Страница:
Тётя Ариадна Аркадьевна резко поднялась, почти вскочила, но сдержала негодование, спросила дрожащим голосом:
– В чем, в чем, скажи на милость, в чем ты собираешься помочь мне разобраться?
– Пока не знаю в точности, но…
– Она не знает! В точности! Не знает, а… а… а собирается! Собирается, а … а … а не знает!.. Ешь ка-шу!
– С большим удовольствием, тётечка!.. Прекрасная ка-ша!
И действительно, эта милая Людмила ела кашу с неподдельным аппетитом, что и поразило, и в какой-то степени удовлетворило тетю Ариадну Аркадьевну.
Даже Кошмар приподнял голову и, презрительно сощурив глаза, смотрел на странную маленькую особку, которая прямо-таки уплетала кашу. Если бы ему, коту, осмелились предложить в качестве пищи кашу, он, кот, счел бы такое преднамеренным оскорблением кошачьей личности и тут же бы покинул дом, где столь грубо измываются над живыми существами.
– Кстати, моя дорогая племянница, – заметно виноватым голосом сказала тётя Ариадна Аркадьевна, – каша, конечно, не вчерашняя. Я приготовила её сегодня утром. Те-бе к чаю отрезать торта или пирога?
– Честно говоря, и того и другого. Признаться, я очень люблю сладкое, хотя и знаю, что быть сладкоежкой вредно. Особенно для нас, женщин.
Когда эта милая Людмила напилась чаю и вымыла посуду, тётя Ариадна Аркадьевна, недоверчиво и подозрительно проследив за ней, спросила:
– Итак, чем ты намерена заниматься без меня?
– Сначала посмотрю ваш посёлок. Узнаю, где у вас тут рыбачат. Может быть, на рыбалку пойду… А кот у вас, я вижу, ревнивый.
– О, ещё какой ревнивый! Он кошмарно ревнив! – мгновенно обрадовалась тётя Ариадна Аркадьевна. – Он просто страдает, когда ко мне кто-нибудь даже ненадолго заходит. А уж если кто-то живёт у меня, смотреть на котика – сердце кровью обливается. Кошмарик никого, кроме меня, не признает… Что ж, моя дорогая племянница, иди осматривай посёлок. Ключ под ковриком на крылечке. Обедай без меня и ужинай без меня. На обед и ужин у нас, конечно, ка-ша. Кстати, не общайся, пожалуйста, с соседями слева. Мальчишка там – невероятно избалованный тунеядец. А дед ему во всём потакает. Как говорится, он находится под каблуком у внука… Я остаюсь при своём мнении: у меня те-бе долго не выдержать.
– А я, наоборот, всё больше убеждаюсь в том, что мне и выдерживать нечего. Вы меня, тётечка, всё пугаете и пугаете своим характером, а вы мне всё нравитесь и нравитесь.
– Я тебе нравлюсь?! – обрадованно вырвалось у тёти Ариадны Аркадьевны, но она тут же ужасно возмутилась: – Ты ещё и обыкновенная лгунишка! И подлиза! Заявляю те-бе категорически: зря стараешься, моя дорогая племянница! Меня не проведёшь!
– Не лгунишка я и не подлиза, – спокойно возразила эта милая Людмила. – Для чего мне вам лгать? Для чего мне к вам подлизываться? Когда я увижу, что я вам действительно неприятна, я тут же уеду, чтобы не быть вам в тягость, милая тётечка.
– Вот! Вот! Вот! Вот! – торжествующе воскликнула тётя Ариадна Аркадьевна. – Она уже обиделась!.. Я устала от те-бя, моя дорогая племянница, – резко заявила она. – Иди гуляй. А я отдохну от те-бя.
Честно говоря, уважаемые читатели, эта милая Людмила и вправду обиделась, но сильнее обиды была жалость к тётечке. Какие у неё смешные, трогательные, совсем почти девчоночьи и… жалкие косички с бантиками!
Эта милая Людмила представила себе, как тётечка сидит в своём уютнейшем аккуратнейшем домике одна-одинешенька, переплетает косички, потом одна-одинешенька на кухоньке ест ка-шу… Обожает единственное существо на свете – кошмарного кота!.. Эта милая Людмила, если бы не сдерживалась, могла бы и расплакаться сейчас от жалости, глубокой и нежной… Может быть, Кошмар и занимательное по-своему животное, но ведь не способен же он заменить человека!
И почему тётя Ариадна Аркадьевна так настойчиво и всё-таки неубедительно утверждает, будто бы принципиально не любит детей? Эта милая Людмила никак не могла заставить себя поверить в странное тётечкино утверждение. Скорей всего тут крылась ТАЙНА, тщательно скрываемая и оберегаемая.
Ведь если бы тётя Ариадна Аркадьевна и вправду не переваривала детей, она бы попросту не разрешила племяннице приезжать!
Но если она позволила к себе приехать, то почему пугает и пугает своим, будто бы невозможнейшим характером и всё время заговаривает о скорейшем отъезде только что приехавшей племянницы?
ТУТ ЧТО-ТО НЕ ТО…
НЕ ТО ТУТ ЧТО-ТО…
ЧТО-ТО ТУТ НЕ ТО…
Однако она не была бы этой милой Людмилой, если бы могла позволить себе без конца заниматься бесполезными размышлениями и догадками. Она сразу же поставила перед собой задачу – разгадать тётечкину тайну. Приняв такое решение, эта милая Людмила немного успокоилась и через калиточку вышла на улицу, думая уже о том, как бы встретить плохого мальчишку и попытаться за лето хотя бы частично его перевоспитать.
И встретила она, как вы помните, уважаемые читатели, Герку Архипова, сидевшего на улице за специальной загородкой, где он тренировался, чтобы стать музейным экспонатом наравне со скелетом мамонта.
СЕДЬМАЯ ГЛАВА.
– В чем, в чем, скажи на милость, в чем ты собираешься помочь мне разобраться?
– Пока не знаю в точности, но…
– Она не знает! В точности! Не знает, а… а… а собирается! Собирается, а … а … а не знает!.. Ешь ка-шу!
– С большим удовольствием, тётечка!.. Прекрасная ка-ша!
И действительно, эта милая Людмила ела кашу с неподдельным аппетитом, что и поразило, и в какой-то степени удовлетворило тетю Ариадну Аркадьевну.
Даже Кошмар приподнял голову и, презрительно сощурив глаза, смотрел на странную маленькую особку, которая прямо-таки уплетала кашу. Если бы ему, коту, осмелились предложить в качестве пищи кашу, он, кот, счел бы такое преднамеренным оскорблением кошачьей личности и тут же бы покинул дом, где столь грубо измываются над живыми существами.
– Кстати, моя дорогая племянница, – заметно виноватым голосом сказала тётя Ариадна Аркадьевна, – каша, конечно, не вчерашняя. Я приготовила её сегодня утром. Те-бе к чаю отрезать торта или пирога?
– Честно говоря, и того и другого. Признаться, я очень люблю сладкое, хотя и знаю, что быть сладкоежкой вредно. Особенно для нас, женщин.
Когда эта милая Людмила напилась чаю и вымыла посуду, тётя Ариадна Аркадьевна, недоверчиво и подозрительно проследив за ней, спросила:
– Итак, чем ты намерена заниматься без меня?
– Сначала посмотрю ваш посёлок. Узнаю, где у вас тут рыбачат. Может быть, на рыбалку пойду… А кот у вас, я вижу, ревнивый.
– О, ещё какой ревнивый! Он кошмарно ревнив! – мгновенно обрадовалась тётя Ариадна Аркадьевна. – Он просто страдает, когда ко мне кто-нибудь даже ненадолго заходит. А уж если кто-то живёт у меня, смотреть на котика – сердце кровью обливается. Кошмарик никого, кроме меня, не признает… Что ж, моя дорогая племянница, иди осматривай посёлок. Ключ под ковриком на крылечке. Обедай без меня и ужинай без меня. На обед и ужин у нас, конечно, ка-ша. Кстати, не общайся, пожалуйста, с соседями слева. Мальчишка там – невероятно избалованный тунеядец. А дед ему во всём потакает. Как говорится, он находится под каблуком у внука… Я остаюсь при своём мнении: у меня те-бе долго не выдержать.
– А я, наоборот, всё больше убеждаюсь в том, что мне и выдерживать нечего. Вы меня, тётечка, всё пугаете и пугаете своим характером, а вы мне всё нравитесь и нравитесь.
– Я тебе нравлюсь?! – обрадованно вырвалось у тёти Ариадны Аркадьевны, но она тут же ужасно возмутилась: – Ты ещё и обыкновенная лгунишка! И подлиза! Заявляю те-бе категорически: зря стараешься, моя дорогая племянница! Меня не проведёшь!
– Не лгунишка я и не подлиза, – спокойно возразила эта милая Людмила. – Для чего мне вам лгать? Для чего мне к вам подлизываться? Когда я увижу, что я вам действительно неприятна, я тут же уеду, чтобы не быть вам в тягость, милая тётечка.
– Вот! Вот! Вот! Вот! – торжествующе воскликнула тётя Ариадна Аркадьевна. – Она уже обиделась!.. Я устала от те-бя, моя дорогая племянница, – резко заявила она. – Иди гуляй. А я отдохну от те-бя.
Честно говоря, уважаемые читатели, эта милая Людмила и вправду обиделась, но сильнее обиды была жалость к тётечке. Какие у неё смешные, трогательные, совсем почти девчоночьи и… жалкие косички с бантиками!
Эта милая Людмила представила себе, как тётечка сидит в своём уютнейшем аккуратнейшем домике одна-одинешенька, переплетает косички, потом одна-одинешенька на кухоньке ест ка-шу… Обожает единственное существо на свете – кошмарного кота!.. Эта милая Людмила, если бы не сдерживалась, могла бы и расплакаться сейчас от жалости, глубокой и нежной… Может быть, Кошмар и занимательное по-своему животное, но ведь не способен же он заменить человека!
И почему тётя Ариадна Аркадьевна так настойчиво и всё-таки неубедительно утверждает, будто бы принципиально не любит детей? Эта милая Людмила никак не могла заставить себя поверить в странное тётечкино утверждение. Скорей всего тут крылась ТАЙНА, тщательно скрываемая и оберегаемая.
Ведь если бы тётя Ариадна Аркадьевна и вправду не переваривала детей, она бы попросту не разрешила племяннице приезжать!
Но если она позволила к себе приехать, то почему пугает и пугает своим, будто бы невозможнейшим характером и всё время заговаривает о скорейшем отъезде только что приехавшей племянницы?
ТУТ ЧТО-ТО НЕ ТО…
НЕ ТО ТУТ ЧТО-ТО…
ЧТО-ТО ТУТ НЕ ТО…
Однако она не была бы этой милой Людмилой, если бы могла позволить себе без конца заниматься бесполезными размышлениями и догадками. Она сразу же поставила перед собой задачу – разгадать тётечкину тайну. Приняв такое решение, эта милая Людмила немного успокоилась и через калиточку вышла на улицу, думая уже о том, как бы встретить плохого мальчишку и попытаться за лето хотя бы частично его перевоспитать.
И встретила она, как вы помните, уважаемые читатели, Герку Архипова, сидевшего на улице за специальной загородкой, где он тренировался, чтобы стать музейным экспонатом наравне со скелетом мамонта.
СЕДЬМАЯ ГЛАВА.
Начало истории со шляпой врача П.И. Ратова
Эта милая Людмила поставила на газовую плиту чайник, поразмыслив, отрезала Кошмару колбасы, которую кот проглотил не жуя и тут же требовательно замяргал.
– Я тебя кормить не обязана, не получила указаний, – строго сказала ему эта милая Людмила. – Жди хозяйку. Тем более она должна принести те-бе рыбки.
Напившись чаю со сладким пирогом, эта милая Людмила вдруг ойкнула и спросила Кошмара:
– Твоя хозяйка часто так поздно задерживается на рыбалке? Она не боится возвращаться в темноте?
Кот презрительно издал какой-то звук, резкий и непонятный, похожий на хрюканье, убрел в комнатку и развалился на диванчике. Эта милая Людмила взяла куртку, карманный фонарик и вышла на крылечко, совсем уже обеспокоенная. Во дворике густо пахло цветами, в воздухе ощущалась вечерняя прохлада.
«Или она ушла далеко-далеко, – с тревогой думала эта милая Людмила, – или… не могла же она заблудиться в знакомых местах! А вдруг она упала и… ужас какой! Ведь что угодно могло с ней случиться, а я тут… чаи со сладким пирогом распивала!»
Верная правилу – долго не раздумывать, когда надо действовать, она бегом бросилась через дворик, пробежала по улице и вскоре уже стучалась в двери соседнего дома.
На крыльцо вышел дед Игнатий Савельевич, шумно обрадовался, дескать, в самое время, дорогая гостья, прямо к чаю угодила, голубушка, милости просим…
– Тётечка ещё с рыбалки не вернулась! – испуганно сообщила эта милая Людмила. – Уже почти темнеет, а её всё нет! Надо её искать! – И сама заметила, что голос у неё встревоженный.
– А где искать?
– Ну… не знаю… везде!
– Может, ещё придёт… – Дед Игнатий Савельевич опустился на крыльцо и показал ей на место рядом. – Сейчас, голубушка, будем соображать. А! Риадна Аркадьевна – человек отменной серьёзности и рыбак опытный. Все здешние рыбные места она знает распрекрасно.
– Тем более! Тем более! – Эта милая Людмила вскочила. – Значит, с ней что-то случилось! Рассуждать, соображать, размышлять нам просто некогда! Посмотрите, с каждой минутой всё темнее и темнее! У вас есть фонарик?
– Фонарик-то, Людмилушка, имеется, – явно недовольным тоном ответил дед Игнатий Савельевич. – Только вот, извини, противно даже и подумать, что соседушка моя уважаемая из-за кота ведь заблудилась где-то! Из-за ко-та!
– Да при чём здесь кот?! С тётечкой, может быть, случилось что-нибудь, а вы про кота!
– Так ведь она ему, извергу, рыбу ловит! Он чуть ли не килограмм за раз слопать способен!
– Меня абсолютно не интересует ни его аппетит, ни он сам! – очень рассердилась эта милая Людмила. – Одевайтесь, пожалуйста, быстрее, забирайте Германа и фонарик…
– Есть, товарищ командир! Один момент, и я в вашем распоряжении. С фонариком, конечное дело, но без Герки. Зачем он нам? Он ещё и сам по дороге потеряется, чего доброго.
– Идите, дедушка, идите, а Германа пришлите ко мне. Я сама с ним поговорю.
– Ну, если нужна тебе, голубушка, лишняя обуза, пожалуйста.
А Герман как раз перед самым приходом этой милой Людмилы всё думал о ней и в который уж раз принял наитвердейшее решение: больше со странной и опасной будущей женщиной он даже и разговаривать не станет!
Но когда этот вреднющий дед сказал ему, что его кличет Людмилушка, Герка, сердясь на себя, обрадовался и быстренько оказался на крыльце, спросил грубовато:
– Чего ещё надо?
– Пойдём искать мою тётечку. Представляешь, она до сих пор не вернулась с рыбалки! И пожалуйста, не отказывайся, Герман! Мне без тебя будет страшновато. Понял?
– Ну да…
– Да, да! Иди собирайся скорее!
– А где мы её искать-то будем?
– Везде! Разделимся на два отряда. В одном – дедушка, в другом – мы с тобой. Если хочешь, будешь командиром как здешний житель.
Командиром-то Герка всегда хотел быть, а тут ещё командовать не кем-нибудь, а вредной будущей женщиной… Но вот идти в темноту…
– Где, где мы её искать-то будем?
– Уже испугался? – презрительно поразилась эта милая Людмила. – Пересиль страх, Герман! У те-бя блестящая возможность доказать, что ты настоящий мужчина! Иди, иди, одевайся! – заторопила она. – Положение очень серьёзное! Может погибнуть человек! Герман, ты должен помочь спасти человека! Я жду тебя!
– Дед, а дед, где моя куртка? А сапоги мои где, дед? Неси давай скорее, мне человека спасать надо!
Через огород они прошли молча, а когда оказались за изгородью, дед Игнатий Савельевич не без иронии спросил:
– В какую сторону идти прикажешь, Людмилушка?
– На берег, – уверенно ответила она, оглянулась вокруг и невольно поёжилась: сзади, в посёлке, весело горело множество огней, а впереди, слева и справа, – темнота. – Предлагаю разделиться на два поисковых отряда.
– Я тебя, Людмилушка, одну не отпущу! А Герка один…
– Мы с Германом и составим один поисковый отряд по розыску моей тётечки. Вы, дедушка, составите второй поисковый отряд.
– Так ведь он не пойдет, Герка-то! Он ведь у меня трус. Не совсем, конечное дело, трус, а так… трусик, можно сказать.
– У вас он, может быть, и трусик, а у меня он храбрецом будет! Уверяю вас! Вперёд, к реке! Станем кричать во всё горло или петь! Только обязательно громко-громко-громко!
И когда они остановились на берегу, дед Игнатий Савельевич закричал во всё горло, изо всех сил, громко-громко-громко:
– Главное, ребята, сердцем не стареть!!!!!
– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! – подхватила эта милая Людмила. – Герман, а ты?
– Трали-вали! Трали-вали! – прямо-таки завопил Герка. – Это мы не проходили! Это нам не задавали!
Они кричали, пока не устали, и дед Игнатий Савельевич спросил уже серьёзно:
– Ну, а теперь куда, товарищ командир? Или так и будем орать до утра?
– Может, костёр запалить? – предложил Герка. – И кричать по очереди?
– Нет, нет, надо именно искать, – возразила решительно, даже непреклонно, эта милая Людмила. – Дедушка идёт вниз по течению, мы с Германом – вверх. Через час встречаемся здесь. Какие будут вопросы, замечания, предложения?
– Не имею я права отпускать несовершеннолетних одних в ночь, – недовольно ответил дед Игнатий Савельевич. – А если с вами что стрясется? Или заблудитесь?
– Когда речь идёт о спасении человеческой жизни, – эта милая Людмила резко повысила голос, – необходимо рисковать своей собственной несовершеннолетней жизнью! В конце концов, вопрос может быть решен просто: вы, дедушка, идёте с Германом, а я одна. Тётечка ведь моя, и я должна…
– А я не позволю! – Дед Игнатий Савельевич возмущённо покряхтел, помолчал, виновато кашлянул. – Не разрешаю я. Не имею права. Идёмте все вместе. Вперё-ё-ё-ёо-од… – неуверенно скомандовал он.
Они направились вверх по течению, изредка выкрикивая по очереди:
– Тётечка-а-а-а-а-а!
– А-а-а-ариадна-а-а-а! А-а-а-арка-а-а-адьевна-а-а-а!
– Соседушкаа-а-а-а-а!
Шагали они всё медленнее и медленнее, кричали всё реже и реже, всё тише и тише.
Первым не выдержал дед Игнатий Савельевич, скомандовал:
– Отряд, стой! Отряд, молчи! Надо посоображать, товарищи. Никак не могла здесь заблудиться Ариадна Аркадьевна. Вон всё ещё посёлок видно. Потеряться она могла только где-то вдалеке, но опять же очень далеко она никогда не уходила. Так что глотки дерем мы напрасно.
– Значит, по-вашему, ничего не надо делать?! – возмутилась эта милая Людмила. – Значит, по-вашему, надо возвращаться домой, попивать чаёк, глазеть в телевизор и забыть о том, что человек попал в беду?!
– Я таких глупостей и подлостей и в уме не держал, Людмилушка. Но можно хоть всю ночь тут ходить и орать, а толку никакого не будет. Надо придумать что-нибудь поумнее и, главное, эффективнее. Герка прав: запалим костёр, вы тут останетесь, кричите, если ещё способны, а я бегом-бегом-бегом вперёд. Так? Согласна, Людмилушка, товарищ командир?
– Вполне приемлемый выход из положения. Ничего лучшего не придумаешь.
– Тогда вот вам спички, а я – вперёд! Главное, ребята, сердцем не стареть!
Дед Игнатий Савельевич, громко распевая одну и ту же строку из любимой песни, исчез в темноте, а ребята стали собирать сучья для костра, не замечая, что стараются не отходить друг от друга далеко: честно говоря, уважаемые читатели, им было довольно страшновато, особенно когда луну ненадолго закрывали облака.
– Давай разжигай. – Голос у этой милой Людмилы, сколько она ни сдерживалась, заметно дрожал. – С костром будет не так боязно. А ты не боишься, Герман?
– А чего бояться-то? – еле слышно отозвался Герка, и голос у него дрогнул. – Тигров здесь нет. Медведей и волков тоже… – Не мог же он признаться, что в её присутствии он обязан не выглядеть трусиком. Он чиркнул спичкой, она сломалась, второй чиркнул – сломалась. Третья, четвертая сломались…
– Не торопись, не торопись, – шептала эта милая Людмила, – сейчас вспыхнет огонёк, и сразу…
Руки у Герки немножечко дрожали, и от неловкого движения коробок вдруг вылетел из них, и все спички высыпались на землю.
– Мне стра-ашно… – почти писклявым голоском искренне сказала эта милая Людмила. – О-о-очень стра-а-ашно…
– Не надо, не надо, не надо… – бормотал Герка, суетливо шаря руками по мокрой траве. – Сейчас, сейчас, сейчас!
– Коробочку сначала найди!
Уже выпала обильная роса, и когда эта милая Людмила догадалась зажечь фонарик и увидела коробок, оказалось, что он успел отсыреть. И вместо того чтобы обождать, когда он хоть немного подсохнет, Герка яростно ломал об него спички, пока не сломал последнюю…
– Вот мы и остались без огня! – Эта милая Людмила едва не всхлипнула. – Какой же ты неловкий, Герман! И я не сообразила, что тебе даже спички доверять нельзя… Ничего, ничего, постараемся не расстраиваться. Ведь трудности только закаляют характер… Но всё-таки неприятно… боязно…
Мало сказать, что Герка очень переживал глупый казус со спичками, он прямо-таки терзался, разыскал в траве ещё несколько отсыревших спичек, аккуратно разложил их с коробком на ветках. Ощущение страха немного улеглось, потому что явно трусила эта будущая женщина, и Герка отвлекся тем, что размышлял, как бы её успокоить.
– Скоро дед вернется, – сказал он, – дед далеко не уйдёт. Он ведь за нас боится.
– Он за нас боится! – плачущим и в то же время возмущённым голосом отозвалась эта милая Людмила. – А что вот сейчас с тётечкой? Где она? – Ей было по-настоящему страшно, и она не знала, как побороть страх, как скрыть его от Германа, и с отчаянием предложила: – Пойдём навстречу деду, а?
Герка тоже начал побаиваться, и даже довольно здорово побаивался, и тоже старался не выдать своего состояния, да и к тому же он устал – ноги подкашивались, а при сесть было не на что.
– Пойти-то можно, – неуверенно выговорил он, – а вдруг дед обратно какой-нибудь другой дорогой пойдет?
– Какой – другой? Вдоль берега одна дорога.
– Он велел ждать его здесь.
– Напрасно мы согласились на бездействие! Надо что-то делать! Я вот трушу оттого, что ничем не занята. Надо бы хоть какое-нибудь занятие… Не имеем мы права вот так глупо торчать на берегу и трястись от страха и холода! Хорошо ещё, что комаров почему-то мало, а то бы давно заели нас! И правильно бы сделали!.. Тебе страшно, Герман?
– Ну… немного. Не страшно, а неприятно. Давай в петушков играть? Прыгаем на одной ноге и толкаемся плечами – кто кого заставит на обе ноги встать!
Игра оказалась подходящей, они скоро согрелись, увлеклись и забыли о страхе. И в один прекрасный момент, когда Герка ловко увернулся от толчка этой милой Людмилы, она плюхнулась в воду!
Герка заметался по берегу, хотя и видел в лунном свете, что она сразу вынырнула. Подплыв к берегу, она крикнула:
– Руку дай… петушок!
Берег был обрывистый, хотя и невысокий. Герка встал на четвереньки, мокрая холодная ладошечка ухватилась за его руку, и он легко вытащил эту милую Людмилу на землю.
– Спасибо, Герман! Спасибо, петушок! – прыгая, чтобы согреться, дразнилась эта милая Людмила. – Давно ночью не купалась! Давно в куртке не ныряла! Спасибо, Петенька! Сам-то ты сегодня днём в воду упал, а мне ночью пришлось!
– Ты куртку сними, – пробормотал Герка, – на, возьми мою, а то простудишься ведь… воспалением лёгких заболеть можешь… Ох и попадёт мне от деда!
Запахнувшись в сухую куртку, эта милая Людмила спросила:
– А ты думаешь, мне от тётечки не попадёт?
– Тётечку ещё найти надо, а дед скоро вернется.
– Что делать-то будем?
– Домой, домой! Я не мокрый, а и то холодно.
– Нет, нет, кто-то из нас должен обязательно оставаться здесь. Ты ведь не струсишь?
– Не… струшу, – ответил Герка, и сам не расслышал своего голоса, спросил: – А ты одна идти не боишься?
– Я уже ничего не боюсь, – гордо заявила эта милая Людмила. – Я боюсь за тебя, Герман.
– А ты… ты сама-то не бойся, а я… я… я попробую… – Герка весь похолодел, представив, как он останется тут, в темноте, один, но выговорил, с очень большим трудом шевеля непослушными губами: – Беги давай.
– По… бегу, Герман. Только потому, что другого выхода нет.
– Да, да… – И он снова не услышал своего голоса и поэтому несколько раз кивнул. – На, фонарик возьми.
Они немного поспорили, кому фонарик нужнее. Герка был до того уже напуган, что ему было всё равно: какая разница – трястись от страха с фонариком или без него? Герку неудержимо тянуло броситься вслед за этой милой Людмилой, но он впервые в жизни испытывал что-то вроде почти неосознаваемого желания перебороть самого себя.
Стоя в темноте – луну закрыли огромные облака, – продрогший от холода, дрожащий от страха, он смотрел обреченно, как удаляется лучик фонарика, рассеивается и тает… Герка беспрерывно, почти судорожно оглядывался по сторонам и не для того, чтобы чего-нибудь разглядеть, а, наоборот, чтобы ничего не увидеть, и от этого боялся ещё больше. Ему стали слышаться разные таинственно-жуткие шорохи и звуки, заставлявшие вздрагивать, а сквозь них прорывались иногда гулкие угрожающие голоса…
Не выдержав напряжения, Герка побежал в сторону посёлка, хотя и сознавал, что делать этого не следует, что он всё равно вернется назад, должен вернуться, что ему нельзя убегать отсюда. Что тогда скажет эта милая Людмила? Как посмотрит на него своими большими чёрными глазами?.. Но страх был сильнее всего, он мешал даже следить за бегом. Едва успев подумать, что он может оступиться или споткнуться, Герка взвыл от дикой боли в правой ноге: она попала в ямку, и что-то с ней, с ногой, случилось. Герка грохнулся на землю, инстинктивно вытянув руки вперёд, но всё равно ударился лицом так, что в голове загудело, в носу заломило, из глаз брызнули слёзы. Он схватился рукой за нос и ощутил теплую кровь.
Боль в ноге была нестерпимой.
Герка откровенно подвывал, громко и жалобно, зажав нос двумя пальцами. Устав подвывать и немного придя в себя, он сел, поудобнее устроил ногу на земле, с облегчением почувствовал, что боль угасла, однако тут же определил, что шевелить ногой нельзя – боль мгновенно возвращалась.
Несколько минут он подержал голову запрокинутой, потом сел нормально, но долго не мог заставить себя открыть глаза. Страха вроде бы поубавилось, зато появилась злость, и Герка, чтобы отвлечься, шептал, а в темноте ему казалось, что кричал:
– А тётечка, может, сейчас чаёк попивает… колбасу с котом ест… телевизор смотрят… мультики всякие… ну, погоди!.. А я себе ногу поломал… и всё из-за этой будущей женщины… и тётечки с её косичками… Дед-то куда делся?
Герка ощутил, как от плеч по всему телу начал расползаться холод, брюки неприятно намокли от росы, сидеть было зябко, и мальчишку снова охватил страх.
Морщась ещё не от боли, а от её предчувствия, Герка осторожно встал на четвереньки, приподняв и чуть отведя в сторону правую ногу. Стоять-то он так вполне мог, но вот двигаться – никак не получалось. Он попробовал сделать что-то вроде прыжка, но прыжок оказался таким маленьким, что стало ясно: передвижение невозможно.
– Де-е-ед! – с отчаянием крикнул Герка. – Де-е-ед, где ты-ыы! Я ведь погибаю-ю-ю-у-у-у!!!!
Он опять попытался сделать что-то вроде прыжка, вернее, прыжочка, но на сей раз даже и на сантиметр вперёд не продвинулся, только ушиб колени, да в правой ноге будто проскочил электрический ток, и боль отозвалась даже в правом ухе. Герка долго и осторожно усаживался. Ведь ему до прихода этой милой Людмилы необходимо было вернуться на прежнее место!
– Из-за неё, из-за неё всё… – ощупав нос, прошептал он, чувствуя, что сейчас его затрясет от озноба. – Тётечка у неё принципиально детей не любит, а дети её ищут!.. Коту ушла рыбу ловить, а у человека воспаление лёгких будет… Кто этой будущей женщине велел в воду плюхаться?.. Кто вообще разрешил ей нас с дедом в свои глупости впутывать? – Герка прислушался к темноте и тишине и удивился, что ему нисколечко не страшно, а зябко, и тоскливо, и обидно ещё очень. И он совсем удивился, когда обнаружил, что бранить эту милую Людмилу ему уже не хочется. Он так обрадовался, что крикнул весело:
– Де-е-ед! Где ты-ы-ы?
И он будто не сам поднялся, а словно какая-то сила легко подбросила его вверх. Он встал на одной ноге, прыгнул вперёд, еле удержался на ноге, понял, что и так передвигаться нельзя, однако не растерялся. Ему показалось, что он привыкает к своему положению и что простоять на одной ноге может довольно долго.
А там, далеко впереди, слабой рассеянной полосой покачивался лучик света.
– Уре-ееее-ей! – восторженно завопил Герка. – Людмила идё-ё-ё-о-о-о-от! Милая Людмила-а-а-а-а!
Лучик всё светлел и светлел – становился ярче и ярче, покачивался в темноте часто-часто, – значит, эта милая Людмила шла быстро или даже бежала. От несусветной радости Герка сразу обессилел, в изнеможении опустился на землю, разгоряченный и взбудораженный, ликующий и, скажем прямо, уважаемые читатели, обалделый. Ведь он понял, что впервые в жизни совершил что-то неимоверно важное для себя, о чем он ещё вчера и подумать бы не мог!
Герка уже видел тёмный силуэт спешившей к нему этой милой Людмилы, а вот и луч фонарика ослепил его, а вот и раздался звонкий и громкий встревоженный голос:
– Ой, кто тебя так разукрасил?! Что с тобой, Герман?! Ты же весь в крови!
– Я ещё и ногу поломал! – гордо и радостно сообщил Герка. – Побежал, чтобы согреться, и – трах-тарарах! Думал, что совсем погибну!
– Ужас какой… Значит, ни минутки одного тебя оставлять нельзя. Бери телогрейку, а вот бутерброды с колбасой. Сейчас я костёр разожгу, я бересты принесла… Знаешь, Герман, а я очень и очень волнуюсь. Пора ведь и деду давно возвратиться, – торопливо говорила эта милая Людмила.
Герка в ответ только мычал удовлетворённо, так как рот его был полон. В телогрейке он сразу осоловел от блаженного ощущения тепла, сытости и присутствия этой будущей женщины.
Быстро разгорелся костёр. Герка, можно сказать, с большим удовольствием наслаждался тем, как маленькие и ловкие руки мокрым платком обтирали ему лицо.
– Я ведь идти-то не могу, – сказал он опять же гордо и радостно. – Пробовал на четвереньках – не вышло. Пробовал на одной ноге скакать – то же самое.
– Если вывих, то не страшно, – обеспокоенно проговорила эта милая Людмила, – но вот если перелом… Как же ты так неосторожно? Зачем было бегать в темноте, прыгал бы на месте, если хотел согреться.
– Все-таки страшно было, – с уважением к самому себе сказал Герка, но подивился своей откровенности. Сейчас его смущало только одно: брюки от росы насквозь промокли, и он попеременно садился то на одну, то на другую ладонь, то на обе вместе.
– Я страшно трусила! – призналась эта милая Людмила. – А считала себя храброй. Но представила, что я в Космосе, и… стыдно стало за страх… Что же с тётечкой могло случиться? И куда дедушка исчез?
Герка объяснил:
– Он у меня упрямый. Как он пошёл вверх по течению, так, наверное, до сих пор топает и поёт, что главное, ребята, сердцем не стареть. Придётся тебе меня домой на тачке везти.
– Болит нога?
– Нет, если не шевелюсь. Ноет немного.
Они долго молчали, любуясь и наслаждаясь огнём, но вдруг эта милая Людмила возмутилась:
– Так вот и будем сидеть?! – и сама себе ответила уныло: – А что мы, собственно, можем ещё делать?.. Герман, а где, когда, по-твоему, мы совершили главную ошибку? Когда ты спички рассыпал или когда я в воду булькнула?
– Я тебя кормить не обязана, не получила указаний, – строго сказала ему эта милая Людмила. – Жди хозяйку. Тем более она должна принести те-бе рыбки.
Напившись чаю со сладким пирогом, эта милая Людмила вдруг ойкнула и спросила Кошмара:
– Твоя хозяйка часто так поздно задерживается на рыбалке? Она не боится возвращаться в темноте?
Кот презрительно издал какой-то звук, резкий и непонятный, похожий на хрюканье, убрел в комнатку и развалился на диванчике. Эта милая Людмила взяла куртку, карманный фонарик и вышла на крылечко, совсем уже обеспокоенная. Во дворике густо пахло цветами, в воздухе ощущалась вечерняя прохлада.
«Или она ушла далеко-далеко, – с тревогой думала эта милая Людмила, – или… не могла же она заблудиться в знакомых местах! А вдруг она упала и… ужас какой! Ведь что угодно могло с ней случиться, а я тут… чаи со сладким пирогом распивала!»
Верная правилу – долго не раздумывать, когда надо действовать, она бегом бросилась через дворик, пробежала по улице и вскоре уже стучалась в двери соседнего дома.
На крыльцо вышел дед Игнатий Савельевич, шумно обрадовался, дескать, в самое время, дорогая гостья, прямо к чаю угодила, голубушка, милости просим…
– Тётечка ещё с рыбалки не вернулась! – испуганно сообщила эта милая Людмила. – Уже почти темнеет, а её всё нет! Надо её искать! – И сама заметила, что голос у неё встревоженный.
– А где искать?
– Ну… не знаю… везде!
– Может, ещё придёт… – Дед Игнатий Савельевич опустился на крыльцо и показал ей на место рядом. – Сейчас, голубушка, будем соображать. А! Риадна Аркадьевна – человек отменной серьёзности и рыбак опытный. Все здешние рыбные места она знает распрекрасно.
– Тем более! Тем более! – Эта милая Людмила вскочила. – Значит, с ней что-то случилось! Рассуждать, соображать, размышлять нам просто некогда! Посмотрите, с каждой минутой всё темнее и темнее! У вас есть фонарик?
– Фонарик-то, Людмилушка, имеется, – явно недовольным тоном ответил дед Игнатий Савельевич. – Только вот, извини, противно даже и подумать, что соседушка моя уважаемая из-за кота ведь заблудилась где-то! Из-за ко-та!
– Да при чём здесь кот?! С тётечкой, может быть, случилось что-нибудь, а вы про кота!
– Так ведь она ему, извергу, рыбу ловит! Он чуть ли не килограмм за раз слопать способен!
– Меня абсолютно не интересует ни его аппетит, ни он сам! – очень рассердилась эта милая Людмила. – Одевайтесь, пожалуйста, быстрее, забирайте Германа и фонарик…
– Есть, товарищ командир! Один момент, и я в вашем распоряжении. С фонариком, конечное дело, но без Герки. Зачем он нам? Он ещё и сам по дороге потеряется, чего доброго.
– Идите, дедушка, идите, а Германа пришлите ко мне. Я сама с ним поговорю.
– Ну, если нужна тебе, голубушка, лишняя обуза, пожалуйста.
А Герман как раз перед самым приходом этой милой Людмилы всё думал о ней и в который уж раз принял наитвердейшее решение: больше со странной и опасной будущей женщиной он даже и разговаривать не станет!
Но когда этот вреднющий дед сказал ему, что его кличет Людмилушка, Герка, сердясь на себя, обрадовался и быстренько оказался на крыльце, спросил грубовато:
– Чего ещё надо?
– Пойдём искать мою тётечку. Представляешь, она до сих пор не вернулась с рыбалки! И пожалуйста, не отказывайся, Герман! Мне без тебя будет страшновато. Понял?
– Ну да…
– Да, да! Иди собирайся скорее!
– А где мы её искать-то будем?
– Везде! Разделимся на два отряда. В одном – дедушка, в другом – мы с тобой. Если хочешь, будешь командиром как здешний житель.
Командиром-то Герка всегда хотел быть, а тут ещё командовать не кем-нибудь, а вредной будущей женщиной… Но вот идти в темноту…
– Где, где мы её искать-то будем?
– Уже испугался? – презрительно поразилась эта милая Людмила. – Пересиль страх, Герман! У те-бя блестящая возможность доказать, что ты настоящий мужчина! Иди, иди, одевайся! – заторопила она. – Положение очень серьёзное! Может погибнуть человек! Герман, ты должен помочь спасти человека! Я жду тебя!
– Дед, а дед, где моя куртка? А сапоги мои где, дед? Неси давай скорее, мне человека спасать надо!
Через огород они прошли молча, а когда оказались за изгородью, дед Игнатий Савельевич не без иронии спросил:
– В какую сторону идти прикажешь, Людмилушка?
– На берег, – уверенно ответила она, оглянулась вокруг и невольно поёжилась: сзади, в посёлке, весело горело множество огней, а впереди, слева и справа, – темнота. – Предлагаю разделиться на два поисковых отряда.
– Я тебя, Людмилушка, одну не отпущу! А Герка один…
– Мы с Германом и составим один поисковый отряд по розыску моей тётечки. Вы, дедушка, составите второй поисковый отряд.
– Так ведь он не пойдет, Герка-то! Он ведь у меня трус. Не совсем, конечное дело, трус, а так… трусик, можно сказать.
– У вас он, может быть, и трусик, а у меня он храбрецом будет! Уверяю вас! Вперёд, к реке! Станем кричать во всё горло или петь! Только обязательно громко-громко-громко!
И когда они остановились на берегу, дед Игнатий Савельевич закричал во всё горло, изо всех сил, громко-громко-громко:
– Главное, ребята, сердцем не стареть!!!!!
– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! – подхватила эта милая Людмила. – Герман, а ты?
– Трали-вали! Трали-вали! – прямо-таки завопил Герка. – Это мы не проходили! Это нам не задавали!
Они кричали, пока не устали, и дед Игнатий Савельевич спросил уже серьёзно:
– Ну, а теперь куда, товарищ командир? Или так и будем орать до утра?
– Может, костёр запалить? – предложил Герка. – И кричать по очереди?
– Нет, нет, надо именно искать, – возразила решительно, даже непреклонно, эта милая Людмила. – Дедушка идёт вниз по течению, мы с Германом – вверх. Через час встречаемся здесь. Какие будут вопросы, замечания, предложения?
– Не имею я права отпускать несовершеннолетних одних в ночь, – недовольно ответил дед Игнатий Савельевич. – А если с вами что стрясется? Или заблудитесь?
– Когда речь идёт о спасении человеческой жизни, – эта милая Людмила резко повысила голос, – необходимо рисковать своей собственной несовершеннолетней жизнью! В конце концов, вопрос может быть решен просто: вы, дедушка, идёте с Германом, а я одна. Тётечка ведь моя, и я должна…
– А я не позволю! – Дед Игнатий Савельевич возмущённо покряхтел, помолчал, виновато кашлянул. – Не разрешаю я. Не имею права. Идёмте все вместе. Вперё-ё-ё-ёо-од… – неуверенно скомандовал он.
Они направились вверх по течению, изредка выкрикивая по очереди:
– Тётечка-а-а-а-а-а!
– А-а-а-ариадна-а-а-а! А-а-а-арка-а-а-адьевна-а-а-а!
– Соседушкаа-а-а-а-а!
Шагали они всё медленнее и медленнее, кричали всё реже и реже, всё тише и тише.
Первым не выдержал дед Игнатий Савельевич, скомандовал:
– Отряд, стой! Отряд, молчи! Надо посоображать, товарищи. Никак не могла здесь заблудиться Ариадна Аркадьевна. Вон всё ещё посёлок видно. Потеряться она могла только где-то вдалеке, но опять же очень далеко она никогда не уходила. Так что глотки дерем мы напрасно.
– Значит, по-вашему, ничего не надо делать?! – возмутилась эта милая Людмила. – Значит, по-вашему, надо возвращаться домой, попивать чаёк, глазеть в телевизор и забыть о том, что человек попал в беду?!
– Я таких глупостей и подлостей и в уме не держал, Людмилушка. Но можно хоть всю ночь тут ходить и орать, а толку никакого не будет. Надо придумать что-нибудь поумнее и, главное, эффективнее. Герка прав: запалим костёр, вы тут останетесь, кричите, если ещё способны, а я бегом-бегом-бегом вперёд. Так? Согласна, Людмилушка, товарищ командир?
– Вполне приемлемый выход из положения. Ничего лучшего не придумаешь.
– Тогда вот вам спички, а я – вперёд! Главное, ребята, сердцем не стареть!
Дед Игнатий Савельевич, громко распевая одну и ту же строку из любимой песни, исчез в темноте, а ребята стали собирать сучья для костра, не замечая, что стараются не отходить друг от друга далеко: честно говоря, уважаемые читатели, им было довольно страшновато, особенно когда луну ненадолго закрывали облака.
– Давай разжигай. – Голос у этой милой Людмилы, сколько она ни сдерживалась, заметно дрожал. – С костром будет не так боязно. А ты не боишься, Герман?
– А чего бояться-то? – еле слышно отозвался Герка, и голос у него дрогнул. – Тигров здесь нет. Медведей и волков тоже… – Не мог же он признаться, что в её присутствии он обязан не выглядеть трусиком. Он чиркнул спичкой, она сломалась, второй чиркнул – сломалась. Третья, четвертая сломались…
– Не торопись, не торопись, – шептала эта милая Людмила, – сейчас вспыхнет огонёк, и сразу…
Руки у Герки немножечко дрожали, и от неловкого движения коробок вдруг вылетел из них, и все спички высыпались на землю.
– Мне стра-ашно… – почти писклявым голоском искренне сказала эта милая Людмила. – О-о-очень стра-а-ашно…
– Не надо, не надо, не надо… – бормотал Герка, суетливо шаря руками по мокрой траве. – Сейчас, сейчас, сейчас!
– Коробочку сначала найди!
Уже выпала обильная роса, и когда эта милая Людмила догадалась зажечь фонарик и увидела коробок, оказалось, что он успел отсыреть. И вместо того чтобы обождать, когда он хоть немного подсохнет, Герка яростно ломал об него спички, пока не сломал последнюю…
– Вот мы и остались без огня! – Эта милая Людмила едва не всхлипнула. – Какой же ты неловкий, Герман! И я не сообразила, что тебе даже спички доверять нельзя… Ничего, ничего, постараемся не расстраиваться. Ведь трудности только закаляют характер… Но всё-таки неприятно… боязно…
Мало сказать, что Герка очень переживал глупый казус со спичками, он прямо-таки терзался, разыскал в траве ещё несколько отсыревших спичек, аккуратно разложил их с коробком на ветках. Ощущение страха немного улеглось, потому что явно трусила эта будущая женщина, и Герка отвлекся тем, что размышлял, как бы её успокоить.
– Скоро дед вернется, – сказал он, – дед далеко не уйдёт. Он ведь за нас боится.
– Он за нас боится! – плачущим и в то же время возмущённым голосом отозвалась эта милая Людмила. – А что вот сейчас с тётечкой? Где она? – Ей было по-настоящему страшно, и она не знала, как побороть страх, как скрыть его от Германа, и с отчаянием предложила: – Пойдём навстречу деду, а?
Герка тоже начал побаиваться, и даже довольно здорово побаивался, и тоже старался не выдать своего состояния, да и к тому же он устал – ноги подкашивались, а при сесть было не на что.
– Пойти-то можно, – неуверенно выговорил он, – а вдруг дед обратно какой-нибудь другой дорогой пойдет?
– Какой – другой? Вдоль берега одна дорога.
– Он велел ждать его здесь.
– Напрасно мы согласились на бездействие! Надо что-то делать! Я вот трушу оттого, что ничем не занята. Надо бы хоть какое-нибудь занятие… Не имеем мы права вот так глупо торчать на берегу и трястись от страха и холода! Хорошо ещё, что комаров почему-то мало, а то бы давно заели нас! И правильно бы сделали!.. Тебе страшно, Герман?
– Ну… немного. Не страшно, а неприятно. Давай в петушков играть? Прыгаем на одной ноге и толкаемся плечами – кто кого заставит на обе ноги встать!
Игра оказалась подходящей, они скоро согрелись, увлеклись и забыли о страхе. И в один прекрасный момент, когда Герка ловко увернулся от толчка этой милой Людмилы, она плюхнулась в воду!
Герка заметался по берегу, хотя и видел в лунном свете, что она сразу вынырнула. Подплыв к берегу, она крикнула:
– Руку дай… петушок!
Берег был обрывистый, хотя и невысокий. Герка встал на четвереньки, мокрая холодная ладошечка ухватилась за его руку, и он легко вытащил эту милую Людмилу на землю.
– Спасибо, Герман! Спасибо, петушок! – прыгая, чтобы согреться, дразнилась эта милая Людмила. – Давно ночью не купалась! Давно в куртке не ныряла! Спасибо, Петенька! Сам-то ты сегодня днём в воду упал, а мне ночью пришлось!
– Ты куртку сними, – пробормотал Герка, – на, возьми мою, а то простудишься ведь… воспалением лёгких заболеть можешь… Ох и попадёт мне от деда!
Запахнувшись в сухую куртку, эта милая Людмила спросила:
– А ты думаешь, мне от тётечки не попадёт?
– Тётечку ещё найти надо, а дед скоро вернется.
– Что делать-то будем?
– Домой, домой! Я не мокрый, а и то холодно.
– Нет, нет, кто-то из нас должен обязательно оставаться здесь. Ты ведь не струсишь?
– Не… струшу, – ответил Герка, и сам не расслышал своего голоса, спросил: – А ты одна идти не боишься?
– Я уже ничего не боюсь, – гордо заявила эта милая Людмила. – Я боюсь за тебя, Герман.
– А ты… ты сама-то не бойся, а я… я… я попробую… – Герка весь похолодел, представив, как он останется тут, в темноте, один, но выговорил, с очень большим трудом шевеля непослушными губами: – Беги давай.
– По… бегу, Герман. Только потому, что другого выхода нет.
– Да, да… – И он снова не услышал своего голоса и поэтому несколько раз кивнул. – На, фонарик возьми.
Они немного поспорили, кому фонарик нужнее. Герка был до того уже напуган, что ему было всё равно: какая разница – трястись от страха с фонариком или без него? Герку неудержимо тянуло броситься вслед за этой милой Людмилой, но он впервые в жизни испытывал что-то вроде почти неосознаваемого желания перебороть самого себя.
Стоя в темноте – луну закрыли огромные облака, – продрогший от холода, дрожащий от страха, он смотрел обреченно, как удаляется лучик фонарика, рассеивается и тает… Герка беспрерывно, почти судорожно оглядывался по сторонам и не для того, чтобы чего-нибудь разглядеть, а, наоборот, чтобы ничего не увидеть, и от этого боялся ещё больше. Ему стали слышаться разные таинственно-жуткие шорохи и звуки, заставлявшие вздрагивать, а сквозь них прорывались иногда гулкие угрожающие голоса…
Не выдержав напряжения, Герка побежал в сторону посёлка, хотя и сознавал, что делать этого не следует, что он всё равно вернется назад, должен вернуться, что ему нельзя убегать отсюда. Что тогда скажет эта милая Людмила? Как посмотрит на него своими большими чёрными глазами?.. Но страх был сильнее всего, он мешал даже следить за бегом. Едва успев подумать, что он может оступиться или споткнуться, Герка взвыл от дикой боли в правой ноге: она попала в ямку, и что-то с ней, с ногой, случилось. Герка грохнулся на землю, инстинктивно вытянув руки вперёд, но всё равно ударился лицом так, что в голове загудело, в носу заломило, из глаз брызнули слёзы. Он схватился рукой за нос и ощутил теплую кровь.
Боль в ноге была нестерпимой.
Герка откровенно подвывал, громко и жалобно, зажав нос двумя пальцами. Устав подвывать и немного придя в себя, он сел, поудобнее устроил ногу на земле, с облегчением почувствовал, что боль угасла, однако тут же определил, что шевелить ногой нельзя – боль мгновенно возвращалась.
Несколько минут он подержал голову запрокинутой, потом сел нормально, но долго не мог заставить себя открыть глаза. Страха вроде бы поубавилось, зато появилась злость, и Герка, чтобы отвлечься, шептал, а в темноте ему казалось, что кричал:
– А тётечка, может, сейчас чаёк попивает… колбасу с котом ест… телевизор смотрят… мультики всякие… ну, погоди!.. А я себе ногу поломал… и всё из-за этой будущей женщины… и тётечки с её косичками… Дед-то куда делся?
Герка ощутил, как от плеч по всему телу начал расползаться холод, брюки неприятно намокли от росы, сидеть было зябко, и мальчишку снова охватил страх.
Морщась ещё не от боли, а от её предчувствия, Герка осторожно встал на четвереньки, приподняв и чуть отведя в сторону правую ногу. Стоять-то он так вполне мог, но вот двигаться – никак не получалось. Он попробовал сделать что-то вроде прыжка, но прыжок оказался таким маленьким, что стало ясно: передвижение невозможно.
– Де-е-ед! – с отчаянием крикнул Герка. – Де-е-ед, где ты-ыы! Я ведь погибаю-ю-ю-у-у-у!!!!
Он опять попытался сделать что-то вроде прыжка, вернее, прыжочка, но на сей раз даже и на сантиметр вперёд не продвинулся, только ушиб колени, да в правой ноге будто проскочил электрический ток, и боль отозвалась даже в правом ухе. Герка долго и осторожно усаживался. Ведь ему до прихода этой милой Людмилы необходимо было вернуться на прежнее место!
– Из-за неё, из-за неё всё… – ощупав нос, прошептал он, чувствуя, что сейчас его затрясет от озноба. – Тётечка у неё принципиально детей не любит, а дети её ищут!.. Коту ушла рыбу ловить, а у человека воспаление лёгких будет… Кто этой будущей женщине велел в воду плюхаться?.. Кто вообще разрешил ей нас с дедом в свои глупости впутывать? – Герка прислушался к темноте и тишине и удивился, что ему нисколечко не страшно, а зябко, и тоскливо, и обидно ещё очень. И он совсем удивился, когда обнаружил, что бранить эту милую Людмилу ему уже не хочется. Он так обрадовался, что крикнул весело:
– Де-е-ед! Где ты-ы-ы?
И он будто не сам поднялся, а словно какая-то сила легко подбросила его вверх. Он встал на одной ноге, прыгнул вперёд, еле удержался на ноге, понял, что и так передвигаться нельзя, однако не растерялся. Ему показалось, что он привыкает к своему положению и что простоять на одной ноге может довольно долго.
А там, далеко впереди, слабой рассеянной полосой покачивался лучик света.
– Уре-ееее-ей! – восторженно завопил Герка. – Людмила идё-ё-ё-о-о-о-от! Милая Людмила-а-а-а-а!
Лучик всё светлел и светлел – становился ярче и ярче, покачивался в темноте часто-часто, – значит, эта милая Людмила шла быстро или даже бежала. От несусветной радости Герка сразу обессилел, в изнеможении опустился на землю, разгоряченный и взбудораженный, ликующий и, скажем прямо, уважаемые читатели, обалделый. Ведь он понял, что впервые в жизни совершил что-то неимоверно важное для себя, о чем он ещё вчера и подумать бы не мог!
Герка уже видел тёмный силуэт спешившей к нему этой милой Людмилы, а вот и луч фонарика ослепил его, а вот и раздался звонкий и громкий встревоженный голос:
– Ой, кто тебя так разукрасил?! Что с тобой, Герман?! Ты же весь в крови!
– Я ещё и ногу поломал! – гордо и радостно сообщил Герка. – Побежал, чтобы согреться, и – трах-тарарах! Думал, что совсем погибну!
– Ужас какой… Значит, ни минутки одного тебя оставлять нельзя. Бери телогрейку, а вот бутерброды с колбасой. Сейчас я костёр разожгу, я бересты принесла… Знаешь, Герман, а я очень и очень волнуюсь. Пора ведь и деду давно возвратиться, – торопливо говорила эта милая Людмила.
Герка в ответ только мычал удовлетворённо, так как рот его был полон. В телогрейке он сразу осоловел от блаженного ощущения тепла, сытости и присутствия этой будущей женщины.
Быстро разгорелся костёр. Герка, можно сказать, с большим удовольствием наслаждался тем, как маленькие и ловкие руки мокрым платком обтирали ему лицо.
– Я ведь идти-то не могу, – сказал он опять же гордо и радостно. – Пробовал на четвереньках – не вышло. Пробовал на одной ноге скакать – то же самое.
– Если вывих, то не страшно, – обеспокоенно проговорила эта милая Людмила, – но вот если перелом… Как же ты так неосторожно? Зачем было бегать в темноте, прыгал бы на месте, если хотел согреться.
– Все-таки страшно было, – с уважением к самому себе сказал Герка, но подивился своей откровенности. Сейчас его смущало только одно: брюки от росы насквозь промокли, и он попеременно садился то на одну, то на другую ладонь, то на обе вместе.
– Я страшно трусила! – призналась эта милая Людмила. – А считала себя храброй. Но представила, что я в Космосе, и… стыдно стало за страх… Что же с тётечкой могло случиться? И куда дедушка исчез?
Герка объяснил:
– Он у меня упрямый. Как он пошёл вверх по течению, так, наверное, до сих пор топает и поёт, что главное, ребята, сердцем не стареть. Придётся тебе меня домой на тачке везти.
– Болит нога?
– Нет, если не шевелюсь. Ноет немного.
Они долго молчали, любуясь и наслаждаясь огнём, но вдруг эта милая Людмила возмутилась:
– Так вот и будем сидеть?! – и сама себе ответила уныло: – А что мы, собственно, можем ещё делать?.. Герман, а где, когда, по-твоему, мы совершили главную ошибку? Когда ты спички рассыпал или когда я в воду булькнула?