Давыдов Исай. Я вернусь через тысячу лет

   И вот теперь квартира была, и Бирута была ей несказанно, совсем по-детски рада, и несколько дней увлеченно исследовала ее, изучая все ее маленькие секреты. И я теперь возвращался домой раньше — все-таки на сотню километров ближе от нашей лаборатории. И в первые дни в нашей новой, еще по-праздничному пустоватой квартире царили мир, спокойствие, чистейшая идиллия.
   А потом у Бируты снова начались вспышки раздражения, которые мне очень редко удавалось предупредить, хотя я уже все время был настороже и старался не давать ей повода для волнений. И снова каждая вспышка неумолимо оканчивалась намеком на Ружену.
   Теперь я уже поговорил с врачом. Просто о раздражительности Бируты — безо всяких упоминаний о Ружене. И жену мою стали незаметно лечить. И она постепенно становилась спокойнее, раздражение проходило, но навязчивая мысль о том, что именно сейчас я должен быть влюблен в веселую и беззаботную женщину, не оставляла Бируту. И этой другой женщиной, по ее мнению, могла быть только красивая и бойкая Ружена. Потому что никаких других женщин возле меня постоянно не было.
   Когда-то, еще в “Малахите”, Бирута смешно ревновала меня к Розите Гальдос. И в эти тяжелые недели я боялся, что старая ревность вспыхнет вновь — уже горячо и бурно. Хотя вроде и поводов для этого не было — я почти не видел Розиту, и Бирута знала это.
   Однако хоть от этого судьба уберегла меня. Бирута была по-своему логична и видела, что Розита все чаще появляется вместе с Теодором Вебером, тем самым архитектором, который в первые дни знакомил нас с материком. Вебер уже почти три года жил один. Жена его погибла — как Ольга, как Чанда... И, видимо, зарождающееся чувство Розиты и Вебера успокоило Бируту.
   Но от этого не становилась слабее ее ревность к ни в чем не повинной Ружене.
   В конце концов я смирился. Смирился со спокойной теперь, мягкой, даже ироничной ревностью Бируты, с ее насмешливыми упреками, с ее недоверием, которое, кажется, уже перестало меня оскорблять. Я ждал сына, верил, что его появление все изменит, что Бирута снова станет прежней.
   Что поделаешь — ревность еще не ушла из нашей жизни, хотя философы и фантасты изгоняли это чувство не однажды. Когда-то, на Земле, когда Таня ушла к другому, — и я ревновал. Дико, безумно. Мучился, не находил себе места, делал страшные глупости.
   Наверно, только от ревности я и встречался тогда с Линой. Отчего бы еще? Ведь я не любил ее.
   Вот только когда я вспомнил ее, Линку-неудачницу!.. Она просила вспомнить сразу, как прилечу. А я вспомнил, когда стало плохо.
   Что тут добавишь?..
   В общем, я понимал Бируту. И мне в голову не приходило обижаться на нее. Я знал, что все это надо перетерпеть, как болезнь. Пройдет, как проходит в конце концов болезнь...
   Но терпеть было трудно. И неизменная ревность изматывала, как изматывает всякая болезнь.
   ...Между тем в лаборатории работа шла и давала результаты, и наш новый киберколлектор для южных районов был уже, как говорится, на подходе. Мы создали ему единую, цельную программу, объединяющую все его задачи, мы вложили в него все анализаторы, схемы и блоки, все аккумуляторы, необходимые для общей работы и для создания мгновенного силового поля, и кибер наш все-таки стал массивнее своего прародителя.
   Бруно вычертил идеальный по форме корпус. Он был даже изящнее предыдущего, хотя и включал в себя тысячи дополнительных кристаллов и микросхем. Но все же вес есть вес, и ноги машины пришлось делать толще, и руки — тоже, потому что оборонительным электрическим стержням надо же было куда-то прятаться, чтобы не мешать обычной работе.
   Приближалось время испытаний. Наш Первенец — мы так назвали его, и он уже знал это свое имя — стоял в углу лабораторного зала, возле того самого шкафа, куда раньше мы складывали готовые схемы и блоки.
   Дольше всех беседовала с ним Ружена, потому что именно ей предстояло проверить все его знания и заложить в его память то, что принято было закладывать не при монтаже, а при программировании готовой машины.
   По утрам, на свежую голову, Ружена садилась перед кибером, включала его и, подождав, пока он прогреется, надевала наушники радиоприемника, щелкала пальцем по микрофону и начинала обычный диалог:
   — Так на чем мы вчера остановились, Первенец?
   — На зеленом асбесте, — слышался в наушниках тихий, размеренный голос робота.
   — Где же ты будешь его искать?
   — В древних вулканических пластах, в серпентините.
   — А что такое серпентинит?
   — Кристаллический зеленый камень вулканического происхождения. Чаще — темно-зеленый. Бывает светло-зеленый с темно-зелеными вкраплениями. В отличие от малахита, плотен, не имеет пустот. Твердость нарушается прожилками серпофита и спелого асбеста... Промышленная длина волокон асбеста — две десятых миллиметра...
   Так продолжалось до обеда. Мы углублялись в свои расчеты и схемы и не слушали этих диалогов — они уже приелись.
   Первые испытания кибера мы провели во дворе лаборатории. Первенец сам выбрал места для шурфов, выбил их, обработал образцы и передал нам по радио точную и короткую информацию о них. Полезных ископаемых в нашем дворе не оказалось. Первенец сделал заключение, что дальнейшие поиски в данном квадрате без сейсморазведки и глубокого бурения не имеют смысла.
   Пока он бил шурфы, Нат О'Лири дважды подкрадывался к нему и замахивался длинной дубиной, целя в голову киберу. Если бы этот удар случился — наша долгая и мучительная работа пошла бы насмарку. Но мы не зря снабдили кибера третьим, “задним” глазом. Дубина, которую поднимал Нат, легко вырывалась из его могучих рук и отлетала метров на десять, почти к границе нашего небольшого двора. Убрав в предплечье силовой стержень, Первенец молча, деловито и совершенно беззлобно продолжал бить шурф.
   Следующие испытания мы проводили уже близ рудника, на границе разведанных магнетитов. Конечно, здесь Первенцу было легко, потому что в него был вложен отлично заполненный блок местной памяти. Вместе с Натом Первенец за три дня продвинул границу разведанного месторождения на целый километр к западу, и, когда мы улетали, ребята с рудника трясли нам руки и благодарили, потому что, в общем-то, это была их работа, а не наша, и мы им сэкономили три дня.
   Свою первую буровую наш Первенец ставил уже близ Нефти, на узкой поляне, прижатой лесом к обрывистому берегу глубокой речки. Кибер делал здесь все осторожно, не спеша, в явно замедленном темпе” потому что мы специально вложили в него поверхностно, с вертолета заполненный блок местной памяти.
   Однако уже на третий день он стал действовать быстрее, увереннее и на четвертое утро радировал нам, что буровая готова к работе. За три дня Первенец ни разу не вышел на самый край речного обрыва, хотя причудливая линия берега была заложена в блоке местной памяти весьма приблизительно. Первенец самостоятельно уточнял ее с расстояния не меньше пяти метров.
   Нат приказал Первенцу включить буровую и исследовать первые два керна. Уже к концу дня мы получили по радио короткий и точный анализ, к которому Нат, взявшийся затем за керны своими руками, не мог добавить ничего существенного.
   Когда пробы на буровой были закончены, я попросил Бруно доложить Совету, что теперь нам нужно разрешение на испытания в южных районах.
   — А почему ты не хочешь доложить сам? — спросил Бруно.
   — Зачем? Ты же член Совета!
   — А ты руководитель лаборатории.
   — В данном случае это несущественно.
   — По-моему, в данном случае несущественно то, что я член Совета.
   Бруно почему-то заупрямился, и я не стал настаивать. Может, ему так же, как и мне, неохота иметь дело с Женькой Верховым, который сейчас председательствует? В общем-то, я знал, что Бруно не питает к нему симпатий, хотя мы никогда и не говорили об этом. Я просто решил переждать два дня — последние два дня первого Женькиного председательства в Совете. Не хотелось ни докладывать ему, ни даже просто видеться с ним. Через два дня придет в председательский кабинет архитектор Теодор Вебер, и я все решу с ним.
   Вебер, как и обычно, был деловит и немногословен.
   — Обсудим, — пообещал он. — Завтра же. Но, если хочешь знать мое мнение, — я не советовал бы лететь с одним кибером. Сделайте хотя бы еще двух — это недолго, эталон уже есть. Зато это избавит вас от вторых испытаний. По трем эталонам сразу можно начинать производство.
   Совет был логичным, и мы, шумно посовещавшись в своей тихой лаборатории, в тот же день начали копировать Первенца. Точнее, даже не копировать, а размножать, так как решили делать двух его братьев одновременно, параллельно.
   Вечером, уже вернувшись домой, я сообщил Веберу по радиофону о начале этой работы. Глуховатый, спокойный голос как-то даже зазвенел в динамике радиофона, и я понял, что Вебер рад.
   — Когда думаете закончить? — поинтересовался он.
   — Ориентировочно — две недели. Копировать легче.
   — Я очень рад за вас, ребята, — признался Вебер. — Возможно, через две недели ваши испытания пройдут намного спокойнее, чем прошли бы сейчас. Сегодня было сообщение от Марата. Он обещал добрые вести в ближайшие дни.
   — Что-нибудь связанное с “данью”? — спросил я.
   — Для нас важнее, Александр, что это связано с миром.
   Сообщение Марата передавали на следующий день по радио. Оно не было очень уж радужным, но во всяком случае вселяло надежду на то, что отравленные стрелы со временем все-таки перестанут в нас лететь. Наши “посылки” с посудой, все более разнообразные, постепенно делали свое дело. Племя уже привыкло пить из наших чашек, носить воду в наших ведрах, собирать съедобные растения в наши сумки. И теперь Марат варил в наших котлах мясные супы, которых еще не знали в племени. Эти супы так нравились дикарям, что Марату грозило бы превращение в главного повара, если бы он, догадавшись об этом, не стал сразу готовить себе заместителей. В основном из молодежи.
   Тысячи часов уходили у ра на изготовление кожаных мешков для воды, плетенок из коры и сухожилий — для добычи, долбленых деревянных корытец — для питья. Теперь эти часы люди тратили на охоту, на сбор грибов и съедобных трав. У племени стало больше еды, и по вечерам старейшины громко благодарили “родичей” Марата, которые заботились о своих соседях.
   Многие чашки и ведра перекочевали уже в племя гезов, и гезы снова приходили посмотреть на Марата и на этот раз благодарили его. А когда он снабдил гезов тремя большими рыболовными сетями из капрона, когда гезы испробовали их в деле и убедились, что необычно тонкие сети не рвутся, Марат был приглашен на стоянку племени, и вождь гезов Родо громко назвал его своим братом.
   Чтобы закрепить это почетное “родство”, Марат просил прислать еще несколько сетей.
   Мысль о мире и о “дани” с землян, которую подбросил Марат старейшинам ра, постепенно становилась главной темой разговоров в племени. Большинство племени явно хотело мира. Большинство людей всегда и везде хочет мира. Но немало молодых охотников-pa все еще считали мир унижением, отступлением от завета предков, даже предательством. Второй по силе охотник племени — Чок — убеждал всех, что богатства соседей не надо ждать с неба. Когда племя “длинноногих” — так называли нас — будет перебито, ра достанутся все его богатства, а не те крохи, которые “длинноногие” дают сами. И, овладев всеми этими богатствами, ра станут самым могучим племенем на земле. А кому же не хочется, чтобы его племя стало самым могучим?
   Эти споры в племени шли долго и горячо, и Марат демонстративно не вмешивался в них, но был уверен, что скоро они дадут первые результаты. Старики уже спрашивали у него, кто мог бы сообщить племени условия мира.
   — Кто-нибудь из моих родичей, — ответил Марат. — Из тех, кто отправлял вам посуду. Пригласите его — он прилетит.
   — Как его можно пригласить?
   На этот раз Марат уже не хотел пользоваться радио.
   — Пошлите гонца, — посоветовал он. — Пусть гонец идет в Большую Хижину. (Так называли ра наш Город.) А я по воздуху попрошу, чтобы родичи этого гонца встретили и чтоб его никто не обидел.
   — А если его убьют?
   — Тогда убейте меня.
   Видимо, это убедило старейшин, потому что они больше не задавали Марату вопросов о безопасности гонца.
   — Будем надеяться, что они решатся, — заканчивал Марат свое сообщение. — Возможно — скоро. Я очень хотел бы, чтобы это случилось уже вчера. Но естественные события нельзя торопить. Тогда они станут не совсем естественными.
   Под конец Марат попросил с каждой “посылкой” присылать ему побольше молока. Он задумал приохотить к молоку детей племени. А если дети привыкнут — можно будет убедить старейшин завести корову или двух.
   — Быть мне со временем инструктором-дояром, — пошутил Марат, — хотя я и сам смутно представляю, как это делается... Салют, ребята!
   ...Мы копировали своих Клеберов и ждали от Марата следующего сообщения. Почему-то всем нам в лаборатории думалось, что это следующее сообщение может самым прямым образом сказаться на судьбе наших испытаний в южных районах.
   Так оно, в общем-то, и получилось. За день до того, как мы сообщили Веберу об окончании работы, Марат передал по радио, что в Город, к Михаилу Тушину, отправляется гонец племени ра. Этого гонца старейшины решили послать, несмотря на протесты молодых охотников, несмотря даже на то, что эти охотники грозили не подчиниться решению самого вождя. Однако и самые непримиримые, по словам Марата, обещали не тронуть посла “длинноногих”, ибо законы гостеприимства священны для всех в племени.
   Впрочем, этих особенно непримиримых молодых охотников было немного — десятка полтора. Серьезной опасности для нас они не представляли. Наш материк слишком велик, чтобы пятнадцать стрелков из лука могли стать на нем серьезной опасностью. И поэтому Совет быстро разрешил нам испытания Клеберов в южных районах, с непременным условием, однако, что — бы вся зона испытаний была в первые же дни поставлена под сплошную силовую защиту. По существу, не создав защиты, мы не имели права начинать испытаний.

26. Нам все благоприятствовало

   — Я — за Южный полуостров! — решительно сказал Нат и громадной рукой, покрытой рыжеватой шерстью, хлопнул по блестящему зеленому пластику стола.
   — Доводы? — поинтересовался я.
   — Прежде всего — разнообразие ископаемых! Это местный Урал!
   Я улыбнулся — вспомнил, как на Севере геолог Нурдаль тоже называл мне местным Уралом Плато Ветров.
   — Ты не веришь? — Нат вспыхнул.
   — Почему?
   — Ты усмехаешься.
   — Просто вспоминаю. Мне уже называли здесь одно место Уралом.
   — Тебе называли не то место! — Нат снова прихлопнул громадной рыжей кистью руки по столу. — Урал здесь один — горы Южного полуострова. И Клеберов лучше всего испытывать именно там! Где еще и развернуться машине?
   — А почему не в Зеленой Впадине? — спросил Грицько. — Близко. Полезно. Может, мы с первых же буровых дали бы Заводскому району газ? Или нефть?
   — Не дали бы мы с первых буровых ничего! — твердо отчеканил Нат. — Геофизики забросили эту Впадину, как только появились ра. Сейсморазведка там была только первичная, полуслепая. А нужна детальная. Без детальной сейсморазведки нефть не ищут! А роботам сейсморазведка не под силу.
   — Не скажи... — Грицько с сомнением покачал головой. — На Плато Ветров нашли нефть безо всякой сейсморазведки.
   — Это случай, — хмуро заметил Бруно. — Действительно, слепой случай, Гриць. И потому он так дорого нам обошелся... Искали-то ведь там не нефть.
   Грицько опустил темные свои глаза. Ему не надо было рассказывать, как случилось все там, на Плато. Бруно там не было. А мы с Грицько были.
   — Потом — сторона этическая, — сказал Бруно. — Впадина для ра — заповедник. И вот в первые же дни мира мы вторгаемся в их заповедник, начинаем там звенеть, греметь и мусорить, пугаем зверя. Думаешь, это вызовет дикий восторг у племени?
   — Южный полуостров — у них тоже заповедник! — мрачно бросил Грицько.
   — Другой! — Нат покачал в воздухе ладонью. — Совсем другой заповедник, Гриць! Там не животные. Там растения. А растений мы не тронем. Ра увидят это и поймут.
   — Ни черта они не поймут! — Бруно безнадежно покачал головой. — Что тут ставить защиту, что там — одинаково. Но, в общем-то, я тоже за Южный полуостров. И по этическим соображениям, и по профессиональным.
   — А почему вы не говорите о бухте Аномалии? — спросила Ружена. — Ведь там могут быть не только железняки.
   — Слишком близко к стоянке ра, — возразил я. — Они могли бы счесть это уже наглостью.
   — И потом — блоки местной памяти, — добавил Нат. — По Южному полуострову все-таки кто-то ходил. И по Впадине — тоже. А бухту Аномалии и ее побережье мы знаем только с вертолетов. Условия испытаний даже будут не средними.
   — Они будут самыми трудными, — уточнила Ружена. — А как раз это и надо для испытаний. Что же ты молчишь, Сандро? Скажи свое веское слово!
   — Я уже сказал.
   — Не помню.
   — Эта бухта слишком близка к стоянке ра. Даже если бы там был третий Урал — я был бы против. Зачем осложнять отношения? Железа у нас пока хватает, а мира — нет.
   Нат метнул на меня колючий взгляд — ему явно не по вкусу пришелся “третий Урал”. Все сходились на Южном полуострове. Это уже было ясно. Нат знал свое дело. И он знал Южный полуостров — это тоже была не последняя деталь.
   И поэтому именно Южный полуостров мы решили предложить Совету. Окончательное решение выносил он, а не мы.
   Через час я уже разыскал Вебера по радиофону.
   — Ну, что ж, Южный так Южный, — сказал Вебер. — Вам виднее. Я лично не возражаю. Сегодня же соберу мнения остальных членов Совета. Монтелло можно не звонить?
   — Да. Он согласен.
   — Значит, сегодня вечером я тебя вызову.
   — Хорошо, Тео, жду.
   А на следующее утро мы уже знали состав экспедиции. Кроме нас пятерых летели техник силовой защиты Нгуен Тхи и помощник главного геолога Эрнесто Нуньес. Нам выделяли два вместительных грузовых вертолета, один из которых мы могли все время держать в своем лагере. Это было шикарно — при наших постоянных нехватках о большем и мечтать не приходилось.
   За день до нашего отлета вернулся из стоянки ра Федор Красный, который был представлен племени как старший брат Марата. В тот же вечер Красный выступил по радио и порадовал всех нас тем, что со старейшинами племени удалось договориться. Мы в достатке обеспечиваем и ра, и гезов различной посудой, а гезов, кроме того, и сетями. Мы заботимся о том, чтобы даже у каждого ребенка в этих племенах была своя чашка и своя миска. Мы передаем охотникам-pa на ферме каждые шесть дней по бычку. Это, примерно, столько, сколько необходимо для детей племени. И еще мы начинаем снабжение племени ра тканями и обувью. Только начинаем — это наше предложение. Старейшины не просили, разумеется, ни ткани, ни обуви. А племя за все это перестает в нас стрелять.
   — Правда, не все согласились с таким договором, — грустно признал Федор. — Не все, к сожалению, делается сразу. Группа охотников во главе с Чоком, о которой сообщал нам Амиров, заявила, что будет придерживаться закона предков, то есть убивать нас. Но старейшины предупредили их: тот, кто убьет “длинноногого”, будет изгнан из племени. Возможно, эта угроза и подействует. Будущее покажет. Но пока мы должны придерживаться всех тех правил предосторожности, которых придерживались до сегодняшнего дня. Всех до единого! Ни одно из них не отменяется.
   И все-таки, даже несмотря на это строгое предупреждение Федора, у всех нас появилось какое-то чувство первой победы. Пусть и не окончательной — но все равно победы. И, как предсказывал Вебер, улетали мы спокойнее, чем полетели бы две недели назад.
   Все благоприятствовало нам — даже погода. Редкое в здешних местах солнце светило в день нашего отлета с самого утра и на полную мощь. Почти безоблачное небо голубело над Материком. Отчаянно-ликующе пели какие-то птицы. Было почти жарко, и мы посдирали свои неизменные шерстяные куртки. И ничто, ну, совершенно ничто не предвещало для меня ужасного конца этого моего первого путешествия на Юг.

27. Самое страшное, что может быть с человеком

   Вначале мы чувствовали себя на стоянке неуютно. Разбив палатки, мы разгрузили и отправили по радиолучу один вертолет и сейчас же стали собирать малое кольцо силовой защиты вокруг лагеря. Лишь когда оно было собрано и невидимая стена окружила нас, мы облегченно вздохнули, разбрелись по палаткам и выспались. До этого мы почти сорок часов работали не отдыхая.
   Нашей экспедицией руководил изящный, гибкий как профессиональный танцор, Эрнесто Нуньес, помощник главного геолога. Он и проснулся первым: ответственность обязывает. Когда я открыл глаза и высунулся из палатки, Эрнесто уже хлопотал во втором, еще не разгруженном вертолете, подтаскивал к выходу коробки с секциями большого кольца силовой защиты, а наш Первенец осторожно снимал эти коробки на землю.
   Багровое закатное солнце скатывалось за лес, и в его прощальных лучах лопасти вертолета казались отлитыми из чистого золота. Было так тихо, что я услышал шорох листьев, звон кузнечиков в траве, далекую жалобную песню какой-то невидимой птицы. С юго-запада, из-за леса, тянуло влажной, соленой прохладой. Всего пятнадцать километров отделяли нас от моря. На поляне перед палатками цвели крупные, как на Северном Урале, колокольчики. Только они были не синими, а густокоричневыми, с фиолетовым отливом по краям лепестков и, словно земные подсолнухи, поворачивались на стебле вслед за солнцем. В густой, сочной траве пестрели маленькие цветы, напоминавшие чем-то багрово-белые земные георгины. Но оттого, что лепестки этих цветов, были в десятки раз меньше, чем у георгинов, цветы казались хрупкими, беспомощными и вызывали жалость, как все беспомощное. Лес, окруживший нашу небольшую полянку возле ручья, темнел плотной, непроходимой мрачностью. С нижних сучьев деревьев свешивались длинные темно-зеленые бороды мхов. С востока над лесом нависали такие же мрачные, почти черные скалы, у подножия которых и должны были начать свой путь наши киберы.
   Я выбрался из палатки, размял затекшие мускулы несколькими упражнениями и, включив нашего второго кибера — его так и называли Второй, — отдал ему через радиофон распоряжение и стал помогать Эрнесто. Вчетвером мы успели разгрузить вертолет как раз к тому времени, когда начали вылезать из палаток остальные члены нашей экспедиции.
   Солнце давно село, темнело тут быстрее, чем в широтах Города, и лес в двадцати шагах уже казался почти сплошной темно-синей стеной. Над поляной стремительно носились светлячки.
   Сбившись в одну кучу, мы решили прежде всего поужинать.
   За ужином Бруно заметил:
   — А вообще-то вся эта наша возня с силовой защитой, может, и ни к чему. Лишь шестнадцать человек жаждут нашей крови. А площадь материка — почти полмиллиона квадратных километров. По теории вероятности...
   —...тебе как раз сейчас могут целиться в глаз, — закончил за него Эрнесто.
   — Типун тебе на язык! — бросила Ружена. — Так ведь можно и аппетит испортить.
   — Бруно прав! — буркнул Нат. — Больше половины времени потратим на защиту. Собирать да разбирать...
   Нгуен Тхи принял это на свой счет и коротко предложил:
   — Я могу один.
   — Здесь женщина! — напомнил Эрнесто. — Мы не имеем права начинать испытания без защиты!
   — Спасибо, что напомнил инструкцию! — Нат наклонил тяжёлую рыжую голову. — Тем самым восполнен существенный пробел в нашем образовании. А также сделано очень приятное для всех нас открытие. Ты слышишь, Ружена? Он, кажется, склонен признать тебя женщиной.
   — Тронута до глубины души! — отозвалась Ружена. — Согласилась бы на недельку считаться мужчиной. Лишь бы не тратить вторую неделю зря. Но ведь наша инструкция и к мужчинам безжалостна. Она основана на полном равноправии!
   Ружена, конечно, говорила все верно. Даже если бы ее не было здесь, мы все равно не имели бы права начинать испытаний без силовой защиты. На севере, возле Нефти, мы еще рисковали обходиться без нее. Но там многие без нее обходились — и на промыслах, и в геологических партиях. В те холодные места редко забредали привыкшие к теплу дикие охотники. Здесь же, во владениях ра, без защиты пока было невозможно.
   Худенький, невысокий Нгуен Тхи наелся первым, поднялся и, включив прожектор вертолета, стал распаковывать секции основного силового кольца. Один за другим к Нгуену присоединялись остальные. Последним от ящика, который заменял нам стол, отвалился рыжий Нат. Ружена, проклиная “извечно-несчастную женскую долю”, убирала со “стола”.
   Нам предстояло проложить восемнадцать линейных километров силовой защиты, которая должна была окружить участок, необходимый для испытания Клеберов. На этом участке, по старым записям Ната, были и пириты, и железняки, и цинковая обманка, и серебро, и марганец. Короче — нижнетагильская гора Высокая в миниатюре...
   Из-за силовой защиты нам приходилось тащить с собой тяжелые, громоздкие аккумуляторы. Из-за силовой защиты почти вдвое увеличивался срок нашей экспедиции. Из-за этой же проклятой силовой защиты мы должны, как дрессированные мыши, крутиться на одном пятачке и так и не сможем посмотреть Южный полуостров, который Нат называл не только местным Уралом по богатству, но и местной Италией по красоте.