Страница:
Он целовал ее, поглаживая бедра, целовал, продолжая возиться со своей одеждой. Он целовал ее и тогда, когда его плоть, набухшая от желания интимно коснулась нежной девичьей плоти.
Поцелуем он пресек ее крик, когда осторожно вводил в нее, взламывая барьер невинности и тем самым заявляя вечное свое право на эту девушку. Бушевавший в нем огонь требовал энергичных действий, но он обуздал свой порыв, ибо намеревался привести ее к цели одновременно с собой, чтобы не оставить в ней сомнений относительно того, что пожар страсти полыхал в них обоих.
Внезапно она зашевелилась, попыталась отнять свои губы и освободиться от его тела. Он поймал ее руки и принудил их успокоиться, переплетя свои пальцы с ее пальцами. Их взгляды встретились, он увидел в глазах Фаллон слезы.
— Аларик… ты делаешь мне больно…
— Больше не будет больно, — пообещал он и нагнулся, ловя ее губы своим ртом. Она попыталась уклониться, но он все же нашел ее губы и целовал до тех пор, пока она не почувствовала, что ей нечем дышать.
Затем он осторожно возобновил движение и, постепенно ускоряя его, дал наконец волю своему дикому сжигающему желанию. Он двигался в ней, и по мере того, как страсть его достигала новых сладостных высот, чувствовал, что она выгибается ему навстречу и отвечает на каждый его толчок. Она впилась в него ногтями, и он, улыбаясь, приподнялся, чтобы заглянуть ей в глаза. Они были закрыты, зато влажные губы слегка приоткрылись. Но вот она открыла глаза и встретила его взгляд. Они некоторое время смотрели в глаза друг другу. Фаллон вдруг вскрикнула, словно испугавшись чего-то, но он, смеясь, снова заключил ее в объятия и ускорил свой бег к цели, нежно целуя ей губы, шею и поочередно то одну, то другую грудь.
Фаллон со стоном рванулась ему навстречу.
Аларик напрягся, стремясь продлить наслаждение. Он сделал заключительный рывок и замер, чувствуя, как волны освобождения сотрясают его тело И горячая влага, покидая его, уходит в глубину девичьего лона.
Из уст Фаллон вырвались проклятия. Она ругалась яростней, чем когда-либо раньше. Она снова стала бить его кулачками в грудь, и он, защищаясь, поймал и сжал их. Пока она билась и извивалась; он в душе поносил себя самыми последними словами. Он был глупцом. Ему не следовало так испытывать себя. Его влекло к ней с их первого поцелуя в Руане, когда она заскочила в его комнату и оказалась в его объятиях.
Ему следовало проявить сдержанность, не демонстрировать сочувствия и нежности, ибо он не мог ей предложить ничего, что могло принести ей утешение. Он не сумел устоять против нее. Она не должна знать, какую власть имеет над ним, ибо может воспользоваться этим в своих целях; она должна понять, что все изменилось и что Вильгельм в случае необходимости заставит замолчать ее и любого члена ее семьи.
Поток ее слов сменился рыданиями. Он сел рядом с ней и с жесткой улыбкой сказал:
— Ведь мы оба понимали, что происходит. Разве не так, Фаллон?
Она взглянула на него, и он увидел, что ее глаза вновь наполняются слезами. Затем в этих нежно-голубых глубинах сверкнула синим пламенем ненависть, и ее рука метнулась к его лицу. Закусив губу, он схватил ее пальцы и, глядя ей в глаза, произнес:
— Благодарю вас, миледи, за весьма приятный вечер.
— Ублюдок! — прошипела она, и единственная слезинка скатилась по ее щеке.
Он дотронулся до щеки и сказал шепотом:
— Ты не сопротивлялась, Фаллон.
Она затрясла головой, в ее глазах читалось смятение.
— Я ненавижу тебя, Аларик!
— Ты отдалась мне добровольно. Ты подставляла губы и обнимала меня…
— Ненавижу тебя! — повторила она шепотом.
— Ты можешь говорить все, что угодно, Фаллон. Я норманн, и я не стал церемониться. Страна будет изнасилована, и ты можешь тешиться тем, что разделила ее судьбу. Фальстаф не стал бы насиловать, Фаллон. Я не столь заворожен тобой. Я знаю, на что ты способна, и поэтому настороже. Видит Бог, я и сам едва не погиб от одной из твоих ведьминых штучек.
Он замолчал, потому что ему хотелось сейчас лишь одного — снова поцеловать ее, чтобы облегчить боль, которую он ей причинил. Конечно, страдание ее усугублялось тем, что красоту и радость свершившегося по иронии судьбы она должна была открыть для себя с помощью врага. Он отпустил руки Фаллон и решился снова погладить ее. Он встал и, одеваясь, улыбнулся сдержанной, напряженной улыбкой.
— Помни, Фаллон, по английским законам ты моя. Моя собственность… Моя рабыня.
— Я не преступница, которую можно судить или продавать!
— Как же, миледи, именно преступница! Ты покушалась на убийство, а возможно, и совершила его. Я могу лишиться услуг Фальстафа. А они для меня более ценны, чем твои, как бы приятны они ни были.
Он знал, что в ярости она снова попытается ударить его. Он был готов к этому и улыбнулся безжалостной, суровой улыбкой. Она закричала от унижения. Их взгляды скрестились, когда он протянул ей простыню, чтобы она укрылась.
— Веди себя прилично, девушка, — насмешливо сказал он.
— Безмозглая скотина! — выкрикнула она.
— По английским законам убийство — это преступление. Оно наказывается рабством. А я, миледи, твой господин. Ты всегда говорила, что тебя нельзя сломить. Я клянусь тебе, Фаллон, что ты либо смиришься, либо умрешь.
Она вскинула вверх подбородок — это движение было ему хорошо знакомо.
— Ты не сломил меня, Аларик! Тебе это никогда не удастся! И я никогда не склонюсь перед твоим ублюдочным нормандским герцогом!
Он сцепил зубы, но сохранил улыбку.
— Стало быть, битва только начинается? — шепотом спросил он и, схватив ее за плечи, притянул к себе. Затем резко оттолкнул ее и, повернувшись, быстро вышел из шатра. Громко, чтобы Фаллон могла услышать, он приказал стражнику приковать ее цепью, если она сделает попытку убежать.
Он замолчал, переводя дыхание. Осень брала свое, в воздухе пахло морозцем.
Боже милостивый, что же все-таки произошло? Он, что, оказался таким же глупцом, как Фальстаф? Или эта ведьма так околдовала его, что он потерял волю и рассудок? Даже сейчас, после того как он овладел ею, он не мог освободиться от ее чар.
Аларик прислонился к дереву, чтобы восстановить силы, которые словно были кем-то выпиты.
В душе он испытывал сожаление. Она боролась с ним, боролась всю свою жизнь, и он оказался победителем. Должно быть, вся эта ночь с ее ужасом, яростью и насилием была их судьбой. Он применил силу против нее. Она вынудила его изменить закону чести. Но, может быть, все это было предопределено изначально? Предопределено с момента их рождения…
Часть первая
Глава 1
Поцелуем он пресек ее крик, когда осторожно вводил в нее, взламывая барьер невинности и тем самым заявляя вечное свое право на эту девушку. Бушевавший в нем огонь требовал энергичных действий, но он обуздал свой порыв, ибо намеревался привести ее к цели одновременно с собой, чтобы не оставить в ней сомнений относительно того, что пожар страсти полыхал в них обоих.
Внезапно она зашевелилась, попыталась отнять свои губы и освободиться от его тела. Он поймал ее руки и принудил их успокоиться, переплетя свои пальцы с ее пальцами. Их взгляды встретились, он увидел в глазах Фаллон слезы.
— Аларик… ты делаешь мне больно…
— Больше не будет больно, — пообещал он и нагнулся, ловя ее губы своим ртом. Она попыталась уклониться, но он все же нашел ее губы и целовал до тех пор, пока она не почувствовала, что ей нечем дышать.
Затем он осторожно возобновил движение и, постепенно ускоряя его, дал наконец волю своему дикому сжигающему желанию. Он двигался в ней, и по мере того, как страсть его достигала новых сладостных высот, чувствовал, что она выгибается ему навстречу и отвечает на каждый его толчок. Она впилась в него ногтями, и он, улыбаясь, приподнялся, чтобы заглянуть ей в глаза. Они были закрыты, зато влажные губы слегка приоткрылись. Но вот она открыла глаза и встретила его взгляд. Они некоторое время смотрели в глаза друг другу. Фаллон вдруг вскрикнула, словно испугавшись чего-то, но он, смеясь, снова заключил ее в объятия и ускорил свой бег к цели, нежно целуя ей губы, шею и поочередно то одну, то другую грудь.
Фаллон со стоном рванулась ему навстречу.
Аларик напрягся, стремясь продлить наслаждение. Он сделал заключительный рывок и замер, чувствуя, как волны освобождения сотрясают его тело И горячая влага, покидая его, уходит в глубину девичьего лона.
Из уст Фаллон вырвались проклятия. Она ругалась яростней, чем когда-либо раньше. Она снова стала бить его кулачками в грудь, и он, защищаясь, поймал и сжал их. Пока она билась и извивалась; он в душе поносил себя самыми последними словами. Он был глупцом. Ему не следовало так испытывать себя. Его влекло к ней с их первого поцелуя в Руане, когда она заскочила в его комнату и оказалась в его объятиях.
Ему следовало проявить сдержанность, не демонстрировать сочувствия и нежности, ибо он не мог ей предложить ничего, что могло принести ей утешение. Он не сумел устоять против нее. Она не должна знать, какую власть имеет над ним, ибо может воспользоваться этим в своих целях; она должна понять, что все изменилось и что Вильгельм в случае необходимости заставит замолчать ее и любого члена ее семьи.
Поток ее слов сменился рыданиями. Он сел рядом с ней и с жесткой улыбкой сказал:
— Ведь мы оба понимали, что происходит. Разве не так, Фаллон?
Она взглянула на него, и он увидел, что ее глаза вновь наполняются слезами. Затем в этих нежно-голубых глубинах сверкнула синим пламенем ненависть, и ее рука метнулась к его лицу. Закусив губу, он схватил ее пальцы и, глядя ей в глаза, произнес:
— Благодарю вас, миледи, за весьма приятный вечер.
— Ублюдок! — прошипела она, и единственная слезинка скатилась по ее щеке.
Он дотронулся до щеки и сказал шепотом:
— Ты не сопротивлялась, Фаллон.
Она затрясла головой, в ее глазах читалось смятение.
— Я ненавижу тебя, Аларик!
— Ты отдалась мне добровольно. Ты подставляла губы и обнимала меня…
— Ненавижу тебя! — повторила она шепотом.
— Ты можешь говорить все, что угодно, Фаллон. Я норманн, и я не стал церемониться. Страна будет изнасилована, и ты можешь тешиться тем, что разделила ее судьбу. Фальстаф не стал бы насиловать, Фаллон. Я не столь заворожен тобой. Я знаю, на что ты способна, и поэтому настороже. Видит Бог, я и сам едва не погиб от одной из твоих ведьминых штучек.
Он замолчал, потому что ему хотелось сейчас лишь одного — снова поцеловать ее, чтобы облегчить боль, которую он ей причинил. Конечно, страдание ее усугублялось тем, что красоту и радость свершившегося по иронии судьбы она должна была открыть для себя с помощью врага. Он отпустил руки Фаллон и решился снова погладить ее. Он встал и, одеваясь, улыбнулся сдержанной, напряженной улыбкой.
— Помни, Фаллон, по английским законам ты моя. Моя собственность… Моя рабыня.
— Я не преступница, которую можно судить или продавать!
— Как же, миледи, именно преступница! Ты покушалась на убийство, а возможно, и совершила его. Я могу лишиться услуг Фальстафа. А они для меня более ценны, чем твои, как бы приятны они ни были.
Он знал, что в ярости она снова попытается ударить его. Он был готов к этому и улыбнулся безжалостной, суровой улыбкой. Она закричала от унижения. Их взгляды скрестились, когда он протянул ей простыню, чтобы она укрылась.
— Веди себя прилично, девушка, — насмешливо сказал он.
— Безмозглая скотина! — выкрикнула она.
— По английским законам убийство — это преступление. Оно наказывается рабством. А я, миледи, твой господин. Ты всегда говорила, что тебя нельзя сломить. Я клянусь тебе, Фаллон, что ты либо смиришься, либо умрешь.
Она вскинула вверх подбородок — это движение было ему хорошо знакомо.
— Ты не сломил меня, Аларик! Тебе это никогда не удастся! И я никогда не склонюсь перед твоим ублюдочным нормандским герцогом!
Он сцепил зубы, но сохранил улыбку.
— Стало быть, битва только начинается? — шепотом спросил он и, схватив ее за плечи, притянул к себе. Затем резко оттолкнул ее и, повернувшись, быстро вышел из шатра. Громко, чтобы Фаллон могла услышать, он приказал стражнику приковать ее цепью, если она сделает попытку убежать.
Он замолчал, переводя дыхание. Осень брала свое, в воздухе пахло морозцем.
Боже милостивый, что же все-таки произошло? Он, что, оказался таким же глупцом, как Фальстаф? Или эта ведьма так околдовала его, что он потерял волю и рассудок? Даже сейчас, после того как он овладел ею, он не мог освободиться от ее чар.
Аларик прислонился к дереву, чтобы восстановить силы, которые словно были кем-то выпиты.
В душе он испытывал сожаление. Она боролась с ним, боролась всю свою жизнь, и он оказался победителем. Должно быть, вся эта ночь с ее ужасом, яростью и насилием была их судьбой. Он применил силу против нее. Она вынудила его изменить закону чести. Но, может быть, все это было предопределено изначально? Предопределено с момента их рождения…
Часть первая
Незаконнорожденные
Глава 1
Нормандия, март 1027 года
Девушка танцевала, когда он впервые увидел ее. Она танцевала на грязной дороге босая, и юбки ее платья взлетали вверх, открывая загорелые точеные щиколотки. Когда она кружилась, Роберт, граф Иемуа, встретился с ней взглядом.
Вначале он не разобрал, какого цвета ее глаза. Он заметил лишь, что они удивительно живые. Девушка была совсем юной, и кожа у нее была нежная и чистая. Длинные черные волосы взлетали, как ее юбки, когда она кружилась с разными партнерами. Он вспомнил, что сегодня праздник. Все кипело весельем, ходили разносчики, играли музыканты, многие молодые люди танцевали.
Но до нее всем было далеко. Никто не казался таким юным, таким очаровательным, таким веселым. Ни у кого не было такой аппетитной груди, никто не двигался с такой удивительной грацией. Роберт сидел на лошади: он натянул поводья и остановился. Анри из Монтана, его лучший друг и советник, остановился рядом. Они были заняты обсуждением перипетий непрекращающейся вражды Роберта с его братом Ричардом, герцогом Нормандским. Анри не сразу уловил, что он потерял внимание графа.
Анри считал своей святой обязанностью заботится о благосостоянии Роберта. Будучи еще молодым человеком, Анри поступил на службу к старому герцогу. Он всегда был компаньоном его младшего сына Роберта и очень любил своего подопечного. Герцогство унаследовал старший сын Ричард, но Анри был убежден, что Роберт более достоин быть правителем. Роберту не было еще и двадцати лет в этот славный весенний день, но он уже сформировался в интересного молодого человека, мускулистого и стройного.
Однако он не всегда был способен управлять своими страстями; Роберт часто спорил с братом и сетовал на то, что он младше него.
— Так должно быть, Роберт, — внушал Анри. — Ричард старший, и поэтому он герцог. Тебе придется принять это.
— Да, да, — рассеянно отозвался Роберт, и Анри нахмурился, поняв, что питомец больше его не слушает.
Анри проследил за взглядом Роберта и улыбнулся.
— Кто она? — выдохнул Роберт.
— Я выясню это для тебя, мой господин. — Анри направил свою лошадь к толпе, чтобы навести справки.
Роберт наблюдал за тем, как девушка задорно кланялась, еще не остыв от танца. Казалось, она плывет над землей, весело смеясь, демонстрируя великолепные белые зубки. Она показалась ему совершенной, и он почувствовал, как в нем при этом все сильнее разгорается огонь.
Он должен иметь ее.
Анри возвратился к нему.
— Это Эрлев, дочь Фулберта, кожевника из Фалеза.
— Она красива, — сказал Роберт.
Анри, довольный тем, что молодой человек интересуется чем-то еще, кроме вражды со старшим братом, негромко сказал:
— Ты здесь граф. Ты можешь иметь ее.
Вздрогнув, Роберт посмотрел на него, затем засмеялся.
— Так просто?
— Она будет польщена, если ты проявишь к ней интерес, я уверен, — подтвердил Анри.
— Будет ли? — пробормотал Роберт. Он направил лошадь в сторону толпы. Перед ним расступались, многие кланялись. Это был их граф, воплощение законности. Он был молод, силен и могуществен, вел свое происхождение от Ролло Викинга, которому более сотни лет назад подарил эти земли Карл Простоватый. Сейчас Роберт был их хозяином. Он был энергичен и красив, и его любили.
Он продвигался в толпе, и вскоре перед ним осталась только девушка. Она не видела его и продолжала танцевать. Музыкант играл на дудке, она смеялась и кружилась, и длинные волосы веером развивались у нее за спиной.
Роберт остановил свою лошадь в одном шаге от нее. Девушка повернулась и увидела величественного всадника. В немом изумлении она смотрела на его шелковое, отороченное горностаем одеяние.
Ей показалось, что это небожитель, который сошел к ней с небес. Она не могла ни шевельнуться, ни что-либо произнести. Она лишь с благоговением смотрела на него.
Роберт поравнялся с девушкой, нагнулся и, улыбаясь, взял ее за руку. Он ощутил бешеное биение пульса и увидел, как вздымается и опадает высокая грудь.
— Ты пойдешь со мной? — спросил Роберт,
Он не сказал ей, куда собирается вести ее, да она и не спрашивала. Глядя ему в глаза, она медленно кивнула. Она была одновременно напугана и возбуждена. Роберт видел, что она прекрасно понимала, чего он хочет, однако каких-либо возражений не высказывала.
Она не только не возражала, она тоже хотела этого.
Он приподнял ее и посадил на лошадь перед собой. Люди глазели на них, но девушка не обращала на это внимания. Он пустил лошадь рысью, и вскоре они оказались за пределами города.
Для Эрлев все казалось каким-то чудесным сном. В ней совсем недавно стали просыпаться смутные желания, которые рождали сладостное томление. Она была девушкой практичной и порой размышляла о том, что ее ожидает, когда она окажется наедине с мужчиной. И задавалась вопросом, кто это будет: сын кузнеца Мишель? Или наследник хозяина гостиницы Ральф? А вдруг сам красавец Ги де Моне, сын старого солдата?
Но ни разу даже в самых дерзких мечтах она не заходила столь далеко, чтобы этим мужчиной стал Роберт, граф Исмуа.
Роберт направился с ней в ближайший лес. Они подъехали к домику охотника, и Роберт вызвал хозяина. Граф бросил ему несколько монет и сказал пару фраз. Старик понимающе кивнул, улыбнулся, позвал жену, и та вышла поприветствовать лорда.
Они зашли в домик, затем через несколько минут вышли и направились в лес. Роберт спешился, протянул руки к Эрлев и внес ее в домик. В полумраке комнаты он заглянул ей в лицо, погладил по щеке и спросил:
— Ты знаешь, зачем мы приехали сюда?
Эрлев кивнула, и он наклонился, чтобы поцеловать ее. Девушка задавала себе вопрос, что такое грех и что такое рай. Он не женится на ней, она понимала это. И, значит, это был грех, но грех сладостный. Эрлев волновал исходящий от Роберта аромат, ее колотила дрожь. Она погладила его руку и ощутила стальные мускулы. Его губы были столь настойчивыми, что заставляли позабыть обо всем, и она почувствовала сладостное головокружение.
Роберт оторвался от нее и посмотрел ей в глаза. Она дотронулась до его щеки и еще раз восхитилась его красотой.
— Будь нежным со мной, мои господин, — шепотом сказала она.
— Я буду очень нежным.
Он был искренен в своем обещают, хотя его сжигал огонь страсти. Его пальцы дрожали, когда он раздевал Эрлев. Роберт бросил на пол свою одежду, опустил девушку на убогий соломенный тюфяк и подумал, что она достойна того, чтобы носить меха и шелка. Груди у нее были крепкие и высокие, они упруго выскальзывали из его рук и были такими сладкими на вкус. Ее тело быстро разогрелось и стало влажным, и хотя обещание Роберта быть нежным очень скоро забылось, Эрлев не жаловалась и не протестовала. Для девственницы начало было слишком бурным, но вскоре Эрлев позабыла о боли и всецело отдалась нараставшему сладостному ощущению, восхищаясь способностью мужской плоти столь глубоко проникать в нее.
В конце концов она закричала и прильнула к Роберту, взмокшая, дрожащая и потрясенная. А он засмеялся беспричинным счастливым смехом. Густела тьма, но он не хотел ехать домой, не хотел расставаться с ней. Они лежали голые на тюфяке, он перебирал ее пальцы, а она рассказывала об отце. Роберт думал о том, что Анри навестит его и компенсирует утрату, понесенную его дочерью. Хотя эта умненькая девушка с живой улыбкой не была леди и, следовательно, Роберт не мог на ней жениться, он был искренне очарован ею.
Пришла ночь, и любовный бой разгорелся вновь. Роберт не мог насытиться ее обольстительным девичьим телом и удивительной чувственностью. И лишь затем они заснули, удовлетворенные. Усталая Эрлев думала, что заснет сном младенца. Однако она не могла забыть пережитого ею сладостного возбуждения и, глядя в потолок, вновь и вновь переживала прошедшую ночь любви. Засыпая, она полагала, что и во сне увидит юного графа.
Вместо этого она погрузилась в мир странных кошмаров. Огромный черный человек навалился на нее, а когда он удалился, она осталась голой, одинокой, дрожащей. К тому же она не могла двигаться. А глубоко в ней, там, где ее любовник излил свое семя, она ощутила движение. Она увидела, что из нее начинает расти дерево. Оно было высокое, громадное, ветви раскинулись так широко, что скрыли все вокруг. Она стала кричать.
Роберт проснулся, обнял и успокоил дрожащую Эрлев. Он с изумлением выслушал ее сон о дереве.
— Я не посеял в тебе никакого дерева, — смеясь, сказал Роберт и ласково погладил девичий живот и треугольник волос. — Может быть, крошечного младенца, сына или дочку, но непременно и в плоти и крови. Именно этому дает начало мужское семя, но уж никак не дереву.
И она тоже стала смеяться. Затем они опять затеяли любовную игру, и Эрлев стала задыхаться от сладости и восторга. А после отдыха возобновилась любовная схватка.
Вскоре Эрлев действительно обнаружила, что в ней зародилась новая жизнь. Она часто вспоминала свой сон, и ей становилось страшно. Она решила рассказать его матери. Правда, ее мать не очень обеспокоили страхи дочери, ибо к тому времени их семья стала ощущать плоды доброго расположения Роберта. Братья Эрлев получили небольшие должности при дворе графа. Дело отца разрасталось и процветало. Роберт с нетерпением ждал рождения ребенка. Однако его отношения с братом оставались весьма натянутыми и походили скорее на гражданскую войну.
В августе 1027 года герцог Нормандии Ричард скоропостижно скончался. Эрлев в это время редко видела своего любовника. В стране заговорили о братоубийстве. Хотя у герцога был законный сын, его отправили в монастырь. Роберт стал герцогом Нормандии.
Поздней осенью Эрлев родила сына. Она стонала и мучилась во время родов и вспоминала свой сон, потому что ей в этот момент казалось, что ее и впрямь разрывает дерево.
Мать успокоила ее, и в положенное время родился мальчик. Его назвали Вильгельмом.
— Смотри, Марк. Это Вильгельм Ублюдок.
Ему было семь лет. Сколько он помнил себя, его всегда называли ублюдком. Он слонялся по двору и без интереса присматривал за овцами отчима, когда увидел Хью из Кресны и его приятеля — десятилетнего Марка. Они шли, чтобы подразнить его.
Ублюдок… Его отец мог быть герцогом Нормандии, но Вильгельм был незаконнорожденным, и мальчишки вроде Хью и Марка постоянно шпыняли его.
Он подбросил овцам еды, бдительно наблюдая за своими врагами. Марк шагнул вперед.
— Она была шлюха, ты понимаешь?
— Ах, Марк, он еще слишком мал, чтобы понимать, — отозвался Хью. — Он не знает, что такое шлюха.
Но Вильгельм знал. Он бросил таз с едой и ринулся вперед. Наклонив голову, он изо всей силы боднул Хью в живот. Тот завопил и вцепился Вильгельму в волосы. Вильгельм не издал ни звука. Он стал методично бить своего противника кулаками в челюсть. Хью заплакал, а Марк пустился наутек. У Хью появился огромный синяк под глазом. Правда, позже эти мальчишки подстерегли его. Хью сделал ему подножку, а Марк уселся на него верхом. Вильгельм сцепил зубы от боли, когда Хью бил ногой по ребрам. Он ни за что не заплачет. Сколько он себя помнил, они всегда называли его «ублюдком», и сколько он себя помнил, он дрался с ними.
— Вильгельм! Что тут происходит? — Эрлуин, отчим Вильгельма, оттащил ребят. В его присутствии они молчали. Не получив ответа, Эрлуин сказал, чтобы они убирались восвояси. Опустив голову, Вильгельм ждал порки, поскольку отчим не любил, когда дерутся. Однако тот стоял молча, и Вильгельм поднял голову. Эрлуин как-то странно смотрел на него.
— Отряхнись, Вильгельм, — сказал отчим. — Тебя ожидает твой отец.
Вильгельм никогда не забудет этот день. Мать не пошла с ним. Она лишь заплакала и поцеловала его на прощанье. Здесь же стояли его единоутробные братья Одо и Роберт. Эрлуин помог ему взобраться на лошадь. Когда Вильгельм и Эрлуин подъехали ко дворцу, их остановили стражники. Эрлуин назвал свое имя и имя Вильгельма. Их пригласили в небольшой зал и попросили подождать.
Вильгельм знал, что в царствование его отца было пролито много крови. Он воевал с братом, он и после его смерти продолжал воевать, пытаясь сохранить целостность герцогства.
— Вильгельм! Иди сюда! Это сказал появившийся стражник в роскошной ливрее. Он вопросительно посмотрел на Эрлуина, и тот кивнул. Вильгельм последовал за стражником в большой зал.
Там находился его отец. Вильгельм хотел было закричать и броситься к нему в объятия. Но Роберт Нормандский едва заметно покачал головой, и Вильгельм, оглядевшись по сторонам, увидел, что в комнате много других людей. Это, были самые влиятельные люди Нормандии — графы, архиепископы, рыцари и военачальники. Глядя на них, Вильгельм почувствовал себя совсем маленьким.
Его двоюродный дедушка, архиепископ из Руана, шагнул вперед. Протянув руки, он возложил их на голову Вильгельма.
— Господа, прошу поклониться! — приказал Роберт Нормандский.
И тогда, к изумлению Вильгельма, все важные люди опустились перед ним на колени. Они дали клятву чтить его как наследника Роберта.
Позже, сидя на коленях у отца, Вильгельм получил возможность спросить, что все это значило.
— Я покидаю Нормандию, Вильгельм, — ответил Роберт. — Я собираюсь совершить паломничество в Иерусалим.
— Тебе не следует уезжать, — запротестовал Вильгельм. — Отец, я знаю, что у тебя есть враги.
— Ты знаешь слишком много для своего возраста, сын мой. Я согласен с тобой, мне не следует уезжать, но я все-таки должен ехать.
— Но почему, отец?
Роберт спустил Вильгельма с колен и выглянул в окно.
— Я должен искупить грехи, которых у меня немало. Я не буду там слишком долго. Но я обязан взять с этих людей клятву на тот случай, если со мной что-то случится. Я должен заставить их поклясться, что они будут чтить тебя как моего наследника.
— Я ублюдок, — сказал Вильгельм.
— Ты мой сын, и этого достаточно. — Роберт поднял Вильгельма и прижал к себе. — Может быть, клятвы будет и маловато, но тем не менее я заставил их поклясться в верности. А тот факт, что ты незаконнорожденный, может сделать тебя сильнее. Ты пока еще маленький. Когда-нибудь ты поймешь это.
— Я уже понимаю, — серьезно сказал Вильгельм.
Роберт улыбнулся и взъерошил сыну волосы.
— Ты поедешь к королю Анри во Францию как мой наследник, и он будет помогать тебе, потому что ты станешь его вассалом. Но все это только предосторожности. Я скоро вернусь домой.
Однако Роберт Нормандский домой не вернулся. Он был сражен смертельной болезнью в Малой Азии и умер в начале 1035 года.
Семилетний Вильгельм был снова повергнут в изумление, когда богатые и влиятельные люди опять пали перед ним на колени. Он был незаконнорожденным, но отныне он становился герцогом Нормандии.
Почести, которые свалились на него в тот день, часто мало помогали ему после смерти Роберта. Пока был жив двоюродный дядя Вильгельма — архиепископ из Руана, герцогство оставалось единым. Но когда в 1037 году он умер, снова начались распри. Граф Алан из Бретани, главный наставник Вильгельма, был убит. Осберн, его мажордом, был также убит, да еще во время потасовки в опочивальне самого Вильгельма. С Вильгельмом обычно спал Вальтер, его дядя по материнской линии, который выполнял функцию стража. Не раз они убегали ночью и прятались у крестьян, поскольку юному правителю грозила смерть. Некоторые члены семейства Вильгельма умерли, другие продолжали бороться с ним за власть. Бал правили месть и кровопролитие. Герцог был фактически не в состоянии вершить правосудие, всюду шли локальные войны, и церковь попыталась установить подобие общественного порядка путем введения дней перемирия, во время которых война объявлялась незаконной.
Вильгельм прибыл ко двору короля Франции Анри, и тот посвятил его в рыцари. Поскольку в герцогстве царила смута, Анри выступил в качестве его покровителя и защитника.
В 1047 году против Вильгельма поднялось восстание. Ему было тогда уже двадцать лет, он был достаточно взрослым, чтобы вести войну самостоятельно. Во время пребывания в Валони Вильгельма предупредили, что против него организован заговор: его должен взять в плен и затем убить Гримоальд из Плесси. Вильгельм бежал к устью Виры.
Ожидая отлива, Вильгельм лежал на земле, когда услышал приближение всадников. Решив, что гонятся за ним, он спрятался за деревьями.
Он увидел благородного вида юношу, одетого в длинную тунику поверх кольчуги. Лошадь под ним была просто великолепной — огромный боевой конь много выше самого хозяина.
Юный рыцарь был высок и мускулист, и, видимо, хорошо тренирован и обучен премудростям военного дела. Он подъехал к реке и остановился, затем повернул назад к двум всадникам, которые мчались к нему, по-видимому, собираясь начать бой. Они были в латах и размахивали большими военными топорами.
Вильгельм увидел, как юноша с удивительной легкостью — а ведь он был в тяжелой кольчуге — соскочил с лошади. Лицо его выражало решимость и непреклонность. Черты были правильными и благородными, но кожа казалась обветренной и загрубевшей. Очевидно, жизнь у юноши была непростой.
И она научила его драться.
Юноша вынул из ножен меч и, помахивая им, стал ждать.
Лошади неслись прямо на него, топот копыт становился все громче. Первый всадник поравнялся с ним и взмахнул боевым топором. Юноша с удивительной легкостью уклонился от удара, поднял свой меч — и всадник слетел с коня. Однако он тут же поднялся и бросился на противника.
Это била отчаянная схватка, и юноша дрался блестяще. Вильгельм не стал вмешиваться, поняв, что его помощь не требуется. По весу и силе юноша уступал взрослому мужчине, но брал скоростью и отточенностью движений.
Но вот к дерущимся приблизился второй всадник. Возмущенный Вильгельм понял, что эти люди замыслили хладнокровное убийство. Свирепо закричав, Вильгельм выскочил из своего укрытия с обнаженным мечом.
Удивленный юноша на мгновение бросил на него взгляд. Поняв, что в лице появившегося человека к нему пришло его спасение, он возобновил поединок.
Вильгельм яростно атаковал всадника, и вскоре все было кончено. Вильгельм отлично владел мечом, ибо это умение означало жизнь. Вильгельм вынул меч из поверженного врага и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как сильный и опытный противник юноши упал, пронзенный мечом в сердце.
Победитель тяжело дышал. Пот струился по его лицу. Он молча посмотрел на Вильгельма, затем низко поклонился.
— Сэр! Всегда готов быть к вашим услугам. Я обязан вам жизнью. Могу ли я спросить ваше имя, чтобы знать, кому я обязан служить в будущем?
Вильгельм поднял бровь и засмеялся.
— Это хорошая речь, молодой друг!
— Это не просто слова, сэр, это святая правда. Мое слово — это мой обет.
— Мальчик, — сказал Вильгельм, — я твой герцог. Я Вильгельм Нормандский.
Девушка танцевала, когда он впервые увидел ее. Она танцевала на грязной дороге босая, и юбки ее платья взлетали вверх, открывая загорелые точеные щиколотки. Когда она кружилась, Роберт, граф Иемуа, встретился с ней взглядом.
Вначале он не разобрал, какого цвета ее глаза. Он заметил лишь, что они удивительно живые. Девушка была совсем юной, и кожа у нее была нежная и чистая. Длинные черные волосы взлетали, как ее юбки, когда она кружилась с разными партнерами. Он вспомнил, что сегодня праздник. Все кипело весельем, ходили разносчики, играли музыканты, многие молодые люди танцевали.
Но до нее всем было далеко. Никто не казался таким юным, таким очаровательным, таким веселым. Ни у кого не было такой аппетитной груди, никто не двигался с такой удивительной грацией. Роберт сидел на лошади: он натянул поводья и остановился. Анри из Монтана, его лучший друг и советник, остановился рядом. Они были заняты обсуждением перипетий непрекращающейся вражды Роберта с его братом Ричардом, герцогом Нормандским. Анри не сразу уловил, что он потерял внимание графа.
Анри считал своей святой обязанностью заботится о благосостоянии Роберта. Будучи еще молодым человеком, Анри поступил на службу к старому герцогу. Он всегда был компаньоном его младшего сына Роберта и очень любил своего подопечного. Герцогство унаследовал старший сын Ричард, но Анри был убежден, что Роберт более достоин быть правителем. Роберту не было еще и двадцати лет в этот славный весенний день, но он уже сформировался в интересного молодого человека, мускулистого и стройного.
Однако он не всегда был способен управлять своими страстями; Роберт часто спорил с братом и сетовал на то, что он младше него.
— Так должно быть, Роберт, — внушал Анри. — Ричард старший, и поэтому он герцог. Тебе придется принять это.
— Да, да, — рассеянно отозвался Роберт, и Анри нахмурился, поняв, что питомец больше его не слушает.
Анри проследил за взглядом Роберта и улыбнулся.
— Кто она? — выдохнул Роберт.
— Я выясню это для тебя, мой господин. — Анри направил свою лошадь к толпе, чтобы навести справки.
Роберт наблюдал за тем, как девушка задорно кланялась, еще не остыв от танца. Казалось, она плывет над землей, весело смеясь, демонстрируя великолепные белые зубки. Она показалась ему совершенной, и он почувствовал, как в нем при этом все сильнее разгорается огонь.
Он должен иметь ее.
Анри возвратился к нему.
— Это Эрлев, дочь Фулберта, кожевника из Фалеза.
— Она красива, — сказал Роберт.
Анри, довольный тем, что молодой человек интересуется чем-то еще, кроме вражды со старшим братом, негромко сказал:
— Ты здесь граф. Ты можешь иметь ее.
Вздрогнув, Роберт посмотрел на него, затем засмеялся.
— Так просто?
— Она будет польщена, если ты проявишь к ней интерес, я уверен, — подтвердил Анри.
— Будет ли? — пробормотал Роберт. Он направил лошадь в сторону толпы. Перед ним расступались, многие кланялись. Это был их граф, воплощение законности. Он был молод, силен и могуществен, вел свое происхождение от Ролло Викинга, которому более сотни лет назад подарил эти земли Карл Простоватый. Сейчас Роберт был их хозяином. Он был энергичен и красив, и его любили.
Он продвигался в толпе, и вскоре перед ним осталась только девушка. Она не видела его и продолжала танцевать. Музыкант играл на дудке, она смеялась и кружилась, и длинные волосы веером развивались у нее за спиной.
Роберт остановил свою лошадь в одном шаге от нее. Девушка повернулась и увидела величественного всадника. В немом изумлении она смотрела на его шелковое, отороченное горностаем одеяние.
Ей показалось, что это небожитель, который сошел к ней с небес. Она не могла ни шевельнуться, ни что-либо произнести. Она лишь с благоговением смотрела на него.
Роберт поравнялся с девушкой, нагнулся и, улыбаясь, взял ее за руку. Он ощутил бешеное биение пульса и увидел, как вздымается и опадает высокая грудь.
— Ты пойдешь со мной? — спросил Роберт,
Он не сказал ей, куда собирается вести ее, да она и не спрашивала. Глядя ему в глаза, она медленно кивнула. Она была одновременно напугана и возбуждена. Роберт видел, что она прекрасно понимала, чего он хочет, однако каких-либо возражений не высказывала.
Она не только не возражала, она тоже хотела этого.
Он приподнял ее и посадил на лошадь перед собой. Люди глазели на них, но девушка не обращала на это внимания. Он пустил лошадь рысью, и вскоре они оказались за пределами города.
Для Эрлев все казалось каким-то чудесным сном. В ней совсем недавно стали просыпаться смутные желания, которые рождали сладостное томление. Она была девушкой практичной и порой размышляла о том, что ее ожидает, когда она окажется наедине с мужчиной. И задавалась вопросом, кто это будет: сын кузнеца Мишель? Или наследник хозяина гостиницы Ральф? А вдруг сам красавец Ги де Моне, сын старого солдата?
Но ни разу даже в самых дерзких мечтах она не заходила столь далеко, чтобы этим мужчиной стал Роберт, граф Исмуа.
Роберт направился с ней в ближайший лес. Они подъехали к домику охотника, и Роберт вызвал хозяина. Граф бросил ему несколько монет и сказал пару фраз. Старик понимающе кивнул, улыбнулся, позвал жену, и та вышла поприветствовать лорда.
Они зашли в домик, затем через несколько минут вышли и направились в лес. Роберт спешился, протянул руки к Эрлев и внес ее в домик. В полумраке комнаты он заглянул ей в лицо, погладил по щеке и спросил:
— Ты знаешь, зачем мы приехали сюда?
Эрлев кивнула, и он наклонился, чтобы поцеловать ее. Девушка задавала себе вопрос, что такое грех и что такое рай. Он не женится на ней, она понимала это. И, значит, это был грех, но грех сладостный. Эрлев волновал исходящий от Роберта аромат, ее колотила дрожь. Она погладила его руку и ощутила стальные мускулы. Его губы были столь настойчивыми, что заставляли позабыть обо всем, и она почувствовала сладостное головокружение.
Роберт оторвался от нее и посмотрел ей в глаза. Она дотронулась до его щеки и еще раз восхитилась его красотой.
— Будь нежным со мной, мои господин, — шепотом сказала она.
— Я буду очень нежным.
Он был искренен в своем обещают, хотя его сжигал огонь страсти. Его пальцы дрожали, когда он раздевал Эрлев. Роберт бросил на пол свою одежду, опустил девушку на убогий соломенный тюфяк и подумал, что она достойна того, чтобы носить меха и шелка. Груди у нее были крепкие и высокие, они упруго выскальзывали из его рук и были такими сладкими на вкус. Ее тело быстро разогрелось и стало влажным, и хотя обещание Роберта быть нежным очень скоро забылось, Эрлев не жаловалась и не протестовала. Для девственницы начало было слишком бурным, но вскоре Эрлев позабыла о боли и всецело отдалась нараставшему сладостному ощущению, восхищаясь способностью мужской плоти столь глубоко проникать в нее.
В конце концов она закричала и прильнула к Роберту, взмокшая, дрожащая и потрясенная. А он засмеялся беспричинным счастливым смехом. Густела тьма, но он не хотел ехать домой, не хотел расставаться с ней. Они лежали голые на тюфяке, он перебирал ее пальцы, а она рассказывала об отце. Роберт думал о том, что Анри навестит его и компенсирует утрату, понесенную его дочерью. Хотя эта умненькая девушка с живой улыбкой не была леди и, следовательно, Роберт не мог на ней жениться, он был искренне очарован ею.
Пришла ночь, и любовный бой разгорелся вновь. Роберт не мог насытиться ее обольстительным девичьим телом и удивительной чувственностью. И лишь затем они заснули, удовлетворенные. Усталая Эрлев думала, что заснет сном младенца. Однако она не могла забыть пережитого ею сладостного возбуждения и, глядя в потолок, вновь и вновь переживала прошедшую ночь любви. Засыпая, она полагала, что и во сне увидит юного графа.
Вместо этого она погрузилась в мир странных кошмаров. Огромный черный человек навалился на нее, а когда он удалился, она осталась голой, одинокой, дрожащей. К тому же она не могла двигаться. А глубоко в ней, там, где ее любовник излил свое семя, она ощутила движение. Она увидела, что из нее начинает расти дерево. Оно было высокое, громадное, ветви раскинулись так широко, что скрыли все вокруг. Она стала кричать.
Роберт проснулся, обнял и успокоил дрожащую Эрлев. Он с изумлением выслушал ее сон о дереве.
— Я не посеял в тебе никакого дерева, — смеясь, сказал Роберт и ласково погладил девичий живот и треугольник волос. — Может быть, крошечного младенца, сына или дочку, но непременно и в плоти и крови. Именно этому дает начало мужское семя, но уж никак не дереву.
И она тоже стала смеяться. Затем они опять затеяли любовную игру, и Эрлев стала задыхаться от сладости и восторга. А после отдыха возобновилась любовная схватка.
Вскоре Эрлев действительно обнаружила, что в ней зародилась новая жизнь. Она часто вспоминала свой сон, и ей становилось страшно. Она решила рассказать его матери. Правда, ее мать не очень обеспокоили страхи дочери, ибо к тому времени их семья стала ощущать плоды доброго расположения Роберта. Братья Эрлев получили небольшие должности при дворе графа. Дело отца разрасталось и процветало. Роберт с нетерпением ждал рождения ребенка. Однако его отношения с братом оставались весьма натянутыми и походили скорее на гражданскую войну.
В августе 1027 года герцог Нормандии Ричард скоропостижно скончался. Эрлев в это время редко видела своего любовника. В стране заговорили о братоубийстве. Хотя у герцога был законный сын, его отправили в монастырь. Роберт стал герцогом Нормандии.
Поздней осенью Эрлев родила сына. Она стонала и мучилась во время родов и вспоминала свой сон, потому что ей в этот момент казалось, что ее и впрямь разрывает дерево.
Мать успокоила ее, и в положенное время родился мальчик. Его назвали Вильгельмом.
— Смотри, Марк. Это Вильгельм Ублюдок.
Ему было семь лет. Сколько он помнил себя, его всегда называли ублюдком. Он слонялся по двору и без интереса присматривал за овцами отчима, когда увидел Хью из Кресны и его приятеля — десятилетнего Марка. Они шли, чтобы подразнить его.
Ублюдок… Его отец мог быть герцогом Нормандии, но Вильгельм был незаконнорожденным, и мальчишки вроде Хью и Марка постоянно шпыняли его.
Он подбросил овцам еды, бдительно наблюдая за своими врагами. Марк шагнул вперед.
— Она была шлюха, ты понимаешь?
— Ах, Марк, он еще слишком мал, чтобы понимать, — отозвался Хью. — Он не знает, что такое шлюха.
Но Вильгельм знал. Он бросил таз с едой и ринулся вперед. Наклонив голову, он изо всей силы боднул Хью в живот. Тот завопил и вцепился Вильгельму в волосы. Вильгельм не издал ни звука. Он стал методично бить своего противника кулаками в челюсть. Хью заплакал, а Марк пустился наутек. У Хью появился огромный синяк под глазом. Правда, позже эти мальчишки подстерегли его. Хью сделал ему подножку, а Марк уселся на него верхом. Вильгельм сцепил зубы от боли, когда Хью бил ногой по ребрам. Он ни за что не заплачет. Сколько он себя помнил, они всегда называли его «ублюдком», и сколько он себя помнил, он дрался с ними.
— Вильгельм! Что тут происходит? — Эрлуин, отчим Вильгельма, оттащил ребят. В его присутствии они молчали. Не получив ответа, Эрлуин сказал, чтобы они убирались восвояси. Опустив голову, Вильгельм ждал порки, поскольку отчим не любил, когда дерутся. Однако тот стоял молча, и Вильгельм поднял голову. Эрлуин как-то странно смотрел на него.
— Отряхнись, Вильгельм, — сказал отчим. — Тебя ожидает твой отец.
Вильгельм никогда не забудет этот день. Мать не пошла с ним. Она лишь заплакала и поцеловала его на прощанье. Здесь же стояли его единоутробные братья Одо и Роберт. Эрлуин помог ему взобраться на лошадь. Когда Вильгельм и Эрлуин подъехали ко дворцу, их остановили стражники. Эрлуин назвал свое имя и имя Вильгельма. Их пригласили в небольшой зал и попросили подождать.
Вильгельм знал, что в царствование его отца было пролито много крови. Он воевал с братом, он и после его смерти продолжал воевать, пытаясь сохранить целостность герцогства.
— Вильгельм! Иди сюда! Это сказал появившийся стражник в роскошной ливрее. Он вопросительно посмотрел на Эрлуина, и тот кивнул. Вильгельм последовал за стражником в большой зал.
Там находился его отец. Вильгельм хотел было закричать и броситься к нему в объятия. Но Роберт Нормандский едва заметно покачал головой, и Вильгельм, оглядевшись по сторонам, увидел, что в комнате много других людей. Это, были самые влиятельные люди Нормандии — графы, архиепископы, рыцари и военачальники. Глядя на них, Вильгельм почувствовал себя совсем маленьким.
Его двоюродный дедушка, архиепископ из Руана, шагнул вперед. Протянув руки, он возложил их на голову Вильгельма.
— Господа, прошу поклониться! — приказал Роберт Нормандский.
И тогда, к изумлению Вильгельма, все важные люди опустились перед ним на колени. Они дали клятву чтить его как наследника Роберта.
Позже, сидя на коленях у отца, Вильгельм получил возможность спросить, что все это значило.
— Я покидаю Нормандию, Вильгельм, — ответил Роберт. — Я собираюсь совершить паломничество в Иерусалим.
— Тебе не следует уезжать, — запротестовал Вильгельм. — Отец, я знаю, что у тебя есть враги.
— Ты знаешь слишком много для своего возраста, сын мой. Я согласен с тобой, мне не следует уезжать, но я все-таки должен ехать.
— Но почему, отец?
Роберт спустил Вильгельма с колен и выглянул в окно.
— Я должен искупить грехи, которых у меня немало. Я не буду там слишком долго. Но я обязан взять с этих людей клятву на тот случай, если со мной что-то случится. Я должен заставить их поклясться, что они будут чтить тебя как моего наследника.
— Я ублюдок, — сказал Вильгельм.
— Ты мой сын, и этого достаточно. — Роберт поднял Вильгельма и прижал к себе. — Может быть, клятвы будет и маловато, но тем не менее я заставил их поклясться в верности. А тот факт, что ты незаконнорожденный, может сделать тебя сильнее. Ты пока еще маленький. Когда-нибудь ты поймешь это.
— Я уже понимаю, — серьезно сказал Вильгельм.
Роберт улыбнулся и взъерошил сыну волосы.
— Ты поедешь к королю Анри во Францию как мой наследник, и он будет помогать тебе, потому что ты станешь его вассалом. Но все это только предосторожности. Я скоро вернусь домой.
Однако Роберт Нормандский домой не вернулся. Он был сражен смертельной болезнью в Малой Азии и умер в начале 1035 года.
Семилетний Вильгельм был снова повергнут в изумление, когда богатые и влиятельные люди опять пали перед ним на колени. Он был незаконнорожденным, но отныне он становился герцогом Нормандии.
Почести, которые свалились на него в тот день, часто мало помогали ему после смерти Роберта. Пока был жив двоюродный дядя Вильгельма — архиепископ из Руана, герцогство оставалось единым. Но когда в 1037 году он умер, снова начались распри. Граф Алан из Бретани, главный наставник Вильгельма, был убит. Осберн, его мажордом, был также убит, да еще во время потасовки в опочивальне самого Вильгельма. С Вильгельмом обычно спал Вальтер, его дядя по материнской линии, который выполнял функцию стража. Не раз они убегали ночью и прятались у крестьян, поскольку юному правителю грозила смерть. Некоторые члены семейства Вильгельма умерли, другие продолжали бороться с ним за власть. Бал правили месть и кровопролитие. Герцог был фактически не в состоянии вершить правосудие, всюду шли локальные войны, и церковь попыталась установить подобие общественного порядка путем введения дней перемирия, во время которых война объявлялась незаконной.
Вильгельм прибыл ко двору короля Франции Анри, и тот посвятил его в рыцари. Поскольку в герцогстве царила смута, Анри выступил в качестве его покровителя и защитника.
В 1047 году против Вильгельма поднялось восстание. Ему было тогда уже двадцать лет, он был достаточно взрослым, чтобы вести войну самостоятельно. Во время пребывания в Валони Вильгельма предупредили, что против него организован заговор: его должен взять в плен и затем убить Гримоальд из Плесси. Вильгельм бежал к устью Виры.
Ожидая отлива, Вильгельм лежал на земле, когда услышал приближение всадников. Решив, что гонятся за ним, он спрятался за деревьями.
Он увидел благородного вида юношу, одетого в длинную тунику поверх кольчуги. Лошадь под ним была просто великолепной — огромный боевой конь много выше самого хозяина.
Юный рыцарь был высок и мускулист, и, видимо, хорошо тренирован и обучен премудростям военного дела. Он подъехал к реке и остановился, затем повернул назад к двум всадникам, которые мчались к нему, по-видимому, собираясь начать бой. Они были в латах и размахивали большими военными топорами.
Вильгельм увидел, как юноша с удивительной легкостью — а ведь он был в тяжелой кольчуге — соскочил с лошади. Лицо его выражало решимость и непреклонность. Черты были правильными и благородными, но кожа казалась обветренной и загрубевшей. Очевидно, жизнь у юноши была непростой.
И она научила его драться.
Юноша вынул из ножен меч и, помахивая им, стал ждать.
Лошади неслись прямо на него, топот копыт становился все громче. Первый всадник поравнялся с ним и взмахнул боевым топором. Юноша с удивительной легкостью уклонился от удара, поднял свой меч — и всадник слетел с коня. Однако он тут же поднялся и бросился на противника.
Это била отчаянная схватка, и юноша дрался блестяще. Вильгельм не стал вмешиваться, поняв, что его помощь не требуется. По весу и силе юноша уступал взрослому мужчине, но брал скоростью и отточенностью движений.
Но вот к дерущимся приблизился второй всадник. Возмущенный Вильгельм понял, что эти люди замыслили хладнокровное убийство. Свирепо закричав, Вильгельм выскочил из своего укрытия с обнаженным мечом.
Удивленный юноша на мгновение бросил на него взгляд. Поняв, что в лице появившегося человека к нему пришло его спасение, он возобновил поединок.
Вильгельм яростно атаковал всадника, и вскоре все было кончено. Вильгельм отлично владел мечом, ибо это умение означало жизнь. Вильгельм вынул меч из поверженного врага и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как сильный и опытный противник юноши упал, пронзенный мечом в сердце.
Победитель тяжело дышал. Пот струился по его лицу. Он молча посмотрел на Вильгельма, затем низко поклонился.
— Сэр! Всегда готов быть к вашим услугам. Я обязан вам жизнью. Могу ли я спросить ваше имя, чтобы знать, кому я обязан служить в будущем?
Вильгельм поднял бровь и засмеялся.
— Это хорошая речь, молодой друг!
— Это не просто слова, сэр, это святая правда. Мое слово — это мой обет.
— Мальчик, — сказал Вильгельм, — я твой герцог. Я Вильгельм Нормандский.