Дягилев Владимир. Вечное дерево

   - Приставь-ка ногу, - попросил Степан Степанович, Алов с удивлением посмотрел на него.
   - Тут у нас слесарный участок.
   - Нет, погоди, майор.
   Степан Степанович закрыл глаза и начал различать звуки. Вот протяжный, мягкий, слегка шипящий-звук шлифовального станка; короткий, с посвистыванием - сверлильный работает. А это фрезерный, а это Токарный.
   - Ну, чего ты? - недоуменно спросил Алов. - Тут старая техника.
   - Нет, нет. Слышишь, молотит?
   - Вот тут у нас комсомольский участок, - не обращая внимания на слова Степана Степановича, сказал Алов.
   На большом белом щите висело объявление: "Товарищи комсомольцы! А вы не забыли, что сегодня комсомольское собрание?!"
   И опять далеким и близким сердцу пахнуло на Степана Степановича. Так же и они когда-то писали: "Стоп, комсомолец! Вернись! Поговорим о браке". Или плакаты малевали прямо на промасленной бумаге: "Позор четвертой бригаде-кандидатам на рогожное знамя!"
   Сколько было шуму, крика, споров на этих собраниях.
   - Зайдем" майор, - попросил Степан Степанович.
   - На слесарный? - удивился Алов.
   Они зашли за перегородку и остановились.
   Перед ними ровными рядами, как по ранжиру, стояли станки, все выкрашенные зеленой краской, точно и их коснулась ранняя весна. Станков было много, пожалуй .целый батальон. Они тянулись в глубь цеха, до виднев.шегося вдали выхода. Станки были большими, гораздо больше человеческого роста, но очень похожими на те, что знавал Степан Степанович. Впечатление было такое, будто знакомые станки выросли за эти годы. Так бывает, когда через много лет разлуки встретишь школьного друга: все в нем то же-глаза, руки, улыбка, новее это другое-взрослое. И все-таки друг остается другом.
   - Чего ты тут не видел? - сказал Алов и собрался было идти дальше.
   - Подожди еще, - попросил Степан Степанович.
   Алов взглянул на него с интересом, всем своим видом как бы говоря: "Смотри, мне не жалко. Только все это не то".
   Степан Степанович стоял не шелохнувшись, стараясь все разглядеть получше. Так входят после долгой разлуки в родной дом и замирают у порога, и смотрят, смотрят, глотая непрошеные слезы.
   Показалось, что он вернулся на свой завод. Все здесь было близко ему до боли: и эти выросшие станки, и знакомые звуки, и эти яркие искры, и кольца серебристофиолетовой стружки, и запахи масла и окалины. Только все изменилось за эти годы. Не просто выросло и расши-рилось, но стало совсем другим по качеству и форме. Изменился цех, изменились станки, изменились люди. Будто оставлял он заводик рядовым, а теперь встретил его генералом. Пусть это не тот, не его завод, но и тот, там в Донбассе, тоже, наверное, вырос, стал вот таким же высоким, большим и красивым. Во всем здесь чувствовался порядок, простор, размах. Воздух был чист. Над каждым станком горел мягкий свет. Не было ни спешки, ни суеты, ни крика. Рабочие в" черных халатах, в синих беретах оголенными до локтей промасленными руками действовали у станков неторопливо и четко, и казалось, нисколько не зависели от машин. Но Степан Степанович хорошо знал цену этой ритмичности и неторопливости, когда работа будто сама идет, когда не замечаешь- ни станка, ни детали, а делаешь все так привычно и свободно, будто родился для этого дела и не можешь без него, как без дыхания, жить. Он знал, сколько надо пролить пота, прежде чем добьешься этой легкосд-и и свободы.
   Зато смотреть на такую работу любо-дорого. Вон как азартно действует паренек со вздернутым носом. Плавно нажимает на рычаг, посылает к сверлу блестящую пластинку и, просверлив, не глядя, бросает ее в железный ящик, как в копилку. Пластинка тупо звякает, как латунная монета, а парень уже вторую берет, в масло обмакивает, под сверло подставляет. Все так ловко, так здорово, будто не работает, а играет.
   А это кто еще?
   К парню подошла стройная девушка с большим тюрбаном на голове. Черный халатик хорошо оттенял ее белую шею, а тюрбан придавал ей вид строгий и величественный.
   - Кто эта королева?-спросил Степан Степанович.
   - Ах вон отчего не уходишь? - пошутил Алов, но, встретив серьезный взгляд Степана Степановича, сказал:-Это наша Ганна, бригадир. А то-ее жених. Скоро свадьба будет.
   Все вдруг слилось в сознании Степана Степановича-разнотонное гудение станков, позванивание молотков, хвосты искр, колечки стружки, руки, лица, глаза рабочих - все спаялось воедино, в могучую, захватывающую картину. И он понял - вот она, молодость, вот оносвидание с нею, понял, что не может, не в состоянии, не должен уходить отсюда.
   - Скажи, майор... Вот здесь, на этом участке, найдется местечко?
   - Ты серьезно?
   - Вполне.
   - Но неужели ничего лучшего не подыщем?
   - Нет, нет. Я определился. Только есть ли место?
   - Вообще-то не хватает станочников... Но неужели... Ты ж полковник... И должности есть...
   - Нет, нет. Никаких должностей. Только это...
   Алов покачал головой и сказал таким тоном, каким говорят, когда не хотят обидеть товарища:
   - Идем к начальнику цеха.
   - Прямо к нему? - неуверенно спросил Степан Степанович, чувствуя страх, как школьник, которого ведут к директору. - Ну, веди. Да не спеши, а то как бы по дороге инфаркт не схватить...
   Алов понял шутку, улыбнулся и вновь взял его под руку.
   Начальник цеха оказался не таким, каким представлял его себе Степан Степанович. За обычным стареньким столом, в обычной неуютной служебной комнате сидел обычный мужчина средних лет, только весь черныйчерные волосы, черные глаза, черные брови и щеки черные, словно небритые, хотя бороды не было видно. Он сидел чуть ссутулясь и что-то чертил толстым ногтем на зеленом картоне, покрывающем стол, что-то объяснял двум рабочим в спецовках.
   - У тебя место есть? - спросил Алов, когда рабочие вышли из комнаты.
   - А что такое? - начальник цеха достал пачку "Беломора" и протянул ее Алову.
   Они неторопливо закурили, затянулись, выпустили навстречу друг другу несколько расплывающихся колечек. А Степан Степанович все стоял у дверей и думал с иронией: "Присутствую при приеме своей персоны.
   Лично и персонально".
   - Да вот, Кузьма Ильич, товарища рекомендую,- проговорил Алов и показал на Степана Степановича.
   Только тут Кузьма Ильич обратил на него внимание, поздоровался и указал на стул против себя.
   - Кто по специальности? - спросил он, глядя, как гипнотизер, не моргая, прямо в глаза Степану Степановичу.
   - Слесарь. Только..
   - Когда на работу выйдете? - прервал Кузьма Ильич и полез в стол за бумагой.
   - Когда прикажете, - ответил Степан Степанович вдруг охрипшим голосом.
   Ему вспомнился недавний поход на стройку, Михеев и то чувство стыда и обиды, что он испытывал тогда.
   Здесь было все по-другому, все не так, и все-таки как-то не верилось, что это так просто, так сразу.
   - Через неделю можете?
   - Так точно.
   Кузьма Ильич склонился над бумагой и заскрипел пером.
   Степан Степанович смотрел не отрываясь на его руку с надувшимися венами, с крепкими ногтями, темноватую от масла и стружки. Все поиски его, все хождения, все мучения последних недель, раздумья, внутренняя борьба все свелось к этой жилистой, темноватой руке. Степан Степанович покосился на Алова. Тот подмигнул ему и расплылся, просиял пуще прежнего.
   - Мой однополчанин,-доверительно сообщил Алов Кузьме Ильичу. Полковник в отставке.
   Кузьма Ильич вздрогнул, точно над ним неожиданно выстрелили. Рука с пером замерла над бумагой.
   - Полковник? - спросил он и перегнулся через стол, словно хотел рассмотреть Степана Степановича получше. - Так зачем же к нам? Слесарем?
   - Люблю это дело, - ответил Степан Степанович, не сводя глаз с темноватой руки. - В юности работал, всю жизнь мечтал вернуться.
   Простота ответа, как видно, подкупила Кузьму Ильича.
   - А не сдрейфите?-спросил он помягче -У нас ведь работать надо. Норму выполнять.
   - Постараюсь.
   - Он знаешь какой? Ты еще узнаешь полковника Стрелкова! - поддержал Алов.
   Кузьма Ильич задумался.
   - Черт те что... Офицеры у меня работают. Капитаны есть. Майор есть. А вот полковника.., А вам не трудно будет?
   - Встречался с трудностями.
   -А это.,, как сказать-неловкости не почувствуете?
   - А чего же неловкого? - окончательно освобождаясь от смущения, ответил Степан Степанович.-Дело-любимое. Чего не знаю-спрошу. Думаю, научат.
   - Это конечно... А может, вам.,. Есть у нас другие должности.... В управлении..
   - Нет,-твердо сказал Степан Степанович.-Слесарь-самая подходящая.
   - Ну что! - воскликнул Алов. - Я тебе плохого не приведу.
   После недолгого раздумья Кузьма Ильич написал служебную записку в отдел кадров. Темноватая рука с надувшимися венами подержала эту записку мгновение и решительно протянула ее Степану Степановичу.
   Алов провел Степана Степановича в отдел кадров, там дали листок по учету кадров, попросили заполнить его и написать заявление.
   - Вы военнообязанный?-спросил кадровик-человек неопределенного возраста, с большой гладкой го"
   ловой, такой гладкой, словно на ней никогда не рос ни один волос.
   - Полковник в отставке,-за Степана Степановича ответил Алов.-А-а! Видал, кого я тебе привел?!
   Кадровик проворно поднялся.
   - Рады оформить.
   Оставалось принести фотокарточки на пропуск.
   Степан Степанович заторопился.домой, чтобы переодеться и тут же пойти в фотографию.
   Дома он застал только Иринку. Вид у нее был испуганный.
   - Ты чего это?
   "Чего... чего, - чуть было не сказала она, - Журка сбежал - вот чего".
   - Что с тобою?
   - Да вот... ты знаешь, папочка... задачка не получается.
   - Не расстраивайся. Я помогу...
   Иринка подавила тяжелый вздох и отошла к своему столу.
   * * *
   Журка был уже на вокзале, среди ребят. Сидели кружком на чемоданах и, ожидая посадки, играли в города на щелчки. Не знаешь города на определенную букву - получай в лоб.
   И вдруг все загремело вокруг, будто потолок начал обваливаться, закричали, зашумели, повскакали со скамеек люди. Все кинулись не к перронам, не к поездам, а к выходу на площадь.
   Журка, не понимая, что случилось, схватил чемодан и тоже бросился к выходу. На площади он оглянулся:
   вокзал стоял на месте, крыша не рухнула и люди вокруг не были напуганы, напротив, были веселы, радостны и восторженны. Он попробовал вырваться из толпы. Мешал чемодан. Идти со всеми было легко. И он вынужден был идти.
   - Человек в космосе!
   - Говорят, вышел на орбиту.
   - О-о! Опоздали. Уже приземлился.
   Теперь Журка и сам не хотел выбираться из толпы.
   Он шагал с незнакомыми, кричащими и улыбающимися ребятами и девчатами, чувствуя в себе легкость, словно у пего появились крылья .за спиной. Он кричал вместе со всеми "ура" и "слава", позабыв обо всем на свете, кроме этих "ура" и "слава". Ему приятно и радостно было оттого, что незнакомые люди сразу становились товарищами, брали друг друга под руки, были беспечны, веселы и чертовски сильны.
   Они шли, увлекая за собой все новых людей. Они шли, не обращая внимания на светофоры, на красный свет, на регулировщиков. Они шли, растекаясь по улице, занимая ее все больше, все плотнее. Их не задерживали милиционеры. Перед ними останавливались трамваи, машины и троллейбусы, и оттуда к ним бежал народ и пристраивался к их рядам. Они шли, и люди с панелей, все, кто был на Невском, приветствовали их. И с балконов, из раскрытых окон, из форточек кричали им добрые слова и тоже махали руками.
   Никогда еще в жизни Журка не чувствовал себя так, как в эти минуты. Он был не сам по себе, а частичкой этих людей. Он мог делать только то, что делали все: повернуть туда, куда поворачивала колонна, ускорить или замедлить шаги, если ускоряли или замедляли их впереди идущие люди, кричать вместе со всеми или молчать. Но именно оттого, что его воля сливалась с волею тысяч людей, его желания были желаниями всех вокруг, его сила была силою этих парней и девушек, именно поэтому он чувствовал себя как никогда-огромным, могучим, всесильным. Он привык к работе на команду, понимал товарищей-своих партнеров, делал все ради победы. Но то, что происходило сейчас, в сто, в тысячу раз было сильнее. Это была какая-то стихия, какая-то лавина, не знающая преград.
   Ощущая себя частичкой этой силы, гордясь своим местом в шеренге, Журка хотел одного: не отставать.
   И он кричал, стараясь перекричать товарищей, шагал так широко, как шагали самые ходкие люди. С чемоданом на плече ему было совсем не тяжело, он, казалось ему, мог бы в эту минуту взвалить на себя еще десять чемоданов и нести их хоть на край света.
   Уже на Дворцовой площади, крутясь в людском водовороте, набирая в легкие побольше воздуха для новых криков, он подумал: "Теперь все захотят туда, в космос. И я..."
   С этим неугасимым желанием, еще полный впечатлений, готовый к решительным действиям, Журка вернулся домой.
   Открыла ему Иринка и присела от удивления. А потом вспорхнула, обхватила его руками и ногами, проговорила с придыханием:
   - Ой, ты... Ой, ты... Ой, как хорошо!
   - Да ладно тебе. Я с чемоданом.
   - Ой, ты... Ой, ты... - повторяла Иринка. - Ты не сбежал?
   - Оторвался, да на орбиту не вышел, - пошутил он и попробовал стряхнуть ее с себя.
   - Нет, нет,-не отцеплялась Иринка.-Дай я тебя усвою.
   - Хватит. И некогда мне,-решительно заявил он, отдирая ее от себя.
   Журка, не раздеваясь, прошел в свою комнату, подсел к столу и, вырвав лист из тетради, приготовился писать.
   - Вот возьми. Хорошо, что я не отдала его маме, - сказала Иринка, приближаясь к нему и подавая конверт.
   - А-а, - рассеянно протянул он. - Порви, Иринка стояла поодаль и смотрела на него с любовью.
   - А мы тебя видели,-сообщила она после паузы.- Мы с папой на Невский ездили. Как только по радио объявили, мы и поехали...
   - Не мешай. Тут важное дело.
   Но Иринка была так переполнена впечатлениями прошедшего дня, так обрадована возвращением брата, что просто не могла молчать,
   - А когда папа взял меня на руки, я и увидела тебя.
   И закричала. И тогда папа увидел.
   - Что увидел? - спросил Журка, резко поворачиваясь к Иринке.
   - Глухой, что ли? Тебя увидел. Ты с чемоданом на плече шел. На чемодане "ура" написано.,.
   - И что же? - спросил он, поднимаясь со стула.
   - Ну, мы пошли за тобой и не догнали. Я говорила:
   найдем, найдем. А папа сказал: "Никуда он теперь не денется".
   Журка сразу позабыл о полете, о толпе, о восторге, - одна мысль забила все остальные: "Отец узнал о побеге. И что теперь будет?"
   Журке стало страшно. Он кинулся к. дверям,
   - Куда ты?-всполошилась Иринка,
   - Я сейчас. Я скоро.
   - Опять сбегаешь?
   - Нет, нет.
   Он не взял чемодана, и она успокоилась. Достала тряпочку и принялась стирать с чемодана следы мела.
   * * *
   Журка шел по проспекту, размахивая расслабленными руками, как маятниками.
   Горели лампы дневного света. Весь проспект казался зеленоватым. Фонари были нестерпимо яркими, как вспышки электросварки. На них больно было смотреть.
   Он шагал без цели, куда ноги несли. Снова возникли перед ним сложные задачи. Снова он терялся и робел перед ними.
   Раз отец знает о побеге, значит, потребует объяснения. А что он ответит? Все- прежние доводы сейчас выглядели наивными, детскими, просто мутью. Он словно повзрослел за этот день. Он явно видел сейчас свою ошибку, отчетливо видел, будто у него появилось второе зрение. Скажи ему сейчас: "Убегай из дому"-ни за что бы не согласился. Куда бежать? Зачем?
   Он опять вспомнил демонстрацию, рукп товарищей, свой восторг, ощущение крыльев за спиной.
   "Хорош я был с чемоданом на плече. И что подумал отец? Подумал: длинный дурак. Все идут налегке, а он с чемоданом прется. Но чемодан-то его. Конечно, он сразу же догадался, в чем дело..."
   Свет дневных ламп кончился. Теперь улицу освещали обычные электрические фонари. Журка мог широко открыть глаза и смотреть на людей сколько угодно.
   И Журка смотрел, смотрел, стараясь найти ответы на свои вопросы.
   Вот он заметил слезинку на лице старика. Заметил искорку смеха в глазах девушки. Раньше он никогда этого не замечал. "Но отчего один плачет, втораясмеется? Куда они спешат? Конечно, по делу. А у меня какая цель? Да никакой. Шагаю, потому что боюсь возвращаться домой, посмотреть в глаза отцу".
   И тут он понял: ответа не избежать, и не надо избегать. Чем скорее ответить - тем лучше.
   Журка отправился домой.
   За дверью слышались возбужденные голоса.
   "Только не при людях", - подумал Журка и отнял руку от звонка.
   Он бродил по двору, косясь на освещенные окна своей квартиры. Видны были белые занавески, оранжевый абажура Мелькнула фигура матери, прошедшей из ком"
   наты на кухню, и снова скрылась.
   На дворе шла обычная вечерняя жизнь. Из гаражей, окружающих кочегарку буквой "П", слышалось тарахтенье моторов. Со спортивной площадки доносились звонкие голоса и глухие удары мяча о землю.
   Сверху раздалось гудение. Над домами, хорошо различимый на фоне темно-синего неба, проплыл самолет.
   Проводив самолет, Журка стал разглядывать небо.
   Оно сегодня как-то особенно щедро было усыпано звездами, большими и малыми, и совсем маленькими, едва мерцающими. Иные из них были настолько неяркими, что их с трудом можно было различить. Иные то зажигались, то снова гасли, будто кто-то там, наверху, светил фонариком, у которого вот-вот перегорит лампочка. Казалось, все звезды, сколько их есть на свете, зажглись сегодня, выплыли, чтобы поглядеть на землю, на город, на дома, на него. И вдруг одна из них не выдержала, сорвалась и полетела вниз, оставляя на небе короткий, тотчас гаснущий след.
   Журка снова почувствовал легкость и радость, как там, в толпе, на площади.
   Но стоило ему повернуться и взглянуть на окна своей квартиры, как эта легкость исчезла и он подумал о другом: "А что он сделает со мной? Выгонит из дому?
   Опять даст пощечину? Или поговорит, как с глупым мальчишкой?"
   Когда наконец из подъезда вышли гости, которых он тотчас узнал - и Куницына, и дядю Самофала, и Копну, и отца Кольки Шамина, и Инессу Аркадьевну-жену Самофала,-Журка был уже до того наэлектризован ожиданием, до того взвинчен, что ему было все равно, что с ним будет, только бы поскорее все это кончилось...
   Отец сидел "столбиком"-не сгибая спины-за еще не убранным столом и читал газету. В комнате пахло вином, папиросами и духами. ("Мама такими не душится"). Журка стоял у дверей, дожидаясь взгляда отца.
   Отец вскинул голову и посмотрел на Журку.
   - А-а,-протянул он и неторопливо отложил газету. - Подойди сюда.
   Журка не двигался. Ему казалось, стоит сделать шаг-и будет заметно, как у него дрожат коленки.
   - Подойди, - отец встал и развел руки.
   Журка, зажмурившись, шагнул вперед.
   - Наклонись.
   Журка наклонился и, к удивлению своему, почувствовал, как отец обнял его и поцеловал в губы.
   Редко целовал его отец, только в день рождения.
   Журка всхлипнул и простонал протяжно:
   - Прости, папа.
   - Бывает, - сказал отец. - Всякое бывает по молодости. Садись-ка, садись. Мать, там не осталось у тебя?
   Нина Владимировна налила вина из недопитой бутылки.
   "Помирились!"-с радостью подумал Журка.
   - И себе налей,-приказал Степан Степанович.- Вот за что я тебя поцеловал, -сказал он, глядя ошеломленному Журке в глаза,-за то, что ты сегодня там, на Невском, вместе со всеми, с народом был... Значит, есть в тебе хорошее.,. Такое... Настоящее... За него и выпьем.
   Нина Владимировна, поняв, что ее присутствие может помешать разговору, отправилась на кухню. Степан Степанович уже другим, поучительным тоном, как, бывало, говорил с подчиненными, повел беседу:
   - Ты насчет работы проезжался.., "Не надо, мол...
   ишачить", и так далее. А все работой, вот такими руками сделано, все... Я эту любовь через всю жизнь пронес...
   Журка плохо понимал отца. Он смотрел на его руки, все в шрамах, как в наклейках, и ему хотелось прикоснуться к ним,погладить.
   Он тряхнул головой и, конечно, прогнал эти излишние желания.
   * * *
   Степан Степанович оформился на работу в три дня, Кадровик-служака, вручая пропуск, сказал:
   - Извините, товарищ полковник. Пропуск временный. Положено пройти курсы техбезопасности-тогда постоянный получите.
   - Действуйте как положено, - ответил Степан Степанович.
   Кадровик помедлил:
   - А еще вас просил зайти товарищ Песляк. Это секретарь нашего партийного комитета.
   В коридорчике Степан Степанович столкнулся с Аловым.
   - Как дела? - спросил Алов.
   - В общем, все в порядке. Но еще к товарищу Песляку зайти надо.
   - Это вот сюда, налево. Не очень возражай, он этого не любит.
   За большим столом, покрытым зеленым сукном, сидел человек с крупными чертами лица.
   - Просили к вам зайти,-произнес Степан Степанович, получив разрешение войти. - Моя фамилия Стрелков.
   Песляк неторопливо поднялся, выбрался из-за стола.
   "Фигура", - подумал Степан, Степанович, разглядывая секретаря парткома. Песляк был высоким, представительным, седина на висках, та благородная седина, что не только очаровывает женщин, но вызывает уважение и у мужчин. На нем был модный костюм, белая сорочка, капроновый галстук, остроносые ботинки.
   - Песляк,-с важностью произнес он и крепко пожал Степану Степановичу руку.
   Сели друг против друга у стола.
   - Решил поближе познакомиться с вами,-объяснил Песляк причину приглашения.-Рассказывайте о себе.
   Он уставил на Степана Степановича серые, внимательные глаза, приготовился слушать.
   - А что говорить? Я не говорить-работать на завод пришел,-с шутливой ноткой в голосе сказал Степан Степанович.
   - Это хорошо,-тотчас поддержал Песляк и закивал тяжелой головой.
   Поддержка подбодрила Степана Степановича, захотелось пооткровенничать.
   - Да вот так. Молодость вспомнил. Когда-то слесарил. Любил это дело. Мечтал о нем. И вот решил вернуться. Тем более что другой гражданской специальности нет.
   Песляк слушал внимательно, не перебивал.
   - Я ведь ушел в армию с завода,-продолжал Степан Степанович, - а к старости, знаете, всем хочется еще раз с юностью встретиться.
   - Так уж и старость,-деликатно возразил Песляк.-Вы, вижу, еще мужчина в силе...-он изменил тон, что-то придумал. - Вот что, товарищ Стрелков. Мы ваше поступление на завод расцениваем как пример большого уважения заслуженного человека к рабочей профессии...
   - Но мне бы не хотелось ненужной шумихи, - возразил Степан Степанович.
   Песляк вдруг задвигался на стуле, побагровел.
   - Товарищ Стрелков, мы в партийном комитете тоже знаем, что и как надо делать.
   Степан Степанович вспомнил наказ Алова и сдержал себя.
   - Полковник идет работать слесарем, не гонится за должностью, не боится рук испачкать, - видя, что ему не возражают, уже помягче объяснял свою мысль Песляк.-Вникните сами в это явление. Прямо скажем, оно не типичное. Но мы и не собираемся агитировать полковников в отставке стать слесарями. Тут в другом дело.
   В авторитете рабочей профессии. Мы должны воспитывать нашу молодежь, прививать ей любовь к труду рабочего. Показать, что этот труд заслуживает не меньшего уважения, чем труд техника, инженера...
   - Будет ли в этом смысл? - проговорил Степан Степанович.
   - Будет, товарищ Стрелков. Еще как будет,-совсем дружески сказал Песляк.-Для примера, для молодежи. Молодежь у нас всякая. Есть и хорошая. А есть филоны-такие, что только шатаются по цеху.
   - Все ясно, - сказал Степан Степанович, потому что за долгие годы службы привык соглашаться с начальством.
   Довольный результатами разговора, Песляк положил руку еку на колено, сказал, как старому доброму товарищу:
   - Кипит еще в нас кровушка. Годимся еще.
   Уходил Степан Степанович от Песляка в приподнятом настроении, будто и в самом деле с боевым товарищем повстречался.
   Песляк после его ухода подошел к столу, записал на настольном календаре: "Полковник-слесарь".
   Потом он позвонил редактору заводской многотиражки и попросил его срочно зайти в партком.
   * * *
   Степан Степанович шагал широко, чувствуя, что земля под йогами твердая. Все люди казались ему хоро"
   шими, добрыми, просто замечательными. Он шел, заглядывая им в глаза, радуясь их улыбкам, вслушиваясь в их оживленные голоса. Сегодня все люди были веселее, чем обычно, двигались быстрее и улыбались чаще. Наверное, потому что выглянуло первое по-настоящему весеннее солнце, а это всегда радует и веселит горожан.
   А у Степана Степановича была сегодня своя радость.
   "А я принят. Я снова рабочий человек. Рабочий класс".
   - Вот моя Нина удивится, - произнес он вслух, окончательно забыв о недавней ссоре.
   И то, что он назвал ее Ниной, вернуло Степана Степановича к далеким годам молодости, когда он был влюблен, когда на земле существовало два солнца - то, что над головой, и она-красивая девушка с певучим голосом.
   "Нужно будет ей с первой получки подарок купить", - решил Степан Степанович, открывая дверь своей квартиры.
   Нина Владимировна возилась с платьем, повертываясь перед зеркалом то одним, то другим боком.
   Она увидела отражение мужа в зеркале и спросила, поправляя рукавчики:
   -Ты чего это, отец, светишься? По займу выиграл?
   - Закрой-ка глаза,-попросил он и полез в карман за пропуском". - Ну, закрой.
   Нина Владимировна прищурилась. Он заметил, что ресницы у нее дрожат: подглядывает.
   - Нет, мать, давай по-честному.
   Он выдернул пропуск, поднял над головой.
   - Смотри.
   Нина Владимировна открыла глаза.
   - Что это?
   - Пропуск. Я на работу наконец устроился.
   - И радуешься, как ребенок, - проговорила она снисходительно.
   - Конечно. Не привык без дела. Два месяца за два года показались.
   Нина Владимировна повернулась, пригладила материю на плече и спросила между прочим: