Чудинова Елена. Ларец

   Ночь брызнула в лицо противным сырым дождичком. Возницы на козлах укрывались рогожею. Пар валил от дыхания скучающих в упряжи лошадей. Нелли тут же запачкала колесной грязью низ плаща, пробираясь за лакеем между экипажами.
   – Никто Вас не видал? О, пожалуйста, скорее! – мелодически встревожился женский голос вслед за откинувшейся дверкою кареты. Поставя ногу на ступеньку, Нелли тем не менее промедлила, вглядываясь в темную коробку. Ничто не сулило опасности. Женщина была одна.
   – Я боялась, что Вы не придете. – Чувствовалось, что незнакомка молода, хотя ее скрывали темный плащ с надвинутым капюшоном и бархатная полумаска. – Да Вы совсем дитя, еще моложе, чем мне казалось издалека! Умоляю, поведайте мне, что привело Вас в дом этого чудовища?
   – То же, что и всех, сударыня, приятное общество и игра, – с усилием ответила Нелли. – Я, право, моложе, чем принято для того и для другого, но родители мои остались в имении далеко от столицы. Верно и то, что мне достанется от них на орехи, но вить не сейчас, а потом.
   – Вы правы! – Незнакомка горько рассмеялась. – Сердце мое поспешило, опережая разум. Я требую откровенности, меж тем как сама…
   Рука в тонкой перчатке решительно взялась за край маски. Следом за маскою упал капюшон, и из сумрака кареты выступило прелестнейшее лицо, обрамленное темными волосами, самым простым манером завитыми по обеим сторонам в упругие локоны. Ни ленты, ни цветка не украшало куафюру молодой девушки. Впрочем, незнакомка была красива тою редкою красотой, которой не нужны никакие украшения. Пышный убор лишь досадно отвлекал бы взгляд от этих царственных черт: словно бы в полете раскинувшихся бровей совершенной формы, точеного маленького носа и горделивого подбородка. Яркие глаза глядели доброжелательно.
   – Теперь Вы можете узнать меня в лицо, и многим в свете показалось бы странным, что я часами высиживаю в убогой повозке у этого дома, вглядываясь в лица входящих.
   – Что хотите Вы прочесть в этих лицах, сударыня? – спросила Нелли со все возрастающим вниманием.
   – То, что не есть легкомыслие, суетность и азарт, – отвечала девушка, доверительно касаясь своей рукою руки Нелли. – И сие я нашла в Вашем совсем детском лице. Нет, сугубая причина привела Вас к нему, быть может схожая с тою, что руководит моими действиями. Я угадала Вас потому, что ненависть не ошибается.
   – Вы ненавидите господина Венедиктова?
   – Как и Вы, вероятно. Но понимаете ли Вы, противу кого идете? Не отвечайте! Прежде чем вести с Вами разговор, я хотела бы нечто Вам показать.
   – Извольте, сударыня, я готов смотреть.
   – Придется подождать немного, – девушка в волнении мяла в руках полумаску. – Я не знаю сколько.
   – Мне надобно будет воротиться обратно, – Нелли нахмурилась.
   – Прошу Вас, оставьте сейчас эту мысль! Верьте мне!
   – Я верю Вам, сударыня, но связан назначенной встречей.
   – Встречей в этом дому? – девушка содрогнулась. – Подождите хоть немного!
   – Я готов.
   Девушка замолчала, но дыхание ее было прерывистым, а взгляд не отрывался от окна. Что-либо увидеть в нем между тем было непросто – по стеклу змеились струйки воды.
   Некоторое время Нелли и незнакомка сидели молча.

Глава XXX

   Капли барабанили по кожаному коробу тесной кареты, совсем над головою. Внутри же было мягко и тепло, и это дарило ощущение безопасности. Голова Нелли сделалась тяжелой: только теперь поняла она, как утомили ее встреча с Венедиктовым, сопереживание игре и рискованное путешествие по закрытой для посетителей части дома. Вот, однако, странность! Самого Венедиктова Нелли ни капельки не боялась, но какие же жуткие у него слуги! Казалось, в жизни Нелли не видала никого страшней, чем слуга с разрисованным лицом, что точил свой нож. Противный скрип металла о точило то и дело вспоминался Нелли, и тело ее каждый раз покрывалось гусиной кожей.
   – Кто-то вышел! – воскликнула девушка.
   – Кто?
   – Кто – неважно, важно с чем. Худо видно! – Девушка довольно широко приоткрыла дверцу. – Теперь глядите, и глядите внимательно!
   Судя по всему, вышедший был стар, выступал он с видимым трудом. Плечи его сутулились, голова клонилась на грудь. Но когда у стариков так заплетаются ноги, они опираются на палку! А этот без палки. Скорей он не старик, а пьяный. Вон как небрежно болтается на одном плече плащ, почти не сберегая от дождя нарядного камзола. Тут вышедший поднял лицо. Нелли с изумлением узнала Индрикова.
   – Он играл сегодня с Венедиктовым, я его помню! – воскликнула она, высовываясь из кареты. – Но что с ним случилось?!
   Вместо того чтобы искать свою лошадь или лодку, Индриков, пошатываясь, приблизился к парапету. Опершися на гранит обеими руками, он замер, глядя на темную воду.
   – Дитя! Вы сами сказали, он играл сегодня С ТЕМ, – казалось, девушке неприятен сам звук имени Венедиктова. – И Вы еще спрашиваете, что с ним? Он сегодня проигрался.
   – Нельзя оставлять его одного! – Нелли схватила девушку за руку и сильно стиснула ее обтянутые холодным шелком пальцы. – Поспешим, покуда не случилось непоправимого!
   – Что Вас страшит? – Пальцы девушки обрели вдруг силу: она потянула Нелли назад.
   – Он убьет себя! – в гневе выкрикнула Нелли. – Он может себя убить на горе близким и погибель души! Я знаю, о чем говорю! Я знала человека… с ним такое случилось!
   – Он проигрался и убил себя? – Девушка все еще удерживала Нелли.
   – Он проиграл ВЕНЕДИКТОВУ и убил себя!
   – Это был близкий Вам человек? – Темные глаза незнакомки сделались очень внимательны.
   – Очень близкий! Зачем нам медлить?
   – Затем, что Вы не того боитесь. – Незнакомка выпустила руку Нелли. – Сей юноша не наложит на себя рук. Он придет играть еще, а завтра тот даст ему отыграться.
   – Зачем? – Нелли оторопела.
   – Вы думаете, С НИМ можно проиграть только деньги? – Незнакомка, запрокинувши назад головку, горько рассмеялась. – Все куда страшней, чем Вы думаете. Ему разное надобно от разных людей. И хуже всего доводится как раз тем, кто выиграет у него денег.
   – Откуда Вы знаете?
   – Говорю Вам, я слежу за ним уже полгода с тех пор, как… – Девушка недоговорила.
   Индриков меж тем выпрямился, пошатываясь уже менее, и направился к скоплению экипажей.
   – Меня зовут Роман Сабуров, – сказала Нелли. – Простите невежливость, что не назвался сразу.
   – Я Лидия Гамаюнова.
   – Но отчего, мадемуазель… – Нелли заколебалась: это вить только с крестьянками сразу разберешь, одна коса или две.
   – Я ношу имя моих родителей и поклялась некогда, что мне вовек не носить другого. – Голос незнакомки дрогнул. – Мой жених…
   – Он убил себя из-за Венедиктова или же Венедиктов убил его! – Горячее сострадание затопило сердце Нелли.
   – Он жив. Было бы в тысячу раз лучше, будь он мертв. Он в желтом дому, на железной цепи. – Лидия закрыла лицо руками. – Я не встречала человека более гордого. Знай он, что оборотится в жалкого шута, он смеялся бы от радости, заряжая пистолет. Каково было б ему узнать себя в заросшем мужицкой бородою человеке, что проводит дни напролет, играя в тряпичные куклы и деревянные чурки! Бедный! Иногда мне снится, он подходит к моей кровати и говорит: «Ты не любила меня вовсе! Приди в дом скорби с ядом, приди с ножом. Зачем ты до сих пор не сделала этого?» Но у меня не поднимается рука. Я откровенна с Вами, как с меньшим братом. Но и Вы должны рассказать мне свою историю. Быть может…
   – Я расскажу, – пообещала Нелли. – Но не осудите меня, что сейчас я покину Вас. Я тревожусь… очень тревожусь за одного человека, который остался в том доме. Он пришел со мною и подвергается опасности из-за меня.
   – Тогда поспешите, юный мой друг! Я хотела нынче лишь объяснить Вам, как велика опасность. – Лидия с искренною сердечностью на мгновение заключила Нелли в объятия и затем расцеловала в обе щеки. – Но найдите меня на днях, я прошу Вас!
   – Где Вы прикажете Вас искать? – Нелли одной ногой коснулась уже мостовой, задержав вторую на ступеньке, а руку на дверце.
   – Новая Голландия, собственный дом.
   – Родителей Ваших?
   – Мой. Я сирота. Но оставим теперь расспросы. Трогай, Семен!
   Нелли бегом пустилась обратно, меж тем как карета за ее спиною снялась с места.
   Время, однако, оказалось неудачно для ее намеренья воротиться. Часов у Нелли, конечно, не было, и ничто в хмурых небесах не предвещало утра, однако среди экипажей и лодок начиналось оживление. Развеселыми группами или поодиночке, ночные гости спускались по ступеням, и чем ближе подходила Нелли к дому, тем чаще хлопали нарядные двери.
   Словно бы плывя противу течения, Нелли взбежала по ступеням и скользнула внутрь. В передней была толчея, меж тем как в перспективе анфилады виднелись лакеи, сбивавшие длинными гасилками огни свечей.
   – Теперь одна забота, как день проволочить, – позевывая, сказал ей какой-то гуляка, кутаясь в плащ. – Так что Вы к шапочному разбору, вьюноша. Али забыли чего?
   Нет, Кати, безусловно, не было внутри. Быть может, она давно ждет Нелли в лодке?
   Обрадованная догадкой, Нелли выбежала на ступени. Сколько, однако, лодок у берега. Не сразу и вспомнишь, где оставили свою. Нелли прошлась вдоль берега взад-вперед. Пожалуй, лучше подождать, покуда отчалят другие.
   Ветер с реки насквозь пробирал под тяжелым сукном. Через некоторое время Нелли стало казаться, что небо из черного потихоньку сереет. Лодок убывало. Вот их можно уже сосчитать – дюжина да еще две. Десяток… Полдюжины… Две…
   – Никак доплыть не на чем, юный барин? – окликнул мужик с последней. – А то садись, я никого не жду! На всякой случай подплыл, авось кому пригожусь.
   Нелли оборотилась в нерешительности: в дому Венедиктова потихоньку гасли окна. Ничто не свидетельствовало о суматохе, связанной с поимкою злоумышленника. Оставалось одно – вправду ехать домой и ждать Катю там. А коли не дождется сегодня? Нелли решительно запахнула плащ. Не дождется, тогда и будет думать, что предпринять.
   – Ладно, поехали!
   – Алтын возьму, эвона волны какие!
   – Алтын так алтын. На Петровскую набережную мне.
   Нелли спрыгнула: доски закачались под ногами, словно младенческая зыбка.
   – На корму садись, – мужик оттолкнулся. – Завсегда тут под утро заработок сыщется… Надо бы больше с тебя взять, ночи нынче нехороши, да уж ладно, уговор дороже…
   – Не такие уж волны и большие… – Нелли завораживал бег черных, с белыми гребешками, волн за мокрым бортом.
   – Не в волнах дело… По-хорошему, лучше б еще пять дён по воде не ходить. Вишь, вроде как огонечки поверх скользят? Белесые…
   – Отблески? Вижу.
   – Куда там, отблески… Сколько после наводненья-то прошло? То-то и оно. До девятого дня над водой душеньки летают, ищут, где тело…
   – Утопленники?
   – Ну дак, думаешь, всех похоронили? Тела-то долго еще всплывать будут, но после девятого дня ничего, а нынче страшно… Люди сказывали, проплывешь слишком близко, такая тоска прикинется, хоть самому руки на себя накладывай… Тошно душенькам над водами носиться, ох, тошно…
   Нелли тоже сделалось тошно. Страшные слуги Венедиктова, жалкий вид Индрикова, образ помешанного жениха Лидии, непонятное отсутствие Кати… И над всем этим – Венедиктов, насмешливый и желтоглазый, которого отчего-то трудно ненавидеть…
   – Куда причаливать на Петровской-то?
   – Правее, где синий домик.
   Скромное обиталище вдовы, столь несхожее с хоромами Венедиктова, показалось в предутреннем тумане на редкость уютным. И одинокая свеча в окошке куда милее роскошных каскадов света, умноженного хрусталями. С какой, однако ж, радости Матрене бодрствовать в такой час? Нелли рывком вскочила на ноги: свеча горела в ее собственном окне!
   – Да потише, сударик, так и опрокинуться недолго!
   – Держи свой алтын! – Нелли соскочила на берег.
   Не слишком приятная мысль задержала ее руку на колотушке: какое еще лицо будет у вдовы, когда она выйдет отворять в такой час дверь? Ну да не караулить же до свету на улице. Стук отчего-то получился довольно слабым. Вот странность! Не успел стихнуть робкий стук, а с другой стороны уже заклацали запоры.
   – Катька!!
   Глаза подруги сияли лукавством, даже короткая черная косичка с какой-то лихостью топорщилась над воротником.
   Нелли, не успев еще обидеться, кинулась обнимать подругу.
   – Я из окошка лодку-то увидела! Ну скорей вниз, а то б тебя тетка спросонок живьем бы съела! Уж на меня-то ругалась, ругалась… – весело шептала Катя.
   – Что ж ты вытворяешь? – шипела Нелли, тихонько ступая по лестнице. – Уж я тебя жду там, жду… Потом уж все лодочники разъехались, даже наш делся куда-то…
   – Да никуда он не делся, со мной уплыл, – преспокойно заявила Катя, отворяя дверь.
   Нелли задохнулась.
   – Я там с ума схожу, а ты! Без меня! Я думала, тебя слуги Венедиктовы схватили да отволокли тихонько куда в подземелье! Ты хоть видала слуг-то его? Катька, как же ты могла без меня уплыть?
   – Да по всему выходило, что мешкать не приходится, хоть бы и без тебя… – Катя усмехнулась, принимая у Нелли плащ. – Во втором-то этаже, между прочим, у него не жилые покои, тут мы ошиблись с тобой. Колдовская поварня там да прочая дрянь.
   – Я с тобой разговаривать не хочу! – Нелли упала на кровать. – Либо объясни все сейчас же, либо отстань от меня. Спать я хочу.
   – Оно и видно, что глаза у тебя слиплись вконец, – резко ответила Катя. – Ты их разуй хоть на немножко.
   Нелли вскрикнула. На комоде, рядом с оплывающим огарком в грубом оловянном подсвечнике, матово поблескивал вишневыми боками ее ларец.

Глава XXXI

   Свернувшаяся на крышке саламандра, казалось, подмигивала Нелли красными огоньками глазок.
   Нелли споткнулась, вскакивая с кровати, поднялась с полу, в один прыжок пересекла комнату – словно перелетела.
   – Ты погоди радоваться, помнишь, я ж в лицо камней не помню, – проворчала довольная Катя. – Пришлось уж на свой страх… Поди дождись другого такого случая! Так и стоял на видном месте – в самой колдовской поварне.
   – Где-где? – Нелли, опустившись на колени, вывалила содержимое ларца прямо на половицы. Мешочки и футляры сыпались со слабым стуком, знакомые и родные.
   – Ну посуда там всякая, оловянные банки, гнутые стклянки, клетка для спиртового огня. Много разного.
   – Лаборатория, – пальцы Нелли нетерпеливо высвобождали сверкающие украшения из их скромных нарядов. Причудливая, фантастическая груда разноцветных лучей уже переливалась на ее коленях. Нелли запускала в камни ладони, словно хотела отогреть руки в их огне.
   – Как ни назови, хорошего мало… Щастье, решеток на окнах нету во втором-то этаже. Окно я открыла, гляжу – карниз до трубы идет, как на заказ слажено.
   – А с ларцом-то по трубе как? – Нелли, поднеся ко рту алмазную брошь, щупала звездочки губами.
   – Так я его под сюртук. Всю одежу ободрала, знамо дело. Потом епанчишку сняла да запеленала в нее, не по улице же эдак его нести. Старикашку нашего поскорей нашла да в лодку! Думаю, ты уж доберешься как-нибудь.
   – Катька… – Нелли прижалась щекою к рубиновой серьге.
   – Эй, ты не балуй!
   – Мочи нет… Один разок!
   – Да думай же ты головой, молодой барин! – Катя подскочила к Нелли и на корточках уселась напротив. – Ты понимаешь, что нам удирать надо, да так, чтоб только пятки сверкали?! Понимаешь или нет? Считай, что его нету у тебя наполовину, ларца-то… Одною ручкою ты его держишь, а Венедиктов окаянный еще другой уцепился.
   – Да понимаю я, понимаю… – Грудь Нелли часто вздымалась. – Завтра с утра соберемся бежать, мне только в Малую Голландию еще заскочить надо.
   – Это еще зачем?
   – Девушка там одна. Венедиктов ей тоже недруг, ей помощь нужна.
   – Чья помощь, Романа или Нелли?
   – Не важно. Пусть я даже не могу ей помочь, но и не уеду я так. Она мне свой секрет раскрыла… Худо.
   – Слушай, оторвись ты от своих каменюг на немножко, – Катя густо покраснела от волнения. – Они тебя всякого разумения лишили.
   – Хорошо, – Нелли нехотя взглянула на подругу.
   – Теперь отвечай, только подумай сперва. – Катя пристально смотрела в глаза Нелли. – Ты вить раньше не хотела с ним за братца счеты сводить. Или переменилась?
   – Н-нет… Не переменилась, пожалуй, – Нелли призадумалась.
   – Вот чего не могу понять. Я бы на твоем месте только и мечтала ножичком его полоснуть.
   – Ты вправду не понимаешь. Ореста я очень любила, ты знаешь. Только как бы тебе сказать… Венедиктов тут вроде как и не очень виноват, просто Орест, ну он вроде как в чужую игру попал. А я – я в своей. Человеческой обыкновенной справедливости тут не место. Поэтому мне лишь одни камни от Венедиктова нужны. И ему они нужны были, он ради них Ореста и заманил в свою сеть, теперь я это знаю уж наверное. Не чьи-то, а как раз эти.
   – Теперь они где?
   – У меня. – Нелли усмехнулась. – Почти, ты сама же говоришь. Надобно еще с ними ноги унести подале.
   – Так какое тебе дело до чужой вражды?
   – Ждать она меня будет, Лидия. Не могу я иначе, Катька, пойми!
   – И в цацки сейчас не можешь не играть?
   – А здесь ты права. Не время, да и не место. – Нелли принялась решительно складывать украшения обратно. – Уж как нибудь себя пересилю.
   – Ну и молодец, – Катя перестала злиться. – Слушай, что-то Зила старая нам давала, помнишь?
   – Давай поглядим теперь! – Нелли закрыла ларец.
   Катя волокла уже из передней объемистый пестрый узел.
   – Развязывай же!
   – Ничего не пойму! Тряпки какие-то… – Катя быстро расшвыряла по сторонам содержимое узла.
   Девочки в изумлении уставились на наряд цыганки: пеструю юбку с широкими складками, жакет, кацавейку, огромную шаль…
   – Рехнулась твоя старуха! Чем это нам поможет?
   – Погоди… тут еще что-то, – Катя подняла маленький сверток. – Самое тяжелое, железо, не железо.
   – Скорей!
   – Погоди… – Катя рванула тугой узелок зубами.
   – Ox ты!..
   Перед изумленными подругами, поблескивая, рассыпались… украшения!
   – Экая дрянь… – Катя подбросила на ладони тяжелое желтое кольцо с зеленым камнем. – Медяшка со стеклом. Зачем нам это?
   – Знаю! – Нелли подпрыгнула. – И ты знаешь, подумай, ну же!
   В Катиных глазах вспыхнула догадка. Девочки расхохотались как одержимые.
   – Ай, старуха, ай, придумала! А ты говоришь рехнулась!
   – Ну виновата, молодец старуха, вдвое умней нас обеих!
   – Уж это точно!
   Наступающий день застал девочек за странным занятием: они складывали пустые оболочки обратно в ларец.
   – По дороге на Москву он за нами не погонится, – задумчиво говорила Нелли. – Встретимся в Твери, а уж оттуда и домой повернем.
   – Может, ближе?
   – Ближе опаснее.
   – И то верно. – Катя с досадою раздевалась. – Ох, жалко с мужским-то нарядом расставаться.
   – Бог даст, ненадолго. Мне тоже кой-чего жалко, – Нелли горько вздохнула.
   Катя меж тем залезала через голову в длинную юбку. Немного времени спустя перед Нелли стояла уже девчонка-цыганка, красивая довольно, но совершенно дюжинная.
   – Кинжал свой себе оставлю, – Катя прошлась для пробы, лебедью изгибая под красно-желтой шалью руки. – Цыганка может быть с кинжалом.
   – А теперь за дело, – Нелли, отступив на шаг, окинула Катю задумчивым взглядом, словно художник – нетронутый холст.
   – Ох, не знаю… – Катю обуяли вдруг сомнения. – Ты не забыла часом, у меня вить только две руки с десятью пальцами, да одна шея. И уши одни.
   – Еще волосы есть.
   – В волосы нельзя, потерять можно…
   – Да не те, эти! – Нелли кивнула на груду побрякушек. – Их виднее должно быть!
   – Начнем, благословясь, – Катя накинула на шею тяжелую цепь странной пробы золота с черным камнем посередке, взятую из Неллиных украшений. – Странная диковина. Вроде как змеи на ней.
   – Некогда разглядывать, – Нелли протянула подруге граненые бусы из красных стекляшек. – В это волоса продерни!
   Не минуло и получаса, как на каждом пальце Катиных рук засверкало по одному-два кольца, а на некоторых и по три, запястья обвили два десятка браслетов, на груди закрасовались броши… Медяшки и стекла с подложкою из цветной фольги равномерно чередовались при этом с драгоценностями.
   – А не много ли все-таки? – озадачилась Нелли.
   – Главное влезло. Не забудь, цыганки все на себе носят, что есть у них. Вот и буду самая богатая промеж цыганками. Ах, складно! И прятать не надо, пусть хоть все глядят…
   – Прятать не надо, – тихо повторила Нелли. – Не знала я, что самое сокровенное надобно выставлять на видное место.
   – Оставлять тебя не хочется, – недовольно свела брови Катя.
   – Не маленькая, чего со мною за шесть дён сделается? Так вправду лучше всего. Мое имя он знает. Коли до покражи мог мое лганье проглотить, что Орест мне седьмая вода на киселе, так, утерявши ларец, сразу сообразит что к чему. А сообразит, так погонится за мною. В добрый час, у меня и отнимать нечего, не пойман, так и не вор. А до тебя ему не доискаться, не погонится.
   – И от грабителей спокойней! – расхохоталась Катя. – Хоть вокруг костра разбойничьего ходи, никому в ум не вспадет разглядывать, что за безделки на девке-цыганке!
   – Ты все-таки не ходи, у костра-то…
   Подруги молча переглянулись: все было ясно, но кому сделать первый шаг к расставанию?
   – Нам было легче тогда, чем Парашке, – заметила вдруг Катя. – Мы вдвоем были, а она-то одна.
   – Недолго ей одной осталось. Как встретимся в Твери, сразу домой повернем.
   – Не могу я так, – Катя вдруг решительно рванула с указательного пальца одно из колец. – Ничего лишний час не меняет! Хоть одну цацку примерь, я подожду тихонько…
   – Катька!! – Нелли горячо обняла подругу. – Только одну, вправду! Вить это недолго!
   – Ладно-ладно, не стоило бы… – Катя, сердито шурша юбкой, отошла от Нелли.
   Кольцо оказалось уже знакомым цветком из сапфира с розовыми жемчужинами. Но выбирать уж некогда. Нелли, нацепив на руку приятную тяжесть, упала на кровать и глядела в потолок до той поры, покуда он не сделался ниже.
   Потолок не просто приблизился к Нелли, он стал из прямого покатым, слившись со стенами, сведенными над головою, словно сложенные в молитвенном жесте руки. Стены здесь молятся вслед за людьми. Маленькое окошко наверху зарешечено, но ничем не покрыто: зимою в него задувает метель, но сейчас, добрым летом, внутрь лезет зеленая ветка липы. Как благовонен ее цвет!
   Благовонна и свежая трава, покрывающая пол. В ней много лиловых колокольцев и белой кашки. По одну сторону крошечной кельи стоит скамья, покрытая пестрядевым тюфяком и козьим одеялом, такая же, как у добровольных пленниц, что живут справа и слева. Но другая вещь, напротив, здесь небывалая: это грубая деревянная колыбель.
   Соломония подходит, склоняется над колыбелью. Младенец улыбается во сне, словно мир вокруг светел и добр. Мальчик чудо как хорош. На румяных щечках лежат полукружья длинных ресниц, но если бы он открыл глазки, они оказались бы яркими, черными. Крохотные брови уже очерчены по-соболиному, а не белесы, как обыкновенно бывает у грудных. Золотистая кудряшка прилипла ко лбу. Истинный маленький царевич.
   Царевич! Соломония вздрагивает: пора!
   – Георгий! Дитятко мое!
   Соломония бережно вынимает ребенка из колыбели. Ей и хочется взглянуть напоследок в черные глазки малютки, и жаль отрывать его от сладкого сна. Неужели никогда боле не ощутит она этой теплой тяжести в руках? Соломония выскальзывает в темный коридор. Менее часа – и от обедни вернутся монахини. Медлить нельзя. Соломония спускается в тяжелую нишу ворот Покровской обители. Сюда позволено заходить нищим каликам. Привратница подкуплена – до конца обедни она не следит за проходом.
   Лишь один нищий стоит в воротах, верно слишком страшен он для остальных. Это старик, но крепкий, и жалкие отрепья не могут утаить воинственной его осанки. Через плечо старика переброшен продолговатый сверток в сером холсте, он придерживает свою ношу локтем свободной руки. Другая рука держит посох, который в действительности не нужен.
   – Дяденька Никита! – ахает Соломония. – Не чаяла тебя увидать.
   – Царское дело царской родне творить, – сурово отвечает старик, кинув властный взгляд из-под спутанной гривы сивых волос. – Прими мое благословение, чадо обиженное, да не мешкай.
   Старик снимает ношу с плеча. Внутри оказывается лукошко, в котором лежит еще один сверток. Старик небрежно вытряхивает сверток из лукошка, протягивает Соломонии.
   – Давай!
   Почти выпустив дитя из рук, Соломония вдруг привлекает его к груди.
   – Не буди, – оговаривает ее старик. – Покуда до своих людишек не дойду, лучше, чтоб никто и не слышал. Не бойся! В ближней роще охрана ждет.
   Подавив слезы, Соломония отдает младенца. Уложив спящее дитя в лукошко, старик укрывает его холстом и вешает на плечо.
   – Не скорби, а радуйся, худшей беды не будет. Прощай, да все сделай как надо! – Старик, согнувшись, лезет в прорезанную в воротах дверку.
   Соломония идет обратно со свертком, но до какой боли легко ее рукам! Все, она вновь в своей келье. Соломония накидывает на дверь засов,
   разворачивает ткань. Увиденное заставляет ее содрогнуться.
   В свертке лежит искусно вырезанная деревянная кукла размером с грудного ребенка. Личико куклы размалевано красками.
   Помертвев лицом, Соломония кладет куклу в колыбель. Дело сделано. Нет, еще не совсем.
   – Царевич Георгий умер, – час спустя говорит она в полуоткрытую дверь. – Я не хочу никого впускать. Принесите мне всего для погребения, а я стану молиться над ним три дня.