- Что?
- Путешествовать... Ты что станешь делать, когда вернемся?
- Ну что? Жить, учиться буду... Да ведь и ты тоже?
- Не знаю... Я, должно, опять пойду. Вот сейчас научусь все, как
надо, делать и пойду... Пошли вместе? А?
- Как же мы пойдем? Нас не пустят.
- Сами пойдем! Что мы, маленькие?.. И будем искать. Здорово
будет, если мы найдем изумруд! Ну, не такой, как тот, про который дядя
Миша говорил, а пусть поменьше... Вот как эта галька.
Он положил на мою ладонь несколько камешков, и мне вдруг
показалось, что они вспыхнули ясным зеленым светом. Свет нарастал,
переливался, и внезапно в нем ожили, задвигались пароходы и самолеты,
караваны верблюдов, сожженные солнцем пустыни, сверкающие льды полюса,
тропические заросли и водопады, зеленовато-седые волны штормующего
моря и подводная лодка, которой командую я... И так же внезапно
видение погасло - все это были только мечты. Я вздохнул и швырнул
камни в воду.
- Нет, Генька! Наверно, мы все-таки маленькие... Никуда нас не
пустят. И потом, учиться ведь надо! Ну, пойдем мы, а сами ничего не
умеем... Вот папанинцы или дядя Миша - они же ученые все... А мы что?
Так только, шататься будем...
Генька не успел ничего ответить, потому что на нас налетела
Катеринка.
- Чего вы тут прячетесь? - закричала она. - Я уже охрипла
кричавши. Ни вас, ни Пашки... Дядя Миша сердится. Он и меня не хотел
пускать... Идите скорей!
В лагере грянул выстрел и гулким эхом рассыпался по увалу.
- Во! Слышите? Это он сигнал подает... Бежим скорей!
Дядя Миша действительно сердился:
- Где вы бродите? Где Павел?
Мы не знали. Оказалось, что, хотя Пашка пошел впереди всех, в
лагерь он не возвратился, не появлялся и неразлучный с ним Дружок.
Заблудиться Пашка не мог - Дружок вывел бы его к лагерю. Значит, с ним
что-то случилось. Катеринка предложила идти в разные стороны и искать.
- А потом мне всех вас искать? - еще больше рассердился дядя
Миша. - Нет уж, сидите на месте!
Он поднял ружье и опять выстрелил вверх. Горы долго отталкивали
гром выстрела, пока он не затерялся и не заглох в зарослях.
Но на него уже отозвался заливистый щенячий лай. Лай становился
все громче, и наконец на поляну выбежали Дружок и запыхавшийся Пашка.
Он еле стоял на ногах, но был такой счастливый, будто только что слез
с самолета.
- Нашел! Нашел! - закричал он еще издали.
- Что нашел? - в свою очередь закричал дядя Миша. - Кто тебе
позволил уходить из лагеря?
- Вы же сами сказали...
- Что я сказал? Я сказал, что дисциплина должна быть железная, и
вы обещали. Давайте условимся, граждане: я взял вас не для того, чтобы
вы баловали, а для серьезного дела. Если не хотите им заниматься или
не умеете соблюдать порядок, отправляйтесь по домам. Я отвечаю за вас
перед родителями. А как я отвечу, если что-нибудь случится?.. Решайте:
или строжайший порядок, или возвращение домой. Можете вы обещать, что
больше нарушений дисциплины не будет?
- Можем! Обещаем! - закричали мы, с облегчением вздохнув после
этой суровой речи.
Пашка обиженно сопел:
- Я же не нарочно... И вы сами говорили, что надо изучать... Дядя
Миша! Дайте мне ружье, я его убью...
- Кого?
- Зверя. Вы не захотели слушать, а я берлогу нашел.
- Какую берлогу?
- А того самого зверя, чьи следы возле телки... Я взял Дружка на
ремешок, и он повел меня по следу... Шел, шел, в кустах изодрался
весь, а все-таки нашел... Следы совсем такие, как там.
- И большая берлога?
- Большая!
- Ну какая - я, например, пролезу?
- Не...
- А ты сам?
Пашка посмотрел на себя и с сомнением покачал головой:
- Нет, должно, и я не пролезу. Вот разве Катеринка или Дружок...
- Так, может, это лисья нора?
- Я лисий след знаю, у нее совсем не такой - мелкий, цепочкой и
как у собаки... Там лисьих следов нет, это тот самый зверь... Дайте,
дядя Миша, а?
- Ружье я тебе не дам. Это не игрушка.
- Ну, тогда сами убейте, - сказал Пашка с видом человека,
решившегося на крайнюю жертву.
- Нет, и сам не буду. Нельзя сразу угнаться за двумя зайцами.
Геологи берут оружие лишь на крайний случай, а не для того, чтобы
высунув язык бегать за дичью.
Это было все-таки жестоко с его стороны. Разве каждый день
встречается такая возможность? Ведь зверь-то неизвестный... может,
даже новой породы...
Мы сидели мрачные, угрюмые, а дядя Миша как ни в чем не бывало
писал что-то в своей книжке. Наконец он кончил писать, спрятал книжку
и внимательно посмотрел на нас:
- Ну-с, молодые люди, насколько я понимаю, происходят похороны
лучших надежд? Великое открытие остается несовершенным и слава
улепетывает из-под самого носа? Говорил, что будем все исследовать, а
сам никуда не пускает, и ружья ему жалко... Так?
- Так, - вырвалось у Катеринки, и все засмеялись.
- Совсем не так! Записи нельзя откладывать на другой день. Вот
теперь можно отправляться. Только мы ведь наделаем столько шуму, что
всех зверей распугаем.
- Мы будем тихо, дядя Миша!
- Хорошо. Но это надолго. Идти хочется всем, а лагерь и Звездочку
без присмотра оставлять нельзя. Кто останется здесь?
Мы переглянулись и промолчали - оставаться никому не хотелось.
- Что же, будем бросать жребий?
- Не надо жребия, - сказал Геннадий, - я останусь.
- Хорошо, - согласился дядя Миша и больше ничего не прибавил, но
я видел, что он очень доволен Генькиным поступком, и даже пожалел, что
не я, а Генька согласился остаться - это ведь было очень мужественно и
благородно.
Мы долго пробирались сквозь густой шиповник и боярышник,
старались идти как можно тише, но все-таки изрядно шумели: то треснет
ветка под ногами, то зашуршат раздвигаемые кусты. У края поднимавшейся
взгорбком небольшой полянки Пашка остановился и придержал Дружка.
- Дальше нельзя... - прошептал он. - Вон берлога. Видите?
На противоположной стороне взгорбка виднелась куча валежника, а
под ней чернел небольшой лаз.
Еще раньше мы условились сесть в засаду и ждать, когда зверь либо
выползет из берлоги, либо будет возвращаться в нее. Мы спрятались за
деревьями и принялись наблюдать за лазом.
Солнце село, лес как бы затянуло дымом, потом он сразу стал
непроглядно черным. Через некоторое время над лохматыми силуэтами
деревьев появилась огромная желтая, как медный таз, луна, а зверя все
не было. Я уже начал думать, что нора давно брошена, мы зря сторожим
ее, и хотел сказать это вслух, но Катеринка вцепилась мне в плечо и
показала на нору: там что-то шевелилось.
Из норы высунулась странная морда. Она была похожа одновременно и
на собачью и на свиную. От носа к затылку шла белая, а через глазницы
- черные полосы. Морда поворачивалась то в одну, то в другую сторону,
не то принюхиваясь, не то прислушиваясь; потом медленно появилось
толстое волосатое туловище на коротких ногах. Зверь поднялся на задние
лапы и опять стал прислушиваться, поворачиваясь из стороны в сторону.
Удостоверившись, что опасности нет, он опустился на четыре лапы и даже
ненадолго прилег перед норой.
Должно быть, его что-то укусило, и он принялся ожесточенно
чесаться. Потом опять поднялся на дыбы, прислушался и начал...
танцевать. Он переступал с одной лапы на другую, туловище его
раскачивалось из стороны в сторону, и не хватало только музыки, чтобы
стало совсем похоже. Это было так смешно - смотреть на толстого,
неуклюжего зверя, который молча и деловито переминался с ноги на ногу
в угрюмом танце, - что я еле удерживался от смеха, а Катеринку,
которая лежала рядом, прямо корчило от хохота.
Дружок яростно затявкал, и зверь юркнул в нору...
- Что же ты! - укоризненно сказал дядя Миша. - Удержать не мог?
Пашка сконфуженно оправдывался: Дружок всего его исцарапал,
стараясь вырваться, и изловчился-таки - высвободил свою морду, которую
Пашка все время сжимал обеими руками.
- Давайте выгоним зверя, - сказал Пашка. - Раздразним - и
выгоним.
- Ну, брат, теперь не выгонишь. Это барсук. У него нора глубокая,
и в ней несколько отнорков. Он убежит, прежде чем до него доберешься.
Да и пора возвращаться.
Сверху падали лишь слабые блики отраженного лунного света, и нам
приходилось продвигаться почти ощупью, раздвигая руками кусты. Только
там, где деревья стояли редко, лунный свет прорывался к земле и на
фоне непроглядной тьмы резко выделялись посеребренные луной сучья и
стволы.
В ночном лесу шла какая-то таинственная жизнь, со всех сторон
доносились непонятные скрипы и шорохи. Мы ничего не видели, а нас,
наверно, видело и, может быть, подстерегало таежное зверье, и если
смотреть в сторону, то начинало казаться, что прямо на тебя, в упор,
смотрят чьи-то мерцающие глаза.
Катеринка, наверно, сильно трусила, потому что старалась
держаться как можно ближе ко мне.
Мы переходили небольшую поляну, как вдруг прямо над нами
мелькнула какая-то тень и потом немного дальше раздался дикий вопль,
от которого кожа на голове у меня сжалась и одеревенела.
Катеринка вцепилась в меня обеими руками:
- Ой, кто это?
- Не бойся, Катя! - обернулся дядя Миша. - Это филин.
- Я не боюсь, - еле слышно ответила Катеринка и перестала за меня
держаться.
Но она все-таки боялась. Я взял ее за руку и сказал:
- Я знаю, что ты не боишься. Ты просто не привыкла, вот тебе и
жутко. Держи мою руку, и пойдем вместе. Хорошо?
Катеринка ничего не ответила, но руку не отняла, и я понял, что
она только стеснялась сказать, а теперь ей не так страшно. Рука у нее
совсем маленькая и тоненькая, и я подумал, что все-таки она герой,
потому что вот пошла в экспедицию, не побоялась; а если ей немного и
страшно, то это ничего - она же девочка, слабее нас, ребят, и мы
должны ее защищать и оберегать. Мне уже начали видеться всякие
приключения и опасности, которым подвергается Катеринка, и как мы ее
спасаем, и главным спасителем оказывался я...
Катеринка вырвала руку и побежала вперед. Между деревьями
пробивался свет лагерного костра, и лес сразу перестал казаться
таинственным и страшным.
Мы начали рассказывать и показывать Геньке, как танцевал барсук,
и подняли такую возню, что дядя Миша даже прикрикнул на нас и
скомандовал ложиться спать. Мы улеглись на пахучий, приятно
покалывающий лапник, но долго не могли уснуть. За камнями озабоченно
бормотала Тыжа, пофыркивала Звездочка. Пламя костра то притухало - и
тогда казалось, что темные стволы сливаются в сплошную стену и
крадучись подбираются к нам, то вскидывалось длинными языками, тьма
отпрыгивала назад, и стволы деревьев опять застывали неподвижными
строгими колоннами.
Все это было знакомо и вместе с тем ново и необычно: ведь мы
находились сейчас вдали от дома, в научной экспедиции, которая еще
только началась и пока ничего особенного не принесла. Но кто знает,
что она сулила впереди!
Генька лежал на спине и, глядя на редкие звезды, чему-то
улыбался. Должно быть, он думал о том же, что и я. Катеринка не
отрываясь смотрела на костер; в больших черных зрачках ее вспыхивали и
гасли веселые огоньки. Пашка громко и деловито сопел - он давно уже
спал...
Утром Генька растолкал меня, мы схватили полотенца и вместе с
дядей Мишей побежали к Тыже. Катеринка разжигала костер, а Пашка
собирался варить кашу.
Вода была прямо колючая от холода. Мы все-таки разок окунулись,
но сразу замерзли так, что зубы начали стучать, и побежали обратно.
Еще на полдороге от лагеря стало слышно, что Катеринка сердито кричит.
- В чем дело, Катя? - спросил дядя Миша.
- Да как же! Я ему говорю, "не смей", а он по-своему... Ему лень
к реке сходить, так он хочет немытую крупу варить!
- Ты что же это, Павел?
- А какая разница? От поганого не треснешь, а от чистого не
воскреснешь.
- Это, милый друг, рассуждения лентяя. Не понимая, что хорошо,
что плохо, ты повторяешь чужие слова. Так делают попугаи. Учись быть
человеком, то есть думать... А чтобы у тебя было время обдумать это и
пропала охота кормить товарищей грязной пищей, ты получишь кухонный
наряд... Понятно?
- Понятно, - буркнул Пашка. - Только зря она крик подняла: все
одно микробы сварятся, а вареные они безвредные...
- Ясно!.. Проследи, Катя, чтобы он кормил нас кашей, а не
вареными микробами...
Пока Пашка мыл крупу и варил, все укладывали вьюк и мешки, а я
записывал происшествия первого дня похода. Дядя Миша предложил для
стоянок и каждого примечательного пункта придумывать особое название,
чтобы легче запоминать. Пашка ехидно предложил назвать первую стоянку
"Катеринкино ископаемое", и Катеринка чуть не заплакала. Но я сказал,
что это не главное, а главное было потом - барсучья нора. Название
всем понравилось, и даже Пашке, потому что он ее нашел.
Дальше идти пришлось по самому берегу Тыжи, и это оказалось очень
неудобно и больно - щебень и галька резали ноги. Но иначе было нельзя,
так как Батырган подходил к самому руслу.
Дядя Миша сказал, что это даже хорошо: река - естественный
вашгерд. Мы не знали, что такое "вашгерд", и он объяснил, что так
называется лоток, в котором промывают золото. Туда насыпают породу, и
вода размывает ее: самое легкое смывает совсем, потяжелее относит
дальше, а самое тяжелое - золото - оседает на дне. Так и река. Вода
сносит в реку обломки горных пород, и по тому, что найдешь в реке,
почти наверняка можно догадаться, что находится в окрестностях. Реки -
первые помощники геологов: размывая почву, они создают обнажения, то
есть открывают пласты, обычно скрытые почвой и растениями.
- Так то настоящие реки, - сказал Генька, - а это разве река?
Только шуму много.
Мы шли по самой узине, как в трубе (здесь щеки бомов сходились
очень близко), и Тыжа шумела так громко, что приходилось кричать,
чтобы услышать друг друга.
- Не думаю, чтобы "только шуму", - возразил дядя Миша. - Это она
сейчас безобидная, а в полую воду, когда тают снега или когда идут
дожди?.. Вот посмотрите - она оставила свою отметку...
На щеке бома явственно выделялась полоса подмыва почти на высоте
роста дяди Миши. Это правда, Тыжа очень непостоянная, и у нас на
деревне ее называют "шалой": то течет тихо и смирно, то вдруг
вздуется, забурлит, и тогда ни пройти, ни проехать.
Узина кончилась, и мы смогли выбраться повыше. Тыжа текла здесь
почти прямо, а Батырган изгибался вроде подковы.
Идти над берегом, по мягкой траве, было легче, чем у самой реки,
по камням, но стало очень жарко и душно. Подкова Батыргана не
пропускала ветра, даже от воды не веяло прохладой. А наверху был
ветер. Из-за бома стремительно выплывали и взмывали вверх сверкающие
облака. Они не шли чередой, а громоздились одно на другое, будто в
небе вырастали гигантские меловые столбы.
Рубашка у меня стала мокрая, дядя Миша непрерывно вытирал пот с
лица. В знойном мареве дрожали верхушки бомов, раскаленный воздух
неподвижно застыл над подковой, а в вышине продолжалось бесшумное
строительство ослепительных городов и башен. Маковки их сверкали, как
снег, а низ начал темнеть, затягиваясь сизой падымью.
Возле новой узины бомы опять сходились навстречу друг другу, и
стиснутая ими Тыжа шумела еще сильнее.
Мы спустились к реке. Однако и у реки духота не уменьшилась.
Здесь, пожалуй, стало еще хуже: горячим был не только воздух - жаром
несло и от нагретой солнцем скалы. Пот заливал глаза, и это очень
мешало, так как Тыжа начала делать такие повороты и петли, что мне то
и дело приходилось засекать новые азимуты. Я уже не успевал записывать
и считать, и мы с Катеринкой разделили работу: я записывал и отмечал
азимуты, а она считала шаги. Так дело пошло без задержек, и мы
двигались быстрее, чем раньше. Геннадий с дядей Мишей часто
останавливались, чтобы рассмотреть скалу, отбить кусок камня или
раздробить гальку, и потом снова догоняли нас.
Труба становилась уже, Тыжа шумела все сильнее и вдруг потемнела.
Потемнело и все вокруг. Облака закрыли солнце, и лишь кое-где остались
просветы голубого неба. Раньше все облака были белыми, а теперь
ослепительно сверкали только самые верхушки, а внизу клубились,
вспухали темные, свинцовые тучи, отливавшие в глубине почти черной
синевой.
- Гроза будет! - испуганно сказала Катеринка.
- Не будет... А если будет, так ничего особенного. Подумаешь,
гроза!
Я старался говорить бодро и весело, но это мне не очень
удавалось. Грозы я не боялся дома, а здесь, в горах...
Захар Васильевич, видавший всякие виды, когда заходила речь о
грозе, только качал головой: "Гроза в горах - не приведи бог!
Намаешься..."
- Давайте поживее, ребята! - сказал дядя Миша. - А то надоело в
этой трубе идти...
Мы пошли быстрее, и дядя Миша, стараясь, чтобы мы не заметили,
озабоченно поглядывал то на небо, то на скалы. Они были по-прежнему
высоки и стали еще круче. При мысли о том, что здесь нас застанет
гроза и мы не успеем выбраться до того, как дождевые воды хлынут в
Тыжу, сердце у меня сжималось.
Зашлепали дождевые капли. Дядя Миша подхватил Катеринку и посадил
поверх вьюка.
- Бегом! - крикнул он, и мы побежали.
Капли перестали падать, но с каждой минутой становилось все
темнее. Шипела и клокотала Тыжа, на потемневшей воде резко выделялись
клочья и гривки пены, по-прежнему тянулись крутые стены с обеих
сторон.
И вдруг щеки расступились - дальше Тыжа текла между не очень
крутыми гривами. Только здесь стало еще страшнее: во всю ширь нависла
над горами мрачная тьма. Мы начали наискосок подниматься по увалу,
чтобы уйти подальше от реки и отыскать место для стоянки, и миновали
уже много подходящих площадок, а дядя Миша все вел нас дальше. Он шел
впереди и то спускался немного вниз, то поднимался наверх, но, видно,
никак не мог найти то, что искал. Стало так темно, что Звездочка
начала скользить и спотыкаться.
Наконец дядя Миша крикнул: "Стоп!" Когда мы подбежали, он стоял у
входа в какое-то углубление, уходящее прямо в скалу.
- Пещера! - закричала Катеринка и скатилась с лошади. - Ура!
- Не пещера, а, скажем, грот... Во всяком случае, штука более
надежная, чем шалашик из ветвей. Живей за работу!
Мы быстро натаскали в грот большую кучу хвороста, потом лапника и
возвращались с последними охапками, как вдруг небо вспыхнуло голубым
светом и оглушительно загремело. Первый удар будто распорол мешок с
молниями, и они посыпались одна за другой. Катеринка присела и
зарылась лицом в лапник. При свете молнии все стало так четко и далеко
видно, словно вдруг приблизилось к самым глазам.
И тут мы увидели, что Звездочка, привязанная к елке у входа в
грот, поднялась на дыбы, рванулась и исчезла. Генька, шедший рядом со
мной, швырнул лапник и бросился следом, а дядя Миша за ним.
Я и Пашка смотрели им вслед, не зная, бежать ли нам тоже ловить
Звездочку или делать что-нибудь другое. Потом я решил, что это
непорядок - всем бегать за одной лошадью, а нужно зажечь костер, чтобы
им легче было нас найти. Молнии перестали сверкать, и сразу стало еще
темнее, чем раньше. Я тронул Катеринку за плечо:
- Вставай! Уж нет ничего. Не бойся...
- А я не боюсь... Я только сначала испугалась, потому что очень
неожиданно...
- Ну и ладно. Собирай лапник, пошли.
Хотя мне очень не хотелось уходить из грота, я сказал, что мы с
Пашкой соберем лапник, оставленный дядей Мишей и Генькой, а Катеринка
должна разжечь костер у самого входа, чтобы его было далеко видно.
- Ладно, - сказала Катеринка, - только вы не очень долго, а то
опять начнет греметь, и это ужасно неприятно, когда гремит, а ты
одна...
Мы провозились порядочно, и, когда вернулись, костер уже горел.
Катеринка навалила в него хворосту, пламя на мгновение притихло, а
потом высоким столбом прыгнуло к небу. Грот оказался совсем небольшим
и не похожим на пещеру, о которой мечтала Катеринка, - это была просто
впадина в горе.
Все дела были окончены, а дядя Миша и Генька не возвращались.
Катеринка с Пашкой приуныли, и я, признаться, тоже. Чтобы поддержать
бодрость, я сказал, что, пока их нет, надо приготовить поесть и я
пойду к Тыже за водой.
Я только начал спускаться с увала, как впереди раздался треск, и
прямо на меня из темноты выдвинулась Звездочка. По бокам, держа ее под
уздцы, шли Генька и дядя Миша.
- Ты куда собрался?- спросил дядя Миша.
- По воду.
- Не время... Вон посмотри...
На западе в сизо-черных тучах трепетал багровый отсвет, а в
глубине его зиял провал, словно в небе вдруг образовалась дыра в
бесконечную пустоту.
Мы поспешно поднялись к гроту - и как раз вовремя. Небо вспыхнуло
слепящим пламенем и с ревущим стоном раскололось пополам. Почти сейчас
же один за другим налетели яростные порывы ветра. Мешок с молниями
лопнул опять, и в голубом дрожащем свете мы увидели, как летят по
воздуху какие-то клочья, обломанные ветки, валятся друг на друга
деревья. Потом сразу все стихло. Но это была непродолжительная тишина.
Издалека донесся ровный, монотонный шум.
- Вот начинается самое опасное, - сказал дядя Миша.
Шум быстро нарастал, пахнуло холодом, и на землю обрушилась стена
дождя. В нем нельзя было различить ни капель, ни струй. Это был
непрерывный водяной поток, настоящий водопад.
- Представляете, - сказал дядя Миша, - если бы такая штука
застала нас возле реки?.. Так-то, уважаемые путешественники!
Экспедиция - это вам не прогулочка... Ну хорошо. Есть мы сегодня
будем? Кто как, а я отчаянно проголодался.
Я выставил чайник под дождь, и он почти сразу наполнился до
краев. Распорядок дня был бесповоротно нарушен: мы обедали и ужинали
сразу.
Дождь уже не падал сплошной водяной стеной, а перешел в сильный
ливень. Всюду по увалу, куда достигал свет костра, виднелись бегущие
вниз бурные потоки.
- Как всемирный потоп, - заметил Пашка.
- А ты там был? - спросила Катеринка.
- Я не был, а бабка рассказывала.
- Всемирного потопа не было, - солидно сказал я, - это опиум и
выдумки.
- Нет, потоп был, - возразил дядя Миша, - только совсем не тогда
и не такой, как описывали в церковных книгах. Потоп был тогда, когда
ничего живого на Земле не существовало. И продолжался он не сорок дней
и ночей, а миллионы лет... Вы знаете, что когда-то на Земле не
существовало ни камней, ни металлов - все было расплавлено в одну
сплошную массу. Воды в то время не было совсем, потому что вода кипит
при ста градусах, а на Земле температура достигала нескольких тысяч
градусов. Водяные пары поднимались в верхние слои атмосферы, и там
непрерывно шли грозы, куда более страшные, чем теперь. Но дождь не
доходил до Земли: он превращался в пар, прежде чем достигал
поверхности земного шара. Мало-помалу образовалась твердая кора. И вот
тогда на Землю хлынули потоки воды. Это был настоящий потоп, потому
что все сплошь покрыла вода, и это был страшный потоп, так как вода
падала на все еще горячую кору и, мгновенно закипая, взлетала вверх, а
сверху падала уже охладившаяся вода, и так этот кипящий водоворот
продолжался до тех пор, пока земная кора не покрылась сплошным
океаном...
- А потом?
- Потом началось горообразование, или, как говорят геологи,
орогенез. Земной шар остывал и становился меньше. Затвердевшая кора
ломалась, сжималась в складки, как собирается в складки кожура на
печеном картофеле. Складки были тяжелее, чем ровные пространства, и
погружались вниз, в расплавленную массу, которая называется магмой.
Один участок опускался, другой вспучивался, приподнимался,
образовывались новые изломы и складки, новые горы. Так продолжалось
очень долго. Горы разрушались, вода смывала обломки в океан, и на дне
его образовывались новые породы - осадочные. Их накапливалось так
много, что под их тяжестью морское дно прогибалось, опускалось, а
сверху нарастали новые и новые слои осадочных пород. Потом дно моря
оказывалось сушей, а горы скрывались под водой. Магма, вырываясь через
трещины в коре, заливала сушу, образовывала новые горы. Море и суша не
раз менялись местами, и один участок земной коры иногда несколько раз
оказывался то под водой, то на поверхности. Потом появились животные и
растения. Они тоже приняли участие в образовании земной коры. Многие
земные пласты - это результат жизнедеятельности животных и растений.
- А человек где был?
- Человека тогда не было. Он появился сравнительно совсем
недавно.
- А мы, то есть наши места, тоже были под морем?
- В очень отдаленные времена, конечно, были. Но потом уже под
воду не опускались...
Дождь все шел и шел, и под его монотонный шум я заснул.
Мне часто снится увиденное или услышанное накануне. Вот и теперь
мне приснилось, что я сам наблюдаю, как происходит остывание Земли и
на ней образуется бескрайнее кипящее море. Море клокочет и взрывается
паром, который тут же превращается в дождь. Но странное дело - ни
земля, ни море не остывают, а становятся все горячее. Под конец мне
делается так жарко, что я не выдерживаю и просыпаюсь.
Свет бьет мне прямо в лицо. Небо безоблачно, и воздух такой
чистый и свежий, будто и его вымыла гроза. Солнце только что вышло
из-за восточной гривы, и она лежит в тени, но наш берег озарен яркими
лучами, и промытая дождем зелень так сверкает, словно весь склон
усыпан изумрудами. Над Тыжей клубится молочный туман. Он ползет вверх
по увалу, но едва достигает солнечных лучей - становится золотистым и
сейчас же тает. На юге в голубоватой дымке громоздятся горы,
ослепительно поблескивают белки.
Сверкание солнца и ярких красок наполняет меня звонкой радостью,
и я не могу усидеть спокойно.
- Подъем! - заорал я что было силы. - Вставайте, сони!
Пока мы завтракали и собирались, солнце залило весь распадок и
туман стремительно растаял. Снарядившись, мы прежде всего спустились
- Путешествовать... Ты что станешь делать, когда вернемся?
- Ну что? Жить, учиться буду... Да ведь и ты тоже?
- Не знаю... Я, должно, опять пойду. Вот сейчас научусь все, как
надо, делать и пойду... Пошли вместе? А?
- Как же мы пойдем? Нас не пустят.
- Сами пойдем! Что мы, маленькие?.. И будем искать. Здорово
будет, если мы найдем изумруд! Ну, не такой, как тот, про который дядя
Миша говорил, а пусть поменьше... Вот как эта галька.
Он положил на мою ладонь несколько камешков, и мне вдруг
показалось, что они вспыхнули ясным зеленым светом. Свет нарастал,
переливался, и внезапно в нем ожили, задвигались пароходы и самолеты,
караваны верблюдов, сожженные солнцем пустыни, сверкающие льды полюса,
тропические заросли и водопады, зеленовато-седые волны штормующего
моря и подводная лодка, которой командую я... И так же внезапно
видение погасло - все это были только мечты. Я вздохнул и швырнул
камни в воду.
- Нет, Генька! Наверно, мы все-таки маленькие... Никуда нас не
пустят. И потом, учиться ведь надо! Ну, пойдем мы, а сами ничего не
умеем... Вот папанинцы или дядя Миша - они же ученые все... А мы что?
Так только, шататься будем...
Генька не успел ничего ответить, потому что на нас налетела
Катеринка.
- Чего вы тут прячетесь? - закричала она. - Я уже охрипла
кричавши. Ни вас, ни Пашки... Дядя Миша сердится. Он и меня не хотел
пускать... Идите скорей!
В лагере грянул выстрел и гулким эхом рассыпался по увалу.
- Во! Слышите? Это он сигнал подает... Бежим скорей!
Дядя Миша действительно сердился:
- Где вы бродите? Где Павел?
Мы не знали. Оказалось, что, хотя Пашка пошел впереди всех, в
лагерь он не возвратился, не появлялся и неразлучный с ним Дружок.
Заблудиться Пашка не мог - Дружок вывел бы его к лагерю. Значит, с ним
что-то случилось. Катеринка предложила идти в разные стороны и искать.
- А потом мне всех вас искать? - еще больше рассердился дядя
Миша. - Нет уж, сидите на месте!
Он поднял ружье и опять выстрелил вверх. Горы долго отталкивали
гром выстрела, пока он не затерялся и не заглох в зарослях.
Но на него уже отозвался заливистый щенячий лай. Лай становился
все громче, и наконец на поляну выбежали Дружок и запыхавшийся Пашка.
Он еле стоял на ногах, но был такой счастливый, будто только что слез
с самолета.
- Нашел! Нашел! - закричал он еще издали.
- Что нашел? - в свою очередь закричал дядя Миша. - Кто тебе
позволил уходить из лагеря?
- Вы же сами сказали...
- Что я сказал? Я сказал, что дисциплина должна быть железная, и
вы обещали. Давайте условимся, граждане: я взял вас не для того, чтобы
вы баловали, а для серьезного дела. Если не хотите им заниматься или
не умеете соблюдать порядок, отправляйтесь по домам. Я отвечаю за вас
перед родителями. А как я отвечу, если что-нибудь случится?.. Решайте:
или строжайший порядок, или возвращение домой. Можете вы обещать, что
больше нарушений дисциплины не будет?
- Можем! Обещаем! - закричали мы, с облегчением вздохнув после
этой суровой речи.
Пашка обиженно сопел:
- Я же не нарочно... И вы сами говорили, что надо изучать... Дядя
Миша! Дайте мне ружье, я его убью...
- Кого?
- Зверя. Вы не захотели слушать, а я берлогу нашел.
- Какую берлогу?
- А того самого зверя, чьи следы возле телки... Я взял Дружка на
ремешок, и он повел меня по следу... Шел, шел, в кустах изодрался
весь, а все-таки нашел... Следы совсем такие, как там.
- И большая берлога?
- Большая!
- Ну какая - я, например, пролезу?
- Не...
- А ты сам?
Пашка посмотрел на себя и с сомнением покачал головой:
- Нет, должно, и я не пролезу. Вот разве Катеринка или Дружок...
- Так, может, это лисья нора?
- Я лисий след знаю, у нее совсем не такой - мелкий, цепочкой и
как у собаки... Там лисьих следов нет, это тот самый зверь... Дайте,
дядя Миша, а?
- Ружье я тебе не дам. Это не игрушка.
- Ну, тогда сами убейте, - сказал Пашка с видом человека,
решившегося на крайнюю жертву.
- Нет, и сам не буду. Нельзя сразу угнаться за двумя зайцами.
Геологи берут оружие лишь на крайний случай, а не для того, чтобы
высунув язык бегать за дичью.
Это было все-таки жестоко с его стороны. Разве каждый день
встречается такая возможность? Ведь зверь-то неизвестный... может,
даже новой породы...
Мы сидели мрачные, угрюмые, а дядя Миша как ни в чем не бывало
писал что-то в своей книжке. Наконец он кончил писать, спрятал книжку
и внимательно посмотрел на нас:
- Ну-с, молодые люди, насколько я понимаю, происходят похороны
лучших надежд? Великое открытие остается несовершенным и слава
улепетывает из-под самого носа? Говорил, что будем все исследовать, а
сам никуда не пускает, и ружья ему жалко... Так?
- Так, - вырвалось у Катеринки, и все засмеялись.
- Совсем не так! Записи нельзя откладывать на другой день. Вот
теперь можно отправляться. Только мы ведь наделаем столько шуму, что
всех зверей распугаем.
- Мы будем тихо, дядя Миша!
- Хорошо. Но это надолго. Идти хочется всем, а лагерь и Звездочку
без присмотра оставлять нельзя. Кто останется здесь?
Мы переглянулись и промолчали - оставаться никому не хотелось.
- Что же, будем бросать жребий?
- Не надо жребия, - сказал Геннадий, - я останусь.
- Хорошо, - согласился дядя Миша и больше ничего не прибавил, но
я видел, что он очень доволен Генькиным поступком, и даже пожалел, что
не я, а Генька согласился остаться - это ведь было очень мужественно и
благородно.
Мы долго пробирались сквозь густой шиповник и боярышник,
старались идти как можно тише, но все-таки изрядно шумели: то треснет
ветка под ногами, то зашуршат раздвигаемые кусты. У края поднимавшейся
взгорбком небольшой полянки Пашка остановился и придержал Дружка.
- Дальше нельзя... - прошептал он. - Вон берлога. Видите?
На противоположной стороне взгорбка виднелась куча валежника, а
под ней чернел небольшой лаз.
Еще раньше мы условились сесть в засаду и ждать, когда зверь либо
выползет из берлоги, либо будет возвращаться в нее. Мы спрятались за
деревьями и принялись наблюдать за лазом.
Солнце село, лес как бы затянуло дымом, потом он сразу стал
непроглядно черным. Через некоторое время над лохматыми силуэтами
деревьев появилась огромная желтая, как медный таз, луна, а зверя все
не было. Я уже начал думать, что нора давно брошена, мы зря сторожим
ее, и хотел сказать это вслух, но Катеринка вцепилась мне в плечо и
показала на нору: там что-то шевелилось.
Из норы высунулась странная морда. Она была похожа одновременно и
на собачью и на свиную. От носа к затылку шла белая, а через глазницы
- черные полосы. Морда поворачивалась то в одну, то в другую сторону,
не то принюхиваясь, не то прислушиваясь; потом медленно появилось
толстое волосатое туловище на коротких ногах. Зверь поднялся на задние
лапы и опять стал прислушиваться, поворачиваясь из стороны в сторону.
Удостоверившись, что опасности нет, он опустился на четыре лапы и даже
ненадолго прилег перед норой.
Должно быть, его что-то укусило, и он принялся ожесточенно
чесаться. Потом опять поднялся на дыбы, прислушался и начал...
танцевать. Он переступал с одной лапы на другую, туловище его
раскачивалось из стороны в сторону, и не хватало только музыки, чтобы
стало совсем похоже. Это было так смешно - смотреть на толстого,
неуклюжего зверя, который молча и деловито переминался с ноги на ногу
в угрюмом танце, - что я еле удерживался от смеха, а Катеринку,
которая лежала рядом, прямо корчило от хохота.
Дружок яростно затявкал, и зверь юркнул в нору...
- Что же ты! - укоризненно сказал дядя Миша. - Удержать не мог?
Пашка сконфуженно оправдывался: Дружок всего его исцарапал,
стараясь вырваться, и изловчился-таки - высвободил свою морду, которую
Пашка все время сжимал обеими руками.
- Давайте выгоним зверя, - сказал Пашка. - Раздразним - и
выгоним.
- Ну, брат, теперь не выгонишь. Это барсук. У него нора глубокая,
и в ней несколько отнорков. Он убежит, прежде чем до него доберешься.
Да и пора возвращаться.
Сверху падали лишь слабые блики отраженного лунного света, и нам
приходилось продвигаться почти ощупью, раздвигая руками кусты. Только
там, где деревья стояли редко, лунный свет прорывался к земле и на
фоне непроглядной тьмы резко выделялись посеребренные луной сучья и
стволы.
В ночном лесу шла какая-то таинственная жизнь, со всех сторон
доносились непонятные скрипы и шорохи. Мы ничего не видели, а нас,
наверно, видело и, может быть, подстерегало таежное зверье, и если
смотреть в сторону, то начинало казаться, что прямо на тебя, в упор,
смотрят чьи-то мерцающие глаза.
Катеринка, наверно, сильно трусила, потому что старалась
держаться как можно ближе ко мне.
Мы переходили небольшую поляну, как вдруг прямо над нами
мелькнула какая-то тень и потом немного дальше раздался дикий вопль,
от которого кожа на голове у меня сжалась и одеревенела.
Катеринка вцепилась в меня обеими руками:
- Ой, кто это?
- Не бойся, Катя! - обернулся дядя Миша. - Это филин.
- Я не боюсь, - еле слышно ответила Катеринка и перестала за меня
держаться.
Но она все-таки боялась. Я взял ее за руку и сказал:
- Я знаю, что ты не боишься. Ты просто не привыкла, вот тебе и
жутко. Держи мою руку, и пойдем вместе. Хорошо?
Катеринка ничего не ответила, но руку не отняла, и я понял, что
она только стеснялась сказать, а теперь ей не так страшно. Рука у нее
совсем маленькая и тоненькая, и я подумал, что все-таки она герой,
потому что вот пошла в экспедицию, не побоялась; а если ей немного и
страшно, то это ничего - она же девочка, слабее нас, ребят, и мы
должны ее защищать и оберегать. Мне уже начали видеться всякие
приключения и опасности, которым подвергается Катеринка, и как мы ее
спасаем, и главным спасителем оказывался я...
Катеринка вырвала руку и побежала вперед. Между деревьями
пробивался свет лагерного костра, и лес сразу перестал казаться
таинственным и страшным.
Мы начали рассказывать и показывать Геньке, как танцевал барсук,
и подняли такую возню, что дядя Миша даже прикрикнул на нас и
скомандовал ложиться спать. Мы улеглись на пахучий, приятно
покалывающий лапник, но долго не могли уснуть. За камнями озабоченно
бормотала Тыжа, пофыркивала Звездочка. Пламя костра то притухало - и
тогда казалось, что темные стволы сливаются в сплошную стену и
крадучись подбираются к нам, то вскидывалось длинными языками, тьма
отпрыгивала назад, и стволы деревьев опять застывали неподвижными
строгими колоннами.
Все это было знакомо и вместе с тем ново и необычно: ведь мы
находились сейчас вдали от дома, в научной экспедиции, которая еще
только началась и пока ничего особенного не принесла. Но кто знает,
что она сулила впереди!
Генька лежал на спине и, глядя на редкие звезды, чему-то
улыбался. Должно быть, он думал о том же, что и я. Катеринка не
отрываясь смотрела на костер; в больших черных зрачках ее вспыхивали и
гасли веселые огоньки. Пашка громко и деловито сопел - он давно уже
спал...
Утром Генька растолкал меня, мы схватили полотенца и вместе с
дядей Мишей побежали к Тыже. Катеринка разжигала костер, а Пашка
собирался варить кашу.
Вода была прямо колючая от холода. Мы все-таки разок окунулись,
но сразу замерзли так, что зубы начали стучать, и побежали обратно.
Еще на полдороге от лагеря стало слышно, что Катеринка сердито кричит.
- В чем дело, Катя? - спросил дядя Миша.
- Да как же! Я ему говорю, "не смей", а он по-своему... Ему лень
к реке сходить, так он хочет немытую крупу варить!
- Ты что же это, Павел?
- А какая разница? От поганого не треснешь, а от чистого не
воскреснешь.
- Это, милый друг, рассуждения лентяя. Не понимая, что хорошо,
что плохо, ты повторяешь чужие слова. Так делают попугаи. Учись быть
человеком, то есть думать... А чтобы у тебя было время обдумать это и
пропала охота кормить товарищей грязной пищей, ты получишь кухонный
наряд... Понятно?
- Понятно, - буркнул Пашка. - Только зря она крик подняла: все
одно микробы сварятся, а вареные они безвредные...
- Ясно!.. Проследи, Катя, чтобы он кормил нас кашей, а не
вареными микробами...
Пока Пашка мыл крупу и варил, все укладывали вьюк и мешки, а я
записывал происшествия первого дня похода. Дядя Миша предложил для
стоянок и каждого примечательного пункта придумывать особое название,
чтобы легче запоминать. Пашка ехидно предложил назвать первую стоянку
"Катеринкино ископаемое", и Катеринка чуть не заплакала. Но я сказал,
что это не главное, а главное было потом - барсучья нора. Название
всем понравилось, и даже Пашке, потому что он ее нашел.
Дальше идти пришлось по самому берегу Тыжи, и это оказалось очень
неудобно и больно - щебень и галька резали ноги. Но иначе было нельзя,
так как Батырган подходил к самому руслу.
Дядя Миша сказал, что это даже хорошо: река - естественный
вашгерд. Мы не знали, что такое "вашгерд", и он объяснил, что так
называется лоток, в котором промывают золото. Туда насыпают породу, и
вода размывает ее: самое легкое смывает совсем, потяжелее относит
дальше, а самое тяжелое - золото - оседает на дне. Так и река. Вода
сносит в реку обломки горных пород, и по тому, что найдешь в реке,
почти наверняка можно догадаться, что находится в окрестностях. Реки -
первые помощники геологов: размывая почву, они создают обнажения, то
есть открывают пласты, обычно скрытые почвой и растениями.
- Так то настоящие реки, - сказал Генька, - а это разве река?
Только шуму много.
Мы шли по самой узине, как в трубе (здесь щеки бомов сходились
очень близко), и Тыжа шумела так громко, что приходилось кричать,
чтобы услышать друг друга.
- Не думаю, чтобы "только шуму", - возразил дядя Миша. - Это она
сейчас безобидная, а в полую воду, когда тают снега или когда идут
дожди?.. Вот посмотрите - она оставила свою отметку...
На щеке бома явственно выделялась полоса подмыва почти на высоте
роста дяди Миши. Это правда, Тыжа очень непостоянная, и у нас на
деревне ее называют "шалой": то течет тихо и смирно, то вдруг
вздуется, забурлит, и тогда ни пройти, ни проехать.
Узина кончилась, и мы смогли выбраться повыше. Тыжа текла здесь
почти прямо, а Батырган изгибался вроде подковы.
Идти над берегом, по мягкой траве, было легче, чем у самой реки,
по камням, но стало очень жарко и душно. Подкова Батыргана не
пропускала ветра, даже от воды не веяло прохладой. А наверху был
ветер. Из-за бома стремительно выплывали и взмывали вверх сверкающие
облака. Они не шли чередой, а громоздились одно на другое, будто в
небе вырастали гигантские меловые столбы.
Рубашка у меня стала мокрая, дядя Миша непрерывно вытирал пот с
лица. В знойном мареве дрожали верхушки бомов, раскаленный воздух
неподвижно застыл над подковой, а в вышине продолжалось бесшумное
строительство ослепительных городов и башен. Маковки их сверкали, как
снег, а низ начал темнеть, затягиваясь сизой падымью.
Возле новой узины бомы опять сходились навстречу друг другу, и
стиснутая ими Тыжа шумела еще сильнее.
Мы спустились к реке. Однако и у реки духота не уменьшилась.
Здесь, пожалуй, стало еще хуже: горячим был не только воздух - жаром
несло и от нагретой солнцем скалы. Пот заливал глаза, и это очень
мешало, так как Тыжа начала делать такие повороты и петли, что мне то
и дело приходилось засекать новые азимуты. Я уже не успевал записывать
и считать, и мы с Катеринкой разделили работу: я записывал и отмечал
азимуты, а она считала шаги. Так дело пошло без задержек, и мы
двигались быстрее, чем раньше. Геннадий с дядей Мишей часто
останавливались, чтобы рассмотреть скалу, отбить кусок камня или
раздробить гальку, и потом снова догоняли нас.
Труба становилась уже, Тыжа шумела все сильнее и вдруг потемнела.
Потемнело и все вокруг. Облака закрыли солнце, и лишь кое-где остались
просветы голубого неба. Раньше все облака были белыми, а теперь
ослепительно сверкали только самые верхушки, а внизу клубились,
вспухали темные, свинцовые тучи, отливавшие в глубине почти черной
синевой.
- Гроза будет! - испуганно сказала Катеринка.
- Не будет... А если будет, так ничего особенного. Подумаешь,
гроза!
Я старался говорить бодро и весело, но это мне не очень
удавалось. Грозы я не боялся дома, а здесь, в горах...
Захар Васильевич, видавший всякие виды, когда заходила речь о
грозе, только качал головой: "Гроза в горах - не приведи бог!
Намаешься..."
- Давайте поживее, ребята! - сказал дядя Миша. - А то надоело в
этой трубе идти...
Мы пошли быстрее, и дядя Миша, стараясь, чтобы мы не заметили,
озабоченно поглядывал то на небо, то на скалы. Они были по-прежнему
высоки и стали еще круче. При мысли о том, что здесь нас застанет
гроза и мы не успеем выбраться до того, как дождевые воды хлынут в
Тыжу, сердце у меня сжималось.
Зашлепали дождевые капли. Дядя Миша подхватил Катеринку и посадил
поверх вьюка.
- Бегом! - крикнул он, и мы побежали.
Капли перестали падать, но с каждой минутой становилось все
темнее. Шипела и клокотала Тыжа, на потемневшей воде резко выделялись
клочья и гривки пены, по-прежнему тянулись крутые стены с обеих
сторон.
И вдруг щеки расступились - дальше Тыжа текла между не очень
крутыми гривами. Только здесь стало еще страшнее: во всю ширь нависла
над горами мрачная тьма. Мы начали наискосок подниматься по увалу,
чтобы уйти подальше от реки и отыскать место для стоянки, и миновали
уже много подходящих площадок, а дядя Миша все вел нас дальше. Он шел
впереди и то спускался немного вниз, то поднимался наверх, но, видно,
никак не мог найти то, что искал. Стало так темно, что Звездочка
начала скользить и спотыкаться.
Наконец дядя Миша крикнул: "Стоп!" Когда мы подбежали, он стоял у
входа в какое-то углубление, уходящее прямо в скалу.
- Пещера! - закричала Катеринка и скатилась с лошади. - Ура!
- Не пещера, а, скажем, грот... Во всяком случае, штука более
надежная, чем шалашик из ветвей. Живей за работу!
Мы быстро натаскали в грот большую кучу хвороста, потом лапника и
возвращались с последними охапками, как вдруг небо вспыхнуло голубым
светом и оглушительно загремело. Первый удар будто распорол мешок с
молниями, и они посыпались одна за другой. Катеринка присела и
зарылась лицом в лапник. При свете молнии все стало так четко и далеко
видно, словно вдруг приблизилось к самым глазам.
И тут мы увидели, что Звездочка, привязанная к елке у входа в
грот, поднялась на дыбы, рванулась и исчезла. Генька, шедший рядом со
мной, швырнул лапник и бросился следом, а дядя Миша за ним.
Я и Пашка смотрели им вслед, не зная, бежать ли нам тоже ловить
Звездочку или делать что-нибудь другое. Потом я решил, что это
непорядок - всем бегать за одной лошадью, а нужно зажечь костер, чтобы
им легче было нас найти. Молнии перестали сверкать, и сразу стало еще
темнее, чем раньше. Я тронул Катеринку за плечо:
- Вставай! Уж нет ничего. Не бойся...
- А я не боюсь... Я только сначала испугалась, потому что очень
неожиданно...
- Ну и ладно. Собирай лапник, пошли.
Хотя мне очень не хотелось уходить из грота, я сказал, что мы с
Пашкой соберем лапник, оставленный дядей Мишей и Генькой, а Катеринка
должна разжечь костер у самого входа, чтобы его было далеко видно.
- Ладно, - сказала Катеринка, - только вы не очень долго, а то
опять начнет греметь, и это ужасно неприятно, когда гремит, а ты
одна...
Мы провозились порядочно, и, когда вернулись, костер уже горел.
Катеринка навалила в него хворосту, пламя на мгновение притихло, а
потом высоким столбом прыгнуло к небу. Грот оказался совсем небольшим
и не похожим на пещеру, о которой мечтала Катеринка, - это была просто
впадина в горе.
Все дела были окончены, а дядя Миша и Генька не возвращались.
Катеринка с Пашкой приуныли, и я, признаться, тоже. Чтобы поддержать
бодрость, я сказал, что, пока их нет, надо приготовить поесть и я
пойду к Тыже за водой.
Я только начал спускаться с увала, как впереди раздался треск, и
прямо на меня из темноты выдвинулась Звездочка. По бокам, держа ее под
уздцы, шли Генька и дядя Миша.
- Ты куда собрался?- спросил дядя Миша.
- По воду.
- Не время... Вон посмотри...
На западе в сизо-черных тучах трепетал багровый отсвет, а в
глубине его зиял провал, словно в небе вдруг образовалась дыра в
бесконечную пустоту.
Мы поспешно поднялись к гроту - и как раз вовремя. Небо вспыхнуло
слепящим пламенем и с ревущим стоном раскололось пополам. Почти сейчас
же один за другим налетели яростные порывы ветра. Мешок с молниями
лопнул опять, и в голубом дрожащем свете мы увидели, как летят по
воздуху какие-то клочья, обломанные ветки, валятся друг на друга
деревья. Потом сразу все стихло. Но это была непродолжительная тишина.
Издалека донесся ровный, монотонный шум.
- Вот начинается самое опасное, - сказал дядя Миша.
Шум быстро нарастал, пахнуло холодом, и на землю обрушилась стена
дождя. В нем нельзя было различить ни капель, ни струй. Это был
непрерывный водяной поток, настоящий водопад.
- Представляете, - сказал дядя Миша, - если бы такая штука
застала нас возле реки?.. Так-то, уважаемые путешественники!
Экспедиция - это вам не прогулочка... Ну хорошо. Есть мы сегодня
будем? Кто как, а я отчаянно проголодался.
Я выставил чайник под дождь, и он почти сразу наполнился до
краев. Распорядок дня был бесповоротно нарушен: мы обедали и ужинали
сразу.
Дождь уже не падал сплошной водяной стеной, а перешел в сильный
ливень. Всюду по увалу, куда достигал свет костра, виднелись бегущие
вниз бурные потоки.
- Как всемирный потоп, - заметил Пашка.
- А ты там был? - спросила Катеринка.
- Я не был, а бабка рассказывала.
- Всемирного потопа не было, - солидно сказал я, - это опиум и
выдумки.
- Нет, потоп был, - возразил дядя Миша, - только совсем не тогда
и не такой, как описывали в церковных книгах. Потоп был тогда, когда
ничего живого на Земле не существовало. И продолжался он не сорок дней
и ночей, а миллионы лет... Вы знаете, что когда-то на Земле не
существовало ни камней, ни металлов - все было расплавлено в одну
сплошную массу. Воды в то время не было совсем, потому что вода кипит
при ста градусах, а на Земле температура достигала нескольких тысяч
градусов. Водяные пары поднимались в верхние слои атмосферы, и там
непрерывно шли грозы, куда более страшные, чем теперь. Но дождь не
доходил до Земли: он превращался в пар, прежде чем достигал
поверхности земного шара. Мало-помалу образовалась твердая кора. И вот
тогда на Землю хлынули потоки воды. Это был настоящий потоп, потому
что все сплошь покрыла вода, и это был страшный потоп, так как вода
падала на все еще горячую кору и, мгновенно закипая, взлетала вверх, а
сверху падала уже охладившаяся вода, и так этот кипящий водоворот
продолжался до тех пор, пока земная кора не покрылась сплошным
океаном...
- А потом?
- Потом началось горообразование, или, как говорят геологи,
орогенез. Земной шар остывал и становился меньше. Затвердевшая кора
ломалась, сжималась в складки, как собирается в складки кожура на
печеном картофеле. Складки были тяжелее, чем ровные пространства, и
погружались вниз, в расплавленную массу, которая называется магмой.
Один участок опускался, другой вспучивался, приподнимался,
образовывались новые изломы и складки, новые горы. Так продолжалось
очень долго. Горы разрушались, вода смывала обломки в океан, и на дне
его образовывались новые породы - осадочные. Их накапливалось так
много, что под их тяжестью морское дно прогибалось, опускалось, а
сверху нарастали новые и новые слои осадочных пород. Потом дно моря
оказывалось сушей, а горы скрывались под водой. Магма, вырываясь через
трещины в коре, заливала сушу, образовывала новые горы. Море и суша не
раз менялись местами, и один участок земной коры иногда несколько раз
оказывался то под водой, то на поверхности. Потом появились животные и
растения. Они тоже приняли участие в образовании земной коры. Многие
земные пласты - это результат жизнедеятельности животных и растений.
- А человек где был?
- Человека тогда не было. Он появился сравнительно совсем
недавно.
- А мы, то есть наши места, тоже были под морем?
- В очень отдаленные времена, конечно, были. Но потом уже под
воду не опускались...
Дождь все шел и шел, и под его монотонный шум я заснул.
Мне часто снится увиденное или услышанное накануне. Вот и теперь
мне приснилось, что я сам наблюдаю, как происходит остывание Земли и
на ней образуется бескрайнее кипящее море. Море клокочет и взрывается
паром, который тут же превращается в дождь. Но странное дело - ни
земля, ни море не остывают, а становятся все горячее. Под конец мне
делается так жарко, что я не выдерживаю и просыпаюсь.
Свет бьет мне прямо в лицо. Небо безоблачно, и воздух такой
чистый и свежий, будто и его вымыла гроза. Солнце только что вышло
из-за восточной гривы, и она лежит в тени, но наш берег озарен яркими
лучами, и промытая дождем зелень так сверкает, словно весь склон
усыпан изумрудами. Над Тыжей клубится молочный туман. Он ползет вверх
по увалу, но едва достигает солнечных лучей - становится золотистым и
сейчас же тает. На юге в голубоватой дымке громоздятся горы,
ослепительно поблескивают белки.
Сверкание солнца и ярких красок наполняет меня звонкой радостью,
и я не могу усидеть спокойно.
- Подъем! - заорал я что было силы. - Вставайте, сони!
Пока мы завтракали и собирались, солнце залило весь распадок и
туман стремительно растаял. Снарядившись, мы прежде всего спустились