Дягилев Владимир. Вечное дерево

   - Куда ж ты устроился?
   - На завод.
   - Кем же?
   - Слесарем, - произнес он восторженно-торжественным голосом.
   Глаза Нины Владимировны приняли то неприятное, колючее выражение, которое не шло ей.
   - Ты серьезно?
   - Вполне, - подтвердил он.
   Нина Владимировна медленно села на стул.
   - Слесарем? Полковник и вдруг слесарем?!
   - Первая любовь не ржавеет,-шутливо ответил Степан Степанович.-А другой у меня гражданской специальности-то и нет. Ты же знаешь.
   Нина Владимировна отмахнулась.
   - Не верю.
   - Да честное слово. Вот посмотри пропуск.
   Она вырвала из рук Степана Степановича пропуск, пробежала его глазами.
   - О, прелестно!-она захохотала неестественно громко.
   - Перестань! - крикнул он, почувствовав наконец обиду.
   Нина Владимировна оборвала смех, уставилась на него пристально и гневно.
   - Я считала, у тебя хватит ума.
   - Вот и хватило. Я кровный рабочий. И мои отец был рабочим. И дед-кузнец. Я с завода в армию ушел.
   Был слесарем и опять буду им. Все естественно.
   - Значит, я теперь слесарша? Представляешь, что будет говорить Инесса Аркадьевна?
   - Что скажет княгиня Марья Алексевна... - попробовал свести все к шутке Степан Степанович.
   Нииа Владимировна вздрогнула, наверное от той картины, что сама себе вообразила, и проговорила быстро, почти приказала!
   - Уволься. Сейчас же, пока еще никто не знает об этом.
   - Да что ты? Смеешься?
   - Уволься.
   - Никогда.
   Нина Владимировна вскочила, губы ее противно скривились.
   - Вот, вот! -закричала она с надрывом и судорожными движениями стала рвать пропуск.
   Степан Степанович оцепенел и несколько секунд не мог сдвинуться с места.
   - Не смей! Слышишь?!
   Нина Владимировна швырнула остатки пропуска на пол и выскочила из комнаты. Дверь хлопнула, и с лестницы донеслось стрекотание ее каблучков.
   * * *
   Степан Степанович сидел у стола, пытаясь склеить обрывки пропуска так, чтобы вышло как было. Но это не удавалось. Разрывы были видны, как свежие шрамы.
   На фотокарточке через все лицо наискосок проходила белая надломленная полоса.
   - Ни черта не получается, - произнес он, бросая пропуск на стол.
   Состояние было такое, будто бы он неожиданно попал под прицельный огонь своих автоматчиков. Никак не ожидал он такой нелепой реакции от жены.
   - Ну что тейерь делать? Без пропуска на завод не пойдешь. Менять надо. А что сказать? Жена порвала.
   Так это ж на всю жизнь позор...
   Явился Журка, побренчал на кухне кастрюлями и хотел проскочить через, родительскую комнату к себе. Он был высок, настолько высок, что доставал головой косяк.
   Степан Степанович заметил, что Виктор какой-то весь острый; казалось, что все кости, какие есть в нем, выпирают наружу.
   - Не горбись,-сказал Степан Степанович,-а то превратишься в знак вопроса.
   Виктор хихикнул и, размахивая расслабленными руками, как маятниками, пошел в свою комнату.
   - Остановись-к.а, - окликнул его Степан Степанович. Он вспомнил о просьбе жены поговорить с сыном и о своем желании "перекантовать" его. Именно сейчас, под настроение, и захотелось начать этот разговор.
   Но Журка будто почувствовал, что предстоит неприятный разговор, произнес с молящими нотками в голосе:
   - Спешу. Честное слово. У нас игра сегодня... На первенство города.
   - Ну что ж, тогда посмотрю заодно, как ты играешь.
   Журка хотел возразить, но сдержался. Надо было сказать, что игра предстоит ответственная не только потому, что идет розыгрыш первенства города, но и потому, что ему придется себя реабилитировать. После того случая, когда он не поехал в Москву, тренер вообще не хотел брать его в команду. Потом сжалился: "Возьму на одну игру; если не потянешь-исключим как милень"
   кого". Так что придется играть старательно, значит, не свободно, значит, нервно. Но как скажешь об этом отцу?
   И Журка промолчал, согласился.
   Он ожидал отца у входа на Зимний стадион. В синем тренировочном костюме он казался не таким угловатым и костлявым, как обычно, и голову не втягивал в плечи, и не сутулился, лишь руками размахивал по-прежнему, как маятниками, словно они были без костей и не имели силы.
   -Давай поскорей,-сказал он,-а то у нас разминка начинается.
   Но Степан Степанович видел, что дело не в разминке: сын стесняется быть с ним на людях.
   - С кем играете?-придержал его Степан Степанович.
   - С "трудиками".
   - Сильный противник?
   - Ничего, - Витька произнес это слово твердо, кажч.
   дый слог выговаривая отдельно, и оттого оно прозвучало полупрезрительно, полуиронически.
   Он долго был виден в толпе. "Ах вот отчего он сейчас не сутулится,-догадался Степан Степанович.- Здесь, с баскетболе, рост преимущество..."
   Степан Степанович огляделся. Стадион был огромен, высок и напомнил ему тот ангар-главный цех,-только без гигантских станков, без челноков-кранов, без колоссальных деталей. Лишь часть стадиона была занята трибунами-узкими скамейками, одна над другой. Трибуны с трех сторон окружали пока еще не ярко освещенный дощатый настил, над которым висели новые щиты с кольцами-корзинами.
   На скамейках сидели, по ним ходили, их перепрыгивали, как препятствия. Народу прибывало с каждой минутой. Молодежь сновала между скамеек, словно специально затем, чтобы задеть лишний раз коленки Степана Степановича и не извиниться. Впечатление создавалось такое, будто эти парни и девушки ищут друг друга и никак не могут найти.
   Кое-кто проходил с бутылками лимонада и с пачками печенья, на ходу ел и пил прямо из горлышка, точно не мог поесть в буфете или дойти до своего места.
   Кое-кто находил друзей и окликал их через весь стадион, как на улице, никого не стесняясь и не смущаясь.
   Угреватый парень принес целый букет эскимо и стал передавать его по рядам своим товарищам. И товарищи заорали и начали подпрыгивать так, что скамейки затряслись и закачались, как пружины.
   Гул стоял, как под -мостом. Отдельные голоса сливались в общий шум, и ничего нельзя было разобрать. Под стеклянным куполом летало раскатистое беспрерывное эхо.
   Когда движение и суета достигли предела, когда шум сделался настолько сильным, что в ушах зазвенело, когда на скамейках стало так тесно, что невозможно было развернуть плечи, когда молодежь забила все проходы, все ходы и выходы, - вспыхнули прожекторы, дощатый настил засверкал, как огромный полированный экран.
   И тотчас появились команды в красных и синих тренировочных костюмах.
   Раздались аплодисменты, выкрики, приветствия, хлесткие удары мяча по щиту.
   Но движение не уменьшилось и шум не стих. Все еще протискивались новые болельщики, тесня и без того плотно сидящих людей. Чуть ниже и левее Степана Степановича расположился тот угреватый паренек, что приносил эскимо. Сзади слышались мальчишеские голоса.
   Правее сидела девушка в цветастой косынке. А прямо перед ним-с гладковыбритым затылком, немолодой загорелый человек. Каждый что-то выкрикивал так громко и смело, точно это должно было интересовать всех, кто был рядом. Назывались команды, цифры, годы, занятые места, тепло и с гордостью произносились фамилии игроков, словно это были родственники или друзья, фамилии почему-то назывались сокращенно, а игроки - по имени и кличкам, как близкие, свои люди.
   Все переговаривались между собой, точно знали друг друга много лет, все всё понимали с полуслова, с полунамека.
   Степан Степанович наблюдал все это с любопытством и мягкой внутренней усмешкой, не загораясь общим интересом.
   "Я будто трезвый среди пьяных", - подумал он про себя.
   Протяжный резкий свист заставил его посмотреть на площадку. Там уже не было игроков. Стоял судья в белом костюме и свистел в блестящий свисток. Гул голосов начал медленно затихать. И когда на площадке вновь появились команды уже в трусах и майках, сделалось тихо, так тихо, что слышно было, как где-то под скамейками покатилась бутылка.
   Снова короткий свисток. Игра началась.
   Степан Степанович больше глядел на окружающих его людей, чем на площадку, тем более что там, среди синих и красных маек, он не видел своего сына.
   Наблюдать окружающих было смешно и забавно.
   Все они как бы подравнялись в возрасте: одинаково хлопали, вскрикивали, замирали, ахали и шипели. Девушка сдернула косынку и при удачном броске любимой команды взмахивала ею над головой и визжала. Пожилой человек с гладким затылком поворачивался к Степану Степановичу и бурчал, дрожа щеками и краснея:
   - Видели? Цапнул за руку-судья не заметил.
   А Кондрашу уже персоналка.
   Мальчишки за спиной Степана Степановича при этом пронзительно свистели. А угреватый паренек вскакивал и, оглядываясь, ища сочувствия, орал:
   - На мыло!
   Степан Степанович заметил, что трибуны реагируют на ход соревнований по-разному, явно неодинаково. Если его трибуна хлопает, то противоположная свистит, если его возмущается, противоположная взрывается аплодисментами. Средняя трибуна -нейтральная, будто восхищается, будто замирает, поддерживая то противника, то их трибуну, словно желая общего примирения.
   - Вторая персоналка,-прошипел, оборачиваясь к Степану Степановичу, Гладкий Затылок.
   Степан Степанович взглянул на площадку. Красные били штрафной. Он заметил светящийся щит над противоположной трибуной. После точного броска на щите моментально изменились цифры.
   Он хотел спросить, в чью пользу счет, но вовремя подумал, что это будет воспринято здесь как вопиющее невежество. Он попробовал сам разобраться в обстановке.
   Сын играл за "Буревестник", но Виктора на площадке не было.
   Гладкий Затылок все чаще оборачивался к Степану Степановичу. Цветастая косынка все реже трепетала над головой девушки. Мальчишки все оглушительнее свистели.
   Он понял: его трибуна проигрывает.
   Степан Степанович снова взглянул на площадку и тут увидел Витьку. Сын был в синей майке. Значит, "Буревестник" проигрывает.
   "Вот тебе и ничего, ^-подумал Степан Степанович, вспоминая полупрезрительный ответ сына.-Зазнайство - оно к добру не приведет".
   Ему стало не по себе. Степан Степанович сам удивился этому чувству.
   -Длинный, давай!-крикнул угреватый паренек.
   Крик адресовался понятно кому-Витьке.
   - Журавель, давай!-дружно поддержали мальчишки.
   "Наверное, из его школы",-догадался Степан Степанович.
   Остальные болельщики молчали, с надеждой ожидая, что покажет новый игрок.
   И Степану Степановичу стало любопытно, что же сделает Витька. Его нетрудно было отличить от других: он еще больше расправился и вытянулся.
   Трибуны замерли. Синие кинулись в наступление так энергично, точно их нахлестывали и заставляли бегать.
   Степан Степанович не уловил, каким образом мяч оказался у Витьки, а он под щитом противника, не заметил .броска, только почувствовал, как трибуна задрожала от криков и аплодисментов,
   - Перспективный, - сказал Гладкий Затылок.
   Степан Степанович торопливо кивнул, весь подаваясь вперед.
   "Скажи, перспективный",-подумал он с иронией, а сам ощутил приятное тепло в груди.
   После двух удачных бросков Витька вдруг остановился посреди площадки, опустил руки и не побежал за мячом. Мяч тотчас перехватил противник и провел ответный бросок.
   Противоположная трибуна ахнула и загремела.
   - Шире шаг! - не зная сам почему, крикнул Степан Степанович.
   - Шире шаг!-подхватили и угреватый паренек, и девушка с косынкой.
   Витька побежал быстрее. Степану Степановичу показалось, что он услышал его и послушался. Цифры на щите сменились.
   - Так держать!-крикнул Степан Степанович.
   - Так держать! - подхватила вся трибуна.
   А Гладкий Затылок обернулся и похлопал Степана Степановича по коленке, как старого приятеля.
   Но Витька опять, словно нарочно, остановился, и противник, воспользовавшись этим, ответил точным, броском.
   - Шире шаг!-вновь закричал Степан Степанович, теперь уже по-настоящему злясь на сына за эту медлительность и неуважение противника.
   -Шире шаг!-поддержала трибуна.
   Витька рванулся, получил пас, заложил мяч в корзину.
   - Ведь может, - сказал Степан Степанович, хлопая по плечу Гладкий Затылок.
   - Перспективный, - отозвался тот.
   - Журавель! Жу-ра-вель!-заорали мальчишки.
   И вся трибуна, перекрикивая свист противоположной, стала скандировать:
   - Жу-ра-вель! Жу-ра-вель!
   Нейтральная поддержала этот крик:
   - Жу-ра-вель!
   Степан Степанович поймал себя на том, что и он вместе со всеми выкрикивает это слово.
   "Черт те что,-подумал он, умолкая.-" Никогда не называл его так".
   Конец игры проходил под сплошной рев трибун. "Буревестник" выигрывал.
   Мальчишки заливались свистом. Угреватый паренек приплясывал на скамейке. Девушка, не переставая махала косынкой.
   У Степана Степановича было такое чувство, будто и он выигрывает соревнование. Так и хотелось сказать:
   "Это мой, длинный-то, Журавель-то-мой". Перебарывая это желание, он хлопнул соседа по плечу:
   - С победой!
   - С победой!-ответил Гладкий Затылок, обнимая его, как друга.
   Все вокруг смотрели на Степана Степановича как на своего человека и улыбались ему-приветливо.
   * * *
   Дождь шел неохотно, устало. Небо висело над крышами домов черное, тяжелое, беспросветное. Вверх не хотелось поднимать глаз-там было неприветливо и темно. Зато на земле было светло и красиво. Тысячи, огней отражались на мокром асфальте, на мокрых стенах, в больших лужах, как в зеркалах. Огни падали на землю из освещенных окон, из витрин, от уличных фонарей, от проносившихся по городу машин. Краски и цвета были не слишком разнообразными-всего лишь красными, зелеными, желтыми, но они все время менялись, то появляясь, то усиливаясь, то перемешиваясь между собой, между светом и тенью. Огоньки все время двигались, отражаясь миллионами зайчиков на крышах троллейбусов и автомобилей, на дорогах и решетках оград, на цоколях домов, на кронах деревьев.
   Все вокруг сверкало и блестело. Город точно обновился, помолодел и похорошел.
   Воздух был свежим и чистым. Запахи хорошо отличались один от другого-дымок машины от дымка сигареты. Они, едва появившись, тотчас исчезали, будто растворялись в искрящихся под фонарями дождинках.
   Звуки были громкими, далеко слышными и ясными.
   Они тоже перемешивались между собой: и шумок дождя, и шипение колес, и хлопанье дверцы, и голоса людей.
   Несмотря на темноту и дождь, все далеко и отлично просматривалось-любой огонек. Тени были четкими, шаги под тенью-гулкими. Виделась искорка, выдохнутая автобусом, сверкнул портсигар, хлопнувший, как выстрел.
   И быть может потому, что было красиво, дышалось легко, слышалось хорошо и виделось далеко - на ули"
   цах было полно народу, как в солнечный день.
   Люди шли в плащах, в накидках, под зонтиками.
   И одежда людей сверкала, точно покрытая лаком. Это сверкание сливалось с сиянием глаз, улыбок, .со смехом и бодрым говором прохожих.
   Идти было легко и радостно.
   Журка шел впереди отца, не разбирая дороги, прямо по лужам. Он опяхь сутулился и вжимал голову в плечи, стараясь быть пониже, чем есть.
   Степан Степанович все еще находился под впечатлением прошедшей игры и не в силах был подавить в себе того восторженно-сладкого ощущения, что появилось г.
   нем вместе с последним свистком судьи и усилилось при выходе со стадиона, когда десятки незнакомых людей подбегали к его сыну, жали ему руки, хлопали по плечу, высказывая добрые слова и пожелания.
   Степан Степанович наблюдал это и в душе гордился Журкой-теперь и он так называл сына,-и это чувство до сих пор не проходило и мешало ему говорить о деле.
   - Ну, что ж,-произнес он наконец.-Играешь ты неплохо.
   Степан Степанович сделал паузу. Журка не отозвался. Тело его устало и просило отдыха, а мозг еще работал, анализировал, разбирая каждый шаг, каждое движение, давая мысленную оценку действиям его и товарищей.
   - Неплохо, - повторил Степан Степанович. - Особенно под щитом.
   "Ха, под щитом!-трезво рассудил Журка.-Так я же выше всех".
   - А вот останавливаешься посреди площадки зря.
   Это недостаток.
   - Так я же паса ждал, - возразил Журка. Он и сам знал, что замешкался, и в мыслях честно осуждал себя за это промедление, но признаться в этом громко, да еще отцу, казалось обидным.
   - Ждал. Двигаться надо, а не ждать,-сказал Степан Степанович.
   - Так это ж Кондраш запаздывал, если бы не он...
   - Не сваливай на другого.
   - Ну... Напрочь... - пробурчал Журка таким тоном, который должен был означать: "Вам хоть как играй-все равно недовольны будете".
   - А в общем, молодец! Молодчага!-сказал Степан Степанович, стараясь сгладить углы, и похлопал сына по остро выступающим лопаткам.
   Журка вздрогнул от неожиданной похвалы, хмыкнул и успокоился.
   - Но игра есть игра, - произнес Степан Степанович, почувствовав, что теперь самый раз повернуть разговор.
   - А что, плохая игра? - спросил Журка, спросил нарочно, потому что представлял, о чем пойдет речь, и не хотел этого.
   - Неплохая,-сказал Степан Степанович, не давая больше перебить себя. Но я хотел о другом. О жизни.
   - Бывает, что жизнь-игра,-снова прервал Журка и, чтобы отец не разгневался, тотчас добавил: - Вон у артистов, например.
   Нет, он сейчас не боялся отца, потому что не видел его приказного взгляда и, кроме того, в нем еще сохранилось от игры воинственное настроение, но не хотел этого разговора потому, что не был готов к нему. Говорить с отцом - значит, думать, отвечать, быть может спорить. А его сейчас тянуло отдыхать, и мозг его был занят совсем другим.
   - Я не об артистах, я о тебе, - проговорил Степан Степанович, начиная сердиться и на себя и на сына за то, что необходимый разговор не удается.-Тебе пора подумать о жизни. Школу кончаешь. Куда пойдешь?
   Журка сделал длинный шаг через лужу, словно хотел убежать от ответа.
   - Куда?-переспросил Степан Степанович, догоняя сына.
   - Не знаю, - неохотно проговорил Журка.
   - А-а, то-то,-протянул Сгепан Степанович, словно обрадовался этому "не знаю". Слова сына прозвучали откровенно. А именно этого он и хотел в данном случае.-Это, сын, тяжелая штука-найти свое место в строю...
   Журка плохо слушал отца. Он все еще был в игре.
   Стоило закрыть глаза - он видел площадку, товарищей, противника. Вот он бежит к мячу, перехватывает пас, финтит,..
   - А ты подумай хорошенько. К чему душа тянется?-допрашивал Степан Степанович.
   - А мне все равно,-отозвался Журка и опять шагнул через лужу.
   - То есть как все равно?-повысил голос Степан Степанович и, догнав сына, придержал его за руку, чтоб не бежал. - Нет, не все равно. Выбрать свое место - важное дело. Это ж, может быть, на всю жизнь. Пойми.
   Все проходит-увлечения, страсти, привычки...
   Журка ловко повернул в метро, увлекая за собой отца. В потоке людей говорить было невозможно, и Степан Степанович замолчал, сердито поглядев на сына.
   Выйдя из метро, Степан Степанович взял Журку за локоть своею твердою рукой и сказал отрывисто:
   - Изволь выслушать. Я не шутки шучу... Так вот.
   Каждый человек имеет свое назначение в жизни, - втолковывал Степан Степанович убедительно и неторопливо, как, бывало, наставлял молодых офицеров. - Назначение. Пойми, Судят о человеке не по тому, какие он штаны носил.., и не по тому, какие он папиросы курил или, скажем, какие песни пел, а по его делу. Говорят:
   инженер был, офицер был, токарь был. И добавляютхороший или плохой, кто уж что заслужил.
   - Токарь-пекарь,-вставил Журка лишь потому, что вспомнил вдруг Кольку Шамнна, который любил произносить именно эти слова.
   - А что токарь?!-повысил голос Степан Степанович. - Я вот слесарь. Разве это плохо? Дай бог тебе так... Всю жизнь любить свое дело...
   Он помедлил, ожидая возражений. Журка молчал.
   - Токарь,-повторил Степан Степанович.-Токарь каждый день что-то выдает на-гора, выдает такое, без чего не обойтись. Токарь-это рабочий человек...
   - Рабочий класс,-заметил Журка.
   - Вот именно.
   - Но классов не будет.
   - Рабочий класс всегда будет, - сказал Степан Степанович и добавил после паузы:-Помнишь-давно было,-ты у меня спросил, есть ли вечное дерево?
   - Не помню, - ответил Журка, хотя хорошо помнил это.
   - Как же? Еще на Юге. Тогда я ответил: нет такого дерева, А сейчас скажу-есть! Не в прямом смысле, конечно. Вечное дерево-это рабочий класс... Самое великое изобретение требует винтика, гайки, значит рабочих рук...
   - Руки-ветви, а листочки-мозоли,-хихикнул Журка.
   Степан Степанович остановился под фонарем, посмотрел на Журку так, что тому сделалось стыдно, и произнес с досадой и упреком:
   - Глупый ты человек.
   И, не сказав больше ни слова, резко повернулся и пошел к дому,
   * * *
   Проснулся Степан Степанович бодрым и свежим. Нетерпение и радость, ощущение новой силы переполняли его. Он снова в строю. Он идет на работу.
   Новый пропуск выдали без задержки. Он переживал, готовился к объяснению, а его даже не спросили, поверили, что случилось что-то уважительное, раз такой человек просит дубликат выправить.
   Поставив завтрак на плиту, он принялся наводить глянец: побрился, помылся и взялся за пуговицы.
   - Ну что, старина, еще послужим?-сказал он старенькому кителю, погладив его, как существо живое, и засвистел веселый мотивчик.
   Из комнаты выглянула заспанная Нина Владимировна, посмотрела на него сердито, поджала губы.
   Степан Степанович замолчал.
   "Только бы..."-подумал он, опасаясь, что она опять начнет ссору и испортит этот его такой особенный, счастливый день.
   Она ничего не сказала.
   "Ну и ладно.."
   На улице Степан Степанович встретился с Самофалом. Он прохаживался, держа на длинном ремне здоровенную овчарку. Завидев Степана Степановича, Самофал виновато улыбнулся:
   - Вот кобеля прогуливаю... А ты что такой... какой-то?
   - На работу иду,- сказал Степан Степанович.- Сейчас вот представлюсь начальству-и к станку. А что, внешний вид не очень?-спросил он, зная, что не может выглядеть плохо.
   - Как новый пятак,-одобрил Самофал и, дернув за поводок, пошел рядом со Степаном Степановичем.
   - Волнуюсь, конечно... Смогу ли... Получится ли...
   Перерыв большой, - говорил Степан Степанович. - Но готов... Думаю, в грязь лицом не ударю.
   Самофал нахмурил брови, поддаваясь каким-то своим невеселым мыслям.
   - Понимаешь, Иван, - продолжал Степан Степанович, ощущая потребность высказать свои чувства. - Как тебе объяснить? Начинал я когда-то в цехе. А вот только сейчас, когда столько пережито, чувствую, что могу быть настоящим рабочим... А ты? Что же ты? Тоже шел бы, работал бы...
   - Я?! - как будто удивился Самофал.
   - Ну да. Ты же большой работник... Чего сидеть?
   Самофал остановился, делая вид, что занят собакой.
   - Желаю,-тепло сказал он Степану Степановичу и поглядел на него как будто с завистью.
   - А то давай,-проговорил Степан Степанович, радуясь, что ему завидуют.
   Народу было еще немного. Степан Степанович пришел в числе первых. Вахтер долго и тщательно, то поглядывая на фотографию, то на самого Степана Степановича, изучал его пропуск.
   - Новай? - спросил вахтер.
   - Допризывничек,-пошутил Степан Степанович.
   - Не задерживай, - буркнул вахтер, всем своим видом показывая, что шутить неуместно.
   Кузьма Ильич постучал толстым ногтем по столу, подумал, погладил черные, как будто небритые щеки.
   - Куда же вас? Пожалуй, к Цыбулько. Насчет разряда - подумаем.
   - Да пока не надо, - сказал Степан Степанович.
   - То есть как? Какой же вы слесарь без разряда?
   В армии звания, а у нас разряды.
   - Я к тому, что не гонюсь за этим.
   - Тоже неверно. Кто будет квалификацию повышать?
   Кузьма Ильич неожиданно оборвал разговор, быстро поднялся. В кабинет вошли Песляк, кадровик-служака и еще какие-то незнакомые Степану Степановичу люди.
   - Кстати,-произнес Песляк, здороваясь со всеми за руку.
   Начальник цеха был удивлен и смущен этим визитом. Степан Степанович заметил это, и ему сделалось неловко и стыдно, точно он виноват в этом, словно нарочно позвал начальство в конторку; захотелось уйти в цех, к станку, но уйти нельзя было, тем более что взгляды всех пришедших были почему-то устремлены именно на него.
   - Аккуратность похвальна, - сказал аккуратный человек в белой сорочке с золочеными запонками, оглядывая Степана Степановича внимательно.
   - Это хорошо, товарищ Стрелков, это хорошо, - одобрил Песляк, кивая тяжелой головой, и придавил собой жалобно заскрипевший стул.
   Степану Степановичу неприятны были эти одобрения, эти разглядывания, однако он молчал и ничем не выдал своего состояния. Еще ничего не случилось, ничего плохого не произошло, но он предчувствовал-должно случиться: в груди появился противный холодок, как к непогоде, когда вдруг при солнце начинает ныть старая рана.
   - Вы вот что, - Песляк обратился к начальнику цеха,-вы ему обязательно разряд назначьте, и это.., должный авторитет создайте.
   - Может, не спешить с разрядом?-спросил Кузьма Ильич.
   Лицо Песляка мгновенно побагровело.
   - Вы делайте что говорят. Вам советуют со смыслом, а не просто так... Ведь на завод человек вернулся.
   После стольких лет потянуло... Любовь к рабочей профессии сохранил...
   - Дайте третий разряд. Это не будет нарушением,-сказал аккуратный человек с золочеными запонками.-Мы все предварительно обсудили.
   Степан Степанович догадался: это начальник отдела кадров.
   Кузьма Ильич пожал плечами.
   - Ну, - произнес Песляк, медленно поднимаясь и подходя к Степану Степановичу.-Ни пуха, как говорится.
   Он обнял Степана Степановича за плечи и двинулся к выходу. Остальные последовали за ним.