сыщик, присланный в Кишинев на постоянную работу. Хаджи-Коли был безобразен. Маленького роста, но с огромной головой, он был весь как бы помятый, весь изрытый морщинами. Кожа у него была геморроидального цвета. В центре физиономии помещался мясистый, свисающий, как спелый плод, на губы фиолетовый нос. Но глаза - глаза у него были колючие, быстрые. Он умел примечать. В этом ему никак не откажешь.
   Хаджи-Коли взялся за дело спокойно. Он долго приглядывался, принюхивался, перечитал все донесения, побывал на местах происшествий, побеседовал с "жертвами": с дворянином Иваном Дудниченко, с купцами и чиновниками, повидался и с Артемом Назаровым, который знал Котовского с детских лет.
   - Так-так-так... Вы говорите, способный был мальчик? Так-так-так... Отлично ездил верхом?
   Хаджи-Коли два часа пробыл у господина полицмейстера.
   - Денег не жалеть, - давал указания полицмейстер. - Сами понимаете, вся эта неприятная история может отразиться даже на карьере высокопоставленных чиновников, не говоря уже о других.
   Полицмейстер придвинул свое худое, обтянутое желтой кожей лицо к самому уху Хаджи-Коли, дохнул на него гнилостным запахом изо рта и прошептал:
   - Под строжайшим секретом могу вам сообщить, что наш уважаемый Киркоров, Вартан Артемьевич, как вы знаете, тоже пострадавший, пожертвовал десять тысяч рублей из личных средств для награждения того, кто поймает этого разбойника.
   В селе Мокра обитал гроза всего окрестного населения помещик Войтенко. Его прозвали Людоед. Ненавидел его народ лютой ненавистью.
   Любил он охотиться за крестьянами, которые случайно забредали на его землю. Он выскакивал из кустов и кричал:
   - О-го-го! Э-ге-ге!
   Крестьяне бросались бежать, стараясь скрыться в чаще леса. Войтенко только этого и ждал. Прицеливался из охотничьего ружья, заряженного дробью, и стрелял.
   Он жил одиноко, жена у него умерла, детей не было - один, как филин в дупле, обитал в большом, двухэтажном доме.
   Поймав мужика за порубкой леса, Войтенко не жаловался в суд:
   - Я сам ему судья. Хочу - казню, хочу - милую.
   Но никогда не миловал.
   Крестьянский скот за потраву загонял к себе и требовал штраф с его владельца.
   Бабы для сокращения пути перебегут через его поле - так он им пустит вслед заряд соли и хохочет:
   - Теперь почешутся!
   Но настали суровые дни. Пришел для помещика час расплаты. Мужики на сходе постановили: казнить Людоеда.
   - Мы его, как крота из норы, выкурим! - сказал Антосяк, недавно вернувшийся из армии.
   Пришли в усадьбу. Обложили хворостом дом, керосином облили, чиркнули спичку - и пошло полыхать горячее пламя, поднялось высоко к небу зарево, как проклятие душегубу.
   Крестьяне стояли вокруг и смотрели.
   - Хорошо горит, - сказал Антосяк. - Дерево сухое.
   Помещик, видать, крепко спал. Уже и крыша занялась, из окон валил густой, черный дым, а он все не появлялся. Наконец выскочил на крыльцо, остановился - и сразу все понял. Там его ждали. Лица были каменные. Никто не простил. Пули на него пожалели, убили батогами, как змею убивают. Убили и бросили тут же, у начинающего тлеть и дымиться парадного крыльца. И молча ушли по освещенной пожаром дороге.
   Крестьянские бунты полыхали по всей Бессарабии. В дыму восстаний орудовал отряд Котовского, орудовал дерзко и умно. Может быть, он поднимал молдавских крестьян на бунты своим примером и отвагой? Может быть, с его именем пошел Антосяк убивать ненавистного помещика? И если бы не было повсеместно известно о неуловимом Котовском и его славных делах, может быть, еще долго свирепствовал бы Войтенко?
   Тревожная, полная опасностей жизнь у Григория Ивановича Котовского. Но ни разу он не пожалел, что решился на такое рискованное дело. Только теперь он чувствовал себя человеком. За ним охотятся, против него брошены большие отряды полиции. Ну что ж, это - война. Зато на его стороне неизменное сочувствие народа.
   Когда его дружина нападает с оружием в руках на купцов и помещиков где-нибудь на дороге около Селештского леса, мимо них по тракту проезжает немало крестьянских подвод, но никто не заступается за проклятых богатеев. Одни делают вид, что ничего не видали и не слыхали. Другие откровенно смотрят и посмеиваются:
   - Так им и надо, толстосумам! Пускай потрясут их хорошенько!
   - Бунэ зыуа! - кричат они Котовскому. - Бунэ зыуа, рэзбунэтор нородник! Здорово, народный мститель!
   И едут себе кому куда требуется.
   Приближается ли полицейский отряд или где-нибудь внезапно появляются казаки - всегда найдется человек, который выбежит из кустов и крикнет Котовскому:
   - Скэпаць-вэ! Спасайся!
   И разве хоть один раз было такое положение, чтобы Котовскому негде было приклонить голову! Всюду находились для него и приветливое слово, и пища, и кров.
   Однажды пришел к Котовскому и Иван Павлович.
   - Ну как? - спросил Котовский. - Совсем пришел?
   - Совсем. Раиса померла у меня. Один остался на свете. Примешь в свою семью - послужу народу. По крайней мере буду знать, что не зря коптил небо.
   Вздохнул Котовский, ничего не ответил. Много видел он безысходного горя, жалко было ему людей.
   4
   Пристав второго участка Хаджи-Коли не дремал. Он раскинул сеть своей агентуры по городским окраинам, по улицам городской бедноты, по окрестностям Кишинева.
   Долго он вынашивал свой замысел, и наконец ему удалось подобрать провокатора, который втерся в доверие рабочих и через них нашел путь в отряд Котовского.
   Некий Зильберг имел опыт в своей работе. Он умел всех разжалобить.
   - Брат у меня на каторге, тачки с углем возит, - рассказывал, тяжко вздыхая, - отец умер от непосильной работы, а я даже и непосильной не могу отыскать, вот уж сколько месяцев с хлеба на воду перебиваюсь...
   Вспомнил Котовский все свои мытарства и бесплодные поиски работы, вспомнилось, как отец умер...
   Приняли в отряд этого человека.
   Каждую минуту провокатор ждал, что его прикончат. Он не выдерживал взгляда Котовского, как пес не выдерживает человеческого взгляда. Он опускал глаза. Притих, старался не выделяться, участвовал в нескольких нападениях на полицейских чиновников. Никакой связи со своим патроном долгое время не устанавливал, боялся, что за ним следят.
   И вот выбрал удобный момент. Отряд сделал передышку. Зильберг для большей верности сам проводил Котовского до его квартиры в Кишиневе, где он последнее время скрывался.
   - Отдыхай, - сказал ему на прощание Котовский, когда они дошли до входной двери, - большие дела скоро будем делать, и наш отряд разрастется...
   Все еще не верил, все еще опасался предатель. А вдруг Котовский догадывается! Может быть, все знает и уже давно приговорил его к смерти? Вот сейчас обернется и пристрелит, как паршивую собаку...
   Но вот Котовский шагнул... постучал... Вот ему открыли... и захлопнулась дверь за Котовским... Тихо. Провокатор сначала стоял как прикованный. Затем медленно-медленно пошел. Добравшись до перекрестка улиц, быстро оглянулся, чтобы узнать, не следит ли кто за ним... Потом чуть не бежал, запыхался, юркнул в чей-то чужой двор, притаился и ждал, выглядывая из-за забора... Но опять никого. Сердце стучало. Бросился со всех ног, с шумом ворвался в квартиру Хаджи-Коли и выпалил:
   - Есть! Готов! Куприяновская улица, дом номер девять!
   И - рухнул на стул. Губы пересохли, он все облизывал, облизывал их горьким языком.
   Хаджи-Коли дал ему глотнуть воды. Но заниматься им не было времени. Не теряя ни минуты - в полицию.
   Крупный полицейский отряд оцепил все прилегающие улицы. Хаджи-Коли лично руководил операцией. Конечно, он рисковал головой, но, что делать, такая профессия. Он ловко отодвинул засов у входной двери, вместо того чтобы стучаться. Все! Дверь открылась, из дому пахнуло теплом... И они ввалились с револьверами в руках.
   Котовский еще не спал. Он взглянул на них, понял, что это провал. Не дрогнул, не шевельнулся. Только челюсти сжал, да так, что скрипнули зубы.
   - Разрешите? - вежливо произнес Хаджи-Коли.
   И щелкнул металлическими наручниками.
   В ту же ночь произведены были аресты в доме No 10 по Киевской улице. Там схватили Прокопия Демянишина и Игнатия Пушкарева, совсем недавно примкнувшего к отряду.
   На следующий день на Яковлевской улице был задержан еще один дружинник, Захарий Гроссу. И это все. Других участников вооруженной группы Котовского не удалось обнаружить. Некоторое время продолжали розыски, обшарили все окрестности города, но затем махнули рукой: не в них дело.
   Следователь по особо важным делам приступил к разработке нашумевшего дела. Он не упустил ни одной подробности, блеснул знанием всех юридических тонкостей. Папка, вмещающая протоколы допросов, принимала внушительные размеры.
   На Оргеевско-Кишиневской дороге стало тихо. Ветер свистел в вершинах деревьев. Грачи пролетали вечером, собираясь на ночлег. Купцы и помещики проезжали здесь по-прежнему с оглядкой и страхом. Но напрасно. Никто не появлялся из лесу, никто не останавливал скачущих лошадей.
   Леонтий как ни в чем не бывало занялся своим хозяйством. О прежних его ночных отлучках не знал никто, кроме жены. А жена была находчива и ловка на язык, умела ответить, если кто, бывало, и справлялся о ее муже: "Уехал в город..." "Поехал на базар продавать сено..." "Спит, устал чего-то, не буду тревожить..." Ну, и отвяжутся. А вернется Леонтий - молча накормит, напоит, одежду и обувь высушит, не спрашивает, где был да какими делами занимался. Когда перестал ночами отлучаться, удивилась она. Долго удерживалась, но в конце концов спросила:
   - Неладно что?
   - Плохо, - вздохнул Леонтий.
   А тут как-то велел собрать всякой домашней снеди да домотканое одеяло захватил. Отвез все в город и вернулся без этих вещей.
   - Если что в тюрьму передать, ты меня лучше посылай, - заметила жена Леонтию мимоходом.
   Посмотрел Леонтий на нее внимательно: ох и сметлива!
   5
   А Котовский был полон замыслов, планов и в тюремной камере. Он не упал духом. Ведь рано или поздно усилия полиции должны были увенчаться успехом, когда-то должны были его схватить. Котовский находил применение для своих сил и в тюремной обстановке.
   - Какие такие взимания с новичков "на камеру"? - гремел Котовский. Пока я здесь, никто не будет ничего взимать!
   Он выслушивал жалобы арестантов, давал советы, заступался за малолетних. Он был занят целые дни. Оказалось, что и здесь можно помогать беззащитным. Оказалось, что и в этом мире отверженных много бесправия, жестокости и это бесправие, эту жесткость нужно победить. Было в Котовском что-то еще, кроме его незаурядной физической силы. Одних он притягивал к себе, располагал. Другие его боялись. Он стал безраздельно руководить всей тюремной жизнью.
   Мысль его работала. Он готовился к большому, отчаянному мероприятию: запертый на замки, окруженный толстыми каменными стенами, охраняемый стражей, он задумал ни больше ни меньше как освободить всю тюрьму. Он с воодушевлением разрабатывал подробности этого плана. Посвящены в него были только его ближайшие друзья.
   - Мы должны, - втолковывал он Захарию Гроссу и Игнатию Пушкареву, разоружить тюремную охрану, вызвать по телефону якобы по срочному вопросу поочередно прокурора, полицмейстера, пристава, жандармских чинов, поодиночке арестовать их и упрятать в камеры. Затем вызвать конвойную команду якобы для производства повального обыска, разоружить ее, переодеться в форму конвойных, изобразить отправку большого этапа в Одессу и, следуя в Одессу, захватить железнодорожный состав. Всего для этой операции нам придется захватить, обезоружить и запрятать в камеры около пятидесяти человек.
   - Серьезное дело! - сказал Гроссу.
   - А что? Мы все можем! - решительно заявил Пушкарев.
   Первой неудачей была записка, перехваченная тюремщиками. Котовскому во что бы то ни стало нужно было связаться с друзьями, находившимися там, по ту сторону решетки. Впрочем, в руки следствия эта записка никаких ключей не дала, плану побега не повредила, а связь со своими друзьями Котовский все-таки установил.
   Делопроизводство же шло своим чередом. Аппарат юстиции усердно работал. Следствие фиксировало факт за фактом, папки все больше разбухали, машинистки перестукивали на пишущих машинках протоколы, все это нумеровалось, подшивалось... Шутка сказать - подготовить для слушания такое дело!
   Требовалось для судебного разбирательства иметь своего адвоката. Котовский остановил свой выбор на талантливом, успешно уже выступавшем в суде защитнике Гродецком. Гродецкий имел доступ в тюрьму. Он тоже изучал материалы этого дела. Немногим можно было помочь подзащитному, слишком очевидны сами факты, слишком велика ярость властей и негодование всего так называемого общества. Тем не менее защитник наметил линию, какой будет придерживаться.
   В первое свое посещение подзащитного Гродецкий попал в тюрьму в прогулочное время. Тюремный двор походил на большой каменный мешок. Гродецкий увидел арестантов, бродивших по двору с опущенными головами, унылых, вялых, в серых тюремных халатах, неудобных, путавшихся в ногах.
   И в этой толпе резко выделялась высокая, стройная фигура человека, одетого в обыкновенное, гражданское платье. Этот рослый человек был в сапогах, бриджах, в светло-зеленой вязаной куртке, плотно облегавшей его хорошо сложенную, могучую фигуру. И держался этот человек совсем иначе. Опустив правую руку на плечо своего собеседника, он быстро шагал, размахивая левой рукой, и что-то с жаром доказывал. И столько жизненной силы, столько характера было в этом человеке!
   Гродецкий забыл о цели своего прихода. Он невольно залюбовался этим необыкновенным, не сгибающимся в несчастии человеком.
   - Кто это такой - в зеленой вязанке? - спросил Гродецкий тюремного надзирателя.
   Надзиратель ответил с гордостью:
   - Разве вы не знаете? Это наш знаменитый Котовский.
   И ответ тюремного стража тоже поразил тюремного защитника. "Наш знаменитый Котовский"! По-видимому, Котовский находил дорогу даже в самые загрубелые, в самые очерствелые сердца.
   "Так вот он каков, мой подзащитный! - думал Гродецкий, все еще стоя неподвижно в неприглядном тюремном дворе. - Недаром он держал в страхе и трепете "блюстителей порядка", аристократов и баловней судьбы!"
   6
   Вначале все шло удачно. В прогулочный час двое из одиночной постучали в дверь и попросились в уборную. Когда надзиратель выпустил их и стал закрывать камеру, его схватили, связали, обезоружили и сунули в ту же самую камеру. Во втором коридоре надзирателю наставили револьвер, отобранный у первого надзирателя, и тоже связали его.
   Прогулка в тюремном дворе продолжалась, а там, в самом здании, шла работа втихую, без шума и крика, без единого выстрела.
   Вскоре коридорные надзиратели все до одного были упрятаны в камеры. Успешно прошла операция по заранее разработанному плану и во дворе. Путем обмана отняли ключи от тюремных ворот, отперли ворота. Дальше следовало оставаться на местах, вызвать и арестовать целый ряд служебных лиц, затем вызвать конвойную команду...
   Но при виде открытых ворот у некоторых не хватило выдержки. Семнадцать человек, не подчиняясь разработанному плану, выбежали наружу... нарвались на патруль... Были снова задержаны и возвращены в тюрьму.
   Котовский не сердился. Что поделаешь - нельзя положиться на каждого, уж очень пестрая публика наполняет многочисленные камеры тюрьмы.
   Котовский спокойно заявил, что план побега был разработан им. Его заперли в одиночную камеру, рядом с политическими.
   Какой богатый материал получили газетные репортеры! Какая сенсация!
   "Неудачный побег семнадцати "анархистов" из тюрьмы!.."
   "Возглавлял побег известный атаман Котовский!.."
   Тюремная администрация вызывала поодиночке сконфуженных и обескураженных надзирателей.
   - Как же вы так прохлопали, что вас самих пересажали, как кур в курятник?!
   Начальник тюрьмы, глядя на толпу заключенных в прогулочном дворе, в ярости сжимал кулаки:
   - Ну подождите же! Я покажу вам, как совершать побеги! Вы у меня поплачете!
   И обернувшись к сопровождавшему его дежурному офицеру:
   - Свидания с родственниками прекратить! Прогулку сократить до десяти минут в сутки! Выпускать на прогулку поодиночке! Убрать койки из камер, пусть валяются, как свиньи, на полу!
   Седьмого мая 1906 года в знак протеста семнадцать арестованных объявили голодовку. К ним примкнула вся тюрьма. Требовали отмены репрессий и улучшения тюремной пищи. Надзиратели бегали от камеры к камере, уговаривали есть. Кашевары уносили нетронутые бачки с баландой. Кухонные мужики выливали обед в помойную яму.
   Прибыл прокурор окружного суда. Ходил по камерам, выслушивал жалобы. Морщился. И от правдивых невеселых рассказов, и от удушливого воздуха.
   - Карательные меры отменить, - распорядился он, уезжая и радуясь, что выбрался наконец на свежий воддух. - Что касается улучшения пищи, это не в моей компетенции. Не вмешиваюсь. По-моему, пища как пища. Не жареных же им рябчиков подавать!
   Не прошло и нескольких дней, как в тюрьме уже новое событие: обнаружен подкоп! Подкоп заделали. Казалось, все треволнения кончились. Тюремная жизнь опять вошла в свою колею - безрадостная, однообразная, пропитанная сыростью, полумраком, затхлостью камер, овеянная ни с чем не сравнимой, ни на что не похожей тюремной, арестантской тоской.
   А тридцать первого августа арестованный Котовский, сидевший в так называемой железной одиночной камере, бежал из тюрьмы. Пропала даром вся работа Зильберга, все тонкие ухищрения Хаджи-Коли! И куда же теперь девать толстые папки, так аккуратно подшитые судейскими канцелярскими крысами? Хоть выбрось! Хоть начинай все сначала!
   Первый богатей Кишинева и самый уважаемый член городского клуба Вартан Артемьевич Киркоров, прочитав в утренней газете о побеге Котовского, невольно взглянул на дверь: а что, если появится и наставит опять дуло револьвера? Сразу пропал аппетит у Киркорова. Он брезгливо отодвинул тарелку, на которую успел уже положить цыпленка, и снова впился в газету:
   "...Тюремная администрация и полиция весь день 31 августа тщетно
   искали бежавшего из Кишиневского тюремного замка знаменитого атамана
   разбойничьей шайки Котовского... На этот раз, кажется, Котовский
   исчез окончательно..."
   - Да что же это такое творится? - прошептал Киркоров. - Для чего же строятся тюрьмы? Нет, это свыше моих сил!
   Александр Станиславович Скоповский без газет узнал о происшествии. Он в это время поселился в одном из своих флигелей и занят был постройкой нового дома на месте сгоревшего. Он только было уверовал в ретивость российских властей, стоящих на страже порядка и частной собственности, - и вдруг такой удар! Опять этот разбойник на свободе! И опять Скоповский нещадно ругал всех: и нераспорядительную полицию, и тюремную администрацию, и правительство, расшатавшее до последней степени государственные устои.
   - Разве мыслимо что-нибудь подобное за границей? - бесновался Скоповский. - Да там бы немедленно: "Будьте любезны, пожалуйте на электрический стул".
   В Ганчештах мало кто выписывал газеты. Когда под окном Анны Андреевны появлялся почтальон, тщедушный, так что его ветром качало, но очень расторопный старичок, Анна Андреевна выходила ему навстречу.
   - Как здоровье, Герасимыч?
   - Прыгаю, Анна Андреевна.
   И он мчался дальше с кожаной сумкой на плече. Анна Андреевна развертывала газетный лист и начинала дискуссию с газетными щелкоперами.
   - Вранье! - говорила Анна Андреевна, прочитав статью о блестящем состоянии железных дорог. - Так вам и надо, голубчики! Небось почешетесь теперь да прибавите заработок рабочему человеку! - приговаривала со смаком, прочитав о забастовке питерского "Путиловца".
   Однажды почтальон пришел взволнованный и возбужденный:
   - Читайте газетку! Там помещено кое-что важное!
   Анна Андреевна развернула газетный лист и, бегло просматривая кричащие заголовки, вздрогнула и с волнением прочитала написанный разухабисто и с легким налетом модного теперь скептицизма фельетон:
   "Бегство Котовского из местного тюремного замка, как
   оказывается, не так просто. На первых же порах возник вопрос: как он
   мог выйти из своей одиночной камеры (в самой верхней башне), в
   которой окно защищено толстой решеткой, оказавшейся целой, а у дверей
   неотлучно дежурил надзиратель Иванов? Затем, как, выйдя из камеры
   через охраняемую дверь, он незамеченным добрался до чердака башни,
   откуда по веревке спустился с 18-саженной высоты во внутренний двор;
   отсюда в наружный двор он опять не мог пройти незамеченным мимо
   дежурного надзирателя Топалова, но, однако, прошел. Достигнув
   внешнего двора, он приставил доску к забору - и был таков. А между
   тем чьей-то заботливой рукой доска была положена на прежнее место.
   Все эти обстоятельства навели на подозрение, что Котовский
   воспользовался чьим-то содействием. Подозрение пало на надзирателей
   Иванова и Топалова".
   Ниже фельетона крупным шрифтом было набрано:
   "ЗА ПОИМКУ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПРЕСТУПНИКА КОТОВСКОГО ОБЪЯВЛЕНО ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ В РАЗМЕРЕ ДВУХ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ".
   Анна Андреевна опустила на колени недочитанную до конца газету, перекрестилась и прошептала:
   - Господи, охрани его в тягостных испытаниях и суровом пути! Не себе на утеху - народу он служит. Золотое сердце и отважный ум!
   И она, не откладывая, побежала к Софье Ивановне поделиться новостью.
   7
   Шифрованная телеграмма, разосланная директором Кишиневской тюрьмы жандармским офицерам на пограничных пунктах и начальнику Одесского охранного отделения, перечисляла все приметы бежавшего, сообщая, что тридцать первого августа из Кишиневской тюрьмы бежал опасный политический преступник, балтский мещанин Григорий Котовский. Указывалось, что Котовский 23 лет, роста два аршина семь вершков, глаза карие, усы маленькие, черные, может быть без бороды, под глазами маленькие темные пятна, физически очень развит, походка легкая, скорая. В заключение предлагалось установить самое бдительное наблюдение за появлением бежавшего, а в случае появления немедленно арестовать и препроводить под усиленным конвоем в Кишиневскую тюрьму.
   Полетели во все концы России шифрованные телеграммы! На таможнях, в портовых городах, на пограничных заставах появилось много поджарых субъектов, воображающих, что никто не может распознать в их непристойных физиономиях, в их гороховых пальто, в их повадке всюду совать нос и запускать глаза незадачливых, дешево оплачиваемых доморощенных шпиков, состоящих в штате охранки и полиции. Они бесцеремонно вглядывались в лица пассажиров, едущих за границу, - в равной мере женщин и мужчин: беглый мог попытаться улизнуть и в женском одеянии, бывали такие случаи! Они лазили в трюмы, заглядывали в машинные отделения пароходов... Их можно было встретить в доках, в отдаленных рыбацких поселках, на пристанях...
   Были подняты на ноги все жандармские управления. Один за другим доставлялись пакеты за сургучной печатью. Лично в руки! Бессарабскому губернатору! Секретно!
   А Котовский спокойно сидел в Кишиневе, в одном из крохотных, незатейливых домиков. Сидел у окна и рассеянно посматривал через тюлевую занавеску на безлюдную улицу, пока хозяйка деловито штопала мужнины носки.
   - Покушал бы, Григорий Иванович, - ворчливо и ласково говорила женщина. - Что толку смотреть на улицу, у нас тут редко и прохожего увидишь.
   Задумался Котовский. Не было для него ничего труднее, как бездействие. Вся его кипучая натура требовала действия, а приходилось сидеть и не шевелиться.
   - И сиди, и не высовывайся!
   - Не высидеть мне, мамаша! Надо их торопить, торопить...