Дягилев Владимир. Вечное дерево

   - Вы противны мне, слышите? И ваш этот "шипр", и ваши брючки, и ваше "не знаю". Идите к своей маме, в Текстильный, к своим дружкам, идите куда угодно.
   Слышите?!
   Журка не двигался с места. Тогда Ганна схватила свою сумочку и стремительно пошла по аллейке. Журка двинулся было за нею, надеясь, что все еще обойдется, как в тот раз. Ганна остановилась и, не оборачиваясь, произнесла:
   - На этот раз вы свое получите. Предупреждаю. Рука у меня тяжелая. Рабочая.
   Она произнесла это так твердо, с таким гневом и силой в голосе, что Журка понял: "Залепит, и уж после етого окончательно потеряю ее",
   И он отстал.
   * * *
   Весь этот день Журка был сам не свой. Все валилось из рук. Ничего не мог делать. Даже мяч не шел в корзинку, Из десяти штрафных заложил два. Ребята удивились.
   - Перегрелся, наверное, - сказал Журка. - Башка кружится.
   Он слонялся по городу до самого вечера, все думал, что же теперь будет и как ему быть? Он не мог себе представить, что больше не увидит Ганну. Без встреч с нею жизнь его в этом городке теряла смысл. И не только здесь - вообще.
   Незаметно Журка очутился на набережной, в густой и шумливой толпе отдыхающих. Толпа тотчас приняла его и потащила, как бурная река бумажный кораблик.
   Он никогда не бывал поздним вечером на набережной, и потому все вокруг показалось ему любопытным и интересным. Люди были разодеты и разутюжены. От проходящих женщин пахло духами. Со всех сторон слышалась музыка, которая то приближалась к нему, то отдалялась.
   Но главное-общий тон, общее настроение было какимто другим, более возбужденным, чем днем, более игривым.
   Журка обратил внимание -на море. Оно было необычного, бирюзового цвета. И листья огромного платана также были необычны, будто вырезанные из начищенной бронзы. И деревья вдали представлялись не настоящими, а нарисованными, как на холсте, будто это был не естественный парк, а декорация на гигантской сцене.
   Возбуждение толпы передалось Журке. Он почувствовал, что сам должен что-то делать, с кем-то говорить,
   И тут он вспомнил о Ганне, о том, что произошло, и мгновенно остыл, и стал энергично выбираться из толпы.
   Его вынесло на большую площадку, к фонтану, серебристо блестевшему под мощными лучами юпитеров.
   И тут он увидел, как к девушке в белом платьице подошел дочерна загорелый парень и несмело, как-то угловато, боком протянул' ей букет цветов, желтых и красных. Под лучами прожекторов цветы вспыхнули, как факел, а девушка счастливо улыбнулась, словно тоже вся вспыхнула от радости. "А что, если? .. - Журка чуть не вскрикнул от удачной мысли. Идея! Достать букет и разыскать ее".
   Но где взять цветы? ..
   "Есть, есть, есть",-повторял он, все убыстряя шаг.
   Именно дома, в бабушкином садике, перед самыми окнами, росли розы. Десять кустов." Он на днях видел цветы своими глазами и почти каждое утро слышал, как бабушка говорила: "Еще один бутончик распустился. Такой великолепный. Прелесть".
   "Спасибо, бабуся, выручила!"
   У самой двери Журка подумал: "А хорошо ли? Ведь они для бабушки как живые существа.-Но тотчас отбросил это сомнение:-А как же иначе? Я ж не просто так. Я ж для нее".
   Он стоял у самой двери своей квартиры, не решаясь войти в дом. В сад идти было еще рано, в комнатах горел свет. Желтая дорожка из окон падала прямо на кусты.
   Журка пережидал, пока свет погаснет, но он все горел.
   Наконец Журка понял: пока он не придет в дом, свет не погаснет: мать не спит, ждет его возвращения.
   Он зашел в комнату и, отказавшись от ужина, поднялся к себе, в мансарду. Он лег не раздеваясь и стал ждать, когда в доме утихнет. Словно нарочно, мама и бабушка еще" долго возились, ходили, скрипели половицами. Журка еле дождался, пока они угомонятся и погасят свет.
   И вот стало темно и тихо.
   Журка осторожно поднялся, стараясь не стучать, и, забывшись, ударился затылком о потолок. Он выругался, потер затылок и начал обдумывать план действий.
   И только тут до него дошло, что он, поднявшись сюда, загнал сам себя в тупик, потому что спускаться вниз по лестнице и проходить через комнату нельзя: всех разбудишь.
   Внизу лежал город, переливаясь тысячами огней. По темной горе ехала машина. Желтая точка двигалась медленно. Как будто большой жук полз к небу. В порту стоял пароход, весь яркий, как нарисованный. Вода блестела, как ртуть. И море было ровным и гладким, как ледяное поле.
   "Только так,-решил Журка.-Придется через окно".
   Он знал: сразу под окном крыша соседского сарая (он пробовал загорать на ней однажды), потом дерево и чужой дворик. Бабушкин садик с другой стороны сарая и закрыт живой оградой, сквозь которую не проберешься.
   "Вот если прямо с крыши... Темно... Еще ногу сломаешь".
   Но другого пути не было.
   Он еще раз прислушался.
   Все было тихо. Только кран скрипел в порту да потявкивал чей-то беспокойный пес.
   Журка согнулся почти пополам, вылез в окно, сел на подоконник, свесив ноги чуть не до самой крыши.
   - Э-э, ты чего? - услышал он чей-то шепот и чуть не свалился с подоконника.
   - Ну, чего?
   Спрашивали снизу, из сарая. В черепичной крыше не хватало нескольких квадратиков, и в одном из этих темных "окон" Журка заметил светлое пягао-чье-то лицо.
   - Душно что-то,-прошептал он на всякий случай.
   - Аида сюда.
   Журка минуту колебался, затем осторожно спустился и, встав на колени, склонился над темным квадратиком.
   - А я тут сплю. Мою комнату мамка квартиранту сдала.
   Теперь Журка понял: в сарайчике соседский Димка - конопатый мальчишка лет десяти.
   - Ты чего не спишь?-спросил Журка строго.
   - Неохота еще. Я в это время читать привык. Аида сюда.
   Журка помедлил и, рассудив про себя, что все равно сейчас ему деваться больше некуда, влез в сарай через отверстие в крыше.
   - Сюда, сюда,-зашептал Димка, хватая Журку за локоть своей маленькой цепкой рукой.
   - Не царапайся,-сказал Журка.-И ногти стричь надо.
   Димка пропустил это замечание мимо ушей, усадил его на прогнувшуюся под ним кровать и попросил с ходу:
   - А теперь рассказывай страшное. Только тише, а то Булька за стеной.
   - Я не умею рассказывать.
   - Врешь.
   - Напрочь. Сказал не умею - и не умею.
   Димка вздохнул прерывисто.
   - Так скучно.
   Журка молчал, думая, как бы избавиться от этого мальчишки и выполнить то, что задумал.
   - И тут душно,-сказал Журка после паузы.- В сад пойду. От вас можно пройти? - спросил он как бы между прочим.
   Димка не ответил.
   - Ты слышишь?
   - А не продашь?
   - Нет. Что ты!
   - Аида. Только тихо, а то Булька услышит.
   Димка опять вцепился в его плечо и потянул Журку за собой.
   Ступая на носочки, они вышли из сарая, обогнули угол и очутились в узком проходе между сараем и живой изгородью.
   - Сюда, сюда,-тянул Димка.
   Проход все сужался и наконец стал похож на трубу из веток и колючек. Журке пришлось встать на четвереньки и двигаться таким образом.
   Было совершенно темно.
   Журка не чувствовал перед собой мальчишку и ^потому не мог уловить ритма движения и несколько раз натыкался рукой на Димкину ногу. Тот сдержанно взвизгивал и шептал:
   - Что ты?! Как машина колесом!
   Несколько раз Димкины пятки ударяли Журку по лицу. Он терпел, отмечая про себя, что пятки у мальчишки твердые, как хоккейная шайба. Когда удар пришелся ему по носу, Журка не выдержал и шлепнул по Димкиной ноге.
   - Что ты?-обиделся мальчишка.-Не поведу дальше.
   - Ты мне нос разбил.
   - А не торопись. Сказал-не поведу.
   Он зашевелился, зашуршал, должно быть сухими листьями, и они столкнулись в темноте лбами. Оба крякнули и замолчали.
   - А я тебя отсюда не выпущу,-прошептал Журка, морщась от боли.
   Время шло, а зловредный мальчишка не двигался.
   - Ладно. Извини,-сказал Журка примирительно.
   Димка помедлил, но по тому, как под ним хрустнула веточка, Журка понял: он пополз вперед. Через минуту раздался его шепот.
   - Сюда. Только на пузе надо.
   Впереди забрезжило светлое пятно. Журка лег на живот и протиснулся в сад.
   - Спасибо,-прошептал он, расправляя занемевшее тело.
   Димка не ответил, наверное все еще обижался, пригнулся покрылся в лазе.
   Журка переждал мгновение и пошел к кустам, стараясь ступать мягче и тише, но как назло, словно их набросали специально, под ноги ему лезли то ветка, то шишка, то желудь. Не успел он сделать и десяти шагов, совсем близко, сразу за оградкой, взрычала собака и заливисто залаяла.
   Журка так и сел прямо на грядку.
   Собачонка тявкала быстро, как автомат. И сразу же ее поддержала собака с соседнего двора, а ту в свою очередь-еще целая стая невидимых во тьме псов.
   Журка никогда не думал, что в этом городе столько псов. Они заливались со всех сторон, вблизи и вдали, справа и слева, басовито, с хрипотцой, фальцетами и тенорами, лаяли с удовольствием, с упоением, будто радовались возможности полаять. Это была какая-то цепная реакция. Лай переходил со двора во двор, разносился по ближайшим кварталам и улицам, распространялся все дальше и шире.
   Журка сидел, стараясь не дышать, и злился на свою беспомощность. Двигаться, конечно, нельзя было. Он вынужден был пережидать, когда утихнет наконец этот собачий концерт.
   Лай умолк совершенно неожиданно, так же как и начался, точно была дана команда: "замолчать!"
   Только в дальнем-предальнем конце города все еще раздавалось беспокойное тявканье, как видно, туда лишь теперь дошла волна.
   Подойдя к кустам, Журка вспомнил, что забыл нож и теперь придется ломать розы руками. Журка схватился за ветку и отдернул руку-укололся. Машинально поднес палец ко рту.. полизал. Снова схватился за ветку и опять укололся.
   "Так и до утра не нарву", - подумал он и с остервенением, больше не обращая внимания на боль, стал ломать ветки, выкручивая и обрывая их без жалости.
   Нарвав добрую охапку, Журка остановился и перевел дыхание. Теперь нужно было как-то нести цветы.
   Журка додумался: отложил цветы на грядку, сдернул с себя майку и завернул розы в нее, как ребенка. Тем же путем, через живую трубу из веток и колючек, он вылез к сарайчику.
   - Ну, чего?
   Журка пригляделся.
   Димка -стоял у сарая, прижимая к себе маленькую черную собачонку.
   - Это она лаяла?
   - Ага. Булька.
   - Выбрось ее напрочь.
   - Ну да.
   Журка зашел в сарай, отложил цветы на кровать и начал растирать руки, горевшие от уколов.
   Димка, оставив собачонку за дверью, подсел рядышком. Некоторое время он ничего не говорил, затем повел носом, как голодный человек, принюхивающийся к запаху кухни, и воскликнул:
   - Цветы! Зачем?
   - Надо.
   - Загонять будешь?
   - Скажешь тоже.
   - А что?! По полтиннику, а то и по рублю, к свадьбе если...
   - А ты рвал?
   Димка не ответил, лишь отодвинулся подальше от Журки, и Журка понял: рвал.
   -Ну, знаешь, это воровством называется. Бабушка за ними, знаешь...
   - А ты? - перебил Димка и, ожидая возражения, поспешил с неопровержимым доказательством:-Тогда зачем ночью?
   Теперь настала очередь молчать Журке.
   - Ладно,-произнес он примирительно.-Никому ни слова.
   - Ну да... На меня скажут.
   - Не скажут,-заверил Журка.
   - Я ж знаю. Бабушка у вас будь здоров какая.
   Журка вдруг понял, что весь его труд может полететь к черту. А без букета-нет примирения с Ганной.
   - Ну, хочешь, я тебя в баскет научу?
   - Да ну-у, неинтересно.
   - Хочешь, книгу дам прочитать, про путешествие, про Африку, про диких зверей?
   - Книгу? Если насовсем.
   - Это ж не мои. Из дедушкиной библиотеки.
   - Ну и не надо.
   Журка покосился на Димку и хотел дать ему наотмашь, но вовремя сдержался.
   - Ладно. Одну возьмешь. Утром вынесу.
   - Не-е... Я сам выберу.
   - Договорились. Пусть цветы у тебя полежат. Только не вздумай. Я считал.
   - В темноте-то? - хихикнул Димка.
   - Ну, ты! Понял?
   - Пусть,-согласился мальчишка.
   Тем же путем, через крышу и окно, Журка вернулся к себе, разделся, лег, но долго еще не спал, представляя, как увидит Ганну, как вручит ей розы, и она тихо улыбнется и простит его.
   Журку разбудил стук в дверь. Вошла мать.
   - Вставай. Там тебя визитер ждет, соседский мальчишка. Что у тебя за дела с ним?
   Журка вскочил, вышел на кухню.
   - Что? Позже не мог? - зашипел он на Димку.
   - Ну да,-ответил тот, лукаво блеснув глазами.- Возьмешь цветы, и с приветом.
   - Тише.
   Журка привел мальчишку к себе, достал с полки книжку.
   - Не-е, я сам.
   - Это про путешествие, про пигмеев.
   - Не-е, я сам.
   Журке пришлось уступить. Он уже успел одеться, а Димка все еще выбирал книжки. По его раскрасневшемуся лицу было видно: книги нравятся, и он боится промахнуть, взять не ту.
   - А две можно? - спросил он.
   - Ты что?
   - Нет, две. - Димка повысил голос.
   - Ну и гад, - прошипел Журка. - Только поскорее.
   Димка взял "Занзабуку" и "Восемь лет среди пигмеев". В дверях он остановился и заявил:
   - Если не понравятся, приду обменивать.
   - Топай, топай отсюда.
   Мальчишка хихикнул и спокойно пошел по лестнице, пристукивая своими резиновыми пятками по ступеням...
   Во время завтрака на кухню вошла бабушка, вся обмякшая, будто больная.
   - У нас воры были,-выдохнула она.-Все розы оборвали. Изверги.
   На секунду сердце Журки сжалось от стыда и жалости, но тотчас он представил Ганну-загнутые ресницы, венок волос, родинку на раковине уха и, поблагодарив за завтрак, поспешил вниз, за букетом.
   * * *
   Ганна сидела на прежнем месте и смотрела на море.
   Она была все такая же, красивая, самая лучшая: золотисто-рыжий венок горел на солнце, как корона.
   Журка свернул в аллейку, дал круг, подошел с другой стороны. Она все сидела, не меняя позы.
   Он еще дал круг, не решаясь подойти к ней, боясь, что Ганна прогонит его или опять, как вчера, встанет и уйдет, и теперь уже навсегда. Он боялся вспугнуть ее, точно она была птицей и могла улететь.
   К его удивлению, Ганна повернула голову, увидела его и не прогнала.
   Она молча поздоровалась и указала на скамейку.
   Журка сел на самый краешек и замер.
   Было жарко. Над морем висело беловатое марево, как туман, и горизонта не было видно. Шел белый пароход и постепенно тускнел, исчезал в этом мареве, как будто растворялся в нем.
   - Что, цветы купили? - спросила Ганна.
   - Ага.
   - А может, мне?-спросила она с усмешкой.
   - Ну да. Вам. Вот, возьмите.
   - Вы серьезно?
   - Честно.
   - Ну, спасибо. - Ганна приняла букет, поднесла его к лицу и глубоко, с тихой, довольной улыбкой вдохнула.
   Ганна знала, что он придет, ожидала его появления.
   Вчера она действительно не хотела больше видеть этого "большого мальчишку". А потом природная доброта взяла верх, и она подумала: "Плавает парень. И кто поможет ему?" Всю свою жизнь Ганна привыкла помогать людям, если видела, что им нужна ее помощь, потому что и они ей, рано осиротевшей, тоже помогали всю жизнь.
   - Ну как, что надумали? Куда поступаете? - спросила Ганна.
   Журка молчал, потому что об этом, о своем будущем, он как раз меньше всего думал за прошедшие сутки. Да и какое оно, будущее, имеет значение, если она рядом, если она простила его и он снова с нею?!
   - Вы извините,-сказала Ганна, так и не дождавшись ответа.-Но я этого не понимаю. И-хотите почестному? Презираю это. Как можно поступать куда попало? Для чего? Лишь бы идти? Вам нравится вон та девушка в сарафанчике?
   - Хорошая.
   - Тогда пригласите ее сюда и сидите с нею.
   - Ну да! Что вы?-Журка поднял на Ганну испуганные глаза.
   - Вы же сами сказали-хорошая. Так идите и пригласите.
   - Зачем? Я вовсе не хочу приглашать ее.
   - Ну вот,-сказала Ганна и улыбнулась одними губами.
   У Журки отлегло от сердца.
   - Значит, вам не все равно, с кем сидеть? Так как же вам Может быть все равно, кем быть? Это ж посерьезнее. Это ж: на всю жизнь. Вы понимаете?
   - Понимаю.
   - Тогда еще хуже. Как же вы можете, понимая, что это важно, так легкомысленно относиться к выбору профессии? Как? Говорите!
   Журка готов был сказать что угодно, только бы не обидеть ее. Но именно этого "чтоугодного" ответа она и не хотела слышать, а другого ответа он не знал.
   - Эх вы! - произнесла Ганна с такой досадой, что Журка готов был сквозь землю провалиться.
   По морю скользили легкие катера. С пляжа доноси"
   лись голоса и визг. В небе гудел вертолет. Тень от него проплыла по воде, по гравиевой дорожке, по Журкиньм ногам в белоносых кедах и скрылась за кипарисами.
   - Вам повезло, - продолжала Ганна после молчания.-Вы кончили школу, получили среднее образование.., А вот мне не повезло. Я в детстве только семь классов кончила. И вы считаете меня недоучкой.
   - Ну что вы?-прервал Журка.
   - А что вы сказали вчера? Ну-ка, припомните!
   Журка опустил голову. Ганна пожалела его, произнесла как можно мягче:
   - Тогда зачем вам обязательно в вуз! Вот этого я не понимаю. Почему все окончившие школу рвутся в институты, за дипломом? Ну разве в дипломе дело? Диплом-это бумага с печатью, и все. Правда, наша Полина Матвеевна говорит: "Без бумажки ты букашка, а с бумажкой-человек". Но это она так. Нам в ремесленном Сергей Герасимович часто приводил слова Горького:
   "Нужно любить то, что делаешь, и тогда труд, даже самый грубый,-возвышается до творчества"... Согласны?
   Журка кивнул головой.
   - Вот недавно к нам в цех пришел заслуженный человек, офицер, уже на пенсии, а не смог без работы, потому что привык трудиться. Он бы мог пойти куда угодно, а пришед к нам, потому что в юности был слесарем, любил это дело и свою любовь через всю жизнь пронес.
   "Как мой отец",-подумал Журка, но тут же эта мысль выскочила из головы, и он снова весь превратился в слух и внимание. Ему нравилось даже не то, что говорит Ганна, - признаться, он и сейчас не очень понимал ее, - ему нравился ее голос, переливы его, задушевность, мягкость и еще круглая родинка на левом ухе, которая так и тянула к себе.
   - Вы когда-нибудь были на заводе?
   - Приходилось. Практику отбывали.
   Он произнес это таким тоном, что Ганна поняла: завод ему не понравился.
   - Вот если бы вы на нашем заводе побывали. Не подумайте, я совсем не агитирую. Но наш завод... Я его ни на что не променяю. Вот дайте мне любую работу, самую хорошую, создайте любые условия, самые замечательные,-не пойду. Кстати, мы все учимся, вся наша бригада. У нас при заводе втуз есть. Но если и закончим, если и диплом получим - то никуда с завода.
   - А вы на каком курсе? - спросил Журка, потому что неловко было молчать. Еще подумает, что он не слушает.
   Ганна помрачнела. Журка уж и не рад был, что за-' дал вопрос. Ведь знал, что она не любит расспросов.
   - У меня... перерыв в учебе.
   Ганна уткнула лицо в букет и стала глубоко вдыхать аромат цветов, будто ей и в самом деле захотелось сейчас подышать этим ароматом. Журка совсем близко увидел круглую родинку.
   - Скажите, Витя, вам приятно бывает, когда... скажем, вы мяч в корзину забросите? Испытываете вы при этом удовлетворение?
   - Испытываю.
   - Но игра прошла, и все это прошло. Нет, я не хочу вас обидеть. Но в смысле - никому от этого реальной пользы нет. В' широком понимании людям. Не обижайтесь.
   - Запишут очко, и только,-согласился Журка, заставляя себя слушать Ганну и не обращать внимания на ее родинку.
   - Тогда вы понимаете, как приятно, когда то, что ты сделал, полезно людям. У меня, например, первая гайка, сработанная моими руками, до сих пор хранится. Когда я ее нарезала-не поверила, долго присматривалась, где еще есть такие гайки. Вы не представляете, Витя; какое это ощущение! Как объяснить? Вот вам приятно, что ваши цветы понравились мне?
   - Еще как, - признался Журка.
   - Вот видите. А если не только мне, а многим людям.
   У многих то, что сделано вами. И оно приносит им пользу и радость. Как это замечательно! Ведь правда? Чего ж вы молчите?
   - Наверное. Я не испытывал.
   - А сама работа. Это такая радость, Витя, вы не представляете! Берешь кусок металла, совершенно грубый, необработанный, и начинаешь точить его, шлифовать, сверлить. Пахнет окалиной. Стружка вьется колечками. Металл теплеет, нагревается, будто оживает в твоих руках.
   Она говорила увлеченно, горячо. Глаза у нее блестели, лицо горело. Журка никогда еще не видел ее такой оживленной. Ему захотелось сделать ей приятное, чемто ответить на это оживление. Он вспомнил слова отца и сказал:
   - Мой отец назвал рабочий класс "вечным деревом".
   - А что? - Ганна секунду подумала, повела плечами. - Видите вон тот платан, огромный, ветвистый, такой могучий. Видите? Вот такое дерево, да?
   - Не знаю.
   - Нет, еще мощнее и действительно вечное, потому что наши руки всегда, и при коммунизме нужны будут, их не заменит никакая техника.
   Журка рассмеялся, потому что так ее слова совпадали со словами отца, точно они заранее сговорились с Ганной, и так Журке приятно было, что он попал в самую точку.
   -Вы приходите к нам. Вы сами увидите,-сказала Ганна, потому что ей показалось: он не верит и смеется над ее словами. - Знаете, какие у нас люди? Хотите, расскажу? Начальник цеха Кузьма Ильич. Он в войну в Сибири на морозе работал. Представляете, что это такое?
   Руки металлом прихватывало. А работать нужно было, для фронта необходимо. И Кузьма Ильч-работал.
   А после войны, между прочим, он заочный институт кончил. Рабочего человека любит. Если вы честно трудитесь, он вас от любой невзгоды грудью прикроет. А мастером у нас Дунаянц-горячий, вспыльчивый, но душа золотая! Если что - он с вами до вечера над чертежами просидит.
   Журка жадно слушал, понимая теперь каждое слово и все представляя себе, о чем она говорила: огромный завод, светлый цех, вспыльчивого мастера.
   - А наши девушки, - продолжала Ганна. - У меня три подружки. Самая закадычная - Галка, Хохотушка.
   Посмотрите-не поверите, что на ее счету три рацпредложения. Днем веселая, не пикнет, а вечером... - Ганна закрыла глаза, улыбнулась. Воспоминания разбередили сердце. Так захотелось на завод, в бригаду, к подружкам.
   Она хотела отложить цветы и смахнула сумку. На землю вывалились письма. Журка бросился поднимать их и успел прочитать два слова: "Энергетик", "Цыбулько"...
   - Еще рассказывайте,-попросил он, подавая сумочку.
   - Мы все очень дружны. Все "как один человек. Испытывали вы такое, Витя, чтобы твои мысли совпадали с мыслями друзей, твои стремления были и их стремлениями, твои чувства - и радость и горе - разделялись бы ими, как свои чувства. Испытывали?
   - В команде, во время соревнований.
   - Это все-таки не то. Игра прошла, и вы разошлись, разъединились. А мы работаем на одном заводе, в одном цехе, в одной бригаде, живем в одном общежитии, учимся в одном втузе. И в кино вместе, и в Дом культуры, и на самодеятельность. У нас Сеня на баяне играет, и Нелька и Нюся песни поют.
   Ганна поймала себя на мысли, что она уже не для него, а для себя рассказывает, и чем больше рассказывает, тем сильнее хочется всех повидать и поработать со всеми.
   - Ну еще, пожалуйста, - попросил Журка.
   - Мы вот, знаете, Витя, соберемся вечером и начинаем соображать, что бы такое новенькое придумать? Не для денег, не для какой-то там славы. Хочется нам, чтоб лучше было, хочется почувствовать, на что мы способны.
   Вот вам, наверное, хочется, чтоб больше очков было?
   - Хочется.
   - Вот так и нам...
   - Жура!-прервал их резкий голос.
   Журка так и обмер. Некоторое мгновение он колебался: отзываться ли? Потом понял: все равно от этого не уйти-обернулся. Шагах в десяти от скамейки стояла мать.
   * * *
   - Жура! - повторила она повелительно.
   - Я сейчас, - буркнул Журка и пошел навстречу матери.
   - Так вот ты как занимаешься! - сказала Нина Владимировна дрогнувшим голосом. - Так вот где бабушкины розы! Идем.
   Но Журка не мог уйти, не сказав Ганне до свиданья.
   Он вернулся к ней и, не поднимая глаз, не произнес, а простонал:
   - Извините.
   - Так вы совсем не Виктор,-сказала Ганна ледяным голосом.
   - Честное слово...
   - Вас зовут каким-то другим, каким-то птичьим именем.
   - Я потом... Я все объясню.
   Ганна схватила розы и попыталась вернуть их Журке. Он круто повернулся и чуть ли не бегом бросился от Ганны.
   - Какой ужас! Какой ужас!-твердила Нина Владимировна сквозь слезы.
   Они пришли домой. Нина Владимировна громко хлопнула дверью, точно хотела припечатать ее накрепко, чтобы уж не выпустить больше сына за свой порог. На стук из кухни выглянула бабушка. Журка еще раз заметил, что она сегодня обмякла и изменилась, как после болезни.
   - Вот, мама!-воскликнула Нина Владимировна сдавленным голосом. - Я привела вора. Это он... Он сидел с какой-то девчонкой, и у нее на коленях букет...
   - Не смей так говорить! - крикнул Журка.
   - Вот видишь? Видишь?! Из-за какой-то рыжей девчонки...
   - Не смей. Я прошу.
   Журка беспомощно поднял руки, словно хотел защитить Ганну от этих словесных ударов.
   -Действительно, Нина,-вмешалась бабушка.- Какие ты глупости говоришь.
   - Но ведь у нее в руках были наши розы, и он, оказывается, для нее...
   - Печально и жаль,-сказала бабушка и затрясла головой, возбуждаясь. Но если он... Цветы.., Для девушки... Это-настоящий мужчина.
   - Ах, мама! Что вы такое...
   - Нет, нет. Это я приветствую даже.
   -Мама!-Нина Владимировна зарыдала.-Это ужасно!-выкрикивала она сквозь слезы.-Вместо экзаменов... Я его специально привезла...
   На этот раз Журке нисколечко не было жаль ее. Воспользовавшись паузой, он поднялся к себе наверх и закрыл дверь.
   Блеснула мысль: "Она еще там. Еще не ушла. Я все расскажу. Пусть не думает, что я обманщик..."
   Бежать!
   Он бросил взгляд на окно, секунду помедлил и решительно уже известным способом полез вниз.
   Ганны не было на скамейке. Журка обегал весь парк.
   Нигде не было.