Четвериков Борис. Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

   Трудный поход продолжался. Выпадали дни, когда бандиты делали налеты подряд по пять, по десять раз - только успевай закладывать патроны. Одно никогда не удавалось противнику: застать врасплох, вызвать смятение. Еще не удавалось этим многочисленным бандам разгадать намерения комбрига.
   Котовский внезапно менял направление, форсировал с бригадой реки и взрывал мосты... Переправлялся вброд, заставляя противника искать бригаду на том берегу... Котовский появлялся там, где его не ждали, и тут уж не давал пощады. Он первый бросался на расстроенные ряды противника, кавалеристы не отставали - и не выдерживали враги стремительного натиска. Их гнали, преследовали, но только в меру необходимости, чтобы расчистить дорогу, чтобы открыть отступающим частям путь.
   Легко сказать - выйти из окружения таким крупным соединением! Выйти и не растерять по пути ни артиллерии, ни обозов!
   Можно представить, какие вереницы подвод двигались по проселочным дорогам, по разбитому шляху. Когда только начинался этот поход, начальнику снабжения приказано было начальником штаба дивизии Гарькавым "отделить наиболее ценные грузы и жизнеприпасы из расчета на две недели и переправить их в Балту". В Балту же заранее выслать расторопных людей, которые бы добыли до трех тысяч подвод. К этим трем тысячам подвод присоединялись восемь грузовых автомобилей, изъятых из автороты. (Нельзя сказать, чтобы дивизия была "моторизованная"! Восемь, всего восемь грузовиков!)
   Подводы надо было собрать, надо было обеспечить лошадей и ездовых питанием, надо было разбить всю эту массу крестьянских телег и колымаг на обозные колонны и тогда уже двигаться в путь!
   Обозы двигались. Чтобы затруднить преследование, взрывали железнодорожные пути.
   Небо полыхало зноем. Пахло горькой полынью.
   9
   Марков мучился со своей норовистой Мечтой. У Мечты заметно портился характер. Она капризничала, упрямилась, злилась. Она выбирала удобный момент и сбрасывала седока. А то закусывала удила и несла Маркова по степи, по кустарникам, по пескам и буеракам. У самой пена разбрызгивается, пот прошибает, но скачет, чтобы досадить.
   - Экой ты! - терпеливо объяснял Мише Савелий Кожевников, когда Миша возвращался с такой вынужденной прогулки. - Разве можно так? Руки должны быть мягкие. Руки - поощрение. Ноги - приказ. Ты губу не трогай, она обижается, когда ей губу трогают. И ни за что не показывай, что она вывела тебя из терпения. Она баловать, а ты настаивай, настаивай на своем, твердостью ее подчиняй.
   Мечта как будто поставила целью устраивать неприятности Маркову. Она была очень умна, эта бестия! Она изучила все его повадки, знала каждое его движение. Она наперед предугадывала его намерения. Иногда она прикидывалась послушной, уж такой послушной - Марков прямо не нарадуется. Она спокойно давала сесть в седло, шла красивой рысью - а ведь она была красавица, все это признавали! Марков начинал уже думать, что отношения у них налаживаются, и гордая улыбка играла на его лице. Но тут-то она и преподносила ему какую-нибудь каверзу!
   Она презирала его. Все ее поведение говорило:
   "Что вы мне подсунули какого-то мальчишку? Дайте мне достойного, солидного седока!"
   У нее портилось настроение, как только он появлялся поблизости.
   С завистью приглядывался Марков, как скачет Котовский. Красивое зрелище! Впечатление получалось такое, что они вместе думают и решают, как поступить дальше - и конь и седок. Это была дружба, фронтовая дружба коня и всадника, когда оба понимают, что выпало серьезное испытание, и нужно его выдержать, и нужно друг друга выручать.
   - Человек мелкий, пустяковый никогда не будет ездить, - говорил задумчиво Савелий. - Себя расти, тогда и коня воспитаешь. Характер надо вырабатывать.
   - А разве я не вырабатываю? Не хуже других держусь.
   - Значит, старайся держаться лучше других. Молодой ведь!
   В этих горестях и разочарованиях, сменявших рождающуюся надежду, Марков не так тяжело переносил трудности пути. Внимание отвлекалось от личных лишений и невзгод. Он весь поглощен был заботой, как бы приручить к себе непокорную Мечту.
   Испытывая жажду, он думал о жажде коня. Небось каково коню сидеть на жесткой норме, на пайке, который устанавливает непреклонный Няга всякий раз, когда они добираются до воды, а это случается далеко не часто! Полведра на коня, котелок на человека! И все равно, любой колодец бывает вычерпан до дна. Хорошо еще, если попадется на пути речка, но и тут не сразу доберешься, потому что все бросаются пить.
   Марков неизменно думал сначала о коне, потом уж о себе. Если уставал, то спешил поскорее дать отдых Мечте. Несмотря ни на что, он любил Мечту. Он очень любил ее. Он только и высматривал, где бы раздобыть для нее чего-нибудь вкусного. Не задумываясь над тем, что может нарваться на засаду, отпускал коня на траву, выискав хорошую поляну. С каким азартом она щипала траву! Как работали ее челюсти! Марков делился с ней хлебом, приучил есть сахар...
   Вырвавшись вперед бригады, беспечно мчался он к хутору в один из этих душных, невыносимых дней.
   Он умел теперь быстро выхватывать клинок, знал правило: если в тебя прицелились и ты прицелился - выстрели первый. Он отвык бояться. Выработалась зоркость, появилась наблюдательность, потому что все это было жизненно необходимо, без этого человек быстро погибал.
   Завидев хутор, Миша возликовал, дал шенкеля и помчался к хутору прямо через поле, хлебами: он уверен был, что около хутора окажется колодец и что ему удастся первому напоить коня.
   Хутор был брошен. Настежь распахнуты двери. У крыльца еще не завял березовый зеленый веник. Должно быть, наломан сегодня, но вряд ли успели им подмести пол. Ни кур, ни коровы, ни дворового пса, хотя в собачьей будке еще свежая подстилка. Несколько поленьев валяются у сарая. К толстому чурбану приставлен старый, ржавый колун. Кто-то собирался наколоть дров, но так и не наколол и поспешно покинул хутор. Огород возле дома. И даже сохранились на влажной земле между политых гряд следы башмаков хозяйки дома. Только что отцвел мак. Никнут тяжелые головы подсолнухов.
   Какая печальная картина! Какое безмолвие! И каждая вещь рассказывает о чьей-то простой и домовитой жизни.
   Марков все это охватил быстрым взглядом. И прежде всего заметил колодец - большой, прочный, с журавлем и ведерком, болтающимся на веревке.
   - Есть!
   Марков спрыгнул с коня и подбежал к колодцу. Как много воды! Какая приятная свежесть и сырость веет оттуда! Марков слышал уже топот и голоса. Конники были близко.
   Зачерпнул ведром, так что расплескалось. Капли, падая вниз, звенели и сверкали в прохладной зеленоватой полутьме, как звезды.
   Мечта, подрагивая кожей, чтобы отогнать мух, шагнула ближе и тихо заржала.
   - Ах ты, миленькая моя! Небось рада-радехонька? Пей! И зачем ссориться? Небось вкусно? Пей сколько хочешь! Ты знаешь, как я тебя люблю!
   Он даже позабыл в этот момент, что сам умирает от жажды. Он так радовался, что Мечта подошла к ведру воды, красиво и трогательно вытягивая шею. Он смотрел, как она пьет. Ведро он поставил на краю колодца и видел, что голова лошади отражается внизу, в квадрате отсырелых замшелых бревен сруба, там, далеко внизу, где чуть поблескивала вода.
   Мечта глотала шумно, громко, с каким-то даже бульканьем в горле и животе. По-видимому, она была очень довольна и благодарна. Она на минуту оторвалась от воды и ткнулась розовой мокрой мордой в рукав гимнастерки Маркова, как бы говоря:
   "Ладно, мол, чего поминать старое! В общем-то ты, Марков, хороший парень, и у тебя доброе сердце!"
   В это время Марков увидел вдали пилотку командира эскадрона. Еще минута - и колодец будет взят под контроль. Полведра воды на коня, котелок воды на человека!
   Марков выплеснул остатки воды в ромашки, росшие у колодца, и зачерпнул еще полное ведро. Глаза его неотрывно, жадно смотрели на прекрасную, студеную, прозрачную воду. Не отхлебнуть ли хотя бы глоток самому? Однако он выдержал характер:
   "Дам еще ей, а потом уж..."
   Он поставил ведро опять на краю сруба:
   - Пей, да побыстрее, не то попадем на норму!
   Он оглянулся, удивленный, что Мечта медлит. Что это?! Он даже не узнал лошади; глаза у нее помутнели, она как-то странно скалила зубы... Затем стала падать, падать... и рухнула на землю, вытянув ноги...
   Марков стоял окаменелый и в ужасе смотрел. Сначала он ничего не понимал. Что случилось?
   Она еще была жива. Пена шла у нее изо рта. Они встретились взглядами. Она упрекала!
   Что он наделал?! Вода отравлена! Это не первый случай, и ему следовало быть осторожнее. Марков понял весь ужас происшедшего, и отчаяние охватило его:
   - Лошадушка! Милая! Прости, ради бога! Ну как же это так? Что я без тебя буду делать?!
   ...Когда у колодца собрались конники, они увидели дохлую лошадь, которую целовал в морду и в белую звезду на лбу, обливаясь слезами, молодой боец.
   10
   Наскочили чеченцы, великолепные всадники и отчаянные головы. С диким гиканьем летели они в бой, в бешметах, в огромных косматых шапках.
   - Алла!.. Кьяфр!.. Шайтан!.. - вырывались у них бессвязные выкрики.
   С ними дрался батальон Сводного коммунистического полка. У чеченцев были большие преимущества: и кони у них были - не кони, а звери, и к тому же всадники подкрепились не только бараниной, но и достаточными дозами самогона. У них кровью налились глаза, пьяный угар привел их в исступленное состояние. Противостояли этим полудиким рубакам измученные переходами, но сильные духом, бесстрашные люди - большевики, все как один готовые умереть за свои убеждения.
   И они одержали верх, обратили в бегство горцев, но дорогой ценой: многие в этой схватке нашли геройскую смерть, остались в степи навеки.
   Дорога снова была свободна. Снова шли конные, передвигались пехотные части, грохотали патронные двуколки, артиллерия, обозы.
   Солнце пекло. Небо плавилось, как голубая сталь. Позади движущейся колонны стояло желтое облако пыли.
   Никогда и никто не видел на лице Котовского отчаяния, растерянности или заметных следов усталости. Каменский спрашивал его удивленно:
   - Откуда берутся у вас силы?
   - Если я устану, то что же тогда остальные? Они свалятся с ног! Если же я буду бодр и непреклонен, некоторые могут себе позволить не больше, чем чуточку устать.
   - Да, это верно, - согласился начальник штаба. - Я по себе это чувствую. Взгляну вперед: командир бригады скачет на коне, в любую минуту готовый отбить нападение, сильный и свежий. Ну, тогда и я подтягиваюсь. Глядишь - и опять ничего, опять можно терпеть.
   - Вот со снабжением у нас из рук вон плохо, - сказал Котовский, взглянув на тощего коня в обозной подводе.
   Каменский вздохнул:
   - Главная беда в том, что приходится делать внезапные броски, изменять направление, появляться то там, то тут... А какие переходы-то отмахиваем! Мы всегда оторваны от дивизионных снабженческих подразделений, всегда на "подножном корму". Живем трофеями, чем поживимся у врага, ну, и, конечно, местное население поддерживает. Кони совсем выбились из сил.
   - Я разрешил заменять негодных в помещичьих усадьбах.
   - Если бы ограничивались помещичьими усадьбами... - сказал Каменский и замолчал.
   Его тревожный тон и то, что было им недосказано, - все это заставило Котовского насторожиться. Он побеседовал кое с кем из коммунистов. А тут и в приказе Гарькавого был сигнал: Гарькавый приказывал пресечь мародерство.
   На первой же остановке Котовский отдал приказ: расстреливать без суда замеченных в грабеже и мародерстве красноармейцев; начхозов, не обеспечивших части фуражом, тоже расстреливать!
   Когда приказ был подписан, начальник штаба сказал:
   - С начхозами-то мы, пожалуй, перегнули палку.
   - Перегнули? Еще покрепче надо было сказать! - сразу вскипел Котовский. - Вообще-то можно понять, как трудно красноармейцу, если конь у него падает, загнан, вышел из строя вследствие недокормов, непрерывных боев, переходов. А мы ему, красноармейцу, ничего не даем, н-ничем не обеспечиваем. Куда ему деваться? Что делать? Поневоле полезешь в чужой двор...
   - Что верно, то верно, снабжать надо, - примирительно сказал Каменский, - но и положение начхозов незавидное - ведь мы-то в кольце? Деревни-то обескровлены? Разграблены?
   - И все-таки воевать будем, в бой на конях мчаться будем и, хоть разразись небо и з-земля, - будем побеждать!
   11
   Колонна упорно двигалась вперед, неуклонно держала путь на север. Котовский говорил бойцам:
   - Вы сильные! Вы все можете!
   И бойцы верили, что они сильные, что они все могут. Да! Они все могли!
   Когда подошли к большой живописной Песчанке, был субботний день и по всей деревне топились бани. Шла война. В кровавых битвах исчезали целые дивизии. С места на место передвигались фронты. Содрогалась земля от взрывов. Но в Песчанке с наступлением субботы (банный день!), невзирая ни на какие мировые потрясения, должны были топиться бани.
   Плечистый здоровяк Колесников примчался полный воодушевления к комбригу и уговаривал его попариться:
   - Баню я высмотрел - честное слово, лучше не бывает! Полок белейший, выскоблен, вымыт, так и манит забраться на него и нахлестать спину и бока горячим веником! И чтобы пар стоял такой, что света божьего не видно, и чтобы дух захватывало, и чтобы покрикивать: поддай! поддай еще! Это же сказка!
   Мог ли Котовский отказаться от такого удовольствия?!
   Баня и на самом деле оказалась замечательной: пол деревянный, лавки широкие, котел вделан в печь необъятный, воды сколько душе угодно и веники припасены.
   Ну зато и мылись же они! Мыльная пена ручьями стекала под пол. Камни, наложенные в печь, раскаленные, пышущие жаром, шипели, когда в печку выплескивалось с размаху ведро воды. Пар со свистом вырывался оттуда, обжигая ноги, и устремлялся вверх, к потолку.
   - Еще ведерко!
   - Ну и баня! Красота!
   В это время дверь распахнулась, и в клубах пара появился ординарец:
   - Товарищ командир! Петлюровцы!
   Как бы в подтверждение его слов где-то совсем близко застрекотал пулемет.
   - Принесла нелегкая... Жди с конем на опушке! Нечего делать, окатимся да одеваться...
   Кто-то проскакал мимо. Где-то ухнула трехдюймовка. Кто-то под самым окном закричал:
   - Тикай!.. Тикай, Галька! Щоб воно сказылось!
   Котовский застегивал рубашку, когда в баню ворвались двое петлюровцев, оголтелые, сгоряча и сдуру. Вбежав с улицы после яркого света, они не могли ничего различить. Да если бы и могли, то не успели бы. Щелкнуло два выстрела, и оба они упали и запрудили телами стекавшую мыльную воду.
   Котовский и Колесников перепрыгнули через трупы и выскочили в предбанник, а оттуда на улицу.
   Какое яркое солнце! Как дышится!
   Котовский глянул направо, глянул налево. Он с одного взгляда оценил обстановку: главная улица занята противником, на северной окраине залег полк Колесникова, туда уже помчался и он сам. Это хорошо. Оттуда можно попробовать отбросить противника. Стало быть, добраться огородами и дальше, осиновой рощей, до своих и, не теряя времени, - в атаку.
   Как обрадовались котовцы, увидев обоих командиров!
   - Живехоньки!
   Очутившись на коне, Котовский вдохнул полной грудью горячий воздух и такие мирные, не вяжущиеся с обстановкой боя запахи укропа, конопли... Котовский поправил фуражку. Его голос, самый вид его, самое его присутствие вносили уверенность и успокоение. Кое-кому уже было неловко за минутную растерянность и отсутствие инициативы.
   А вот и сияющий Няга проскакал со своим эскадроном по мелкому кустарнику, отрезая Песчанку с южной стороны.
   - Бойцы! - воскликнул Котовский. - Бани натоплены в Песчанке. Неужели париться в них будут эти бандиты, а не мы?! Неужели мы уступим им наши веники? Смотрите сами, как лучше.
   И так показалось обидным, что срывается отдых, который все предвкушали, вступая в Песчанку...
   - И то правда! В кой-то веки собрались... Вши заели...
   - Ребята, что же мы глядим?
   Над Песчанкой там и тут кудрявились дымки. Бани действительно топились.
   Бани ли решили дело или вообще котовцы не любили уступать, но к вечеру Песчанка была очищена от петлюровцев и бойцы с вениками под мышкой отправились париться.
   И еще были бои. Бригада проходила через леса и овраги, мимо сел и городов, с их нарядными улицами, старинными часовнями, с тихими, заросшими бузиной кладбищами, с кирпичными трубами сахарных заводов...
   И вдруг натолкнулись на непреодолимое препятствие: станция Попелюхи отбивала все атаки, не давала даже приблизиться. В обозах первой бригады произошла паника, когда начала бить артиллерия противника. Обозы завернули и в беспорядке помчались в сторону Песчанки...
   По-видимому, задача противника была заставить Котовского идти не по тому маршруту, какой он избрал и какой был единственно правильным, а так, как было выгоднее для петлюровцев. Они сосредоточили на станции Попелюхи войска, артиллерию, да и позиция давала им преимущества. Между тем Котовский понимал, что идти надо только через Попелюхи. А раз так, значит, они и пойдут через Попелюхи, какой может быть разговор!
   Людей было маловато для охвата Попелюх. Котовский создал отряды из своих обозников и штабистов. Всех поставил под ружье. Он сумел их так настроить, что писаря, ездовые - все готовы были доказать, что и они не лыком шиты.
   Усталость чувствовалась в бригаде. Котовский объезжал свои части на добытом в пути трофейном форде. Конечно, он предпочел бы хорошего коня, но форд тоже действовал на психику. Котовский говорил бойцам:
   - Смотрите, как враги улепетывают, побросали даже свои форды! Капиталисты на них не напасутся! А форды и нам послужат!
   Котовский умел пошутить, вызвать улыбку. Смех освежает, дает бодрость и хорошую зарядку.
   Комиссары ежедневно проводили беседы. Умели они затронуть в бойцах какие-то душевные струны. Говорили просто, доходчиво: контра, мировая революция, беднота, золотопогонники... Это были всем понятные слова. Они звали к борьбе и победе.
   Вечером Котовский пересаживался с форда на пулеметную тачанку и отправлялся прощупывать фланг противника.
   - Мы-то пробьемся, - говорил он озабоченно, - обоз бы выручить, без обоза нам никак нельзя!
   Во время одной из стычек под Котовским был убит конь. Котовский сменил коня и поскакал дальше. Недаром враги считают, что его пуля не берет! Одни думают, что он заговоренный, другие уверяют, что у него под рубашкой кольчуга. Котовский только смеется:
   - Бойся дальней пули, близкая пуля не убьет.
   И вот ему удается вселить уверенность в каждого бойца, наполнить сердца отвагой, создать такой боевой дух, который пробивает бетон и железо, одолевает каменные стены и глубокие рвы.
   Иван Белоусов высмотрел удобный овраг, позволяющий вплотную подойти к позициям противника. Няга уже лазит по тылам и наводит панику на штабы врага. Папаша Просвирин - человек экономный, но на этот раз вздохнул и сказал:
   - Разживемся где-нибудь еще, а пока что лупите от всей полноты артиллерийского сердца! Огонь!
   Отличительной его способностью было умение использовать свои пушечки, как он говорил, на все сто: пристреливался к цели, а потом обрушивал в эту точку сосредоточенный огонь, такой, что нельзя было различить отдельных выстрелов.
   Через двое суток котовцы ворвались на станцию Попелюхи. Да ведь у них и не было другого выхода. Им нужно было пробиться во что бы то ни стало!
   Станция взята. Громыхает обоз через переезд. На железнодорожных путях бойцы обливают керосином вагоны и поджигают их. Бронепоезда набивают снарядами и взрывают. Паровозы пускают навстречу один другому. Грохот. Взрывы. Горят пакгаузы. Возле железнодорожной насыпи много трупов, здесь оказано было особенно яростное сопротивление.
   Ведь казалось, что совсем замкнулось кольцо, враги были позади и впереди, слева и справа! Но Котовский сумел нащупать уязвимое место, на станции Попелюхи колонна прорвала окружение, уничтожила все, чтобы не досталось врагу, перевалила через железнодорожную линию и двинулась дальше. Противник не успел даже разобраться в обстановке и не понял, что котовцы уже далеко.
   - Теперь мы можем сказать уверенно, что достигнем нашей цели! торжествовал Котовский. - Пока враг почесывает ушибы после Попелюх, мы уже будем за Бугом!
   - Эх, снарядов я мало запас в Попелюхах! - ворчал Просвирин. Времени было в обрез, а то бы я, конечно, не растерялся!
   Позади слышны были артиллерийские залпы: это, не разобравшись, деникинцы били по петлюровцам, а петлюровцы открыли убийственный огонь по деникинским окопам. Своя своих не спознаша!
   Несмотря на все трудности, на все потери, на все страдания, люди двигались вперед, враги кружили вокруг, но Котовский избегал столкновения, где ему было это невыгодно, и нападал там, где его не ждали.
   Постоянно находясь в движении, проверяя состояние обоза, воодушевляя бойцов, давая наказы кавалеристам, Котовский не находил времени для раздумья. И так неожиданно напомнил ему Чобра о том, что ныло в груди: о Бессарабии, о далекой родине!..
   Чобра не видел его. Он медленно двигался по дороге. Конь у него хотя и привык уже ко всем испытаниям, однако сильно сдал - и поступь была не та, что прежде, и глаза стали печальные. Оводы одолевали, но конь и от оводов отбивался лениво.
   Чобра не видел Котовского. Он погружен был в свои думы. Он тихо напевал старинную народную песню, молдавскую дойну.
   Котовский придержал коня. Ехал так, чтобы Чобра его не заметил. Чобра пел:
   Лист зеленый барабоя,
   Поет Раду на чимпое;
   Запевает дойну горя.
   Пусть сгорит чокой богатый,
   Что оставил нас, проклятый,
   Без одежды и без хаты...
   Волки пусть пожрут бояр,
   Что несут войны пожар;
   Пусть их смерть жестоко бьет,
   Чтоб не мучили народ...
   - Здравствуй, Чобра! - окликнул наконец Котовский. - Тоскуешь?
   Чобра ничего не ответил. Только вздохнул.
   - Нельзя унывать. Думаешь, мне не трудно? Все равно наша возьмет.
   - Конечно, возьмет.
   - А поешь ты хорошо. Вот послушал тебя - и легче на душе стало.
   - Разве я пел? - удивился Чобра.
   - Конь у тебя совсем ослаб. А ведь какой был конь! Золото!
   - У бедняка даже волы не тянут.
   Подумал и добавил:
   - Мои ноги идут на север. А сердце идет в Молдавию.
   - Иногда, чтобы освободить юг, Чобра, следует двигаться на север, отозвался Котовский и пустил рысью коня.
   12
   Колонна двигалась по золотой Подолии. Какие раздольные места! Какие дубовые рощи смотрятся в зеркальные пруды! Здесь бы песни петь да водить хороводы... Здесь бы разводить пчел, собирать богатые урожаи... Жить бы да радоваться, варить бы медовую брагу, да растить здоровых детей, да праздники праздновать...
   Но тысячелетиями вершатся кровавые дела в этом крае. Сколько раз сгорали дотла города и села на этой равнине! Пепел носился в воздухе, мертвые тела плыли по течению рек, вороны кружились над пепелищами... Казалось, навеки воцарилось мертвое молчание, обезлюдел край. Казалось, никогда уже не раздастся здесь веселый смех, не прозвучат бодрые голоса.
   Но снова наступала весна. Снова цвели луга. Приходили смелые, настойчивые люди. Там, где после набега зарастали бурьяном кучи золы, там опять возводились строения, и заботливая женская рука прикрепляла нарядные занавески к окнам, пахарь бороздил плодородную землю, девушки заплетали русые косы, и песня звучала - песня-радость, песня-раздолье, песня - народная дума!
   Не хотелось врагу выпустить из рук Котовского - вот как не хотелось! Рыскали шакалы, таились в каждой балке, лязгали зубами. Но неизменно отбивалась бригада Котовского и неотступно шла по намеченному пути.
   Каждое село, каждую опушку леса приходилось брать с боя. Петлюровцы бросались на них с криками: "Слава!" Неслись на вороных конях махновцы. На черном знамени у них было написано синими буквами: "Мы горе народов утопим в крови". И горя они причиняли много.
   Когда в очередной схватке опрокидывали врага, его не преследовали. Зачем? Преследовать не имело смысла. Дальше, дальше! Основная цель - идти на соединение с главными силами, с Сорок четвертой дивизией, которая где-то близко. Теперь уже стало ясно, что худшее осталось позади: удалось установить по радио связь с Сорок четвертой дивизией, она спешит на выручку Южной группе. Еще одно усилие! Еще переход!
   Красноармейцы выходят на шоссе:
   - Даешь Житомир!
   Опрокинув врага, Котовский опять сумел его перехитрить, внезапно повернув на юг. Форсировал реку Южный Буг, у села Хощевата, и вывел этим маневром из-под удара группу прикрытия.
   Житомиром овладели с ходу.
   Отбившись от четырнадцати банд, пройдя четыреста километров по тяжелой, ощетиненной вражьими штыками дороге, Котовский привел своих славных бойцов к прохладным водам реки Гуйвы.
   Здесь котовцы встретились с Сорок четвертой дивизией, здесь были основные силы Красной Армии, здесь ждал сладостный отдых.
   Какое счастье выбраться из вражьего стана и очутиться снова в родной семье! Несколько дней было общее ликование. Многие встретили знакомых, родных, земляков. Говор стоял. Смех вспыхивал то там, то тут.
   В этот памятный день Котовский, Няга, Колесников, Криворучко и еще несколько командиров сидели в просторной гостеприимной комнате за фыркающим старомодным самоваром - чистые, распаренные после бани, счастливые, в чистейшем, выданном со складов белье. Как непривычно было обыкновенное человеческое жилище, с голубенькими цветочками обои, фуксии в глиняных горшках на подоконниках!