Чудинова Елена. Ларец

   Три дня Соломония не спит. Опасность еще не миновала. Монахини приносят маленький гробик. Соломония обряжает куклу в красный чепчик, красную, богато вышитую рубашечку – все из лучшего шелка. Кутает в парчовые золотые пеленки. Вести уже поползла змеями во все концы из монастырских стен: законный наследник, царевич Георгий, умер, никто не угрожает теперь незаконному царевичу Ивану, родившемуся неделю назад сыну проклятой Елены Глинской.
   Тревога в помощь Соломонии: она не спит третий день. Нельзя допустить, чтобы кто из монахинь приблизился к гробику. Панихида будет краткой, а там каменная кладка церкви навеки примет секрет. Можно не таить рыданий, хуже того, надлежит рыдать, чтобы никто не заподозрил правды. Но она не может, слез нет. Сидя на табуретке в изголовье кукольного гроба, Соломония без смысла вертит на пальце колечко-цветок, которое всегда привлекало вниманье мальчика. Георгий, дитятко, что-то станется с тобой?
   – Светло совсем, пора мне! Ты вздремни немножко, а то занеможешь.
   – Но, Катька, – у Нелли вовсе пересохли губы, – мы не подумали, тебе ж без меня Роха не отдадут! В конюшнях-то!
   – Не надо Роха! – В Катиных глазах сверкнули слезы. – Нигде нам вдвоем нельзя сейчас ходить, это первое, а второе – пешком неприметней! Уж последи за ним до Твери!
   – До Твери! Будь осторожней!
   Подхватив кольцо с ослабшей ладони Нелли, Катя метнулась к дверям. Матрена, стиравшая внизу белье, не обратила внимания на цыганскую девчонку, из тех, что досадно зачастили в дом со времени болезни юного жильца.

Глава XXXII

   Нелли проспала более трех часов, почти до полудня. Впрочем, спешить не имело уже такого большого смысла. Катька небось успела выбраться из города, а противу Нелли у Венедиктова нету больше, как говорят судейские, улик.
   Нету улик! Улика стояла на полу, матово поблескивая вишневым деревом. Куда девать ларец? Быть может, он и втиснется кое-как в арчимак, да только какой толк тогда было затевать весь машкерад? Суть-то в том, чтобы при Нелли не было ничего, имеющего отношения к ее драгоценностям.
   Нелли в задумчивости бродила по горнице, маленькой сыроватой горнице с Невою в окне, которую ей суждено сейчас оставить в прошлом. Можно для видимости набить ларец какими нито бумагами и дать на храненье Матрене, а затем выписать почтой. Нет, не годится! Венедиктову известен адрес, до прочего дознаться легко. Не говорить же: вот, мол, тебе, любезная Матрена, ларец, да только никому про него не сказывай и спрячь получше, он вить краденой. Дознается, вмиг дознается Венедиктов!
   Отправить почтою себе самой, в Сабурово? Тоже неладно, почта опередит Нелли, объясняйся потом с родителями.
   Лучше всего, конечно, бросить ларец прямо с Петровской набережной в Неву, но Нелли не могла. Ларец, пусть и не говорящий, надежный хранитель ее камней, их жилище! Нет, рука не подымется.
   Решение пришло мгновенно, и тут же показалось странным, что медлило так долго. Единственно разумный поступок!
   Нелли развинтила чернильницу.
   «Милостивая государыня! – уверенно застрочило ее перо. – Не осудите, что обстоятельства нудят меня в незамедлительной спешке покинуть столицу. В знак доверия и сердечнейшего сочувствия прошу оказать мне услугу, спрятавши сей ларец ото всех, а в особенности от врага жизни Вашей. Просьбою сей я обрекаю пути наши еще раз пересечься и уповаю, что сумею оказаться полезну Вам».
   Украсивши послание размашистыми рцы и словом, Нелли призадумалась. Нехорошо все-таки. Вдруг Лидия попадет в беду, как ей оповестить тогда Нелли?
   «Некоторое время буду я в Твери», – приписала она снизу. Совесть успокоилась.
   Нелли не стала сворачивать лист до осьмушки, а лишь согнула вдвое и неподписанным уложила в ларец поверх пустых мешочков и футляров. Оставалось лишь обернуть ларец и донести его до отделения почтового. Нелюбезно только выходит, что деньги за доставку глупые почтовые служащие возьмут с Лидии, а не с Нелли, да таковы уж их правила. На месте Государыни стоило распорядиться, право, чтобы делалось наоборот! Папенька рассказывал, сколько сапог сбивают почтовые доставщики, гоняясь за адресатами, кои письма не ждали и платить за него никак не намерены! А вить ежели брать с человека плату при отправке, так он ничего не вышлет зря!
   Впрочем, времени предаваться размышлениям о пользе государственной у Нелли не было.
   До третьего часу Нелли хлопотала с почтою, складывала кое-как вещи, рассчитывалась с Матреной. У Матрены же Нелли удалось разузнать, что кум ее, косой Власий, содержальщик конюшен, человек надежный. То есть слуги его тож не разбойники. Это было важно. Втрое быстрей доберется из Санкт-Петербурга до Твери путешественник, что едет на своей хорошей лошади. Не придется ему часами дожидаться на станциях. Однако Нелли сильно сомневалась, что добираться вдвоем на двух лошадях, да притом еще, что второй конь – норовистый Рох, не доведется вдвое дольше, чем казенным путникам. А уж что хлопотнее – сомнений никаких! По щастию, все разрешилося легко. За гривенник в день Власий охотно отпустил с Нелли до Твери своего парня Емельку, в чьи обязанности вменили заботу о Рохе. Нелли не поленилась удостовериться, что Емелька – работник толковый и на Рохе, по крайности, способен усидеть.
   Только в пятом часу, сопровождаемая ворчанием, благословениями и ватрушками достойной вдовы, Нелли оставила, наконец, синий домик на Петровской набережной.
   Как переменилося все вокруг всего-то за десяток дней! Как несхоже было утро прибытия подруг в столицу с вечером отъезда из нее Нелли – одной-одинешенькой, в сопровождении чужого наемного человека! Тогда сухая и солнечная осень играла всеми красками, холодная земля сама отскакивала от копыт. Ныне они вязли в намытой дождями грязи, и солнце, казалось, навсегда затаилось за серыми облаками. Воистину, было отчего впасть в меланхолию.
   Но разве сие достойно похвалы? Нелли похлопала Нарда по теплой шее и постаралась приободриться. Странствие ее, несомненно, увенчалось успехом. Можно ли было надеяться, что камни достанутся так легко? То-то будет радости, когда в Твери появится Катька! Тогда уж Нелли не ограничится одним колечком, будет разговаривать с камнями целый день! А потом расскажет каменные истории Катьке. А как обрадуется Парашка, когда подойдет к концу ее заточение в монастыре! Нелли теперь казалось уже, что вот-вот сядут они втроем в карету, в окошках коей замелькают знакомые виды родных мест.
   Да и самое дорога готовит Нелли немало любопытного. Ей довелось повидать Санкт-Петербурх, но вить по пути к Твери ее ждет Новгород!
   Пожалуй, из всех сокровищ познания, которыми щедро делился с дочерью Кирилла Иванович, только повествования об истории рода человеческого не падали на худую почву. Часами готова была Нелли слушать, к примеру, о войне царя Ивана Васильевича с гордыми новгородцами. Симпатии Кириллы Ивановича были при этом целостно на стороне торговой республики.
   «Подумай, дитя, – говаривал он, – сколь славен был сей независимый град! Древняя Русь была воистину щасливой страной. Мы привыкли нынче, что все передовое и разумное исходит из Франции, но удивись – были времена, когда французам было до нас далеко. Первою нашей столицей, ты помнишь, был Киев, второй – Москва, теперь же – Санкт-Петербурх. Так вот, когда правитель Киева, еще даже не царь, а лишь Великий Князь Ярослав надумал отдать дочь свою Анну за короля Франции Генриха Капета, для девы сие было почти нещастием. Дочь князя Ярослава свободно изъяснялася на древних языках – греческом и латинском, читала на них труды великих мыслителей. Вокруг нее был салон просвещенной молодежи! Меж тем дворяне французские, не токмо молодые, не всегда умели подписать собственное имя на родном языке! Во всех отношениях древний Киев был просвещенней и благоустроеннее Парижа!»
   «Отчего же это переменилося, папенька? Вить государь Петр Алексеевич мечтал лишь о том, чтобы сделались мы как теперь, то есть не хуже Европы!»
   «Мы спасли государства европейские, маленькая Нелли. Из далеких песков пришла неслыханная сила, именем татары. Были они дики и свирепы. Пепелища и пирамиды из людских черепов оставалися за кровавым этим племенем. Много русских городов они сожгли до основания, многое множество русских людей обрекли лютой смерти, покуда не покорили Русь. Но мужество наше подорвало их силу. Лишь слегка потревожили татары Европу, которую хотели также покорить. Даже не на всю Русь их достало. Непокоренною осталась торговая республика Новгородская».
   «Папенька, что такое республика?»
   «Равноправное устройство жизни, Нелли. Все граждане равны, как братья, и нету над ними ни царей земных, ни знатности рода. Новгородцы все занимались торговлею и плавали в дальние страны».
   По чести сказать, Нелли, в отличие от папеньки, не слишком привлекало жизненное устройство без царя. К тому же…
   «Папенька, неужто все-все новгородцы были вовсе одинаковы?»
   «Понятное дело, некоторые были удачливее в торговых делах, а значит – богаче».
   «Папенька, тогда получается, что ежели люди живут братьями без царя и знатности рода, неравенство промеж них идет по богатству?»
   Кирилла Иванович отчего-то сердился. А все-таки интересно было слушать про колокол, который сзывал всех горожан на совет-вече, чтобы решать важные дела.
   «И пошло с той поры две русских жизни, маленькая Нелли. В одной русские, татарами завоеванные, много дикости переняли от них и многое утратили в образованности и благом устройстве. Переняли варварскую пышность в одеждах, жестокость к слабому и раболепие с сильным, переняли неуважение к милому идеалу, каковой являет в жизни нашей женщина. Все сие – черты азиатские, дитя! Во второй же русской жизни, новгородской, цивилизованность сохранялась. Даже монеты, что татары чеканили, новгородцы не принимали у себя к обращению, тако презирали они азиатов. Но шло время, и в завоеванной части народа русского стали копиться силы к освобождению. Наконец русские свергли татар, и цари наши стали иметь лишь Бога над собою. Но увы, даже от дурной привычки трудно отучиться враз. Помнишь, как ты повадилась было класть локти на стол? Сама ведаешь, как трудно отвыкать. Тысячекратно трудней изжить дурной образ жизни, когда не одно поколение предков с ним свыклось. Много жестокого было, когда поднималося царство Московское. И одною из жестокостей было покорение Новгорода, братоубийственная война. Со всех сил сопротивлялися новгородцы. Многое еще узнаешь ты про великую женщину по имени Марфа, ревнительницу свободы. Не во всем была она права и зря искала союзников в литвинах, русских врагах, но была она великая женщина. При царе Иоанне Третьем ее пленили и увезли в Москву вместе с вечевым колоколом. Так их и отвезли вместе – гордую старуху Борецкую и колокол вольности. Но худший поход против Новгорода предпринял внук Иоанна Третьего Иоанн Грозный. Шесть недель длился кровавый погром Новгорода, шесть недель опричники резали, топили, бросали в огонь не токмо мужчин, но и стариков, женщин и детей. Шесть недель грабили великий город».
   «Папенька, Иван Грозный был дурной человек? Как же Господь допустил его царем?»
   «Был он тиран, а Господу до земных царств нету дела. Всякая власть – уставление человеческое».
   Но тут уроки исторические заходили уже в ту область, где Нелли не о чем было с отцом беседовать. Как же всякая власть – уставление человеческое? Зачем тогда цари – помазанники Божии? Объяснять это Кирилле Ивановичу не имело смысла. Но вить и со своей стороны он прав – для чего Господу дурной помазанник?
   – Слышь-ко, молодой барин, Тосна! Лучше б здесь ночевать.
   Нелли вздрогнула. Из ноздрей Нарда валил белый пар, а в кустарниках вокруг дороги, словно куски разорванной кисеи, лежали клочья тумана. Серый сумрак ровно окутывал серые крыши строений, начинавших собою незначительное селение.
   – Видно, придется. Теснотища небось в почтовой-то избе!
   – Тут и крестьяне на постой принимают, есть и чистые горницы.
   Чистая горница, впрочем, оказалась чиста только по прозванию. Нелли порадовалась тусклому свету лучины, быть может милосердно укрывающему полчища насекомых. Молодая баба принесла на ужин глиняную миску гречневой каши, но Нелли вовремя вспомнила о Матрениной сдобе. Ватрушки оказались со сладким творогом и малиновым вареньем. Добрая половина их, впрочем, перекочевала со стола Нелли в передник беловолосой девочки лет трех, что, не проронив ни слова, то пряталась за косяком, то высовывалась, наблюдая за Нелли. Но и оставшегося Нелли достало, а другие члены многочисленного семейства, ютящиеся в смежной «черной» половине дома, ее не беспокоили. Соломенный тюфяк был относительно мягок, но, невзирая на усталость, сон Нелли все время прерывался. Два раза за ночь она куталась в плащ и выходила проведать лошадей, а недовольному Роху скормила три яблока. Когда же Нелли удалось наконец забыться под трели сверчка, ей отчего-то приснился Иван Грозный, который, облаченный в красную рубаху палача, рубил топором новгородский колокол. Колокол же был живым и отлитым из чистого золота, с отчеканенным лицом, и глаза его плакали серебряными слезами. За спиною у Ивана Грозного стоял Венедиктов, который держал за спиною еще один острый топор – с обагренным кровью лезвием.

Глава XXXIII

   Одно хорошо в осенних странствиях: путешественнику не грозят комары. Это было первою мыслью Нелли, когда, проснувшись от стука, она обнаружила, что окошко «чистой» горницы, висевшее на ременных петлях, не устояло перед порывом ветра. Сырость пробирала до костей, но зато было светло. Останься окошко затворено, одеваться пришлось бы в темноте: затянутое по-деревенски пузырем, мало солнца могло оно пропустить. Умываньем Нелли решилась пренебречь до ближайшего лесного ручья, а с туалетом кое-как управилась, хотя расчесать и переплести волосы без Катькиной помощи было делом нелегким. Одна прядь в косе получилась куда толще, чем надо, а две другие уж больно тонки. Без зеркала и не разберешь, какова куафюра, но раскладываться неохота. Скорей в путь!
   Емелька заседлал уже сытых лошадей, и Нелли не без довольства увидела, что он не поленился поработать скребницею.
   – Экой, барин, на твоем красавце науз приметный, – сказал он, охлопывая Роха по лоснящемуся крупу. – Не нашей, не русской работы узда. Видал такие, кажись, у башкир, а может статься, и у калмыков.
   Нелли хотела было пояснить, что работа цыганская, но сдержалась и молча запрыгнула в седло.
   И вновь замелькали вдоль обочины полосатые верстовые столбы. Дорога из Санкт-Петербурга (последнее время Нелли стала примечать, что в столице жители произносили через раз то «Петербурх», а то и «Петербург», не то что в провинции, где знали только первое…) в Москву, как сугубо важная, была большею частью вымощена бревнами, и у путников, едущих в экипажах, был вид на редкость жалкий.
   – Ну и разумны же Вы, сударь, что пустились верхом, – окликнул Нелли молодой человек из крытой кареты. – Я-то чаял по лености соспать весь путь, а вместо этого не ласкаюсь доехать с целыми ребрами. Ей-же-ей, будто черт молотил палкою по бокам да по спине! Ох, поясница! – страдалец скорчил гримасу, откидываясь вглубь.
   Нелли рывком послала Нарда и, уж опередив карету, дала волю неприличному смеху.
   Вскоре, однако ж, пришел черед и Нелли позавидовать пострадавшему от тряски. Небо, без того затянутое, после обеда вовсе налилось свинцом, предвещая бурю. Стих ветер, деревья застыли, лишь слабо подрагивая бурыми лохмотьями уцелевшей листвы. В считанные минуты стемнело, словно сделался поздний вечер. Затревожились лошади: Нард тряс головою, Рох заржал.
   – Ну угодили, барин, прямо посередь дороги! – с досадою крикнул Емелька. Нелли с трудом его расслышала – окутавшая все вокруг тишина, казалось, странным образом поглощала звуки.
   Да, куда как хорошо очутиться сейчас в крытом возке, пусть и тряском, но таком уютном, когда струи барабанят по натянутой коже! Нелли спешилась вслед за Емелькой.
   – Вон под тем ясенем переждем!
   Дерево справа от дороги было впрямь подходящим – и развесистое, и не толстое, выскочит из земли, так не раздавит. Вскоре они стояли уже под ненадежным укрытием.
   Тишина сгущалась и звенела. Наконец длинная молонья, словно комета с хвостом, разорвала облака. Загрохотало. Емелька что-то нашептывал себе под нос и истово крестился. Ах, была бы с нею Катя, вместо этого рябого увальня, с ручищами как оглобли! Даже и буря показалась бы веселей.
   Ни капли воды не пролилось еще на землю, но деревья заходили ходуном, и тяжелый плащ Нелли наполнился стремительным ветром, словно парус. Она еле устояла на ногах. Хрустнуло, к ногам упала первая ветка, белесо посверкивая в темноте свежим сломом.
   – Эх, ты!!
   Молодой дубок, шагах в тридцати, словно ожил и начал вылезать из земли, вырывая корни, словно ноги. Нелли глядела на него как завороженная: ей казалось отчего-то, что в жизни не видала она зрелища более захватывающего и прекрасного, чем эта осенняя буря на дороге.
   Необычайно красивы показались ей также заросли барбариса, усыпанные коралловыми бусинами продолговатых ягод.
   Самый треск доносился из сосновой рощицы по другую сторону дороги.
   – Скачет кто-то! Вот полоумные, кто ж в такое ненастье соображения лишился! – изумился Емелька, прислушиваясь.
   Топот приближался, слышный даже сквозь ненастье. Уж можно было различить вдали силуэты всадников, пригнувшиеся к гривам лошадей. Еще немного, и Нелли удивилась – лошади показались ей слишком уж невысоки. Это были лошади, а не пони, но какие странные! Толстоногие, с очень лохматыми и длинными гривами, что так и плясали на ветру. Нарочно, что ли, эта компания подбирала себе одинаковых лошадей? Всадники приближались. Головной из них поднял лицо от конской шеи.
   – В седло! – выкликнула Нелли, суя носок в стремя. Нард даже не взбрыкнул, казалось, понявши ее мысль.
   – Да ты, сударик, белены объелся?! – завопил Емелька.
   – Говорю, в седло!
   Увы! Догадка Нелли оказалась верна: человек с лицом ящерицы успел ее заметить и даже узнать: он кричал что-то, обернувшись, своим спутникам и указывал рукой в сторону ясеня.
   Ах, кабы буря не ломала деревьев! Тогда бы скакать им лесами по бездорожью, вить в лесу так легко затаиться! Но сейчас в лес нельзя никак – эдак можно и лошадей покалечить! Оставалось одно – мчать по дороге вперед погони, чтоб в ближней яме ославить догонявших разбойниками.
   Еще не успев додумать этих мыслей, Нелли взлетела уже на тракт. Наконец хлынул ливень – сперва сплошной стеной, через которую ничего
   нельзя было расслышать и разглядеть, затем хлесткими струями.
   Теперь Нелли видела, что расстояние между ними и преследователями чуть-чуть, да увеличилось. Так-то, ящерицы! Куда вам противу таких коней на своих коротконожках!
   – Слышь, барин! Я вить с тобой от погони утекать не подряжался!
   – Дурья башка, не видишь, это ж грабители! Хотят хороших лошадей отобрать!
   – Эвона что! Так лошади-то твои, не мои!
   – Не трусь ты, оторвемся, лишь бы до места доскакать!
   – Далече будет!
   – Делать нечего!
   Нелли трудно было кричать, скачка отнимала все дыхание. Ей казалось уже, что мокрая тьма доносит свистяще-шипящую речь слуг Венедиктова. Бревна под копытами вдруг кончились: верно мужики растащили для своих нужд. Копыта начали месить грязь: расстояние сократилось.
   Ничего, только не бояться! Топкий участок кончится, но и врагам его по воздуху не перелететь. Это только сейчас так страшно от их приближения!
   – Э, нет, сударик! Коли им лошади нужны, так пускай берут, а с меня взятки гладки! – Емелька на скаку соскочил с седла и, кувырнувшись через голову, скатился в канаву.
   – Ах, ты!..
   Рох, вскинув голову, тревожно заржал, остановясь посреди дороги.
   Нелли в отчаяньи закусила губы. Она успеет оторваться, если помчит дальше одна. Но Рох! Как бросить Роха?! Как посмотрит она в глаза Катьке? Нет, ни за что на свете!
   Ах, лошади, до чего ж вы благородны и чутки и вместе с тем до чего вы глупы! Разве собака осталась бы эдак стоять посреди дороги? Небось сама бы помчалась за хозяином, безо всякой веревки!
   Плача от досады, Нелли соскочила с Нарда и, увязая сапогами, побежала к Роху. Быть может, она еще успеет накинуть его повод на заднюю луку своего седла? Шипящие крики доносились до нее уже не в воображении.
   Шпага, скользнувшая в ее руку, казалась под ливнем искривленной в нескольких местах, словно молонья.
   Враги попрыгали с низких своих лошадок.
   Один из ящериц, верно, выкрикнул какую-то команду остальным, и они пошли на Нелли с трех сторон, парами. В руках их посверкивали ножи, но в блеске узких глаз таилось куда больше угрозы.
   Быть может, Нелли и далеко было до легендарного фехтовальщика, о коем рассказывал Роскоф: стоя под ливнем, он остался сух. Однако и Нелли немало повывихивала кисть, чтобы освоить сей прием. Не так-то легко к ней подойти!
   – Кубла, хурла! – выкрикнул главный. Ящерицы остановились в двух шагах: Нелли видела совсем близко, как стекает вода по их гладким черным волосам. Думают, она станет зря утруждать руку? Нелли застыла с поднятою шпагой. Ящерицы задвигались. Нелли возобновила вращение.
   – Фултык!
   Да на каком же языке они говорят?
   Издали донесся топот. Неужто к ящерицам еще и подмога? Тогда дело вовсе плохо.
   Недоуменно повернувшись назад, один из ящериц со стоном схватился за бок, на коем медленно проступило темное пятно.
   – Так-то тебе! – Нелли отерла лезвие о плащ.
   Наверное, это была не подмога врагу: очень уж обеспокоил ящериц дальний скок. Любой случайный путник, окажись он не трус, был бы куда кстати! Вот уже появилась вдали белая, далеко видная лошадь, над которою стлался черный плащ. Путник был без шапки, светловолос.
   – Ах ты, нелегкая! – гневно воскликнул он, спешиваясь. – Держись, друг мой, сейчас я пробьюсь к тебе!
   Ящерицы разделились: теперь спереди их была Нелли, а проезжий путник – с тылу, и он, вращая шпагою, но не вступая в сериозную схватку, рвался к Нелли.
   Некогда было и разглядеть лица нечаянного помощника, когда он, наконец, оказался рядом. Ящерицы явно не давали о себе забыть.
   – Спиною к спине! – крикнул ей путник.
   Теперь они отражали нападение с двух сторон, что вправду было удобно. Нелли успела заметить две вещи. Первое – на ее компаниона ящерицы наскакивали куда яростнее, верно, им дано было указание захватить Нелли живою, а убить случайного ее защитника они не вменяли себе в большую проблему. Второе, более непонятное – компанион ее, несомненно искусный фехтовальщик, отчего-то все метил врагам по рукам и ногам, хотя раза два ему предоставлялась возможность хорошего смертоносного выпада.
   Некоторое время ни защищавшимся, ни нападавшим было не до разговоров. Минуло около четверти часу, и до слуха Нелли вновь донесся топот, на
   сей раз с другой стороны, от Новгорода, а не к нему. И топот был иной – не карьер, каким примчался недавний ее защитник, а скорая, но без торопливости рысь, которая вдруг сменилась галопом, словно путник увидал вдали драку. Так оно, верно, и было. Что же, и второй проезжий кстати, раз он не трус.
   – Потроха святого Гри! Грабители! – На сей раз Нелли не видела самого всадника, но гневно-веселый его голос прозвучал в ее ушах музыкою. – Я иду, господа!
   О, этот проезжий не церемонился! Едва спрыгнул он с коня, как двое ящериц повалились наземь по обеи стороны. Второй, впрочем, поднялся на ноги и, согнувшись вдвое, поковылял к своей лошади.
   – Кубла-та!
   Нелли щасливо расхохоталась, не справляясь с охватившим ее возбуждением: ящерицы, несомненно, отступали. Вот уже взбираются они на своих малорослых мохнаток, вот поворачивают к Петербурху. Уходят! Последним скакал раненый, а главный успел прихватить повод лошади убитого.
   – А покойничек-разбойничек-то мой, – превесело заявил второй избавитель, касаясь распростертого тела носком сапога. – Экая, однако, страхолюдина.
   – Ваш, сударь, Ваш, кто поспорит. – В голосе первого путника прозвучала улыбка. Он, в свою очередь, задумчиво наклонился над трупом.
   Дождь вдруг кончился, и сквозь тучи проглянуло небо. Странное дело: ночь превратилась в ранний вечер. Трое соратников наконец увидели друг друга.
   – А кто это? – спросила Нелли первого, указывая на тело.
   – Утукки, а может, и асакки, кто его разберет, – спокойно отвечал он. – Не умею ответить тебе точнее, маленькая Нелли.
   – Нелли! Так вот, как тебя звать на самом деле! – воскликнул второй избавитель и тут же, оборотясь к первому, любезно произнес: – Щаслив сделать знакомство, сударь. Филипп Антоныч Росков, французской дворянин.
   – Священник храма Преображения в селе Сабурове Модест. Рад уместному знакомству. Третьего же из нас мы, кажется, знаем оба.

Глава XXXIV

   Нелли подбежала к Роскофу. Тот, не чинясь, поднял ее под мышки, словно малого ребенка, и расцеловал в обе щеки, но тут же отчего-то покраснел.
   – Филипп! – воскликнула Нелли, когда сапоги ее вновь соприкоснулись с землей. – Разве бывают в жизни такие удивительнейшие случайности?
   – Случайностям нету места в нашей жизни, – произнес отец Модест. – Но сама жизнь причудливее всего, что творит воображение самого резвого книгописца.