Демилль Нельсон. При реках Вавилонских

   Мазар заглянул в записную книжку:
   — Только со спутника. В 12.17. Американский разведывательный самолет появится там только в конце дня завтра.
   — Тогда достань мне снимки со спутника, — сказал Ласков.
   — Попробую. — Мазар поднялся. — За такое меня вполне могут отдать под трибунал, но мне плевать. — Он закрыл дипломат. — Дайте мне знать, если на вас снизойдет озарение. А я пока займусь поисками предателя.
   Талман, читавший досье на Риша, взглянул на собравшегося уходить шефа Шин Бет.
   — Ты уже допрашивал арабов, готовивших минометный обстрел?
   — Да. Они ничего не знают. То есть они искренне считают, что ничего не знают. Но кое-какие мелочи, ничего не говорящие им, имеют значение для нас. Ну, вы сами понимаете.
   — Что-нибудь выяснили? — спросил Талман.
   — Уверен, что работал с этими бедолагами именно Риш. Есть еще любопытные детали, но их надо проанализировать, прежде чем делать выводы. Буду держать вас в курсе дела.
   Ласков встал и пожал Мазару руку:
   — Спасибо. Но ты дурак, что сделал это.
   — Знаю. — Он достал платок и вытер взмокший лоб. — За тобой должок. Я тебе напомню при случае.
   — А может, прямо сейчас? — Ласков взял со стола мокрую салфетку и положил в нее что-то. — Вот, держи. Это твоя плата.
   Мазар посмотрел на него широко открытыми глазами:
   — Уверен?
   — Это же твоя работа.
   Мазар взял салфетку, положил ее в карман рубашки и быстро вышел на площадь Святого Георгия, где остановил такси.

18

   «Лир» опустился ниже, но все же недостаточно низко.
   — Давай собьем, — предложил Брин.
   Хоснер покачал головой:
   — У нас перемирие до захода солнца и не в наших интересах его нарушать.
   — Чушь. В любом случае они не стали атаковать днем. Так что никакая это не передышка.
   Добкин, занятый тем, что рисовал план местности, поднял голову:
   — Не совсем так. Они могли бы постреливать по нам весь день и доставлять мелкие неприятности. Мне не больше тебя, сынок, приятно это перемирие, но надо быть реалистами.
   Генерал вернулся к карте. Имея такой подробный план, защищающиеся могли выбрать более удобные позиции для подготовки к предстоящему ночному штурму. Закончив, Добкин передал план Брину:
   — Возьми.
   — Мне она не нужна, генерал. У меня есть прицел.
   — Батарейки вот-вот сядут. А линзы могут разбиться.
   — Не дай Бог, — сказал Хоснер. — Это у нас и самое лучшее оружие, и система раннего предупреждения. Два в одном.
   — Поэтому мне ее и доверили, — сказал Брин, неохотно забирая план.
   Наоми Хабер сидела, прислонясь спиной к утрамбованному земляному брустверу. На голове у нее вместо куфьи было повязано полотенце.
   — Какой ты скромный, — заметила она.
   Брин оставил реплику без внимания.
   Добкин посмотрел на девушку. Полотенце скрывало ее длинные волосы и лоб. Она чертовски сильно напоминала ему кого-то.
   — Ваша фамилия Хабер?
   — Да.
   Девушка настороженно взглянула на генерала.
   — Неудивительно, что вы выбрали в напарники Дейви Крокета.
   — Кого?
   — Не важно. — Он повернулся к Хоснеру: — Эта девушка была на соревнованиях по стрельбе.
   Брин был искренне удивлен:
   — Почему ты мне не сказала?
   Девушка поднялась и повернулась к генералу:
   — Я... я просто согласилась быть его связной. Ничего больше. Ну ладно, может быть, наличие винтовки сыграло какую-то роль. Но стрелять по мишеням и по живым людям — это две разные вещи. Не думаю...
   Добкин сочувственно кивнул:
   — Яков...
   Хоснер поднялся и схватил ее за руку:
   — Вот что, юная леди, вы не вышли вперед, когда я спрашивал, у кого есть стрелковая подготовка. Вы утаили ценную информацию. Клянусь Богом, вы за это ответите. Но пока считайте себя снайпером. Увидите на склоне ашбала — подумайте, что он с вами сделает, и стреляйте.
   Девушка посмотрела вниз.
   Брин смущенно пожал плечами:
   — Я позабочусь об этом, шеф.
   — Да уж. — Хоснер повернулся и направился к «конкорду».
   Добкин пошел за ним.
   Работа не прекращалось все утро, но позже, когда солнце поднялось выше и стало жарко, было решено устроить перерыв, что вполне соответствовало израильской и вообще ближневосточной традиции.
   Люди расположились в тени крыльев, надежно защищавших от палящих лучей. На ленч приготовили недоеденные накануне обеды, пережарив то, что можно, на алюминиевых пластинах. Всю имеющуюся в наличии жидкость тщательно хранили в специально выкопанной под самолетом яме. На кухне обнаружились упаковки с апельсиновым соком, в багажном отделении — канистры с вином. Нашлось и немного продуктов, часть которых кто-то прихватил с собой, чтобы сэкономить на еде в Нью-Йорке, а часть везли как угощение. Тем не менее на многое рассчитывать не приходилось, а есть после работы хотелось.
   Ответственным за хранение продуктов и напитков Хоснер назначил Якова Лейбера, который, похоже, справлялся со своими обязанностями весьма успешно.
   — Как дела? — спросил Хоснер, положив руку на плечо Лейбера.
   Стюард принужденно улыбнулся:
   — Мы можем пить и есть, как короли... один день.
   — А скажем, еще два дня?
   — Проголодаемся, но это не страшно.
   — Три дня?
   — Нам будет очень не хватать воды.
   Хоснер кивнул. Жара и физический труд должны неизбежно привести к обезвоживанию. Все только и будут думать о воде. Тогда уже не до порядка и дисциплины. У них всего три дня, может быть, даже меньше. Сколько продлится осада в условиях, когда люди страдают от жажды? Еда — не проблема. Без пищи можно тянуть недели. Да и скорпионов и ящериц здесь в избытке. Ночью он слышал шакалов. На них можно охотиться, используя в качестве приманки убитых арабов. Чертов раввин...
   — Я прикинул, сколько у нас воды, — напомнил о себе Лейбер. — Получилось по пол-литра на человека в день.
   — Мало.
   — Мало, сэр. — Лейбер копнул носком землю. — Можно попробовать покопать.
   Хоснер окликнул стоявшего у домика пастуха генерала:
   — Ну, что здесь было?
   — Уверен, крепость, а что?
   — Нужно искать воду.
   Добкин покачал головой:
   — Вы найдете здесь много интересного, но не воду. Для этого надо дойти до уровня Евфрата. — Добкин подошел к Лейберу и Хоснеру. — А почему бы не послать несколько человек к реке?
   — У них там часовые.
   — Вечером. Если они не пойдут в атаку по тому склону, я сам спущусь к реке.
   — Вечером ты пойдешь к гостинице и попытаешься позвонить.
   Добкин рассмеялся:
   — Вот только местной мелочи у меня нет.
   Хоснер улыбнулся.
   — Они делали деревянные формы и заливали в них глину и ил. Потом выставляли на солнце. — Добкин показал на берег реки: — Здесь повсюду были кирпичные заводики. На кирпичах они оставляли свои знаки. Изображали львов и всяких мифологических животных. Даже цари не брезговали прославлять свое имя на кирпичах. Я, НАВУХОДОНОСОР, СЫН НАБОПОЛАСАРА, ЦАРЬ ВАВИЛОНА. И так сотни и сотни раз. А иногда эти кирпичи глазуровали, раскрашивая зеленым, желтым и синим цветом. Здесь построили прекрасный город, один из самых восхитительных в мире. Он лежал, как радужная раковина, рядом с лазурной рекой. — Добкин пнул подвернувшийся под ногу ком глины и отошел на пару шагов.
   Взгляд его обратился на запад, за бесконечные болотистые равнины, туда, где еще не опускалось к горизонту огромное оранжевое солнце. — А потом они захватили Израиль и увели к рекам вавилонским его жителей. Вот здесь, Яков. Вот здесь стоял какой-нибудь еврей, клавший кирпичи в стену, призванную защитить город от персидского царя Кира. Более двадцати пяти веков назад. Но Кир занял город. И чуть ли не первым делом отправил евреев домой. Почему? Кто знает? Но они вернулись. В Израиль. И нашли Иерусалим в руинах. Но все равно вернулись. Вот что важно. — Он поднял голову. — Однако для нас более важно то, что вернулись не все.
   — Что ты имеешь в виду?
   — При реках вавилонских все еще могут жить евреи. Их Вавилонский плен продолжается.
   — Ты серьезно? — недоверчиво спросил Хоснер.
   Несколько смущенный выступлением Добкина, Лейбер застенчиво стоял в стороне.
   — Совершенно серьезно, — подтвердил Добкин. — Если только иракское правительство не переселило их в Багдад, что вполне возможно. Я говорю об иракских евреях, которых мы много раз пытались вернуть на родину. Их всего около пяти сотен. Этот вопрос даже вошел одним из пунктов в программу мирных переговоров.
   — Думаешь, они еще здесь?
   — Они были здесь две с половиной тысячи лет. Будем надеяться, что еще остались. Их самая большая деревня на другом берегу Евфрата. Умма. Примерно в двух километрах вниз по течению. Почти напротив Квейриша, той арабской деревни, которую мы видели.
   — Они помогут?
   — Вот вопрос. Что такое еврей? Кто такой еврей? Почему предки этих евреев предпочли остаться в грешном Вавилоне? Кто знает? Все эти годы они оставались евреями, отрезанными от основного течения иудаизма. Это все, что мы знаем. Богу только известно, на каком иврите они говорят. Если еще говорят. — Он расстегнул рубашку. — Но вот это они узнают. — Генерал вытащил медальон со Звездой Давида.
   — Интересно, знают ли они, что мы здесь? — задумчиво произнес Лейбер.
   — Не беспокойся, стюард. — Хоснер потрепал его по плечу. — О том, что мы здесь, скоро узнает весь мир. В том числе и иракское правительство. А теперь вот что. Займись припасами. Обыщи весь самолет. Нам нужны вода и пища.
   Лейбер кивнул и ушел.
   — Судя по тому, что я видел, добраться до Ворот Иштар мне вряд ли удастся, — сказал Добкин. — Местность незнакомая, да и рельеф сложный. Наверное, и часовые расставлены.
   — Что ты предлагаешь?
   — На том берегу Евфрата рельеф совсем другой, плоский и ровный. И палестинцев там быть не должно. Сегодня вечером я спущусь к реке. Пусть несколько человек пойдут со мной и наберут воды. А я поплыву на тот берег.
   — Часовые, — напомнил Хоснер.
   Добкин пожал плечами:
   — Как только на восточном склоне начнется перестрелка, часовые уже ничего не услышат. К двум часам ночи они замерзнут и устанут и будут думать только о том, как им повезло не попасть в другую команду.
   Хоснер с сомнением пожал плечами:
   — Если ты все же переберешься через реку и попадешь в ту деревню, что тогда?
   Добкин и сам не знал, что ответить на этот вопрос. Телефона в деревне, конечно, нет. Дорога в это время года непроходима. На ишаке до Багдада не доберешься и за пару дней. Лучше уж в Хиллах. Но для этого не надо переплывать реку. И что Хиллах? «Здравствуйте, я генерал Добкин из израильской армии»?
   — Чему ты улыбаешься?
   — Так, шучу сам с собой. Послушай, я не подумал раньше. У этих людей в деревне, должно быть, и своих проблем хватает. Стоит ли их втягивать в наши дела?
   — Проблем у них не больше, чем у нас. А в будущем, генерал, не советую придерживать такого рода информацию. В общем, выбор невелик — либо гостиница у Ворот Иштар, либо еврейская деревня Умма.
   Добкин кивнул. Возможно, в Умме уже никто больше не живет. Не исключено, что там обосновались палестинцы. Нельзя исключить и того, что евреи могут отказать в помощи. Возможно ли такое? А может, войти в лачугу, объявить себя родственником и потребовать помощи?
   Добкин считал, что у него есть такое право. Но не отомстит ли Риш беднягам, если узнает об их участии в этом деле? Конечно, узнает. Но какие еще альтернативы? Никаких.
   — Сегодня я пойду в Умму.
   — Ладно. Я бы посоветовал поискать счастья в гостинице, но решать тебе. — Хоснер повернулся, и они вместе направились к хижине пастуха. — Я не дам тебе пистолет.
   — Понимаю, оружие нужнее здесь.
   Они прошли еще немного, потом Хоснер откашлялся:
   — Я просил министра...
   — Понял, — перебил его Добкин. — Я взял. У Пеледа, помощника Вейцмана, больное сердце. Он дал дигиталис. Ему запасов хватит на пару месяцев. Я взял двухнедельную норму.
   — Надеюсь, этого достаточно.
   — Я тоже надеюсь.
   Из хижины вышел Исаак Берг с двумя стюардессами, Рахилью Баум и Бет Абрамс. Их голубые блузки и юбки были в пятнах от пота, йода и чего-то похожего на кровь. Обе женщины посмотрели на Хоснера и молча прошли мимо. В их глазах он прочитал страх и отвращение.
   Берг пожал плечами:
   — На меня они тоже так смотрят. Так хорошо ухаживали за нашим пациентом, Мухаммедом, пока я не применил средства пожестче. Никто нас не понимает, Яков.
   — Он сказал что-то новое?
   Берг сунул в рот незажженную трубку:
   — Кое-что. — Он посмотрел на кружащий в небе «лир». — Меня больше волнует, не доставят ли из базового лагеря гранаты и минометы.
   Хоснер следил за самолетом, пока тот не скрылся из виду.
   — Тогда нам придется нелегко.
   Добкин закурил сигарету:
   — Как хорошо, что меня здесь не будет.
   — Значит, все-таки идешь? — спросил Берг.
   — Вы тут вечером будет давиться пулями, а я есть мацу, жареного ягненка и танцевать хора.
   — По-моему, генерал, ты перегрелся на солнце.
   Добкин рассказал Бергу о еврейской деревне.
   Берг выслушал и кивнул.
   — Извини за шутку, но звучит не по-кошерному, Бен. Не лучше ли придерживаться первоначального плана?
   — У меня сегодня другое чувство.
   Берг пожал плечами. В любом случае это — самоубийство.
   — Кстати, Мухаммед рассказал, что Хаммади, заместитель Риша, гомосексуалист. Вот тебе и результат раздельного воспитания.
   — Какая разница?
   — Разницу почувствует Салем Хаммади, когда мы раскроем ночью этот его маленький секрет. Оповестим его товарищей через громкоговорители.
   Хоснер усмехнулся:
   — Это гнусно.
   — Зато справедливо. Надо только установить динамики вдоль линии обороны.
   — Уже сделано, — сказал Добкин.

* * *

   Хоснер остановился в тени крыла. Земляная насыпь была завершена, и он прислонился спиной к согретой глине. В воздухе уже чувствовалось приближение горячего ветра. Беккер сказал, что барометр быстро падает.
   — Как они здесь называют восточный ветер?
   — Шержи, — ответил Добкин. — Чувствуешь?
   — Кажется, да.
   — Плохо. Насколько я знаю, это похуже хамсина в Израиле.
   — Почему?
   — Во-первых, он горячее, — ответил Добкин. — И несет много песка и пыли. В нем просто задыхаешься. Умираешь. На холме будет ад. Вот так и исчез Вавилон. Кто-то сказал, что цивилизация выживает в том случае, если каждый день каждый человек делает самые обычные вещи. Это особенно верно применительно к Месопотамии. Как только во время монгольского вторжения женщины перестали подметать улицы, а крестьяне возделывать землю, пыль, принесенная шержи с персидских гор, превратила это место в пустыню.
   Хоснер перевел взгляд на виднеющиеся вдалеке горы. Над песчаными дюнами уже клубилась пыль, как будто демоны пустыни начали свой танец. Они неслись сюда, на запад, похожие на диких всадников.
   Добкин проследил за взглядом Хоснера:
   — С военной точки зрения мне трудно сказать, кому на руку пыльная буря.
   — Нам и без нее проблем хватает. Обойдемся. — Хоснер посмотрел на Берга. — Надо избавиться от пленника, если ты с ним закончил.
   — Мне показалось, ты собирался его отпустить.
   — Да.
   Добкин покачал головой.
   Хоснер предложил ему сигарету:
   — Позволь кое-что тебе рассказать. — Он откинулся на земляной вал. — Во время осады Милана в двенадцатом веке жители засыпали песок в мешки из-под зерна и укрепляли ими стены. Руководивший осадой германский император Барбаросса решил, что в мешках зерно, и очень огорчился. В городе уже начинался голод, но Барбаросса об этом не знал и отступил от Милана. Через несколько лет Барбаросса осадил другой итальянский город, Алессандрию. Одного человека, выведшего на луг корову, захватили люди императора. Корову убили, чтобы съесть, а когда стали разделывать тушу, то в желудке нашли зерно. Крестьянин объяснил, что сена не хватает, а вот зерна в городе так много, что его отдают на корм скоту. Барбаросса снова опечалился и снял осаду. Позднее оказалось, что осажденные там тоже голодали, а крестьянин с коровой были военной хитростью.
   — Ты это к чему? — спросил Берг.
   — А вот к чему. Мы устраиваем вечеринку. Немного попоем и потанцуем. Потом сделаем вид, что едим и пьем. Собираем все оружие, которое у нас есть, в пастушьей лачуге. Изображаем, что у нас куча патронов. Попробуем соорудить макет пулеметного гнезда. В общем, пусть думают, что у нас тут отдыхает Третья бронетанковая дивизия. А потом отпускаем господина Мухаммеда.
   Добкин отнесся к плану Хоснера с недоверием:
   — Слишком нарочито.
   — Для Риша и Хаммади — да. Но ашбалам будет о чем подумать. — Он посмотрел на Берга.
   — Почему бы и нет? — Берг пожал плечами. — Я — за.

* * *

   Мужчины вошли в домик. Каплан все еще лежал на животе, но выглядел намного лучше. Четверо легкораненых, включая Иешуа Рубина, играли в карты. У Руфи Мендель началась лихорадка.
   Палестинец испуганно взглянул на Берга. Хоснер заметил, что у него сломан нос. Ему не нравилось, что пленный находится вместе с израильтянами, но другого закрытого помещения не было, если не считать превратившегося в духовку «кон-корда». Палестинца охраняли по очереди сами раненые. По крайней мере потери можно было назвать легкими, так что Мухаммед вряд ли порадует своих товарищей приятными известиями.
   Одна из стюардесс, Бет Абрамс, занималась раной Капла-на, которая уже начала гноиться и издавала малоприятный запах. Вообще в домике пахло потными телами и перевязочными материалами. Бет Абрамс налила на бинт какой-то желтой субстанции.
   — Что это? — спросил Хоснер.
   Абрамс посмотрела на него и пожала плечами:
   — Местное растение. Действие как у ромашки.
   — Откуда вы знаете?
   — Прочитала в армейском медицинском справочнике, когда служила. — Она аккуратно приложила бинт с истолченной массой к ране. — У этого растения желтые, похожие на лимон плоды размером с теннисный мяч. Названия я не помню, но по описанию подходит. Они растут на склоне. Что делать, спирта у нас совсем не осталось.
   — Ладно. — Хоснер повернулся к Каплану: — Как твоя задница?
   Каплан усмехнулся:
   — За мной ухаживают две стюардессы, льют мне на задницу какой-то сок — как можно жаловаться? Когда «Эль-Аль» говорит, что их клиентов обслуживают не хуже, чем царя Соломона, это не шутка.
   Хоснер улыбнулся. Каплан напоминал ему Матти Ядина. Надо будет позаботиться, чтобы парня повысили.
   — Та, что поменьше, Бет Абрамс, немного стерва, но на твою задницу смотрит не совсем равнодушно. Не забудь об этом, когда вернешься в Лод.
   — Зачем же ждать до Лода?
   Хоснер обратил внимание, что раненный в ночной атаке Хаим Тамир спит вполне спокойно. Он перешел к четверке игроков.
   — Ты и не говорил, что псих, — обратился он к Рубину.
   — А кто меня спрашивал? — Иешуа Рубин отложил карты и взглянул на шефа. — Где мой «узи»?
   — Отдыхает. Когда тебя принесли, в магазине осталось всего три патрона.
   — Отдайте. Он нужен мне здесь. На всякий случай. Пристрелю первого ублюдка, который сюда сунется.
   — Хорошо, принесу, — пообещал Хоснер.
   Обычные ребята, которые на несколько минут сорвались с катушек. Сейчас они снова выглядели как обычные люди. Играют в карты. Что бы подумала об этом Мириам Бернштейн? Понимает ли она, что обычные люди могут быть убийцами, а убийцы — обычными людьми? Что Исаак Берг, спокойно курящий трубку и мило улыбающийся сейчас, может в следующее мгновение сломать пленному нос? Главное в жизни — выжить. Если ради выживания надо что-то сделать, люди это делают.

19

   Солнце, отражавшееся от обшивки «конкорда», казалось еще более жарким, чем обычно. Хоснер и Берг заслоняли глаза ладонями от яростного блеска, наблюдая за тем, как разбирают хвостовой отсек. Хоснер вновь поразился, почему он не додумался раньше проверить недоступные части самолета. Когда-то «конкорд» проверяли рентгеновскими лучами на наличие напряжения металла, но никому в голову не пришло посмотреть на посторонние затемнения. Почему сам он не подумал об этом? Если принимаешь такую работу, а люди погибают из-за недосмотра с твоей стороны, насколько велика твоя вина? Насколько велика вина твоих подчиненных? Что ты сделал, чтобы смягчить разразившуюся в результате трагедию? Было ли что-то, чего никто не мог ожидать или предусмотреть?
   Единственным, кого нельзя обвинить, был Ахмед Риш. Риш как раз выполнял свою работу, как считал нужным. А делом Хоснера было остановить Риша и не дать выполнить эту работу. Хоснер знал, что огорчает его больше всего, хотя и пытался не упускать это из виду, а именно: Риш его перехитрил. Это было их личное дело. Как пощечина. Вел ли он этих людей на неминуемую смерть из-за своей чрезмерной гордости?
   Нет. Он шел по пути решения конфликтов, который Израиль выработал за последние годы. Никаких переговоров с террористами. Жесткая линия. Несгибаемая. Так получилось, что такая линия поведения соответствовала характеру и настроению Якова, но не была личным делом. Однако эта мысль мучила его. Хоснер повернулся к Бергу:
   — Есть еще что-нибудь срочное?
   Берг отвел глаза от хвостового отсека и показал на яму в земле примерно в двухстах метрах от самолета. Абдель Джабари и Ибрагим Али Ариф рыли отхожее место. Они пользовались теми же орудиями, что и все остальные: кусками алюминиевых стоек, чтобы разбивать твердую корку засохшей земли, и алюминиевыми листами, чтобы выгребать отколотую глину и пыль. Руки они обернули тряпками, чтобы не пораниться о зазубренный алюминий.
   — Я попросил их, — сказал Берг. — Оба они члены кнессета, и не мое дело сомневаться в их лояльности, но ситуация вынуждала. Они слегка обижены и рассержены. Может, тебе удастся успокоить их.
   Хоснер некоторое время наблюдал за арабами:
   — Да. Всем нам придется отвечать за наши действия, если мы вернемся обратно, не так ли, Исаак? Здесь Джабари и Ариф словно два Троянских коня в стенах Трои, ты уж прости мне эту метафору. По возвращении в Иерусалим они моментально могли бы оказаться перед комитетом кнессета, правда?
   Берг бросил на Хоснера мрачный взгляд:
   — Я сделал то, что считал нужным. Ты поддерживаешь меня?
   — Разумеется.
   Он подождал, пока мужчины выпрямились и отерли пот с лиц. Их головные платки предохраняли от палящего солнца лучше, чем любой головной убор многих других народов.
   — Они оказались в неудобном положении. Но не думаю, что, став предателями, они смогут оправдаться перед Ришем. На этом холме Риш нужен им не больше, чем нам. Даже меньше. Он их не просто убьет. Ты ведь знаешь, что они делают с предателями.
   Берг кивнул:
   — Да уж. — Он вытащил свою трубку. — Между прочим, твоя подруга, миссис Бернштейн, задала мне взбучку за то, что я возвел напраслину на Джабари и Арифа, усомнившись в их лояльности. А также по поводу моих методов проведения допроса нашего пленного. Она сказала, что все мы превратились в настоящих варваров. Она, конечно, права. Но мы-то не думаем, что это так плохо, а, Яков? А она думает. Почему эти истекающие кровью сердца отказываются признавать мир таким, каков он есть?
   — Они прекрасно все понимают, Берг. Просто не могут упустить случай поиграть в моральное превосходство с такими негодяями, как мы, которые должны копаться в грязи, чтобы они имели возможность устраивать семинары о мире во всем мире и разоружении.
   — Ну, я не думаю о них так плохо. Так или иначе миссис Бернштейн создает неприятности, и я считаю, ты должен что-то предпринять.
   — Что именно? — Он пристально посмотрел на Берга.
   Тот ответил твердым взглядом:
   — Тебе решать.
   Хоснер вытер ладони о брюки:
   — Ладно, я посмотрю.

* * *

   На обратном пути Хоснер заметил, что рядом с южным гребнем холма уровень почвы понижается. Добкин считал, что в этом месте находился внутренний двор крепости, а южный склон как раз представлял собой городскую стену, которая шла от крепости вдоль реки к холму Каср на юге. Северный гребень также являлся засыпанной стеной. Если бы эти гребни холма не были такими узкими, то представляли бы собой удобные пути подхода для ашбалов. Хоснер допускал, что гребни образовались не вполне естественным путем, но как Добкин мог увидеть стены, крепости, сторожевые башни и даже внутренние дворы, оставалось для него загадкой. Куча грязи, не более того. Все здесь было гораздо более нераспознаваемым, чем на каких-либо развалинах, которые он видел в Израиле.
   Добкин сказал, что нужно представить себе саван, плотно окутывающий тело. Если имеешь понятие об анатомии человека, то нетрудно по складкам савана распознать, где находятся ноги, руки, лицо и грудная клетка. Так и с городами. Внутренние дворы и сторожевые башни. Стены и крепости.
   Оба араба подняли глаза на Хоснера, который подошел к ним. Заговорил Джабари:
   — У меня не было возможности поздравить вас с обороной Вавилона прошлой ночью.
   — Трудновато пришлось, — сказал Хоснер.
   Ариф пытался перевести дух. Он был без рубашки, живот у него трясся от тяжелого дыхания.
   — Я тоже хочу поздравить вас.
   Хоснер кивнул. Он долго молчал, потом произнес:
   — Есть ли у меня причина сомневаться в вас?
   Джабари подошел ближе и остановился в нескольких сантиметрах от Хоснера:
   — Нет.
   — Тогда больше разговора об этом не будет. Я подозреваю, что мистер Берг хотел бы извиниться перед вами, но ему воспитание не позволяет. — Он посмотрел вокруг. — У меня для вас очень важная работа на сегодняшний вечер.