Страница:
— Этого, конечно, недостаточно, но у меня больше ничего нет.
Она торопливо взяла самоцвет и отступила на шаг.
— Этого вполне достаточно. Твоя доброта беспредельна, милорд.
Она играла словами. Здесь был какой-то скрытый смысл, которого он не мог разгадать, — по-видимому, он предназначался Шонсу. Взгляд, который она метнула ему из-под опущенных ресниц, от любой другой женщины мог быть расценен как многообещающий. Для нее же, надо полагать, он ничего такого не значил; но руки его затряслись.
— Ты составишь мне компанию на балу сегодня вечером?
Она кивнула с таким видом, как будто это было само собой разумеющимся. Кто же еще может сопровождать лорда-сеньора, как не Леди Доа? Величайший воин и величайший менестрель — они созданы друг для друга.
— Ты разрешишь мне поцеловать тебя? Она тут же ощетинилась:
— Не тронь меня!
Он пожал плечами, но не отвел взгляда.
— Я не понимаю тебя, Леди Доа. Ты — самая…
— Ты все прекрасно понимаешь, Шонсу. — Тон ее был презрительным, взгляд
— успокаивающим.
— Я уже говорил тебе, что ничего не помню.
— Говори это своим прихвостням! Доа повернулась к двери, и он еле устоял на ногах, когда увидел, как шелк обрисовал ее формы.
— До вечера.
И она ушла.
Он не знал ни где она живет, ни как положено прибывать на бал Леди: паланкин? портшез? Уолли неожиданно оказался перед всеми этими проблемами, так же как и перед фактом, что с ним ведется открытая война. Она подчиняла его себе целиком. Как только появлялась эта женщина, гормоны Шонсу брали верх над разумом Уолли Смита. Что сделал бы Шонсу на его месте — наверное, швырнул ее на кровать и взял бы насильно.
Он со стоном сел обратно в кресло, гадая, не этого ли она хочет. Знает ли она даже о том, что завлекает его, или делает это подсознательно? Его раздражал Ннанджи, когда влюбился в Тану, — женщина отказывает, мужчина теряет разум… Ннанджи все же извиняла его молодость; да и сам он был, похоже, всего лишь сексуально озабоченным маньяком.
Но теперь он, по крайней мере, не один появится на балу, это может оказаться полезным в случае…
Дверь распахнулась — и вошел Ннанджи. Он улыбался.
— Тебе удалось это, брат! — сказал он.
— Удалось что?
— Переполнить мою голову! Я заработал головную боль, так что мне пришлось попросить перерыва. — Не похоже, чтобы это слишком уж донимало его.
— Две сотни за час! Но теперь у нас есть несколько неожиданных талантов — ювелиры, граверы и стеклодувы.
— Все весьма полезны, — сказал Уолли, с трудом воспринимая сейчас бодрость своего названого брата. — А сокольничьи?
— Не совсем то. Но что самое смешное — половина людей не из ложи.
Он стоял у окна, глядя в него, в то время как Уолли, снова усевшись в свое парчовое кресло, тщетно пытался понять, что имел в виду Ннанджи, говоря слово «смешное».
После нескольких минут молчания Ннанджи сказал:
— Брат! Ты расскажешь мне оставшиеся тридцать сутр, когда у тебя будет время?
— Конечно. Но не раньше чем пройдет твоя головная боль, да и моя тоже.
— Отлично! — И снова пауза.
— Шонсу! — Он никогда к нему так не обращался. Его голос растерял весь свой блеск. — Я — выскочка?
— Не беспокойся об этом! Ты скоро выучишь сутры, а вызвать тебя никто не посмеет, пока сбор не кончится. К тому времени ты уже будешь фехтовать как Седьмой.
Ннанджи по-прежнему смотрел в окно.
— Надеюсь.
Ннанджи, сомневающийся в своих силах?
— Я уверен, что ты найдешь время для занятий! А состязаться ты сможешь со многими — тебе это сейчас нужно. Пока ты занимался только со мной, а теперь ты знаешь все мои… — Уолли осекся.
И сказал Икондорина, что ему нечему его больше учить.
Молчание. Конечно, Ннанджи не знает пророчества о рыжеволосом брате Икондорины.
— Легкая победа! — Голос его был полон презрения к самому себе. В его глазах воинская доблесть была посрамлена. Он не выносил людей, фехтующих ниже своего ранга.
— Как только Шестые будут освобождены от их клятвы, я окажусь перед лицом тридцати девяти экзаменаторов. Ты растянешь войну на несколько недель для меня?
Требование было таким смешным, что Уолли захохотал, Ннанджи моментально обернулся к нему с улыбкой. Потом снова посмотрел в окно. Что-то еще гложет его?
— Шонсу!
— Да, Ннанджи.
Тишина.
Потом:
— Я не чувствую… Я хочу сказать…
— Ну так скажи.
Ннанджи набрал побольше воздуха и выпалил:
— Я знаю, что сбор может иметь только одного сеньора, брат, поэтому хочу пообещать тебе, что я не хочу.., я имею в виду… Дьявольщина!., имею в виду, что ты знаешь гораздо больше, чем я…
На Ннанджи это не походило.
— Что ты пытаешься сказать? — неожиданно сурово потребовал Уолли, ломая голову над этой загадкой.
Ннанджи повернулся, сильно покраснев:
— Я буду верен! Настоящий лидер сбора — ты! Сейчас мы формально равны…
Богиня! Уолли не подумал. Ннанджи стал Седьмым. Он больше не подопечный Уолли. Он тоже лорд-сеньор. Формально равны! А что же будет, если они поспорят?
— Я никогда не сомневался в твоей верности, Ннанджи.
Тот кивнул. Снова тишина.
— Что-то еще тебя беспокоит? — спросил Уолли.
— Я вот подумал, зачем боги вообще это устроили, брат? Двух лордов-сеньоров? Не думаешь ли… — Он сжал губы и стал выглядеть еще несчастнее.
— Что ты можешь сменить меня? Ннанджи снова кивнул:
— Ты позаботишься об этом, ладно?
— Верно, черт возьми!
— Отлично! — Былая улыбка снова вернулась на место. Разубежденный, Ннанджи усмехнулся и пошел к двери. По дороге ему попалось зеркало. Оно было очень маленьким, и ему пришлось глубоко заглянуть в него, вытянув шею, чтобы увидеть свой килт.
— Как я выгляжу в голубом, Шонсу?
— Очень глупо! Но содержание много важнее формы, ты делаешь работу Наиседьмейших. Ннанджи хмыкнул и сильно скосил глаза.
— А мою заколку заметил? — На нем был огромный кусок голубого стекла, почти такой же большой, как носил Уолли, один из тех, что сделал для него Бог.
— У тебя не осталось самоцвета? — с надеждой спросил он.
— Нет.
— Жаль. Я бы поберег его, пока он тебе не понадобится.., но и этот сгодится. Он похож на настоящий, правда?
Для слепых, может быть.
— Да, конечно. И он идет к твоим рыжим волосам. Заколка?
— Почему ты не носишь серебряную? — осторожно спросил Уолли.
Ннанджи бросил на него горький, странно смущенный взгляд.
— Голубой килт, по твоему мнению, уже достаточно плох, брат! Еще и грифон?
Правда — только этого не хватало.
— Кроме того, я обещал Арганари, что надену его, когда пойду на Вул. Я берегу его для этого.
Он улыбнулся немного увереннее, чем раньше, и исчез, не закрыв дверь.
А потом Икондорина сказал: «Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство».
Уолли медленно поднялся на ноги. Третий появился в дверях, неся небольшой столик в одной руке, размахивая кастрюлей в другой. Запах жареного мяса распространился по комнате.
Вул?
Формально равны?
«…Правление его было самым блестящим и мудрым».
Мудрее и блестящее сбора?
Невозможно!
Это было не просто невозможно — это было смертельно.
Его предали! Обманули!
Второй раз за день Уолли показал характер Шонсу.
С ревом, который был слышен в окно, он оттолкнул воина с едой и бросился вон, сопровождаемый своим телохранителем.
Она торопливо взяла самоцвет и отступила на шаг.
— Этого вполне достаточно. Твоя доброта беспредельна, милорд.
Она играла словами. Здесь был какой-то скрытый смысл, которого он не мог разгадать, — по-видимому, он предназначался Шонсу. Взгляд, который она метнула ему из-под опущенных ресниц, от любой другой женщины мог быть расценен как многообещающий. Для нее же, надо полагать, он ничего такого не значил; но руки его затряслись.
— Ты составишь мне компанию на балу сегодня вечером?
Она кивнула с таким видом, как будто это было само собой разумеющимся. Кто же еще может сопровождать лорда-сеньора, как не Леди Доа? Величайший воин и величайший менестрель — они созданы друг для друга.
— Ты разрешишь мне поцеловать тебя? Она тут же ощетинилась:
— Не тронь меня!
Он пожал плечами, но не отвел взгляда.
— Я не понимаю тебя, Леди Доа. Ты — самая…
— Ты все прекрасно понимаешь, Шонсу. — Тон ее был презрительным, взгляд
— успокаивающим.
— Я уже говорил тебе, что ничего не помню.
— Говори это своим прихвостням! Доа повернулась к двери, и он еле устоял на ногах, когда увидел, как шелк обрисовал ее формы.
— До вечера.
И она ушла.
Он не знал ни где она живет, ни как положено прибывать на бал Леди: паланкин? портшез? Уолли неожиданно оказался перед всеми этими проблемами, так же как и перед фактом, что с ним ведется открытая война. Она подчиняла его себе целиком. Как только появлялась эта женщина, гормоны Шонсу брали верх над разумом Уолли Смита. Что сделал бы Шонсу на его месте — наверное, швырнул ее на кровать и взял бы насильно.
Он со стоном сел обратно в кресло, гадая, не этого ли она хочет. Знает ли она даже о том, что завлекает его, или делает это подсознательно? Его раздражал Ннанджи, когда влюбился в Тану, — женщина отказывает, мужчина теряет разум… Ннанджи все же извиняла его молодость; да и сам он был, похоже, всего лишь сексуально озабоченным маньяком.
Но теперь он, по крайней мере, не один появится на балу, это может оказаться полезным в случае…
Дверь распахнулась — и вошел Ннанджи. Он улыбался.
— Тебе удалось это, брат! — сказал он.
— Удалось что?
— Переполнить мою голову! Я заработал головную боль, так что мне пришлось попросить перерыва. — Не похоже, чтобы это слишком уж донимало его.
— Две сотни за час! Но теперь у нас есть несколько неожиданных талантов — ювелиры, граверы и стеклодувы.
— Все весьма полезны, — сказал Уолли, с трудом воспринимая сейчас бодрость своего названого брата. — А сокольничьи?
— Не совсем то. Но что самое смешное — половина людей не из ложи.
Он стоял у окна, глядя в него, в то время как Уолли, снова усевшись в свое парчовое кресло, тщетно пытался понять, что имел в виду Ннанджи, говоря слово «смешное».
После нескольких минут молчания Ннанджи сказал:
— Брат! Ты расскажешь мне оставшиеся тридцать сутр, когда у тебя будет время?
— Конечно. Но не раньше чем пройдет твоя головная боль, да и моя тоже.
— Отлично! — И снова пауза.
— Шонсу! — Он никогда к нему так не обращался. Его голос растерял весь свой блеск. — Я — выскочка?
— Не беспокойся об этом! Ты скоро выучишь сутры, а вызвать тебя никто не посмеет, пока сбор не кончится. К тому времени ты уже будешь фехтовать как Седьмой.
Ннанджи по-прежнему смотрел в окно.
— Надеюсь.
Ннанджи, сомневающийся в своих силах?
— Я уверен, что ты найдешь время для занятий! А состязаться ты сможешь со многими — тебе это сейчас нужно. Пока ты занимался только со мной, а теперь ты знаешь все мои… — Уолли осекся.
И сказал Икондорина, что ему нечему его больше учить.
Молчание. Конечно, Ннанджи не знает пророчества о рыжеволосом брате Икондорины.
— Легкая победа! — Голос его был полон презрения к самому себе. В его глазах воинская доблесть была посрамлена. Он не выносил людей, фехтующих ниже своего ранга.
— Как только Шестые будут освобождены от их клятвы, я окажусь перед лицом тридцати девяти экзаменаторов. Ты растянешь войну на несколько недель для меня?
Требование было таким смешным, что Уолли захохотал, Ннанджи моментально обернулся к нему с улыбкой. Потом снова посмотрел в окно. Что-то еще гложет его?
— Шонсу!
— Да, Ннанджи.
Тишина.
Потом:
— Я не чувствую… Я хочу сказать…
— Ну так скажи.
Ннанджи набрал побольше воздуха и выпалил:
— Я знаю, что сбор может иметь только одного сеньора, брат, поэтому хочу пообещать тебе, что я не хочу.., я имею в виду… Дьявольщина!., имею в виду, что ты знаешь гораздо больше, чем я…
На Ннанджи это не походило.
— Что ты пытаешься сказать? — неожиданно сурово потребовал Уолли, ломая голову над этой загадкой.
Ннанджи повернулся, сильно покраснев:
— Я буду верен! Настоящий лидер сбора — ты! Сейчас мы формально равны…
Богиня! Уолли не подумал. Ннанджи стал Седьмым. Он больше не подопечный Уолли. Он тоже лорд-сеньор. Формально равны! А что же будет, если они поспорят?
— Я никогда не сомневался в твоей верности, Ннанджи.
Тот кивнул. Снова тишина.
— Что-то еще тебя беспокоит? — спросил Уолли.
— Я вот подумал, зачем боги вообще это устроили, брат? Двух лордов-сеньоров? Не думаешь ли… — Он сжал губы и стал выглядеть еще несчастнее.
— Что ты можешь сменить меня? Ннанджи снова кивнул:
— Ты позаботишься об этом, ладно?
— Верно, черт возьми!
— Отлично! — Былая улыбка снова вернулась на место. Разубежденный, Ннанджи усмехнулся и пошел к двери. По дороге ему попалось зеркало. Оно было очень маленьким, и ему пришлось глубоко заглянуть в него, вытянув шею, чтобы увидеть свой килт.
— Как я выгляжу в голубом, Шонсу?
— Очень глупо! Но содержание много важнее формы, ты делаешь работу Наиседьмейших. Ннанджи хмыкнул и сильно скосил глаза.
— А мою заколку заметил? — На нем был огромный кусок голубого стекла, почти такой же большой, как носил Уолли, один из тех, что сделал для него Бог.
— У тебя не осталось самоцвета? — с надеждой спросил он.
— Нет.
— Жаль. Я бы поберег его, пока он тебе не понадобится.., но и этот сгодится. Он похож на настоящий, правда?
Для слепых, может быть.
— Да, конечно. И он идет к твоим рыжим волосам. Заколка?
— Почему ты не носишь серебряную? — осторожно спросил Уолли.
Ннанджи бросил на него горький, странно смущенный взгляд.
— Голубой килт, по твоему мнению, уже достаточно плох, брат! Еще и грифон?
Правда — только этого не хватало.
— Кроме того, я обещал Арганари, что надену его, когда пойду на Вул. Я берегу его для этого.
Он улыбнулся немного увереннее, чем раньше, и исчез, не закрыв дверь.
А потом Икондорина сказал: «Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство».
Уолли медленно поднялся на ноги. Третий появился в дверях, неся небольшой столик в одной руке, размахивая кастрюлей в другой. Запах жареного мяса распространился по комнате.
Вул?
Формально равны?
«…Правление его было самым блестящим и мудрым».
Мудрее и блестящее сбора?
Невозможно!
Это было не просто невозможно — это было смертельно.
Его предали! Обманули!
Второй раз за день Уолли показал характер Шонсу.
С ревом, который был слышен в окно, он оттолкнул воина с едой и бросился вон, сопровождаемый своим телохранителем.
Глава 7
Храм должен быть наитишайшим и наиспокойнейшим местом. Этот не был. Небольшая армия рабов выносила стекла и камни. Грохот и скрежет от этих работ эхом разносился по зданию, долетая до основания статуи.
Блестящий мозаичный пол перед дарами был уже почти очищен. На его широком пространстве затерялась худенькая фигурка жреца седьмого ранга. Он пришел сюда для медитации и молитвы, но задержался дольше, чем рассчитывал. Никаких особенных мыслей в голове у него не было — только глубокая тишина и покой заполняли его, кажется, все больше и больше. Боли утихли. Возможно, скоро он получит ответ на свои молитвы, свое отпущение. Он остался здесь, чувствуя, что ему нечего больше делать, нечего желать, нечего ждать, — он сделал все. Шонсу стал предводителем сбора, и что бы теперь ни случилось, Хонакура больше не потребуется.
Неожиданно он заметил, что голоден, это показалось ему забавным. Но его старое, изношенное тело не могло подняться без чужой помощи, а рядом никого не было. Он сел на пятки, озираясь вокруг, искренне развлекаясь сознанием собственной беспомощности. Конечно, недолгий пост ему не повредит…
Две фигуры появились в дверном проеме. Одна принадлежала жрецу, другая
— огромному разъяренному воину. Жрец показывал в его сторону пальцем. На мгновение вид Богини перед ним закрыл голубой килт, на нем красовался белый грифон, любовно вышитый Джией.
Предисловий не было. Громоподобный голос сказал:
— Ты солгал мне!
Было очень трудно закинуть голову наверх, поэтому он так и остался сидеть, разглядывая вышивку Джии. Он ничего не ответил.
Еще громче:
— Ты солгал мне!
Это не было вопросом. Зачем же отвечать?
— Скажи, что случилось, милорд? Голубой килт шевельнулся. Молодой воин опустился на колени и скрестил громадные руки на необъятной груди. Хонакура не смотрел ему в глаза — только ждал, изучая ремни его перевязи.
— Ннанджи получил свой седьмой меч на лбу. — Голос был очень глубок, гораздо глубже, чем обычно.
Теперь Хонакура взглянул в эти яростные черные глаза и увидел, что за злобой прячутся боль и страдание.
— Ты в этом когда-нибудь сомневался?
— Этого не должно было случиться! По сутрам не видно, что он мог бы сделать это до окончания сбора.
Для Высочайшей нет ничего невозможного. Но лучше не говорить это ему сейчас. Лучше подождать. Шонсу был так возбужден, что не мог долго сдерживаться, и через минуту Хонакуре было рассказано и о шпионе, и о покушении на жизнь Шонсу, и о туманной сутре.
Растерянность этого необычного, мягкого, добродушного молодого человека вызывала жалость… У Хонакуры комок подкатил к горлу, такого он не чувствовал уже много лет. Неужели боги не могли оценить его до того, как все началось?
— Это чудо, что Ннанджи стал Седьмым?
— Да!
— И это чудо, что ты до сих пор живешь?
— Да!
— Я так и думал, — опустил голову Шонсу.
— Тебе не на что жаловаться, милорд. Теперь каждый из вас получил свое.
Страшные темные глаза, казалось, сверлят его насквозь. Если бы Хонакура боялся смерти, от такого взгляда у него должна была бы затрястись каждая жилка.
— Ты солгал мне.
Хонакура взглянул ему прямо в глаза:
— Да.
— Расскажи мне теперь все, святейший! Ради Богини, расскажи мне теперь!
— Как хочешь, друг. Но это не сделает тебя счастливее.
— Расскажи!
Мягким голосом возвестил Хонакура ему настоящее пророчество:
«Рыжеволосый брат Икондорины пришел к нему и сказал: „Брат, ты чудесно владеешь мечом, научи меня владеть им так же, и я смогу основать королевство“. И тот ответил ему: „С удовольствием“. Так Икондорина научил, а его брат выучился. А потом Икондорина сказал: „Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство“. И он сказал:
«Но, брат, это твоего королевства я домогаюсь, отдай мне его». Икондорина ответил на то, что не отдаст, и его брат сказал: «Я достойнее» , и убил его, и взял королевство».
Долгое время не было ничего слышно, кроме шуршания метел рабов, да еще, в дальнем углу нефа, звона стекла, когда они наполняли им свои тележки. Воин размышлял над историей рыжеволосого брата Икондорины, но Хонакура думал о расплате.
Он солгал — смертный грех для жреца. Целая жизнь служения и самоотречения была перечеркнута, разбита, как это храмовое окно. Расплата! Он так гордился своей жизнью. Поддавшись глупому тщеславию, он упомянул Шонсу о рыжеволосом брате Икондорины, и эта-то ошибка и привела его к необходимости лгать. Раньше, считая себя безгрешным, он надеялся, что Богиня наградит его, что смерть его будет победным маршем и Она прольет слезы благодарности, когда он предстанет перед Ней. Теперь ему оставалось только надеяться на Ее милосердие и на то, что Она вспомнит его заслуги, когда будет судить его, и позволит ему искупить этот грех в каком-нибудь низком существовании, и не сбросит его к демонам.
Он почувствовал, что плачет, плачет от жалости к себе и этому несчастному воину.
Этот самый воин снова заговорил:
— ..Почему ты не сказал этого раньше. Ты и вправду не доверял мне. — Он говорил отрывисто, четко проговаривая слова. — Что же теперь? Я должен ждать, когда он сделает это?
Хонакура снова вернулся мыслями к Шонсу. Внезапная надежда загорелась в старческих глазах. Он почувствовал намек на успокоение — что, если эта душа все-таки проклята? Может быть так, что его ввели в эту смертельную, разрушающую ложь.
— Не очередная ли это проверка богов, милорд — прошептал он.
Воин отпрянул, сев на пятки.
— Нет!
С минуту они смотрели друг на друга.
Наконец Хонакура сказал:
— Это возможно?
Великан потряс головой, словно хотел смыть следы страха с лица.
— Если боги не вмешаются — да! Он еще не Седьмой по фехтованию. Но любой поединок непредсказуем, святейший. Это не так редко случается — сильнейший побит слабейшим, — не так редко. Они могут не дать мне, почему бы и нет? Они пошлют чудо?
Хонакура взглянул из-за плеча воина на лик Богини. Его пробрал озноб. В храме ведь очень холодно. Как он раньше не замечал этого?
— Я не пророк, милорд. Я не знаю ответа. Но, может. Она хочет.., чтобы ты…
— Что я недостаточно убил для Ее нужд? Говори прямо! Новая проверка? Я могу быть мягкосердечен, тогда как Ннанджи — прирожденный убийца? Но если я вызову его сейчас… — Голос его задрожал, смертельный ужас пришел на смену тревоге в его глаза.
И он прошептал:
— Убью Ннанджи?
— Примут ли тебя воины после этого? Шонсу вздрогнул, как будто он уже чувствовал себя в аду, а сейчас обнаружил рядом Хонакуру.
— Да! — сказал он. — Я уже впал в безумие сегодня утром. Я сослал двоих в рабство. Они боятся меня теперь. Они уже представляют, что значат для них их клятвы. — Он горько рассмеялся. — Я знаю, что они не посмеют. Они будут послушны.
После нового долгого молчания он пробормотал:
— Но Джия… — И не продолжил.
— Я могу ужасно заблуждаться, милорд, — сказал Хонакура, — но он честный молодой человек. Он обожает тебя и восхищается тобой! Он помогал тебе во всем. Трудно представить, чтобы он мог навредить тебе.
— Он верит мне! — воскликнул великан.
— Ну и живи в его вере, милорд. Служите Богине, и Она увидит, что между вами все хорошо. Шонсу заскрипел зубами:
— Я не могу!
— Не можешь что?
— Не могу побить колдунов.
— Но ты говорил…
Шонсу посмотрел вниз на свои сжатые кулаки.
— Да. Все, что я говорил, правда. Я могу штурмовать города и захватывать башни, и прогнать оттуда колдунов, и вернуть воинов. Я уверен в этом, и Ннанджи согласен со мной, и сбор, возможно, тоже. Колдуны верят или скоро поверят.
— Я не понимаю.
Глубокий голос перешел в шепот, хотя рядом никого не было.
— Они уйдут, святейший! Если мы легко возьмем первую башню, они убегут, сдадут города и вернутся в свои холмы.
— И ты победишь! — изумился жрец. Шонсу покачал головой:
— Нет! Я не могу взять Вул. Зимой. Мы даже не знаем, где он. Первый Шонсу еще мог бы это сделать — неожиданной атакой. Теперь же у них было полгода на подготовку. Одну башню — да. Еще пятьдесят — да. Укрепленные города — нет! Многодневный марш от Реки? Нести катапульты в горы? Невозможно!
— Может, весной? — растерянно сказал Хонакура.
— Нет! Мы не можем ждать до весны; у нас нет денег. Сбор должен быть распущен! Таким образом, колдуны вернутся. Через пять лет или через десять… — Шепот стал совсем еле слышным. — Я не могу победить колдунов! Никто больше не знает об этом, святейший!
Хонакура пожал плечами, как бы подводя итог. Это делало бессмысленными все усилия. И это было непостижимо.
— И что ты собираешься делать?
— Я морочу голову, — вздохнул Шонсу.
— Как это, милорд?
— Морочу голову обеим сторонам. Совершенная растерянность.
— Но почему?
Пауза, а потом снова шепот:
— Чтобы устроить переговоры! Хонакура охнул:
— Ну конечно! Да! Да! Это должно объяснять значение твоих родительских меток — воин и колдун, милорд. Может быть, это и являлось Ее целью! Вот почему Она выбрала тебя! Ни один воин даже и не подумал бы об этом! Даже не стал бы слушать! А ты сможешь?
— Смогу что? — воскликнул великан. — Заставить воинов? Да! Они послушны, правильно. Колдуны… Не знаю! Но я поймал одного из их Седьмых. Возможно, он у них один из главных, ведь это он вызвал созыв сбора. Так что мне придется пообщаться с ним, пока я готовлю воинов к войне.
Жрец посмотрел на него долгим взглядом.
— Это святая задача, милорд, — положить конец вражде воинов с колдунами. Думаю, ты прав!
Тут он почувствовал горький взгляд Шонсу и остановился. Он что-то упустил из виду?
— Прав ли я? Я говорил Джие.., если я неправильно поведу себя со сбором, Богиня остановит меня. Я думаю, твоя история про Икондорину — это предупреждение, святейший! Она остановит меня.
— Как так, милорд?
— Я могу договориться с колдунами, — горько сказал Шонсу, — думаю, они выслушают здравые рассуждения. Но воины не знают ничего, кроме смелости в бою. С воинами нельзя договориться.
— Но ты можешь командовать ими, милорд, как ты сказал!
Он скрипнул зубами:
— Всеми, кроме одного — он не мой вассал. Мы равны. Оба лорды-сеньоры, теперь — оба Седьмые. Он даже уже не мой подопечный! Ты думаешь, что Ннанджи пойдет на переговоры?
Молчание.
— Ну, думаешь?
На этот раз жрец прошептал:
— Нет.
— И я тоже! Ты как-то сказал, что голова у него как кокосовый орех. У него будет выбор, не так ли? Я его брат, потому что мы принесли четвертую клятву. Но это всего лишь сутра. Он скажет, что колдуны — убийцы воинов и всегда будут ими. Он скажет, что переговоры предадут сбор и волю Богини, что это трусость и позор. Мы учили его, старик! Ты и я учили его хорошо — воля Богини превыше сутр! Твоя история дает ответ — убей его и возьми его королевство! Это совершенно укрепит его. Я так и слышу, как он говорит: «Я достойнее».
Шонсу поднялся на ноги.
— Может, так оно и есть. Может, Богиня думает так же. Она слишком быстро продвинула его!
Он ушел, меряя длинными шагами сияющее разноцветное пространство мозаики.
Хонакура остался где и был, вглядываясь в лик Высочайшей, окруженный теперь радужным нимбом слез.
Блестящий мозаичный пол перед дарами был уже почти очищен. На его широком пространстве затерялась худенькая фигурка жреца седьмого ранга. Он пришел сюда для медитации и молитвы, но задержался дольше, чем рассчитывал. Никаких особенных мыслей в голове у него не было — только глубокая тишина и покой заполняли его, кажется, все больше и больше. Боли утихли. Возможно, скоро он получит ответ на свои молитвы, свое отпущение. Он остался здесь, чувствуя, что ему нечего больше делать, нечего желать, нечего ждать, — он сделал все. Шонсу стал предводителем сбора, и что бы теперь ни случилось, Хонакура больше не потребуется.
Неожиданно он заметил, что голоден, это показалось ему забавным. Но его старое, изношенное тело не могло подняться без чужой помощи, а рядом никого не было. Он сел на пятки, озираясь вокруг, искренне развлекаясь сознанием собственной беспомощности. Конечно, недолгий пост ему не повредит…
Две фигуры появились в дверном проеме. Одна принадлежала жрецу, другая
— огромному разъяренному воину. Жрец показывал в его сторону пальцем. На мгновение вид Богини перед ним закрыл голубой килт, на нем красовался белый грифон, любовно вышитый Джией.
Предисловий не было. Громоподобный голос сказал:
— Ты солгал мне!
Было очень трудно закинуть голову наверх, поэтому он так и остался сидеть, разглядывая вышивку Джии. Он ничего не ответил.
Еще громче:
— Ты солгал мне!
Это не было вопросом. Зачем же отвечать?
— Скажи, что случилось, милорд? Голубой килт шевельнулся. Молодой воин опустился на колени и скрестил громадные руки на необъятной груди. Хонакура не смотрел ему в глаза — только ждал, изучая ремни его перевязи.
— Ннанджи получил свой седьмой меч на лбу. — Голос был очень глубок, гораздо глубже, чем обычно.
Теперь Хонакура взглянул в эти яростные черные глаза и увидел, что за злобой прячутся боль и страдание.
— Ты в этом когда-нибудь сомневался?
— Этого не должно было случиться! По сутрам не видно, что он мог бы сделать это до окончания сбора.
Для Высочайшей нет ничего невозможного. Но лучше не говорить это ему сейчас. Лучше подождать. Шонсу был так возбужден, что не мог долго сдерживаться, и через минуту Хонакуре было рассказано и о шпионе, и о покушении на жизнь Шонсу, и о туманной сутре.
Растерянность этого необычного, мягкого, добродушного молодого человека вызывала жалость… У Хонакуры комок подкатил к горлу, такого он не чувствовал уже много лет. Неужели боги не могли оценить его до того, как все началось?
— Это чудо, что Ннанджи стал Седьмым?
— Да!
— И это чудо, что ты до сих пор живешь?
— Да!
— Я так и думал, — опустил голову Шонсу.
— Тебе не на что жаловаться, милорд. Теперь каждый из вас получил свое.
Страшные темные глаза, казалось, сверлят его насквозь. Если бы Хонакура боялся смерти, от такого взгляда у него должна была бы затрястись каждая жилка.
— Ты солгал мне.
Хонакура взглянул ему прямо в глаза:
— Да.
— Расскажи мне теперь все, святейший! Ради Богини, расскажи мне теперь!
— Как хочешь, друг. Но это не сделает тебя счастливее.
— Расскажи!
Мягким голосом возвестил Хонакура ему настоящее пророчество:
«Рыжеволосый брат Икондорины пришел к нему и сказал: „Брат, ты чудесно владеешь мечом, научи меня владеть им так же, и я смогу основать королевство“. И тот ответил ему: „С удовольствием“. Так Икондорина научил, а его брат выучился. А потом Икондорина сказал: „Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство“. И он сказал:
«Но, брат, это твоего королевства я домогаюсь, отдай мне его». Икондорина ответил на то, что не отдаст, и его брат сказал: «Я достойнее» , и убил его, и взял королевство».
Долгое время не было ничего слышно, кроме шуршания метел рабов, да еще, в дальнем углу нефа, звона стекла, когда они наполняли им свои тележки. Воин размышлял над историей рыжеволосого брата Икондорины, но Хонакура думал о расплате.
Он солгал — смертный грех для жреца. Целая жизнь служения и самоотречения была перечеркнута, разбита, как это храмовое окно. Расплата! Он так гордился своей жизнью. Поддавшись глупому тщеславию, он упомянул Шонсу о рыжеволосом брате Икондорины, и эта-то ошибка и привела его к необходимости лгать. Раньше, считая себя безгрешным, он надеялся, что Богиня наградит его, что смерть его будет победным маршем и Она прольет слезы благодарности, когда он предстанет перед Ней. Теперь ему оставалось только надеяться на Ее милосердие и на то, что Она вспомнит его заслуги, когда будет судить его, и позволит ему искупить этот грех в каком-нибудь низком существовании, и не сбросит его к демонам.
Он почувствовал, что плачет, плачет от жалости к себе и этому несчастному воину.
Этот самый воин снова заговорил:
— ..Почему ты не сказал этого раньше. Ты и вправду не доверял мне. — Он говорил отрывисто, четко проговаривая слова. — Что же теперь? Я должен ждать, когда он сделает это?
Хонакура снова вернулся мыслями к Шонсу. Внезапная надежда загорелась в старческих глазах. Он почувствовал намек на успокоение — что, если эта душа все-таки проклята? Может быть так, что его ввели в эту смертельную, разрушающую ложь.
— Не очередная ли это проверка богов, милорд — прошептал он.
Воин отпрянул, сев на пятки.
— Нет!
С минуту они смотрели друг на друга.
Наконец Хонакура сказал:
— Это возможно?
Великан потряс головой, словно хотел смыть следы страха с лица.
— Если боги не вмешаются — да! Он еще не Седьмой по фехтованию. Но любой поединок непредсказуем, святейший. Это не так редко случается — сильнейший побит слабейшим, — не так редко. Они могут не дать мне, почему бы и нет? Они пошлют чудо?
Хонакура взглянул из-за плеча воина на лик Богини. Его пробрал озноб. В храме ведь очень холодно. Как он раньше не замечал этого?
— Я не пророк, милорд. Я не знаю ответа. Но, может. Она хочет.., чтобы ты…
— Что я недостаточно убил для Ее нужд? Говори прямо! Новая проверка? Я могу быть мягкосердечен, тогда как Ннанджи — прирожденный убийца? Но если я вызову его сейчас… — Голос его задрожал, смертельный ужас пришел на смену тревоге в его глаза.
И он прошептал:
— Убью Ннанджи?
— Примут ли тебя воины после этого? Шонсу вздрогнул, как будто он уже чувствовал себя в аду, а сейчас обнаружил рядом Хонакуру.
— Да! — сказал он. — Я уже впал в безумие сегодня утром. Я сослал двоих в рабство. Они боятся меня теперь. Они уже представляют, что значат для них их клятвы. — Он горько рассмеялся. — Я знаю, что они не посмеют. Они будут послушны.
После нового долгого молчания он пробормотал:
— Но Джия… — И не продолжил.
— Я могу ужасно заблуждаться, милорд, — сказал Хонакура, — но он честный молодой человек. Он обожает тебя и восхищается тобой! Он помогал тебе во всем. Трудно представить, чтобы он мог навредить тебе.
— Он верит мне! — воскликнул великан.
— Ну и живи в его вере, милорд. Служите Богине, и Она увидит, что между вами все хорошо. Шонсу заскрипел зубами:
— Я не могу!
— Не можешь что?
— Не могу побить колдунов.
— Но ты говорил…
Шонсу посмотрел вниз на свои сжатые кулаки.
— Да. Все, что я говорил, правда. Я могу штурмовать города и захватывать башни, и прогнать оттуда колдунов, и вернуть воинов. Я уверен в этом, и Ннанджи согласен со мной, и сбор, возможно, тоже. Колдуны верят или скоро поверят.
— Я не понимаю.
Глубокий голос перешел в шепот, хотя рядом никого не было.
— Они уйдут, святейший! Если мы легко возьмем первую башню, они убегут, сдадут города и вернутся в свои холмы.
— И ты победишь! — изумился жрец. Шонсу покачал головой:
— Нет! Я не могу взять Вул. Зимой. Мы даже не знаем, где он. Первый Шонсу еще мог бы это сделать — неожиданной атакой. Теперь же у них было полгода на подготовку. Одну башню — да. Еще пятьдесят — да. Укрепленные города — нет! Многодневный марш от Реки? Нести катапульты в горы? Невозможно!
— Может, весной? — растерянно сказал Хонакура.
— Нет! Мы не можем ждать до весны; у нас нет денег. Сбор должен быть распущен! Таким образом, колдуны вернутся. Через пять лет или через десять… — Шепот стал совсем еле слышным. — Я не могу победить колдунов! Никто больше не знает об этом, святейший!
Хонакура пожал плечами, как бы подводя итог. Это делало бессмысленными все усилия. И это было непостижимо.
— И что ты собираешься делать?
— Я морочу голову, — вздохнул Шонсу.
— Как это, милорд?
— Морочу голову обеим сторонам. Совершенная растерянность.
— Но почему?
Пауза, а потом снова шепот:
— Чтобы устроить переговоры! Хонакура охнул:
— Ну конечно! Да! Да! Это должно объяснять значение твоих родительских меток — воин и колдун, милорд. Может быть, это и являлось Ее целью! Вот почему Она выбрала тебя! Ни один воин даже и не подумал бы об этом! Даже не стал бы слушать! А ты сможешь?
— Смогу что? — воскликнул великан. — Заставить воинов? Да! Они послушны, правильно. Колдуны… Не знаю! Но я поймал одного из их Седьмых. Возможно, он у них один из главных, ведь это он вызвал созыв сбора. Так что мне придется пообщаться с ним, пока я готовлю воинов к войне.
Жрец посмотрел на него долгим взглядом.
— Это святая задача, милорд, — положить конец вражде воинов с колдунами. Думаю, ты прав!
Тут он почувствовал горький взгляд Шонсу и остановился. Он что-то упустил из виду?
— Прав ли я? Я говорил Джие.., если я неправильно поведу себя со сбором, Богиня остановит меня. Я думаю, твоя история про Икондорину — это предупреждение, святейший! Она остановит меня.
— Как так, милорд?
— Я могу договориться с колдунами, — горько сказал Шонсу, — думаю, они выслушают здравые рассуждения. Но воины не знают ничего, кроме смелости в бою. С воинами нельзя договориться.
— Но ты можешь командовать ими, милорд, как ты сказал!
Он скрипнул зубами:
— Всеми, кроме одного — он не мой вассал. Мы равны. Оба лорды-сеньоры, теперь — оба Седьмые. Он даже уже не мой подопечный! Ты думаешь, что Ннанджи пойдет на переговоры?
Молчание.
— Ну, думаешь?
На этот раз жрец прошептал:
— Нет.
— И я тоже! Ты как-то сказал, что голова у него как кокосовый орех. У него будет выбор, не так ли? Я его брат, потому что мы принесли четвертую клятву. Но это всего лишь сутра. Он скажет, что колдуны — убийцы воинов и всегда будут ими. Он скажет, что переговоры предадут сбор и волю Богини, что это трусость и позор. Мы учили его, старик! Ты и я учили его хорошо — воля Богини превыше сутр! Твоя история дает ответ — убей его и возьми его королевство! Это совершенно укрепит его. Я так и слышу, как он говорит: «Я достойнее».
Шонсу поднялся на ноги.
— Может, так оно и есть. Может, Богиня думает так же. Она слишком быстро продвинула его!
Он ушел, меряя длинными шагами сияющее разноцветное пространство мозаики.
Хонакура остался где и был, вглядываясь в лик Высочайшей, окруженный теперь радужным нимбом слез.
КНИГА ПЯТАЯ. КАК ВОИН ВЕРНУЛ МЕЧ
Глава 1
Была уже середина следующего утра, когда Уолли мрачно вскарабкался по веревочному трапу на палубу «Сапфира». Неподвижный, со спущенными парусами, маленький голубой корабль стоял на якоре среди залитой солнцем воды, как островок благоразумия посреди безумства сбора. Он все же вернулся, поскольку у него было здесь дело, которое он вряд ли мог кому-либо поручить, — Ротанкси. И сверкающих волн, и кружащих белых птиц этим утром не хватало, чтобы развеять его раздраженное, мрачное настроение.
Как только он ступил на борт, Джия вышла к нему навстречу. Он сжал ее руки в своих и отшатнулся, увидев ее запудренное бледное лицо. — Что случилось? — спросил он. Она потупила глаза:
— Это недоразумение.
— Кто это сделал? — заорал он. Волны гнева заклокотали в его глотке. Если это снова какой-нибудь воин, тогда — не миновать потоков крови…
— Ты, — сказала она тихо.
Он изумленно уставился на нее, неожиданно осознав, что на палубе полно других людей, в основном притворяющихся занятыми, но все они — от карапузов до старой Лины — без сомнения, смотрели и слушали.
— Когда ты судил двух воинов, хозяин. Я пыталась защищать их. И не слишком удачно для меня.
Он ударил ее? Его мысли вернулись в красный туман, заволокший его вчера в ложе… Да, возможно, он оказался на это способен.
— Моя любовь! — воскликнул он. — О Джия! — Он обхватил ее руками и поцеловал.
И снова отпрянул, озадаченный. Да, конечно, его язык был на вкус как заношенная меховая стелька, и в Мире еще не изобрели зубную пасту. Он не был пьян прошлой ночью, однако принял изрядное количество местного отвратительного вина в протухших мехах, чтобы обеспечить себе многопудовое похмелье. Без сомнения, в это утро он был любовником с особым привкусом. Но даже с учетом этого в поцелуе многого недоставало. И она называла его «хозяин».
— Я потерял голову, Джия. Я даже не помню, что творил.
Она молчала, не поднимая головы, но он ждал, и неожиданно она заговорила:
— Я знаю, хозяин.
— Ты простишь меня?
Теперь она смотрела на него, изучая с подозрением.
— Ты хочешь заслужить мое прощение?
— Как? Только скажи мне, как?!
— Спустимся в каюту, и я тебе покажу, как. Он снова сжал ее в объятиях.
— Только не сейчас, любовь моя! Я почти не спал ночью, и у меня есть одно дело.
Что-то осталось недосказанным. Он буквально спал на ногах. Он проводил Доа до ее дома незадолго перед восходом — и дверь была захлопнута перед его носом. Он вернулся обратно в ложу и обнаружил, что она по-прежнему кипит, как сумасшедший дом. Адъютант Линумино наверняка не добрался до кровати этой ночью, организуя размещение по баракам и в семейные квартиры, и снабжение провиантом, и выдачу мобилизационных предписаний — и все это одновременно. Крики и грохот марширующих сапог не смолкали ни на минуту, тут и там разгорались конфликты, отголоски которых доходили до самого сеньора. Седьмые были в прекрасной форме и полны энтузиазма, но Уолли возложил на них слишком много, чтобы это можно было сделать быстро. Мысль о постели, в которой бы его ждала Джия, была райским видением, но этой мысли он должен был сопротивляться. Или это отговорки виноватого? Она закусила губу:
— Два человека, которых ты продал, хозяин…
Так она хотела своим предложением подкупить его?
— Выбрось это из головы, Джия! Как я веду сбор — не твоя забота!
— Да, хозяин.
— И не называй меня так!
— Да, хозяин. Женщина!
Она повернулась, чтобы уйти. Он грубо схватил ее за плечо и развернул лицом к себе.
— Отношения между воинами и городом из рук вон плохие! — резко бросил он. — Важно то, что я успокоил старейшин. Теперь ты понимаешь?
Она без слов кивнула.
(Лжец! — сказала его совесть. — Что бы ни делал Шонсу, когда он был кастеляном, он терроризировал старейшин. Они унижали его этой ночью.) — Я должен был пойти на этот бал! (Вздор! Они предпочли бы, чтобы ты не показывал носа и послал Ннанджи вместо себя.) — И они были бы глубоко оскорблены, если бы я взял рабыню в сопровождающие.
(Ты подразумеваешь, что воины смеялись бы над тобой.) — И если я выбрал Леди Доа как партнершу в танце, то во всяком случае это не твое дело!
— Конечно, нет, хозяин.
Она снова повернулась. На сей раз он сгреб ее за плечи и встряхнул.
— У тебя нет повода ревновать к Леди Доа!
— Ревновать! — Невероятно, но теперь начала кричать Джия. — Рабыня? Ревнивая? Что может заставить рабыню ревновать?
— В данном случае ничего! Мне нужна была пара для танца…
— Ты думаешь, меня очень волнует, кого ты выбрал для этого дурацкого танца?
— И ничего более!
— Ты думаешь, меня волнует это, или?.. Спи с кем хочешь, хозяин. У рабов не просят прощения.
Уолли был поражен. Никогда раньше она не повышала голос так, как сейчас, ни на него, ни на кого другого. Он отпустил ее.
— Так что же тебя волнует?
— Ты! — пронзительно закричала она, топнув ногой. — Что ты делаешь с собой?!
Он был воином седьмого ранга. Он был старшим сеньором сбора, самым могущественным человеком в Мире. Он запнулся и тоже заорал:
— Укороти язык, женщина! Не забывай, ты и в самом деле только рабыня!
— И я была счастлива как рабыня! Я делала то, что приказывала мне моя хозяйка, со многими мужчинами. И очень немногие смели меня ударить!
Он взял себя в руки и понизил голос:
— Я же сказал, что приношу извинения. Я этого больше не повторю.
— Может быть, ты и должен это повторить! Чтобы я не забывала, что я только рабыня.
Никогда она себя так не вела! В какой-то момент маниакальный дух Шонсу почти прорвался наружу. Теперь Уолли укротил его, переведя дыхание и разжав кулаки. Он оглянулся вокруг, увидев множество испуганных глаз, которые поспешно были отведены. Ротанкси, которого он пришел уговаривать и вербовать, сидел на крыше кормового навеса, невозмутимо слушая вместе с другими эту бессмысленную перебранку.
— Ты говорил, что ты этого хочешь! — кричала она. — Чтобы я была настоящей женщиной. Теперь я снова рабыня…
— Да! — зарычал он, заставив ее замолчать. — Ступай в каюту! — Он развернулся и направился к колдуну, пройдя мимо сердитого, цинично усмехающегося Томияно и игнорируя его. Подойдя, он формально поприветствовал Ротанкси.
Колдун поднялся и ответил, потом опять сел. Уолли расположился около него.
— И как поживают ваши катапульты в такой прекрасный день? — осведомился Ротанкси с кислой вежливостью.
Уолли горько рассмеялся:
— Лорд Зоарийи надзирает за строительством катапульт. Я решил, что он практичнее других.
— Возможно, — прокомментировал Ротанкси, показывая, что он знает Седьмых.
Как только он ступил на борт, Джия вышла к нему навстречу. Он сжал ее руки в своих и отшатнулся, увидев ее запудренное бледное лицо. — Что случилось? — спросил он. Она потупила глаза:
— Это недоразумение.
— Кто это сделал? — заорал он. Волны гнева заклокотали в его глотке. Если это снова какой-нибудь воин, тогда — не миновать потоков крови…
— Ты, — сказала она тихо.
Он изумленно уставился на нее, неожиданно осознав, что на палубе полно других людей, в основном притворяющихся занятыми, но все они — от карапузов до старой Лины — без сомнения, смотрели и слушали.
— Когда ты судил двух воинов, хозяин. Я пыталась защищать их. И не слишком удачно для меня.
Он ударил ее? Его мысли вернулись в красный туман, заволокший его вчера в ложе… Да, возможно, он оказался на это способен.
— Моя любовь! — воскликнул он. — О Джия! — Он обхватил ее руками и поцеловал.
И снова отпрянул, озадаченный. Да, конечно, его язык был на вкус как заношенная меховая стелька, и в Мире еще не изобрели зубную пасту. Он не был пьян прошлой ночью, однако принял изрядное количество местного отвратительного вина в протухших мехах, чтобы обеспечить себе многопудовое похмелье. Без сомнения, в это утро он был любовником с особым привкусом. Но даже с учетом этого в поцелуе многого недоставало. И она называла его «хозяин».
— Я потерял голову, Джия. Я даже не помню, что творил.
Она молчала, не поднимая головы, но он ждал, и неожиданно она заговорила:
— Я знаю, хозяин.
— Ты простишь меня?
Теперь она смотрела на него, изучая с подозрением.
— Ты хочешь заслужить мое прощение?
— Как? Только скажи мне, как?!
— Спустимся в каюту, и я тебе покажу, как. Он снова сжал ее в объятиях.
— Только не сейчас, любовь моя! Я почти не спал ночью, и у меня есть одно дело.
Что-то осталось недосказанным. Он буквально спал на ногах. Он проводил Доа до ее дома незадолго перед восходом — и дверь была захлопнута перед его носом. Он вернулся обратно в ложу и обнаружил, что она по-прежнему кипит, как сумасшедший дом. Адъютант Линумино наверняка не добрался до кровати этой ночью, организуя размещение по баракам и в семейные квартиры, и снабжение провиантом, и выдачу мобилизационных предписаний — и все это одновременно. Крики и грохот марширующих сапог не смолкали ни на минуту, тут и там разгорались конфликты, отголоски которых доходили до самого сеньора. Седьмые были в прекрасной форме и полны энтузиазма, но Уолли возложил на них слишком много, чтобы это можно было сделать быстро. Мысль о постели, в которой бы его ждала Джия, была райским видением, но этой мысли он должен был сопротивляться. Или это отговорки виноватого? Она закусила губу:
— Два человека, которых ты продал, хозяин…
Так она хотела своим предложением подкупить его?
— Выбрось это из головы, Джия! Как я веду сбор — не твоя забота!
— Да, хозяин.
— И не называй меня так!
— Да, хозяин. Женщина!
Она повернулась, чтобы уйти. Он грубо схватил ее за плечо и развернул лицом к себе.
— Отношения между воинами и городом из рук вон плохие! — резко бросил он. — Важно то, что я успокоил старейшин. Теперь ты понимаешь?
Она без слов кивнула.
(Лжец! — сказала его совесть. — Что бы ни делал Шонсу, когда он был кастеляном, он терроризировал старейшин. Они унижали его этой ночью.) — Я должен был пойти на этот бал! (Вздор! Они предпочли бы, чтобы ты не показывал носа и послал Ннанджи вместо себя.) — И они были бы глубоко оскорблены, если бы я взял рабыню в сопровождающие.
(Ты подразумеваешь, что воины смеялись бы над тобой.) — И если я выбрал Леди Доа как партнершу в танце, то во всяком случае это не твое дело!
— Конечно, нет, хозяин.
Она снова повернулась. На сей раз он сгреб ее за плечи и встряхнул.
— У тебя нет повода ревновать к Леди Доа!
— Ревновать! — Невероятно, но теперь начала кричать Джия. — Рабыня? Ревнивая? Что может заставить рабыню ревновать?
— В данном случае ничего! Мне нужна была пара для танца…
— Ты думаешь, меня очень волнует, кого ты выбрал для этого дурацкого танца?
— И ничего более!
— Ты думаешь, меня волнует это, или?.. Спи с кем хочешь, хозяин. У рабов не просят прощения.
Уолли был поражен. Никогда раньше она не повышала голос так, как сейчас, ни на него, ни на кого другого. Он отпустил ее.
— Так что же тебя волнует?
— Ты! — пронзительно закричала она, топнув ногой. — Что ты делаешь с собой?!
Он был воином седьмого ранга. Он был старшим сеньором сбора, самым могущественным человеком в Мире. Он запнулся и тоже заорал:
— Укороти язык, женщина! Не забывай, ты и в самом деле только рабыня!
— И я была счастлива как рабыня! Я делала то, что приказывала мне моя хозяйка, со многими мужчинами. И очень немногие смели меня ударить!
Он взял себя в руки и понизил голос:
— Я же сказал, что приношу извинения. Я этого больше не повторю.
— Может быть, ты и должен это повторить! Чтобы я не забывала, что я только рабыня.
Никогда она себя так не вела! В какой-то момент маниакальный дух Шонсу почти прорвался наружу. Теперь Уолли укротил его, переведя дыхание и разжав кулаки. Он оглянулся вокруг, увидев множество испуганных глаз, которые поспешно были отведены. Ротанкси, которого он пришел уговаривать и вербовать, сидел на крыше кормового навеса, невозмутимо слушая вместе с другими эту бессмысленную перебранку.
— Ты говорил, что ты этого хочешь! — кричала она. — Чтобы я была настоящей женщиной. Теперь я снова рабыня…
— Да! — зарычал он, заставив ее замолчать. — Ступай в каюту! — Он развернулся и направился к колдуну, пройдя мимо сердитого, цинично усмехающегося Томияно и игнорируя его. Подойдя, он формально поприветствовал Ротанкси.
Колдун поднялся и ответил, потом опять сел. Уолли расположился около него.
— И как поживают ваши катапульты в такой прекрасный день? — осведомился Ротанкси с кислой вежливостью.
Уолли горько рассмеялся:
— Лорд Зоарийи надзирает за строительством катапульт. Я решил, что он практичнее других.
— Возможно, — прокомментировал Ротанкси, показывая, что он знает Седьмых.