Чудинова Елена. Ларец

   … Чердак зарос паутиною так, что невозможно было ступить шагу. Притом новой, серебристо-свежей паутины, в которой пауки вправду жили, поблескивало в полумраке совсем немного, а старая, заброшенная, прогибалась под серой пушистой пылью. Охотней всего грязные паутинные узоры отчего-то переводились как раз на белое платье Нелли.
   – Тихо вы, чуть живого паучка не задели, – негромко проворчала Параша.
   – Ты еще таракана побереги, – фыркнула Катя.
   – Глупая ты, Катька! Пауков обижать никак нельзя.
   – А почему? – Нелли осторожно пробиралась к сундукам, расставленным у дальней стены.
   – Не знаю почему. Нельзя, да и все.
   – Вот оно! – Нелли стояла около двух зеленых сундуков, окованных заржавевшим железом. – Хоть не на замках, и то легче.
   Тяжелая крышка, однако, подалась не без труда: девочки толкались и мешали друг другу, силясь ухватиться одновременно.
   – Ух!
   На серой холстине, в которую было уложено содержимое сундука, Нелли заметила прилепленную записку, сделанную маменькиной рукой.
   – Чего тут написано-то?
   – «Платье Ореста от младенчества до семи годов». Не то!
   Записка, явившаяся в пылевом облаке из второго сундука, гласила: «Платье Ореста от семи годов и старше».
   – Вот, оно самое! Слава Богу, маменька каким-нибудь беднякам не раздала, небось руки не дошли.
   – Как раз сойдет, чего молодой барин, покойник, годочков в десять нашивал.
   Параша, пытаясь снять паутину ладонью, размазала грязь по всему округлому личику.
   – У тебя усы от грязи! – Нелли не удержалась от смеха, хотя и подозревала, что и сама глядит Сендеролою.
   В мешковине, переложенные от моли лавандовыми сашетами, аккуратно лежали панталоны, жилеты, сорочки, сюртучки.
   – Мало… А это велико… Как раз, откладываем, и это, это тоже годится… Куда ты? – окликнула Нелли Катю, вновь залезшую в первый сундук. – Я ж сказала, там одежда, что он до семи лет носил, все ж маловата будет, как ты думаешь?
   – А башмаки? А чулки? – Катя засмеялась. – Небось мужская-то нога больше! А у тебя-то вообще два с половинкою вершка ступня, хоть бы до трех дотянуть.
   Груда одежды на полу росла. Нелли выбирала из сундука, Параша и Катя раскладывали отобранное на две кучи: понарядней и попроще.
   – Ладно, к ночи придем да унесем. Как хорошо, мадам Рампон нету!
   – Да уж мадама твоя мигом бы пронюхала. Хоть бы умыться успеть, всяк сразу скажет, что с чердака.
   Однако не в чердаке заключалась главная трудность сборов. Кое-что надлежало взять из комнаты Ореста, чьи вещи еще лежали на своих местах неразобранными, ожидая сороковин. По семь раз на дню наведывались туда то Кирилла Иванович, то Елизавета Федоровна.
   – Вот чего, – уже не заботясь о чистоте платья, о коей, впрочем, уже трудно было порадеть, Нелли уселась на пол. – Вместе туда нельзя. Одну меня застанут, так отговорюсь как-нибудь. Зашла, мол, посидеть. И брать ничего нельзя, до самого отъезда. Я тебе, Катька, скажу, куда положила, а ты в последнюю минуточку забежишь да возьмешь. Пистолеты я возьму старые, Ла Марровой работы. Я их хорошо знаю. Орест их и не брал в Петербурх-то, им лет тридцать, если не боле. А шпагу ту, что с закрытым эфесом.
   – Шпагу-то зачем? И колоться ты ей не умеешь.
   – Умею… капельку.
   – Что толку? Только людей тешить – мальчишки при шпаге не ходят. Нешто ты офицер или чиновник? А какого такого чину?
   – Я носить шпагу не стану, – тихонько сказала Нелли. – В клади припрячем. А все-таки покойнее как-то с ней.
   – Тогда и кинжалы возьми, два.
   – Эх, не рано ли сборы-то затеяли? – вздохнула Параша. – Ну как не отпустит барыня-то?
   – Отпустит, непременно отпустит, – уверенно ответила Нелли, и сама же задалась вопросом: отчего взялась эта уверенность? Однако что-то говорило ей, уверенность не напрасна. Все выйдет так, как она затеяла.

Глава IX

   И позволение вправду было дано, хотя сборы затянулись почти на неделю. Всю девичью посадили за работу, в том числе и Катю с Парашей – по два дня не было возможности иной раз перемолвиться словом. Но и у Нелли работы было хоть отбавляй – ей надо было тайком исписать целую гору бумаги. Кто только подсказывал ей, маленькой Нелли Сабуровой, все эти хитрости?
   И вот, наконец, карета стояла у лестницы, запряженная гнедой парой. Дом был пуст: все от мала до велика высыпали прощаться с Нелли.
   – И не вздумай ввечеру гулять по саду! Ох, не знаю, зачем только я тебя отпустила…
   – Нижайший поклон княгинюшке от ее покорного слуги… Уж не заставь нас краснеть за твое воспитание, Нелли!
   – Не вздумаю, маменька, постараюся, папенька!
   – В гостях постись: вот уж воистину, в чужой-то монастырь со своим уставом негоже…
   Пора! Нелли испуганно всплеснула руками.
   – Ой, рисунки мои! Чуть не забыла!
   – Да зачем они тебе? Воротишься – дорисуешь!
   – Нет, я хочу к Успенью дорисовать и собак, и натюрморты! Катька, беги скорей! Рисунки на столе у меня, да ящик возьми с красками!
   Катя сорвалась, выскочила из кареты и помчалась в дом.
   – Ну вот, придумала… Нелли, как-то ты поститься станешь, без куриного бульону, без бараньих котлеток… – Елизавета Федоровна отерла глаза платочком.
   – Да полно, дорогая, уж она не малое дитя, – Кирилла Иванович вытащил из кармана табакерку, украшенную портретом бабушки в молодости, размял в пальцах душистую рыжую понюшку. Нелли с болью в сердце поняла вдруг, что увидит родителей, быть может, не скоро.
   Катя бежала уже обратно, бережно неся у груди свернутые трубкою листы картона и черный деревянный ящик. По ее довольной мине Нелли сразу поняла, что все удалось: в рисунках лежали шпага и кинжалы, вместо выброшенных накануне в ретирад ванночек с акварелями в ящике покоились пистолеты. Удача, во всем удача!
   – Ну, храни тебя Господь, душа моя! – Елизавета Федоровна сжала Нелли в объятиях.
   – С Богом! – Кирилла Иванович махнул рукой. – Фавл, трогай!
   – Н-но, родимые! – Фавушка тряхнул вожжами.
   Старые липы побежали мимо окон, с вынутыми по-летнему стеклами. Вот прилегли в конце аллеи каменные Прет и Акрисий, вот отстала дворовая детвора, с визгом бегущая за каретой, вот дорога изогнулась, огибая пруд. Прощай, милое Сабурово!
   – У-фф! – Нелли откинулась на подушки, в полумрак. – Парашка, ты следи, где лучше свернуть-то!
   – Да уж слежу, – Параша высунулась в окно.
   Катя, тряхнув ненужные листы, вывалила на сиденье зазвеневшие клинки.
   – Ай, хороши! Дашь мне этот кинжальчик, ладно?
   – Рано делиться, еще вон с кем сладить надо, – Нелли кивнула на козлы.
   – Сладим.
   – А все ж таки не говори гоп, покуда не перескочишь, – Параша не отрывалась от окна.
   – Да ладно вам, – Катя надулась.
   – А ты наверное знаешь, что никого в лесниковой сторожке нету теперь?
   – Никого, касатка, и до пятницы не будет. – Параша подскочила на сиденьи и принялась молотить кулачком по двери. – Эй!! Фавушка, налево сворачивай после березы, слышь, в лес и налево!
   – Чего раскомандовалась-то? – недовольно отозвался Фавушка. – Алёна Кирилловна, нешто впрямь налево?
   – Считай, что я и приказала! – со смехом ответила Нелли. Поняв шутку, Параша и Катя тоже захохотали.
   – Так ить не по пути! Чего время-то в дороге терять, эдак не пришлось бы в чистом поле ночевать, – заворчал Фавушка.
   – Сворачивай, сворачивай!
   Лесная дорожка никак не предназначалась для кареты: ветви с обеих сторон полезли в окошки, зашуршали по крыше.
   – Стой!!
   – Тпр-ру…
   На маленькой лужайке, утонувшей в зарослях орешника, стоял новенькой, желтый еще домик в одно окошко, похожий на баньку.
   – Снимай сундуки, заноси в дом! Живее!
   – Вот чего надумали, сундуки снимать, – Фавушка начал сердиться всерьез. – Вот святой истинный крест, поверну назад, пусть с вами, баловницами, барин разбирается.
   – Не повернешь, Фавушка, – произнесла Нелли очень тихо. – Не дослужил ты Оресту, так теперь мне дослужи. Никуда ты не повернешь и все сделаешь, что мне надобно. Мне, а не папеньке с маменькой. Снимай сундуки.
   В домишке было ярко и чисто, как внутри яичного желтка. Под ногами хрустели смолистые, свежие стружки.
   – Печь топить не вздумайте, угореть можно, – проговорила Параша, склоняясь в сундук. – Не пробовали ее еще.
   – Да незачем нам, – Катя быстро скинула на пол сарафан.
   Содержимое сундуков, быстро оказавшееся на полу, было тут же разделено надвое. Большую часть составили платья и вещи Нелли, меньшую – детская одежда Ореста.
   Никак нельзя было удержаться от смеху, глядя на растерянность Параши, натягивающей узковатое для нее платьице Нелли.
   – Господи, ну какая из меня барышня! Поймет вить, по говору поймет!
   – Так ты говори поменьше! Да, мол, нет, вот и все. Ну решит, что я дурочка, меньше лезть будет!
   – А по-французски начнет? Тогда как?
   – Глаза таращи и молчи. Решит, что я лентяйка! Тоже быстро надоест. Не трусь, Парашка, у ней даже портрету моего нет! Главное, письма не забывай слать, зря я их писала, что ли?
   – А ну как приписать чего попросит, да при ней?
   – Упадешь, пальцы ушибешь! Из всего можно вывернуться, главное, не трусь!
   С этими словами Нелли уверенно натянула мужские панталоны. С волосами сладила Катя: не прошло и минуты, как тугая золотистая косица, cкрепленная лиловой пряжкою, ударила Нелли между лопаток.
   – Вот тебе на, мальчишкой-то тебе даже лучше! – Катя отступила на шаг, любуясь своей работой. Перед нею стоял тоненький, ладный мальчик, необычайно изящный сложением, с горделивым профилем и надменным подбородком. – То ли коса тебе личит, даже не пойму… Мука-то эта где? Вот, нашла, прикрой лицо платочком-то!
   Насыпав на ладонь пригоршню пудры, Катя изо всех сил дунула.
   – Ну вот, куафюра готова. На камзол-то не попало? Погоди, с плеча стряхну!
   Сама Катя минутою раньше оборотилась мальчиком-лакеем.
   – Катька, не годится! – Параша с несчастным лицом поправила туфельку. – Ох, жмет-то…
   – Чего не годится?
   – Длинновата коса, вот чего. У ней – ниже лопаток, а у тебя ниже пояса. Так не носят.
   – Эх, резать жалко!
   – Парашка права. Длинно.
   – А, ладно! Где ножницы-то?
   Сталь заскрипела в волосах.
   – Вот, только ленту по-другому завяжи. Повыше, кисточку-то оставь!
   – А это куда девать? – Катя растерянно качнула в ладони кончик косы.
   – А как раз сюда! – Параша вытащила из-за печки новенькую чистую кочергу. – Начнут топить и спалят как раз… Только запихнем подальше, вот так… Все равно волосы жечь надо, никак выбрасывать нельзя, только жечь.
   – Да уж сто раз слышали.
   Наконец превращение подошло к концу. Некоторое время подруги, а вернее, два мальчика и девочка стояли, молча глядя друг на дружку.
   – Ну, все! – Нелли вздохнула. – Парашка, пора тебе. Главное помни – Бог весть, сколько нам ездить. Так что просись погостить подольше, покуда весточки не подадим, сиди у княгини.
   – Ох, лихо…
   – Ничего.
   Нелли не узнавала себя, никак не узнавала. Всегда находила она себя не слишком-то храброй девочкой. Покуда не знала азбуки, больше всего любила она разглядывать картинки в книгах. Научившись читать, Нелли читала целыми днями и забросила чтение только с появлением ларца. Все это была мечтательная жизнь, в жизни же действенной Нелли нередко терялась. Что делало ее теперь такой решительной и скорой? А одежда брата, всю короткую жизнь прожившего в действии, словно завершила странное изменение.
   – Это что за Маслена перед Успенским? – Фавушка чуть не свалился с козел, когда девочки вышли наружу.
   – Нет, Фавушка, это не Масленица. – Нелли встряхнула головой, осваиваясь с непривычной тяжестью на затылке. – Просто ты повезешь вместо меня к княгине Парашу. Словно она – это я, понимаешь? Княгиня меня в лицо-то не знает.
   – Господи, Алёна Кирилловна! Уж куда ты собралась, уж не в гости ли к окаянному Венедиктову? – Фавушка перекрестился.
   – Далеко я путь держу, Фавушка.
   – Значит, верно… Значит, к нему… Опомнись, Алёна Кирилловна! Не отомстишь ты за братца, только сама сгинешь… Верно говорю, он и есть Сатана!
   – Зачем мне мстить, никто ведь не знает, честный был выигрыш или нет. А вдруг – честный, как же тогда? Не бойся за меня.
   – Алёна Кирилловна, чего ж ты надумала?
   – Чего надумала, того теперь не передумаешь.
   – Узнают – барин убьет меня, убьет!
   – Убьет, Фавушка, – легко согласилась Нелли. – Давай, сундуки-то обратно загружай, ехать пора.
   – Что ж, и то верно, – Фавушка сполз с козел. – И так я, горемычный, пережил барина моего, братца молочного. Убьет – так тому и быть.
   Сундуки вернулись на свои места.
   – Касатка моя, свидимся ли?! – Параша заплакала.
   – Бог милостив, езжай себе с Ним. – У Нелли защемило сердце.
   Молча смотрели девочки вслед старой карете. Вот подпрыгнула она на ухабе, вот до самых колес укрылась ивовой листвой, вот высвободилась и покатила быстрее… В заднем окошке бледной тенью в последний раз мелькнуло испуганное лицо Параши. Стих вдали грохот.

Глава X

   В маленьком домишке девочки дождались полуночи. Лето незаметно пошло уже на убыль, и белесый, словно кусочек облака, серп проступил в голубом небе раньше десятого часа. Вечернее время всегда было у Нелли нелюбимым. Ночь – самая таинственная и волшебная пора суток, утро – самая радостная и живительная, день – веселый… А вечер… Вечер печален и тосклив. Слушая вирши, которыми услаждались взрослые, Нелли иной раз готова была шипеть от досады. Подумать только, им ведь все равно, каким солнцем восхищаться – рассветным или закатным! Рассветное солнце пьянит, в нем хочется купаться как в золотой реке, и щасливой холодок пробирает до дрожи… На рассвете хочется дышать глубоко-глубоко, будто вдыхаешь не только прохладный воздух и запахи цветов, но что-то еще, быть может силу. На закате же хочется не вдыхать, а вздыхать. Роскошные переливы его красок только терзают душу. Впрочем, закат, ах, закат, а сами зажигают все свечи, да садятся за карточные столы, да гремят клавишами клавикордов и хрусталем бокалов! Днем человеку и так весело, а вечером он словно нарочно ищет увеселений…
   Но никогда еще не было Нелли так тяжело на душе, как этим странным вечером, когда алые лучи словно кровью окрасили небольшую полянку. Нелли сидела на порожке. Маленькой и бесконечно одинокой казалась она сама себе в непривычном мальчишеском наряде, а весь продуманный дерзостный план предстал зряшной и глупой затеей.
   – Экое солнце, – Катя подошла сзади к двери. – Долго еще ждать-то.
   – Катька, а ты наверное сладишь дело? – Нелли обернулась, и мальчик, к которому она обращалась, показался ей странно чужим. – Катька! Ох и глупые мы, ох и глупые!
   – А чего так?
   – Обо всем подумали, а об именах-то не уговорились!
   – Ох, верно! Ну как прилюдно бы друг друга да по-девичьи назвать, срам да беда!
   – Голубкой да касаткой тоже нельзя. И надо заране привыкнуть, чтоб потом не сбиться.
   – Так как же нас звать-то величать, а, молодой барин?
   – Не знаю… – Нелли закусила травинку. – Может, мне Орестом и назваться, коли уж я в Орестовом платьи? А тебя бы Фавушкой звала. Привычно, не спутаемся.
   – Кабы не в Санкт-Петербурх мы ехали… – Катя нахмурилась. – Встретим, не дай Бог, какого братнего знакомого, а тот и скажет: какой-такой Орест Сабуров? Орест Сабуров помер недавно, да и постарше был.
   – Да, негоже. Надо другое имя, чтоб в случае чего сказать, я-де тому Сабурову брат младший… Только как привыкнуть к чужому-то имени? Позовет кто, а я не откликнусь?
   – Может, похожие имена взять? Евгений хоть бы. Почти как Елена. У ребятишек: девочка – Елечка, мальчик – Еничка.
   – Не нравится мне Евгений… Нет, надобно такое имя, чтоб прикипело. Само, понимаешь?
   – Сама тогда и придумывай… – Катя прошлась по поляне, чуть неуверенно выступая в господских ездовых сапогах. – Жаль, поплоше не нашлось, скажут, больно хороши для лакея.
   – Эка важность, не новые ведь. Обноски. Погоди, не сбивай… – Нелли сжала ладонями виски. – Я б из книжки взяла, да там все нерусские имена-то, в книжках… Рихард Львиное Сердце или рыцарь Орланд…
   – Только за басурманов сойти недоставало! Не выговоришь… Рикард… Ролан… Уж лучше Роман, по-нашему-то.
   – Роман! – Нелли вскочила на ноги. – Роман, вот славное имя, смелое, быстрое! Я буду Роман Сабуров, Роман Кириллович! Катька, а тебя как будут звать? Может, ты возьмешь, чтобы похоже на Катерину? Каллистрат хотя бы.
   – Ага! – Катя уперлась руками в бока и лихо расставила ноги: мальчишеский наряд с каждою минутой садился на ней лучше и лучше. – Нутка выговори побыстрей – Каллистратка, подай пистолет!
   – Ну а как тогда?
   – Цыганка б сказала, в зеркало гляди, отраженье найди.
   – Какое еще отраженье? Некогда загадки загадывать.
   – Я при тебе вроде тени, так? Значит, от твоего имени мое и надо считать. Роман в один день с кем празднуется? С Платоном! Значит, коли ты Роман, так я буду Платон!
   – Ладно, пусть так. Только знаешь чего, надо уж сейчас привыкать, нето собьемся.
   – Да ладно тебе, Роман Кирилыч, небось не запутаемся! – Катя спружинила на полусогнутых коленях, подражая фехтовальщикам. – Эх, любо! А уж на деревья-то лазить, вот волюшка-то…
   – Мы не гнезда разорять собрались, а дом Венедиктова. Не пора тебе?
   – И то полунело. Не забоишься… один?
   – Полно вздор-то молоть. – Наступающая темнота вновь сделала Нелли решительней и смелее.
   – Да, пора! Я скоренько! – Катя, по-мальчишески махнув рукою, нырнула в густой подлесок.
   Нелли осталась одна. Противно звенели комары: что же, лес не аллея. Хорошо хоть, что их куда меньше, чем в июне. И хорошо защищают ноги панталоны и грубые чулки, не шелковые, небось не прокусишь!
   Что-то делается сейчас дома? Папенька с маменькой пьют чай, одни, им печально сейчас. Небось уже отпили. Елизавета Федоровна запирает жестяную чайницу, расписанную слонами и смуглыми голыми индианами в белых огромных шапках. Кладет ключи в корзиночку на поясе – маленький ключ от чайницы и большой от буфета. Кутается в шаль, подходит к окну. Ей не видно, что делается в темноте за оконными стеклами. Скользя как тень, пригибаясь по кустам, Катя крадется к службам. Собаки не лают, машут ей хвостами – бедные собаки, ужо достанется вам, что прозевали чужого вора! Кто ж знает, что вы не виноваты!
   Елизавета Федоровна вглядывается в темноту.
   Катя замирает на месте, заметя освещенные окна и женский силуэт в одном из них. Она смотрит на Елизавету Федоровну, но взгляды их не могут встретиться.
   Катя ждет.
   Елизавета Федоровна со вздохом отходит от окна.
   Катя видит, что окна погасли. Слабый огонек свечи вплывает в спальню наверху. Некоторое время мреет в ее темноте. Гаснет и он. В доме темно.
   Катя подбирается к конюшне. Луна светит в маленькие окошки денников. Катя выбирает две пары арчимаков, два войлочных потника, снимает со стены два дорожных седла. Отворяет дверцу. В темноте переступает, фыркает текинский жеребец Нард. Кирилла Иванович распорядился доставить этого коня из Санкт-Петербурха, но затем о нем подзабыли.
   – Что, застоялся без хозяина, тонконогий? – шепчет Катя, пытаясь набросить уздечку. Нард, недовольный, вскидывает голову, Катя подымается на цыпочки, даже подпрыгивает. – Ну тихо, тихо, самому же скучно, вишь, бока наел… Поедем-поскачем, хоп! Попался! Дай-кось поправлю…
   Конь взнуздан. Катя вскидывает потник, гибко прогибается под тяжестью седла, взгромождает и его. Затягивает подпруги. Выводит коня под уздцы, чуть отойдя от конюшни, привязывает к дереву.
   В дальнем от входа деннике стоит гнедой Филин, на котором обыкновенно сопровождал Ореста Фавушка. В отличие от Нарда, он покладисто берет удила. Катя выводит Филина.
   Вот она уже отвязывает Нарда, в каждой руке ее по поводьям, но это не мешает девочке ловко запрыгнуть в седло. Она подтягивает сверху путлища.
   Неспешный стук копыт негромок в ночи.
   Казалось, бесконечно много времени утекло, покуда воображаемый стук копыт вправду донесся до слуха Нелли.
   – Говорила же, что слажу! – Катя спешилась у самой избушки.
   – Нардушка, хороший… – Нелли обхватила шею коня обеими руками. – Соскучился он без Ореста, Платошка…
   – Лучше б ты мне жеребца отдала, а себе взяла мерина, – ревниво заметила Катя. – Филин смирный, а текинцы все с норовом. Я небось лучше тебя справлюсь.
   – Никак нельзя. Нардушка втрое дороже, а ты слуга. Всякий подметит да запомнит. Да и хочется мне на Орестовой лошади скакать.
   – Ладно, давай скорей!
   Очень скоро сложенные в сторожке вещички перекочевали в арчимаки. Следом и подруги оказались в седлах.
   – Ну, барин, – лихо улыбнулась Катя, – теперь уж мчим во весь дух! Четырех часов не пройдет, как начнут всем миром ловить конокрадов!
   Стукнули две пары низких каблуков. Лошади сорвались с места в галоп.

Глава XI

   Никогда еще не доводилось Нелли скакать ночью. Сперва ей было немного не по себе: ветви образующих кое-где над узкой дорогою шатер дерев, невидимые в темноте, норовили отхлестать по лицу или вышибить из седла. Один толстый обломанный сук выскочил навстречу так неожиданно, что Нелли пришлось бросить повод и откинуться назад – почти лечь на круп. Корявая загогулина пронеслась над самым ее лицом: девочка зажмурилась в испуге.
   – Посередке бери! – сердито крикнула сзади Катя.
   Легко ей было кричать, Нард упорно шел правой обочиной, увы, не слишком обращая внимания на слабые коленки Нелли. Будь оно неладно, дамское седло! Когда послушную английскую кобылку Сильву седлали изредка под мужское, Нелли и представить себе не могла, какие шенкеля нужны, чтобы справляться с текинским жеребцом. Но Катьке она Нарда не уступит.
   Эти мысли, сожаления и страхи мелькали сумбурно, вперемешку с ветками и сучьями.
   Наконец всадницы достигли развилки, на которую свернули днем к избушке. Подъем, кое-как удавшийся поворот, вот она, широкая, ровная дорога! Скакать стало легче. Теперь Нелли могла оглядеться вокруг. Ветер гнал сизые, рваные облака по сияющему белому диску полной луны, которая, казалось, тоже куда-то мчалась над высокими черными кронами.
   Лиственный лес сменился ельником и глядел мрачно.
   – Слышь, пускай рысью, запалим лошадей!
   Нелли не казалось, что Нард устал, но аллюр она сменила. Спустя некоторое время они перешли на шаг.
   – Как думаешь, Катька… ох…
   – Давай уж покуда никак друг дружку не называть, покуда не привыкнем.
   – Называть, когда есть время подумать… Как ты думаешь, сотню верст к утру покроем?
   – До свету нет, но раньше полудня.
   – Значит, раньше полудня нельзя нам останавливаться, мы ведь с тобой конокрады, Платон!
   – Типун тебе на язык, услышит кто… Еще шагом версту, а там опять припустим.
   Один лишь раз за ночь из расступившейся лесной стены мигнула двумя золотистыми глазами доброго зверя приземистая постройка постоялого двора. У длинной коновязи вдали заржала лошадь. Нард вскинул голову, заржал в ответ. Стукнула дверь: на пороге появился человек, вскинул руку к глазам, вглядываясь в темноту – верно был это хозяин двора или станционный, чаявший гостей. Нелли пустила в ход шпоры.
   – Как думаешь, это постоялый двор был или станция?
   – Да нам-то что?
   Различия вправду не было: Нелли не доводилось видеть ни того ни другого. Когда ездили к бабушке Агриппине Ниловне, она спала и кушала в карете, а размять ноги маменька позволяла только в лесу или на лугу, но никак не в «грязных» людных местах.
   Прежде чем небо на востоке побледнело, ельник сменился липами, а липы и ясени вывели к широкой реке. Верно, была это Чара, во всяком случае, если всадницы не сбились с пути. Под копытами гулко загудел деревянный настил моста: за перилами показались заросли ивняка, белая полоса песчаной косы, черные резвые волны в белых кудряшках пены. Ветреной была эта ночь, и она нравилась, очень нравилась Нелли.
   Волны сменились крутым склоном, деревянный настил – белесой пыльной дорогою. Дорога увела в скучные поля. На холодном малиновом зареве выступил крест колокольни. Нелли вспомнила, как кто-то из соседей рассказывал родителям, как в Европе, стоя рядом с одной деревенской церковью, можно разглядеть церковный шпиль деревни справа и церковный шпиль деревни слева. Экая теснота!
   Мычали коровы: деревня просыпалась. Простоволосая девочка лет шести, в одной рубашке, гнавшая гусей за околицу, застыла с хворостиной в руках и уставилась на проезжающих.
   За деревней раскинулись некошеные, окутанные золотистым туманом луга. В их благоухании висела далекая и звонкая металлическая дрожь. Обогнув холмик с тремя маленькими березами, девочки увидели ровную цепочку косцов, явившуюся подвижною границей меж гладкой и лохматой частями луга.
   – Бог в помощь! – крикнула с коня Нелли, невольно подражая Кирилле Ивановичу.
   – Благодарствуйте! – дружно отозвались мужики.
   Девочки миновали два голых луга, полосатых от грядок скошенной травы. На третьем лугу сено было уже собрано в копенки и даже сложено в один высокий стог.
   – У-фф! Вот уж где отдохнем! – Катя свернула с дороги.
   – В стогу?
   – Милое дело в сене-то спать! – Катя спешилась. – Ох, ноги гудят!
   За нею спрыгнула и Нелли. Ноги не просто гудели: их словно вообще не было. Нелли не чувствовала собственных шагов по скошенной траве. Но ступали эти бесплотные ноги как-то не так и не туда.