Страница:
Габби осторожно кашлянула.
— Квил, это как-то связано со мной? Если так, то тебе не нужно скрывать… — Ей хотелось и не хотелось узнать правду. В груди возникла тупая боль, и казалось, что сердце сейчас разорвется на мелкие осколки. Видимо, ее отец был прав, когда взывал к небу, прося послать мужчину, который согласился бы жениться на ней заочно.
— К тебе это не имеет никакого отношения, — мрачно проговорил Квил. — Габби, я порывался сказать тебе правду, прежде чем мы поженимся. Дело в том, что я не вполне оправился после того несчастного случая.
— О, Квил… — вздохнула она.
— Конечно, я могу… — произнес он сухо и как-то скорбно. — В этом смысле все в порядке, но потом каждый раз бывают последствия.
— Последствия? — как эхо повторила Габби. Как ни странно, но на душе у нее полегчало.
— Некоторые люди относят это к разряду каприза. Ты когда-нибудь слышала о мигренях, Габби?
— Нет, — подумав, качнула она головой.
— Это разновидность головной боли — жестокой боли, да еще с тошнотой и рвотой. Приступ продолжается от трех до пяти дней, и все это время я лежу пластом.
— И ничего нельзя сделать? — В голосе ее была тревога.
— В затемненной комнате и без еды приступ проходит быстрее.
— А лекарства?
Квил покачал головой:
— Не помогают.
— Значит, тогда… в библиотеке тебе было больно? — прошептала она. — Я и не знала, Квил. — Она подняла на него глаза, исполненные страдания. — Ты должен был сказать мне!
Квил скривил губы в болезненной гримасе.
— На моем лице было написано, что мне больно?
— И да, и нет.
У него вырвался короткий смешок.
— Да, Габби, мне было больно. Но это была не та боль.
— О какой боли ты говоришь, Квил? Объясни. — Сейчас ее глаза похожи на осенние листья, подумал он. Какой это цвет? Ореховый? Или цвет шоколада? Оттенки непрерывно менялись на свету — их не поймать и не передать словами. Он подался вперед и разбойничьим набегом сорвал поцелуй с ее губ. Его язык проник к ней в рот. Она со стоном втянула воздух, но слабый звук быстро затих. Квил легонько прикусил ей губу и замер, наслаждаясь нежной мякотью, чувствуя, как дрожь пробегает по телу.
Он обнял Габби за талию и, отвязав пояс, сдернул халат с ее плеч. Она всхлипнула. Положив ладонь на ее щеку, он провел пальцем вокруг маленького изящного ушка,
— Как ты думаешь, мне сейчас больно? — спросил он прерывающимися хриплым шепотом.
— Нет, — тихо произнесла Габби, краснея до самых корней волос. Она вывернулась из его рук. — Подожди, Квил. Давай поговорим. Если тебе не было больно в библиотеке и сейчас тоже, тогда я не понимаю, отчего возникает твоя головная боль?
— От близости с женщиной, — грустно признался Квил. — Мои мигрени начинаются после полового акта, — сказал он откровенно.
Габби нервно теребила пуговицу. Тогда он не выдержал и спросил в лоб:
— Ты не понимаешь, о чем я говорю, да?
— Конечно, понимаю! — Она оправилась от замешательства, и слова полились из нее непрерывным потоком. — Может, я не знаю в деталях, но в общем и целом представляю. И хочу подчеркнуть, что не я одна такая. Наверняка есть немало других девушек, столь же неосведомленных. Ты знаешь, что моя мать умерла в родах, а об отце говорить не приходится. Было бы наивно ожидать, что он просветит меня в столь интимных вопросах!
Она передернулась, вспомнив последние слова его напутственной проповеди: «Да смотри не трещи слишком много, а то твой суженый не доживет до свадьбы. У него все впереди, он еще успеет тебя наслушаться. Но пока он не опутан кандалами, Богом тебя прошу, держи язык за зубами».
— Но я не знаю, что конкретно ты подразумеваешь, — продолжала Габби. — Может, ты объяснишь наконец? Мне ненавистно думать, что я буду причинять тебе страдания, даже не подозревая об этом. — Она разволновалась, глаза ее лихорадочно заблестели.
Квил приподнял ее с кровати и плавно переместил к себе на колени. Когда две очаровательные округлости, прикрытые только легкой тканью, прижались к его бедрам, он застонал.
Габби вспыхнула, не смея поднять глаз. Должно быть, она выглядела сейчас непривлекательно с багровым лицом. Она прижала пальцы к щекам, пытаясь успокоиться.
В это время рука Квила двинулась от ее шеи вниз. Габби вздрогнула, когда он сжал пальцами ее грудь, и непроизвольно изогнула спину, подталкивая ее ему в ладонь. У него вырвался хриплый стон.
— Больно? — спросила она тревожно, готовая соскочить с его колен. — Это тебе не навредит?
Он с трудом сдержал смех.
— Нет. — Пока его палец поглаживал ее сосок, Квил не мог говорить от наслаждения, чувствуя, как дрожит ее тело, и с трудом сдерживая собственную дрожь. — Габби, ты ведь знаешь, что я не был женат.
— Знаю, — шепнула она, тяжело дыша. Может, остановить его? Пусть он перестанет это делать, а то ей трудно думать.
Квил будто прочитал ее мысли. Его пальцы замерли у нее на груди, ощутив их налитую тяжесть. Подрагивающее тело Габби напряглось, точно струны скрипки в ожидании взмаха смычка.
— Хотя я не был женат, — осторожно продолжил он, — у меня были женщины. Но это совсем другие отношения. Ты ведь понимаешь.
Единственным человеком, с кем он когда-либо затрагивал эту интимную тему, был его давнишний приятель Алекс, граф Шеффилд и Даунс. Как-то на вечеринке Алекс сказал в подпитии, что в сравнении с женой случайные партнерши кажутся «холодным телом». «После близости с ними чувствуешь себя промерзшим до костей».
— Так вот, поскольку я не был женат, я не смог познать истинного наслаждения.
— О, вполне возможно, — согласилась Габби.
Квил готов был побожиться, что она не имеет ни малейшего представления, с чем соглашается.
Она прижалась к нему. Он не видел ее лицо, но мог поспорить, что сейчас она покусывает нижнюю губку.
— И те отношения с женщинами всегда сопровождались мигренями? — спросила Габби, уткнувшись лицом в его сюртук.
— Да.
Квил лениво выписывал пальцем круги на ее коже.
— Тогда и в супружестве вряд ли что-то изменится, — с поразительной быстротой сделала вывод его смекалистая жена. — Логично предположить, что твои мигрени — это реакция на физический раздражитель. Моя подруга Лейла в Индии долгое время страдала рвотой. Позже выяснилось, что она ела много папайи, тогда как организм этот продукт не принимал и отторгал таким вот образом. Похоже, нам следует быть готовыми к тому, что приступы будут повторяться.
— Да, — кивнул он, понимая, что мигрени неизбежны и о наслаждении нечего и мечтать. — Если бы дело было только в папайе, я бы это горем не считал!
— Ты советовался с врачами, Квил?
— Советовался, — грустно вздохнул он. — Меня консультировал сам Томас Уиллис.
Габби вопросительно подняла бровь.
— Уиллис — светило в этой области, — пояснил Квил. — У него своя теория мигрени. Согласно ей, мигрени возникают вследствие отека мозговой ткани. Он считает, что это сосудистое заболевание, и отрицает связь с черепно-мозговой травмой. При первом осмотре он заявил, что не верит моим описаниям. Таких расстройств при мигренях не бывает, — сказал он.
— Представляю, как ты разозлился! И ты не убедил его?
— Убедил, — буркнул Квил. — В следующий раз я пригласил его в разгар приступа, и он должен был признать, что это похоже на мигрень. Но так как мой случай противоречит его теории, он расценил его как исключение. Что касается лечения, то, кроме опийной настойки, он ничего порекомендовать не мог.
Квил продолжал медленными движениями ласкать ее грудь. Габби положила руку поверх его пальцев, что бы его остановить. Он не внял ее молчаливой просьбе и, когда она потянула его руку в сторону, поцеловал ее в голову.
— Квил, мы должны отнестись к этому серьезно, — решила она. — Тебе следует рассказать мне о том самом… половом акте, — добавила она скороговоркой и начала с жаром развивать свою идею: — Нужно точно установить, что провоцирует твою головную боль, и впредь этого избегать. Ведь именно так Судхакар докопался до истины. Иначе бы Лейла по сей день страдала рвотой. И она теряла бы в весе при ее любви к папайе.
— А я люблю твою грудь, — попытался уйти от разговора Квил. — Кто этот Судхакар?
— Квил, ты можешь вести себя разумно? Или я пересяду туда. — Габби показала на кресло у камина.
— Я постараюсь быть разумным.
Рука Квила легла ей на плечи. Он притянул ее к себе и держал плотно, как в тисках. Ее чувственное присутствие и тепло подействовали удивительным образом: отчаяние исчезло без следа. Наверное, он мог бы доставить ей удовольствие, пренебрегая своим здоровьем.
Габби беспокойно заерзала у него на коленях, и он отринул эту мысль.
— Судхакар — знахарь из той деревни, где я выросла, — объяснила Габби, устраиваясь поудобнее. — Долгое время он изучал различные яды. Он говорил, что часть из них обладает целебными свойствами. В свою очередь, некоторые растения и плоды, которые мы употребляем в пищу, могут действовать как яды. Так он объяснил отравление папайей у Лейлы. Если Судхакар сумел помочь ей, может, он разберется и с твоей мигренью? В самом деле, почему бы мне не написать ему?
— Ни в коем случае! — рассердился Квил. — Я не хочу, чтобы мои проблемы обсуждались в твоей деревне. Кроме того, — грустно добавил он, — если лучшие доктора Лондона не могут ничего сделать, боюсь, что знахарь из индийской глубинки мне не поможет.
Габби хотела возразить, но Квил положил ей палец на губы.
— Обещай, что не будешь ни с кем обсуждать мои недуги. Это сугубо личный вопрос. Понимаешь, Габби?
Она нехотя кивнула.
— Но, Квил…
— Нет.
— Ну что ж, — вздохнула она, — в таком случае придется до всего доходить самим. Ты можешь объяснить мне, каким образом достигается… высшее наслаждение? Кажется, ты так это назвал? Я знаю, это происходит ночью, в постели. А что мы будем делать?
Он посмотрел на свою жену и улыбнулся. Глаза у нее были ясные, пытливые. До чего забавная! Так смотрят, когда спрашивают, как проехать в Бат. Или как подтянуть подпругу.
Квил не стал отвечать. Он набросился на маленький любопытный ротик, заглушая поцелуем ее вопросы, отодвинув в сторону разум и логику. Габби было воспротивилась, но быстро сдалась. Веки ее смежились, и язык встретил своего собрата.
Пламя охватило Квила и прожгло его до самых чресл. Он ловко повернул ее — и падение на кровать стало неизбежным. Их тела полегли друг на друга, как спелые хлеба на ветру.
Квил ласкал ее неистово, щедро, хотя и знал, что следует остановиться. Она лежала на спине, извиваясь под ним, издавая дивные горловые звуки. Наконец он откинулся назад, чтобы поцеловать ей веки, лоб и уши.
Едва его губы оставили ее рот, как послышался голос, задыхающийся, но тревожный, спрашивающий, не появились ли предвестники боли. Поэтому Квил перестал покусывать прелестную мочку и скользнул по гладким равнинам пылающих щек, чтобы снова припасть к вишневому рту.
Габби открыла губы, и он проглотил ее слова и, словно в бреду, позволил себе на миг капитулировать перед желанием. Его тело пульсировало, а голова была пуста как колокол. К несчастью, голос совести громко напомнил, что пора идти заниматься похоронами, рассылать письма и успокаивать мать, хотя Питер это сделал бы лучше.
Квил со стоном прогнал этот внутренний голос и снова наклонился к Габби. Он целовал ее грудь через тонкий муслин сорочки, наблюдая, как влажное пятно приподнимается от напрягшегося соска. Потом снова вбирал его в себя, слушая, как она слабо вскрикивает всякий раз, и дрожал вместе с ней. Она пыталась вырваться от него.
— Квил! Остановись!
Как бы не так! Быстрым уверенным движением он просунул руку под сорочку и отдернул ее вверх.
Габби вздохнула изумленно, почувствовав, как ноги обдало холодным воздухом. Она инстинктивно попыталась вернуть сорочку на место, но Квил перекатился на бок и бедром прижал ее к одеялу. Ее оголенное тело ощутило жесткую ткань его панталон. Рука, лежащая у нее на груди, теперь удерживала ее голову, а другая двинулась к ее бедрам.
— Убери руку! — вскричала Габби, возмущенная такой дерзостью. Собрав все силы, она сдвинула бедра и откатилась в сторону.
Пальцы Квила едва успели коснуться ускользающей теплоты. Ошеломленный результатом смелого исследования, он прозевал момент, когда длинные ноги, блеснув перед глазами, переметнулись на другой конец кровати.
Габби, упираясь коленями в матрас, испепеляла взглядом своего мужа. Она слегка задыхалась. На щеках играл румянец.
— Ты не должен больше так делать. Мне это не нравится. Это… это обман. Даже хуже. — Она пыталась подобрать слово покрепче.
— А мне хотелось тебя потрогать, — признался Квил с чувственной ухмылкой. — И опять хочется. — Его рука тихонько подкралась к ее голым коленкам.
Габби одернула сорочку и отползла еще дальше.
— Мы должны поговорить об этом спокойно, — заявила она. — Есть некоторые вольности, которых я не приемлю. Они… они не дозволены церковью!
Она испытала шок, услышав ответ Квила.
— Ты рассуждаешь как монашка! — фыркнул он. — Или как аббатиса!
Габби хмуро смотрела на него с другого конца кровати.
— Это не смешно! Я знаю, брачные отношения предполагают любовные игры, но они не должны выходить за рамки приличий! Ты не должен трогать меня там.
— О Боже! — Квил ничего не мог с собой поделать. Он разразился хохотом, освобождаясь таким образом от накопившегося напряжения и всех скорбей дня. — Габби, ты меня уморишь!
В ответ она слезла с кровати и гордо прошествовала к двери. Если Маргарет никуда не ушла, нужно вызвать ее и немедленно отправиться на прогулку. Она подергала шнурок колокольчика. Затем, демонстративно игнорируя Квила, прошла к шкафу и распахнула дверцы. Черного — ничего. Самой темной одеждой оказался прогулочный костюм красновато-бурого цвета. Прекрасно.
Квил продолжал лежать, непристойно развалясь на ее кровати. Габби повернулась к нему и, уперев руки в бока, сердито произнесла:
— Я хочу, чтобы ты покинул мою комнату. Сейчас придет Маргарет меня одевать.
Он положил подбородок на согнутую в локте руку — само изящество, соединение грации с мускулами. «Боже, до чего же он хорош!» — невольно подумала Габби.
— А что, если я не перестану и буду трогать тебя где хочу? — спросил он, лукаво глядя на нее. На этот раз настал ее черед фыркнуть.
— Ни одна приличная женщина этого не допустит, — заявила она без малейших колебаний. — Если бы мой отец знал… — Она замерла на полуслове. Нет, об этом даже страшно подумать. — Ты развратник. Даже более того! Потому что ты… потому что ты смотрел на меня! Вот!
— Ты прекрасна. — Квил прищурил потемневшие от страсти зеленые глаза. — Я хочу смотреть на тебя постоянно. Днем и ночью.
— Никогда! — Габби задыхалась от негодования. — Ты хочешь, чтобы у тебя не болела голова, а сам замышляешь такие вещи! Как ты можешь, Квил?
Он крепился как мог, чтобы не расхохотаться. Но Габби заметила смех в его глазах и сердито отвернулась. В это время снаружи кто-то поскребся. Она распахнула дверь и сгоряча осыпала Маргарет незаслуженными упреками:
— Куда ты пропала? Не могу же я сидеть весь день в одной сорочке!
Квил лениво поднялся. Габби стояла, прижимая к груди руки — возможно, чтобы спрятать от горничной мокрое пятно на сорочке. Он подошел к жене и наклонился к ее уху:
— Вот увидишь, тебе понравится. Подожди, еще сама будешь просить.
— Никогда! — гневно прошептала она в ответ.
— Хочешь поспорим?
— Подобные забавы — происки дьявола. Я начинаю думать что тебе в детстве не привили никакой морали!
— А я начинаю думать, что тебе привили ее слишком много, — вздохнул Квил. Он поцеловал жену в краешек уха. Затем взглянул через плечо на Маргарет.
Горничная в другом конце комнаты вынимала из комода белье, и Квил решил немного подразнить жену. Он притянул ее к себе и, пробежав рукой по гладкой спине, обхватил прелестные ягодицы, прижимая Габби к своим бедрам.
— Габби, — прохрипел он ей в волосы, — я не только буду трогать тебя повсюду, но и целовать тебя в те же самые места.
Она промолчала.
После его ухода, пока Маргарет зашнуровывала на ней корсет, она размышляла, почему Квил такой испорченный. Несомненно, ее отец не смог бы ничего сказать по этому поводу, ибо у него и в помине не было подобных грешных мыслей, как и у любого Божьего человека. Придя к такому выводу, она немного успокоилась, решив при случае серьезно поговорить с мужем.
Шагая по улице впереди Маргарет, она думала только о своих отношениях с Квилом. Он не собирается считаться с ее желаниями. Он хоть и молчун, но было бы заблуждением считать его слабовольным. Нет, он будет трогать ее повсюду, смотреть на нее и… целовать. При этой мысли ее обдало жаром, как будто тело ее лизнули язычки огня.
О Боже! Ее отец кругом прав. Воистину она дитя дьявола! Допустим, яркий румянец на щеках — от холодного ветра, но как объяснить тепло, расползающееся по животу, и слабость в коленках?
Нет, пока еще рано опускать голову и каяться. Вот после возвращения в Лондон она, видимо, действительно станет Дочерью дьявола. Но сейчас, что бы ни говорил ее отец, она не заслуживает этого определения. Что болтливость не тот грех, который привлекает сатану, ясно даже самому наивному человеку.
Через сорок пять минут Маргарет разнылась, что ей холодно. На Габби же бодрящий моцион подействовал успокаивающе. Отец много говорил о религии, но с еще большим жаром проповедовал тезис о верховенстве мужчины. Долг жены и дочери, говорил он, выполнять все желания своего властелина. Значит, ее прямая обязанность — подчиняться любой грешной прихоти, какая взбредет в голову Квилу. В приподнятом настроении она вошла в отель, понимая, однако, что в преддверии мрачного ритуала радость ее неуместна.
В этот вечер ужин для семьи подали в дальней гостиной.
Потом они с Квилом поднялись наверх. Он проводил ее до спальни и, остановившись у двери, вежливо поклонился. Маргарет наверняка придет в замешательство, увидев, что ее хозяйка собирается спать одна. Но Габби не чувствовала себя униженной.
Квил изо всех сил старался держаться с достоинством и невозмутимостью истинного джентльмена. Но хрипота в голосе выдала его с головой, когда он произнес:
— Габби, я горю и гибну.
Всего четыре слова, но как они грели сердце!
Глава 15
— Квил, это как-то связано со мной? Если так, то тебе не нужно скрывать… — Ей хотелось и не хотелось узнать правду. В груди возникла тупая боль, и казалось, что сердце сейчас разорвется на мелкие осколки. Видимо, ее отец был прав, когда взывал к небу, прося послать мужчину, который согласился бы жениться на ней заочно.
— К тебе это не имеет никакого отношения, — мрачно проговорил Квил. — Габби, я порывался сказать тебе правду, прежде чем мы поженимся. Дело в том, что я не вполне оправился после того несчастного случая.
— О, Квил… — вздохнула она.
— Конечно, я могу… — произнес он сухо и как-то скорбно. — В этом смысле все в порядке, но потом каждый раз бывают последствия.
— Последствия? — как эхо повторила Габби. Как ни странно, но на душе у нее полегчало.
— Некоторые люди относят это к разряду каприза. Ты когда-нибудь слышала о мигренях, Габби?
— Нет, — подумав, качнула она головой.
— Это разновидность головной боли — жестокой боли, да еще с тошнотой и рвотой. Приступ продолжается от трех до пяти дней, и все это время я лежу пластом.
— И ничего нельзя сделать? — В голосе ее была тревога.
— В затемненной комнате и без еды приступ проходит быстрее.
— А лекарства?
Квил покачал головой:
— Не помогают.
— Значит, тогда… в библиотеке тебе было больно? — прошептала она. — Я и не знала, Квил. — Она подняла на него глаза, исполненные страдания. — Ты должен был сказать мне!
Квил скривил губы в болезненной гримасе.
— На моем лице было написано, что мне больно?
— И да, и нет.
У него вырвался короткий смешок.
— Да, Габби, мне было больно. Но это была не та боль.
— О какой боли ты говоришь, Квил? Объясни. — Сейчас ее глаза похожи на осенние листья, подумал он. Какой это цвет? Ореховый? Или цвет шоколада? Оттенки непрерывно менялись на свету — их не поймать и не передать словами. Он подался вперед и разбойничьим набегом сорвал поцелуй с ее губ. Его язык проник к ней в рот. Она со стоном втянула воздух, но слабый звук быстро затих. Квил легонько прикусил ей губу и замер, наслаждаясь нежной мякотью, чувствуя, как дрожь пробегает по телу.
Он обнял Габби за талию и, отвязав пояс, сдернул халат с ее плеч. Она всхлипнула. Положив ладонь на ее щеку, он провел пальцем вокруг маленького изящного ушка,
— Как ты думаешь, мне сейчас больно? — спросил он прерывающимися хриплым шепотом.
— Нет, — тихо произнесла Габби, краснея до самых корней волос. Она вывернулась из его рук. — Подожди, Квил. Давай поговорим. Если тебе не было больно в библиотеке и сейчас тоже, тогда я не понимаю, отчего возникает твоя головная боль?
— От близости с женщиной, — грустно признался Квил. — Мои мигрени начинаются после полового акта, — сказал он откровенно.
Габби нервно теребила пуговицу. Тогда он не выдержал и спросил в лоб:
— Ты не понимаешь, о чем я говорю, да?
— Конечно, понимаю! — Она оправилась от замешательства, и слова полились из нее непрерывным потоком. — Может, я не знаю в деталях, но в общем и целом представляю. И хочу подчеркнуть, что не я одна такая. Наверняка есть немало других девушек, столь же неосведомленных. Ты знаешь, что моя мать умерла в родах, а об отце говорить не приходится. Было бы наивно ожидать, что он просветит меня в столь интимных вопросах!
Она передернулась, вспомнив последние слова его напутственной проповеди: «Да смотри не трещи слишком много, а то твой суженый не доживет до свадьбы. У него все впереди, он еще успеет тебя наслушаться. Но пока он не опутан кандалами, Богом тебя прошу, держи язык за зубами».
— Но я не знаю, что конкретно ты подразумеваешь, — продолжала Габби. — Может, ты объяснишь наконец? Мне ненавистно думать, что я буду причинять тебе страдания, даже не подозревая об этом. — Она разволновалась, глаза ее лихорадочно заблестели.
Квил приподнял ее с кровати и плавно переместил к себе на колени. Когда две очаровательные округлости, прикрытые только легкой тканью, прижались к его бедрам, он застонал.
Габби вспыхнула, не смея поднять глаз. Должно быть, она выглядела сейчас непривлекательно с багровым лицом. Она прижала пальцы к щекам, пытаясь успокоиться.
В это время рука Квила двинулась от ее шеи вниз. Габби вздрогнула, когда он сжал пальцами ее грудь, и непроизвольно изогнула спину, подталкивая ее ему в ладонь. У него вырвался хриплый стон.
— Больно? — спросила она тревожно, готовая соскочить с его колен. — Это тебе не навредит?
Он с трудом сдержал смех.
— Нет. — Пока его палец поглаживал ее сосок, Квил не мог говорить от наслаждения, чувствуя, как дрожит ее тело, и с трудом сдерживая собственную дрожь. — Габби, ты ведь знаешь, что я не был женат.
— Знаю, — шепнула она, тяжело дыша. Может, остановить его? Пусть он перестанет это делать, а то ей трудно думать.
Квил будто прочитал ее мысли. Его пальцы замерли у нее на груди, ощутив их налитую тяжесть. Подрагивающее тело Габби напряглось, точно струны скрипки в ожидании взмаха смычка.
— Хотя я не был женат, — осторожно продолжил он, — у меня были женщины. Но это совсем другие отношения. Ты ведь понимаешь.
Единственным человеком, с кем он когда-либо затрагивал эту интимную тему, был его давнишний приятель Алекс, граф Шеффилд и Даунс. Как-то на вечеринке Алекс сказал в подпитии, что в сравнении с женой случайные партнерши кажутся «холодным телом». «После близости с ними чувствуешь себя промерзшим до костей».
— Так вот, поскольку я не был женат, я не смог познать истинного наслаждения.
— О, вполне возможно, — согласилась Габби.
Квил готов был побожиться, что она не имеет ни малейшего представления, с чем соглашается.
Она прижалась к нему. Он не видел ее лицо, но мог поспорить, что сейчас она покусывает нижнюю губку.
— И те отношения с женщинами всегда сопровождались мигренями? — спросила Габби, уткнувшись лицом в его сюртук.
— Да.
Квил лениво выписывал пальцем круги на ее коже.
— Тогда и в супружестве вряд ли что-то изменится, — с поразительной быстротой сделала вывод его смекалистая жена. — Логично предположить, что твои мигрени — это реакция на физический раздражитель. Моя подруга Лейла в Индии долгое время страдала рвотой. Позже выяснилось, что она ела много папайи, тогда как организм этот продукт не принимал и отторгал таким вот образом. Похоже, нам следует быть готовыми к тому, что приступы будут повторяться.
— Да, — кивнул он, понимая, что мигрени неизбежны и о наслаждении нечего и мечтать. — Если бы дело было только в папайе, я бы это горем не считал!
— Ты советовался с врачами, Квил?
— Советовался, — грустно вздохнул он. — Меня консультировал сам Томас Уиллис.
Габби вопросительно подняла бровь.
— Уиллис — светило в этой области, — пояснил Квил. — У него своя теория мигрени. Согласно ей, мигрени возникают вследствие отека мозговой ткани. Он считает, что это сосудистое заболевание, и отрицает связь с черепно-мозговой травмой. При первом осмотре он заявил, что не верит моим описаниям. Таких расстройств при мигренях не бывает, — сказал он.
— Представляю, как ты разозлился! И ты не убедил его?
— Убедил, — буркнул Квил. — В следующий раз я пригласил его в разгар приступа, и он должен был признать, что это похоже на мигрень. Но так как мой случай противоречит его теории, он расценил его как исключение. Что касается лечения, то, кроме опийной настойки, он ничего порекомендовать не мог.
Квил продолжал медленными движениями ласкать ее грудь. Габби положила руку поверх его пальцев, что бы его остановить. Он не внял ее молчаливой просьбе и, когда она потянула его руку в сторону, поцеловал ее в голову.
— Квил, мы должны отнестись к этому серьезно, — решила она. — Тебе следует рассказать мне о том самом… половом акте, — добавила она скороговоркой и начала с жаром развивать свою идею: — Нужно точно установить, что провоцирует твою головную боль, и впредь этого избегать. Ведь именно так Судхакар докопался до истины. Иначе бы Лейла по сей день страдала рвотой. И она теряла бы в весе при ее любви к папайе.
— А я люблю твою грудь, — попытался уйти от разговора Квил. — Кто этот Судхакар?
— Квил, ты можешь вести себя разумно? Или я пересяду туда. — Габби показала на кресло у камина.
— Я постараюсь быть разумным.
Рука Квила легла ей на плечи. Он притянул ее к себе и держал плотно, как в тисках. Ее чувственное присутствие и тепло подействовали удивительным образом: отчаяние исчезло без следа. Наверное, он мог бы доставить ей удовольствие, пренебрегая своим здоровьем.
Габби беспокойно заерзала у него на коленях, и он отринул эту мысль.
— Судхакар — знахарь из той деревни, где я выросла, — объяснила Габби, устраиваясь поудобнее. — Долгое время он изучал различные яды. Он говорил, что часть из них обладает целебными свойствами. В свою очередь, некоторые растения и плоды, которые мы употребляем в пищу, могут действовать как яды. Так он объяснил отравление папайей у Лейлы. Если Судхакар сумел помочь ей, может, он разберется и с твоей мигренью? В самом деле, почему бы мне не написать ему?
— Ни в коем случае! — рассердился Квил. — Я не хочу, чтобы мои проблемы обсуждались в твоей деревне. Кроме того, — грустно добавил он, — если лучшие доктора Лондона не могут ничего сделать, боюсь, что знахарь из индийской глубинки мне не поможет.
Габби хотела возразить, но Квил положил ей палец на губы.
— Обещай, что не будешь ни с кем обсуждать мои недуги. Это сугубо личный вопрос. Понимаешь, Габби?
Она нехотя кивнула.
— Но, Квил…
— Нет.
— Ну что ж, — вздохнула она, — в таком случае придется до всего доходить самим. Ты можешь объяснить мне, каким образом достигается… высшее наслаждение? Кажется, ты так это назвал? Я знаю, это происходит ночью, в постели. А что мы будем делать?
Он посмотрел на свою жену и улыбнулся. Глаза у нее были ясные, пытливые. До чего забавная! Так смотрят, когда спрашивают, как проехать в Бат. Или как подтянуть подпругу.
Квил не стал отвечать. Он набросился на маленький любопытный ротик, заглушая поцелуем ее вопросы, отодвинув в сторону разум и логику. Габби было воспротивилась, но быстро сдалась. Веки ее смежились, и язык встретил своего собрата.
Пламя охватило Квила и прожгло его до самых чресл. Он ловко повернул ее — и падение на кровать стало неизбежным. Их тела полегли друг на друга, как спелые хлеба на ветру.
Квил ласкал ее неистово, щедро, хотя и знал, что следует остановиться. Она лежала на спине, извиваясь под ним, издавая дивные горловые звуки. Наконец он откинулся назад, чтобы поцеловать ей веки, лоб и уши.
Едва его губы оставили ее рот, как послышался голос, задыхающийся, но тревожный, спрашивающий, не появились ли предвестники боли. Поэтому Квил перестал покусывать прелестную мочку и скользнул по гладким равнинам пылающих щек, чтобы снова припасть к вишневому рту.
Габби открыла губы, и он проглотил ее слова и, словно в бреду, позволил себе на миг капитулировать перед желанием. Его тело пульсировало, а голова была пуста как колокол. К несчастью, голос совести громко напомнил, что пора идти заниматься похоронами, рассылать письма и успокаивать мать, хотя Питер это сделал бы лучше.
Квил со стоном прогнал этот внутренний голос и снова наклонился к Габби. Он целовал ее грудь через тонкий муслин сорочки, наблюдая, как влажное пятно приподнимается от напрягшегося соска. Потом снова вбирал его в себя, слушая, как она слабо вскрикивает всякий раз, и дрожал вместе с ней. Она пыталась вырваться от него.
— Квил! Остановись!
Как бы не так! Быстрым уверенным движением он просунул руку под сорочку и отдернул ее вверх.
Габби вздохнула изумленно, почувствовав, как ноги обдало холодным воздухом. Она инстинктивно попыталась вернуть сорочку на место, но Квил перекатился на бок и бедром прижал ее к одеялу. Ее оголенное тело ощутило жесткую ткань его панталон. Рука, лежащая у нее на груди, теперь удерживала ее голову, а другая двинулась к ее бедрам.
— Убери руку! — вскричала Габби, возмущенная такой дерзостью. Собрав все силы, она сдвинула бедра и откатилась в сторону.
Пальцы Квила едва успели коснуться ускользающей теплоты. Ошеломленный результатом смелого исследования, он прозевал момент, когда длинные ноги, блеснув перед глазами, переметнулись на другой конец кровати.
Габби, упираясь коленями в матрас, испепеляла взглядом своего мужа. Она слегка задыхалась. На щеках играл румянец.
— Ты не должен больше так делать. Мне это не нравится. Это… это обман. Даже хуже. — Она пыталась подобрать слово покрепче.
— А мне хотелось тебя потрогать, — признался Квил с чувственной ухмылкой. — И опять хочется. — Его рука тихонько подкралась к ее голым коленкам.
Габби одернула сорочку и отползла еще дальше.
— Мы должны поговорить об этом спокойно, — заявила она. — Есть некоторые вольности, которых я не приемлю. Они… они не дозволены церковью!
Она испытала шок, услышав ответ Квила.
— Ты рассуждаешь как монашка! — фыркнул он. — Или как аббатиса!
Габби хмуро смотрела на него с другого конца кровати.
— Это не смешно! Я знаю, брачные отношения предполагают любовные игры, но они не должны выходить за рамки приличий! Ты не должен трогать меня там.
— О Боже! — Квил ничего не мог с собой поделать. Он разразился хохотом, освобождаясь таким образом от накопившегося напряжения и всех скорбей дня. — Габби, ты меня уморишь!
В ответ она слезла с кровати и гордо прошествовала к двери. Если Маргарет никуда не ушла, нужно вызвать ее и немедленно отправиться на прогулку. Она подергала шнурок колокольчика. Затем, демонстративно игнорируя Квила, прошла к шкафу и распахнула дверцы. Черного — ничего. Самой темной одеждой оказался прогулочный костюм красновато-бурого цвета. Прекрасно.
Квил продолжал лежать, непристойно развалясь на ее кровати. Габби повернулась к нему и, уперев руки в бока, сердито произнесла:
— Я хочу, чтобы ты покинул мою комнату. Сейчас придет Маргарет меня одевать.
Он положил подбородок на согнутую в локте руку — само изящество, соединение грации с мускулами. «Боже, до чего же он хорош!» — невольно подумала Габби.
— А что, если я не перестану и буду трогать тебя где хочу? — спросил он, лукаво глядя на нее. На этот раз настал ее черед фыркнуть.
— Ни одна приличная женщина этого не допустит, — заявила она без малейших колебаний. — Если бы мой отец знал… — Она замерла на полуслове. Нет, об этом даже страшно подумать. — Ты развратник. Даже более того! Потому что ты… потому что ты смотрел на меня! Вот!
— Ты прекрасна. — Квил прищурил потемневшие от страсти зеленые глаза. — Я хочу смотреть на тебя постоянно. Днем и ночью.
— Никогда! — Габби задыхалась от негодования. — Ты хочешь, чтобы у тебя не болела голова, а сам замышляешь такие вещи! Как ты можешь, Квил?
Он крепился как мог, чтобы не расхохотаться. Но Габби заметила смех в его глазах и сердито отвернулась. В это время снаружи кто-то поскребся. Она распахнула дверь и сгоряча осыпала Маргарет незаслуженными упреками:
— Куда ты пропала? Не могу же я сидеть весь день в одной сорочке!
Квил лениво поднялся. Габби стояла, прижимая к груди руки — возможно, чтобы спрятать от горничной мокрое пятно на сорочке. Он подошел к жене и наклонился к ее уху:
— Вот увидишь, тебе понравится. Подожди, еще сама будешь просить.
— Никогда! — гневно прошептала она в ответ.
— Хочешь поспорим?
— Подобные забавы — происки дьявола. Я начинаю думать что тебе в детстве не привили никакой морали!
— А я начинаю думать, что тебе привили ее слишком много, — вздохнул Квил. Он поцеловал жену в краешек уха. Затем взглянул через плечо на Маргарет.
Горничная в другом конце комнаты вынимала из комода белье, и Квил решил немного подразнить жену. Он притянул ее к себе и, пробежав рукой по гладкой спине, обхватил прелестные ягодицы, прижимая Габби к своим бедрам.
— Габби, — прохрипел он ей в волосы, — я не только буду трогать тебя повсюду, но и целовать тебя в те же самые места.
Она промолчала.
После его ухода, пока Маргарет зашнуровывала на ней корсет, она размышляла, почему Квил такой испорченный. Несомненно, ее отец не смог бы ничего сказать по этому поводу, ибо у него и в помине не было подобных грешных мыслей, как и у любого Божьего человека. Придя к такому выводу, она немного успокоилась, решив при случае серьезно поговорить с мужем.
Шагая по улице впереди Маргарет, она думала только о своих отношениях с Квилом. Он не собирается считаться с ее желаниями. Он хоть и молчун, но было бы заблуждением считать его слабовольным. Нет, он будет трогать ее повсюду, смотреть на нее и… целовать. При этой мысли ее обдало жаром, как будто тело ее лизнули язычки огня.
О Боже! Ее отец кругом прав. Воистину она дитя дьявола! Допустим, яркий румянец на щеках — от холодного ветра, но как объяснить тепло, расползающееся по животу, и слабость в коленках?
Нет, пока еще рано опускать голову и каяться. Вот после возвращения в Лондон она, видимо, действительно станет Дочерью дьявола. Но сейчас, что бы ни говорил ее отец, она не заслуживает этого определения. Что болтливость не тот грех, который привлекает сатану, ясно даже самому наивному человеку.
Через сорок пять минут Маргарет разнылась, что ей холодно. На Габби же бодрящий моцион подействовал успокаивающе. Отец много говорил о религии, но с еще большим жаром проповедовал тезис о верховенстве мужчины. Долг жены и дочери, говорил он, выполнять все желания своего властелина. Значит, ее прямая обязанность — подчиняться любой грешной прихоти, какая взбредет в голову Квилу. В приподнятом настроении она вошла в отель, понимая, однако, что в преддверии мрачного ритуала радость ее неуместна.
В этот вечер ужин для семьи подали в дальней гостиной.
Потом они с Квилом поднялись наверх. Он проводил ее до спальни и, остановившись у двери, вежливо поклонился. Маргарет наверняка придет в замешательство, увидев, что ее хозяйка собирается спать одна. Но Габби не чувствовала себя униженной.
Квил изо всех сил старался держаться с достоинством и невозмутимостью истинного джентльмена. Но хрипота в голосе выдала его с головой, когда он произнес:
— Габби, я горю и гибну.
Всего четыре слова, но как они грели сердце!
Глава 15
Габби ожидала, что будет лежать без сна, страдая от одиночества в свою первую брачную ночь. Однако бодрствование прошло совсем в других заботах. Она ломала голову, как помочь Квилу. Заключение врачей ее не устраивало. Несомненно, нужно что-то делать. Попробовать другое лекарство.
Можно было бы обратиться к Судхакару, если бы Квил не наложил на это запрет. Но что, если написать в Индию тайно? Иногда обман — только во благо. Она кусала губы. Впрочем, может, Судхакар еще и не знает, как лечить мигрени. В таком случае Квилу это никак не навредит, и тогда она даже не скажет ему. Решение было принято.
Она встала с кровати и направилась к изящной конторке в углу комнаты писать письмо Судхакару. Как интеллигентный человек, представитель высшей касты, он должен внять ее мольбе. И если он будет уверен, что сможет излечить Квила, откликнется непременно.
Габби четко изложила то, что знала о болезни своего мужа. Подумала немного и написала второе письмо — отцу, сообщая, что после неожиданной смерти его старого друга Терлоу она стала виконтессой. И попросила поговорить с Судхакаром, чтобы он помог ее мужу. Описывать отцу подробности заболевания Квила она не стала. На этом ее ночные бдения закончились. Она улеглась в постель, свернулась калачиком и вскоре уснула.
Во сне она танцевала с Квилом. И было совсем незаметно, чтобы он щадил больную ногу. Когда Габби сказала ему об этом, ее муж улыбнулся: «Это потому, что мы танцуем в поле». Она огляделась вокруг и убедилась, что под ногами у нее и впрямь одна трава, а рядом пруд, полный лягушек.
Но утренний сон некрепок. Услышав легкий шум, она проснулась и увидела горничную, раздвигающую шторы. Солнце уже взошло, и за окном был ясный день.
— Время вставать, миледи, — бодро проговорила Маргарет. — Мы уезжаем в Кент, в поместье. Все готово, ждут только нас. — Она повернулась и важно добавила: — Одну карету они затянули черной тканью, даже крышу.
На вопросительный взгляд Габби горничная пояснила:
— В этой карете повезут покойника. Они называют ее «катафалк».
Габби вздрогнула и нахмурилась, а Маргарет рассказывала ей, что в карете для слуг окна завешаны черным крепом и даже головы лошадей увенчаны черными перьями.
В усадьбу Дьюлендов траурный кортеж прибыл около четырех часов дня. В головном экипаже разговаривали мало. Габби сидела рядом с Квилом. Он не выпускал ее руки, но за все время не проронил, ни слова. Часа через два Габби уже недоуменно спрашивала себя: сколько можно молчать? На постоялом дворе «Королевский крест», где они остановились на ленч, он тоже молчал. Но там было головокружительное мгновение, когда он незаметно увлек ее в альков и поцеловал. Правда, при этом он так ничего и не сказал и, вернувшись в экипаж, снова не произнес ни слова.
Последний час дороги она размышляла об их будущем. Как такая болтушка, как она, и мужчина, из которого не вытянуть лишнего слова, смогут ужиться друг с другом?
Китти Дьюленд, предельно собранная и вежливая, сидела напротив и пыталась вести светскую беседу.
Похоже, она еще не осознала, что у нее умер муж. Питер большей частью дремал в углу катафалка. Удивительно, как он мог сидеть весь день словно аршин проглотил? Когда они высаживались из кареты, Габби отметила, что его бархатный сюртук ничуточки не помялся.
Поместье Дьюлендов встретило их трауром: стены огромной гостиной затянуты черным шелком, лакеи — в черных перчатках и шляпах с черными лентами.
В течение двух недель до похорон она почти не виделась с мужем. Большую часть времени Квил проводил вне дома, так как вместе с отцовским управляющим совершал обход владений.
— Квил не переносит верховой езды, как вам, вероятно, известно, — объяснила Китти, — Но что делать — из экипажа всего не увидишь!
Так Габби узнала, что ее муж не может ездить на лошади.
За едой они сидели рядом и обменивались вежливыми фразами, но и те часто перемежались молчанием. У Китти теперь легко менялось настроение, резкие переходы от светской болтовни к безудержным рыданиям стали обычным делом. Габби беспокоилась о будущем Кази-Рао и все свободное время посвящала письмам. В эти дни она писала намного чаще — как в Лондон, так и в Индию.
В один из таких дней, как раз перед похоронами, она в одиночестве сидела в гостиной для завтраков и жевала ячменную лепешку. Скорей бы уж все закончилось. Кощунственные мысли вызывали у нее чувство вины. Но видеть нескончаемые полотнища черной материи становилось невыносимо. Задрапированные стены в поместье Дьюлендов выглядели так мрачно, что невольно вспоминались Индия, дом и вазы с яркими орхидеями.
Габби услышала, как кто-то вошел. По тому, как неистово застучало сердце, она мгновенно поняла, что это Квил. Она не видела, кто сел рядом с ней, но знала: этот черный рукав — его.
— Габби…
Она подняла голову и вежливо произнесла:
— Доброе утро, милорд.
— Жена. — Квил придвинулся ближе.
Она судорожно сглотнула. Ответить ему в том же духе — муж? Нет. Это может показаться нелепостью. Но у Квила слово «жена» звучало величественно. Властно.
Его губы мягко коснулись ее рта.
— Ты хорошо спала? — спросил он с чуть заметной ухмылкой. Может быть, легкий флирт рассеет его плохое настроение? А заодно и похоть? Ох уж эта похоть! Как она безжалостна! Так извела, что спасу нет. Еще недавно спокойный, беззаботный человек готов послать все к черту и наброситься на свою жену прямо перед завтраком!
— Как я могла хорошо спать? — удивилась Габби, глядя на него ясными карими глазами. — Я вообще не сомкнула глаз. Мне недоставало тебя… — Она умолкла, а затем добавила шепотом: — Муж.
Это признание застало Квила врасплох. Он с трудом подавил желание подхватить ее на руки и вынести из комнаты.
Его трясло. Чтобы взять себя в руки, он несколько раз глубоко вздохнул. Вернув себе самообладание, он возобновил флирт, но попытка оказалась не вполне успешной.
— Габби, — шутливо начал он, — нет чтобы услаждать мой слух приятной беседой, так ты меня лишь еще больше распаляешь! Фу ты, черт! — Он брезгливо взглянул на свои панталоны. — Ты только посмотри, в каком я состоянии!
Габби посмотрела, но не заметила ничего необычного и нахмурилась, когда он захохотал.
— Не вижу ничего смешного, — заявила она с видом оскорбленной добродетели.
Квил внезапно наклонился и поцеловал ее губы. Он медленно смаковал их, чувствуя, как тело начинает саднить, Точно в него впиваются раскаленные шипы.
Он отодвинулся, и она посмотрела на него затуманенным взором. Теперь ее глаза были темно-желтые, цвета бренди. Он схватил ее руку и поцеловал ладонь. Габби вздрогнула. Он положил ее пальцы на свои панталоны, совсем рядом с пахом.
Она подскочила и отдернула руку.
— Ты помнишь, что я обещал с тобой делать? — Хриплый голос Квила подтверждал серьезность его намерений. Габби кивнула.
— А ты не хочешь делать то же со мной?
У нее округлились глаза. Он надеялся, что от удивления а не от ужаса. Наконец-то! Он отнял руку — и, к его несказанному удовольствию, Габби не отдернула свою. Она даже не пошевелилась! И это стало для него новой пыткой.
Можно было бы обратиться к Судхакару, если бы Квил не наложил на это запрет. Но что, если написать в Индию тайно? Иногда обман — только во благо. Она кусала губы. Впрочем, может, Судхакар еще и не знает, как лечить мигрени. В таком случае Квилу это никак не навредит, и тогда она даже не скажет ему. Решение было принято.
Она встала с кровати и направилась к изящной конторке в углу комнаты писать письмо Судхакару. Как интеллигентный человек, представитель высшей касты, он должен внять ее мольбе. И если он будет уверен, что сможет излечить Квила, откликнется непременно.
Габби четко изложила то, что знала о болезни своего мужа. Подумала немного и написала второе письмо — отцу, сообщая, что после неожиданной смерти его старого друга Терлоу она стала виконтессой. И попросила поговорить с Судхакаром, чтобы он помог ее мужу. Описывать отцу подробности заболевания Квила она не стала. На этом ее ночные бдения закончились. Она улеглась в постель, свернулась калачиком и вскоре уснула.
Во сне она танцевала с Квилом. И было совсем незаметно, чтобы он щадил больную ногу. Когда Габби сказала ему об этом, ее муж улыбнулся: «Это потому, что мы танцуем в поле». Она огляделась вокруг и убедилась, что под ногами у нее и впрямь одна трава, а рядом пруд, полный лягушек.
Но утренний сон некрепок. Услышав легкий шум, она проснулась и увидела горничную, раздвигающую шторы. Солнце уже взошло, и за окном был ясный день.
— Время вставать, миледи, — бодро проговорила Маргарет. — Мы уезжаем в Кент, в поместье. Все готово, ждут только нас. — Она повернулась и важно добавила: — Одну карету они затянули черной тканью, даже крышу.
На вопросительный взгляд Габби горничная пояснила:
— В этой карете повезут покойника. Они называют ее «катафалк».
Габби вздрогнула и нахмурилась, а Маргарет рассказывала ей, что в карете для слуг окна завешаны черным крепом и даже головы лошадей увенчаны черными перьями.
В усадьбу Дьюлендов траурный кортеж прибыл около четырех часов дня. В головном экипаже разговаривали мало. Габби сидела рядом с Квилом. Он не выпускал ее руки, но за все время не проронил, ни слова. Часа через два Габби уже недоуменно спрашивала себя: сколько можно молчать? На постоялом дворе «Королевский крест», где они остановились на ленч, он тоже молчал. Но там было головокружительное мгновение, когда он незаметно увлек ее в альков и поцеловал. Правда, при этом он так ничего и не сказал и, вернувшись в экипаж, снова не произнес ни слова.
Последний час дороги она размышляла об их будущем. Как такая болтушка, как она, и мужчина, из которого не вытянуть лишнего слова, смогут ужиться друг с другом?
Китти Дьюленд, предельно собранная и вежливая, сидела напротив и пыталась вести светскую беседу.
Похоже, она еще не осознала, что у нее умер муж. Питер большей частью дремал в углу катафалка. Удивительно, как он мог сидеть весь день словно аршин проглотил? Когда они высаживались из кареты, Габби отметила, что его бархатный сюртук ничуточки не помялся.
Поместье Дьюлендов встретило их трауром: стены огромной гостиной затянуты черным шелком, лакеи — в черных перчатках и шляпах с черными лентами.
В течение двух недель до похорон она почти не виделась с мужем. Большую часть времени Квил проводил вне дома, так как вместе с отцовским управляющим совершал обход владений.
— Квил не переносит верховой езды, как вам, вероятно, известно, — объяснила Китти, — Но что делать — из экипажа всего не увидишь!
Так Габби узнала, что ее муж не может ездить на лошади.
За едой они сидели рядом и обменивались вежливыми фразами, но и те часто перемежались молчанием. У Китти теперь легко менялось настроение, резкие переходы от светской болтовни к безудержным рыданиям стали обычным делом. Габби беспокоилась о будущем Кази-Рао и все свободное время посвящала письмам. В эти дни она писала намного чаще — как в Лондон, так и в Индию.
В один из таких дней, как раз перед похоронами, она в одиночестве сидела в гостиной для завтраков и жевала ячменную лепешку. Скорей бы уж все закончилось. Кощунственные мысли вызывали у нее чувство вины. Но видеть нескончаемые полотнища черной материи становилось невыносимо. Задрапированные стены в поместье Дьюлендов выглядели так мрачно, что невольно вспоминались Индия, дом и вазы с яркими орхидеями.
Габби услышала, как кто-то вошел. По тому, как неистово застучало сердце, она мгновенно поняла, что это Квил. Она не видела, кто сел рядом с ней, но знала: этот черный рукав — его.
— Габби…
Она подняла голову и вежливо произнесла:
— Доброе утро, милорд.
— Жена. — Квил придвинулся ближе.
Она судорожно сглотнула. Ответить ему в том же духе — муж? Нет. Это может показаться нелепостью. Но у Квила слово «жена» звучало величественно. Властно.
Его губы мягко коснулись ее рта.
— Ты хорошо спала? — спросил он с чуть заметной ухмылкой. Может быть, легкий флирт рассеет его плохое настроение? А заодно и похоть? Ох уж эта похоть! Как она безжалостна! Так извела, что спасу нет. Еще недавно спокойный, беззаботный человек готов послать все к черту и наброситься на свою жену прямо перед завтраком!
— Как я могла хорошо спать? — удивилась Габби, глядя на него ясными карими глазами. — Я вообще не сомкнула глаз. Мне недоставало тебя… — Она умолкла, а затем добавила шепотом: — Муж.
Это признание застало Квила врасплох. Он с трудом подавил желание подхватить ее на руки и вынести из комнаты.
Его трясло. Чтобы взять себя в руки, он несколько раз глубоко вздохнул. Вернув себе самообладание, он возобновил флирт, но попытка оказалась не вполне успешной.
— Габби, — шутливо начал он, — нет чтобы услаждать мой слух приятной беседой, так ты меня лишь еще больше распаляешь! Фу ты, черт! — Он брезгливо взглянул на свои панталоны. — Ты только посмотри, в каком я состоянии!
Габби посмотрела, но не заметила ничего необычного и нахмурилась, когда он захохотал.
— Не вижу ничего смешного, — заявила она с видом оскорбленной добродетели.
Квил внезапно наклонился и поцеловал ее губы. Он медленно смаковал их, чувствуя, как тело начинает саднить, Точно в него впиваются раскаленные шипы.
Он отодвинулся, и она посмотрела на него затуманенным взором. Теперь ее глаза были темно-желтые, цвета бренди. Он схватил ее руку и поцеловал ладонь. Габби вздрогнула. Он положил ее пальцы на свои панталоны, совсем рядом с пахом.
Она подскочила и отдернула руку.
— Ты помнишь, что я обещал с тобой делать? — Хриплый голос Квила подтверждал серьезность его намерений. Габби кивнула.
— А ты не хочешь делать то же со мной?
У нее округлились глаза. Он надеялся, что от удивления а не от ужаса. Наконец-то! Он отнял руку — и, к его несказанному удовольствию, Габби не отдернула свою. Она даже не пошевелилась! И это стало для него новой пыткой.