Четвериков Борис. Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

   - Остался там... Хотя я одного не понимаю: остался, но ведь там же белые?
   - Там всякие есть, и беленькие, и черненькие, а есть самые настоящие люди, он с ними и будет, уж я его знаю! Ордер возьми. Хотел себе купить, да обойдусь. Вот. По этому ордеру тебе выдадут одежду. Обмотки свои скинь, не модно. Деньги-то есть? Держи на первое время. Да ты не спорь, раз тебя прислал Григорий Иванович, значит, ты все равно что мой.
   И он ушел. Он сказал, на дежурство. И стал Миша Марков жить.
   Первое время, попав в Москву, он никак не мог насмотреться, никак не мог насытиться впечатлениями. Перед ним раскинулся неисчерпаемо богатый, изумительно красивый, сверкающий, многообразный мир - мир новых идей, новых чувств, нового сознания. Школа гражданственности, университет творческой мысли, штаб революции. Москва живет быстро, стремительно. Здесь все быстрей. Здесь сходятся все линии.
   Миша Марков понял теперь, почему Котовский послал его в Москву. Он ходил до изнеможения по улицам, обежал все музеи. Присутствовал на митингах и уже два раза слышал выступления Владимира Ильича. Ильич говорил просто, как будто беседовал, но каждое слово его западало в душу.
   Затем Миша приволок ворох книг в свою не блещущую красотой и обстановкой комнату, залез под одеяло (температура в комнате к зиме стала доходить до плюс шести по утрам и до плюс двенадцати к вечеру) - и читал, читал, делал выписки, чем дальше, тем больше убеждался, что многого совсем не знает, даже многих слов, и тогда кидался к словарям... Посещал одно время какие-то курсы, аплодировал футуристам, замирал от восторга, попав во МХАТ на самую что ни на есть галерку, бывал в Третьяковке...
   "Эх, Татьянка бы меня сейчас видела!.." - думал он часто.
   И стал Миша Марков настоящим москвичом. И не заметил, как настала зима и как она кончилась.
   2
   "Москва. Маросейка, 13, квартира 175. Маркову. Выезжай. Формирую конный отряд. Котовский".
   Как был взволнован Миша Марков, как обрадован, как гордился! Командир жив, командир помнит о нем, командир зовет! Вот она! Вот она, телеграммочка! Узнает ли Григорий Иванович своего питомца? Миша очень изменился за это время, вырос, повзрослел. Москва - ведь это такая школа!
   Телеграмма лежала на столе, на самом видном месте. Это была серая бумажка с наклеенной узкой полоской, неказистая, некрасивая, но такая дорогая!
   Как трудно радоваться одному! Радость только тогда и полноценна, когда ею можно поделиться с другими. Мише хочется всем-всем рассказать, что он получил очень важную телеграмму, да вот она, ее можно еще раз прочитать. Дело в том, что его, Мишу Маркова, срочно вызывает Григорий Иванович. Кто такой Григорий Иванович? Вот это действительно вопрос! Григорий Иванович Котовский! Кто же его не знает!
   Миша рассказал уже об этом почтальону, затем соседу, затем незнакомой девушке во дворе и жалел, что нет Стефана, что он уехал на фронт.
   Разумеется, он немедленно отправится к Котовскому, в этом не может быть никаких сомнений. И кто знает? Может быть, не так далеко то время, когда они прогонят из Бессарабии захватчиков и Миша приедет домой, взбежит на крыльцо, распахнет настежь дверь и крикнет звонким, молодым голосом: "Здравствуй, милая мама! Здравствуй, отец! Как живешь, дорогая сестренка? Принимайте гостя - конника из отряда Котовского, принимайте москвича Мишу Маркова! Принимайте вашего сына, исколесившего столько пространств, столько дорог!.." И обнимет его мать и будет обливаться счастливыми слезами...
   Не всем матерям удается обнять перед своей смертью дорогих сыновей. Но ведь настанет же такое золотое время, когда затихнут орудийные залпы, опустеют окопы и люди разойдутся по домам для радости, для труда, для любви и простых повседневных забот? Тех, кто хочет войны, небольшая горсточка, а мира хочет весь мир. Столько на свете прекрасных вещей! Зеленых деревьев! Утренней росы! Девичьего смеха! Протяжных песен на полях! Горячих лепешек, изготовленных матерью!..
   Миша Марков сунул телеграмму в карман гимнастерки и помчался к трамвайной остановке: он еще не обедал сегодня. В вагоне трамвая мысленно прощался с Москвой и московскими бульварами, со смешливыми девушками с рабфака, с кольцом "А" и бронзовым Пушкиным, с потемневшими кремлевскими стенами и курантами Спасской башни.
   В столовой пахло кислой капустой. Вошел в большой зал, уставленный столиками, осмотрелся и, заметив свободный стул в простенке под портретом Калинина, поспешил его занять.
   - Может быть, вы даже спросите, не занято ли это место и можно ли сюда сесть? - спросил длинный юноша в коричневом френче, недружелюбно взглянув на Маркова.
   - А разве занято? - спросил простодушно Миша.
   - Нет, но я что-то не читал пока декрета об отмене частной вежливости.
   - Да ведь вы все равно кончаете обедать.
   - Пожалуйста, пожалуйста! Я больше ничего не имею вам сказать.
   - Ну и все, и сердиться не на что! Удивительно вы, москвичи, придирчивы!
   - А вы, стало быть, не москвич?
   - Конечно, нет. И вообще завтра уезжаю.
   - Так вот почему вы решили не стесняться! Понимаю! Вы, очевидно, исходите из принципа: все равно нам в этом доме не бывать.
   Маркову хотелось, чтобы сердитый незнакомец спросил, куда же именно Марков уезжает, но тот замолчал и, сердито отставив недоеденные щи, принялся за рагу с подозрительно темным картофелем.
   Наконец подошла официантка. Молча остановилась перед Марковым. Это, по-видимому, надо было понять как обслуживание посетителя. Марков поспешно выпалил:
   - Щи, рагу и клюквенный кисель.
   - Кончилось рагу.
   - Тогда что-нибудь другое.
   - Будут битки. Киселя тоже нету.
   Когда она ушла, незнакомец вдруг проникся нежностью к Маркову:
   - Красота! "Рагу нет", "Киселя нету". Лопай, что дадут! А рожища-то какая у феи! Вы заметили? Кирпича просит! Кстати, щи напрасно взяли. Несусветная дрянь.
   Марков обрадовался, что незнакомец перестал на него сердиться.
   - Эх! - сказал он мечтательно. - С каким бы удовольствием поел я сейчас самой обыкновенной вареной кукурузы, какую делают у нас в Кишиневе!
   Незнакомец сначала поднял удивленно брови, затем заинтересованно оглядел Маркова с ног до головы, как будто только теперь его увидел.
   - Бывали? - спросил он после длительной паузы.
   - Жил.
   - Гм... да... В тех краях, вероятно, и сейчас найдется что покушать! А? Как вы думаете?
   Марков силился припомнить, какие блюда готовила еще мать. Ему хотелось понравиться придирчивому незнакомцу. Но ничего такого не припомнил. Жили они, по правде сказать, бедно.
   А незнакомец зажмурился и стал перечислять:
   - Маринованные сливы! Шарлотка! Индейка жареная! Господи! Неужели и сейчас, в эту минуту, кто-нибудь на какой-нибудь точке земного шара кушает жареную индейку? Трудно представить, а ведь так? Кушают и в ус не дуют!
   И без всякого перехода:
   - Фамилия?
   Миша не сразу понял, о чем это он. Но тот выжидательно молчал, и Миша наконец ответил:
   - Моя? Марков.
   - Слышал. В Государственной думе был Марков второй. Родственник?
   - Не думаю.
   - Кто же ваш отец?
   - Мой отец - железнодорожник. Рабочий железнодорожных мастерских.
   - Мастерских?! Расскажите вы ей! Впрочем, я понимаю вас: дайте мне за рубль с полтиной папу от станка? Браво, браво! Честное слово, вы мне начинаете нравиться! Засим разрешите представиться: Скоповский, Всеволод Александрович. Сейчас в ВСНХ.
   Тут Скоповский чуть привстал и снова уселся. Тон его совершенно изменился. Он стал любезен и чуточку фамильярен. Всем своим поведением он хотел сказать: мы-то понимаем друг друга, мы-то с вами одного поля ягода!
   А Миша Марков от чистого сердца поддерживал беседу. Он был в восторге от нового знакомого. В самом деле, какой милый, какой приятный, и ко всему - еще земляк! Как это чудесно, что они познакомились! Миша нашел уместным похвастаться:
   - А я, знаете ли, в отряде Котовского. Не верите? Девятого выезжаю.
   - Так-так, - пробормотал собеседник и новый знакомый Маркова. Понятно.
   Удивительно быстро менялось настроение этого человека! Он стал даже как-то суетлив, мало сказать - любезен.
   - Минуточку! - сказал он вскакивая. - Я все-таки попытаюсь достать вам заветные рагу и клюквенный кисель. Я, знаете, умею с ними разговаривать.
   Пошептался с официанткой, вернулся, потирая руки и хихикая:
   - Так-так... Стало быть, едете! Между прочим, картошку не ешьте, мороженая!
   И опять:
   - Вы хорошо сказали: простая кукуруза в какой-нибудь Бессарабии вкуснее всех блюд, изготовленных в РСФСР...
   Марков несколько удивлен был таким бесцеремонным перефразированием его слов. Он ничего подобного не говорил, он только вспомнил, как мать кормила его кукурузой, а так как он был голоден и к тому же соскучился по дому, то, естественно, вареная кукуруза представилась ему сладким видением. Но он опять ничего не возразил. Каждый думает по-своему! Да и что тут удивительного, если жителю Молдавии кажутся самыми лакомыми те кушанья, которые готовят у него на родине? Марков не хотел слышать в тоне Скоповского явной озлобленности, явной издевки.
   Вместе они вышли из столовой и пошли по Тверскому бульвару. Скоповский продолжал браниться и язвить, рассказывал какие-то анекдоты.
   "Экий колючий! - подумал Марков. - Всем недоволен!"
   Но и опять ничего худого не подумал о новом знакомом.
   Скоповский неожиданно выразил желание зайти к Маркову.
   - Хочется посмотреть, как вы живете.
   Явно был разочарован невзрачным видом комнаты в всей обстановки. Но и это истолковал по-своему. А когда увидел томик Анатоля Франса, страшно обрадовался и просветлел:
   - Ха-ха! Вот тут вы не выдержали стиля! Типичное не то! Сами посудите: железнодорожные мастерские... или как вы там говорили? Слесарно-токарные... автосборочные... и вдруг - Анатоль Франс! Вот вы и выдали себя с головой! Надо, голубчик, на видном месте держать какого-нибудь Демьяна Бедного или кто там у них еще есть?
   Затем Скоповский внимательно прочел телеграмму Котовского: Марков, конечно, не мог, чтобы не похвастаться. После телеграммы Скоповский решительно и твердо перешел на "ты".
   - Хлопочи, разумеется, литер. Вообще запасайся всякими справками и мандатами.
   - Да зачем мне они?
   - Не спорь. Знаю, что говорю. Завтра будешь у меня. Запиши адрес.
   3
   Когда Миша пришел к Скоповскому, там сидел незнакомый человек. Этот человек что-то читал, причем он согнулся в три погибели и вытянул ноги, такие длинные, что он не знал, куда их девать.
   - Юрочка! Это и есть Марков.
   - А-а! - сказал человек с длинными ногами.
   У него было красивое лицо, упорный, бесцеремонный взгляд, военная выправка. Маркову не понравились усики Юрочки. И еще он подумал, что такому длинному, вероятно, трудно разместиться в этой комнате, сплошь заставленной козетками, этажерками и еще разными громоздкими вещами.
   - Вы отправляетесь девятого? - деловито, небрежно-начальнически спросил этот Юрочка, или Юрий Александрович, - иногда и так называл его Всеволод.
   - Да, - ответил Марков и подумал при этом:
   "Он уже в курсе!"
   Юрочка прошелся по комнате, ловко маневрируя, чтобы не задеть за какую-нибудь вещь. Постоял у окна, потрогал зачем-то лист фикуса.
   - Придется отложить на несколько дней.
   - Не понимаю.
   - Почему же вы не понимаете? Я говорю ясно: придется отсрочить ваш отъезд.
   Теперь Марков уже действительно ничего не понимал. Какое дело до его отъезда этому совершенно постороннему человеку? И вообще, кто он такой? И почему он разговаривает таким тоном?
   - Я уже дал телеграмму, - ответил Марков как можно спокойнее. - И с какой стати я буду откладывать отъезд? Вы что-то не то говорите, или я не понял вас.
   - С той стати, - вмешался в разговор Скоповский, - что, может быть, я тоже поеду с тобой.
   - Со мной?
   - Да, да, с тобой.
   - К Котовскому?
   - Разумеется! А то к кому же?
   - Но ведь это было бы просто замечательно!
   - Ну конечно! А ты чуть было не рассердился!
   Так вот почему Скоповский с таким интересом читал телеграмму Котовского! Теперь все становилось понятным. И разве это не великолепно, что Марков не только сам явится по вызову командира, но еще и привезет с собой новое пополнение?
   Ни на одну минуту не возникло у Маркова сомнений.
   - А вы... вы кавалерист?
   - Когда нужно - кавалерист.
   - Вот этот ответ мне нравится, - засмеялся весело Марков. - Я тоже так рассуждаю. Требует жизнь, чтобы мы были кавалеристами, значит, так и будет! Главное, чтобы сердце было горячее. Вы согласны?
   - Вполне.
   С насмешкой он сказал "вполне" или действительно с убеждением?
   Следовало бы Мише Маркову знать, что война ведется не только в окопах и в открытом поле, что война между старым и новым идет повсюду, идет не на жизнь, а на смерть. Что шпионами кишмя кишит весь мир, что в 1916 году в Швейцарии, например, шпионов было больше, чем населения. Что метеорологические сводки и объявления о свадьбах в газетах, свет в окнах и колокольный звон - все использовалось для передачи шпионских сведений и сигнализации.
   Мише Маркову представлялось, что воюют, оседлав коней и бросаясь на противника с обнаженными клинками. Да разве один лишь Марков был так наивен? Многие искушенные и обогащенные опытом люди не могли предположить, до какой низости, до какого коварства может дойти измена, как изворачивается и хитрит вражья свора, как старается занять высокие посты, подползти к самому сердцу народному, прикинуться другом...
   Мог ли Миша просто даже подумать, что в те дни, когда он находился в Москве, там проживало несколько тысяч заговорщиков и был разработан план восстания, причем решено было захватить Совет Народных Комиссаров и немедленно отправить его под конвоем в Архангельск. Предполагалось установить диктатуру из трех лиц. На осуществление этого заговора были ассигнованы огромные средства: десять миллионов предназначалось на расходы по удушению революции! Намечены были главные исполнители этого переворота. Были припасены даже броневики, даже артиллерия на Ходынке ждала только сигнала...
   Мог ли знать обо всем этом Миша Марков?! Могло ли прийти в голову Маркову, что вот он, он самый, сидел за одним столиком, ел рагу и дружески беседовал с подлинным, настоящим врагом своим и своей родины? Что Скоповский спешил с секретными поручениями туда, за рубеж, и Маркова решил использовать как удобную ширму - добраться с ним до определенного пункта, где его уже ждут свои люди, и что Юрий Александрович Бахарев - белый офицер, засланный сюда иностранной разведкой?..
   4
   Всеволод Скоповский завладел телеграммой-вызовом, а также и военным литером Маркова. Вскоре оказалось, что, собственно, их обоих вызывают. Так и значилось теперь в документах.
   Юрочка уже более приветливо разговаривал с Мишей и даже один раз предложил ему сыграть в шахматы.
   Наконец настал день отъезда. Юрочка их провожал. На вокзале было очень много народу. Марков страшно волновался, то боялся опоздать, то спрашивал, на тот ли поезд они сели. Он еще не привык ездить в настоящих пассажирских поездах. Он все повторял:
   - Сам Котовский! И ведь вызвал, прислал телеграмму! Вы, Всеволод, не представляете, какой он! Он вам очень понравится, вот увидите!
   - Счастливо! - сказал Юрочка, когда поезд тронулся.
   Миша стоял у окна. Он видел, как Юрочка махал тростью, как будто не прощался, а угрожал. Но вот он повернул к выходу. А потом и перрона не стало видно за поворотом.
   Миша смотрел на прекрасный город, к которому успел уже привыкнуть. Он старался хотя бы приблизительно угадать в этом необозримом пространстве, застроенном домами, заводами, складами, ту часть города, где находилась кривая, узкая, но уже приятная и родная Маросейка.
   - Не огорчайтесь, мой друг, - шепнул Всеволод Скоповский, почему-то снова переходя на "вы". - Недалек тот день, когда мы снова увидим этот безалаберный, но своеобразный город... И будем надеяться, что в следующий раз нас встретят колокольным звоном.
   Когда поезд скрылся, Юрий Александрович стал совершенно другим человеком. Лицо его было теперь озабоченно. Он беспокоился, как Скоповский доберется до места назначения.
   Поезд вызвал невольные воспоминания об имении Прохладном, где его ждала Люси. Для нее он рискует жизнью, для нее он ведет ожесточенную борьбу с этой властью, которая возникла внезапно, придя с заводских окраин, из политической каторги старой России.
   "Если они одержат верх, - думал Юрий Александрович, с раздражением разглядывая плакаты, красные знамена, новые названия учреждений, - то, конечно, уничтожат Люси и меня, Юрия Александровича Бахарева, уничтожат и все, с чем сроднился я с самых пеленок, - весь уклад жизни, такой патриархальный, такой... - Юрий Александрович не мог подыскать подходящего слова, - такой православный, даже нелепый, как буква "ять" или "ижица", но величественный, как пасхальный звон колоколов, как царский выезд..."
   Юрий Александрович любил всю эту устойчивую, освященную столетиями русскую жизнь, с ее преображениями, вознесениями, спасами, с ее торговыми рядами, с ярмарками, вейками на масляной неделе, старинными иконами и купцами с окладистыми бородами. "Чай Высоцкого"! "Ландрин"! "Жорж Борман"! - все это звучало сладчайшей музыкой в сознании Юрия Александровича, человека, в сущности, молодого, но впитавшего в себя весь этот старый дух.
   С ненавистью смотрел Юрий Александрович на всех встречных прохожих, шагая с вокзала по московским бульварам. Наконец он добрался до дому. Глухая, затаенная ненависть утомила, измучила его. Он вошел в свою комнату. Там, не зажигая света, в полумраке сидел какой-то человек.
   - Заждались? - спросил Юрий Александрович.
   - Ну как? Уехал Скоповский? - спросил этот человек.
   - Да, нашелся простачок... Отправили! - отозвался Юрий Александрович и сразу перешел к делу.
   Они стали беседовать вполголоса.
   Миша Марков и Всеволод Скоповский ехали без особых приключений.
   Кажется, это было в Жмеринке. Вдруг Скоповский исчез. Сначала Марков думал, что он отстал от поезда случайно. Когда поезд тронулся, он даже подумывал, не повернуть ли рычаг для автоматической остановки поезда. Но ему сказали, что ручка все равно не действует и поезд никакими силами не остановить. Возможно, что это было и так. Маркову оставалось только высовываться во все окна и советоваться с пассажирами:
   - Как вы думаете, может быть, послать телеграмму со следующей станции?
   - Какую телеграмму? - спокойно отвечали пассажиры. - Не надо никакой телеграммы, сам приедет.
   Проплыли мимо высокие деревья. Загромыхал мост. Марков увидел внизу мощеную дорогу, улицу, какую-то такую простую, обыкновенную, что на мгновение почудилось, будто нет никакой войны, никакой разрухи и просто едут люди по своим частным делам - кто в гости, кто на курорт. Вот и почтовая контора, и козы на завалинке, и собачонка лает на проезжую подводу, а телега так напылила, что облако желтой пыли поднялось выше телеграфных проводов.
   И вдруг Миша совершенно явственно увидел Скоповского. Он шагал вдоль насыпи и помахивал своей сумкой.
   - Скоповский!
   Нет, не оглянулся. Может быть, и не он?
   Поезд, пройдя за семафор, надымил на всю округу и набрал такую скорость, что разбитые вагоны стали ходуном ходить.
   5
   Прежде чем поехать домой, в родное "Валя-Карбунэ", Всеволод Скоповский побывал в Яссах, на одной из тихих улиц, в трехэтажном доме с наглухо завешенными окнами.
   Его немедленно пропустили. Здесь много было таких же, как он, специалистов по переходу любой государственной границы, по фотографированию военных объектов, по выкрадыванию секретных документов людей отпетых, распродавших и совесть и страх перед смертью, людей без будущего. Это были международные шпионы, армия тайной войны - подсыпанных ядов, взрывов, разведывания тайн.
   Внутри здания были узкие коридоры и бесчисленные двери. Стрекотали пишущие машинки. Кто-то кому-то диктовал. Кто-то звонил по телефону.
   Всеволод Скоповский вошел в комнату с лаконичной надписью на двери: "Оффис". Беседа с начальником оффиса мистером Петерсоном продолжалась недолго. Всеволод Скоповский распорол воротник и передал сводки, которые посылал Юрий Александрович.
   - Когда он приедет? - спросил Петерсон. - Медленно вы там налаживаете дело.
   Затем Всеволод Скоповский поехал в Бессарабию. В жаркий, солнечный день прибыл он к отцу, в "Валя-Карбунэ". Удивился, что там все было на прежнем месте, даже бронзовый амур, украшавший клумбу, даже пес Маркиз, который не стал ни старше, ни моложе. Так же садовник Фердинанд приносил рано утром свежие букеты. Тот же повар готовил те же блюда.
   Александр Станиславович очень обрадовался приезду сына. Все хлопал его по спине и говорил что-то неопределенное, вроде: "Вот так мы и живем..." "Вот оно дело-то какое..."
   Всеволоду встреча эта представлялась более теплой, когда он думал о ней там, в Москве. С удивлением он обнаружил в себе равнодушие, даже некоторый холодок.
   "Очерствел я, - огорченно думал Всеволод, - что-то во мне отмерло. Хочу радоваться, умом сознаю, что вернулся, что жив, что это мои родители, а ничего не получается".
   Вяло улыбаясь, спросил:
   - Мамочка, можно к обеду приготовить индейку?
   Алевтина Маврикиевна умилилась, заспешила, тотчас позвали повара. Всеволод добавил:
   - И шарлотку, пожалуйста. Как я мечтал о твоей шарлотке, мама!
   Он поместился в комнатах наверху, рядом с отцовским кабинетом, и все уединялся. Александр Станиславович прислушивался: сын ходил взад и вперед, взад и вперед, отмеривая расстояние комнаты.
   "Видимо, всякое пришлось пережить", - жалел сына Александр Станиславович и придумывал, как бы отвлечь его от опасной работы и оставить дома.
   Часто и ночью просыпался Александр Станиславович и слушал. Ходит! Глухо звучат шаги.
   "Совершенно расшатана нервная система! - с горечью думал Александр Станиславович. - И ведь могут же другие жить припеваючи, в полное удовольствие и ничем не поступаться, не жертвовать. Почему я должен все отдать на борьбу с большевиками? Не достаточно ли с меня одной дочери?"
   Возвращаясь в свое имение в 1918 году, Скоповский рассчитывал найти там свою утраченную молодость или хотя бы вкус к жизни. Но его ждали запустение, однообразная, растительная жизнь, одни и те же разговоры с управляющим, с садовником Фердинандом, удивительно скучным человеком.
   Когда приносили с виноградника самые тяжелые, самые красивые гроздья, Фердинанд обычно говорил:
   - Прошу прощения, но виноград у нас в этом году не хуже, чем у Томульца! (Фердинанд всегда сравнивал свои успехи с успехами соседнего помещика Томульца.)
   - Да, Фердинанд, - важно отвечал Скоповский и при этом поднимал кверху толстый указательный палец, - настанет время - и мы, садовники человеческого виноградника (че-ло-ве-чес-ко-го!), мы, кто стоит наверху, мы добьемся, чтобы произрастали только отборные сорта. Это наша миссия, наша историческая задача.
   - Правильно сделаете, - отвечал Фердинанд, хотя и не совсем понимал аллегорию.
   Если что и радовало Александра Станиславовича - это присутствие именитых гостей в его доме. И вдруг все кончилось... Скоповский проводил княгиню в ее имение, вернулся назад - и такая тоска на него напала! Его раздражало все. Он придирался к слугам, чертыхался за обедом.
   Но затем нашел отдушину. Решил принять непосредственное участие в борьбе с бунтовщиками. Большую роль в этой перемене его настроения сыграл Ратенау.
   Ратенау в свое время привезла Ксения.
   - Познакомьтесь, - сказала она. - Мой учитель музыки.
   Ратенау встретился с Ксенией на одном из приморских курортов. Ратенау приехал туда, чтобы сбавить вес, Ксения - чтобы развеять скуку. Вот тогда Ратенау и уговорил ее работать в разведке.
   Ксении ничего не стоило обмануть родителей и сказать, что она поступает в музыкальную школу в Мюнхене, чтобы усовершенствоваться в игре на рояле. Вместо музыкальной она поступила в школу диверсантов. Под руководством Ратенау с увлечением училась стрелять, управлять автомобилем, пользоваться шифрами, кодами, миниатюрным фотоаппаратом, вделанным в браслет.
   Ратенау был толст и лыс. Он легко передвигал свое грузное тело, а гладко отполированный череп прикрывал элегантной шляпой.
   Теперь он стал часто наезжать в "Валя-Карбунэ". О музыке не говорилось ни слова. Обычно они со Скоповским удалялись в кабинет. Ратенау погружался в удобное кресло, и у них начинался странный, какой-то скачкообразный разговор.
   - У вас есть сын! - кричал Ратенау, как будто разоблачал тщательно скрываемую тайну или делал открытие.
   - Да, - отвечал напыщенно Скоповский, - у меня действительно, как вы правильно заметили, есть сын. И дочь Ксения.
   - Ну, о Ксении не беспокойтесь. Это весьма талантливая и эффектная женщина, - отвечал Ратенау, отдуваясь и ища глазами сифон с содовой водой. - Я лично сам займусь, с вашего разрешения, ею. Красивые женщины - это клад. Вы согласны, что для красивой женщины нет препятствий?
   - Но позвольте, однако... моя дочь...
   - Глубокоуважаемый Александр Станиславович! Мы живем в страшное время, на нас возложено решение лобовых, невероятно сложных задач. Мы живем на переломе... э-э... позвольте... как это Ленин сказал...
   - Ленин?! - взревел Скоповский. - Вы сказали, Ленин?!
   - Ну да-а. А что же такого? Мы тщательно изучаем их теории. И практику... В общем, смысл тот, что сейчас решается вопрос: мы или они. Вы не согласны? Конечно, так! Мы или они, глубокоуважаемый!