Страница:
— Мы же ее выключаем, — объясняет Арстан — Когда пропускаем стада. Обезьяны успевают... А потом злятся, что не могут выйти.
— Все-таки жалко ее, — тихо произносит Грицько.
Мне тоже жалко. Я никогда не убивал ничего живого. Кроме комаров на Урале да змей на Огненной Земле, куда летал к родителям. И, наверно, не смог бы я вот так спокойно убить обезьяну, хотя нас и учили в “Малахите” метко стрелять.
Арстан молча поднимается, включает у дверей уличные прожекторы. Вслед за Арстаном мы выходим на широкое крытое крыльцо. Под окном, раскинув по земле лапы, лежит на спине убитая обезьяна — большая, наверно, в человеческий рост. Она покрыта толстой бурой шерстью. Под головой расплывается темное пятно.
Один за другим мы спускаемся по ступенькам с высокого крыльца. Я спускаюсь последним.
И вдруг что-то мохнатое, тяжелое и невыносимо вонючее сваливается на меня сверху, вспарывает когтями рубашку, а затем и кожу на груди, и урчит за ушами, и вонзает мне сзади в шею острые зубы.
“Обезьяна! Вторая обезьяна!” — думаю я сквозь разрывающую тело боль и пытаюсь удержаться на ногах, потому что понимаю: упаду — погибну. Правой рукой шарю по поясу — ищу пистолет. Но натыкаюсь то на маленький, скользкий слип, то на трубку карлара... Где же пистолет?.. Где пистолет, черт возьми?
Крик боли и ужаса против моей воли вырывается из горла. И я вижу, как мелькает в руках у Арстана белый уголок слипа, и после этого вместе со своей дикой болью и страшной тяжестью на спине проваливаюсь в небытие.
8. Доллинги
9. Долгое наше собрание
10. Легенда племени ра
— Все-таки жалко ее, — тихо произносит Грицько.
Мне тоже жалко. Я никогда не убивал ничего живого. Кроме комаров на Урале да змей на Огненной Земле, куда летал к родителям. И, наверно, не смог бы я вот так спокойно убить обезьяну, хотя нас и учили в “Малахите” метко стрелять.
Арстан молча поднимается, включает у дверей уличные прожекторы. Вслед за Арстаном мы выходим на широкое крытое крыльцо. Под окном, раскинув по земле лапы, лежит на спине убитая обезьяна — большая, наверно, в человеческий рост. Она покрыта толстой бурой шерстью. Под головой расплывается темное пятно.
Один за другим мы спускаемся по ступенькам с высокого крыльца. Я спускаюсь последним.
И вдруг что-то мохнатое, тяжелое и невыносимо вонючее сваливается на меня сверху, вспарывает когтями рубашку, а затем и кожу на груди, и урчит за ушами, и вонзает мне сзади в шею острые зубы.
“Обезьяна! Вторая обезьяна!” — думаю я сквозь разрывающую тело боль и пытаюсь удержаться на ногах, потому что понимаю: упаду — погибну. Правой рукой шарю по поясу — ищу пистолет. Но натыкаюсь то на маленький, скользкий слип, то на трубку карлара... Где же пистолет?.. Где пистолет, черт возьми?
Крик боли и ужаса против моей воли вырывается из горла. И я вижу, как мелькает в руках у Арстана белый уголок слипа, и после этого вместе со своей дикой болью и страшной тяжестью на спине проваливаюсь в небытие.
8. Доллинги
Меня привозят в Город через три дня. Я уже могу ходить и медленно глотаю всякую жидкую пищу — как младенца, меня кормят бульонами и кашками, — и медленно выдавливаю из себя самые необходимые слова. Только головы не повернуть — шея и грудь в тугом корсете.
Устраивают меня в стерильно белой двухместной больничной палате. Вторую койку в палате отдают Бируте. Она здесь живет. Прямо сюда приходит после занятий в школе и здесь готовится к урокам, проверяет в тетрадях каракули своих малышей и не позволяет дежурной сестре ничего делать для меня — все делает сама.
А утром, когда Бирута в школе, в палату приходит мама и снимает мой ненавистный корсет, и облучает швы на шее и на груди. Швы зарастают быстро. Мама обещает скоро заменить корсет тугой повязкой.
Когда случилась эта беда на ферме, мама сама хотела оперировать меня. Но ее не пустили. На ферму вылетела Мария Челидзе. Однако, пока она собиралась и летела, операцию провела жена главного полевода, фельдшер Марта Коростецкая. А консультировала ее мама — по видеофону, камера которого была подвешена вертикально, прямо над моей злополучной шеей. И все обошлось идеально — у мамы не могла дрогнуть рука, а Марте не нужно было ломать голову в поисках правильного хода операции.
И даже анестезии не понадобилось. Усыпляющий луч слипа, который направил на обезьяну Арстан, отлично сработал и на меня. После операции я спал больше десяти часов.
По вечерам, после работы, ко мне забегает кто-нибудь из ребят. Но ненадолго. Я догадываюсь: там, в приемной, предупреждают — не задерживайтесь! Зачем? Неужели я такой тяжелобольной?
Видно, надо вести себя бодрее.
Вообще, чертовски обидно болеть, так ничего и не успев сделать на этой планете. Но куда денешься?
Несмотря на боль, которой отдается в горле каждый шаг, начинаю бродить по коридорам, обнаруживаю очень уютный холл со стереоэкраном и балконом-лоджией, изучаю коридорные пульты управления всякой больничной автоматикой. Никогда раньше не доводилось видеть.
А ведь придется еще их ремонтировать! И устанавливать новые.
Впрочем, принципы здесь общие. Разберусь!
На четвертый день неожиданно встречаю в холле Энн Доллинг и удивленно таращу глаза.
— Что с тобой, Энн?
Левая рука ее странно изогнута, толста и явно неподвижна. Видно, под рубашкой — такой же корсет, как и у меня.
— Да вот ранили... — неохотно отвечает она. — Аборигены.
— Когда?
— Позавчера... — Энн морщится, глядит в сторону. — Не расспрашивай, Сандро! Тебе кто-нибудь расскажет... А мне не хочется.
Энн очень бледна, губы ее пылают, темные глаза открыты широко, и, наверно, потому она как-то особенно, необычно красива. Она и всегда была красива. Но раньше это была привычная красота здоровья и радости. А сейчас — тревожащая, хватающая за душу красота, которую иногда могут придать боли и мука. Эта мука — в необычно больших глазах с расширенными, как бы бездонными зрачками, и в непривычно опущенной кудрявой голове, и в неожиданных морщинках на лбу. За двенадцать дней, что я не видел Энн, она словно постарела на двенадцать лет.
— Очень больно? — тихо спрашиваю я.
— Не тут! — Она показывает правой рукой на левую. — Тут больно! — И тычет пальцем в грудь.
— Обидно?
— Страшно, Сандро! Страшно! Майкл убил его! Убил! — вдруг выкрикивает она и убегает от меня в палату.
Вечером я заставляю Бируту рассказать то, что знают уже все земляне.
Позавчера они отправились за травами, Энн и Майкл. Они фармацевты, и им еще очень долго предстоит изучать здешние травы и искать среди них целебные и ядовитые. Работу эту начали трое ребят, прилетевших раньше. Но они не очень много успели — не до того было. И потому лечат здесь в основном привычными земными лекарствами — привезенными и добытыми из нефти. Однако с травами все равно работать надо. И фармацевты обязаны изучать их прежде всего в поле.
Доллинги были очень осторожны в лесу. Они не уходили далеко от биолета, оставленного на обочине дороги, ни на минуту не выключали нашего тягостного спутника ЭМЗа — индивидуальной электромагнитной защиты, хотя поле ЭМЗа и сковывает, замедляет движения. В поле ЭМЗа не побежишь, не прыгнешь. Даже нагибаться приходится медленно, постепенно, как в тяжелом, противометеоритном космическом скафандре. А Доллингам только и приходилось, что нагибаться.
Должно быть, охотники-pa следили за ними долго. Но напали только тогда, когда Доллинги вышли на поляну и были открыты со всех сторон. А ра прятались за деревьями.
Энн и Майкл собирали в лабораторный сэк образцы цветов, когда из-за деревьев полетели стрелы. Доллинги медленно выпрямились. Они не боялись стрел. ЭМЗ надежно защищает от них. Но ведь у ра есть не только луки! А от копьев и палиц ЭМЗ не защищает. От них защищает лишь суперЭМЗ. Но в поле суперЭМЗа человек не может двигаться. И поэтому никто не носит с собой тяжелый и неудобный аккумулятор суперЭМЗа. Лишь геологи по ночам включают его и спят в его поле.
Стрелы не коснулись Доллингов. Ударившись о невидимую стенку, они попадали в траву. И тогда полетели копья. Энн закричала — одно копье разворотило ей левое плечо.
После этого Майкл начал стрелять. Он ничего больше не мог сделать. Ни карлар, ни слип нельзя применять в поле ЭМЗа. Карлар сожжет тебя самого, а слип тебя самого усыпит в этом поле. Лишь пуля пробивает его.
Наверно, Майкл еще и разозлился. Я бы тоже разозлился, конечно, если бы кто-нибудь разворотил плечо моей жене. Он разогнал охотников выстрелами, выключил ЭМЗы и, подхватив Энн на руки, побежал к биолету.
А когда через полчаса дежурный вертолет опустился на этой поляне, за деревьями нашли одного убитого охотника и одного раненого — у него были перебиты ноги, и он истекал кровью.
Раненого, конечно, вылечат. Сейчас он в больнице, где-то рядом со мной, в полной безопасности. Лечить его наверняка станут долго, чтобы он побольше увидел, побольше узнал, побольше понял. Даже если и удерет после этого — будет что рассказать своему племени.
А вот убитого не воскресишь.
— Послезавтра собрание, — говорит Бирута. — Специально для тех, кто прилетел. Пока нас еще не разбросали по материку. Наверно, больше всего будут говорить о Доллингах.
— Я пойду на это собрание, — говорю я.
— Не надо!
— Нет, Рут! Я пойду!
Устраивают меня в стерильно белой двухместной больничной палате. Вторую койку в палате отдают Бируте. Она здесь живет. Прямо сюда приходит после занятий в школе и здесь готовится к урокам, проверяет в тетрадях каракули своих малышей и не позволяет дежурной сестре ничего делать для меня — все делает сама.
А утром, когда Бирута в школе, в палату приходит мама и снимает мой ненавистный корсет, и облучает швы на шее и на груди. Швы зарастают быстро. Мама обещает скоро заменить корсет тугой повязкой.
Когда случилась эта беда на ферме, мама сама хотела оперировать меня. Но ее не пустили. На ферму вылетела Мария Челидзе. Однако, пока она собиралась и летела, операцию провела жена главного полевода, фельдшер Марта Коростецкая. А консультировала ее мама — по видеофону, камера которого была подвешена вертикально, прямо над моей злополучной шеей. И все обошлось идеально — у мамы не могла дрогнуть рука, а Марте не нужно было ломать голову в поисках правильного хода операции.
И даже анестезии не понадобилось. Усыпляющий луч слипа, который направил на обезьяну Арстан, отлично сработал и на меня. После операции я спал больше десяти часов.
По вечерам, после работы, ко мне забегает кто-нибудь из ребят. Но ненадолго. Я догадываюсь: там, в приемной, предупреждают — не задерживайтесь! Зачем? Неужели я такой тяжелобольной?
Видно, надо вести себя бодрее.
Вообще, чертовски обидно болеть, так ничего и не успев сделать на этой планете. Но куда денешься?
Несмотря на боль, которой отдается в горле каждый шаг, начинаю бродить по коридорам, обнаруживаю очень уютный холл со стереоэкраном и балконом-лоджией, изучаю коридорные пульты управления всякой больничной автоматикой. Никогда раньше не доводилось видеть.
А ведь придется еще их ремонтировать! И устанавливать новые.
Впрочем, принципы здесь общие. Разберусь!
На четвертый день неожиданно встречаю в холле Энн Доллинг и удивленно таращу глаза.
— Что с тобой, Энн?
Левая рука ее странно изогнута, толста и явно неподвижна. Видно, под рубашкой — такой же корсет, как и у меня.
— Да вот ранили... — неохотно отвечает она. — Аборигены.
— Когда?
— Позавчера... — Энн морщится, глядит в сторону. — Не расспрашивай, Сандро! Тебе кто-нибудь расскажет... А мне не хочется.
Энн очень бледна, губы ее пылают, темные глаза открыты широко, и, наверно, потому она как-то особенно, необычно красива. Она и всегда была красива. Но раньше это была привычная красота здоровья и радости. А сейчас — тревожащая, хватающая за душу красота, которую иногда могут придать боли и мука. Эта мука — в необычно больших глазах с расширенными, как бы бездонными зрачками, и в непривычно опущенной кудрявой голове, и в неожиданных морщинках на лбу. За двенадцать дней, что я не видел Энн, она словно постарела на двенадцать лет.
— Очень больно? — тихо спрашиваю я.
— Не тут! — Она показывает правой рукой на левую. — Тут больно! — И тычет пальцем в грудь.
— Обидно?
— Страшно, Сандро! Страшно! Майкл убил его! Убил! — вдруг выкрикивает она и убегает от меня в палату.
Вечером я заставляю Бируту рассказать то, что знают уже все земляне.
Позавчера они отправились за травами, Энн и Майкл. Они фармацевты, и им еще очень долго предстоит изучать здешние травы и искать среди них целебные и ядовитые. Работу эту начали трое ребят, прилетевших раньше. Но они не очень много успели — не до того было. И потому лечат здесь в основном привычными земными лекарствами — привезенными и добытыми из нефти. Однако с травами все равно работать надо. И фармацевты обязаны изучать их прежде всего в поле.
Доллинги были очень осторожны в лесу. Они не уходили далеко от биолета, оставленного на обочине дороги, ни на минуту не выключали нашего тягостного спутника ЭМЗа — индивидуальной электромагнитной защиты, хотя поле ЭМЗа и сковывает, замедляет движения. В поле ЭМЗа не побежишь, не прыгнешь. Даже нагибаться приходится медленно, постепенно, как в тяжелом, противометеоритном космическом скафандре. А Доллингам только и приходилось, что нагибаться.
Должно быть, охотники-pa следили за ними долго. Но напали только тогда, когда Доллинги вышли на поляну и были открыты со всех сторон. А ра прятались за деревьями.
Энн и Майкл собирали в лабораторный сэк образцы цветов, когда из-за деревьев полетели стрелы. Доллинги медленно выпрямились. Они не боялись стрел. ЭМЗ надежно защищает от них. Но ведь у ра есть не только луки! А от копьев и палиц ЭМЗ не защищает. От них защищает лишь суперЭМЗ. Но в поле суперЭМЗа человек не может двигаться. И поэтому никто не носит с собой тяжелый и неудобный аккумулятор суперЭМЗа. Лишь геологи по ночам включают его и спят в его поле.
Стрелы не коснулись Доллингов. Ударившись о невидимую стенку, они попадали в траву. И тогда полетели копья. Энн закричала — одно копье разворотило ей левое плечо.
После этого Майкл начал стрелять. Он ничего больше не мог сделать. Ни карлар, ни слип нельзя применять в поле ЭМЗа. Карлар сожжет тебя самого, а слип тебя самого усыпит в этом поле. Лишь пуля пробивает его.
Наверно, Майкл еще и разозлился. Я бы тоже разозлился, конечно, если бы кто-нибудь разворотил плечо моей жене. Он разогнал охотников выстрелами, выключил ЭМЗы и, подхватив Энн на руки, побежал к биолету.
А когда через полчаса дежурный вертолет опустился на этой поляне, за деревьями нашли одного убитого охотника и одного раненого — у него были перебиты ноги, и он истекал кровью.
Раненого, конечно, вылечат. Сейчас он в больнице, где-то рядом со мной, в полной безопасности. Лечить его наверняка станут долго, чтобы он побольше увидел, побольше узнал, побольше понял. Даже если и удерет после этого — будет что рассказать своему племени.
А вот убитого не воскресишь.
— Послезавтра собрание, — говорит Бирута. — Специально для тех, кто прилетел. Пока нас еще не разбросали по материку. Наверно, больше всего будут говорить о Доллингах.
— Я пойду на это собрание, — говорю я.
— Не надо!
— Нет, Рут! Я пойду!
9. Долгое наше собрание
Мы сидим в физкультурном зале школы — самом большом помещении на Рите. Вокруг овального стола плотными рядами стоят стулья. Шестьсот человек сидят здесь. Тесно в зале.
Меня пристроили в углу, в кресле, которое стоит на сложенных матах. В другом углу, в таком же кресле, сидит Энн. И больше нет кресел в зале. Потому что они занимают слишком много места. Кресла — только для больных.
За столом Тушин и командиры нашего корабля — Федор Красный и Пьер Эрвин.
— Мне хочется задать вам всем один вопрос, — говорит Тушин, и в зале становится очень тихо. — Хочется, чтобы мы сегодня сообща подумали — и серьезно подумали! — зачем мы пришли на эту землю? Ясен вопрос?
— Ясен! — кричат из зала.
— Я не хочу вам ничего объяснять, ребята. Вы грамотные. Вас просеивали через очень мелкое сито. Отбирали лучших. Зачем же объяснять элементарные вещи? Мне хочется вас послушать. Ясно?
— Ясно! — снова кричат из зала.
— Вот и давайте. Кто первый?
Все молчат. Никто не хочет быть первым.
— Может, мы зря собрались? — спрашивает Тушин. — Может, вы не хотите говорить на эту тему?
— Наверно, я должен начать! — В углу, возле кресла Энн, поднимается тонкий, подтянутый и очень бледный Майкл. — Михаил Тушин прав — нам ничего не надо объяснять. Все всё понимают. Я знаю, что виноват — и перед племенем ра, и перед человечеством Риты, и перед своими товарищами. Я готов к любому наказанию. Но прежде чем выслушать его, должен сказать — я не мстил, только защищал свою жену и себя. Когда они побежали — я не сделал ни одного выстрела. И еще хочу спросить: что же нам делать, когда убивают наших жен? Неужели мы не имеем права на защиту?
Майкл садится, и тут же в центре зала, почти возле стола, поднимается длинная, худощавая фигура Бруно Монтелло.
— Надо говорить прямо! — резко произносит он. — У нас очень несовершенные средства защиты. У нас нет мгновенно действующих слипов. Наши слипы медлительны и хороши только тогда, когда ты первым увидел противника. А если он тебя увидел первым — слип уже не спасет. Наши карлары нередко отказывают. И вообще они удобны лишь для фланговой защиты. А когда оружие летит прямо на тебя — карлар не поможет. Наши ЭМЗы не столько защищают нас, сколько мешают нам защищаться. Наверно, на Земле поторопились отправлять экспедиции на Риту. Вначале надо было создать более эффективные средства индивидуальной защиты. Насколько я знаю, здесь, на Рите, никто пока не совершенствует эти средства. И, видно, не скоро мы сможем их усовершенствовать. Нет еще специальных лабораторий. А жить надо. И не в тех условиях, к которым мы готовились, но в тех, которые сложились. На Земле нам внушали, что мы будем жить далеко от диких племен и навещать их, когда сами захотим. А мы живем с ними бок о бок, и они навещают нас, когда захотят. Но если уж так получилось, — мы не должны позволять, чтобы нас убивали, как кроликов. Я, например, не позволю этого! Буду защищаться! И защищать свою жену! И своих товарищей! И мне кажется, Доллинг сделал единственно возможное. Нам не за что наказывать его.
— Ты защищаешь право на убийство! — раздается недалеко от меня звонкий Женькин голос. Женька Верхов поднимается со своего места — плотный, большой, широкий, с горящими темными глазами. — Кто скажет, кого убил Доллинг? — громко спрашивает Женька. — Может, от его пули погиб пращур ритянского ученого! Если, защищаясь, мы начнем убивать — тогда лучше бы нам не приходить на эту планету! Убийства надо прекратить! Мне кажется, сегодня же можно принять самый беспощадный закон: за убийство туземца — смерть! Или, в крайнем случае, высылка на четверть века к черту на кулички! На какой-нибудь дальний континент... Правильно я говорю?
— Нет! — кричит Бруно Монтелло. — Ты говоришь так, будто мы сознательные убийцы! Ты оскорбляешь нас! Мы только защищаемся — не больше! И если будут целить в мою жену — я все равно выстрелю! При любом законе! Будут целить в твою — тоже выстрелю! Будут целить в тебя самого — тоже выстрелю!
— Не надо подставлять себя под стрелы! — Женька как бы отбрасывает от себя рукой довод Бруно. — В нас стреляют потому, что мы неосторожны. Разве туземцы нападают, когда нас много? Разве они нападают, когда кругом машины? Не надо ставить себя в такое положение, чтоб на нас можно было напасть!
— Слова, слова! — громко говорит Бирута. — На словах все легко! А если мне понадобится гербарий для школы? Прикажешь брать с собой в лес десяток мужчин? Кто же тогда будет работать?
Но Женьку не так-то просто сбить. Он широко, почти добродушно улыбается и по-прежнему горячо, возражает:
— На меня напали так, будто я туземец и хочу гибели инопланетного племени. А ведь мы здесь на равных. И моя жена тоже дорога мне. Нельзя ставить вопрос так: или мы убиваем, или нас убивают. Давайте искать третий выход!
— Вот это правильно! — поддерживает Тушин.
— И давайте подумаем о наказании, — продолжает Женька. — Я никому не навязываю свое предложение, но хочу, чтобы его обсудили. И при обсуждении надо учесть вот что. Если здесь, в зале, мы все на равных, то на планете мы не на равных. Мы понимаем, что делаем, а туземцы не понимают. И это не их вина. И нельзя так жестоко наказывать их за это непонимание.
— Мы просто слишком рано прилетели! — выкрикивает Марат Амиров.
— Здесь еще долго было бы слишком рано! — возражает Женька. — Точнее сказать, нам просто не повезло. Все ли слышали уже легенду племени ра?
— Нет! — кричат из зала. — Не слыхали!
— Не будем рассказывать легенды! — За столом поднимается мускулистый, атлетически сложенный Федор Красный. Длинное смуглое лицо его, с прямым, без горбинки, носом, очень строго. — Если нужно, — продолжает Федор, — мы передадим эту легенду по радио. Сегодня, завтра, послезавтра... Трижды, четырежды... Все услышат. А сейчас давайте о деле. Нам дорогу время!
Женька садится. Он и так говорил очень долго — дольше других. Но сказал кое-что толковое. Видно, анабиоз благотворно подействовал на него. Может, анабиоз вообще способен изменить характер? Медики еще не додумались исследовать это. А может стоит исследовать? До чего здорово! Обнаружился подлец — в анабиоз его! Лет на двадцать. Глядишь — проснется порядочным] человеком.
Пожалуй, надо будет поговорить с мама...
Я улыбаюсь своим мыслям, а в зале кипят страсти. Кто-то предлагает замирить племя ра экономикой — спускать им с дирижабля каждый день по корове. А после нападений на нас — неделю не спускать ничего. Авось поймут...
Тушин за столом усмехается и коротко возражает:
— Подумайте, хватит ли коров. И что тогда будете есть сами...
Худенькая Аня, жена Али, предлагает изловить вождя ра, закрепить на нем приемник мыслей и через него обращаться к племени.
— Зачем? — кричат ей. — С ними разговаривают по радио. На их языке. Не помогает!
Тогда Аня уже среди всеобщего гама предлагает создать; электромагнитную стенку, которая прошла бы через весь материк и отделила нашу территорию от территории ра.
— Пусть учатся жить с нами на одной земле! — звонко возражает Розита Гальдос.
— Это мы должны учиться жить с ними на одной земле! — подает голос Грицько Доленко. — Здесь их земля, а не наша!
— Теперь она наша! — громко говорит Али и поднимается. —: Наша! — с нажимом повторяет он, и почему-то нажим действует на всех успокаивающе — ряды стихают. — У нас нет теперь другой земли, — продолжает Али. — Нам некуда уходить. И не надо чувствовать себя здесь гостями. Но и не надо ходить по этой земле так беззаботно, как будто вы на даче возле Дамаска. Почему охотник может нас заметить первым, а мы его — не можем? Мы слишком привыкли к безопасности. А теперь надо привыкать к опасности. Безопасности в наш век здесь уже не будет. Давайте вспомним известные всей Земле стереоленты наших астронавтов. Тех, кто открывал Риту. Почти везде они первыми видели туземцев. Были осторожны и потому могли наблюдать. В их руках несовершенный, устаревший тепловой луч был мощным оружием защиты. А мы даже мгновенным карларом почти не пользуемся. Идем по лесу, как в аллее в “Малахите”. Даже песни поем! Нас можно обнаружить за километр. Поэтому плохи наши слипы. Мы просто не научились ими пользоваться. Вот если будет суровый закон — научимся. И осторожности научимся, и слипами научимся пользоваться — всему научимся! Пистолеты должны бить только по животным, по орлам, по змеям, черт возьми! Но не по людям! В конце концов ра поймут это. Человек должен понять. Если мы не будем их убивать — когда-нибудь они станут нашими друзьями. Если будем убивать — никогда не станут!
Али садится, и многие в зале аплодируют ему. И я пробую аплодировать ему. Но мне еще больно, и я опускаю руки. Конечно, Али прав! Конечно, мы летели сюда не для того, чтобы убивать! Наверно, и я сказал бы что-нибудь в этом роде, если бы только мог громко говорить.
Ребята еще долго спорят и кричат. Очень долго. Впервые в жизни я вижу такое долгое, бесконечно долгое собрание. Нас знакомят на нем с размещением новых заводов. Нам показывают стереоэффектом геологический разрез северных зон материка. В зале, на уровне наших глаз, тяжко вздыхает жирная нефть, тускло темнеют мрачные железняки, сверкают золотыми бликами гигантские кристаллы пирита. Мы вместе ищем, чем можно было бы уже сейчас помогать племени ра. И думаем, как бы организовать изучение других племен соседних материков.
У нас удивительно интересное собрание. И хотя все мы, несмотря на перерывы, порядком устали, никто не торопится, никто не жалуется на то, что собрание затянулось.
А затем мы выбираем своих представителей в Совет. Женька поднимается первым и предлагает Бруно Монтелло. Это, конечно, очень благородно с Женькиной стороны — предложить главного своего оппонента. Я не ожидал от Женьки такого.
Видно, не я один оценил Женькино благородство: вот уже в дальнем углу кто-то называет Женькину фамилию.
Четыре человека будут представлять нас в Совете. По традиции — два командира корабля и двое ребят. Мы голосуем за них. И я голосую за Женьку. Зачем помнить старое? Мы на новой планете, и все здесь надо начинать по-новому.
И еще мы голосуем за первый, особый ритянский закон. На Земле уже давно нет таких законов. Там они не нужны, потому что два с лишним века люди на Земле не убивают друг друга. А здесь, видно, пока надо. Мы решаем, что землянин, убивший жителя Риты, должен на пятнадцать лет уйти в изгнание, на другой материк, к диким племенам. Пусть живет среди них, и учит их добру, и просвещает их, и так искупает свою вину перед человечеством Риты.
Мы называем этот закон “законом о богах”. Потому что тот, кто уйдет в изгнание, должен стать богом для диких племен. Иначе ему не выжить.
Отныне, с сегодняшнего дня, закон станет обязательным для нас, вновь прибывших. А если примут старожилы, одобрит Совет, — станет законом для всех землян на Рите. Но, конечно, он не коснется Доллинга. Потому что закон не имеет обратной силы. Мы дружно голосуем за этот суровый закон — и Али, и Майкл Доллинг, и я. Только Бруно и Изольда Монтелло голосуют против. Они считают, что этот закон не нужен, что он оскорбителен для нас.
Но я уверен: они не правы. Мне очень жалко темных, диких и несчастных охотников-pa, которые не ведают, что творят. Я знаю их легенду. Мне рассказала ее на ферме сама Ра — терпеливая, добрая, заботливая Ра, которая в первые дни после операции была моей нянькой, возилась со мной, как с маленьким.
Конечно, то же самое могла сделать и Бирута. Но ей не сказали о моей беде в первые часы — боялись ее волновать, ждали исхода операции и моего пробуждения. А потом я уже сам — знаками и неловкими каракулями — просил ничего не говорить Бируте. Не хотел, чтобы она видела меня беспомощным. Может, это и глупо, но мне было бы стыдно перед ней за свою беспомощность.
Потом Бирута укоряла меня и даже плакала от обиды.
Но все равно я ни о чем не жалею. Все получилось правильно.
И, может, без этого я не узнал бы, не понял Ра и не так воспринял бы легенду ее несчастного племени.
Меня пристроили в углу, в кресле, которое стоит на сложенных матах. В другом углу, в таком же кресле, сидит Энн. И больше нет кресел в зале. Потому что они занимают слишком много места. Кресла — только для больных.
За столом Тушин и командиры нашего корабля — Федор Красный и Пьер Эрвин.
— Мне хочется задать вам всем один вопрос, — говорит Тушин, и в зале становится очень тихо. — Хочется, чтобы мы сегодня сообща подумали — и серьезно подумали! — зачем мы пришли на эту землю? Ясен вопрос?
— Ясен! — кричат из зала.
— Я не хочу вам ничего объяснять, ребята. Вы грамотные. Вас просеивали через очень мелкое сито. Отбирали лучших. Зачем же объяснять элементарные вещи? Мне хочется вас послушать. Ясно?
— Ясно! — снова кричат из зала.
— Вот и давайте. Кто первый?
Все молчат. Никто не хочет быть первым.
— Может, мы зря собрались? — спрашивает Тушин. — Может, вы не хотите говорить на эту тему?
— Наверно, я должен начать! — В углу, возле кресла Энн, поднимается тонкий, подтянутый и очень бледный Майкл. — Михаил Тушин прав — нам ничего не надо объяснять. Все всё понимают. Я знаю, что виноват — и перед племенем ра, и перед человечеством Риты, и перед своими товарищами. Я готов к любому наказанию. Но прежде чем выслушать его, должен сказать — я не мстил, только защищал свою жену и себя. Когда они побежали — я не сделал ни одного выстрела. И еще хочу спросить: что же нам делать, когда убивают наших жен? Неужели мы не имеем права на защиту?
Майкл садится, и тут же в центре зала, почти возле стола, поднимается длинная, худощавая фигура Бруно Монтелло.
— Надо говорить прямо! — резко произносит он. — У нас очень несовершенные средства защиты. У нас нет мгновенно действующих слипов. Наши слипы медлительны и хороши только тогда, когда ты первым увидел противника. А если он тебя увидел первым — слип уже не спасет. Наши карлары нередко отказывают. И вообще они удобны лишь для фланговой защиты. А когда оружие летит прямо на тебя — карлар не поможет. Наши ЭМЗы не столько защищают нас, сколько мешают нам защищаться. Наверно, на Земле поторопились отправлять экспедиции на Риту. Вначале надо было создать более эффективные средства индивидуальной защиты. Насколько я знаю, здесь, на Рите, никто пока не совершенствует эти средства. И, видно, не скоро мы сможем их усовершенствовать. Нет еще специальных лабораторий. А жить надо. И не в тех условиях, к которым мы готовились, но в тех, которые сложились. На Земле нам внушали, что мы будем жить далеко от диких племен и навещать их, когда сами захотим. А мы живем с ними бок о бок, и они навещают нас, когда захотят. Но если уж так получилось, — мы не должны позволять, чтобы нас убивали, как кроликов. Я, например, не позволю этого! Буду защищаться! И защищать свою жену! И своих товарищей! И мне кажется, Доллинг сделал единственно возможное. Нам не за что наказывать его.
— Ты защищаешь право на убийство! — раздается недалеко от меня звонкий Женькин голос. Женька Верхов поднимается со своего места — плотный, большой, широкий, с горящими темными глазами. — Кто скажет, кого убил Доллинг? — громко спрашивает Женька. — Может, от его пули погиб пращур ритянского ученого! Если, защищаясь, мы начнем убивать — тогда лучше бы нам не приходить на эту планету! Убийства надо прекратить! Мне кажется, сегодня же можно принять самый беспощадный закон: за убийство туземца — смерть! Или, в крайнем случае, высылка на четверть века к черту на кулички! На какой-нибудь дальний континент... Правильно я говорю?
— Нет! — кричит Бруно Монтелло. — Ты говоришь так, будто мы сознательные убийцы! Ты оскорбляешь нас! Мы только защищаемся — не больше! И если будут целить в мою жену — я все равно выстрелю! При любом законе! Будут целить в твою — тоже выстрелю! Будут целить в тебя самого — тоже выстрелю!
— Не надо подставлять себя под стрелы! — Женька как бы отбрасывает от себя рукой довод Бруно. — В нас стреляют потому, что мы неосторожны. Разве туземцы нападают, когда нас много? Разве они нападают, когда кругом машины? Не надо ставить себя в такое положение, чтоб на нас можно было напасть!
— Слова, слова! — громко говорит Бирута. — На словах все легко! А если мне понадобится гербарий для школы? Прикажешь брать с собой в лес десяток мужчин? Кто же тогда будет работать?
Но Женьку не так-то просто сбить. Он широко, почти добродушно улыбается и по-прежнему горячо, возражает:
— На меня напали так, будто я туземец и хочу гибели инопланетного племени. А ведь мы здесь на равных. И моя жена тоже дорога мне. Нельзя ставить вопрос так: или мы убиваем, или нас убивают. Давайте искать третий выход!
— Вот это правильно! — поддерживает Тушин.
— И давайте подумаем о наказании, — продолжает Женька. — Я никому не навязываю свое предложение, но хочу, чтобы его обсудили. И при обсуждении надо учесть вот что. Если здесь, в зале, мы все на равных, то на планете мы не на равных. Мы понимаем, что делаем, а туземцы не понимают. И это не их вина. И нельзя так жестоко наказывать их за это непонимание.
— Мы просто слишком рано прилетели! — выкрикивает Марат Амиров.
— Здесь еще долго было бы слишком рано! — возражает Женька. — Точнее сказать, нам просто не повезло. Все ли слышали уже легенду племени ра?
— Нет! — кричат из зала. — Не слыхали!
— Не будем рассказывать легенды! — За столом поднимается мускулистый, атлетически сложенный Федор Красный. Длинное смуглое лицо его, с прямым, без горбинки, носом, очень строго. — Если нужно, — продолжает Федор, — мы передадим эту легенду по радио. Сегодня, завтра, послезавтра... Трижды, четырежды... Все услышат. А сейчас давайте о деле. Нам дорогу время!
Женька садится. Он и так говорил очень долго — дольше других. Но сказал кое-что толковое. Видно, анабиоз благотворно подействовал на него. Может, анабиоз вообще способен изменить характер? Медики еще не додумались исследовать это. А может стоит исследовать? До чего здорово! Обнаружился подлец — в анабиоз его! Лет на двадцать. Глядишь — проснется порядочным] человеком.
Пожалуй, надо будет поговорить с мама...
Я улыбаюсь своим мыслям, а в зале кипят страсти. Кто-то предлагает замирить племя ра экономикой — спускать им с дирижабля каждый день по корове. А после нападений на нас — неделю не спускать ничего. Авось поймут...
Тушин за столом усмехается и коротко возражает:
— Подумайте, хватит ли коров. И что тогда будете есть сами...
Худенькая Аня, жена Али, предлагает изловить вождя ра, закрепить на нем приемник мыслей и через него обращаться к племени.
— Зачем? — кричат ей. — С ними разговаривают по радио. На их языке. Не помогает!
Тогда Аня уже среди всеобщего гама предлагает создать; электромагнитную стенку, которая прошла бы через весь материк и отделила нашу территорию от территории ра.
— Пусть учатся жить с нами на одной земле! — звонко возражает Розита Гальдос.
— Это мы должны учиться жить с ними на одной земле! — подает голос Грицько Доленко. — Здесь их земля, а не наша!
— Теперь она наша! — громко говорит Али и поднимается. —: Наша! — с нажимом повторяет он, и почему-то нажим действует на всех успокаивающе — ряды стихают. — У нас нет теперь другой земли, — продолжает Али. — Нам некуда уходить. И не надо чувствовать себя здесь гостями. Но и не надо ходить по этой земле так беззаботно, как будто вы на даче возле Дамаска. Почему охотник может нас заметить первым, а мы его — не можем? Мы слишком привыкли к безопасности. А теперь надо привыкать к опасности. Безопасности в наш век здесь уже не будет. Давайте вспомним известные всей Земле стереоленты наших астронавтов. Тех, кто открывал Риту. Почти везде они первыми видели туземцев. Были осторожны и потому могли наблюдать. В их руках несовершенный, устаревший тепловой луч был мощным оружием защиты. А мы даже мгновенным карларом почти не пользуемся. Идем по лесу, как в аллее в “Малахите”. Даже песни поем! Нас можно обнаружить за километр. Поэтому плохи наши слипы. Мы просто не научились ими пользоваться. Вот если будет суровый закон — научимся. И осторожности научимся, и слипами научимся пользоваться — всему научимся! Пистолеты должны бить только по животным, по орлам, по змеям, черт возьми! Но не по людям! В конце концов ра поймут это. Человек должен понять. Если мы не будем их убивать — когда-нибудь они станут нашими друзьями. Если будем убивать — никогда не станут!
Али садится, и многие в зале аплодируют ему. И я пробую аплодировать ему. Но мне еще больно, и я опускаю руки. Конечно, Али прав! Конечно, мы летели сюда не для того, чтобы убивать! Наверно, и я сказал бы что-нибудь в этом роде, если бы только мог громко говорить.
Ребята еще долго спорят и кричат. Очень долго. Впервые в жизни я вижу такое долгое, бесконечно долгое собрание. Нас знакомят на нем с размещением новых заводов. Нам показывают стереоэффектом геологический разрез северных зон материка. В зале, на уровне наших глаз, тяжко вздыхает жирная нефть, тускло темнеют мрачные железняки, сверкают золотыми бликами гигантские кристаллы пирита. Мы вместе ищем, чем можно было бы уже сейчас помогать племени ра. И думаем, как бы организовать изучение других племен соседних материков.
У нас удивительно интересное собрание. И хотя все мы, несмотря на перерывы, порядком устали, никто не торопится, никто не жалуется на то, что собрание затянулось.
А затем мы выбираем своих представителей в Совет. Женька поднимается первым и предлагает Бруно Монтелло. Это, конечно, очень благородно с Женькиной стороны — предложить главного своего оппонента. Я не ожидал от Женьки такого.
Видно, не я один оценил Женькино благородство: вот уже в дальнем углу кто-то называет Женькину фамилию.
Четыре человека будут представлять нас в Совете. По традиции — два командира корабля и двое ребят. Мы голосуем за них. И я голосую за Женьку. Зачем помнить старое? Мы на новой планете, и все здесь надо начинать по-новому.
И еще мы голосуем за первый, особый ритянский закон. На Земле уже давно нет таких законов. Там они не нужны, потому что два с лишним века люди на Земле не убивают друг друга. А здесь, видно, пока надо. Мы решаем, что землянин, убивший жителя Риты, должен на пятнадцать лет уйти в изгнание, на другой материк, к диким племенам. Пусть живет среди них, и учит их добру, и просвещает их, и так искупает свою вину перед человечеством Риты.
Мы называем этот закон “законом о богах”. Потому что тот, кто уйдет в изгнание, должен стать богом для диких племен. Иначе ему не выжить.
Отныне, с сегодняшнего дня, закон станет обязательным для нас, вновь прибывших. А если примут старожилы, одобрит Совет, — станет законом для всех землян на Рите. Но, конечно, он не коснется Доллинга. Потому что закон не имеет обратной силы. Мы дружно голосуем за этот суровый закон — и Али, и Майкл Доллинг, и я. Только Бруно и Изольда Монтелло голосуют против. Они считают, что этот закон не нужен, что он оскорбителен для нас.
Но я уверен: они не правы. Мне очень жалко темных, диких и несчастных охотников-pa, которые не ведают, что творят. Я знаю их легенду. Мне рассказала ее на ферме сама Ра — терпеливая, добрая, заботливая Ра, которая в первые дни после операции была моей нянькой, возилась со мной, как с маленьким.
Конечно, то же самое могла сделать и Бирута. Но ей не сказали о моей беде в первые часы — боялись ее волновать, ждали исхода операции и моего пробуждения. А потом я уже сам — знаками и неловкими каракулями — просил ничего не говорить Бируте. Не хотел, чтобы она видела меня беспомощным. Может, это и глупо, но мне было бы стыдно перед ней за свою беспомощность.
Потом Бирута укоряла меня и даже плакала от обиды.
Но все равно я ни о чем не жалею. Все получилось правильно.
И, может, без этого я не узнал бы, не понял Ра и не так воспринял бы легенду ее несчастного племени.
10. Легенда племени ра
Когда-то давно — давно, в невероятно далекие времена, большое и сильное племя жило на просторной жаркой земле посреди моря. Она находилась так далеко от всех остальных земель, что ра даже не знали, есть ли вообще какая-нибудь жизнь за морем. Они считали себя единственными на свете.
На земле было много деревьев, которые давали любую пищу. И хватало ручьев с чистой, прохладной водой. Но водилось и немало зверей, особенно сильных и хитрых обезьян. Поэтому у, ра тогда уже имелись копья, тяжелые дубины, отравленные стрелы.
Ра не только охотились. Они еще сажали деревья, дающие пищу, и оберегали посадки от свирепых обезьяньих стай.
Однажды возле селения прямо с неба медленно опустился большой белый шар. Из него вышли трое в блестящих белых одеждах. Это были первые люди другого племени, которых увидели ра.
Чужие люди без луков, копий и дубин долго ходили по селению. Ра считали их безоружными и поэтому не, тронули.
Затем люди в серебристых одеждах подошли к вождю племени и заговорили с ним. И он понимал их, хотя они не раскрывали рта, не произносили никаких звуков.
Гости дали понять, что прилетели с очень большой, далекой и богатой земли, где много таких же странных людей. Они хотели бы показать свою землю кому-нибудь из племени ра. Для этого им надо взять с собой мальчика и девочку, потому что их земля очень далеко, и, пока дети долетят туда, они станут взрослыми. А когда вернутся в свое селение, чтобы рассказать о путешествии, — будут уже стариками и привезут с собой своих внуков.
Вождь племени отвечал гостям на своем языке и открывал рот, когда говорил, но пришельцы в блестящих белых одеждах все равно понимали его.
Вождь сказал, что племя ра довольно своей землей и не интересуется другими землями. Может, какие-то другие земли и существуют — раз существуют другие люди, но племени ра это не касается. И поэтому оно не хочет отпускать своих детей в столь далекое и, наверно, опасное путешествие.
Пришельцы рассмеялись и сказали вождю, что им не требуется его разрешения. Они и сами могут взять то, что им нужно.
Двое пришельцев тут же подхватили на руки мальчика и девочку, выдернув их из кучи голеньких детей, стоявших поблизости. Третий пришелец взял за руку красивую девушку и потянул ее к шару. Вместе со всей добычей пришельцы стали медленно, ничего не боясь, выходить из селения.
Вслед им полетели стрелы и копья. Но они отскакивали от блестящей белой одежды. Ни одна стрела, ни одно копье не причинили вреда пришельцам.
Тогда самые меткие охотники обогнали непрошеных гостей и встретили их возле белого шара. Отравленные стрелы полетели в глаза двум пришельцам, которые уносили детей. Третий, который вел девушку, успел спрятать за нее свою голову. Отравленная стрела попала девушке в грудь.
Двое пришельцев упали, выронив детей. Третий, прикрываясь умирающей от яда девушкой, добрался до своего шара. Оттуда он вышел уже неуязвимым для стрел. Его голова была спрятана в прозрачный маленький шар, от которого стрелы отскакивали так же, как от блестящей одежды пришельцев.
Втащив двух своих умирающих спутников в шар, третий пришелец тоже исчез в нем, и вскоре шар поднялся и скрылся из глаз.
В этот день в селении ра был праздник — пели песни и плясали, благодарили богов за победу над пришельцами.
А на следующий день с неба спустился очень большой белый шар — намного больше того, который спускался накануне. Из этого большого шара вышло много пришельцев в блестящих белых одеждах. И у всех пришельцев головы были спрятаны в маленькие прозрачные шары. Этим пришельцам были не опасны ни стрелы, ни копья, которыми встретили их лучшие охотники племени.
Пришельцы сразу пережгли пополам всех охотников, которые ждали их. Потом пошли в селение, отобрали столько юношей, сколько пальцев на двух руках, и еще столько же девушек, захватили с собой мальчика и девочку и затолкали всех в свой большой белый шар. После этого пришельцы сами вошли в шар. Изнутри он был прозрачен, как чистая вода.
Юноши и девушки ра видели, как шар вместе с ними поднялся очень высоко в небо. И их родная земля, окруженная морем, стала казаться сверху совсем маленькой — ее можно было закрыть ладонью.
И тут, высоко в небе, пришельцы, так же не раскрывая ртов, сказали юношам и девушкам ра:
— Смотрите на свою землю! Прощайтесь с ней навсегда! За то, что ваши люди убили наших, мы сейчас сожжем весь ваш остров вместе с людьми, деревьями и животными. И на вашей земле никогда нельзя будет жить, потому что она будет покрыта вечным ядом. Кто вернется сюда — тот умрет. Этот ядовитый остров будет всегда напоминать жителям вашей земли о том, что нельзя убивать пришельцев с неба.
И на самом деле, над землей ра вскоре поднялись громадное пламя и дым и закрыли землю. А потом шар улетел дальше в небо, и высокий столб черного дыма пропал из глаз.
Юношей и девушек пришельцы выпустили из своего шара на другой земле, очень большой и более холодной.
Перед тем, как они вышли из шара, им сказали:
— Живите здесь! И передайте всем, кого увидите, чтоб не трогали людей, пришедших с неба. И завещайте это своим потомкам. А мы еще вернемся к вашим внукам и будем жить рядом с ними, потому что нам здесь понравилось.
Пришельцы вошли в шар и улетели в небо. Мальчика и девочку племени ра они увезли с собой.
Юноши и девушки ра оказались на чужой стороне безоружными и беззащитными. Они спрятались в лесу и жили, как дикие звери, пока не изготовили себе дубины, копья, луки и стрелы, пока после сильной грозы не добыли огонь.
На земле было много деревьев, которые давали любую пищу. И хватало ручьев с чистой, прохладной водой. Но водилось и немало зверей, особенно сильных и хитрых обезьян. Поэтому у, ра тогда уже имелись копья, тяжелые дубины, отравленные стрелы.
Ра не только охотились. Они еще сажали деревья, дающие пищу, и оберегали посадки от свирепых обезьяньих стай.
Однажды возле селения прямо с неба медленно опустился большой белый шар. Из него вышли трое в блестящих белых одеждах. Это были первые люди другого племени, которых увидели ра.
Чужие люди без луков, копий и дубин долго ходили по селению. Ра считали их безоружными и поэтому не, тронули.
Затем люди в серебристых одеждах подошли к вождю племени и заговорили с ним. И он понимал их, хотя они не раскрывали рта, не произносили никаких звуков.
Гости дали понять, что прилетели с очень большой, далекой и богатой земли, где много таких же странных людей. Они хотели бы показать свою землю кому-нибудь из племени ра. Для этого им надо взять с собой мальчика и девочку, потому что их земля очень далеко, и, пока дети долетят туда, они станут взрослыми. А когда вернутся в свое селение, чтобы рассказать о путешествии, — будут уже стариками и привезут с собой своих внуков.
Вождь племени отвечал гостям на своем языке и открывал рот, когда говорил, но пришельцы в блестящих белых одеждах все равно понимали его.
Вождь сказал, что племя ра довольно своей землей и не интересуется другими землями. Может, какие-то другие земли и существуют — раз существуют другие люди, но племени ра это не касается. И поэтому оно не хочет отпускать своих детей в столь далекое и, наверно, опасное путешествие.
Пришельцы рассмеялись и сказали вождю, что им не требуется его разрешения. Они и сами могут взять то, что им нужно.
Двое пришельцев тут же подхватили на руки мальчика и девочку, выдернув их из кучи голеньких детей, стоявших поблизости. Третий пришелец взял за руку красивую девушку и потянул ее к шару. Вместе со всей добычей пришельцы стали медленно, ничего не боясь, выходить из селения.
Вслед им полетели стрелы и копья. Но они отскакивали от блестящей белой одежды. Ни одна стрела, ни одно копье не причинили вреда пришельцам.
Тогда самые меткие охотники обогнали непрошеных гостей и встретили их возле белого шара. Отравленные стрелы полетели в глаза двум пришельцам, которые уносили детей. Третий, который вел девушку, успел спрятать за нее свою голову. Отравленная стрела попала девушке в грудь.
Двое пришельцев упали, выронив детей. Третий, прикрываясь умирающей от яда девушкой, добрался до своего шара. Оттуда он вышел уже неуязвимым для стрел. Его голова была спрятана в прозрачный маленький шар, от которого стрелы отскакивали так же, как от блестящей одежды пришельцев.
Втащив двух своих умирающих спутников в шар, третий пришелец тоже исчез в нем, и вскоре шар поднялся и скрылся из глаз.
В этот день в селении ра был праздник — пели песни и плясали, благодарили богов за победу над пришельцами.
А на следующий день с неба спустился очень большой белый шар — намного больше того, который спускался накануне. Из этого большого шара вышло много пришельцев в блестящих белых одеждах. И у всех пришельцев головы были спрятаны в маленькие прозрачные шары. Этим пришельцам были не опасны ни стрелы, ни копья, которыми встретили их лучшие охотники племени.
Пришельцы сразу пережгли пополам всех охотников, которые ждали их. Потом пошли в селение, отобрали столько юношей, сколько пальцев на двух руках, и еще столько же девушек, захватили с собой мальчика и девочку и затолкали всех в свой большой белый шар. После этого пришельцы сами вошли в шар. Изнутри он был прозрачен, как чистая вода.
Юноши и девушки ра видели, как шар вместе с ними поднялся очень высоко в небо. И их родная земля, окруженная морем, стала казаться сверху совсем маленькой — ее можно было закрыть ладонью.
И тут, высоко в небе, пришельцы, так же не раскрывая ртов, сказали юношам и девушкам ра:
— Смотрите на свою землю! Прощайтесь с ней навсегда! За то, что ваши люди убили наших, мы сейчас сожжем весь ваш остров вместе с людьми, деревьями и животными. И на вашей земле никогда нельзя будет жить, потому что она будет покрыта вечным ядом. Кто вернется сюда — тот умрет. Этот ядовитый остров будет всегда напоминать жителям вашей земли о том, что нельзя убивать пришельцев с неба.
И на самом деле, над землей ра вскоре поднялись громадное пламя и дым и закрыли землю. А потом шар улетел дальше в небо, и высокий столб черного дыма пропал из глаз.
Юношей и девушек пришельцы выпустили из своего шара на другой земле, очень большой и более холодной.
Перед тем, как они вышли из шара, им сказали:
— Живите здесь! И передайте всем, кого увидите, чтоб не трогали людей, пришедших с неба. И завещайте это своим потомкам. А мы еще вернемся к вашим внукам и будем жить рядом с ними, потому что нам здесь понравилось.
Пришельцы вошли в шар и улетели в небо. Мальчика и девочку племени ра они увезли с собой.
Юноши и девушки ра оказались на чужой стороне безоружными и беззащитными. Они спрятались в лесу и жили, как дикие звери, пока не изготовили себе дубины, копья, луки и стрелы, пока после сильной грозы не добыли огонь.