Дягилев Владимир. Вечное дерево

   Куницын захохотал, будто чему-то обрадовался. Усы задрожали. Степан Степанович заметил, что они вновь лихо закручены и торчат острыми концами вперед.
   - Хохочешь, а что ты хочешь? - спросил он резко.
   Куницын вытянул руки по швам, поклонился насмешливо, бочком.
   - Парламентер. Имею особое поручение.
   - Слушаю.
   - Приехали товарищи из радиокомитета.
   - Какое отношение ты имеешь к раднокомитету?
   - Я-то никакого. Они тебя спрашивают.
   - При чем тут ты?
   Куницын взъерошил усы, помедлил.
   - Песляк узнал, что имею честь .с тобой... - он снова перешел на насмешливый тон:-Вы, говорит, знаете лично Степана Степановича Стрелкова...
   - Мне не до шуток,-оборвал его Степан Степанович.
   - Они ж специально приехали.
   - Ненужная рекламка. Я уже говорил Песляку. Слава, да еще такая, незаслуженная, мне не нужна.
   - Но против заслуженной ты не возражаешь? - оживился Куницын.
   - Никакой не надо.
   - Тогда какой же смысл?
   - Смысл? Работать. Видеть дело своих рук.
   - Но труд и слава... Разве одно исключает другое?
   Мостовой кран возвращался в цех, шипение нарастало. Где-то пронзительно запело сверло. Степан Степанавич повысил голос до крика:
   - Не за славой сюда пришел, понятно?.. И привет товарищам из радиокомитета.-Он повернулся и хотел уйти.
   Куницын придержал его за локоть.
   - Скользишь на одно крыло.
   Степан Степанович одернул промасленную гимнастерку с поблекшими пуговицами, заговорил сам, не дожидаясь вопросов:
   - Ты на фронт зачем шел?
   Куницын не ответил. Вопрос был неожиданным. Степан Степанович поспешил объяснить:
   - А некоторые за орденами, за славой шли...
   Степан Степанович заметил, что Куницын как-то сник, не перебивает его и в глаза не смотрит.
   - Конечно, пока что туго, - признался Степан Степанович. - Все не могу войти в норму, в человеческую имею в виду... Касательно отношений с людьми. Вот хотел отдельный наряд взять по справедливости, чтоб общий заработок не снижать... А они... молодежь... - он не закончил мысли. - А я отстал. Вот ты знаешь, что такое слесарь современного аппаратного производства? ..
   То-то... А туда же: "Скользишь на одно крыло..." Думаешь, как раньше-молотком да зубилом!.. Теперь слесарь сверлит, зенькует, нарезает резьбы, штампует на прессе н даже шлифует. Теперь все заготовки поступают из штамповочного и механического цехов... Вот сейчас мне нужно пластинку в трех местах просверлить. Если одолею-вот мне и радость. Я ее-эту радость-в ру-.
   ках подержу. А слава что? Ее за хвост не ухватишь...
   Он подождал, не скажет ли чего Куницын, потом пожал ему руку и торопливо направился в свой цех, к своему станку. У самого цеха Степан Степанович обернулся.
   Куницын все еще стоял под проплывающим над ним краном и о чем-то серьезно думал.
   * * *
   Куницын тяжело переживал конфликт с Песляком. Он хорошо понимал: нельзя служить под началом человека, с чьим мнением не соглашаешься. Тем более что и служить он не собирался, чувствуя себя гостем на заводе. Все искал повод уйти. Но уйти надо было тихо, спокойно, незаметно, а тут эта стычка с Песляком. Куницын не знал, как быть. И вдруг подвернулся Стрелков.
   О его персоне произошел случайный разговор с Песляком, и это сыграло положительную роль.
   - Вы знаете Стрелкова? Тогда зайдите.
   Песляк долго выспрашивал Куницына о Стрелкове, интересовался подробностями и мелочами вроде: курит ли? пьет ли? играет ли в карты? По тону разговора Куницын понял: Песляк недоволен Степаном Степановичем.
   - Зря он это. Не в наши годы к станку вставать, - заметил Куницын.
   - Тут не то, - возразил Песляк. - Конечно, я не призываю полковников в отставке к станку. Но если человек сам захотел - криминала нет. Напротив, в этом я лично вижу хорошее. Человек пронес любовь к рабочей профессии через всю жизнь. Вот это пример для молодежи. Его разумно использовать надо. А он? - Песляк вдруг покраснел, вспомнив об ошибке газеты, о протесте Стрелкова, об угрозе его пойти в райком. -Были и у нас накладки. Ну так... это поправить можно. А он категорически возражает. И вникнуть не желает. И слушать не хочет... Вы бы поговорили с ним по-товарищески.
   Это было нетрудно, и Куницын согласился. В парткоме появились товарищи из радиокомитета, и Куницын воспользовался этой возможностью, вызвался сходить за старым товарищем. Он почти был уверен в успехе своего похода.
   Отказ Стрелкова ошеломил Куницына. Не неудача переговоров больше всего поразила его, и даже не новый возможный неприятный разговор с Песляком, а тот поворот, то неожиданное открытие, которое сделал он в Стрелкове.
   Оказывается, тот не желает славы, а просто стремится поработать в свое удовольствие, для души.
   "А я вот не могу так. И дело мое-то, чем я сейчас занимаюсь, - не по мне".
   Желание Стрелкова было естественным и здоровым.
   Стрелков не хотел стариться, хотел жить. "Не старость старит, а безделье". Куницын где-то читал, что нарушение "динамического стереотипа", то есть привычного ритма жизни, распорядка дня, возможности трудиться, это нарушение, особенно в пожилом возрасте, вызывает тяжелые психические последствия. Он сам испытал это на себе. Что уж говорить, от скуки не помолодеешь...
   Но работа для души сейчас для Куницына была несбыточной мечтой. Именно теперь он почувствовал это остро и больно, как приступ стенокардии.
   "Не туда сунулся. Поспешил. Устроился на спор под горячую руку. И сейчас уже не изменишь. Товарищи засмеют..."
   А ведь было все по-другому, вот так же, как у Стрелкова. Работа-радость, служба-счастье. Он помнит как светлый праздник, как чудесную книгу время своей молодости. Детский дом. Комсомол. Училище. Первые годы службы в армии. Звонкие шаги во главе своей роты по утреннему холодку в часы развода на занятия. Помнит состояние торжественности, точно каждый день в ту пору был праздником. И тогда он действительно жил ради любимого дела в свое удовольствие, но удовольствие это приносило пользу людям, сливалось с такой же радостью товарищей.
   Это было, было, было, но прошло, пронеслось стороной - не догонишь. Оно почти забылось, как забывается здоровая жизнь, когда ты болен и болезнь не дает покоя.
   Куницын сглупил, уйдя в отставку, и как будто стал ограниченно годным. Именно ограниченным почувствовал он себя сейчас, вспомнив прошлое, светлое, незабываемое. И горько сделалось оттого, что ничего не вернуть и не исправить.
   Он представил физиономию Песляка, когда тот услышит его доклад о безуспешном походе к Стрелкову.
   - И пусть, - произнес он громко и направился было к выходу.
   Но тут боязнь за себя, за свой авторитет все-таки переборола, он замедлил шаг.
   "Нет, нет, - рассудил Куницын. - Надо что-то придумать. Новая стычка с Песляком мне вовсе ни к чему...
   А может, я ошибаюсь относительно Стрелкова? В самом деле, не ради же этих пластинок с тремя дырками пошел он к станку. Какое в этом счастье? По его виду что-то не видно, чтобы он был счастлив... Спрошу-ка я других.
   У его товарищей по работе. Уж они-то не покривят дуч шой".
   Как раз навстречу Куницыну шли Пепелов и Клепко, о чем-то оживленно споря. Куницын знал их, встречал не один раз в парткоме.
   Он поздоровался, придержал рабочих за плечи.
   - Тут один легендарный вопросик... Между нами, конечно.
   Рабочие стояли с недовольными лицами. Разговор был некстати, но Куницын являлся для них начальником, и они вынуждены были слушать его.
   - Я насчет своего однополчанина, полковника Стрелкова. Как он тут?
   - Работает,-сказал Пепелов.
   - Дает дрозда, - буркнул Клепке, обиженный на Степана Степановича за то, что тот никак не хочет сближаться, признать в нем своего, тоже офицера. Степану Степановичу просто не до Клепко было все это время.
   А Клепко понимал это как нежелание познакомиться поближе и обижался на Стрелкова.
   - А что именно? - осведомился Кукицын. - Что значит "дает дрозда"?
   - А как же... Сам еще не будь здоров... а бригаду взял. В начальство потянуло...
   - Это ты брось, - оборвал Пепелов. - Сам попробуй. Я в любое время готов поменяться...
   Куницын уходил из цеха с облегченной душой.
   "Вот и рабочие говорят тоже неопределенно. Бригаду молодежи, оказывается, взял. Зачем бы? .."
   У самого заводоуправления он остановился. "Ну, что ж, скажу, пусть товарищи из радиокомитета повременят малость, тем более что он в новой должности, еще не освоился..."
   * * *
   Степан Степанович пришел на завод пораньше, за час до начала работы. Других дел все равно не было, в пустой квартире одному быть не хотелось, а работа тянула, мысли о ней не давали покоя. "Шашлычок" начал получаться, пластинки нанизывались на сверло, точно как у Сени Огаркова, только медленно и не так ловко. (Эту операцию Сеня называл "на прокол", а Степан Степанович по-своему-"шашлычком".) Вчера он специально остался после смены, подсчитал выработку.
   У Сени было на пятьдесят шесть пластинок больше, чем у него. Нужно было догнать Сеню или хотя бы сократить этот разрыв.
   В цехе было пусто и тихо. Станки стояли безмолвные и неподвижные, отдыхали. Краны не двигались. Горело несколько лампочек под потолком, и тусклый ночной свет слабо освещал цех. Станки были похожи один на другой.
   "Сейчас я вам устрою подъемчик", - мысленно произнес Степан Степанович, ощущая радость и силу от этой предстоящей приятной работы.
   И как только звучно запело сверло, а в руке очутилась еще холодная пластинка металла,- он тотчас забыл обо всем на свете, кроме своей работы.
   И потому что он забылся и не старался кого-то догнать, не боялся промашки, дело шло споро и ловко.
   Пластинки, позванивая, падали в железную коробку, как монеты в копилку.
   Час пролетел незаметно. Степан Степанович понял, что пришла смена, послышались голоса вокруг, и сразу появились девушки и Сеня Огарков.
   - Это что же получается?-спросил Сеня и поднял недоуменно свои знаменитые брови.
   - Да так вот... захотелось... Все равно не спится, - выключив станок, начал объяснять Степан Степанович.
   - Ой, хитрый наш бригадир!-воскликнула Галка.
   - А вообще-то это нехорошо, - сказал Сеня Огарков.
   - Почему?
   - В перерыве разъясню.
   Вдруг что-то случилось. Степан Степанович заметил, как Клепко переглянулся со своим бригадиром Пепеловым, быстро выключил станок и побежал к проходу между цехами.
   Там ехал автокар, вез детали, подавая их к станкам и участкам. Так бывало каждый день. На этот раз произошло необычное. Автокар со всех сторон окружили рабочие, отталкивая друг друга плечами, стали хватать детали, засовывать их в прихваченные с собой, коробки.
   - Жирные детали привезли!-крикнул Сеня Огарков, на минуту отрываясь от работы.
   Степан Степанович хотел спросить, что это такое, но Сеня уже занялся своим делом.
   Возле автокара появился мастер, и по тому, как он размахивал руками и широко открывал рот, было понятно: Дунаянц ругается на чем свет стоит. Рабочие нехотя начали складывать детали обратно в ящики и расходиться по своим местам.
   Вернулся и Клепко, сплюнул со злости и вновь запустил свой станок. Он еще некоторое время шевелил губами, вероятно проклинал начальство.
   "И что это за жирные детали? И чем он недоволен?
   И почему так разъярился мастер?"-думал Степан Степанович, наблюдая за Клепко.
   За спиной его послышалось гудение и голос мастера:
   - Принимай, полковник. Принимай, дорогой бригадир.
   Перед ним остановился автокар. Из ящиков торчали концы неотточенных валиков, похожих на немецкие гранаты с длинными ручками.
   - Ты о наряде заботился, пожалуйста, - морща горбатый нос, говорил Дунаянц.-Мы тебя без заработка не оставим.-Он сверкнул глазами и покосился в сторону Клепко. - Некоторые недовольны... Но знаем, что делаем...
   С помощью водителя автокара Степан Степанович сгрузил ящики и поставил их в сторонку.
   Как только уехал автокар и ушел мастер, к Степану Степановичу подскочил Клепко,
   - Что, тебе пенсии мало?
   - Хватает.
   - Так что же ты? Дай заработать... Тоже офицер...
   - Как это?-не понял Степан Степанович.
   Клепко указал на ящик.
   - Махнем?
   - Что на что?
   В один момент Клепко притащил коробку с реостатными рамами.
   - Ну, что молчишь? Жадность обуяла? - Клепко смотрел в упор злыми глазами.
   Степан Степанович не знал, так ли он поступает, то ли делает, но понимал одно: он должен принять этот вызов.
   - Согласен.
   В ту же секунду к ним подбежал Сеня Огарков.
   - Пользуетесь, да? - спросил он звонко.
   - Не твое дело, - буркнул Клепко.
   - Не меняйтесь, Степан Степанович.
   - Я уже согласился,
   - Так это ж среди бела дня!.. Эх, не понимаете!
   - Нечего, нечего, - проворчал Клепко, торопливо берясь за ящик и уволакивая его к своему станку.
   * * *
   В перерыве Сеня Огарков подошел к Степану Степановичу.
   - Идемте, объясню.
   Они прошли в конец цеха, поднялись по винтовой лестнице и очутились в красном уголке.
   Степан Степанович огляделся и заметил у самой двери гипсовую фигуру белой свиньи на черной подставке.
   - Что это? - спросил он.
   - Переходящая, - с усмешкой ответил Сеня. - Самой грязной бригаде в конце месяца преподносят.
   - Да-а?
   - Увидите сами... Многое поймете, когда поработаете. А сейчас... Вот насчет этого я и хочу. - Сеня повел бровями. - Существуют детали жирные и обезжиренные. - Он взял в одну руку чернильницу-непроливашку, в другую-пепельницу.-Жирные-это дорогие, обезжиренные-дешевые. Вот и не хотят их брать некоторые. - Сеня резко отставил пепельницу в сторону.Вроде этого...
   Они посмотрели вниз, на видневшегося вдали Клепко.
   - А кому же делать эти, как их? Обезжиренные? - спросил Степан Степанович.
   - Вот и идет вечный спор, все от них отказываются.
   - Значит, из-за денег?
   - Не только, но и это тоже. Всем заработать хочется.
   - Это-естественно,-согласился Степан Степанович.
   Сеня перебил:
   - У нас мастер регулирует. Только ловчат. Вот сейчас Клепко. Он же среди бела дня вас ограбил. Вы же с этими рамами прочикаетесь, а заработаете в десять раз меньше его.
   - Кому-то надо,-возразил Степан Степанович,
   - Почему вам?
   - А почему не мне?
   Сеня пожал плечами.
   - И рано пришли - тоже плохо, потому что рабочее время имеет свои часы.
   Он покосился на Степана Степановича, точно хотел узнать, не обидел ли его?
   - Рабочий день у нас семь часов, а у вас восемь получается.
   - Что же в этом плохого? Я ж добровольно.
   - А что хорошего? - в свою очередь спросил Сеня и, вновь схватив пепельницу и чернильницу, словно они придавали ему спокойствие, стал объяснять:-Тут все просто. Скажем, мы обязаны выдавать за смену сто пластинок, а вы дадите сто сорок.
   - Это ж не для себя - для государства.
   - Но вы же работаете не семь государственных, а восемь. Восемь, повторил Сеня. - Только об этом никто не знает, все думают, что вы за смену выдаете сто сорок процентов. И что получается? - Сеня поднял палец над головой. - Смотрят там нормировщики - видят сто сорок процентов. Ну и увеличивают норму, дескать, равняйтесь на передовых. Раз они могут, почему вы не можете? Р1 выходит: норма растет, а заработок уменьшается.
   - Значит, все дело в деньгах?
   - Да нет же. Ну как вы не можете понять?!
   Сеня тяжело вздохнул и снова хотел начать объяснения. Степан Степанович опередил его:
   - Значит, приходить на работу пораньше-это плохо?
   - Конечно.
   - И брать эти, как их? Обезжиренные-тоже нехорошо?
   - Точно.
   - Но ведь это на пользу службе.
   Сеня покачал головой:
   - Нет, не на пользу.
   - Но я ж пошел навстречу товарищу...
   - Деталями командует мастер.
   Степан Степанович выпрямился, глянул на Сеню недоверчиво.
   - А вы у Кузьмы Ильича спросите, - нисколько не смущаясь, вопреки ожиданиям Степана Степановича, проговорил Сеня. Он смотрел на него открыто, как смотрит человек, уверенный в своей правоте.
   * * *
   Степан Степанович понял одно: он опять подвел свою бригаду, крепко подвел, добровольно, никого не спросясь, ни с кем не посоветовавшись. Сделал это один, а отвечать придется всем - и Сене, и Галке, и Нюсе е Нелькой: заработки в этом месяце у всех полетят.
   После некоторых колебаний он решился обратиться за советом прямо к начальнику цеха.
   Кузьму Ильича он встретил на выходе.
   - Смываюсь,-сказал тот, не останавливаясь.- А ты что хотел? Разговор, говоришь? Тогда идем ко мне.
   Он подхватил Степана Степановича под руку и потащил к выходу.
   На улице шел дождь и светило солнце. Блестящие струйки были хорошо видны. Казалось, что между небом и землей протянуты серебряные струны. Басовито звенели крыши, тоненько и отрывисто-листья деревьев, протяжно и нежно - веселые струйки, бьющие из водосточных труб, и даже асфальт и тот как будто звенел, упруго и глухо.
   - Подождем. Это скоро пройдет,-сказал Кузьма Ильич, встав под узкий карниз книжного киоска.
   Степан Степанович молча согласился. Глядя на дождь, на солнце, он забылся. Дома, деревья, дорога, проносящиеся по ней машины-все блестело. Серебряные струи ударялись о шоссе, высекая искры. Асфальта не было видно, только эти искры. Сплошные искры. Они ослепительно сверкали и переливались всеми цветами спектра.
   - Ты о чем хотел поговорить? - спросил Кузьма Ильич.
   - Да влип я сегодня, - с усмешкой ответил Степан Степанович. Добровольно - как это сказать? - на фланговый огонь напоролся. В общем, махнулся деталями с Клепко.
   - Вот великий комбинатор! Клепко, говорю, комбинатор.
   - Да нет, я сам. Теперь отступать нельзя. Вот я и хотел посоветоваться насчет этих... реостатных рам. Ничего там нет... Какой-нибудь рационализации?
   - Пробовали. Ты Сеню Огаркова спроси.
   Степан Степанович покачал головой:
   - Хм... Сеню... Он мне мораль прочитал... Яйца курицу...
   - Он может.
   Степан Степанович насупился.
   - Молодняк у нас, полковник, что надо, - с гордостью произнес Кузьма Ильич. - Ты в нем разберись получше. Тут не яйца курицу..
   - Что ж хорошего? - возразил Степан Степанович, вспомнив обидевший его разговор с Сеней. - То, что выгодно,-делаем, невыгодно-пусть дядя делает.
   - Это мы регулируем. А материальная заинтересованность-стимул, ее надо еще выше поднять.
   - Мне кажется, если так, - неуверенно возразил Степан Степанович,-да особенно по отношению к молодежи, так мы ее испортим. Деньгами...
   - Не беспокойся. Если растет заработок у бригады Цыбулько, то не за счет погони за жирными, а за счет рационализации.
   Он опять полез за папиросой, раздумал, махнул рукой.
   - Завтра договорим. Ты заходи в контору... А сейчас поехали. Кажись, прошел дождик. У меня сегодня вроде бы праздник, сыну десять лет стукнуло. Приглашаю.
   - Никак не могу.
   - Тогда пока. И не унывай. Что-нибудь придумаем с этими рамами. - Он улыбнулся сдержанно. - Не дадим тебе и твоей бригаде с голоду погибнуть. Кузьма Ильич подал руку и заспешил к троллейбусу.
   * * *
   Перед Степаном Степановичем стояла ближайшая задача: реостатные рамы. Он чувствовал: с решения ее начинается его авторитет в бригаде, в цехе.
   На самой середине проспекта его окликнули. От трамвайной остановки навстречу шел Сеня Огарков.
   - Бог есть! - воскликнул Степан Степанович, устремляясь к Сене.
   Он не дал парню выразить свое удивление.
   - Сказали: ты занимался рамами?
   - Да бросьте вы! Наряд общими силами закроем.
   - Я спрашиваю: ты что-пибудь придумывал?
   - Ну, было...
   - Что? Выкладывай.
   Сеня покосился на подходивший трамвай, сдвинул брови на переносье так, что из них образовались крылышки.
   - Там с кондуктором морока. Наклоняется, перекашивается. Сверла ломаются. Не представляете?-он пошарил по карманам, достал авторучку, пачку сигарет. - Смотрите.
   Сеня стал рисовать на коробке и объяснять торопливо;
   - Рама вставляется в кондуктор, кондуктор-в тиски. Тиски эти тяжелые, зараза...
   - Ну, а что придумал?
   - Не успел. Мастер рамы другим передал.
   - Эх!-не то осудил, не то пожалел Степан Степанович и заспешил домой, чтобы в тишине поразмыслить над Сениным разъяснением.
   У пивного ларька он увидел Самофала.
   - Ты чего здесь?
   - Выпьем по кружечке.
   Степан Степанович стал в сторонку, разглядывая Самофала. Друг явно сдал за последние месяцы. Вместо боевого, подтянутого офицера, каким был Иван Дмитриевич совсем недавно, перед ним стоял сутулый, седой, небритый человек в полинялой рубашке и плохо отглаженных брюках.
   Они обошли ларек, сдунули пену с кружек и отпили по глотку.
   - Свежачок,-одобрил Самофал и, крякнув от удовольствия, поставил кружку на покрытый пятнами выступ.
   - Слушай, Иван. Тебе работать надо.
   Блаженное выражение с лица Самофала исчезло. Он помрачнел и снова схватился за. кружку.
   - Ты катастрофически стареешь. Со стороны это видно.
   Самофал сделал усилие над собой, улыбнулся как-то виновато и робко.
   - Переломный возраст. Закон природы.
   - Оставь. Добра желаю. А закон один: работать.
   - Ладно, ладно. Дай спокойно выпить.-Он пригубил и поспешно перевел разговор: - Ну, побывал у дочери?
   - С ней порядок.
   - А что жена? Сын?
   - Молчат.
   - А работа как? Пошла?
   - Да нет. У меня день ото дня не легче. Все никак не могу найти своего места, все еще не в своей тарелке, а главное, не могу войти в новую жизнь, в новый ритм, в новые порядки... Все что-нибудь не так... Хочу как лучше, а получается не то... Сегодня вот с одним типом, неким Клепко, нарядом махнул. Отдал ему жирные, ну, подороже, значит,-он посмотрел на Самофала, что-то сообразил и заговорил быстрее: - Иван, ты же артиллерист. В технике соображаешь. И на заводе до армии работал.
   - Анкетные данные правильные,-подтвердил Самофал.
   - Слушай, посоветуй. Влип я.
   Степан Степанович огляделся, поднял с земли обгоревшую спичку и начал чертить ею на стенке ларька все, что чертил ему на коробке сигарет Сеня Огарков.
   Несколько раз им кричали, требуя кружки. Неоднократно возникал и затихал шум в очереди. Они не слышали ничего. Лишь когда буфетчица скрипнула дверью и потребовала возврат посуды, они извинились и направились к дому.
   - Подумай, Иван,-еще раз попросил Степан Степанович, протягивая руку на прощанье.-Может, что сообразишь.
   * * *
   Сеня Огарков делил жизнь на три разряда: мягкий, так себе, жесткий. Мягкий - когда все идет как по маслу. Так себе - ни то ни се, ни больших трудностей, ни больших радостей. Жесткий - когда все в жизни сразу не покоряется, все дается с бою, когда вот-вот, кажется, сломаешься от напряжения, как сверло от вязкого металла, и все-таки выдерживаешь, побеждаешь.
   Вот такая жесткая жизнь была ему по душе.
   Наверно, потому что сам он все делал по-своему, Сеня не терпел несамостоятельных людей. Он не любил малодушных, хнычущих и податливых, скисающих при первой трудности. Поэтому его и взволновал разговор у трамвайной остановки с бригадиром. То,.что тот полковник, Сеню мало трогало: он ценил людей не по прошлым заслугам, а по сегодняшнему дню, по сегодняшним делам. То, что бригадир "накололся" с этими рамами, тоже не очень расстраивало, хотя вопрос и касался всей бригады. Спор с ним также не задел его. Сеня видел, что полковник, несмотря на возраст и офицерс-кий опыт, в делах заводских-салага. Но то, что он не скис, не размяк, не успокоился и не отказался от своего, а хочет что-то придумать, преодолеть трудности,-это привлекло Сеню Огаркова. В своем бригадире он увидел те качества, что были в нем самом, и не мог. не поддержать их, как не может человек не подтянуть мотива, услышав любимую песню.
   Сене пришла в голову ценная мысль, только необходимо было согласие девчонок. И он не поехал по своим делам, вернулся в общежитие, зашел в комнату девушек.
   Их на месте не оказалось.
   - Носятся где-то, - буркнул Сеня.
   Он прошел к себе, достал из-под кровати баян и начал подбирать на слух новую песню: "Бухенвальдский набат". За игрой и не услышал, как в комнате появились девушки-Галка, Нюся и Нелька; лишь когда они засмеялись, вздрогнул, обернулся.
   - А мы постучали, - оправдалась Галка.
   - А он, как тетерев, кроме себя, никого не слышит, - засмеялась Нюся.
   К удивлению девушек, Сеня не свел, как обычно, брови и не сказал: "Вы можете не мешать хотя бы?", а быстренько поднялся, поставил баян на стол и произнес вполголоса:
   - Девчонки, я вас искал.
   - Мы потому и пришли. Нам комендантша сказала.
   - Дело есть... Полковника встретил. Мучается. Все из-за этих рам. Помочь бы ему надо.
   Девушки почти одновременно пожали плечами.
   - Он - не подумайте - не скис. Я сначала тоже думал... А он, оказывается... молодчага. Думает, ищет...
   Девушки слушали.
   - У меня план есть. - Сеня поманил их, чтобы подошли поближе, словно кто-то посторонний мог подслушать разговор.-Давайте завтра придем на час раньше. Сделаем этих рам штук по десять. А за пять минут до работы скроемся.
   - А он? - спросила Галка.
   - Он теперь вовремя приходить будет.
   - А куда готовые рамы денем?
   Нюся вновь засмеялась, хотя ничего смешного в ее вопросе не было.
   Сеня при разговоре о нею так хмурился, что это всегда смешило девушку,
   - Это я беру на себя, -сохраняя серьезность, объяснил Сеня. - Ну, как?
   Девушки схватились за руки, образовали вокруг него хоровод и запели:
   Как для нашего для Сени Мы что хочешь совершим.
   Он попробовал рассердиться, но не выдержал и улыбнулся, как улыбаются детям, на которых нельзя сердиться. Хотя все они были примерно одного возраста, Сеня почему-то считал себя старше девушек и был к ним снисходителен.
   - Ну, ладно, ладно, - произнес он басовито и свел свои знаменитые брови на переносье.-Вам бы только хаханьки.
   - Сенечка, поиграй. Ну, Сенечка.