Страница:
Глава 16
Эмили Юинг вдруг ощутила, как сильно ей не хватает Люсьена Боша. Она даже испугалась, сделав это открытие. С того памятного вечера, когда они были у леди Фестер, прошло более трех недель. Последние четыре раза Эмили наперекор своему желанию отказывалась принять мистера Боша. Каждый раз она внушала себе, что должна заниматься воспитанием Фебы, а не собственными свиданиями. И в своей колонке, посвященной балу, она не упомянула ни о модном платье из янтарной итальянской ткани, ни о французском маркизе, отказавшемся от титула.
На ее несчастье, Бартоломью Хизлоп, разнюхав о ее появлении на балу вместе с мистером Бошем, решил, что и ему должно быть оказано то же внимание. Этим утром он явился к ней в облегающих светло-желтых панталонах. Они были ему настольно тесны, что доставляли явное неудобство. Разве можно сравнивать его с мистером Бошем! Но даже если бы она не встретила Люсьена, ей не хотелось бы показываться с Хизлопом на публике, а уж теперь тем более. «Слишком поздно, слишком поздно», — тупо повторяла она про себя. Элегантный и опытный, мистер Бош так ее очаровал, что она уже была готова сдаться на его милость. Однако сейчас действительность оказалась суровой и холодной, столкнув ее лицом к лицу с наглым, похотливым развратником.
— Я хочу, чтобы завтра вы пошли со мной в парк. Днем намечается запуск воздушного шара. — В тоне Хизлопа явственно слышались капризные нотки.
— Боюсь, что мне придется отказаться от приглашения, — сказала Эмили. — Я не могу позволить себе подобные экскурсии. Днем я пишу. — Она с запозданием поняла, что сыграла ему на руку.
— Прекрасно! — возликовал он. — В таком случае мы вместе проведем вечер. Интимное свидание вас взбодрит. Мы пойдем в театр или в Воксхолл.
Эмили только собралась отклонить предложение, как Хизлоп тут же надул губы.
— В противном случае я не стану вам больше помогать, миссис Юинг. — С этими словами он приложил короткий, как обрубок, палец к лежавшей на столе стопке писчей бумаги. — Я трачу свое время, собирая эту информацию. Так что, quid pro quo[14], как говорят юристы. — Он упреждающе поднял руку. — Даю вам время подумать. Надеюсь, вы согласитесь. Я ухожу с этой мыслью. — Хизлоп плотоядно посмотрел на Эмили, скользнув взглядом по ее груди. — Имейте в виду, — отчеканил он, — на бал к графине Стрэтмор приглашены самые модные люди. Я нужен вам, — добавил он с неприятным смешком, — а вы нужны мне, миссис Юинг.
Ее замутило. И как только за мистером Хизлопом закрылась дверь, она прижала руки к животу. Если в эти дни она почти ничего не ела, что там могло проситься наружу? Она опустилась в кресло, стараясь не заплакать. Когда дверь снова распахнулась и в кабинет весело вбежала Феба, Эмили даже не вздрогнула.
— Мама, мама! Мы с Бекки только что были у Кази-Рао. Миссис Мэлбрайт собирает чемоданы!
— Собирает чемоданы? — переспросила Эмили, пытаясь сосредоточиться и придать лицу заинтересованное выражение.
— Да. Они уезжают. Ты должна сообщить мисс Габби, как только она вернется в Лондон. Миссис Мэлбрайт побоялась написать ей письмо.
— Почему они уезжают?
— Потому что какие-то люди хотят отправить Кази обратно в Индию. Да-да, — кивнула Феба, и ее синие глаза округлились от страха. — Они начнут вытаскивать его из дома, мама. Вокруг будет много незнакомых людей. А Кази не может разговаривать с чужими!
— Куда миссис Мэлбрайт увозит Кази?
— К жене своего брата, в Девон. Миссис Мэлбрайт рассказала только мне, мама.
— Она правильно сделала, что доверила это тебе, дорогая. — Эмили прижала к себе маленькое тельце девочки. Нужно сделать все возможное, чтобы оградить Фебу от презрения изысканного общества. Следовательно, придется проститься с обаятельным Люсьеном Бошем. И расстаться с наглым мистером Хизлопом.
— А меня никто не заберет от тебя, мама? Нет? — Синие глаза Фебы испуганно распахнулись.
— Никогда! — горячо воскликнула Эмили. — Ты моя маленькая девочка, только моя. — И чтобы не расплакаться, скомандовала: — А теперь, заяц, ужинать! А ну живо мыть руки!
Сердце билось так сильно, что Габби слышала в ушах каждый его удар. Она была не готова. Ведь ночь еще не настала. И нужно было раздеваться при свечах. «Но это твой долг», — сказала она себе. Отец ясно дал понять, что желание мужа — закон.
— Квил, ты говорил, что мы подождем до возвращения в Лондон.
— Нет. Мы не будем ждать.
Последовала пауза, пока он управился с длинным рядом пуговиц.
— Сейчас позвонят на ужин, — сделала еще одну попытку Габби. — Твоя мать удивится, если мы не присоединимся к ней.
— Она ужинает у себя в комнате.
— Ну, тогда леди Сильвия обидится. Она твоя гостья.
— Ерунда! Я больше чем уверен, она захлопает в ладоши. Она жаждет, чтобы я произвел на свет наследника, если ты обратила на это внимание.
Квил оттянул ее платье вперед. Черная ткань легко соскользнула к талии и повисла на бедрах. Он повернул Габби к себе лицом и принялся расшнуровывать корсет.
— По-моему, ты совершаешь ошибку, — произнесла она, упершись взглядом в стеганое одеяло. — Как ты собираешься после этого ехать в Саутгемптон?
— Поскольку их будет сопровождать Питер, во мне нет особой надобности.
— А головная боль?
На этот вопрос ответа не последовало. Корсет упал на пол, за ним последовало платье. Габби осталась в одной легкой сорочке.
Квил медленно повернул жену кругом, оглядывая со всех сторон. Погладил плечи, прикрытые короткими рукавами. Прошелся вдоль оголенных рук. Его зеленые глаза потемнели. Несмотря на свою неопытность, Габби прочитала в них желание.
— Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня так, — прошептала она.
— Я ничего не могу с собой поделать. Ты прекрасна! И теперь — моя. — Квил положил руки ей на талию.
— Я предпочла бы отложить это занятие, — снова воспротивилась Габби. — Сейчас не место и не время.
— М-м-м, — промычал Квил, потирая большими пальцами ее соски, возбуждая в ней страсть и ужас одновременно.
Она старалась не замечать возникающих ощущений, особенно в нижней части тела.
Квил, ловким маневром отбуксировав жену к кровати, повалил ее на спину. Затем осторожно раздвинул ей ноги коленом.
— Квил!
— Я слушаю, — протянул он лениво. Наклонился и лизнул ее сосок через сорочку, как в прошлый раз, в Бате, Габби вдохнула поглубже, подавляя усиливающийся страх. Чего ей бояться? Боли — прежде всего. Панические мысли прибавили ей решимости. Она толкнула Квила в плечи, пытаясь отстранить его от своей груди. Он мешал ей трезво мыслить.
Но Квил и сам решил переключиться на другую грудь. Его рука принялась бурно ласкать влажный сосок. Габби, к своему стыду, издала утробный звук. Шок вызвал прилив свежих сил.
— Нет! — вскричала она и перекатилась на другой конец кровати так быстро, что Квил опешил. — Я этого не одобряю, — заявила она, тщетно пытаясь не замечать пульсацию внизу живота. — Мы еще не обсудили…
— Серьезно, — вторя ей, заулыбался Квил, развалясь на кровати, обворожительный и порочный, как сам дьявол. От него веяло такой мужской силой, что она едва не зарыдала от слияния двух чувств — замешательства и страстного желания.
— Это безрассудство. Ты не сможешь ехать, и Лондон отложится на несколько дней. Как же твоя работа, Квил?
Он молча встал. Расстегнул жилет и бросил на пол рядом с ее платьем.
— Не хочу! — безнадежно возопила Габби, наблюдая, как ее муж стягивает через голову рубашку. Это было невообразимо восхитительное зрелище. Ладный, мускулистый торс Квила являл собой полный антипод ее собственному телу. У нее забурлила кровь в венах.
Квил продолжал улыбаться той же дерзкой, грешной улыбкой.
— Такие вещи делаются в темноте, под одеялом, — выговаривала ему Габби. — Кроме того, ты не должен вот так обнажаться. Где твоя ночная рубашка? — спросила она, повышая голос. — И ты опять на меня смотришь!
— Ты тоже на меня смотришь, — улыбнулся Квил. Он уже стаскивал сапоги.
Габби чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она заморгала, тщетно пытаясь их прогнать, и крепко прижала к груди скрещенные руки.
— Почему ты такая застенчивая, сладкая моя Габби?
— Я не хочу… этого, — проговорила она сквозь рыдания, рвущиеся из горла.
— Почему?
Слава Богу, на этот раз он оставил фривольный тон. Но как объяснить ему такие вещи?
— То, что мы сейчас делаем, — начала она коснеющим языком, — это постыдно. Конечно, ты можешь меня трогать и я не вправе возражать, потому что ты мой муж. Но ты не должен смотреть на меня так. И не должен заставлять меня заниматься… этим голой на свету!
Квил вздохнул и сел на край кровати.
— Габби, поди сюда, моя хорошая. — Он протянул к ней руки.
Она бросила взгляд на его грудь и покачала головой.
— Я почти уверена, что твои головные боли связаны с твоим поведением. Ты ведешь себя не по-христиански, Квил. — Она произнесла это с истовостью глубоко верующего человека.
— Не по-христиански? — Квил наклонился вперед и, взяв ее за запястье, медленно притянул к себе. Габби неохотно подчинилась и села к нему на колени. Она старалась держать спину прямо, чтобы не касаться его обнаженной груди, которую ей безумно хотелось ласкать.
— Мы с тобой ведем себя как язычники, — прошептала она горестно. На самом деле язычником был он, а обобщенное «мы» — ее подарком, индульгенцией. — Дома, в Индии… мой отец… — Она запнулась.
— Ну и что бы он сказал?
— Однажды одну пару застали у реки за этим занятием. — Голос Габби стал почти неслышен, словно смертельный страх владел ею и поныне. — Потом, когда они пришли в церковь, отец заставил их встать и объявил, что Бог их покарает.
— И что, Бог их покарал? — спросил Квил.
— Нет. — Габби вздрогнула, уловив в голосе мужа скрытый гнев. — Но им пришлось покинуть деревню.
— Твой отец… — Квил замолчал и обнял ее, положив подбородок на мягкие рыжие волосы. — Ты любишь своего отца, Габби?
— О чем ты говоришь? — удивилась она. — Любить отца вовсе не обязательно. Нужно только ему подчиняться.
— И ты, как я догадываюсь, всегда подчинялась?
— Нет, — призналась Габби после некоторого молчания. — Я была для него бельмом на глазу.
Несомненно, она цитировала своего отца.
— А почему ты не подчинялась? — спросил Квил. Габби, расслабившись, теперь прислонилась к нему и, похоже, этого не замечала. Каждый раз, когда ее мягкое дыхание касалось его груди, он потихоньку взывал к своей воле. За годы болезни он научился выдержке. — Так почему ты не подчинялась отцу, Габби? — повторил он.
— Потому что временами он бывал слишком строг, — ответила она так тихо, что Квил едва ее слышал. — Даже жесток.
— Так я и думал. В чем это проявлялось?
— Мы жили в небольшой деревушке, куда отец приехал как миссионер. Он построил там дом и церковь.
— И?
— В этой церкви он устроил судилище над той парой. Он сказал, что они не должны больше жить в деревне, потому что Сарита может подать дурной пример другим женщинам. Он заставил ее и мужа наложить на себя супружескую епитимью. Потом они покинули деревню, не взяв с собой ни одной вещи. Я не знаю, куда они уехали. Это было несправедливо. Я хорошо знала Сариту. Она была порядочной женщиной, а мой отец назвал ее… шлюхой. Тогда я его и ослушалась.
— Каким образом?
— Я послала слугу собрать вещи Сариты — выбросить их, как думал отец. На самом деле я отправила все вещи ее родным.
— И твой отец узнал?
— Незадолго до моей отправки в Калькутту.
— Удивляюсь, как он еще разрешал тебе водить дружбу с кем-либо в деревне.
— О нет, он не разрешал! И мы с Саритой в действительности не были подругами. Просто мне было позволено иметь двух служанок, и они рассказывали мне, что там у них происходит. Я с малых лет представляла нескольких девочек своими подружками, потому что слышала о них каждый день. Сарита была как раз моего возраста.
— А настоящие-то подруги у тебя были? — Квил был почти горд своей выдержкой и спокойным, ровным голосом. — Ты упоминала о девушке, которая не могла есть папайю.
— Нет, Лейла тоже не была моей подругой. Моим единственным другом был Джохар.
— Кто? — переспросил Квил, напрягая память.
— Джохар, сын Судхакара. Помнишь, я говорила тебе про мальчика, который умер от холеры? Отец позволял мне играть с ним, так как Судхакар из брахманской касты. Когда Джохара не стало, я в основном разговаривала с няней. Она рассказывала мне про других детей, и я не чувствовала себя одинокой. И еще был Кази-Рао.
— Понятно, — медленно произнес Квил. Добрую часть его плотского чувства теперь заменил гнев. — Значит, отец не позволял тебе общаться ни с кем, кроме своего слабоумного племянника? Изгонял людей из деревни, не давая им забрать то, что им принадлежало? И все в угоду своей прихоти.
— Да, — согласилась Габби.
— За такие вещи повесить мало, уж извини за прямоту. К сожалению, в Ост-Индской компании немало подобных людей. Потому я и продал свой пай. Наши соотечественники чувствуют себя в Индии этакими царьками, никому не подотчетными. Габби?! — Квил увидел слезы, блеснувшие в ее прекрасных глазах. Он взял ее за подбородок и поцеловал в закрытые веки. — Габби, открой глаза. Мы должны поговорить… серьезно. — Судя по едва уловимой иронии в голосе, в этот момент он улыбался. — Твой отец рассуждает как мелкий, ничтожный человек. Я буду услаждать тебя на берегах Ганга, — пообещал он прерывающимся шепотом. — Я буду делать это на Хамбер-Ривер и в садах за нашим домом. И если понадобится, средь бела дня, в присутствии Кодсуолла и остальных слуг.
Габби открыла рот от изумления. Квил притронулся пальцем к ее губам.
— Нет-нет, при Кодсуолле, наверное, не буду. Он своим заупокойным видом отравит все удовольствие. Зато Бог благословит наше занятие, не важно где — на свету или в темноте, под простынями или на берегу реки. А идея твоего отца о грехе происходит от невежества и ограниченности.
— Ты говоришь как Генеджев, — усмехнулась Габби. — Они с отцом играли в шахматы по четвергам. А когда вечерами отец задерживался, что бывало нередко, мы обычно с ним беседовали.
— Его высказывания на удивление откровенны, — хмыкнул Квил.
— Генеджев — брамин, — пояснила Габби. — В его глазах отец — низшая каста. Низшая раса. Но меня он любил. — Она вновь принялась кусать губы. Квил осторожно провел рукой по ее спине.
— Габби, ты не хочешь сделать мне приятное? Здесь не берег реки. Эта спальня — свидетельница зачатия не одного поколения Дьюлендов. На всей земле нет более подходящего места для вступления в брачные отношения. — Он поцеловал ее в мочку уха, и от этой нежной ласки у нее сразу стало горячо под коленками.
Габби тихонько прочистила горло.
— Мне бы хотелось знать, что ты собираешься со мной делать.
Квил сдавленно хохотнул и наклонился, чтобы снова ее поцеловать, но она его оттолкнула.
— Я не шучу! Я желаю знать все о боли.
— Тебя это тревожит, Габби?
— Конечно, — ответила она сердито. — Честно сказать, я вообще не уверена, стоит ли это делать, если мне будет больно, а тебе потом три дня мучиться.
— Насчет того, стоит или нет, я спрошу тебя завтра утром, хорошо?
— Завтра утром ты будешь лежать в темной комнате, — отпарировала Габби.
Квил не хотел об этом думать.
— Гм… а знаешь, Габби, ты совершенно права. Давай подойдем к этому разумно и проверим на деле.
Озорная улыбка Квила уже прочно обосновалась на его губах. Он встал и упер руки в бока. Габби замерла. У нее вновь заколотилось сердце, и его бешеный ритм отозвался в голове.
Квил снял панталоны и небрежно спустил с бедер нижнее белье, будто он находился в спальне один. На самом деле эта непринужденность стоила ему немалых усилий. У него дрожали руки. Он выжидал, когда Габби посмотрит на него.
Она скользнула взглядом вдоль его тела и судорожно вздохнула.
Тогда он повернулся и прошел к камину. Взял с полки еще две свечи, зажег и перенес к кровати. В комнате сразу прибавились новые тени. Когда он нагнулся оживить угасающий огонь в очаге, Габби быстро перевела глаза на четкие линии его ягодиц.
— Квил, — произнесла она слабым голосом, презирая себя за это.
— Да? — Муж быстро повернулся. О, как он был прекрасен! Точно такой, каким она его и воображала. Он подошел к кровати. — Время снимать твою сорочку, дорогая.
Габби опустила плотно прижатые к груди руки. Квил развязал ее тесемки у пояса и потянул за мягкие складки. Взмах его сильных рук ослепил ее на мгновение, и она обнаружила, что стоит перед ним обнаженная.
Он не притронулся к ней. Даже не дышал какое-то время, пронзенный адским огнем, — так соблазнительна она была. Тонкая талия и высокая полная грудь — не коснуться всей этой роскоши и не погладить блестящих прядей на спине было сущей мукой.
Вспыхнувшее в камине полено с треском выбросило сноп искр. Пляшущие блики заиграли на кремовых женских бедрах и мощных мужских голенях.
— Ну вот, сейчас мы такие, какими нас создал Бог. — Квил был вынужден сдерживать свое вожделение. Иначе он может ее отпугнуть, и тогда в течение всех грядущих лет супружества между ними будут стоять бредовые идеи, внушенные ей безмозглым отцом.
Шелковые ресницы Габби так и оставались на щеках, которые теперь покрылись алым румянцем. С тех пор как он снял с нее сорочку, она не поднимала глаз. Квил осторожно коснулся ее лица.
— Габби? Ведь ты смотрела украдкой на меня, когда думала, что я этого не вижу. А теперь и взглянуть не хочешь? — Не услышав ответа, он снова попытался поддразнить. — В конце концов, не ты ли требовала серьезного разговора?
— Разве это разговор? — прошептала Габби, жаля его потемневшим взглядом. — Я никогда… никогда не предполагала такого… неприличия. Стоять обнаженными на свету… — Она не могла подобрать подходящих слов, чтобы выразить свое отношение к этому бесстыдству.
— В этом нет ничего неприличного. — Квил подвинулся еще ближе и встал прямо перед ней. — Габби, темнота — для воров и бродяг. Ты стала моей женой, и я хочу отметить это приятное событие при свете.
Она прикусила губу, чувствуя, что против воли подчиняется его воле. По телу распространялся огонь, неумолимо подталкивающий ее к покорности. В красоте мускулистых плеч Квила не было ничего порочного. И эта красота так трудно им завоевывалась! Его победу тоже следует отпраздновать, наконец решила она.
— Посмотри, мы подходим друг другу, как скорлупка ореху. — Квил взял ее руку и приложил к завиткам рядом с мужской плотью. — Видишь, Габби?
Она вздрогнула. Ее пальцы дрожали, но не ушли с того места.
И затем произошло ее падение, безмолвное, без внешних признаков. Стыд, державший ее в удавке, исчез. Она поддалась молящим глазам и мускулистой подтянутости покалеченного тела Квила и, к его удовольствию, робко прикоснулась пальцем.
Его плоть резко подскочила, и Габби тотчас отдернула руку.
— Тебе больно?
Квил схватил ее руку и возложил на средоточие своей страсти. Тепло снова устремилось к ногам. Он уже был на пределе.
— Габби, — прошептал он хрипло, — тебе будет больно, но только сначала. Иди сюда. — Он раскрыл объятия.
И его жена, его смелая Габби, поборов себя, порывисто обвила его шею и прижала к нему свое божественное тело.
Квил покрывал ее шею легкими поцелуями, передавая через эти невинные прикосновения послания дальше. Он провел рукой вдоль ее спины, отводя в сторону спутанные кудри, подбираясь к двум оголенным округлостям.
Габби закрыла глаза и сосредоточилась на руках, которые подхватили ее и понесли на кровать, тело к телу. Бархатная темнота под покровом век скрывала все неприличия. Губы Квила спускались все ниже, оставляя за собой лишь легкий шорох. Но когда они достигли груди, шорох превратился в громкий шепот, проникавший сквозь тело.
Уверенные руки обхватили ее грудь, и жадный рот приблизился к соску. Кожу обдало жаром. Габби выгнула спину и с невнятным бормотанием вцепилась в плечи Квила. Она фиксировала все, что делал ее муж. Глаза ее по-прежнему были закрыты. Слепота защищала от стыда. Мужская плоть упиралась ей в бедро, его пальцы трогали между ногами, заставляя ее мучительно вздрагивать после каждого прикосновения. Когда сильные руки развели ей бедра, она судорожно вздохнула, чувствуя в глубине жестокое пламя. Грудь ее налилась тяжестью, из горла вырвалась нечленораздельная мольба, и в сознании не осталось места для стыда. Ничто не могло сдержать ни мощи желания, разлившегося меж бедер, ни огненного потока, устремившегося в вены. Не думая больше ни о чем, она прижалась к его пальцам.
— Габби, открой глаза.
Она не подчинилась и, зажмурясь, двигала бедрами, моля о продлении восхитительных ощущений.
— Открой глаза! — приказал Квил чуть хрипловато. Наконец она разомкнула веки. Ее муж, опираясь на локти, навис над ней. Волосы упали ему на лоб, заслоняя глаза, потемневшие от желания. Она открыла рот и, заглотнув воздух, инстинктивно выгнулась снова, но не к пальцам, а к восставшей плоти.
— Квил, пожалуйста…
Он торжествующе, с сатанинской чувственностью ухмыльнулся. Но Габби это уже не волновало. Для удовлетворения ей требовалось большее, нежели его прикосновения. Она жаждала ощущать его внутри.
И он вошел в нее. Вошел, подобно дерзкому вору, промышляющему в дневное время, как дьявол, не испугавшийся солнечного света. Он сделал это с открытыми глазами — ее и своими, под пламя свечей, освещавшее его лицо и плечи. Обозначенная цель и ее достижение сразу обрели логическую законченность.
Это было больно. Очень больно.
Вероятно, и Квил чувствовал то же, потому что его лицо исказила мука. Габби воспротивилась бы, если бы он не давил на нее своим весом и если бы плоть его не находилась внутри ее. Не дав ей открыть рот, он вдвинулся глубже, правда, только чуть-чуть. Потом стал целовать ее лоб и щеки, а когда достиг губ, продвинулся дальше. С новой вспышкой боли Габби издала всхлипывающий звук, но изнутри последовал неожиданный ответ — еле уловимое приятное покалывание. Она отыскала губы Квила. Сладкая встреча всколыхнула в ней волну возбуждения. Он сделал резкое движение — и на этот раз… никакой боли, а вместо нее — всплеск удовольствия, и пробежавшая дрожь, и долгая судорога, сковавшая тело.
Квил остановился, молча считая до десяти. Тело Габби такое маленькое, думал он, ей нужно приспособиться. Однако стоило ему досчитать до восьми, как она двинулась к нему сама. И когда во время этой неопытной, неловкой попытки она произнесла его имя, ее прерывистое дыхание ничего не говорило о боли, а только об удовольствии. Он наклонился и завладел ее ртом, желанный и приветствуемый ею за это вторжение. Затем отклонился назад и тут же продвинулся к центру, жестко и быстро, а потом снова и снова.
Габби полностью отдалась неприличному удовольствию, открывая для себя неведомые ощущения. Ее кровь превратилась в кипящую лаву, шумное дыхание прерывалось всхлипами, тело извивалось, как в танце, с возрастающей жаждой встречая каждый бросок.
Дочь дьявола, как привык называть ее отец, наконец обрела крылья. Глаза ее вновь закрылись, потому что теперь им не нужно было ничего видеть. Теперь, когда каждый нерв в ее теле был связан с другим сильным телом и кричал от радости. Теперь, когда она прильнула к этому телу и, раз от разу совершенствуя свои навыки, пыталась подстроиться под его ритм.
Квил обхватил ее бедра и плотно прижал к себе, судорожно хватая ртом воздух.
— Еще немного, Габби!
И она без колебаний последовала главной заповеди своего отца — во всем подчиняться мужу. Ее тело выгнулось дугой и замерло на миг. Она смутно услышала крик, сорвавшийся с ее губ, и вторящий ему рокот Квила. А излившийся поток удовольствия ответил собственной очаровательной музыкой на вопрос о неприличии и греховности.
Когда все закончилось и Квил, усталый, лег сверху, его жена совсем не возражала. Кожа ее покрылась легкой испариной. Он прижался к уголку ее рта и почувствовал на губах соль.
Габби открыла глаза, еще затуманенные, со знакомыми проблесками бренди в зрачках.
— Теперь я поняла смысл тех слов в церкви, — шепнула она. Квил чувствовал ее теплое дыхание против своей щеки. Он переплел их пальцы и ждал.
— Поклоняюсь тебе всем телом, — повторила Габби его слова. Они всплыли в памяти, как молитва, и смыли все ханжеские проповеди ее отца. — Ведь ты все сказал еще во время венчания, верно? — вдруг с изумлением догадалась она.
Квил сжал ей пальцы. Он был по-прежнему глубоко внутри ее, и ему было трудно подбирать слова.
— У тебя не болит голова? Нет?
— Нет.
Он знал, головная боль придет позже, во время сна. Уже появились предвестники — слабые пурпурные вспышки по периферии зрения. Но ему не хотелось разрушать этот хрупкий миг, и он подался вперед пробным движением.
У Габби округлились глаза, она непроизвольно вздрогнула.
Квил медленным глубоким движением продолжил соблазн.
— Как?! — вздохнула она.
— Вот так, — пробормотал он.
На ее несчастье, Бартоломью Хизлоп, разнюхав о ее появлении на балу вместе с мистером Бошем, решил, что и ему должно быть оказано то же внимание. Этим утром он явился к ней в облегающих светло-желтых панталонах. Они были ему настольно тесны, что доставляли явное неудобство. Разве можно сравнивать его с мистером Бошем! Но даже если бы она не встретила Люсьена, ей не хотелось бы показываться с Хизлопом на публике, а уж теперь тем более. «Слишком поздно, слишком поздно», — тупо повторяла она про себя. Элегантный и опытный, мистер Бош так ее очаровал, что она уже была готова сдаться на его милость. Однако сейчас действительность оказалась суровой и холодной, столкнув ее лицом к лицу с наглым, похотливым развратником.
— Я хочу, чтобы завтра вы пошли со мной в парк. Днем намечается запуск воздушного шара. — В тоне Хизлопа явственно слышались капризные нотки.
— Боюсь, что мне придется отказаться от приглашения, — сказала Эмили. — Я не могу позволить себе подобные экскурсии. Днем я пишу. — Она с запозданием поняла, что сыграла ему на руку.
— Прекрасно! — возликовал он. — В таком случае мы вместе проведем вечер. Интимное свидание вас взбодрит. Мы пойдем в театр или в Воксхолл.
Эмили только собралась отклонить предложение, как Хизлоп тут же надул губы.
— В противном случае я не стану вам больше помогать, миссис Юинг. — С этими словами он приложил короткий, как обрубок, палец к лежавшей на столе стопке писчей бумаги. — Я трачу свое время, собирая эту информацию. Так что, quid pro quo[14], как говорят юристы. — Он упреждающе поднял руку. — Даю вам время подумать. Надеюсь, вы согласитесь. Я ухожу с этой мыслью. — Хизлоп плотоядно посмотрел на Эмили, скользнув взглядом по ее груди. — Имейте в виду, — отчеканил он, — на бал к графине Стрэтмор приглашены самые модные люди. Я нужен вам, — добавил он с неприятным смешком, — а вы нужны мне, миссис Юинг.
Ее замутило. И как только за мистером Хизлопом закрылась дверь, она прижала руки к животу. Если в эти дни она почти ничего не ела, что там могло проситься наружу? Она опустилась в кресло, стараясь не заплакать. Когда дверь снова распахнулась и в кабинет весело вбежала Феба, Эмили даже не вздрогнула.
— Мама, мама! Мы с Бекки только что были у Кази-Рао. Миссис Мэлбрайт собирает чемоданы!
— Собирает чемоданы? — переспросила Эмили, пытаясь сосредоточиться и придать лицу заинтересованное выражение.
— Да. Они уезжают. Ты должна сообщить мисс Габби, как только она вернется в Лондон. Миссис Мэлбрайт побоялась написать ей письмо.
— Почему они уезжают?
— Потому что какие-то люди хотят отправить Кази обратно в Индию. Да-да, — кивнула Феба, и ее синие глаза округлились от страха. — Они начнут вытаскивать его из дома, мама. Вокруг будет много незнакомых людей. А Кази не может разговаривать с чужими!
— Куда миссис Мэлбрайт увозит Кази?
— К жене своего брата, в Девон. Миссис Мэлбрайт рассказала только мне, мама.
— Она правильно сделала, что доверила это тебе, дорогая. — Эмили прижала к себе маленькое тельце девочки. Нужно сделать все возможное, чтобы оградить Фебу от презрения изысканного общества. Следовательно, придется проститься с обаятельным Люсьеном Бошем. И расстаться с наглым мистером Хизлопом.
— А меня никто не заберет от тебя, мама? Нет? — Синие глаза Фебы испуганно распахнулись.
— Никогда! — горячо воскликнула Эмили. — Ты моя маленькая девочка, только моя. — И чтобы не расплакаться, скомандовала: — А теперь, заяц, ужинать! А ну живо мыть руки!
Сердце билось так сильно, что Габби слышала в ушах каждый его удар. Она была не готова. Ведь ночь еще не настала. И нужно было раздеваться при свечах. «Но это твой долг», — сказала она себе. Отец ясно дал понять, что желание мужа — закон.
— Квил, ты говорил, что мы подождем до возвращения в Лондон.
— Нет. Мы не будем ждать.
Последовала пауза, пока он управился с длинным рядом пуговиц.
— Сейчас позвонят на ужин, — сделала еще одну попытку Габби. — Твоя мать удивится, если мы не присоединимся к ней.
— Она ужинает у себя в комнате.
— Ну, тогда леди Сильвия обидится. Она твоя гостья.
— Ерунда! Я больше чем уверен, она захлопает в ладоши. Она жаждет, чтобы я произвел на свет наследника, если ты обратила на это внимание.
Квил оттянул ее платье вперед. Черная ткань легко соскользнула к талии и повисла на бедрах. Он повернул Габби к себе лицом и принялся расшнуровывать корсет.
— По-моему, ты совершаешь ошибку, — произнесла она, упершись взглядом в стеганое одеяло. — Как ты собираешься после этого ехать в Саутгемптон?
— Поскольку их будет сопровождать Питер, во мне нет особой надобности.
— А головная боль?
На этот вопрос ответа не последовало. Корсет упал на пол, за ним последовало платье. Габби осталась в одной легкой сорочке.
Квил медленно повернул жену кругом, оглядывая со всех сторон. Погладил плечи, прикрытые короткими рукавами. Прошелся вдоль оголенных рук. Его зеленые глаза потемнели. Несмотря на свою неопытность, Габби прочитала в них желание.
— Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня так, — прошептала она.
— Я ничего не могу с собой поделать. Ты прекрасна! И теперь — моя. — Квил положил руки ей на талию.
— Я предпочла бы отложить это занятие, — снова воспротивилась Габби. — Сейчас не место и не время.
— М-м-м, — промычал Квил, потирая большими пальцами ее соски, возбуждая в ней страсть и ужас одновременно.
Она старалась не замечать возникающих ощущений, особенно в нижней части тела.
Квил, ловким маневром отбуксировав жену к кровати, повалил ее на спину. Затем осторожно раздвинул ей ноги коленом.
— Квил!
— Я слушаю, — протянул он лениво. Наклонился и лизнул ее сосок через сорочку, как в прошлый раз, в Бате, Габби вдохнула поглубже, подавляя усиливающийся страх. Чего ей бояться? Боли — прежде всего. Панические мысли прибавили ей решимости. Она толкнула Квила в плечи, пытаясь отстранить его от своей груди. Он мешал ей трезво мыслить.
Но Квил и сам решил переключиться на другую грудь. Его рука принялась бурно ласкать влажный сосок. Габби, к своему стыду, издала утробный звук. Шок вызвал прилив свежих сил.
— Нет! — вскричала она и перекатилась на другой конец кровати так быстро, что Квил опешил. — Я этого не одобряю, — заявила она, тщетно пытаясь не замечать пульсацию внизу живота. — Мы еще не обсудили…
— Серьезно, — вторя ей, заулыбался Квил, развалясь на кровати, обворожительный и порочный, как сам дьявол. От него веяло такой мужской силой, что она едва не зарыдала от слияния двух чувств — замешательства и страстного желания.
— Это безрассудство. Ты не сможешь ехать, и Лондон отложится на несколько дней. Как же твоя работа, Квил?
Он молча встал. Расстегнул жилет и бросил на пол рядом с ее платьем.
— Не хочу! — безнадежно возопила Габби, наблюдая, как ее муж стягивает через голову рубашку. Это было невообразимо восхитительное зрелище. Ладный, мускулистый торс Квила являл собой полный антипод ее собственному телу. У нее забурлила кровь в венах.
Квил продолжал улыбаться той же дерзкой, грешной улыбкой.
— Такие вещи делаются в темноте, под одеялом, — выговаривала ему Габби. — Кроме того, ты не должен вот так обнажаться. Где твоя ночная рубашка? — спросила она, повышая голос. — И ты опять на меня смотришь!
— Ты тоже на меня смотришь, — улыбнулся Квил. Он уже стаскивал сапоги.
Габби чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она заморгала, тщетно пытаясь их прогнать, и крепко прижала к груди скрещенные руки.
— Почему ты такая застенчивая, сладкая моя Габби?
— Я не хочу… этого, — проговорила она сквозь рыдания, рвущиеся из горла.
— Почему?
Слава Богу, на этот раз он оставил фривольный тон. Но как объяснить ему такие вещи?
— То, что мы сейчас делаем, — начала она коснеющим языком, — это постыдно. Конечно, ты можешь меня трогать и я не вправе возражать, потому что ты мой муж. Но ты не должен смотреть на меня так. И не должен заставлять меня заниматься… этим голой на свету!
Квил вздохнул и сел на край кровати.
— Габби, поди сюда, моя хорошая. — Он протянул к ней руки.
Она бросила взгляд на его грудь и покачала головой.
— Я почти уверена, что твои головные боли связаны с твоим поведением. Ты ведешь себя не по-христиански, Квил. — Она произнесла это с истовостью глубоко верующего человека.
— Не по-христиански? — Квил наклонился вперед и, взяв ее за запястье, медленно притянул к себе. Габби неохотно подчинилась и села к нему на колени. Она старалась держать спину прямо, чтобы не касаться его обнаженной груди, которую ей безумно хотелось ласкать.
— Мы с тобой ведем себя как язычники, — прошептала она горестно. На самом деле язычником был он, а обобщенное «мы» — ее подарком, индульгенцией. — Дома, в Индии… мой отец… — Она запнулась.
— Ну и что бы он сказал?
— Однажды одну пару застали у реки за этим занятием. — Голос Габби стал почти неслышен, словно смертельный страх владел ею и поныне. — Потом, когда они пришли в церковь, отец заставил их встать и объявил, что Бог их покарает.
— И что, Бог их покарал? — спросил Квил.
— Нет. — Габби вздрогнула, уловив в голосе мужа скрытый гнев. — Но им пришлось покинуть деревню.
— Твой отец… — Квил замолчал и обнял ее, положив подбородок на мягкие рыжие волосы. — Ты любишь своего отца, Габби?
— О чем ты говоришь? — удивилась она. — Любить отца вовсе не обязательно. Нужно только ему подчиняться.
— И ты, как я догадываюсь, всегда подчинялась?
— Нет, — призналась Габби после некоторого молчания. — Я была для него бельмом на глазу.
Несомненно, она цитировала своего отца.
— А почему ты не подчинялась? — спросил Квил. Габби, расслабившись, теперь прислонилась к нему и, похоже, этого не замечала. Каждый раз, когда ее мягкое дыхание касалось его груди, он потихоньку взывал к своей воле. За годы болезни он научился выдержке. — Так почему ты не подчинялась отцу, Габби? — повторил он.
— Потому что временами он бывал слишком строг, — ответила она так тихо, что Квил едва ее слышал. — Даже жесток.
— Так я и думал. В чем это проявлялось?
— Мы жили в небольшой деревушке, куда отец приехал как миссионер. Он построил там дом и церковь.
— И?
— В этой церкви он устроил судилище над той парой. Он сказал, что они не должны больше жить в деревне, потому что Сарита может подать дурной пример другим женщинам. Он заставил ее и мужа наложить на себя супружескую епитимью. Потом они покинули деревню, не взяв с собой ни одной вещи. Я не знаю, куда они уехали. Это было несправедливо. Я хорошо знала Сариту. Она была порядочной женщиной, а мой отец назвал ее… шлюхой. Тогда я его и ослушалась.
— Каким образом?
— Я послала слугу собрать вещи Сариты — выбросить их, как думал отец. На самом деле я отправила все вещи ее родным.
— И твой отец узнал?
— Незадолго до моей отправки в Калькутту.
— Удивляюсь, как он еще разрешал тебе водить дружбу с кем-либо в деревне.
— О нет, он не разрешал! И мы с Саритой в действительности не были подругами. Просто мне было позволено иметь двух служанок, и они рассказывали мне, что там у них происходит. Я с малых лет представляла нескольких девочек своими подружками, потому что слышала о них каждый день. Сарита была как раз моего возраста.
— А настоящие-то подруги у тебя были? — Квил был почти горд своей выдержкой и спокойным, ровным голосом. — Ты упоминала о девушке, которая не могла есть папайю.
— Нет, Лейла тоже не была моей подругой. Моим единственным другом был Джохар.
— Кто? — переспросил Квил, напрягая память.
— Джохар, сын Судхакара. Помнишь, я говорила тебе про мальчика, который умер от холеры? Отец позволял мне играть с ним, так как Судхакар из брахманской касты. Когда Джохара не стало, я в основном разговаривала с няней. Она рассказывала мне про других детей, и я не чувствовала себя одинокой. И еще был Кази-Рао.
— Понятно, — медленно произнес Квил. Добрую часть его плотского чувства теперь заменил гнев. — Значит, отец не позволял тебе общаться ни с кем, кроме своего слабоумного племянника? Изгонял людей из деревни, не давая им забрать то, что им принадлежало? И все в угоду своей прихоти.
— Да, — согласилась Габби.
— За такие вещи повесить мало, уж извини за прямоту. К сожалению, в Ост-Индской компании немало подобных людей. Потому я и продал свой пай. Наши соотечественники чувствуют себя в Индии этакими царьками, никому не подотчетными. Габби?! — Квил увидел слезы, блеснувшие в ее прекрасных глазах. Он взял ее за подбородок и поцеловал в закрытые веки. — Габби, открой глаза. Мы должны поговорить… серьезно. — Судя по едва уловимой иронии в голосе, в этот момент он улыбался. — Твой отец рассуждает как мелкий, ничтожный человек. Я буду услаждать тебя на берегах Ганга, — пообещал он прерывающимся шепотом. — Я буду делать это на Хамбер-Ривер и в садах за нашим домом. И если понадобится, средь бела дня, в присутствии Кодсуолла и остальных слуг.
Габби открыла рот от изумления. Квил притронулся пальцем к ее губам.
— Нет-нет, при Кодсуолле, наверное, не буду. Он своим заупокойным видом отравит все удовольствие. Зато Бог благословит наше занятие, не важно где — на свету или в темноте, под простынями или на берегу реки. А идея твоего отца о грехе происходит от невежества и ограниченности.
— Ты говоришь как Генеджев, — усмехнулась Габби. — Они с отцом играли в шахматы по четвергам. А когда вечерами отец задерживался, что бывало нередко, мы обычно с ним беседовали.
— Его высказывания на удивление откровенны, — хмыкнул Квил.
— Генеджев — брамин, — пояснила Габби. — В его глазах отец — низшая каста. Низшая раса. Но меня он любил. — Она вновь принялась кусать губы. Квил осторожно провел рукой по ее спине.
— Габби, ты не хочешь сделать мне приятное? Здесь не берег реки. Эта спальня — свидетельница зачатия не одного поколения Дьюлендов. На всей земле нет более подходящего места для вступления в брачные отношения. — Он поцеловал ее в мочку уха, и от этой нежной ласки у нее сразу стало горячо под коленками.
Габби тихонько прочистила горло.
— Мне бы хотелось знать, что ты собираешься со мной делать.
Квил сдавленно хохотнул и наклонился, чтобы снова ее поцеловать, но она его оттолкнула.
— Я не шучу! Я желаю знать все о боли.
— Тебя это тревожит, Габби?
— Конечно, — ответила она сердито. — Честно сказать, я вообще не уверена, стоит ли это делать, если мне будет больно, а тебе потом три дня мучиться.
— Насчет того, стоит или нет, я спрошу тебя завтра утром, хорошо?
— Завтра утром ты будешь лежать в темной комнате, — отпарировала Габби.
Квил не хотел об этом думать.
— Гм… а знаешь, Габби, ты совершенно права. Давай подойдем к этому разумно и проверим на деле.
Озорная улыбка Квила уже прочно обосновалась на его губах. Он встал и упер руки в бока. Габби замерла. У нее вновь заколотилось сердце, и его бешеный ритм отозвался в голове.
Квил снял панталоны и небрежно спустил с бедер нижнее белье, будто он находился в спальне один. На самом деле эта непринужденность стоила ему немалых усилий. У него дрожали руки. Он выжидал, когда Габби посмотрит на него.
Она скользнула взглядом вдоль его тела и судорожно вздохнула.
Тогда он повернулся и прошел к камину. Взял с полки еще две свечи, зажег и перенес к кровати. В комнате сразу прибавились новые тени. Когда он нагнулся оживить угасающий огонь в очаге, Габби быстро перевела глаза на четкие линии его ягодиц.
— Квил, — произнесла она слабым голосом, презирая себя за это.
— Да? — Муж быстро повернулся. О, как он был прекрасен! Точно такой, каким она его и воображала. Он подошел к кровати. — Время снимать твою сорочку, дорогая.
Габби опустила плотно прижатые к груди руки. Квил развязал ее тесемки у пояса и потянул за мягкие складки. Взмах его сильных рук ослепил ее на мгновение, и она обнаружила, что стоит перед ним обнаженная.
Он не притронулся к ней. Даже не дышал какое-то время, пронзенный адским огнем, — так соблазнительна она была. Тонкая талия и высокая полная грудь — не коснуться всей этой роскоши и не погладить блестящих прядей на спине было сущей мукой.
Вспыхнувшее в камине полено с треском выбросило сноп искр. Пляшущие блики заиграли на кремовых женских бедрах и мощных мужских голенях.
— Ну вот, сейчас мы такие, какими нас создал Бог. — Квил был вынужден сдерживать свое вожделение. Иначе он может ее отпугнуть, и тогда в течение всех грядущих лет супружества между ними будут стоять бредовые идеи, внушенные ей безмозглым отцом.
Шелковые ресницы Габби так и оставались на щеках, которые теперь покрылись алым румянцем. С тех пор как он снял с нее сорочку, она не поднимала глаз. Квил осторожно коснулся ее лица.
— Габби? Ведь ты смотрела украдкой на меня, когда думала, что я этого не вижу. А теперь и взглянуть не хочешь? — Не услышав ответа, он снова попытался поддразнить. — В конце концов, не ты ли требовала серьезного разговора?
— Разве это разговор? — прошептала Габби, жаля его потемневшим взглядом. — Я никогда… никогда не предполагала такого… неприличия. Стоять обнаженными на свету… — Она не могла подобрать подходящих слов, чтобы выразить свое отношение к этому бесстыдству.
— В этом нет ничего неприличного. — Квил подвинулся еще ближе и встал прямо перед ней. — Габби, темнота — для воров и бродяг. Ты стала моей женой, и я хочу отметить это приятное событие при свете.
Она прикусила губу, чувствуя, что против воли подчиняется его воле. По телу распространялся огонь, неумолимо подталкивающий ее к покорности. В красоте мускулистых плеч Квила не было ничего порочного. И эта красота так трудно им завоевывалась! Его победу тоже следует отпраздновать, наконец решила она.
— Посмотри, мы подходим друг другу, как скорлупка ореху. — Квил взял ее руку и приложил к завиткам рядом с мужской плотью. — Видишь, Габби?
Она вздрогнула. Ее пальцы дрожали, но не ушли с того места.
И затем произошло ее падение, безмолвное, без внешних признаков. Стыд, державший ее в удавке, исчез. Она поддалась молящим глазам и мускулистой подтянутости покалеченного тела Квила и, к его удовольствию, робко прикоснулась пальцем.
Его плоть резко подскочила, и Габби тотчас отдернула руку.
— Тебе больно?
Квил схватил ее руку и возложил на средоточие своей страсти. Тепло снова устремилось к ногам. Он уже был на пределе.
— Габби, — прошептал он хрипло, — тебе будет больно, но только сначала. Иди сюда. — Он раскрыл объятия.
И его жена, его смелая Габби, поборов себя, порывисто обвила его шею и прижала к нему свое божественное тело.
Квил покрывал ее шею легкими поцелуями, передавая через эти невинные прикосновения послания дальше. Он провел рукой вдоль ее спины, отводя в сторону спутанные кудри, подбираясь к двум оголенным округлостям.
Габби закрыла глаза и сосредоточилась на руках, которые подхватили ее и понесли на кровать, тело к телу. Бархатная темнота под покровом век скрывала все неприличия. Губы Квила спускались все ниже, оставляя за собой лишь легкий шорох. Но когда они достигли груди, шорох превратился в громкий шепот, проникавший сквозь тело.
Уверенные руки обхватили ее грудь, и жадный рот приблизился к соску. Кожу обдало жаром. Габби выгнула спину и с невнятным бормотанием вцепилась в плечи Квила. Она фиксировала все, что делал ее муж. Глаза ее по-прежнему были закрыты. Слепота защищала от стыда. Мужская плоть упиралась ей в бедро, его пальцы трогали между ногами, заставляя ее мучительно вздрагивать после каждого прикосновения. Когда сильные руки развели ей бедра, она судорожно вздохнула, чувствуя в глубине жестокое пламя. Грудь ее налилась тяжестью, из горла вырвалась нечленораздельная мольба, и в сознании не осталось места для стыда. Ничто не могло сдержать ни мощи желания, разлившегося меж бедер, ни огненного потока, устремившегося в вены. Не думая больше ни о чем, она прижалась к его пальцам.
— Габби, открой глаза.
Она не подчинилась и, зажмурясь, двигала бедрами, моля о продлении восхитительных ощущений.
— Открой глаза! — приказал Квил чуть хрипловато. Наконец она разомкнула веки. Ее муж, опираясь на локти, навис над ней. Волосы упали ему на лоб, заслоняя глаза, потемневшие от желания. Она открыла рот и, заглотнув воздух, инстинктивно выгнулась снова, но не к пальцам, а к восставшей плоти.
— Квил, пожалуйста…
Он торжествующе, с сатанинской чувственностью ухмыльнулся. Но Габби это уже не волновало. Для удовлетворения ей требовалось большее, нежели его прикосновения. Она жаждала ощущать его внутри.
И он вошел в нее. Вошел, подобно дерзкому вору, промышляющему в дневное время, как дьявол, не испугавшийся солнечного света. Он сделал это с открытыми глазами — ее и своими, под пламя свечей, освещавшее его лицо и плечи. Обозначенная цель и ее достижение сразу обрели логическую законченность.
Это было больно. Очень больно.
Вероятно, и Квил чувствовал то же, потому что его лицо исказила мука. Габби воспротивилась бы, если бы он не давил на нее своим весом и если бы плоть его не находилась внутри ее. Не дав ей открыть рот, он вдвинулся глубже, правда, только чуть-чуть. Потом стал целовать ее лоб и щеки, а когда достиг губ, продвинулся дальше. С новой вспышкой боли Габби издала всхлипывающий звук, но изнутри последовал неожиданный ответ — еле уловимое приятное покалывание. Она отыскала губы Квила. Сладкая встреча всколыхнула в ней волну возбуждения. Он сделал резкое движение — и на этот раз… никакой боли, а вместо нее — всплеск удовольствия, и пробежавшая дрожь, и долгая судорога, сковавшая тело.
Квил остановился, молча считая до десяти. Тело Габби такое маленькое, думал он, ей нужно приспособиться. Однако стоило ему досчитать до восьми, как она двинулась к нему сама. И когда во время этой неопытной, неловкой попытки она произнесла его имя, ее прерывистое дыхание ничего не говорило о боли, а только об удовольствии. Он наклонился и завладел ее ртом, желанный и приветствуемый ею за это вторжение. Затем отклонился назад и тут же продвинулся к центру, жестко и быстро, а потом снова и снова.
Габби полностью отдалась неприличному удовольствию, открывая для себя неведомые ощущения. Ее кровь превратилась в кипящую лаву, шумное дыхание прерывалось всхлипами, тело извивалось, как в танце, с возрастающей жаждой встречая каждый бросок.
Дочь дьявола, как привык называть ее отец, наконец обрела крылья. Глаза ее вновь закрылись, потому что теперь им не нужно было ничего видеть. Теперь, когда каждый нерв в ее теле был связан с другим сильным телом и кричал от радости. Теперь, когда она прильнула к этому телу и, раз от разу совершенствуя свои навыки, пыталась подстроиться под его ритм.
Квил обхватил ее бедра и плотно прижал к себе, судорожно хватая ртом воздух.
— Еще немного, Габби!
И она без колебаний последовала главной заповеди своего отца — во всем подчиняться мужу. Ее тело выгнулось дугой и замерло на миг. Она смутно услышала крик, сорвавшийся с ее губ, и вторящий ему рокот Квила. А излившийся поток удовольствия ответил собственной очаровательной музыкой на вопрос о неприличии и греховности.
Когда все закончилось и Квил, усталый, лег сверху, его жена совсем не возражала. Кожа ее покрылась легкой испариной. Он прижался к уголку ее рта и почувствовал на губах соль.
Габби открыла глаза, еще затуманенные, со знакомыми проблесками бренди в зрачках.
— Теперь я поняла смысл тех слов в церкви, — шепнула она. Квил чувствовал ее теплое дыхание против своей щеки. Он переплел их пальцы и ждал.
— Поклоняюсь тебе всем телом, — повторила Габби его слова. Они всплыли в памяти, как молитва, и смыли все ханжеские проповеди ее отца. — Ведь ты все сказал еще во время венчания, верно? — вдруг с изумлением догадалась она.
Квил сжал ей пальцы. Он был по-прежнему глубоко внутри ее, и ему было трудно подбирать слова.
— У тебя не болит голова? Нет?
— Нет.
Он знал, головная боль придет позже, во время сна. Уже появились предвестники — слабые пурпурные вспышки по периферии зрения. Но ему не хотелось разрушать этот хрупкий миг, и он подался вперед пробным движением.
У Габби округлились глаза, она непроизвольно вздрогнула.
Квил медленным глубоким движением продолжил соблазн.
— Как?! — вздохнула она.
— Вот так, — пробормотал он.
Глава 17
Проснувшись рано утром, Квил открыл глаза и тут же закрыл снова. Во время приступа он не переносил яркого света. Пульсирующая боль в голове усилилась. Биение сердца отзывалось в висках ударами молота. Опыт подсказывал, что рвота уже на подходе — будь она неладна!