Дубровин Евгений Пантелеевич. Дивные пещеры

   – Не могу больше, – прохрипел Сусликов.
   – Вперед, кацо! Я из тебя спортсмена сделаю! Будешь, кацо, мировые рекорды бить!
   Горный брат уже почти волок вечного командированного на себе.
   – Послушай… брат, – сказал Сусликов, задыхаясь… – Погони не может быть… Он же не знает… Что я в Пещеры… Я никому…
   – Не знает, так узнает, – ответил «брат», не прекращая бега. – Ты, кацо, не знаешь этого жука. Сейчас расспросит всех на стоянке, старушку даже эту найдет и помчится прямо по нашему следу. Очень он деньги любит, кацо.
   «Да уж ты от него не отстанешь», – подумал Сусликов. В посадке последние силы оставили бедного командированного. Он почувствовал: если сделает еще несколько шагов, сердце разорвется. Сусликов свалился под большой дуб, который огибала тропинка, прежде чем устремиться к мосту через свекловичное поле.
   – Вставай, кацо! Вставай, дорогой. Мост уже вижу. Боюсь, догонит. Догонит – конец обоим. Бой будет – убьет нас. Сильный, гад. Кулаком зашибет, кацо. И сестрица двоюродная не отстанет. Горло грызть станет, кацо. Сначала мне, потом тебе.
   – Пос… шай… брат… – дыхание со свистом рвалось из Сусликова. Казалось, еще немного, и вместе с воздухом начнут вылетать куски легких. – Послушай… Я разделил деньги… на две… части…
   Черноусый сразу перестал тормошить проводника.
   – Как это? – насторожился он.
   – На… всякий… случай… Половина там… в пещере… половина… здесь…
   – Где – «здесь»?
   – На поле… зарыл… прямо в свекле…
   – Врешь!
   – Честно…
   У Сусликова возник план. План был примитивный, почти нереальный, но все же это был план. Первый план за весь этот сумасшедший, неправдоподобный вечер. План заключался в том, что Черноусый немедленно бросится копать свекловичное поле, а тем временем можно по посадке, которая одним концом упиралась в речку, добраться до воды. Вода – это спасение. Горный брат плавать не умеет. Река подхватит, понесет… Ничего, он, Сусликов, продержится сколько будет надо. Может быть, даже удастся переплыть на ту сторону. При мысли о побеге силы стали возвращаться к бедному командированному.
   – Показывай где! Но если соврешь… – Горный брат выхватил из-за пояса кинжал и опять бросил его в ножны.
   – Не могу… иди сам. Я здесь полежу пока… Считай… пятьдесят… нет… сто шагов от дуба…
   – Сто или пятьдесят?
   – Сто…
   – Ну смотри, кацо…
   Бандит кинулся в сторону поля, но потом вдруг остановился.
   – Эй, кацо… – в голосе Горного брата послышалась тревога. – Уж не сбежать ли ты задумал?
   – Ты что… брат… Мне тоже… деньги нужны… Я их тоже… люблю…
   – Но все-таки пойдем со мной! – Черноусый взял командированного за руку и дернул. – Ничего, потихоньку, кацо… Считаю… Раз… Два… Если обманул – конец… Три… Четыре… Меня никто еще не обманывал… Пять… Я сам люблю обманывать… Шесть…. Семь… Это не там, где ветка торчит?
   – Там…
   Бросив Сусликова, Горный брат устремился к маячившей вдали на фоне зари ветке, кем-то воткнутой в землю. Сусликов подождал немного и осторожно стал приближаться к посадке. Сделает шаг и остановится. Еще шаг и опять остановка.
   – Есть! Кацо! Есть!
   «Что он там нашел? – подумал командированный. – Мешок из-под удобрений?» Больше ждать было нельзя. Сусликов нырнул в посадку.
   – Стой, кацо! Куда ты? Я деньги нашел!
   Сусликов рванул изо всех сил, но бандит догнал его через минуту.
   – Куда, гад? Вторую половину хочешь утянуть! – Горный брат схватил командированного за плечо. Сусликов вертанулся вокруг своей оси и рухнул на колени. Прямо против его лица болтался целлофановый мешок, полный денег.
   Нет, этого не могло быть. Это невозможно. Всего за несколько часов к нему пожаловали Неожиданность, Недоразумение и вот еще теперь Случай – самое любимое детище Жизни. Неожиданностью и Недоразумением жизнь пользуется не так уж часто, а вот Случай разбрасывает направо и налево. Именно Случаем Жизнь управляет своим государством. Все ждут Случая, все боятся Случая. Одних Случай спускает с неба на землю, других поднимает с земли на небо. Одним Случай дарит счастье, другим – смерть. Кто считает Случай нелепой ошибкой, кто – закономерностью, но все равно никто не застрахован от Случая.
   В долгой жизни вечного командированного Случай встречался довольно часто; и сам по себе, и в комбинации с Неожиданностью и Недоразумением, но чтобы все три могучих силы встретились – такого еще не было.
   – Я тебе не верил с самого начала, кацо! – Горный брат поднял Сусликова за шиворот и встряхнул его. – Сколько здесь? А? Быстро! И сколько в пещере? Сколько хотел утаить, кацо?
   – В пещере нет ничего… это я… пошутил… все здесь…
   Сусликов знал, что Случай не будет второй раз повторять свой прежний фокус – он слишком любит разнообразие, – и денег в пещере им найти не удастся.
   – Пошутил? Я же тебе говорил, кацо, – со мной шутить нельзя! Сейчас посчитаем… Если наврал… Если наврал…
   Черноусый сел на землю, достал из рюкзака фонарик и принялся считать деньги. Руки плохо слушались его. Горный брат дышал тяжело, прерывисто, словно поднимался на высокую гору. Один раз у него, видно, даже зашлось сердце: лицо осунулось, посерело, бандит сделал несколько судорожных глотательных движений, словно выброшенная на берег рыба, схватился за грудь и посидел несколько минут неподвижно, потом снова набросился на деньги, хватая их еще слабыми, дрожащими пальцами, следя за своими руками налитыми кровью, остекленевшими глазами.
   – Да… Не соврал… Все здесь… – прохрипел Горный брат. – Тыщи только не хватает, что они у тебя взяли… Все правильно… Да, жалко тыщи… Носил с собой… надо было куда-нибудь спрятать. Дурак ты, кацо!
   – Значит, я беру свою половину и ухожу, – полуспросил Сусликов.
   – Подожди, кацо…
   – Чего ждать? – командированный потянулся к деньгам. – Такой ведь был уговор.
   Горный брат проворно схватил его за руку, словно боялся, что от прикосновения Сусликова деньги исчезнут.
   – Подожди, кацо…
   – Ты… брат, не держишь своего слова?
   – Подожди, кацо… – Черноусый смотрел в сторону. – Зачем тебе столько денег? Все равно ведь детям отдашь, а дети размотают на барахло… Отдай их мне… на время. Как в сберкассу. А я тебе процент буду платить. Хороший процент. Каждый год десять процентов, понял? А сберкасса только три платит. Сравни, кацо. Деньги я тебе верну. Обязательно, кацо, верну. Золотом. Через несколько лет.
   – Хорошо, я согласен, – сказал Сусликов.
   – Правда? – обрадовался бандит. – Ты молодец, кацо! А насчет процентов ты, кацо, не сомневайся. Я их тебе каждый год высылать буду. Ты только адрес мне дай, кацо.
   – Адрес дать можно… Запоминай. Свердловск. Главпочтамт, до востребования, Сусликову.
   – Свердловск… до востребования… Сусликову, – повторил бандит, шевеля губами. – Запомнил, кацо, запомнил, дорогой… Не сомневайся, получишь свои денежки… Фамилия у тебя красивая. Я люблю сусликов. Вообще люблю животных. Особенно барашков.
   – Так я могу идти? – с надеждой спросил командированный.
   – Подожди, кацо… Куда идти? – даже испугался Горный брат. – Я же за тобой приехал, в аул забрать. Хотя подожди… Что ты в ауле делать будешь?.. Моих барашков кушать… Нет, кацо, не надо тебе в аул ехать… И отпустить я тебя не могу, кацо. Милиция тебя ищет…
   – Меня не ищет милиция, – оказал Сусликов. – Я им без интереса.
   «Я сам ищу милицию», – хотел добавить он, но воздержался.
   – Ищет, кацо… ищет… есть такая информация. Попадешь им в лапы, кацо, сразу расколешься… Выдашь меня…
   – Не выдам… брат, – Сусликов хотел оказать эти слова уверенно, но голос предательски дрогнул, так хотелось командированному швырнуть бандита в «лапы» милиции.
   – Выдашь, кацо… Выдашь… С потрохами… Что же мне с тобой делать?
   Горный брат ненадолго задумался. И по тому, как светлело лицо бандита, Сусликов понял, что выход найден.
   – Резать тебя придется, кацо, – вздохнул Горный брат. – Другого выхода нет. Ты пойми, нет другого выхода. Не хотел я этого делать, кацо, но ничего не поделаешь. Привязался я к тебе даже, кацо. Полюбил, как брата. Но пойми, дорогой, не могу я тебя отпустить, а потому придется резать. Ты, дорогой, не обижайся, но иначе нельзя. Я тебя в сердце ударю. Это лучше кацо, чем горло резать. Барашку, когда горло режешь, он еще долго бьется, а когда в сердце – то легко дух отлетает. Ты не бойся, это не больно, кацо. Я бью точно. У меня ошибки не бывает. Так что ты не волнуйся, дорогой. Ничего не почувствуешь. Снимай пиджак, дорогой, рубаху расстегивай. Одежда мешать будет, хочу точно ударить.
   – Ты почему не раздеваешься, кацо? – спросил он через некоторое время.
   – Зачем мне раздеваться? Мне незачем раздеваться, – ответил Сусликов.
   – Через одежду хуже. Могу неточно ударить. Будешь мучиться, кацо. Второй раз бить надо. Зачем это нам, дорогой?
   – Не зарежешь ты меня… брат, – сказал Сусликов.
   – Это почему же? – удивился бандит,
   – Не зарежешь, и все.
   – Ну это ты брось…
   – Честно.
   – Побежишь, что ли? Так тогда придется в спину. В спину хуже всего.
   – Не побегу.
   – Тогда чего ж ты мне зубы заговариваешь? Зарежу.
   – Не зарежешь. Случится что-нибудь.
   – Чего ж это может случиться?
   – Не знаю. Что-нибудь да случится.
   – Это почему ж ты так уверен?
   – Дело в том… брат, – сказал Сусликов, – что я… любимчик жизни.
   – Чего… чего?
   – Любимчик жизни.
   Бандит рассмеялся хриплым, грустным смехом.
   – Надо же… придумать такое, кацо… Я тоже любимчик жизни, кацо. Мне все время везет. Когда был маленьким, кошелек с деньгами нашел. Отец был скряга из скряг. Всю жизнь деньги копил. Умер – ни гроша не оставил. А я стал колодец копать под яблоней – на кубышку наткнулся. Двадцать тысяч рубликов. С собой в могилу хотел забрать, мошенник. Деньги, правда, кацо, старые были. Реформа прошла скоро, и вся кубышка пропала. Не догадался, старый скупердяй, в золото обернуть. Ну да мне опять повезло. Тебя вот встретил. Тут уж дело верняк, кацо. Сейчас вот, дорогой, зарежу тебя, камней за пазуху набью и с моста – в речку. До зимы на дне пролежишь, а зимой тебя подо льдом понесет, кацо, аж до самого синего моря. Плавай там, кацо, сколько влезет. А я на поезд и в горы. В такой аул забьюсь, что в жизни меня никто не найдет, кацо. Ни сестрица дорогая, двоюродная, ни муженек ее. Дом построю, кацо, буду жить-поживать, золото наживать. Вот и думай, кацо, кто из нас любимчик жизни.
   – Я любимчик жизни, – сказал Сусликов. – Я совсем по-другому любимчик жизни.
   – Как же это – «по-другому»?
   – Я к ней неравнодушен, а она ко мне.
   – Взаимный интерес, что ли?
   – Наподобие этого.
   – Ну и много ты накопил… язвенник? – презрительно спросил бандит,
   – Абсолютно ничего.
   – Вот видишь.
   – Мне деньги не нужны. Я к ним равнодушен. От них только одно беспокойство. Сидишь – дрожишь, ничего больше не видишь, ни о чем, как о них, не думаешь.
   – Что ж тебе тогда от жизни надо, кацо? – спросил Горный брат.
   – Ничего. Просто, чтобы она была. Ездить, смотреть, удивляться. Всю жизнь удивляюсь, и конца не видно. Присматриваюсь к ней и никак не могу понять, что же это за штука. Ну а она, наверно, ко мне присматривается, играет со мной в кошки-мышки.
   – Доигралась…
   – Еще посмотрим…
   – И смотреть нечего… Я, дорогой, считаю, что жизнь штука простая, нечего к ней присматриваться. Надо ее брать за горло, кацо. Взял за горло и шарь по карманам. Бери, что лежит, пока она у тебя в руках бьется, как баба. А карманы, дорогой, у жизни всегда набиты. Золотом набиты, вином хорошим, девушками красивыми, домами каменными, «Волгами» белыми. Ну да ладно, кацо, хватит трепаться, тебе это все равно уже ни к чему… Снимай пиджак, дорогой…
   – Еще минутку…
   – Брось, дорогой, надеяться. Надежды нет. Была да вся вышла. Ну?! – выдохнул палач.
   Бандит вдруг рванул пиджак Сусликова на себя. Послышался треск, в свете фонарика мелькнул кинжал. Командированный рванулся в сторону и кинжал по самую рукоятку вошел в землю. Сыпля проклятиями, бандит стал вырывать нож левой рукой, правой держа Сусликова за ногу. Фонарик добросовестно освещал эту сцену, часть посадки и кучу денег в прозрачном целлофановом мешке.
   – Стой! – вдруг раздалось сзади. – Ни с места! Старший лейтенант, заходи справа! Иванов, перекрывай спереди! Куда? Назад! Стрелять буду
   Сусликов поразился мгновенной реакции Горного брата. Он схватил мешок с деньгами и, петляя как заяц, помчался к мосту.
   Кто-то навалился на бедного командированного, со всего маха ударил под дых. Быстрые руки обшарили его. Последнее, что слышал Сусликов, был удаляющийся топот по направлению к реке.

5. «ЖАДНОСТЬ ФРАЕРА СГУБИЛА»

   Главный инженер Евгений Семенович Громов решил перенести деньги со свекловичного поля к себе на квартиру. Причин было три. Во-первых, дело с «ограблением века» как-то не получило дальнейшего развития. Милиция продолжала искать Костю Минакова, похоже, другой версии у нее не было, и на заводе, и в городе оставалось все спокойно. Громову казалось, что теперь деньги вполне можно держать дома.
   Во-вторых, вот-вот должна начаться уборка свеклы – погода стояла ясная, сухая, но гидрометцентр упорно накаркивал дожди, и вполне возможно, что свеклу начнут копать в этом году пораньше. Будут тогда инфаркты у свекловодов при виде клада. Главный же инженер не хотел выводить из строя свекловодов в горячее для колхоза время.
   И в-третьих – самое главное – деньги должны быть сейчас у Громова под рукой. Дело в том, что утром звонил Геннадий Александрович и сообщил ошеломляющую новость. Оказывается, только что подписан приказ о переводе Евгения Семеновича в столицу, в один из главков. Должность, правда, не очень большая, сказал Геннадий Александрович, но главное – зацепиться. Далее Геннадий Александрович сказал, что борьба за место была похлестче, чем за кубок обладателей кубков, но на поле Евгения Семеновича играло несколько опытных игроков. В заключение Геннадий Александрович осведомился насчет строительства коттеджа. Коттедж начали строить, не дожидаясь новых фондов, ответил главный инженер намеками, обрывая себя на полуслове, но там создалась пожароопасная обстановка, так как строители ведут себя безобразно, курят, не соблюдают техники безопасности, и придется домик списывать. Пусть Геннадий Александрович немедленно высылает заявление. Пока заявление будет идти, всякое может произойти. Геннадий Александрович сказал, что заявление он вышлет.
   – В общем, ждем тебя, – закончила разговор столичная «рука». – «Посольская» уже в холодильнике. Сегодня посылаю вам выписку из приказа. Собирай чемоданы.
   – За этим дело не станет, – ответил Евгений Семенович.
   Главный инженер положил трубку и некоторое время смотрел на междугородный красный телефон (сам выбрал аппарат на станции, специально красного цвета – «Москва – красна»). Руки его дрожали. Главного инженера распирало желание немедленно сообщить новость всем, выбежать в приемную, сказать секретарше, курьеру, пройти по отделам, обронить небрежно: «Меня забирают в Москву». Но Громов тут же подавил это желание.
   – Вот черт! – выругался Евгений Семенович, – И сказать некому…
   Главный инженер посидел за столом, бессмысленно глядя на бумаги, потом потянулся к местному телефону (черный старый аппарат) и набрал номер бухгалтерии. Трубку взял Шкаф. Громов тут же нажал на рычаг.
   Евгений Семенович подождал пять минут, машинально, без всякой цели перебирая груду бумаг, потом снова позвонил в бухгалтерию. Теперь послышался Леночкин голос.
   – Алло? Бухгалтерия…
   – Здравствуйте, – сказал главный инженер.
   – Добрый день…
   – Скорый приходит в половине десятого,
   – Да? Так поздно?
   – Сегодня он задерживается.
   – Вот как…
   Леночкин голос был бесстрастен.
   – Вы будете встречать? – спросил Громов, помедлив.
   – Постараюсь, – тоже помедлив, ответила Леночка, Они так часто разговаривали по телефону зашифрованным языком. Этот разговор означал: «Придешь в половине десятого? Раньше не освобожусь. Дела», – «Приду».
   «Меня забирают в Москву», – чуть было не сорвалось с языка главного инженера. Собственно, ради этой новости он и позвонил, но вдруг в последний момент спохватился. Леночка обязательно не выдержит, прибежит в кабинет с какой-нибудь бумагой, кинется обнимать, измажет губной помадой. Нет, он сообщит ей новость вечером. А про деньги ничего не скажет. Заберет, и все, а ветку, которой отмечено место, выбросит. Пусть она потом копается в свекле. Не побежит же заявлять в милицию. Громов к тому времени будет уже далеко… Нет, Леночка – это не проблема. Он ей скажет, что заберет ее в Москву попозже, изредка будет писать, чтобы успокоить, а потом сообщит, что он женился и что Между ними все кончено. Может быть, он и в самом деле женится. Какая-нибудь выгодная партия. Может, даже дочь замминистра… А что? Он еще хорошо сохранился. Во всяком случае, не тащить же с собой в столицу глупую провинциалку…
   – У вас есть скрепки? – спросила Леночка.
   – Полная коробка, – ответил Громов.
   Это означало: «Ты меня любишь?» – «Очень».
   – Прогрессивка еще не скоро, – вздохнула кассирша. «Жду и скучаю».
   – Будем ждать. – «Что поделаешь? Такова жизнь».
   Громов положил трубку. Ему не полегчало. Внутри все дрожало. Он встал, вышел из кабинета, пересек приемную, коридор и очутился в туалете; проверил кабинки. Туалет был пуст.
   И тогда главный инженер вжарил твист. Он танцевал в бешеном темпе, отбивая каблуками по кафелю, хлопая в ладоши, подпевая себе сквозь стиснутые зубы:
   – Я от бабушки ушел и от дедушки ушел! Свободен! Богат! Знатен! Свободен! Богат! Знатен! Слова мои… музыка негритянская… Слова мои… музыка негритянская…
   Потом Громов схватил стоявшую в углу швабру и нежно прижал ее к груди:
   – На карнавале… вы мне шептали… Вы так прекрасны… Я без ума… Я на вас женюсь…
   Ручка на двери дернулась и стала поворачиваться. Громов кинул швабру в угол, вбежал в кабинку и спустил воду. Потом он солидно вышел из кабинки.
   – Здравствуйте, Евгений Семенович, – почтительно поздоровался сотрудник заводоуправления.
   – Здрасть… – бросил главный инженер.
   – Слышали пение? Неужели репетируют в рабочее время?
   – Молодежь, наверно.
   – Может, прогрессивка скоро? Вот и пляшут.
   – Прогрессивка пока не ожидается.
   Громов не спеша вышел из туалета. Напряжение немного спало, но все равно душа Евгения Семеновича пела и ликовала. Хотелось отмочить какой-нибудь номер. Например, ворваться в конструкторское бюро и взъерошить всем волосы или пройти на руках через приемную, где всегда полно народа, к себе в кабинет.
   – Евгений Семенович! – Навстречу бежала секретарша. – Вас срочно междугородная!
   «Неужели опять Москва? – мелькнула мысль у Громова. – Вдруг приказ отменен?» От одного этого предположения у главного инженера сразу вспотели руки. Противной для самого себя, семенящей походкой он подбежал к телефону.
   – Алло…
   – Товарищ Громов?
   – Да…
   – Вас вызывает Сочи!
   – Сочи?.. Алло! – вдруг закричал Евгений Семенович, сообразив, кто его вызывает. – Меня нет! То есть его нет! Алло! Он вышел!
   Но в трубке щелкнуло, загудело, и ласковый женский голос сказал:
   – Здравствуй, милый!
   Громов хотел бросить трубку, но сообразил, что это глупо.
   – Привет… дорогая. Как ты отдыхаешь?
   – Ты еще не выехал? Я думала, ты уже выехал.
   – Мы же договаривались…
   – Я прекрасно помню, милый, о чем мы договаривались. Но не будем ссориться. У меня есть для тебя великолепная новость, милый. Потолок у тебя высокий?
   – Приличный, – пробормотал Громов. – Но при чем здесь потолок?
   – Сейчас ты будешь прыгать до потолка! – Софья Анатольевна – это была она – помолчала. – Только что подписан приказ о твоем назначении!
   – Ну и информация у тебя! – поразился Евгений Семенович.
   – Ты уже знаешь?
   – Да. Мне позвонили.
   – Ну и как?
   – Хорошо, что наш дом старый. С высокими потолками.
   – Дня через два получите приказ. Готовься.
   – Я Давно готов. Но теперь… ты понимаешь… я не смогу приехать к тебе…
   Главный инженер с трудом выдавил эти слова, ожидая в ответ бурю ярости, но Софья Анатольевна прореагировала спокойно,
   – Конечно. Я сама приеду к тебе,
   – То есть… – не понял Громов.
   – Слушай, милый, что я придумала. Я сажусь на поезд Москва – Сочи, номер вагона я тебе сообщу телеграммой. Ты тоже берешь билет на этот поезд, и мы вместе едем в Москву. Я хочу остаток отпуска провести в Москве. Вместе с тобой. Соседка по санаторию станет регулярно опускать письма. Как будто я в Сочи. Понимаешь?
   – Бредовая идея! – быстро оказал Евгений Семенович. – Все нереально.
   – Наоборот. Все гениально придумано!
   – Во-первых, мы ни за что не попадем в одно купе…
   – Я поменяюсь.
   – В гостинице тебя не поселят.
   – Положись в этом на меня.
   – Соседка может подвести.
   – Это моя подруга. Я ей все рассказала, и мы подружились.
   – Если узнает… Он…
   – Он… Никогда не узнает.
   – И все равно это безумие.
   Софья Анатольевна помолчала.
   – Милый, – сказала она с угрозой и как-то официально. – У меня создается впечатление, что ты не хочешь больше иметь со мной дело. Но учти – на приятные приказы существуют не очень приятные контрприказы.
   – Что ты хочешь этим оказать? – голос у Евгения Семеновича слегка дрогнул.
   – Подумай сам, милый. Мне много труда стоило организовать этот приказ, но, если ты бросишь меня, я не пожалею еще большего труда, чтобы его отменили.
   Наступило молчание. Партнеры по игре через несколько тысяч километров слышали дыхание друг друга.
   «Теперь все будут говорить, что он организовал этот приказ, – подумал главный инженер. – О, люди, люди… Но у чертовой бабы и в самом деле хватит ума броситься отменять приказ… Из мести… Чтобы отомстить, такие, как эта, на все готовы. А у нее большие связи».
   – Откуда ты взяла, что я не хочу иметь с тобой дело? – дал задний ход Громов.
   – Я чувствую, милый. Наверно, у тебя кто-то есть.
   – Глупость… Работа у меня отнимает все время. Я горю на работе.
   – Не сомневаюсь. Но я не ревнива. Есть или нет – меня это не очень интересует. Главное, чтобы ты был моим. Ты ведь мой? (Некоторая угроза в голосе.)
   – Твой, твой! – поспешил заверить главный инженер.
   – Смотри же… До свидания, милый. Жди моей телеграммы.
   – До свидания… Жду с нетерпением.
   Громов положил трубку на рычаг и вытер вспотевший лоб. «Вот черт баба… Неужели всю жизнь нести крест? – подумал он. – И придется нести, ничего не поделаешь».
   Остаток дня Евгений Семенович провел на территории завода. Он ходил по цехам, разговаривал с рабочими, вникал в просьбы, смеялся, шутил. Уже давно не видел завод своего начальника таким обаятельным и жизнерадостным. Против обыкновения Громов даже задержался и проверил, как заступила вторая смена.
   Когда стемнело, Евгений Семенович взял на складе мешок, сел на велосипед и, не заезжая домой, отправился на свекловичное поле. Вечер был тихий, и Громов еще издали услышал громкие голоса в посадке. Он спешился и осторожно подкрался к дубу, откуда доносился разговор.
   «Рыбаки, наверно, остановились закусить, – подумал он. – Или выпивохи. Удрали подальше от жен».
   Однако, когда главный инженер осторожно раздвинул кусты и выглянул, картина, которую он увидел, поразила его в самое сердце. Хорошо освещенные лежащим на земле фонариком разговаривали двое. Один, маленький, лысый, имел удрученный вид и явно был в чем-то не согласен со своим собеседником. Другой, широкий в плечах, с длинными усами и острым беспокойным взглядом явно нервничал, убеждая лысого. Он тревожными движениями вертел в руках длинный нож, который поблескивал под лучами фонарика короткими, пронзительными вспышками.
   Но не это поразило Евгения Семеновича. Поразил Громова целлофановый мешок, лежащий чуть поодаль от разговаривающих. Целлофановый мешок был полон денег. Это был его, Громова, мешок и его деньги. Рядом валялся пустой спортивный рюкзак, видно, приготовленный для денег.
   «Ленка продала, – сразу догадался Евгений Семенович. – Ее дружки».
   Решение пришло мгновенно. Во время острых ситуаций главный инженер всегда испытывал сладкое, захватывающее дух и колющее сердце волнение, которое предсказывало единственно правильное, неожиданное Решение. Громов бросал на помощь волнению весь свой мозг, всю кровь, все нервные клетки, и Решение пронизывало голову, как вспышка молнии. Он знал за собой это удивительное качество и всегда им пользовался в затруднительных случаях.
   Громов понимал, что если он сейчас бросится на грабителей, то даже преимущество неожиданности ему ничего не даст. Их двое, один вооружен, возможно, вооружен и второй. После некоторой растерянности они нападут на него и убьют.

   Можно было, конечно, выскочить из кустов, схватить мешок с деньгами, добежать до велосипеда и умчаться на велосипеде. Но это очень рискованно. Неизвестно, какая у них реакция. Велосипед сразу не наберет скорости, и грабители могут догнать Громова. Конечно, могут и не догнать, если реакция окажется замедленной, но лучше не рисковать.
   На все эти размышления ушли доли секунды. Решение между тем уже родилось и требовало действия.