Четвериков Борис. Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

   Июльские полдни безмятежны, зеленую прохладу лесов сменяют яркие солнечные поляны. Густая трава, кустарники, поля и рощи - все звенело и пело.
   Котовский не знал, как сложится его личная жизнь, но чувствовал всей своей действенной натурой, что впереди еще много неизъезженных дорог, много непройденных путей, много ждет испытаний.
   Все, что узнаешь, пригодится в жизни. Котовский деловито изучал помещичий быт, все повадки этих сытых людей, все правила "хорошего тона". Много бывало в "Валя-Карбунэ" военных. С презрительным любопытством наблюдал он за щегольством офицеров, гостивших в помещичьем доме. Как они щелкали шпорами! Как умышленно картавили! Как презирали штатских!
   Однажды понаехавшая на летние каникулы молодежь поставила управляющего в неловкое положение, в его присутствии и явно о нем заговорив между собой по-французски. (Было заведено в присутствии слуг изъясняться на французском языке).
   Котовский на другой же день приобрел самоучитель французского языка.
   - Не можете ли вы мне показать, как произносится это слово? обратился Котовский к дочери хозяина, белокурой Ксении.
   Ксения производила на него странное впечатление. Она постоянно ходила с книжкой. Котовский успел разглядеть, что это были французские романы.
   Ксения мечтала. Она всегда мечтала. Она рассеянно садилась за стол, рассеянно ела. За ней ухаживали молодые люди - студенты, офицеры. Она удивленно смотрела на них. Она с наивной откровенностью спрашивала:
   - Неужели вы думаете, что могли бы мне понравиться?
   Ксения мечтала о принце, который придет и завладеет ее сердцем. Все, что она видела вокруг, казалось ей такой скучной прозой, такой обыденщиной!
   В Ксению был влюблен гусар - молоденький, хорошенький, с черными усиками. Он порывисто садился за рояль и пел, сам себе аккомпанируя и принимая эффектные позы:
   Три юных пажа покидали
   Навеки свой берег родной,
   В глазах у них слезы блистали,
   И горек был ветер морской...
   Голос у него был недурной, и когда он пел, то так выразительно смотрел на Ксению! Да, но он вовсе не был сказочным принцем и даже не обладал состоянием. Поэтому, когда гусар заканчивал пение, особенно напирая на слова: "А третий любил королеву, он молча пошел умирать", Ксения смотрела на него спокойными светлыми глазами и думала:
   "Интересно, если бы этот красавчик от любви ко мне застрелился или сделал растрату в полковой кассе..."
   Когда управляющий обратился к ней с просьбой помочь ему разобраться в произношении французских слов, Ксения спросила:
   - А зачем вам французский язык? Вы меня удивляете.
   - Как зачем? Я хочу научиться говорить по-французски.
   - Но вам это совсем не нужно. Неужели вы думаете, что если научитесь говорить по-французски, то перестанете быть тем, кто вы есть, управляющим?
   - Кроме того что я управляющий, я еще и просто человек.
   - Человек, конечно. Но не человек общества.
   - Что же мне нужно знать, по-вашему?
   - Вам нужно уметь слушаться и уметь угождать. А говорить по-французски - это не обязательно.
   Ксения подумала, наморщив свой розовый хорошенький носик, и добавила:
   - Обезьяну тоже можно приучить держать вилку... Но от этого она не перестанет быть обезьяной.
   Больше Котовский не обращался к ней за помощью, но французский язык изучил, и необычайно быстро: у него вообще были способности к языкам. Уроки согласился давать ему француз-парижанин месье Шер, преподаватель танцев. Шер хвалил его способности и говорил, что у Котовского лионский выговор.
   Приехав на рождественские каникулы, Ксения случайно услышала, как они непринужденно болтают по-французски.
   - Однако, вы упрямый человек, - строго заметила она. - Очевидно, вы ровно ничего не поняли из того, что я вам говорила.
   - Я понял, - ответил Котовский, - что вы невоспитанная девушка. Одно из правил хорошего тона - не давать почувствовать собеседнику разницы общественного положения. А вы же считаете себя аристократкой!
   2
   В скучный, дождливый день возвращался Котовский с поля. Ездил проверять, как идут осенние работы, вспашка зяби, подготовка к зиме. Уже появились утренники, и надо было спешить.
   Котовский ехал, прислушиваясь к птичьему гомону и шелесту деревьев. Он приближался уже к имению, когда услышал позади конский топот, и мимо него прошел на рысях эскадрон.
   "Куда это они? - подумал Котовский. - В такую-то погоду!"
   Откуда ни возьмись - крестьянин, молодой, статный, смотрит на Котовского пристально. Верхом и, видать, прямиком ехал: к мокрым сапогам прилипли листья и травка.
   - Что, - спрашивает, - не понимаешь, куда скачут? Скачут мужиков усмирять.
   - Мужиков усмирять?
   - Ну да. В Трифанешты. Помещик вытребовал. Настоящие военные действия, не хватает только, чтобы из пушек начали палить!
   Новый знакомый назвал себя Леонтием, и теперь Котовский вспомнил, что не раз видел его в соседней деревне.
   - Понимаешь, какое дело, - рассказывал Леонтий. - В Трифанештах что ни год - недород. Одно несчастье! Рядом, у соседей, еще туда-сюда, худо-бедно, а какой-то колос болтается, а у них в поле, глянешь - ни былинки! Слезы одни! И вот потихонечку-помаленечку стали они землицу свою помещику продавать. Продавали-продавали, да и совсем без земли остались. Стало еще хуже. Пошли к помещику батрачить. Сначала-то он с десятины, чтобы полностью ее обработать - вспахать, засеять, скосить и вымолотить, два рубля платил и урожай мерка на мерку: мерка помещику, мерка мужику. Кое-как перебивались. А потом помещик стал платить иначе: два рубля по-прежнему, а урожай - три мерки ему, одна мерка крестьянину. Хлеба стало хватать только до рождества. Главное, и на заработки податься некуда. Здесь, в Бессарабии, и без них голодного люда хватает, а в Россию поехать - языка не знают. И стали они проситься на Амур. Говорят, река есть такая и привольные там места.
   - Вон чего надумали! На Амур!
   - Надумали-то хорошо, да что толку? Помещик не позволяет: ему самому дешевые работники нужны.
   - Чего его слушать?
   - Мужики говорят: "Съезди к губернатору, за нас похлопочи". Не знаю, ездил он или не ездил, но только объявил, что губернатор тоже отказал. Крестьян сомнение взяло: "Напиши, говорят, на бумаге, что губернатор отказал и по какой причине, а мы дальше хлопотать будем, пока до самого царя не доберемся". Помещик и этого сделать не хочет. Тогда собрался народ с трех деревень, никак с полтысячи, встал перед господским домом и решил ждать, пока помещик согласится и бумагу подпишет.
   - Смирные мужички!
   - Они по-хорошему хотели. Никого не трогали, никому входить или выходить из помещичьего дома не препятствовали. Что у них - пистолеты какие? Разве что у дедов сучкастые палки имеются, с которыми они всегда ковыляют. А помещик испугался и сразу солдат вытребовал.
   - Как ты думаешь, будут стрелять?
   - Тут у одного солдата лошадь захромала, поотстал, так я у него все выспросил. Приказано, говорит, острием шашки не рубать, а бить плашмя по чему попало. Боевых патронов им выдано на каждого по пятнадцать штук. Но стрелять велели только в воздух, над головами, и то по команде. У нас, говорит, не кое-как, у нас с народом вежливое обхождение.
   - Поедем! - предложил Котовский.
   - В Трифанешты? Да они и нас зарубят!
   А сам уже и коня подхлестывает. Видно, что и сам устремлялся туда.
   Трифанешты, если лесочком проехать, - вот они, рукой подать. А эскадрон по дороге двигался. Поэтому Котовский и Леонтий в самый раз подоспели. Видят: у помещичьего дома толпа, а по деревне уже конные скачут. Толпе надо бы разбегаться, а она - непонятно почему - навстречу солдатам двинулась. Кавалеристы приняли это за дурной знак. Горнист сыграл атаку - и они понеслись на толпу полным карьером.
   У Котовского кулаки сжались, на глаза навернулись слезы:
   - Что же они, подлецы, делают? Ведь они н-народ потопчут. Нельзя этого допустить!
   А те уже врезались. Крики, вопли оттуда доносятся, а "славное воинство" избивает шашками, топчет конями...
   Леонтий еле удержал Котовского, тот уже готов был ринуться.
   Толпа врассыпную! Конные преследуют бегущих, заскакивают в крестьянские дворы, гоняются по огородам, выгонам и бьют, бьют с остервенением, с дикой злобой, благо можно бить безнаказанно и даже заслужить благодарность. Некоторые мужики, спасаясь, бросились в реку и стояли по пояс в воде, но их и оттуда выволакивали и тоже били.
   - Это что же т-такое делается! - шептал Котовский. - И чего м-мы стоим? Ударим, для них это будет н-неожиданно... Эх, оружия нет. Открыть бы огонь! Ладно же! Пусть п-погуляют! Пусть потешатся! Это вперед наука, разве так н-надо бунтовать!
   Леонтий взглянул на своего спутника. Котовский был бледен, весь дрожал.
   - Тоже, - бормотал он, - бунтуются! С палками! Н-нет уж... если на то пошло...
   В это время один кавалерист догнал возле ворот молодого парня и только замахнулся на него, как парень схватил очутившиеся под рукой вилы и всадил их в ногу солдата.
   - Молодец, не растерялся, - проговорил Котовский, глядя на эту короткую схватку. - Хоть один осмелился дать отпор!
   Лошадь шарахнулась в сторону. Кавалерист, рассвирепев, выхватил шашку и бил молодого парня по голове, по плечам до тех пор, пока парень не свалился на землю.
   - Дорого ему стоило, - сказал Леонтий.
   - Что ж. Война не обходится без жертв. А уж парня, если еще не убили, то, наверное, сгноят в остроге!
   Между тем в деревне сгоняли народ на площадь. Подоспевший исправник собирался держать речь. Котовский и Леонтий подъехали ближе, чтобы было слышно.
   - Эй, вы! - закричал исправник, искоса поглядывая на командира эскадрона и ища у него одобрения. - Бараньи головы! Тридцатая вера!
   Кавалеристы, видя улыбку на лице командира, приняли это за команду, по их рядам прошел смешок: здорово он честит, этот исправник! Хо-хо! И выдумает же такие названия!
   - Бунтовать?! - кричал исправник, помахивая плеткой. - И старики туда же ударились?!
   Тут старики на колени бухнулись:
   - Прости, батюшка... Ошиблись малость... Нечистый попутал... Нужда заела... Да разве мы не понимаем, мы же по-хорошему, где нам, чтобы насупротив...
   - Молчать! - рявкнул исправник и в наступившей тишине долго кричал на мужиков.
   А тем временем побитых да потоптанных в сторону отволокли, кровь на дороге засыпали... И все приходило в порядок. Оставалось только написать донесение по инстанции - и крышка.
   - Поедем, - предложил Котовский, - невыносимо на это смотреть...
   Молча ехали, а пока ехали, много о чем передумали.
   Наутро все население "Валя-Карбунэ" высыпало на дорогу посмотреть, как ведут арестованных.
   - Это, наверно, самые главные, - рассуждал повар, в белоснежном колпаке, с засученными рукавами, с огромным ножом в руке, но очень добродушно настроенный.
   - А по-моему, чего зря водить, - суетился приказчик, человек с бегающими беспокойными глазами и носом, свидетельствующим о том, что его обладатель - большой любитель выпить. - Приканчивали бы здесь, на месте, вернее бы было.
   - Изверги! Изверги! - приговаривала к каждому слову ключница Дарья Фоминична, неизвестно кого имея в виду, карателей или бунтовщиков.
   - Ведут! - сообщили босоногие мальчишки, мчась по дороге и выбивая заскорузлыми пятками брызги.
   Из-за поворота дороги показалось печальное шествие. Впереди ехал невыспавшийся, с зеленым, помятым лицом кавалерийский офицер. Он после экзекуции всю ночь напролет играл в карты в помещичьем доме, причем неизменно при сдаче прикладывался к рюмочке, и теперь чувствовал себя отвратительно. Кроме того, он не любил медленной езды.
   - Тащись из-за них, как на похоронах! - ворчал он.
   Однако, проезжая мимо усадьбы Скоповского, приосанился и даже прикрикнул на солдат для порядка службы.
   Четырнадцать арестованных "зачинщиков" шли по дороге пешком. Некоторые еле двигались после побоев. Парень, тот самый, что защищался вилами, шел с перебинтованной головой, со связанными за спиной руками.
   Троих везли на подводе, и, кажется, со слабой надеждой довезти живыми. Седой старик тоже сидел на телеге и непрерывно кашлял. Прокашлявшись, он говорил, как бы извиняясь, что производит такой шум:
   - Скажи, пожалуйста! Все нутро отбили!..
   Впереди, позади и с боков арестованных шагали спешенные кавалеристы. Они шли с шашками наголо и перепрыгивали через лужи.
   Дальше следовал эскадрон. В Трифанештах оставили только взвод для наведения порядка.
   Котовский встретил эту процессию в поле. Он долго смотрел вслед. Давно уже скрылся эскадрон, и затих цокот копыт, и не стало слышно команды офицера. А Котовский все стоял. Он хотел разобраться во всем сумбуре мыслей, которые нахлынули на него в эти дни. Он снял шапку перед этими четырнадцатью крестьянами, идущими на страдание. И все еще стоял так, с непокрытой головой, не замечая холодного порывистого ветра и водяной пыли, с утра падавшей на разбухшую, хлюпающую землю.
   3
   Если вначале Скоповский был доволен сильным, смышленым, распорядительным практикантом и даже назначил его управляющим, то в дальнейшем он все больше разочаровывался в нем.
   То Скоповскому доносили, что управляющий по собственному усмотрению отпустил крестьянина с полевой работы только потому, что, видите ли, у того жена рожает. Подумаешь - телячьи нежности! И еще вывел этому бездельнику за полный рабочий день!
   То разговоры какие-то неуместные. О бесправии, о бедственном положении крестьян, о безземелье. Иди да выдели мужикам десятин по пять, если такой богатый!
   Вдруг Скоповский узнал, что новый управляющий читает какие-то книжки. Что за книжки? Откуда книжки? И зачем, спрашивается, управляющему читать?
   Наконец, Скоповский совсем уже был взбешен, когда исправник Денис Матвеевич, направляясь в Трифанешты, мимоездом заглянул к нему и совершенно секретно сообщил, что его управляющий находится под негласным надзором полиции.
   - Я давно вижу, какого полета эта птица! - негодовал Александр Станиславович. - Ладно же, отблагодарю я господина директора, что подсунул мне такое сокровище!
   И вот, когда Котовский, вернувшись в имение, после того как мимо провели арестованных трифанештинских крестьян, стал с возмущением рассказывать об избиении беззащитной толпы войсковой частью, предназначенной, казалось бы, для защиты отечества, а не для того, чтобы расправляться со стариками, Скоповский не выдержал и высказал все управляющему, чтобы поставить его на место:
   - Вот что, милейший, так дело не пойдет. Предупреждаю, что у меня не Трифанешты, да-алеко не Трифанешты! У меня не побунтуешь! А ваше поведение, давно хочу вам сказать, ни к черту не годится. Вы у меня совершенно распустили мужиков. Вы это кончайте. Довольно.
   - Простите, я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.
   - Я вижу, вы вообще многого недопонимаете.
   - Напротив, с каждым днем все больше начинаю разбираться.
   - Что-о?
   - Я говорю, что не я, а вы многого недопонимаете. Так обращаться с крестьянами, как вы себе позволяете, это сошло бы еще в прошлом веке. Не те времена, господин Скоповский! Не ошибитесь.
   - Вы слышите? Он еще меня учит! А я сам и не собираюсь "обращаться с крестьянами", позвольте поставить вас в известность. Для этого занятия я нанял вас. И я именно хочу дать вам указания, чтобы вы перестали миндальничать. Пороть лодырей! Пороть смутьянов! Нечего на них глядеть!
   - Попробуйте!
   - Попробую!
   - Добьетесь, что они вам красного петуха пустят.
   - Подожгут? Это мы увидим. А пока вот вам три фамилии. Я узнал, что они не являются на работы. Завтра же выпороть. Имейте в виду, я проверю.
   - Пока я здесь, никто и пальцем не тронет мужиков.
   - Ах, вот вы какой?!
   - Да, я такой.
   - Значит, правильно меня предупреждали! - Глаза Скоповского все больше округлялись, шея багровела, голос его превратился в пронзительный визг.
   Из внутренних покоев выплыла мадам Скоповская, обеспокоенная криками. Она увидела разъяренного супруга. Скоповский кричал и хлестал себя по голенищу сапога стеком. Управляющий весьма дерзко отвечал, но о чем они спорили, понять было трудно.
   Мадам Скоповская только было собралась вставить слово, попросить супруга не портить себе нервы, но в этот момент Скоповский завизжал:
   - Крамольник! Это ты мужиков портишь! Я тебе покажу: "не имеете права"! Я тебя самого на конюшне выпорю!
   И в полном исступлении Скоповский взмахнул стеком... мадам Скоповская ахнула... и на лице управляющего отпечаталась яркая полоса от удара.
   - Александр!.. - простонала мадам.
   У нее было мягкое сердце, и она не выносила подобных сцен. Она придерживалась либеральной точки зрения и считала, что надо мужиков не пороть, надо их сажать в тюрьмы.
   Только что намеревалась она высказать свое мнение и посочувствовать управляющему, как в это мгновение произошло нечто совершенно бесподобное, трудно было даже поверить, что это действительно так и было.
   Управляющий поднял ее супруга, так что тот успел только комически дрыгнуть ногами. Взмах - и Скоповский, как сказочная птица, мелькнув фалдами, вылетел в окно, высадив собственной тяжестью оконную раму, и исчез в образовавшемся отверстии.
   Если бы она сама не видела этого, она ни за что не поверила бы, что живого человека можно вот так вышвырнуть, как какой-нибудь окурок или засохший букет цветов.
   Скоповский благополучно пролетел по кривой от окна до земной поверхности и приземлился на клумбе с почерневшими от первых заморозков левкоями. Здесь он поднял крик, хромая и отряхивая с брюк свежую землю и раздавленные бутоны. Он кричал, что его убили, что он искалечен и что "он этого не потерпит"...
   Сбежалась дворня, и, хотя Котовский отчаянно отбивался, слуги взяли численностью, навалились и били, стараясь своим усердием понравиться хозяину. Только значительно позднее кучер удосужился спросить:
   - Что же он наделал, мазурик? За что мы его?
   И к полному удивлению мадам Скоповской, которая вообще медленно соображала, ее супруг крикнул:
   - Мошенник! Он... это... он меня обокрал! Что?
   Собственно, почему обокрал? Когда обокрал? Он что-то не то выговорил. Но не рассказывать же всем, как его, известного помещика и дворянина, вышвырнули в окно на левкои.
   - Да, да! Деньги! Вяжите его!
   И подумав немного:
   - Точно! Семьсот рублей, вырученные за продажу свиней! Что?
   - Шуренька, а как же ты говорил, что эти деньги...
   - Молчи, коли бог ума не дал! Не лезь, куда не спрашивают! Раз говорю, украл - значит, украл! Доставить его, живого или мертвого, к Денису Матвеевичу, к исправнику! Что? Или еще лучше - связать и выбросить в поле, как мусор! Пускай подохнет! Небольшая потеря!
   Садовник, который видел странный полет барина из окна, еле сдерживал улыбку. Впоследствии он рассказал о происшествии своему шурину, шурин рассказал друзьям... И пошел гулять по свету забавный рассказ о помещике, вышвырнутом из окна собственного дома.
   Пока Котовского связывали по рукам и ногам, выполняя приказ барина, пока волокли к телеге, всё продолжали бить. Подскочил Скоповский:
   - Пустите, я сам!
   И тоже ударил связанного. Вошел во вкус и стал наносить удары.
   Когда Котовский очнулся, его тащили с телеги. Где-то далеко видны были огни. Небо было звездное. Подернутая инеем земля блестела голубыми искрами.
   - Что ж ты делаешь? - сказал Котовский приказчику, который распоряжался, покрикивая: "Тяни, берись за ногу!" - Ведь я замерзну в одном белье! Развяжи меня!
   - Нельзя, - ответил приказчик, - барин приказал бросить связанного. Мне-то что, но раз приказано - значит, и говорить нечего.
   - Эх ты! Холуй!.. - пробормотал Котовский.
   Он окончательно очнулся. Чувствовал, как холод пронизывает тело. Погромыхивала, удаляясь, телега. Они о чем-то разговаривали - приказчик и кучер - спокойно, как будто возвращались с базара...
   - Н-но-о! - мирно понукал кучер.
   Потом стало совсем тихо.
   "Долго не выдержать", - подумал Котовский.
   Попробовал освободить руки - веревка больно врезалась. У приказчика был большой опыт: ведь он постоянно завязывал и упаковывал тюки.
   "Нужно двигаться, самое главное, - приказал себе Котовский, - тогда я согреюсь".
   До рассвета было еще далеко. Трудно надеяться, что кто-нибудь проедет мимо. Степь молчала. И только далеко где-то настойчиво кричал, видимо у семафора, паровоз.
   Сколько прошло времени? Два часа? Или четыре? По-видимому, Котовский опять терял сознание.
   И вдруг он услышал громкий голос:
   - Вон он где! Всю степь обшарил! Говорят, бросили возле станции, а где возле станции? Небось руки-то занемели?
   Это был Леонтий. Вот она - дружба!
   Развязал. Синюю домотканую куртку на плечи накинул.
   - Ну, дорогой, теперь тебе тикать надо отсюда. В город отправляйся. Скоповский - серьезный господин, он очень просто и пристрелить может, если увидит.
   - Пристрелить - это положим...
   - Почему бы нет? Скажет: потраву делал, лес пришел рубить. У них ведь как? Судьи свои, полиция своя. За нас только один бог...
   Леонтий подумал и, хитро подмигнув, добавил:
   - А может быть, и бог-то... тово... тоже в ихней компании? Тоже переметнулся?
   Он покрутил головой:
   - Пожалуй, так оно и есть. Одна шайка-лейка.
   4
   Было отвратительное, промозглое утро, а тротуары скользки и липки, когда Котовский добрался наконец до Кишинева и зашагал по хмурой, заспанной улице.
   Тело ныло. Была тупая боль в груди и пояснице.
   "Должно быть, помещик Скоповский знает анатомию, - думал Котовский с некоторой досадой, - он бил по самым чувствительным местам, не так, как другие".
   По улицам шли женщины с сумками, с корзинами, направляясь вниз по Армянской улице, очевидно, на рынок. Сейчас они купят какой-нибудь провизии, вернутся домой и приготовят завтрак...
   Котовский при мысли о еде почувствовал, что очень голоден. А судя по тому, как от него шарахались прохожие, понял, что вид у него ужасный.
   Он шел, но, собственно, и сам не знал, куда направлялся. Одно он твердо решил: в Ганчешты не поедет. Обе сестры вышли замуж. Зачем им портить семейную жизнь?
   Котовский шагал по мокрым тротуарам и перебирал в памяти людей, которых в этом городе знал. Он не раз приезжал с поручениями из имения. Но все те, с кем он имел дело по продаже сена или покупке инвентаря, не приняли бы его.
   И вдруг вспомнил: переплетчик Иван Маркелов, которому он давал переплести конторские книги! И живет рядом, около рынка, и человек простой, наверное, приютит на первое время.
   Быстро миновал Котовский богатую часть города, где пестрели занавесками и комнатными цветами на окнах кирпичные одноэтажные дома. Начищенные медные дощечки на парадной двери извещали, кто проживает в доме: присяжный ли поверенный Зац, или купец Аввакумов, или зубной врач Любомирский...
   Вот и кончились эти богатые кварталы, а дальше вдоль улицы пошли лепиться глиняные хибарки, вросшие в землю, с грязными дворами, с незакрывающимися калитками. Вот и дом No 48, кажется, самый неказистый в этом скопище убогих домишек.
   Котовский постучал. Открыла ему бледная, в лице ни кровинки, женщина, безучастно посмотрела, спросила:
   - Вам что, наверное, Ивана Павловича? Он спит.
   Но Иван Павлович, переплетчик, сразу же проснулся, узнал Котовского, спросил, не заказ ли он принес, и сказал разочарованно:
   - Значит, заказа не принес? А то я как раз свободен... Мы, брат, бастуем. Третий день.
   - И голодаем столько же, - добавила жена Ивана Павловича.
   Тут Иван Павлович встал и, оглядывая Котовского с ног до головы, нахмурился:
   - Да ты, кажется, сам-то тово... на новом положении?
   Котовский рассказал, как он расстался со Скоповским, как чуть не замерз, связанный и избитый, в степи, как спас его от смерти один хороший человек.
   - Понятно, - в раздумье произнес Иван Павлович. - А я спросонок ничего не разобрал и к тебе с заказом...
   - Ну, и как же вы бастуете? - спросил Котовский.
   Он не любил распространяться о своих бедах и вообще не любил долго говорить о себе.
   - В Кишиневе восемь переплетных мастерских, - рассказывал Иван Павлович, усадив за стол пришельца, - в них работают двадцать шесть взрослых и четырнадцать мальчиков. Работаем по восемнадцать часов в сутки, а получаем по двенадцать рублей в месяц - никак не прожить. Вот мы и надумали бастовать. Сейчас время горячее, подоспели заказы, может быть, чего добьемся.
   - А чего вы добиваетесь?
   - Чтобы работать по-человечески, ну хотя бы двенадцать часов в сутки, и чтобы повысили заработок. А что голодаем третьи сутки - это она выдумывает, нам ведь немного-то комитет помогает.
   - Комитет?
   - Ну да, социал-демократы... Ты, Раиса, расшевели самоварчик-благоварчик, хоть чаем гостя побалуем, вот только хлеба-то у нас нет... Ты, что же, к себе в Ганчешты поедешь?
   - Нет, в Ганчештах делать мне нечего. Как-нибудь здесь.
   Маркелов помолчал, подумал, несколько раз произнес: "Так-так-так... Так-так-так..." - затем засуетился, пробормотал: "Ты ничего, сиди, сиди тут, я в минуту!" Выскочил в дверь, нахлобучив на голову старенький картузишко, и вскоре появился с хлебом: купил на рынке, и мало того принес еще и кусок колбасы.
   Котовский старался не смотреть на эти соблазнительные предметы, которые хозяин дома положил на тарелки и стал резать на куски.
   - Вот какие дела, - продолжал Маркелов, - шорники тоже бастуют, а завтра не выйдут на работу токаря. Да вот почитай, тут все написано. Раиса, как у тебя там самовар? Шуруй, шуруй его!
   Иван Павлович извлек из-под рубахи аккуратно завернутую в переплетную бумагу газету.