Страница:
— Жаль, я так и не смог убедить вас. Может быть, если бы здесь был Алуф... Нам надо лететь в Иерусалим.
Старик улыбнулся, услышав славное название древнего города.
— Иерусалим... Теперь это могучий и сильный город.
— Да.
— Прощай.
Шер-яшуб развернул осла и направился домой.
Несколько секунд майор Барток смотрел ему вслед, потом подал знак закрыть люк. Тяжелая стальная рампа начала медленно подниматься, и майор быстро вскочил в грузовой отсек:
— Передайте пилотам, что мы готовы.
Кто-то из сидевших у него за спиной начал вслух читать из Книги пророка Иеремии: «...великий сонм возвратится сюда. Они пошли со слезами...»
Эпилог
Два тяжелых транспортных самолета «Си-130» летели на запад над иракской пустыней.
Сидя на складном стульчике, Исаак Берг негромко разговаривал с майором Бартоком, составлявшим отчет для начальства. Обнаженные руки и торс Берга были покрыты пятнами йода, на шее белела повязка, до которой он то и дело дотрагивался.
Слушая ответы Берга на свои вопросы, майор только недоверчиво покачивал головой. Будучи человеком военным, он с трудом представлял, как мирная делегация едва ли не полностью уничтожила целую роту хорошо обученных солдат. Стремясь удовлетворить как профессиональный интерес, так и личное любопытство, Барток пытался обнаружить те факторы, которые сделали возможным то, что иначе как чудом назвать было нельзя.
— Может быть, нам стоит и в армии создать хотя бы пару батальонов миротворцев, — сказал он.
Берг улыбнулся:
— Наверное, все дело в том, что эти люди настолько жаждали мира и так надеялись на него, что, когда кто-то попытался все испортить, они рассвирепели, как дикие звери, защищающие своих детенышей. Звучит немного парадоксально, но это лучшее из объяснений, которые приходят мне в голову.
— Звучит и впрямь неплохо, — согласился Барток, — но я, пожалуй, напишу, что причинами успеха стали сочетание таких факторов, как умелое руководство, удачный выбор тактической позиции и изобретательность обороняющихся.
— Тоже неплохо, — улыбнулся Берг.
Он взял принесенную стюардом чашку кофе и устало вытянул ноги. Каким же долгим и тяжелым выдался этот казавшийся таким легким рейс.
Между тем майор начал зачитывать то, что он эвфемистически назвал Списками. Их было три.
Убитые.
Раненые.
Пропавшие без вести.
Берг оглядел кабину. Не хватало многих. Другой самолет вез зеленые пластиковые мешки с телами.
— Вот уж кому досталось, так это вашим парням, — заметил Барток.
Берг кивнул. Из шести сотрудников службы безопасности погибли пятеро: Брин, Каплан, Рубин, Альперн и Маркус. Остался лишь Яффе, да и тот числился в списке раненых. Дворцовая гвардия Хоснера. Его орудие coup d'etat[2].
Все они остались верны ему, и он оставался с ними до конца. Что еще могут хотеть люди друг от друга? Они были профессионалами, а профессионалы всегда несут самые крупные потери. Так было всегда.
Взять хотя бы экипаж «Эль-Аль». Тоже профессионалы и тоже понесли большие потери. На своем самолете, будь то в Лоде или Вавилоне, ответственность за пассажиров ложится на них. И они не уклонились от нее. Даниил Якоби и Рахиль Баум получили серьезные ранения и лежали сейчас на операционных столах. Но лучше лежать на зеленом брезенте, чем в зеленом мешке. Питер Кан тоже сильно пострадал, но его состояние оценивалось врачами как стабильное. Пилота уже прооперировали. Хирург показал Бергу пропитанную кровью карту, которой тот закрыл рану.
— Она спасла ему жизнь, — сказал он. — Так что за ним должок. Напомните, когда парень выйдет из госпиталя.
Берг скомкал карту и бросил в мусорную корзину.
В числе погибших были и секретари, и переводчики, и помощники. Четверо тех, кого зарезали на посту. Те, кому судьба определила умереть в воздухе, не долетев до Иерусалима. Берг не знал их всех и был рад этому обстоятельству, потому что в его сердце уже не осталось места для печали обо всех.
Несколько человек числились пропавшими без вести. Самая жестокая и тяжелая статистика. Что делать их родным и близким? Оплакивать мертвых или надеяться на то, что они живы? Пусть раненные, пусть искалеченные, пусть в плену, но живы? Молиться за то, чтобы они попали к арабам? Лучше других на этот вопрос ответила бы, пожалуй, Мириам Бернштейн. Теперь у нее было двое таких.
Значилась в этом списке и Наоми Хабер. Берг совсем не знал, что случилось с ней. Как, впрочем, и остальные. Некоторые всерьез полагали, что она спустилась ночью по склону и застрелила Каплана, положив тем самым конец его мучениям. Все слышали какой-то выстрел, и было бы наивно полагать, что милосердие проявили сами мучители. Но если так, то где Наоми? Коммандос ее не нашли.
И еще Джон Макклюр. Человек-призрак исчез незаметно, как и подобает людям его профессии. Берг хорошо понимал Макклюра, мир которого был и его собственным миром. В этом мире возможно все, но нежелание показаться своим спасателям представлялось странным даже по стандартам этого мира. Он ли застрелил полковника Ричардсона? Берг подозревал, что именно так и произошло, и даже догадывался, в чем дело. Врачи, проводившие вскрытие американца, сообщили, что пули в теле не оказалось — она прошла навылет. Значит, стреляли с близкого расстояния.
Но где Макклюр теперь? Возможно, в американском посольстве в Багдаде. Или на явочной квартире в Хиллахе. Берг ничуть не удивился бы, если бы Макклюр всплыл однажды, например, в библиотеке Информационного бюро Соединенных Штатов в Бейруте. Такой незаметный архивный работник. Они всегда возникают именно так.
Майор Барток повернулся и поинтересовался, хорошо ли Берг знал Хоснера:
— Он действительно вел себя как настоящий лидер?
— Действительно.
Хоснер. Где он, Яков Хоснер? Возможно, погиб. Узнают ли они когда-нибудь всю правду?
Непростой был человек, и Берг все еще не мог разобраться в своих чувствах к нему. Конечно, его поведение определялось не только личной ненавистью к Ахмеду Ришу, но эта ненависть, безусловно, сыграла немалую роль. И еще Бергу казалось, что Хоснером двигало стремление к смерти. Конечно, он хотел жить, но при этом хотел и умереть. В такой игре не проиграешь. Хоснер остался победителем. До самого конца. Возвращение в Иерусалим ставило его перед необходимостью отвечать на весьма неприятные вопросы, и, будучи человеком гордым, он нашел для себя выход. Остался там, где победил.
Эйфория прошла. Пассажиры засыпали. Лишь несколько человек никак не могли отойти от всего произошедшего, с маниакальным упорством доказывая что-то смертельно уставшим соседям. Даже солдаты не хотели ни разговаривать с ними, ни слушать их и один за другим уходили в хвостовую часть. В воздухе стоял тяжелый запах тел, эфира и лекарств.
Мириам посмотрела на Давида Беккера, сидевшего, прислонившись к стене, на некотором расстоянии от нее. Давид не спал, но мысли его, похоже, блуждали где-то далеко. Многие в эти последние дни вели себя как настоящие герои, но если бы ей пришлось выделять кого-то одного, она, несомненно, выбрала бы Давида Беккера. Он легко, с улыбкой выслушал похвалы своих коллег, капитана Гейса и лейтенанта Штерна. Приятный человек, отличный летчик. Есть из кого делать героя. В Иерусалиме его ждут королевские почести. Тем более у Беккера американские корни. Ей он казался немного одиноким.
Мысли вернулись в настоящее, и Давид Беккер поймал на себе взгляд Мириам Бернштейн. Он попытался улыбнуться, но получилось неважно:
— А вот бортовой журнал мы потеряли.
Она улыбнулась:
— И мои хроники тоже пропали безвозвратно.
— Не очень-то удачные мы летописцы.
— Но постараться стоило.
— Верно.
Он усмехнулся и закрыл глаза.
Увидев, что Беккер спит, Мириам решила, что и ей не помешает немного отдохнуть.
Кто-то постучал ее по плечу. Мириам открыла глаза.
— Нам с вами нужно подготовить совместное заявление, — сказал министр иностранных дел. — И прежде всего необходимо отделить то, что произошло, от мирной конференции. Нужно восстановить прежний дух...
— Я не поеду с вами в Нью-Йорк, — перебила его Мириам.
Ариэль Вейцман удивленно посмотрел на нее:
— Почему?
— Не верю, что из этой затеи что-то получится.
— Чепуха.
Мириам пожала плечами. Что бы посоветовал Яков Хоснер? Он всегда относился к предстоящим переговорам с недоверием, но, возможно, сейчас предложил бы ей поехать и доказать, что женщина может быть такой же твердой и решительной, как и мужчина. Если арабы считали ее слабым звеном, то не стоит ли убедить их в обратном?
— Через день-другой ваше мнение переменится, — сказал министр.
— Может быть, — бесстрастно согласилась Мириам.
Спорить не хотелось. Откуда-то из глубины напоминающей пещеру кабины донесся голос Эсфирь Аронсон, читающей из Иеремии: «...Я спасу тебя из далекой страны и племя твое из земли пленения их; и возвратится Иаков...»
Мириам погладила себя по животу. Принесет ли она в Иерусалим семя Якова Хоснера? Семя плена...
Ариэль Вейцман снова наклонился и дотронулся до ее плеча:
— Как я уже сказал, это был абсолютно бескорыстный и альтруистический поступок с его стороны... Я имею в виду решение остаться и удержать ашбалов...
Мириам презрительно усмехнулась:
— Бескорыстный? О чем вы говорите? Альтруистический? Яков Хоснер не знал такого слова. Нет, поступок был совершенно эгоистический, в этом можете не сомневаться. Он не хотел никакого расследования, не желал предстать перед судом. Хоснер чувствовал ответственность за все случившееся, за убитых, за бомбы в самолете и предпочел умереть. — Она попыталась улыбнуться, но из глаз снова потекли слезы.
Ариэль Вейцман смущенно отвел взгляд и потрепал ее по руке:
— Ну-ну, может быть, он еще жив.
Мириам подумала о муже. Именно это все говорили, когда речь заходила о ее муже. А ведь в Европе до сих пор немало евреев, расклеивающих объявления о розыске бесследно сгинувших много лет назад мужей и жен, дочерей и сыновей. Она посмотрела на Вейцмана, и тот подумал, что никогда еще не видел на ее лице такого жесткого выражения.
— Он мертв, черт бы его побрал! — процедила Мириам сквозь сжатые губы. — Мертв! И будь он проклят за то, что не захотел жить! — Она закрыла лицо руками и расплакалась.
Мертвы. Оба мертвы. И в мире нет места, куда она могла бы прийти, зная, что они лежат там. От них не осталось ничего, даже могил, как не осталось могил ее родителей, сестры, приемного отца. Все они ушли, как будто и не жили. Те же места, которые хранили память о них, находились за пределами Израиля.
Европа.
Вавилон.
Ее захлестнуло ощущение жуткого одиночества, чувство потери, столь острое, что заглушило и печаль, и боль. Яков Хоснер сказал, что нужно кричать, выть и стенать, чтобы мир узнал, как тебе плохо, как ты страдаешь, но Мириам не могла и не хотела. И даже если бы могла и хотела, какой от этого толк? Ничто не остановит боль. Если бы только он не сказал, что любит ее. Тогда все можно было бы списать на страсть, обстоятельства или что-то другое.
Она почувствовала чью-то руку на своем плече и подняла голову. Перед ней, улыбаясь, стоял молодой парень, член экипажа:
— Вам сообщение.
Он протянул ей сложенный вдвое листок.
Какое-то время Мириам непонимающе смотрела на листок, потом взяла его и развернула. Одна-единственная написанная карандашом строчка.
Я люблю тебя. Тедди.
— Ответ будет?
Она вытерла глаза, вздохнула и, поколебавшись, покачала головой:
— Нет. Спасибо.
Удивленный молодой человек пожал плечами и, не сказав больше ни слова, удалился.
Мириам снова посмотрела на записку, потом свернула ее и спрятала в карман. Пальцы наткнулись на серебряную звезду, которую подарил ей Хоснер. Она вытащила руку из кармана. Прежде чем дать ответ Тедди Ласкову, нужно прояснить кое-что для себя.
На взгляд Ласкова, самолет никак не вписывался в этот унылый, застывший пейзаж. Новейший лайнер и деревня Умма как бы представляли собой две кульминации более чем двадцати пятивекового раздельного существования. И все же их что-то объединяло.
Ласков развернулся и взял курс на запад, подальше от «колыбели цивилизации», подальше от земли Плена, подальше от пустыни Шамийя — назад, в Иерусалим.
Через несколько минут он поравнялся с двумя «Си-130».
Мириам не ответила на его публичное признание в любви, и Ласков чувствовал себя немного идиотом, но люди на борту заслужили уважения и поддержки. Он сбросил скорость и, проходя мимо транспорта, помахал рукой.
Из всех иллюминаторов «Си-130» ему замахали в ответ.
Мириам Бернштейн, поборов неловкость, присоединилась к тем, кто, сгрудившись у иллюминаторов, приветствовал «Ф-14». Затем она вернулась на свое место, опустилась на пол и мгновенно уснула. Давид Беккер укрыл ее одеялом.
Ласков недолго занимался воздушной акробатикой и, быстро набрав высоту, устремился вперед. Когда они приземлятся, он будет встречать их, усталых, грязных, еще не стряхнувших с себя вавилонскую пыль, в аэропорту, свежевыбритый, принявший душ и в чистой одежде. В современном мире все меняется так невероятно быстро. В небе можно ориентироваться хотя бы на Полярную звезду, а вот на земле такой стабильности уже не осталось.
Интересно, изменилась ли Мириам? Нет. Только не Мириам. Она всегда была такой твердой, такой постоянной, почти безразличной. Поначалу, конечно, не избежать отстраненности и отчужденности, которые нередко возникают между любовниками после разлуки, но потом все станет на свои места.
Ласков устремился в стратосферу, не имея на то иной причины, как только чтобы увидеть плавный изгиб земли и вечные звезды на черном небе. Чем выше, тем яснее перспективы.
Вавилон.
Иерусалим.
Бог.
Мириам Бернштейн.
Все станет на свои места в холодной безвоздушной пустыне. Он все решит еще до того, как увидит шпили и купола Иерусалима.
Кто-то открыл бутылку арака, и она пошла по кругу. Разговоров было немного, но по мере того, как спадала напряженность, в зале стала ощущаться атмосфера уверенности и дружелюбия. Делегации потянулись друг к другу. Какой-то арабский делегат предложил тост, и вскоре все уже поднимали тосты, а арак и сладкое вино потекли если не рекой, то широким ручьем.
Сол Эзер, постоянный представитель Израиля при ООН, подумал, что никогда еще не видел ничего подобного. Что ж, прибывающие в ближайшее время делегаты ступят на хорошо подготовленную почву. Он тихонько поднялся и вышел в соседний офис, где имелся телефон, чтобы перезаказать места в одном отеле в центре города.
Эпизод.
Одни вернулись из Вавилона на землю предков, другие предпочли остаться. Наверное, думал Шер-яшуб, в Иерусалиме будет большой праздник. А вот для Уммы наступило время неопределенности. Что ж, если даже не уцелеет община Уммы, останутся общины в Хиллахе и Багдаде. И даже если исчезнут они, устоит Иерусалим или какой-то другой город. Когда-нибудь Господь прекратит испытывать Своих детей, и тогда все разрозненные племена возвратятся в Землю Обетованную, твердо зная, что необходимости в существовании Диаспоры за пределами Сиона уже нет, что их кровь не умрет, что их народ выживет.
Солнце вставало над холмами Вавилона. Шер-яшуб поднял голову и запел сильным, чистым голосом, раскатившимся над долиной Евфрата и долетевшим до руин Вавилона:
— И соберу остаток стада Моего
из всех стран, куда я изгнал их,
и возвращу их во дворы их;
и будут плодиться и размножаться.
И поставлю над ними пастырей,
которые будут пасти их,
и они уже не будут бояться и пугаться,
и не будут теряться, —
говорит Господь.
Старик улыбнулся, услышав славное название древнего города.
— Иерусалим... Теперь это могучий и сильный город.
— Да.
— Прощай.
Шер-яшуб развернул осла и направился домой.
Несколько секунд майор Барток смотрел ему вслед, потом подал знак закрыть люк. Тяжелая стальная рампа начала медленно подниматься, и майор быстро вскочил в грузовой отсек:
— Передайте пилотам, что мы готовы.
Кто-то из сидевших у него за спиной начал вслух читать из Книги пророка Иеремии: «...великий сонм возвратится сюда. Они пошли со слезами...»
Эпилог
Ибо так говорит Господь: радостно пойте об Иакове и восклицайте пред главою народов: провозглашайте, славьте и говорите: «спаси Господи, народ твой, остаток Израиля!»
Вот, Я приведу их из страны северной и соберу их с краев земли; слепой и хромой, беременная и родильница вместе с ними, — великий сонм возвратится сюда.
Они пошли со слезами, а Я поведу их с утешением; поведу их близ потоков вод дорогой ровною, на которой не споткнутся; ибо Я — отец Израилю...
Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдаленным и скажите: «Кто рассеял Израиля, тот и соберет его, и будет охранять его, как пастырь стадо свое»;
Ибо искупит Господь Иакова и избавит его от руки того, кто был сильнее его.
Иеремия 31, 7 — 11
Два тяжелых транспортных самолета «Си-130» летели на запад над иракской пустыней.
Сидя на складном стульчике, Исаак Берг негромко разговаривал с майором Бартоком, составлявшим отчет для начальства. Обнаженные руки и торс Берга были покрыты пятнами йода, на шее белела повязка, до которой он то и дело дотрагивался.
Слушая ответы Берга на свои вопросы, майор только недоверчиво покачивал головой. Будучи человеком военным, он с трудом представлял, как мирная делегация едва ли не полностью уничтожила целую роту хорошо обученных солдат. Стремясь удовлетворить как профессиональный интерес, так и личное любопытство, Барток пытался обнаружить те факторы, которые сделали возможным то, что иначе как чудом назвать было нельзя.
— Может быть, нам стоит и в армии создать хотя бы пару батальонов миротворцев, — сказал он.
Берг улыбнулся:
— Наверное, все дело в том, что эти люди настолько жаждали мира и так надеялись на него, что, когда кто-то попытался все испортить, они рассвирепели, как дикие звери, защищающие своих детенышей. Звучит немного парадоксально, но это лучшее из объяснений, которые приходят мне в голову.
— Звучит и впрямь неплохо, — согласился Барток, — но я, пожалуй, напишу, что причинами успеха стали сочетание таких факторов, как умелое руководство, удачный выбор тактической позиции и изобретательность обороняющихся.
— Тоже неплохо, — улыбнулся Берг.
Он взял принесенную стюардом чашку кофе и устало вытянул ноги. Каким же долгим и тяжелым выдался этот казавшийся таким легким рейс.
Между тем майор начал зачитывать то, что он эвфемистически назвал Списками. Их было три.
Убитые.
Раненые.
Пропавшие без вести.
Берг оглядел кабину. Не хватало многих. Другой самолет вез зеленые пластиковые мешки с телами.
— Вот уж кому досталось, так это вашим парням, — заметил Барток.
Берг кивнул. Из шести сотрудников службы безопасности погибли пятеро: Брин, Каплан, Рубин, Альперн и Маркус. Остался лишь Яффе, да и тот числился в списке раненых. Дворцовая гвардия Хоснера. Его орудие coup d'etat[2].
Все они остались верны ему, и он оставался с ними до конца. Что еще могут хотеть люди друг от друга? Они были профессионалами, а профессионалы всегда несут самые крупные потери. Так было всегда.
Взять хотя бы экипаж «Эль-Аль». Тоже профессионалы и тоже понесли большие потери. На своем самолете, будь то в Лоде или Вавилоне, ответственность за пассажиров ложится на них. И они не уклонились от нее. Даниил Якоби и Рахиль Баум получили серьезные ранения и лежали сейчас на операционных столах. Но лучше лежать на зеленом брезенте, чем в зеленом мешке. Питер Кан тоже сильно пострадал, но его состояние оценивалось врачами как стабильное. Пилота уже прооперировали. Хирург показал Бергу пропитанную кровью карту, которой тот закрыл рану.
— Она спасла ему жизнь, — сказал он. — Так что за ним должок. Напомните, когда парень выйдет из госпиталя.
Берг скомкал карту и бросил в мусорную корзину.
В числе погибших были и секретари, и переводчики, и помощники. Четверо тех, кого зарезали на посту. Те, кому судьба определила умереть в воздухе, не долетев до Иерусалима. Берг не знал их всех и был рад этому обстоятельству, потому что в его сердце уже не осталось места для печали обо всех.
Несколько человек числились пропавшими без вести. Самая жестокая и тяжелая статистика. Что делать их родным и близким? Оплакивать мертвых или надеяться на то, что они живы? Пусть раненные, пусть искалеченные, пусть в плену, но живы? Молиться за то, чтобы они попали к арабам? Лучше других на этот вопрос ответила бы, пожалуй, Мириам Бернштейн. Теперь у нее было двое таких.
Значилась в этом списке и Наоми Хабер. Берг совсем не знал, что случилось с ней. Как, впрочем, и остальные. Некоторые всерьез полагали, что она спустилась ночью по склону и застрелила Каплана, положив тем самым конец его мучениям. Все слышали какой-то выстрел, и было бы наивно полагать, что милосердие проявили сами мучители. Но если так, то где Наоми? Коммандос ее не нашли.
И еще Джон Макклюр. Человек-призрак исчез незаметно, как и подобает людям его профессии. Берг хорошо понимал Макклюра, мир которого был и его собственным миром. В этом мире возможно все, но нежелание показаться своим спасателям представлялось странным даже по стандартам этого мира. Он ли застрелил полковника Ричардсона? Берг подозревал, что именно так и произошло, и даже догадывался, в чем дело. Врачи, проводившие вскрытие американца, сообщили, что пули в теле не оказалось — она прошла навылет. Значит, стреляли с близкого расстояния.
Но где Макклюр теперь? Возможно, в американском посольстве в Багдаде. Или на явочной квартире в Хиллахе. Берг ничуть не удивился бы, если бы Макклюр всплыл однажды, например, в библиотеке Информационного бюро Соединенных Штатов в Бейруте. Такой незаметный архивный работник. Они всегда возникают именно так.
Майор Барток повернулся и поинтересовался, хорошо ли Берг знал Хоснера:
— Он действительно вел себя как настоящий лидер?
— Действительно.
Хоснер. Где он, Яков Хоснер? Возможно, погиб. Узнают ли они когда-нибудь всю правду?
Непростой был человек, и Берг все еще не мог разобраться в своих чувствах к нему. Конечно, его поведение определялось не только личной ненавистью к Ахмеду Ришу, но эта ненависть, безусловно, сыграла немалую роль. И еще Бергу казалось, что Хоснером двигало стремление к смерти. Конечно, он хотел жить, но при этом хотел и умереть. В такой игре не проиграешь. Хоснер остался победителем. До самого конца. Возвращение в Иерусалим ставило его перед необходимостью отвечать на весьма неприятные вопросы, и, будучи человеком гордым, он нашел для себя выход. Остался там, где победил.
* * *
Мириам Бернштейн сидела на полу, прислонясь к переборке и подтянув к груди колени. Монотонный гул двигателей убаюкивал, но она не могла уснуть. Рядом на откидном брезентовом сиденье устроился министр иностранных дел.Эйфория прошла. Пассажиры засыпали. Лишь несколько человек никак не могли отойти от всего произошедшего, с маниакальным упорством доказывая что-то смертельно уставшим соседям. Даже солдаты не хотели ни разговаривать с ними, ни слушать их и один за другим уходили в хвостовую часть. В воздухе стоял тяжелый запах тел, эфира и лекарств.
Мириам посмотрела на Давида Беккера, сидевшего, прислонившись к стене, на некотором расстоянии от нее. Давид не спал, но мысли его, похоже, блуждали где-то далеко. Многие в эти последние дни вели себя как настоящие герои, но если бы ей пришлось выделять кого-то одного, она, несомненно, выбрала бы Давида Беккера. Он легко, с улыбкой выслушал похвалы своих коллег, капитана Гейса и лейтенанта Штерна. Приятный человек, отличный летчик. Есть из кого делать героя. В Иерусалиме его ждут королевские почести. Тем более у Беккера американские корни. Ей он казался немного одиноким.
Мысли вернулись в настоящее, и Давид Беккер поймал на себе взгляд Мириам Бернштейн. Он попытался улыбнуться, но получилось неважно:
— А вот бортовой журнал мы потеряли.
Она улыбнулась:
— И мои хроники тоже пропали безвозвратно.
— Не очень-то удачные мы летописцы.
— Но постараться стоило.
— Верно.
Он усмехнулся и закрыл глаза.
Увидев, что Беккер спит, Мириам решила, что и ей не помешает немного отдохнуть.
Кто-то постучал ее по плечу. Мириам открыла глаза.
— Нам с вами нужно подготовить совместное заявление, — сказал министр иностранных дел. — И прежде всего необходимо отделить то, что произошло, от мирной конференции. Нужно восстановить прежний дух...
— Я не поеду с вами в Нью-Йорк, — перебила его Мириам.
Ариэль Вейцман удивленно посмотрел на нее:
— Почему?
— Не верю, что из этой затеи что-то получится.
— Чепуха.
Мириам пожала плечами. Что бы посоветовал Яков Хоснер? Он всегда относился к предстоящим переговорам с недоверием, но, возможно, сейчас предложил бы ей поехать и доказать, что женщина может быть такой же твердой и решительной, как и мужчина. Если арабы считали ее слабым звеном, то не стоит ли убедить их в обратном?
— Через день-другой ваше мнение переменится, — сказал министр.
— Может быть, — бесстрастно согласилась Мириам.
Спорить не хотелось. Откуда-то из глубины напоминающей пещеру кабины донесся голос Эсфирь Аронсон, читающей из Иеремии: «...Я спасу тебя из далекой страны и племя твое из земли пленения их; и возвратится Иаков...»
Мириам погладила себя по животу. Принесет ли она в Иерусалим семя Якова Хоснера? Семя плена...
Ариэль Вейцман снова наклонился и дотронулся до ее плеча:
— Как я уже сказал, это был абсолютно бескорыстный и альтруистический поступок с его стороны... Я имею в виду решение остаться и удержать ашбалов...
Мириам презрительно усмехнулась:
— Бескорыстный? О чем вы говорите? Альтруистический? Яков Хоснер не знал такого слова. Нет, поступок был совершенно эгоистический, в этом можете не сомневаться. Он не хотел никакого расследования, не желал предстать перед судом. Хоснер чувствовал ответственность за все случившееся, за убитых, за бомбы в самолете и предпочел умереть. — Она попыталась улыбнуться, но из глаз снова потекли слезы.
Ариэль Вейцман смущенно отвел взгляд и потрепал ее по руке:
— Ну-ну, может быть, он еще жив.
Мириам подумала о муже. Именно это все говорили, когда речь заходила о ее муже. А ведь в Европе до сих пор немало евреев, расклеивающих объявления о розыске бесследно сгинувших много лет назад мужей и жен, дочерей и сыновей. Она посмотрела на Вейцмана, и тот подумал, что никогда еще не видел на ее лице такого жесткого выражения.
— Он мертв, черт бы его побрал! — процедила Мириам сквозь сжатые губы. — Мертв! И будь он проклят за то, что не захотел жить! — Она закрыла лицо руками и расплакалась.
Мертвы. Оба мертвы. И в мире нет места, куда она могла бы прийти, зная, что они лежат там. От них не осталось ничего, даже могил, как не осталось могил ее родителей, сестры, приемного отца. Все они ушли, как будто и не жили. Те же места, которые хранили память о них, находились за пределами Израиля.
Европа.
Вавилон.
Ее захлестнуло ощущение жуткого одиночества, чувство потери, столь острое, что заглушило и печаль, и боль. Яков Хоснер сказал, что нужно кричать, выть и стенать, чтобы мир узнал, как тебе плохо, как ты страдаешь, но Мириам не могла и не хотела. И даже если бы могла и хотела, какой от этого толк? Ничто не остановит боль. Если бы только он не сказал, что любит ее. Тогда все можно было бы списать на страсть, обстоятельства или что-то другое.
Она почувствовала чью-то руку на своем плече и подняла голову. Перед ней, улыбаясь, стоял молодой парень, член экипажа:
— Вам сообщение.
Он протянул ей сложенный вдвое листок.
Какое-то время Мириам непонимающе смотрела на листок, потом взяла его и развернула. Одна-единственная написанная карандашом строчка.
Я люблю тебя. Тедди.
— Ответ будет?
Она вытерла глаза, вздохнула и, поколебавшись, покачала головой:
— Нет. Спасибо.
Удивленный молодой человек пожал плечами и, не сказав больше ни слова, удалился.
Мириам снова посмотрела на записку, потом свернула ее и спрятала в карман. Пальцы наткнулись на серебряную звезду, которую подарил ей Хоснер. Она вытащила руку из кармана. Прежде чем дать ответ Тедди Ласкову, нужно прояснить кое-что для себя.
* * *
Тедди Ласков совершил последний круг над Вавилоном. Там, внизу, все казалось спокойным. Все утихло. Уснуло. Никакого движения. Только ветер поднимал пыль над древними руинами, да какой-то старик, ехавший через равнину на осле, смотрел в небо. Огромный бело-голубой «конкорд» лежал у земляной пристани возле самого берега Евфрата.На взгляд Ласкова, самолет никак не вписывался в этот унылый, застывший пейзаж. Новейший лайнер и деревня Умма как бы представляли собой две кульминации более чем двадцати пятивекового раздельного существования. И все же их что-то объединяло.
Ласков развернулся и взял курс на запад, подальше от «колыбели цивилизации», подальше от земли Плена, подальше от пустыни Шамийя — назад, в Иерусалим.
Через несколько минут он поравнялся с двумя «Си-130».
Мириам не ответила на его публичное признание в любви, и Ласков чувствовал себя немного идиотом, но люди на борту заслужили уважения и поддержки. Он сбросил скорость и, проходя мимо транспорта, помахал рукой.
Из всех иллюминаторов «Си-130» ему замахали в ответ.
Мириам Бернштейн, поборов неловкость, присоединилась к тем, кто, сгрудившись у иллюминаторов, приветствовал «Ф-14». Затем она вернулась на свое место, опустилась на пол и мгновенно уснула. Давид Беккер укрыл ее одеялом.
Ласков недолго занимался воздушной акробатикой и, быстро набрав высоту, устремился вперед. Когда они приземлятся, он будет встречать их, усталых, грязных, еще не стряхнувших с себя вавилонскую пыль, в аэропорту, свежевыбритый, принявший душ и в чистой одежде. В современном мире все меняется так невероятно быстро. В небе можно ориентироваться хотя бы на Полярную звезду, а вот на земле такой стабильности уже не осталось.
Интересно, изменилась ли Мириам? Нет. Только не Мириам. Она всегда была такой твердой, такой постоянной, почти безразличной. Поначалу, конечно, не избежать отстраненности и отчужденности, которые нередко возникают между любовниками после разлуки, но потом все станет на свои места.
Ласков устремился в стратосферу, не имея на то иной причины, как только чтобы увидеть плавный изгиб земли и вечные звезды на черном небе. Чем выше, тем яснее перспективы.
Вавилон.
Иерусалим.
Бог.
Мириам Бернштейн.
Все станет на свои места в холодной безвоздушной пустыне. Он все решит еще до того, как увидит шпили и купола Иерусалима.
* * *
В Нью-Йорке было десять часов вечера. Арабская и израильская делегации в здании Организации Объединенных Наций. Сообщения из Багдада и Иерусалима поступали через каждые пятнадцать минут. Последние новости, принесенные телетайпом, вселяли надежду.Кто-то открыл бутылку арака, и она пошла по кругу. Разговоров было немного, но по мере того, как спадала напряженность, в зале стала ощущаться атмосфера уверенности и дружелюбия. Делегации потянулись друг к другу. Какой-то арабский делегат предложил тост, и вскоре все уже поднимали тосты, а арак и сладкое вино потекли если не рекой, то широким ручьем.
Сол Эзер, постоянный представитель Израиля при ООН, подумал, что никогда еще не видел ничего подобного. Что ж, прибывающие в ближайшее время делегаты ступят на хорошо подготовленную почву. Он тихонько поднялся и вышел в соседний офис, где имелся телефон, чтобы перезаказать места в одном отеле в центре города.
* * *
Шер-яшуб проводил взглядом самолет и повернул осла на восток, чтобы вернуться домой, в Умму. То, что случилось здесь, странным образом нарушило неторопливую, почти застывшую жизнь Междуречья.Эпизод.
Одни вернулись из Вавилона на землю предков, другие предпочли остаться. Наверное, думал Шер-яшуб, в Иерусалиме будет большой праздник. А вот для Уммы наступило время неопределенности. Что ж, если даже не уцелеет община Уммы, останутся общины в Хиллахе и Багдаде. И даже если исчезнут они, устоит Иерусалим или какой-то другой город. Когда-нибудь Господь прекратит испытывать Своих детей, и тогда все разрозненные племена возвратятся в Землю Обетованную, твердо зная, что необходимости в существовании Диаспоры за пределами Сиона уже нет, что их кровь не умрет, что их народ выживет.
Солнце вставало над холмами Вавилона. Шер-яшуб поднял голову и запел сильным, чистым голосом, раскатившимся над долиной Евфрата и долетевшим до руин Вавилона:
— И соберу остаток стада Моего
из всех стран, куда я изгнал их,
и возвращу их во дворы их;
и будут плодиться и размножаться.
И поставлю над ними пастырей,
которые будут пасти их,
и они уже не будут бояться и пугаться,
и не будут теряться, —
говорит Господь.