ученым видом рассуждал об опорах простых и анкерных, о просеках,
которые нужно делать, о поворотах, удлиняющих и удорожающих линию.
Трассу наметили. Антон и техник предложили выслать вперед бригаду
парней прорубать просеки. Вести линию вдоль дороги, сказал техник, не
полагается, но так как у нас движение слабое, то это неопасно, мы
будем в основном держаться дороги. Лишь там, где она начинала петлять
и уходила в объезд, линия отрывалась от нее и шла напрямик, если
участок был не очень труден. Парни должны были прорубить просеки на
этих, как сказал техник, "спрямлениях", заготовить и подтащить к
трассе столбы для опор. Следом отправлялись мы - девушки и ребята -
копать ямы в отмеченных колышками местах.
Геннадий предложил свести всех ребят в отдельную бригаду, чтобы
потом не говорили, что мы только "помогали", а сами ничего не сделали.
Но, когда Даша собрала всех ребят и внесла такое предложение, Васька
Щербатый крикнул, что они так не хотят.
- Почему? - спросила Даша.
- Мы с ними не будем, вот и все! Пускай они сами и мы сами, тогда
поглядим...
Он не сказал, на что поглядим, но и без того было ясно, что они
надеялись нас обогнать.
- Что ж, - сказал Антон, - пусть так, злей будут...
Мы и вправду озлились. Почему этот Васька воображает, что он
самый лучший работник?
Решили, что у нас будут три бригады - девушек, Геньки и Васьки
Щербатого, - а главным бригадиром, "прорабом", как сказал Антон, будет
Даша.
Бригада Щербатого начала от самой деревни, дальше шел участок
Аннушки Трегубовой, а потом уже наш. Березовый колок скрыл от нас обе
бригады, мы не знали, что там делается, и нас все время мучила эта
неизвестность. К тому же нам попался каменистый участок, лопаты
пришлось сразу же отбросить и взяться за кайла.
Пашка постукал, постукал и сел отдыхать, сказав, что с этим
гранитом ничего не сделаешь, здесь нужен тол или аммонал. Генька
накричал на него, потому что это вовсе не гранит, а песчаник - он,
видно, зря ходил в экспедицию! - и, конечно, если сразу садиться
отдыхать, нас обязательно обгонят... А Катеринка, как только ее
сменяли, бежала за колок посмотреть, как двигаются те бригады. Генька
пристыдил и ее: смена дается, чтобы отдыхать, а не бегать, и нечего
оглядываться, а то можно подумать, что мы их боимся... Словом, он
оказался настоящим бригадиром и здорово следил за порядком.
И все-таки Васькина бригада нас обогнала. До чего же они форсили
и задавались, когда шли мимо! Фимка опять начал кривляться и
предлагать буксир. Прямо хоть прячься от стыда в эти недорытые ямы! Но
тут подошла Даша и, увидев, как мы расстроились, сказала, что это
ничего не значит: ямы в земле копать легче, поэтому они считаются три
за одну в камне. Тогда мы так взялись, что только щебень летел из-под
кайла, и к ночи кончили свой участок.
На другой день мы обогнали Васькину бригаду, но вовсе не
задавались, как они, а прошли мимо, будто так и надо. Теперь они
бились над камнем, а нам достался землистый участок. Мы обрадовались,
но оказалось - раньше времени: земля была только сверху, четверти на
три; потом шли мелкие камни, а дальше - сплошняк. Долбить его кайлом
трудно, и Генька послал Пашку к дяде Феде за клиньями и молотками.
Клинья мы забивали в трещины и выламывали потом целые глыбы. Так пошло
быстрее, но все-таки мы успели очень мало.
Вечером мы собрались у костра, и Даша объявила, кто сколько
сделал. Васькина бригада обогнала нашу на две ямы. Конечно, они могли
нас обогнать, если у нас Катеринка и Любушка - слабосильные, Пашка
отдыхает каждую минуту, а у них еще работает Илюшка Грачев и
слабосильный лишь Вася Маленький.
Вася Маленький живет у своей тетки Белокурихи; он еще только
перешел в третий класс и "диким" совсем не компания, но он всегда
хвостом ходит за Васькой Щербатым, слушается его во всем, и тот его не
гонит, а возится с ним, как нянька.
Генька сказал, что любой ценой - не встать нам с этого места! -
мы должны их перегнать, и все согласились, что, конечно, должны.
Мы бы и догнали, если бы не Иван Потапович... Он, мой отец и
молодой техник везли мотки белого и черного провода, длинные связки
похожих на бабки изоляторов и еще что-то. Перед тем начался затяжной
холодный дождь. Мы работали без передышки, но все-таки сильно замерзли
и были синие-пресиние. Техник шагал прямо по трассе, проверяя просеки
и ямы. Увидя нас, он удивленно поднял брови, свернул к дороге, где
ехала подвода, и что-то сказал Ивану Потаповичу. Тот, поглядев на нас,
нахмурился.
- Дарья! - закричал он. - Ты что детишек морозишь? А ну, вы,
команда, марш на телегу!
Мы кричали, протестовали, но Иван Потапович все-таки забрал с
собой Катеринку, Любушку и Васю Маленького, а нам приказал к вечеру
возвращаться в деревню.
Теперь Васькина бригада спокойно обогнала нас еще на одну яму. И
мы так и не увидели, как встретились обе партии - наши и колтубовские.
На линии остались только парни, к ним присоединились мужчины,
потому что началась самая трудная работа - установка опор и подвеска
проводов. Ребятам Иван Потаповнч запретил там показываться, чтобы
кого-нибудь не придавило, и нам осталось копать ямы для столбов в
самой деревне. Мы лишь только издали видели, как баграми и длинными
ухватами доводят столбы до места, как разматывают с огромных
деревянных барабанов проволоку по линии и потом талями натягивают
между опорами.
Техник пометил на стенах места вводов, прочертил мелом линии для
проводки в избах, и помощник Антона по электростанции начал делать
внутреннюю проводку. Пашка совсем бросил копать и, как привязанный,
ходил за ним следом, обвешав себя мотками провода, связками роликов, и
держался так, будто он самый главный мастер и есть. Он таки стал
монтером! Во всяком случае, в своей избе Пашка сделал всю проводку
сам, а Антонов помощник только смотрел, чтобы он чего не испортил.
И вот уже забелели на трассе то одиночные, то двойные, вроде
буквы "А", опоры; загудели провода; у въезда в деревню на помосте
угнездился черный, в трубках трансформатор; в избах у потолков, как
льдинки, поблескивали пока еще холодные, безжизненные лампочки.
Техник и Антон проверили всю проводку в избах и ушли пешком вдоль
трассы, чтобы еще раз удостовериться, что все в порядке, пообещав
вечером вернуться.
Ох, как же долго не наступал этот вечер!
Мы украсили избу-читальню зеленью, повесили портреты, постелили
на стол новую скатерть, привезенную Иваном Потаповичем из аймака,
бегали к Катеринкиной матери, к Пашке и Геньке, где стряпали угощенье,
выбегали за околицу... а солнце прилипло к одному месту и вовсе не
собиралось опускаться.
Торжество подключения было назначено на семь часов, но уже к
шести все - и большие и малые - собрались в избу-читальню, где должен
был состояться митинг. Мы не могли усидеть на месте и без конца
выскакивали на крыльцо, бегали за околицу посмотреть, не едут ли, и
заодно послушать, как звонко и торжественно поют под ветром провода.
Наконец они приехали: Антон со своим баяном, Коржов и Лапшин,
долговязый техник, колтубовские парни и девушки, помогавшие строить
линию. Все сели, и от тусклого света керосиновой лампы на стенах, как
часовые, вытянулись длинные тени.
Антон снял с руки часы и положил перед собой:
- Они сверены со станционными. Осталось десять минут... Давайте
поговорим, что ли, чего же в молчанку играть?
Все стесненно заулыбались, но разговор не завязался, а, наоборот,
стало еще тише.
Видеть движение стрелок могли только сидящие за столом, но все не
спускали с часов глаз, словно именно там из них должен был вспыхнуть с
мучительным напряжением ожидаемый свет.
- Ну, товарищи... - сказал Коржов, приподнимая руку.
И в ту же секунду из-под потолка брызнуло, резнуло по глазам
ослепительное сверкание. Не то стон, не то вздох пронесся по избе, все
заговорили, как-то блаженно засмеялись и захлопали, захлопали изо всех
сил. Кому мы хлопали? Свету, льющемуся сверху, колтубовцам, счастливым
не менее нас и тоже хлопающим, или тому, кого не было среди нас и
который все-таки был с нами, ласково щурясь с портрета на стене,
улыбаясь нашей радости и радуясь вместе с нами?.. Так оно и было,
потому что все повернулись к нему и, что-то говоря, неистово били в
ладоши...
Иван Потапович поднял одну руку, затем другую, потом обе сразу и
наконец немного приостановил шум.
- Товарищи! - начал он. - Разрешите наш торжественный митинг...
Но кончить ему не удалось. Сзади началось какое-то движение, и
вдруг все, толкаясь, прыгая через лавки, ринулись к двери. Пробившись
к дверям, каждый стремглав бросался к своей избе. И вот одна за другой
избы озарялись светом, рассекая сияющими оконницами холодную тьму
осенней ночи.
У нас темно! Я тоже бросился домой. Дрожащими руками нащупал
выключатель - и только тогда вздохнул... Облитые белым светом, стояли
в дверях прибежавшие следом отец и мать; Соня визжала от восторга и
тянулась к маленькому солнцу под потолком...
Мало-помалу все опять собрались в избе-читальне, но Иван
Потапович тщетно зазывал в помещение - все толпились у крыльца, словно
боясь, что с их уходом погаснут огни в домах.
- А давай, Фролов, проведем здесь, - сказал вышедший на крыльцо
Коржов. - Оно даже нагляднее получится.
Я, как и все, хлопал каждому оратору, не всегда понимая и даже не
слыша, что он говорил, и запомнилось мне только то, что сказал Федор
Елизарович, выступавший последним:
- Живем мы, дорогие товарищи, на краю советской земли. Но и тут
мы находимся в самой середке жизни, потому как везде, у всех у нас
одна цель и одно стремление - счастье человека... Что говорить! Мы с
вами не Днепрогэс построили... Но поглядите на эти огни. О чем они
говорят? А говорят они, что сделали мы огромный шаг вперед. И этот
свет на земле освещает нам линию жизни, дорогу в лучшую жизнь!..
Долго потом на гривах раздаются певучие переливы баянов, веселые
голоса, и даже частушки Аннушки Трегубовой кажутся мне трогательной,
прекрасной песней.
Горят над Тыжей огни, и от этого света на земле меркнут,
отодвигаются в холодную высь крупные августовские звезды.
Почему это так получается? Чем ближе конец учебного года, тем все
чаще думаешь: скорей бы уж кончилось, скорей отложить книжки в
сторону, забыть об уроках, домашних заданиях и вволю погулять! Но
пройдут две-три недели, и, хотя гулять хочется не меньше, начинаешь
скучать о школе, об уроках и шумных переменах, о звонке, о своей
исписанной и порядком исцарапанной, но такой удобной парте, об
увлекательных пионерских сборах и напряженной тишине во время
письменных... Вот и теперь нами все больше и больше овладевало
нетерпение, я все чаще перелистывал настенный календарь, подсчитывая
оставшиеся дни. А когда наступило первое сентября, мы спозаранку ушли
в Колтубы.
Первым делом мы побежали к Антону, на электростанцию.
Солнышко сверкает в зеркале пруда так, что больно глазам.
Несколько дней назад прошли дожди, уровень воды поднялся и подступил к
самому гребню плотины. Подальше от плотины вода кажется совершенно
неподвижной - ни волны, ни ряби, будто стеклянная, но она движется -
вся, всем зеркалом. Ближе к плотине движение это все убыстряется, пока
зеркало не переходит в плавный, словно отглаженный, каскад на
водосбросе, и здесь зеркало ломается, вода с шумом падает вниз, пенясь
и клокоча несется к Тыже.
Антону этот шум нисколько не мешает. Он как ни в чем не бывало
насвистывает и распаковывает ящики: прибыли вторая турбина и
генератор.
- А, орлы, прилетели! - говорит он, увидя нас. - Ну, как дела? В
школу собрались?..
Мы говорим о разных разностях, ждем, пока из ящика не появляются
кожух турбины и черный, блистающий лаковой краской и красной медью
генератор. Потом бежим в школу.
Над входом висит красное полотнище с надписью: "Добро
пожаловать!" Это, конечно, работа Марии Сергеевны; никто, кроме нее,
не умеет так аккуратно и красиво писать лозунги. А вон и она! Мария
Сергеевна приветливо машет нам рукой из окна класса.
- Здравствуйте, ребята! С праздником вас! Идите сюда... Ох, какие
же вы большие стали! - широко открывая глаза и улыбаясь, говорит Мария
Сергеевна. - А ну-ка, ну-ка, покажитесь...
Она нисколько не изменилась. Тот же черный сарафан и белая
кофточка на ней, так же высокой короной обвита вокруг головы толстая
русая коса, те же веселые глаза и смешливые ямочки на щеках. Такая же
худенькая и подвижная, как была.
Мария Сергеевна весело тормошит нас, расспрашивает и в то же
время продолжает свое дело - расставляет цветы на окнах и на столике
для учителя. Ей помогает Пелагея Лукьяновна, сторожиха - наш самый
строгий угнетатель (ни от кого нам не попадало так за баловство, как
от нее) и всегдашняя спасительница (кто еще зашьет почему-то вдруг
порвавшуюся на перемене рубашку?). Мы тоже начинаем помогать,
переходим из класса в класс, и, конечно, рассказы наши получаются
очень беспорядочными и сумбурными.
- Знаете что? - говорит Мария Сергеевна. - После уроков вы мне
все расскажете по порядку, а сейчас все равно не успеете, вон уже
ребята собираются...
В самом деле, школьный двор гудит от голосов, гулко шлепается на
землю волейбольный мяч.
А сколько нанесли цветов! Почти все девчушки пришли с целыми
охапками. Уже не только на окнах и столах, даже на партах пламенеют и
синеют яркие осенние цветы.
Пришли не только школьники, но и взрослые - привели малышей,
которые сегодня первый раз сядут за парты. Малыши держатся застенчиво,
стараются делать строгие, серьезные лица. Но какая уж там строгость,
если лица их цветут от радости и рты растягиваются до ушей от гордости
и удовольствия - они тоже школьники!
На крыльцо выходит Пелагея Лукьяновна, поднимает руку, и над
школьным двором разносится такой знакомый и долгожданный звонок! Вся
орава ребят, топоча на крыльце, с гамом устремляется к дверям.
- Тише вы, сорванцы! - сердито говорит Пелагея Лукьяновна, но
лицо ее вовсе не сердито, и сморщилось оно не только от солнца,
бьющего прямо в глаза, а и от доброй улыбки. Она ведь тоже соскучилась
по этим сорванцам.
- Ребята! Ребята! - звенит голос Марии Сергеевны. - Пропустите
сначала первогодков! Сегодня прежде всего их праздник...
Первогодки смущенным, притихшим табунком поднимаются на крыльцо,
а мы стоим молча, как почетный караул; потом следом за ними
поднимаемся и идем в свой класс.
Он заново побелен, от доски и парт пахнет свежей краской - так
что сразу кажется незнакомым. Но это все тот же, наш класс! Вон на
доске, даже сквозь свежую краску, заметна длинная царапина: это
когда-то мне попался кусок твердого мела, и я слишком усердно провел
им черту. А на нашей парте Генька еще в пятом классе вырезал рядом с
дыркой для чернильницы самолет, и хотя он закрашен, но все равно,
круто задрав нос, несется куда-то в своем бесконечном полете...
Стихает гул в зале. В коридоре раздаются шаги - это педагоги
расходятся по классам. Мы взбудоражены, но тоже затихаем в напряженном
ожидании: сегодня первый урок Савелия Максимовича.
Он входит, прищурившись оглядывает класс и негромко говорит:
- Здравствуйте, ребята!
- Здрас-с!.. - гремим мы в ответ.
Савелий Максимович отмечает в журнале явку, потом, поглаживая
седую бородку клинышком, с полминуты задумчиво смотрит в открытое окно
на горы и тайгу, затем оглядывается на нас:
- Мы с вами будем изучать географию СССР. Что такое география
вообще, вы знаете - наука о Земле, землеведение. Такой она была, такой
и осталась в капиталистических странах. Но география нашей Родины -
это совсем особая география... Вы сказки любите? - неожиданно
спрашивает он.
Все неловко ежатся, смущенно улыбаются под его взглядом. Что мы,
маленькие, что ли?
- Вы думаете, стали уже слишком большими, чтобы любить их? -
улыбается Савелий Максимович. - Я немножко постарше вас, однако сказки
очень люблю и не стыжусь признаваться в этом... Дети очень любят
сказки, но создавали их не дети и не для детей, а взрослые для
взрослых. Когда-то, в очень отдаленные времена, человек был слаб и
беспомощен. Он ничего не мог противопоставить могущественным силам
природы, чтобы победить ее. И он создавал сказки, мифы о богатырях,
героях, о необыкновенных подвигах и чудесах. Вы знаете эти сказки: о
Василисе Премудрой, о ковре-самолете, о великанах, раздвигавших горы и
выпивавших море, о волшебных строителях и жнецах... Но это не были
выдумки для утешения и забавы! Человек в сказках мечтал о том, чего не
мог еще сделать, но к чему стремился; мечта вела его вперед,
заставляла трудиться, искать, учиться, чтобы осуществить свои
замыслы...
География поможет вам узнать и полюбить свою Родину. И не только
потому, что вы живете здесь, привыкли к своей земле, что она прекрасна
и богата, и не только потому, что наш народ трудолюбив, талантлив и
добр, но и потому, что наша Родина - страна, в которой осуществляются
лучшие мечты человечества!
В сказках люди изображали косарей, которые за одну ночь убирали
урожай. Наши колхозники не уступят этим косарям - они вяжут десятки
тысяч снопов в день, а комбайны не только убирают, но и сразу молотят
хлеб.
В сказках строители за одну ночь воздвигали дворцы. А на Украине
живет каменщик Иван Рахманин, который со своей бригадой за одну смену
строит большой дом. И таких каменщиков множество в нашей стране.
Василисе Премудрой и не снилось такое количество тканей, какое
дают наши ткачихи.
Раньше сибиряки невесело шутили, называя огурец сибирским
яблоком. Так оно и было, потому что яблоки у нас не росли и огурец был
единственным лакомством. А ныне по всей Сибири закладываются фруктовые
сады. У нас на Алтае тоже появились невиданные прежде сады. В Онгудае
садовод Бабин, а в селе Анос, в колхозе имени Кирова, садовод Воронков
выращивают яблоки, груши, вишни. Да что у нас! За Полярным кругом, где
не росло ничего, кроме мхов и лишайников, сейчас выращивают овощи.
Великаны в сказках сдвигали и раздвигали горы. Наши инженеры
умеют взрывать их так, что выброшенная взрывом земля сама укладывается
в насыпь нужного размера и формы.
Сказочные богатыри, сжимая в кулаке камень, могли выжать из него
струйку воды. Но разве могут они равняться с нами! В Узбекистане
советские люди не только дали воду бесплодной пустыне, которая
называлась Голодной степью, но и превращают пустыню в цветущий сад.
И так всюду и во всем. Переменился человек, став свободным,
советским, и сам он меняет лицо земли.
Вот почему география СССР - совсем особая география, наука не
только о Земле, а о том, как чудесно преображает землю советский
человек...
Я мельком оглядываюсь: Генька даже весь подался вперед,
Катеринка, опершись подбородком о сжатые кулачки, не спускает с
Савелия Максимовича широко открытых глаз, да и другие затаили дыхание.
Мы готовы, забыв о перемене, сидеть без конца и слушать, но
звенит звонок - и Савелий Максимович прогоняет нас на улицу.
И почему раньше мы боялись Савелия Максимовича? Он же совсем не
страшный! Прищуренные глаза его кажутся суровыми, но, может, он для
того и щурится, чтобы скрыть, что они добрые?..
Потом у нас геометрия, физика, и там тоже все новое и интересное.
Однако мы весь день так и остаемся под впечатлением урока географии.
Географию я всегда любил, а сейчас она мне кажется самой прекрасной из
наук, и я твердо решаю, что никогда у меня не только двоек, но и
четверок не будет по географии.
Занятия окончились, а домой уходить не хочется. Пелагея
Лукьяновна выдворяет нас из класса - ей нужно убирать. Мы усаживаемся
на крылечке и ждем Марию Сергеевну. Скоро она присоединяется к нам.
- Что же вы на крыльце уселись? - спрашивает она. - Пойдемте к
пруду!.. И рассказывайте, как жили без меня.
Нас не нужно просить. И без того не терпится рассказать о походе,
дяде Мише, об Антоне и Сандро, как строили линию, - обо всем сразу...
Почему-то теперь нам особенно легко и просто с Марией Сергеевной.
Она появилась в школе, когда мы еще только перешли в шестой,
преподавала русский язык и литературу и скоро стала старшей
пионервожатой. С ней было всегда интересно и весело, но никогда мы не
чувствовали себя с нею так хорошо и просто, как сейчас. Или она прежде
казалась нам строже и старше? Но ведь сейчас-то она не стала моложе?..
А может, переменилась не она, а мы? Мы-то ведь стали старше...
Катеринка расспрашивает ее о Бийске, но, оказывается, Мария
Сергеевна ездила и в Новосибирск - она там выросла и училась, очень
любит этот город и жалеет, когда приходится с ним расставаться.
- Так почему же вы обратно не уезжаете? - удивляется Генька.
- Обратно? - переспрашивает Мария Сергеевна, глядя перед собой. -
Нет, не хочу!.. Посмотрите, какая прелесть!..
Бездонно прозрачное осеннее небо. Голубая дымка заволокла дали.
Середина озера сверкает и искрится под солнцем, а у затененных берегов
опрокинулись вниз и глядят не наглядятся на свое отражение окрестные
гривы. На них, пробиваясь сквозь темную до черноты зелень пихт и елей,
бушует осенний пожар, охвативший осины и березы.
- Дело, конечно, не только в том, что здесь красиво... Как же я
брошу школу, свою работу? Я училась и мечтала, строила планы, как буду
жить и учить детей. Мне хотелось поскорее окончить институт, чтобы как
можно быстрее осуществить свои планы. Окончила, приехала сюда. И тут
оказалось, что в жизни все значительно сложнее, труднее и интереснее.
В институте я была убеждена, что знаю и заранее люблю свою работу, но
полюбила ее, школу, учеников только здесь... И уже никогда не брошу.
Хотя это трудно, очень трудно - с вами. Теперь вам можно сказать это:
вы уже большие. Сколько времени, сил уходит понапрасну на борьбу с
вашим озорством, ленью, равнодушием! Учитель готовится к урокам,
волнуется, думает - и вы загоритесь тоже, а в классе непременно
найдется какой-нибудь лентяй, который смотрит на тебя невинными и
пустыми глазами, а сам думает... Кто знает, о чем он думает?.. Другой
ковыряется в парте и заботится только о том, чтобы я не заметила... И
мне сначала хотелось бросить все и уехать, убежать, чтобы не видеть
этих равнодушных глаз...
Пашка, с половины этой речи вдруг страшно заинтересовавшийся
самой обыкновенной веточкой, будто это невесть какое сокровище,
покраснел и сказал:
- Я больше не буду!
- Что - не будешь?
- Палки строгать на уроках...
- Хорошо! - засмеялась Мария Сергеевна. - Только теперь мне уже
мало, если вы не будете мешать; нужно, чтобы вы помогали...
- А разве мы можем? - спросила Катеринка. - Мы же не умеем.
- Конечно, можете. Вы уже большие и можете влиять на младших...
Вот возьмите наш школьный двор: он чистый, но пустой, голый, даже
посидеть не на чем... Савелий Максимович говорил, что хорошо бы
сделать несколько скамеек, посадить деревья... Вам же станет приятнее,
если вокруг школы будет не пустырь, а зелень...
- Это мы сделаем! - загорелся Генька.
И действительно сделали. На пионерском сборе мы распределили, кто
за что отвечает, и потом в один день обсадили весь двор деревцами,
благо за ними недалеко ходить - гривы рукой подать.
Каждый класс получил свой участок и должен был не только посадить
деревья, но и ухаживать за ними. Малыши так старательно начали
поливать кусты каждый день, что лужи вокруг корней не просыхали, и
Савелий Максимович в конце концов запретил это делать - деревья могут
погибнуть: это же не болотная трава!
Вот тогда-то Генька и вспомнил о посадках, которые дядя Миша
посоветовал сделать в Тыже. Мы обратились к Даше. После постройки
электрической линии Даша Куломзина так и осталась нашим "прорабом", и
мы обо всем с нею советовались.
Даше предложение понравилось, она размечталась, что хорошо бы
сделать посадки не только на улице, а и дальше - от избы-читальни до
околицы посадить много деревьев, чтобы получилось вроде парка
культуры. Но самим нам это дело не поднять, надо привлечь всех: кто
сажал, ломать не будет. Словом, нужно поставить вопрос на правлении,
поскольку дело касается всего колхоза.
О плане посадок Даша рассказала правлению.
- Надумали! В тайге лес садить!.. - засмеялся Пашкин отец.
Но тут неожиданно вмешался Захар Васильевич:
- Ты это зря, Анисим... И в тайге сажать надо. Тайга что?
Бурелом, гари, чащоба. Там лес не растет, а мучается. Чем плохо улицу
березками обсадить? А то торчат избы, как шиши, на бугре... Так что
смех тут ни к чему.
Федор Елизарович сказал, что и в самом деле ничего смешного здесь
нет, колхоз должен хорошую инициативу поддержать.
- Что же, мы трудодни на это выделять будем? - спросил Иван
Потапович.
- Трудодней не нужно, - возразила Даша, - делаться все будет
добровольно, в свободное время, а нужно только выделить лошадей и
организовать так, чтобы это было от всех колхозников...
- Лошади у нас не гуляют! - отрезал Иван Потапович. - А
привлекать - привлекай, кому в охотку. Все! Понятно?.. А не лезь ты,
Дарья, за ради бога, с ребячьими затеями...
- Погоди, Иван Потапович, - вмешался дядя Федя. - Правильно,
лошади у нас не гуляют. Так что если отказать, то вроде все будет
по-хозяйски и по форме правильно. А если поглядеть на это дело не
вприщурку, а во все глаза, - будет неправильно. Остался у нас от
прошлой жизни короткий взгляд, смотрим мы себе под ноги, а надо нам
голову поднимать и глядеть дальше. Мы из земли только тянем да требуем
от нее, а пора нам подумать и об украшении земли, потому как это есть
украшение нашей жизни. Ты вот говоришь - ребятишки. Конечно, года у
которые нужно делать, о поворотах, удлиняющих и удорожающих линию.
Трассу наметили. Антон и техник предложили выслать вперед бригаду
парней прорубать просеки. Вести линию вдоль дороги, сказал техник, не
полагается, но так как у нас движение слабое, то это неопасно, мы
будем в основном держаться дороги. Лишь там, где она начинала петлять
и уходила в объезд, линия отрывалась от нее и шла напрямик, если
участок был не очень труден. Парни должны были прорубить просеки на
этих, как сказал техник, "спрямлениях", заготовить и подтащить к
трассе столбы для опор. Следом отправлялись мы - девушки и ребята -
копать ямы в отмеченных колышками местах.
Геннадий предложил свести всех ребят в отдельную бригаду, чтобы
потом не говорили, что мы только "помогали", а сами ничего не сделали.
Но, когда Даша собрала всех ребят и внесла такое предложение, Васька
Щербатый крикнул, что они так не хотят.
- Почему? - спросила Даша.
- Мы с ними не будем, вот и все! Пускай они сами и мы сами, тогда
поглядим...
Он не сказал, на что поглядим, но и без того было ясно, что они
надеялись нас обогнать.
- Что ж, - сказал Антон, - пусть так, злей будут...
Мы и вправду озлились. Почему этот Васька воображает, что он
самый лучший работник?
Решили, что у нас будут три бригады - девушек, Геньки и Васьки
Щербатого, - а главным бригадиром, "прорабом", как сказал Антон, будет
Даша.
Бригада Щербатого начала от самой деревни, дальше шел участок
Аннушки Трегубовой, а потом уже наш. Березовый колок скрыл от нас обе
бригады, мы не знали, что там делается, и нас все время мучила эта
неизвестность. К тому же нам попался каменистый участок, лопаты
пришлось сразу же отбросить и взяться за кайла.
Пашка постукал, постукал и сел отдыхать, сказав, что с этим
гранитом ничего не сделаешь, здесь нужен тол или аммонал. Генька
накричал на него, потому что это вовсе не гранит, а песчаник - он,
видно, зря ходил в экспедицию! - и, конечно, если сразу садиться
отдыхать, нас обязательно обгонят... А Катеринка, как только ее
сменяли, бежала за колок посмотреть, как двигаются те бригады. Генька
пристыдил и ее: смена дается, чтобы отдыхать, а не бегать, и нечего
оглядываться, а то можно подумать, что мы их боимся... Словом, он
оказался настоящим бригадиром и здорово следил за порядком.
И все-таки Васькина бригада нас обогнала. До чего же они форсили
и задавались, когда шли мимо! Фимка опять начал кривляться и
предлагать буксир. Прямо хоть прячься от стыда в эти недорытые ямы! Но
тут подошла Даша и, увидев, как мы расстроились, сказала, что это
ничего не значит: ямы в земле копать легче, поэтому они считаются три
за одну в камне. Тогда мы так взялись, что только щебень летел из-под
кайла, и к ночи кончили свой участок.
На другой день мы обогнали Васькину бригаду, но вовсе не
задавались, как они, а прошли мимо, будто так и надо. Теперь они
бились над камнем, а нам достался землистый участок. Мы обрадовались,
но оказалось - раньше времени: земля была только сверху, четверти на
три; потом шли мелкие камни, а дальше - сплошняк. Долбить его кайлом
трудно, и Генька послал Пашку к дяде Феде за клиньями и молотками.
Клинья мы забивали в трещины и выламывали потом целые глыбы. Так пошло
быстрее, но все-таки мы успели очень мало.
Вечером мы собрались у костра, и Даша объявила, кто сколько
сделал. Васькина бригада обогнала нашу на две ямы. Конечно, они могли
нас обогнать, если у нас Катеринка и Любушка - слабосильные, Пашка
отдыхает каждую минуту, а у них еще работает Илюшка Грачев и
слабосильный лишь Вася Маленький.
Вася Маленький живет у своей тетки Белокурихи; он еще только
перешел в третий класс и "диким" совсем не компания, но он всегда
хвостом ходит за Васькой Щербатым, слушается его во всем, и тот его не
гонит, а возится с ним, как нянька.
Генька сказал, что любой ценой - не встать нам с этого места! -
мы должны их перегнать, и все согласились, что, конечно, должны.
Мы бы и догнали, если бы не Иван Потапович... Он, мой отец и
молодой техник везли мотки белого и черного провода, длинные связки
похожих на бабки изоляторов и еще что-то. Перед тем начался затяжной
холодный дождь. Мы работали без передышки, но все-таки сильно замерзли
и были синие-пресиние. Техник шагал прямо по трассе, проверяя просеки
и ямы. Увидя нас, он удивленно поднял брови, свернул к дороге, где
ехала подвода, и что-то сказал Ивану Потаповичу. Тот, поглядев на нас,
нахмурился.
- Дарья! - закричал он. - Ты что детишек морозишь? А ну, вы,
команда, марш на телегу!
Мы кричали, протестовали, но Иван Потапович все-таки забрал с
собой Катеринку, Любушку и Васю Маленького, а нам приказал к вечеру
возвращаться в деревню.
Теперь Васькина бригада спокойно обогнала нас еще на одну яму. И
мы так и не увидели, как встретились обе партии - наши и колтубовские.
На линии остались только парни, к ним присоединились мужчины,
потому что началась самая трудная работа - установка опор и подвеска
проводов. Ребятам Иван Потаповнч запретил там показываться, чтобы
кого-нибудь не придавило, и нам осталось копать ямы для столбов в
самой деревне. Мы лишь только издали видели, как баграми и длинными
ухватами доводят столбы до места, как разматывают с огромных
деревянных барабанов проволоку по линии и потом талями натягивают
между опорами.
Техник пометил на стенах места вводов, прочертил мелом линии для
проводки в избах, и помощник Антона по электростанции начал делать
внутреннюю проводку. Пашка совсем бросил копать и, как привязанный,
ходил за ним следом, обвешав себя мотками провода, связками роликов, и
держался так, будто он самый главный мастер и есть. Он таки стал
монтером! Во всяком случае, в своей избе Пашка сделал всю проводку
сам, а Антонов помощник только смотрел, чтобы он чего не испортил.
И вот уже забелели на трассе то одиночные, то двойные, вроде
буквы "А", опоры; загудели провода; у въезда в деревню на помосте
угнездился черный, в трубках трансформатор; в избах у потолков, как
льдинки, поблескивали пока еще холодные, безжизненные лампочки.
Техник и Антон проверили всю проводку в избах и ушли пешком вдоль
трассы, чтобы еще раз удостовериться, что все в порядке, пообещав
вечером вернуться.
Ох, как же долго не наступал этот вечер!
Мы украсили избу-читальню зеленью, повесили портреты, постелили
на стол новую скатерть, привезенную Иваном Потаповичем из аймака,
бегали к Катеринкиной матери, к Пашке и Геньке, где стряпали угощенье,
выбегали за околицу... а солнце прилипло к одному месту и вовсе не
собиралось опускаться.
Торжество подключения было назначено на семь часов, но уже к
шести все - и большие и малые - собрались в избу-читальню, где должен
был состояться митинг. Мы не могли усидеть на месте и без конца
выскакивали на крыльцо, бегали за околицу посмотреть, не едут ли, и
заодно послушать, как звонко и торжественно поют под ветром провода.
Наконец они приехали: Антон со своим баяном, Коржов и Лапшин,
долговязый техник, колтубовские парни и девушки, помогавшие строить
линию. Все сели, и от тусклого света керосиновой лампы на стенах, как
часовые, вытянулись длинные тени.
Антон снял с руки часы и положил перед собой:
- Они сверены со станционными. Осталось десять минут... Давайте
поговорим, что ли, чего же в молчанку играть?
Все стесненно заулыбались, но разговор не завязался, а, наоборот,
стало еще тише.
Видеть движение стрелок могли только сидящие за столом, но все не
спускали с часов глаз, словно именно там из них должен был вспыхнуть с
мучительным напряжением ожидаемый свет.
- Ну, товарищи... - сказал Коржов, приподнимая руку.
И в ту же секунду из-под потолка брызнуло, резнуло по глазам
ослепительное сверкание. Не то стон, не то вздох пронесся по избе, все
заговорили, как-то блаженно засмеялись и захлопали, захлопали изо всех
сил. Кому мы хлопали? Свету, льющемуся сверху, колтубовцам, счастливым
не менее нас и тоже хлопающим, или тому, кого не было среди нас и
который все-таки был с нами, ласково щурясь с портрета на стене,
улыбаясь нашей радости и радуясь вместе с нами?.. Так оно и было,
потому что все повернулись к нему и, что-то говоря, неистово били в
ладоши...
Иван Потапович поднял одну руку, затем другую, потом обе сразу и
наконец немного приостановил шум.
- Товарищи! - начал он. - Разрешите наш торжественный митинг...
Но кончить ему не удалось. Сзади началось какое-то движение, и
вдруг все, толкаясь, прыгая через лавки, ринулись к двери. Пробившись
к дверям, каждый стремглав бросался к своей избе. И вот одна за другой
избы озарялись светом, рассекая сияющими оконницами холодную тьму
осенней ночи.
У нас темно! Я тоже бросился домой. Дрожащими руками нащупал
выключатель - и только тогда вздохнул... Облитые белым светом, стояли
в дверях прибежавшие следом отец и мать; Соня визжала от восторга и
тянулась к маленькому солнцу под потолком...
Мало-помалу все опять собрались в избе-читальне, но Иван
Потапович тщетно зазывал в помещение - все толпились у крыльца, словно
боясь, что с их уходом погаснут огни в домах.
- А давай, Фролов, проведем здесь, - сказал вышедший на крыльцо
Коржов. - Оно даже нагляднее получится.
Я, как и все, хлопал каждому оратору, не всегда понимая и даже не
слыша, что он говорил, и запомнилось мне только то, что сказал Федор
Елизарович, выступавший последним:
- Живем мы, дорогие товарищи, на краю советской земли. Но и тут
мы находимся в самой середке жизни, потому как везде, у всех у нас
одна цель и одно стремление - счастье человека... Что говорить! Мы с
вами не Днепрогэс построили... Но поглядите на эти огни. О чем они
говорят? А говорят они, что сделали мы огромный шаг вперед. И этот
свет на земле освещает нам линию жизни, дорогу в лучшую жизнь!..
Долго потом на гривах раздаются певучие переливы баянов, веселые
голоса, и даже частушки Аннушки Трегубовой кажутся мне трогательной,
прекрасной песней.
Горят над Тыжей огни, и от этого света на земле меркнут,
отодвигаются в холодную высь крупные августовские звезды.
Почему это так получается? Чем ближе конец учебного года, тем все
чаще думаешь: скорей бы уж кончилось, скорей отложить книжки в
сторону, забыть об уроках, домашних заданиях и вволю погулять! Но
пройдут две-три недели, и, хотя гулять хочется не меньше, начинаешь
скучать о школе, об уроках и шумных переменах, о звонке, о своей
исписанной и порядком исцарапанной, но такой удобной парте, об
увлекательных пионерских сборах и напряженной тишине во время
письменных... Вот и теперь нами все больше и больше овладевало
нетерпение, я все чаще перелистывал настенный календарь, подсчитывая
оставшиеся дни. А когда наступило первое сентября, мы спозаранку ушли
в Колтубы.
Первым делом мы побежали к Антону, на электростанцию.
Солнышко сверкает в зеркале пруда так, что больно глазам.
Несколько дней назад прошли дожди, уровень воды поднялся и подступил к
самому гребню плотины. Подальше от плотины вода кажется совершенно
неподвижной - ни волны, ни ряби, будто стеклянная, но она движется -
вся, всем зеркалом. Ближе к плотине движение это все убыстряется, пока
зеркало не переходит в плавный, словно отглаженный, каскад на
водосбросе, и здесь зеркало ломается, вода с шумом падает вниз, пенясь
и клокоча несется к Тыже.
Антону этот шум нисколько не мешает. Он как ни в чем не бывало
насвистывает и распаковывает ящики: прибыли вторая турбина и
генератор.
- А, орлы, прилетели! - говорит он, увидя нас. - Ну, как дела? В
школу собрались?..
Мы говорим о разных разностях, ждем, пока из ящика не появляются
кожух турбины и черный, блистающий лаковой краской и красной медью
генератор. Потом бежим в школу.
Над входом висит красное полотнище с надписью: "Добро
пожаловать!" Это, конечно, работа Марии Сергеевны; никто, кроме нее,
не умеет так аккуратно и красиво писать лозунги. А вон и она! Мария
Сергеевна приветливо машет нам рукой из окна класса.
- Здравствуйте, ребята! С праздником вас! Идите сюда... Ох, какие
же вы большие стали! - широко открывая глаза и улыбаясь, говорит Мария
Сергеевна. - А ну-ка, ну-ка, покажитесь...
Она нисколько не изменилась. Тот же черный сарафан и белая
кофточка на ней, так же высокой короной обвита вокруг головы толстая
русая коса, те же веселые глаза и смешливые ямочки на щеках. Такая же
худенькая и подвижная, как была.
Мария Сергеевна весело тормошит нас, расспрашивает и в то же
время продолжает свое дело - расставляет цветы на окнах и на столике
для учителя. Ей помогает Пелагея Лукьяновна, сторожиха - наш самый
строгий угнетатель (ни от кого нам не попадало так за баловство, как
от нее) и всегдашняя спасительница (кто еще зашьет почему-то вдруг
порвавшуюся на перемене рубашку?). Мы тоже начинаем помогать,
переходим из класса в класс, и, конечно, рассказы наши получаются
очень беспорядочными и сумбурными.
- Знаете что? - говорит Мария Сергеевна. - После уроков вы мне
все расскажете по порядку, а сейчас все равно не успеете, вон уже
ребята собираются...
В самом деле, школьный двор гудит от голосов, гулко шлепается на
землю волейбольный мяч.
А сколько нанесли цветов! Почти все девчушки пришли с целыми
охапками. Уже не только на окнах и столах, даже на партах пламенеют и
синеют яркие осенние цветы.
Пришли не только школьники, но и взрослые - привели малышей,
которые сегодня первый раз сядут за парты. Малыши держатся застенчиво,
стараются делать строгие, серьезные лица. Но какая уж там строгость,
если лица их цветут от радости и рты растягиваются до ушей от гордости
и удовольствия - они тоже школьники!
На крыльцо выходит Пелагея Лукьяновна, поднимает руку, и над
школьным двором разносится такой знакомый и долгожданный звонок! Вся
орава ребят, топоча на крыльце, с гамом устремляется к дверям.
- Тише вы, сорванцы! - сердито говорит Пелагея Лукьяновна, но
лицо ее вовсе не сердито, и сморщилось оно не только от солнца,
бьющего прямо в глаза, а и от доброй улыбки. Она ведь тоже соскучилась
по этим сорванцам.
- Ребята! Ребята! - звенит голос Марии Сергеевны. - Пропустите
сначала первогодков! Сегодня прежде всего их праздник...
Первогодки смущенным, притихшим табунком поднимаются на крыльцо,
а мы стоим молча, как почетный караул; потом следом за ними
поднимаемся и идем в свой класс.
Он заново побелен, от доски и парт пахнет свежей краской - так
что сразу кажется незнакомым. Но это все тот же, наш класс! Вон на
доске, даже сквозь свежую краску, заметна длинная царапина: это
когда-то мне попался кусок твердого мела, и я слишком усердно провел
им черту. А на нашей парте Генька еще в пятом классе вырезал рядом с
дыркой для чернильницы самолет, и хотя он закрашен, но все равно,
круто задрав нос, несется куда-то в своем бесконечном полете...
Стихает гул в зале. В коридоре раздаются шаги - это педагоги
расходятся по классам. Мы взбудоражены, но тоже затихаем в напряженном
ожидании: сегодня первый урок Савелия Максимовича.
Он входит, прищурившись оглядывает класс и негромко говорит:
- Здравствуйте, ребята!
- Здрас-с!.. - гремим мы в ответ.
Савелий Максимович отмечает в журнале явку, потом, поглаживая
седую бородку клинышком, с полминуты задумчиво смотрит в открытое окно
на горы и тайгу, затем оглядывается на нас:
- Мы с вами будем изучать географию СССР. Что такое география
вообще, вы знаете - наука о Земле, землеведение. Такой она была, такой
и осталась в капиталистических странах. Но география нашей Родины -
это совсем особая география... Вы сказки любите? - неожиданно
спрашивает он.
Все неловко ежатся, смущенно улыбаются под его взглядом. Что мы,
маленькие, что ли?
- Вы думаете, стали уже слишком большими, чтобы любить их? -
улыбается Савелий Максимович. - Я немножко постарше вас, однако сказки
очень люблю и не стыжусь признаваться в этом... Дети очень любят
сказки, но создавали их не дети и не для детей, а взрослые для
взрослых. Когда-то, в очень отдаленные времена, человек был слаб и
беспомощен. Он ничего не мог противопоставить могущественным силам
природы, чтобы победить ее. И он создавал сказки, мифы о богатырях,
героях, о необыкновенных подвигах и чудесах. Вы знаете эти сказки: о
Василисе Премудрой, о ковре-самолете, о великанах, раздвигавших горы и
выпивавших море, о волшебных строителях и жнецах... Но это не были
выдумки для утешения и забавы! Человек в сказках мечтал о том, чего не
мог еще сделать, но к чему стремился; мечта вела его вперед,
заставляла трудиться, искать, учиться, чтобы осуществить свои
замыслы...
География поможет вам узнать и полюбить свою Родину. И не только
потому, что вы живете здесь, привыкли к своей земле, что она прекрасна
и богата, и не только потому, что наш народ трудолюбив, талантлив и
добр, но и потому, что наша Родина - страна, в которой осуществляются
лучшие мечты человечества!
В сказках люди изображали косарей, которые за одну ночь убирали
урожай. Наши колхозники не уступят этим косарям - они вяжут десятки
тысяч снопов в день, а комбайны не только убирают, но и сразу молотят
хлеб.
В сказках строители за одну ночь воздвигали дворцы. А на Украине
живет каменщик Иван Рахманин, который со своей бригадой за одну смену
строит большой дом. И таких каменщиков множество в нашей стране.
Василисе Премудрой и не снилось такое количество тканей, какое
дают наши ткачихи.
Раньше сибиряки невесело шутили, называя огурец сибирским
яблоком. Так оно и было, потому что яблоки у нас не росли и огурец был
единственным лакомством. А ныне по всей Сибири закладываются фруктовые
сады. У нас на Алтае тоже появились невиданные прежде сады. В Онгудае
садовод Бабин, а в селе Анос, в колхозе имени Кирова, садовод Воронков
выращивают яблоки, груши, вишни. Да что у нас! За Полярным кругом, где
не росло ничего, кроме мхов и лишайников, сейчас выращивают овощи.
Великаны в сказках сдвигали и раздвигали горы. Наши инженеры
умеют взрывать их так, что выброшенная взрывом земля сама укладывается
в насыпь нужного размера и формы.
Сказочные богатыри, сжимая в кулаке камень, могли выжать из него
струйку воды. Но разве могут они равняться с нами! В Узбекистане
советские люди не только дали воду бесплодной пустыне, которая
называлась Голодной степью, но и превращают пустыню в цветущий сад.
И так всюду и во всем. Переменился человек, став свободным,
советским, и сам он меняет лицо земли.
Вот почему география СССР - совсем особая география, наука не
только о Земле, а о том, как чудесно преображает землю советский
человек...
Я мельком оглядываюсь: Генька даже весь подался вперед,
Катеринка, опершись подбородком о сжатые кулачки, не спускает с
Савелия Максимовича широко открытых глаз, да и другие затаили дыхание.
Мы готовы, забыв о перемене, сидеть без конца и слушать, но
звенит звонок - и Савелий Максимович прогоняет нас на улицу.
И почему раньше мы боялись Савелия Максимовича? Он же совсем не
страшный! Прищуренные глаза его кажутся суровыми, но, может, он для
того и щурится, чтобы скрыть, что они добрые?..
Потом у нас геометрия, физика, и там тоже все новое и интересное.
Однако мы весь день так и остаемся под впечатлением урока географии.
Географию я всегда любил, а сейчас она мне кажется самой прекрасной из
наук, и я твердо решаю, что никогда у меня не только двоек, но и
четверок не будет по географии.
Занятия окончились, а домой уходить не хочется. Пелагея
Лукьяновна выдворяет нас из класса - ей нужно убирать. Мы усаживаемся
на крылечке и ждем Марию Сергеевну. Скоро она присоединяется к нам.
- Что же вы на крыльце уселись? - спрашивает она. - Пойдемте к
пруду!.. И рассказывайте, как жили без меня.
Нас не нужно просить. И без того не терпится рассказать о походе,
дяде Мише, об Антоне и Сандро, как строили линию, - обо всем сразу...
Почему-то теперь нам особенно легко и просто с Марией Сергеевной.
Она появилась в школе, когда мы еще только перешли в шестой,
преподавала русский язык и литературу и скоро стала старшей
пионервожатой. С ней было всегда интересно и весело, но никогда мы не
чувствовали себя с нею так хорошо и просто, как сейчас. Или она прежде
казалась нам строже и старше? Но ведь сейчас-то она не стала моложе?..
А может, переменилась не она, а мы? Мы-то ведь стали старше...
Катеринка расспрашивает ее о Бийске, но, оказывается, Мария
Сергеевна ездила и в Новосибирск - она там выросла и училась, очень
любит этот город и жалеет, когда приходится с ним расставаться.
- Так почему же вы обратно не уезжаете? - удивляется Генька.
- Обратно? - переспрашивает Мария Сергеевна, глядя перед собой. -
Нет, не хочу!.. Посмотрите, какая прелесть!..
Бездонно прозрачное осеннее небо. Голубая дымка заволокла дали.
Середина озера сверкает и искрится под солнцем, а у затененных берегов
опрокинулись вниз и глядят не наглядятся на свое отражение окрестные
гривы. На них, пробиваясь сквозь темную до черноты зелень пихт и елей,
бушует осенний пожар, охвативший осины и березы.
- Дело, конечно, не только в том, что здесь красиво... Как же я
брошу школу, свою работу? Я училась и мечтала, строила планы, как буду
жить и учить детей. Мне хотелось поскорее окончить институт, чтобы как
можно быстрее осуществить свои планы. Окончила, приехала сюда. И тут
оказалось, что в жизни все значительно сложнее, труднее и интереснее.
В институте я была убеждена, что знаю и заранее люблю свою работу, но
полюбила ее, школу, учеников только здесь... И уже никогда не брошу.
Хотя это трудно, очень трудно - с вами. Теперь вам можно сказать это:
вы уже большие. Сколько времени, сил уходит понапрасну на борьбу с
вашим озорством, ленью, равнодушием! Учитель готовится к урокам,
волнуется, думает - и вы загоритесь тоже, а в классе непременно
найдется какой-нибудь лентяй, который смотрит на тебя невинными и
пустыми глазами, а сам думает... Кто знает, о чем он думает?.. Другой
ковыряется в парте и заботится только о том, чтобы я не заметила... И
мне сначала хотелось бросить все и уехать, убежать, чтобы не видеть
этих равнодушных глаз...
Пашка, с половины этой речи вдруг страшно заинтересовавшийся
самой обыкновенной веточкой, будто это невесть какое сокровище,
покраснел и сказал:
- Я больше не буду!
- Что - не будешь?
- Палки строгать на уроках...
- Хорошо! - засмеялась Мария Сергеевна. - Только теперь мне уже
мало, если вы не будете мешать; нужно, чтобы вы помогали...
- А разве мы можем? - спросила Катеринка. - Мы же не умеем.
- Конечно, можете. Вы уже большие и можете влиять на младших...
Вот возьмите наш школьный двор: он чистый, но пустой, голый, даже
посидеть не на чем... Савелий Максимович говорил, что хорошо бы
сделать несколько скамеек, посадить деревья... Вам же станет приятнее,
если вокруг школы будет не пустырь, а зелень...
- Это мы сделаем! - загорелся Генька.
И действительно сделали. На пионерском сборе мы распределили, кто
за что отвечает, и потом в один день обсадили весь двор деревцами,
благо за ними недалеко ходить - гривы рукой подать.
Каждый класс получил свой участок и должен был не только посадить
деревья, но и ухаживать за ними. Малыши так старательно начали
поливать кусты каждый день, что лужи вокруг корней не просыхали, и
Савелий Максимович в конце концов запретил это делать - деревья могут
погибнуть: это же не болотная трава!
Вот тогда-то Генька и вспомнил о посадках, которые дядя Миша
посоветовал сделать в Тыже. Мы обратились к Даше. После постройки
электрической линии Даша Куломзина так и осталась нашим "прорабом", и
мы обо всем с нею советовались.
Даше предложение понравилось, она размечталась, что хорошо бы
сделать посадки не только на улице, а и дальше - от избы-читальни до
околицы посадить много деревьев, чтобы получилось вроде парка
культуры. Но самим нам это дело не поднять, надо привлечь всех: кто
сажал, ломать не будет. Словом, нужно поставить вопрос на правлении,
поскольку дело касается всего колхоза.
О плане посадок Даша рассказала правлению.
- Надумали! В тайге лес садить!.. - засмеялся Пашкин отец.
Но тут неожиданно вмешался Захар Васильевич:
- Ты это зря, Анисим... И в тайге сажать надо. Тайга что?
Бурелом, гари, чащоба. Там лес не растет, а мучается. Чем плохо улицу
березками обсадить? А то торчат избы, как шиши, на бугре... Так что
смех тут ни к чему.
Федор Елизарович сказал, что и в самом деле ничего смешного здесь
нет, колхоз должен хорошую инициативу поддержать.
- Что же, мы трудодни на это выделять будем? - спросил Иван
Потапович.
- Трудодней не нужно, - возразила Даша, - делаться все будет
добровольно, в свободное время, а нужно только выделить лошадей и
организовать так, чтобы это было от всех колхозников...
- Лошади у нас не гуляют! - отрезал Иван Потапович. - А
привлекать - привлекай, кому в охотку. Все! Понятно?.. А не лезь ты,
Дарья, за ради бога, с ребячьими затеями...
- Погоди, Иван Потапович, - вмешался дядя Федя. - Правильно,
лошади у нас не гуляют. Так что если отказать, то вроде все будет
по-хозяйски и по форме правильно. А если поглядеть на это дело не
вприщурку, а во все глаза, - будет неправильно. Остался у нас от
прошлой жизни короткий взгляд, смотрим мы себе под ноги, а надо нам
голову поднимать и глядеть дальше. Мы из земли только тянем да требуем
от нее, а пора нам подумать и об украшении земли, потому как это есть
украшение нашей жизни. Ты вот говоришь - ребятишки. Конечно, года у