Джоансен Айрис. Полночный воин (Хранительница сокровищ)

   И снова его рот…
   Она вытянулась в жадном призыве.
   – Не теперь, – гортанным голосом произнес он. – Скоро рассвет.
   Холодное влажное полотно легло между ее бедер. Она открыла глаза.
   – Что ты делаешь?
   – Успокаиваю тебя. Сегодня тебе предстоит долгий переезд, а я всю ночь наслаждался твоей сладкой… – Он помолчал, подыскивая точное слово, но так и не назвал по имени вожделенную часть ее тела. Только спросил:
   – Тебе больно?
   – Нет.
   Ей захотелось ощутить в том месте его руки и рот еще раз, а не его «успокоительное» полотно.
   Полотном он прижал мягкие завитки волос на лобке.
   – А грудь больно?
   – Нет.
   Грудь слегка побаливала. Он припадал к ней, словно голодный ребенок. Его неистовое посасывание заставило ее кончить.
   – Твоя грудь очень чувствительна к прикосновению, – хрипло сказал он. – Она твердеет и набухает, как спелый фрукт. Мне хотелось бы присосаться к ней, когда у тебя будет ребенок.
   У нее перехватило дыхание, так отчетливо встал перед ней нарисованный его словами образ. В ее чреве набирает силы зачатое ими существо, обнаженное тело Гейджа лежит на ней, а его губы ласкают ее грудь.
   – И этого тебе тоже хотелось бы, – сказал он. – Посмотрим, что я смогу сделать. – Он отбросил мокрое полотно и протянул ей платье. – Одевайся, быстро. Они скоро проснутся.
   Когда же она разделась? Бринн смутно припомнила, что в один из моментов ее обуяла страсть снести все преграды, разделявшие их друг от друга, они слишком мешали ей. Так хотел Гейдж, но нельзя было назвать победой то, что он получил. Его руки держали ее обнаженное тело, развлекаясь с ним, как с долгожданной игрушкой.
   Она быстро натянула на себя платье. Так лучше. Холодная шерсть, облегающая тело, вывела ее из состояния сладостного возбуждения.
   Гейдж не сводил изучающего взгляда с ее лица.
   – Знаешь, сегодня ночью я сделаю то же самое. Так будет еженощно. Твое тело так привыкнет к моим рукам, губам, что ты не сможешь и дня прожить без меня.
   Она ужаснулась очевидной правоте его слов. Уже теперь ее тело тосковало без его прикосновений, она чувствовала себя наполненной им и чувственной, какой не была раньше. Не глядя на него, она заторопилась:
   – Мне надо разбудить Эдвину.

11

   – Раздевайся! – Гейдж был немногословен.
   Бринн сняла платье через голову и легла спиной к нему. Прошло четыре ночи, их она уже предвкушала днем. Сможет ли она теперь вообще спать, не чувствуя его рук на своем обнаженном теле?
   Его большие и чуткие ладони тотчас же обхватили ее груди. Обладание. Иногда он начинал прикасаться к ним нежно, бережно, никакой дикой чувственности, просто приятное ощущение принадлежать другому.
   – Я хочу войти в тебя, – прошептал он ей в ухо. – Ты разрешишь мне?
   Его слова стали привычными, вопрос перед бешеной атакой и штурмом. Он пытался завоевать ее согласие.
   – Нет.
   Его руки невольно сжали ее груди.
   – Господи, какая упрямая! Почему ты не… – не договорил он, пытаясь успокоиться. – Так не может дольше продолжаться. Ты хочешь меня, черт возьми!
   Она и вправду очень хотела его. Удовольствие от его ласк было странным и необычным, но в них не было того первобытного совокупления, того дикого слияния, только оно может дать ей полное удовлетворение.
   – Все останется по-прежнему, – помолчав, сказала она. – Пока ты не решишь остановиться. Воздержание неестественно для мужчины, так что страдаешь ты, а не я.
   Он убрал руки с ее грудей и лег на спину, глядя на усыпанное звездами небо.
   – Единственное, что правильно и естественно для нас обоих, – то, от чего ты отказываешься.
   – Ты берешь все остальное силой, почему же не хочешь взять и это?
   – Ты знаешь, почему. Когда ты придешь ко мне, то уже не сможешь снова уйти.
   – Тебе известно, что этого не будет.
   – Из-за смерти человека, которого ты ненавидела? – Он приподнялся на локте и оглядел ее. – Я не убивал Делмаса.
   Она напряглась.
   – Ты держал вилы.
   – Но ты не видела, как я убивал его, потому что я не делал этого.
   Перед ней снова всплыла картина на конюшне, ужаснувшая ее.
   – Я видела.
   – Ты слышала, чтобы я когда-нибудь соврал?
   – Нет. – Надежда родилась в ее душе, но увиденное на конюшне вновь заслонило его слова. – До сих пор – нет. Ты всегда сам твердил мне, что доверяешь только тому, что видишь и можешь потрогать.
   – Но ты мыслишь совсем по-другому. Ты веришь в честность и в чудеса. – В его тоне слышалась горькая усмешка. – Так где же теперь твоя честность, Бринн?
   Она молчала со слезами на глазах.
   Он выругался.
   – Может, ты и права, не доверяя мне. Ради тебя я пошел бы и на ложь, и на обман, и на убийство. Только злой рок уберег меня от того, чтобы прирезать твоего мужа, как свинью, которой он был. Я даже пришел в ярость, что не смог испытать этого удовольствия.
   Слабая надежда снова зажглась в ней. Его с горечью сказанные слова убедительнее всяких заверений в правоте: «Ради тебя я пошел бы и на ложь, и на обман, и на убийство».
   О чем она? Он уже говорил эти слова с ледяной убедительностью, и вообще, он очень умен. Он сладкоголосый искуситель, торговец, способный купить и продать что угодно, не моргнув глазом. Нельзя себе позволить ослепнуть под лучами его слов, которые он выдавал за правду.
   – Ты прав, я не могу доверять твоим словам.
   Гейдж криво усмехнулся.
   – А я и не надеялся. Поэтому в самом начале не настаивал на своей невиновности. Я бы тоже не поверил твоим словам при тех же обстоятельствах. – Он сжал губы. – Но между нами одна существенная разница. Я не брошу тебя. Каким бы ни был твой грех, я повторял бы себе, что грешен я.
   – Мы совсем разные.
   – Между нами гораздо больше общего, чем ты думаешь. Мы оба честны, целеустремленны и безжалостны, когда нам так надо.
   Она испуганно посмотрела на него.
   – Я не безжалостна.
   – В этом отношении ты более жестока, чем любой солдат в моей армии. Ради спасения чьей-нибудь жизни ты перешагнешь, не задумываясь, полмира.
   – Не правда.
   – О, ты постаралась бы ступать очень осторожно, чтобы ненароком не наступить на кого-нибудь, но не остановилась бы ни перед чем, сметая все и всех на своем пути ради того, чьим здоровьем ты решила заняться.
   – Ты ошибаешься. Существует много других способов.
   – Я прав. И ты прекрасно это знаешь. Ты считаешь нужным порвать со мной, потому что веришь, что я виновник гибели измывавшегося над тобой и тобою ненавидимого мужа, но ты слишком дальновидна, чтобы винить себя в смерти Делмаса. – Его голос безжалостно доносил до ее слуха каждое слово. – Ты отказываешь мне в доверии, которое проявляешь к Эдвине и Малику. Почему?
   – Я видела… вилы.
   – Будь честной сама с собой, Бринн.
   Слезы хлынули у нее из глаз.
   – Я не могу…
   – Тогда тебя останавливает не чувство вины, а что-то другое. Делмас для тебя – просто предлог, чтобы отгородиться от меня. Почему? Ты знаешь, я женюсь на тебе и стану обращаться с тобой с почтением.
   – Батшебе…
   – Мы одно целое. Почему ты отвергаешь меня?
   – Это не так.
   – Неужели ты думаешь, я стал бы бороться с тобой и ради тебя, если бы не был в этом уверен? Черт возьми, мне не по душе, когда женщина руководит моей жизнью. Я могу согласиться на такой расклад при условии, если только сам направляю свою жизнь. Мы станем одним целым. Мы уже стали им.
   – Я не руковожу твоей жизнью. Делай, что тебе нравится со мной и всеми вокруг тебя.
   – А почему я отправился на этот неприступный остров? Неужели ты считаешь, только ради клада, о котором никто никогда не слышал?
   – Ты поверил мне.
   – Вернее, хочу поверить, хотя я все равно бы отправился в Гвинтал. Ничто не помешает мне теперь дойти до цели.
   – Почему ты так думаешь?
   – Потому что ответ кроется там.
   – Ответ?
   – На вопрос, почему ты не соглашаешься быть со мной всегда. Хотя мы оба признаем, что нам суждено быть вместе.
   Она покачала головой.
   – Я уже говорила, что ждет тебя в Гвинтале. Клад – и ничего больше.
   – В самом деле? Посмотрим.
   В ответ на ее вздох он снова лег на спину. Странные мысли и сомнения от его слов будоражили душу. Прежде ей всегда удавалось оставаться честной с собой, не лгать себе и не лукавить. Зачем же тогда ей отталкивать Гейджа, когда она призналась себе, что любит его? Чего же она все-таки хочет и чего она ждет? И что с ней случится в Гвинтале?
   Он, конечно, прав, она всегда доверяла Эдвине и Малику, несмотря ни на что.
   С Гейджем все сложнее, он – сама яростная жестокость.
   – Я никогда больше не заговорю об этом, – сказал Гейдж. – Но клянусь чем угодно, как и всегда, сегодня ты слышала от меня правду. – Бринн молчала. Он невесело рассмеялся. – А ты еще утверждаешь, что у тебя мягкий нрав. Ты считаешь, что от таких отношений страдаю только я. Верно. А ты представляешь себе физическую боль мужчины, когда он хочет, но не должен излить свое желание, освободить свою плоть?
   Она, разумеется, не знала, но догадывалась. Однажды она заметила, как в безумной страсти перекосилось его лицо. Временами он отстранялся от нее, мускулы его сжимались в комок, а спина становилась несгибаемо твердой.
   – Ты и вообразить не можешь, какие это адовы муки.
   – Тогда не доводи себя до такого состояния.
   – Отвергая меня, ты наносишь мне боль. Разве это не оскорбляет твои чувства лекаря?
   – Нет. – Ложь. Мысль о физических страданиях Гейджа для нее стала невыносимой.
   – Нет? А ведь это твоя вина. Все, что от тебя требуется, – подчиниться мне, и боль уйдет. Я выздоровею.
   – И слышать не желаю! – в отчаянии вырвалось у нее.
   – Но не забудешь. – Он притянул ее к себе. – Будешь помнить, Бринн?
   Она не забудет. Даже сейчас тугое напряжение его мускулов отдавалось нежностью в ее теле. Она закрыла глаза и приказала себе спать.
   Наступило продолжительное молчание, пока Гейдж снова не позвал ее:
   – Бринн!
   – Давай лучше спать.
   – Кайт.
   – О чем это ты? – Она не сразу поняла, что он уже заговорил о другом.
   – Когда мы будем в Кайте?
   – Завтра или послезавтра. Уже не помню, сколько дней мне пришлось добираться от уэльской границы до Кайта. Она внезапно разозлилась на себя.
   – Правда, не помню, как долго мы шли после Кайта. Я тоже не Господь Бог, и не жди этого от меня.
   Он задумчиво сказал:
   – Нам не следует идти в Кайт. Мы могли бы сразу отправиться к морю.
   – Но надо пополнить запасы, а Кайт – единственная деревня поблизости. С какой стати нам не идти туда?
   – Из-за твоей матери.
   Бринн почувствовала тяжесть в груди, знакомый холодок сковал ее руки.
   – Это случилось много лет тому назад.
   – Тебя они тоже хотели сжечь, – мрачно напомнил он ей.
   Он и об этом подумал, и он, наверное, прав. Может, найдется причина обойти Кайт?
   – Думаешь, там нас может подстерегать опасность?
   – Не знаю, но мы, без сомнения, отразим любое нападение фермеров и торговцев.
   Ее охватило какое-то безумие и… робость.
   – Тогда отправляемся в Кайт.
   – Ты подумай еще. Не будет ли тебе страшно?
   – Я уже сказала, это было давно, и мы спокойно можем ехать в Кайт. – Бринн прикрыла глаза. – А сейчас я устала от этих ненужных разговоров и хочу спать.
 
   ***
 
   До деревни Кайт они добрались к концу следующего дня. В тени Кайтского замка притаились домики с соломенной крышей, все, как в любой другой деревне. Обычная мирная деревня. Тишина.
   Вопли. Треск пламени. Запах, о Господи, запах!
   – Что с тобой? – прошептала Эдвина, взглянув в лицо Бринн. – Ты выглядишь, как…
   – Я не могу быть здесь. – Бринн задыхалась.
   – Гейдж говорит, что нам надо купить у жителей деревни провиант и пополнить запасы.
   – Вот пусть он этим и занимается, а я не могу здесь ни минуты оставаться.
   Бринн развернула лошадь и пустила ее галопом.
   Она слышала, что Гейдж окликнул ее, но не остановилась, пока не отъехала на несколько миль от деревни. Она едва успела спешиться, как ее вырвало.
   Дым. Стоны.
   – Господи! – Гейдж обнял ее, поддерживая за талию, пока ее выворачивало буквально наизнанку.
   Наконец Бринн, подняв голову, еле произнесла:
   – Я не вернусь обратно. Не могу… – Она еле говорила.
   – Никто не просит тебя об этом, – с горечью произнес Гейдж. – Не стоило мне слушать тебя, я ведь спрашивал, но ты решила поступить так, будто ничего не случилось, черт возьми!
   – Я не была уверена… Я не думала об этом. – Пошатываясь, она добрела до дерева и привалилась к стволу. – С той ночи я не позволяла себе вспоминать об этом кошмаре.
   – Ты же знаешь, что я не позволил бы ни одному из деревни подойти к тебе.
   – Знаю… – Бринн закрыла глаза, она по-прежнему держалась за дерево. – Они почти забыли обо всем.
   – О чем ты?
   – Я чувствую. Такое свершилось зло, а они едва помнят о нем. Подскажи им, и они почувствуют злость… удовлетворение и удовольствие. – Она со стоном стала раскачиваться. – Удовольствие!
   Его руки обхватили ее, он прижал ее голову к груди.
   – Ш-ш-ш!
   – Она была доброй. Она хотела помочь, вылечить…
   – Хочешь, я их сожгу?
   Она в испуге посмотрела на него снизу вверх.
   – Что?
   – Они сожгли твою мать. Мне тоже спалить деревню дотла?
   – Ты не смог бы…
   – Посмотри на меня.
   Воин. Жесткий. Безжалостный.
   – Смог бы.
   – Они причинили тебе боль. Месть облегчит страдания. – Холодная, дикая улыбка появилась на его лице. – Дать тебе факел?
   Она вздрогнула.
   – Нет.
   – Точно?
   Она уверенно кивнула.
   – Даже если бы я захотела им отомстить, мать бы постаралась оттуда остановить меня. Она хотела помочь им.
   Он покачал головой.
   – Тогда ты дурочка, если повторяешь ее судьбу.
   – Может быть. – Бринн судорожно глотнула. Рядом со всем этим ужасом она не могла спорить с ним. Нелегко было вспоминать о матери, когда в глазах вспыхивали картины ее смерти. – Мы можем уйти отсюда?
   – Как только Малик вернется с новыми припасами. Я велел ему поторопиться. К ночи нам надо быть далеко отсюда.
   – Можешь возвращаться, если надо. Я обойдусь без тебя.
   – Оставайся здесь, я принесу воды и тряпку – вытереть тебя.
   Бринн не смогла бы и шага сделать, даже если бы захотела. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой слабой.
   Гейдж быстро вернулся, умыл ее словно малого ребенка, дал воды прополоскать рот.
   – Лучше? – спросил он.
   – Да. – Ее еще шатало, но тошнота прошла. – Мне просто хочется скорее уйти отсюда. Я не могу выносить… Она была такой доброй, а они обо всем забыли…
   – Успокойся. – Он сел и притянул ее на колени, нежно прижав к груди. – Расскажи мне о ней.
   – О той ночи? Я не могу…
   – Нет. О своей матери. Какая она была, твоя мать?
   – Зачем тебе?
   – Я тоже хочу помнить ее. Как ее звали?
   – Мейрл.
   – Как она выглядела? Светлая, как и ты?
   – Нет, темнокожая, с красивыми синими глазами. У нее была чудесная улыбка. Она всегда радовалась… пока отец не ушел от нас.
   – Она любила тебя?
   – Очень. Она говорила, что мы не только мать и дочь, а словно сестры.
   – Сестры?
   – Ну, как тебе объяснить? Мы были на равных, мы обе занимались знахарством. Мы будто находились внутри круга, куда вход для всех остальных был заказан. Она все время повторяла: «Не беспокойся, Бринн. Они не могут переступить черту и войти в наш круг, но мы можем выйти к ним». – Она сжала его руку. – Но когда она вышла из круга, чтобы помочь им, они сожгли ее. Ей никогда не надо было делать этого. Я предупреждала ее. Я видела, как они обозлились на нее, узнав, что она спала с Роарком.
   – Кто такой Роарк?
   – Сын булочника. Ему было всего девять лет. Он упал с дерева и страшно разбился. Думаю, у него был перелом позвоночника. Он умирал. Травы действовали только как снотворное. Она знала, что надо лечь с ним, положив на него руки.
   – Как ты с Маликом?
   – Да, как я… – Она замолчала. О чем она? Слова лились в порыве откровения. Многое стало понятным, пока она лечила Малика, но ей пора замолчать. Разве смерть матери ее ничему не научила? – Нет, травы тоже помогли. Прикосновение просто облегчает страдания, но не…
   – Продолжай! – поторопил охрипшим голосом Гейдж. – Тебе надо выговориться. Долгие годы ты все переживала молча. Доверься мне. Разве ты до сих пор не поняла, что я никогда бы не посмел тебя обидеть?
   Сущая правда. Воспоминания… Она упорно гнала их от себя, но они пропитали ее горьким ядом, и она не могла…
   – Не бойся. Мне больно, когда ты боишься.
   Она не хотела причинять ему страдания. Она никогда не желала этого. Он смотрел ей в глаза, и в его взгляде светились искренность, нежность и преданность.
   И все же, рассказывая, она не осмеливалась поднять на него глаза. Ее голова лежала у него на груди.
   – Травы очень помогают. Но еще важнее – правильно их применять. – Помолчав, она резко добавила:
   – Но и прикосновения лечат.
   Он ничего не ответил.
   – Зачем я тебе все это говорю? Ты ведь веришь только в то, что можешь потрогать.
   – Тебе нужно выговориться мне.
   Он, несомненно, был прав, и, возможно, его недоверие только подстегивало ее откровенность.
   – Никакого чуда нет. Мне кажется, это идет от Бога. Думаю, он выбирает некоторых людей и передает им свой дар, чтобы они им пользовались. – Ее голос внезапно зазвучал твердо и решительно:
   – Здесь нет ничего сверхъестественного. Ничего особенного, вроде природного дара красивого голоса, или умения владеть мечом, или грациозных движений. Это просто… необычно.
   – Но люди этого не понимают. А когда ты узнала, что у тебя есть дар?
   – За год до отъезда из Гвинтала. Я не испугалась. Мать говорила мне, что он передается от матери к старшему ребенку, и, возможно, пришел ко мне, когда я была совсем маленькой. Мать почувствовала прикосновение божественного, когда ей было всего семь лет.
   – А почему тебя могло это испугать?
   – Потому что я ощутила этот дар, когда пришлось лечить Селбара.
   Он напрягся.
   – Так могу я, наконец, узнать, кто же этот Селбар?
   – Волк. Я нашла его раненным в лесу, его плечо и шея были разорваны. Олень рогами поддел его.
   Гейдж широко раскрыл глаза.
   – Волк! – Он не смог удержаться от смеха. – Волк?
   – Прекрасный зверь. Он умер бы, не приди ко мне дар целительства.
   Он перестал смеяться.
   – Но ты ведь могла погибнуть, ухаживая за своим прекрасным зверем.
   – Мне передали дар, и я должна была его применить.
   – Полагаю, мать простила бы тебя, если бы ты не взялась лечить Селбара.
   – Но мне бы тогда было стыдно самой, не помоги я волку. Особенно после того, как этот дар пришел ко мне. – Бринн мысленно вернулась к тому дню. – Я очень странно почувствовала себя. Руки покалывало, ладони стали почти горячими, и когда я положила их на рану волка, то почувствовала, что тело Селбара тоже стало теплее. Я пробыла с ним всю ночь, а утром поняла, что волк будет жить.
   – Он мог бы выжить и без тебя.
   – Конечно, если Господу было бы так угодно. Я не утверждаю, что дар срабатывает каждый раз. Легче лечить детей или таких людей, как Малик, у которых разум ясный. Но иногда больные не возвращаются к нам. Бывает, они погибают, уходят в мир теней…
   – Но сын булочника не умер?
   – Нет, он остался жив и выздоровел. Через четыре месяца он опять лазил по деревьям. Сначала они назвали это чудом. – Бринн закрыла глаза. – А потом сказали, что здесь кроется что-то другое.
   – Колдовство.
   При этих словах она вздрогнула.
   – Она не была ведьмой. И я тоже. Это дар.
   Он молчал, прижимая ее к груди с умиротворяющим спокойствием.
   – Ты все еще не доверяешь мне?
   – Хотелось бы. Если бы это было в моих силах, я дал бы тебе все, что ты от меня хочешь. – Он встряхнул головой. – Я знаю, ты не ведьма, ты добрая, милая и хочешь только блага для всех. И я не перестану сражаться до конца своих дней во имя твоей защиты и ради того, что ты называешь даром. Довольно с тебя?
   Нет, она по-прежнему пребывала одна в своем круге. Ее дар оставался для всех подозрительным. Он услышал ее рассказ и не испытал ни отвращения, ни страха, который она встречала на лицах тех, других, слышавших о ее даре. Для него неважно, чем она занималась, он принимает ее и всегда защитит. Она почувствовала облегчение, словно с ее плеч сняли непосильную ношу.
   – Я не могу просить тебя. Дар предназначен мне, так уж получилось.
   – Я сам предложил тебе помощь и защиту. – Он прижал ее к груди. – А теперь помолчи. Отдохни и постарайся не думать о прошлом. Скоро мы уйдем отсюда. Мы далеко от деревушки рыбаков?
   – До Селкирки? Полный день пути. Сегодня нам надо переночевать здесь.
   – Разве теперь ты руководишь моими людьми? Я повторяю, мы отправимся в путь сразу же, как только добудем провиант. Мы будем ехать всю ночь и к рассвету дойдем до деревни, где я смог бы договориться о лодках.
   Он никогда не совершал переходов ночью, все знали, как они опасны и для людей, и для лошадей. Он решился на это только ради нее. Бринн закрыла глаза, отдаваясь чувству близости, сердечного родства. Теперь она не одинока. Наверняка они еще не раз столкнутся в споре, но она примирится с его всепоглощающим уютом.
   Ночь выдалась пронзительно-холодной. Свирепо завывал ветер, когда к рассвету они добрались до Селкирки. Деревня показалась Бринн совсем маленькой. Она помнила ее многоголосой, шумной, а сейчас в ней оказалось домов двадцать, беспорядочно разбросанных по побережью. В столь ранний час на улицах почти никого не было, но Бринн заметила две небольшие лодки, качавшиеся в море, наготове стояли еще четыре.
   – Что такое? Ты чему-то удивлена? – спросил Гейдж. – Разве мы не туда попали?
   – Туда. – Бринн не могла ошибиться. – Тогда деревня казалась гораздо больше.
   – В детстве все кажется больше. – Гейдж повернулся к Малику. – Не знаю, как долго пробудем здесь, так что поищи, где мы могли бы остановиться. На побережье чертовски холодно.
   – А ты чем займешься? – спросил Малик.
   – Тем, что умею делать лучше всего – торговаться. – Гейдж пришпорил коня. – Хочу перехватить рыбаков до их выхода в море, иначе придется торчать без дела до заката, пока они не вернутся.
   «Торчать без дела? Гейдж понятия не имеет, что это значит», – с грустью подумала Бринн. Такой неугомонный характер всегда будет в вечном движении. За долгие недели ее борьбы за спасение жизни сарацина Гейдж из-за вынужденного добровольного безделья еще больше привязался к другу.
   – Поехали, – сказал Малик. – Укроем вас, женщин, от этого дикого ветра. Эдвина просто посинела от холода.
   – Очень любезно с вашей стороны, – едко заметила Эдвина, – но мне не так уж плохо. Вы сами, как я заметила, дрожите, словно лист на ветру.
   Слова Эдвины задели Малика.
   – Ты всегда замечаешь только плохое и не хочешь видеть того, что бросается в глаза. Почему бы тебе не обратить внимание, как великолепно я смотрюсь на своем коне. Или, скажем, оценить мое остроумие. Нет, я, видите ли, чувствителен к холоду. У меня на родине не бывает таких убийственных северных ветров.
   Эдвина опустила глаза, прикрыв их длинными пушистыми ресницами.
   – Я рада, что вы так понятно объяснили мне свои достоинства, и не стану больше укорять вас за то, что вы неженка.
   – Неженка? – повторил Малик, не веря своим ушам. – Разве есть хоть капля слабости в…
   – Эдвина, может, и примирилась с холодом, а я так вся дрожу, – вступила в разговор Бринн. Ее забавляли перепалки между ними, так и подмывало послушать дальше, но на этот раз она слишком устала. Пережитое в Кайте, длинный переход утомили ее. – И потом я хочу спать.
   – Я мигом! – Малик махнул рукой Лефонту, и они поскакали в деревню.
   Жители встретили их с крайним недоверием и неохотно торговались. Битый час Малик пытался уговорить их, прежде чем нашел то, что искал. Недовольный собой он вернулся к ожидавшим его Бринн и Эдвине.
   – Гейджу станет не по душе, если здешние мужчины станут торговаться так же яростно, как и их жены. Мне удалось договориться всего о пяти домишках, да и то втридорога. – Малик кивнул на небольшой домик на берегу. – Для Гейджа и для тебя, Бринн, – сказал он и, повернувшись к Эдвине, добавил:
   – Вы с Алисой займете вон то жилище, а Лефонту с его людьми придется разместиться в трех остальных.
   – А как же ты? – спросила Эдвина.
   – Лягу у вашего порога.
   – Как это?
   – Только так я смогу доказать, что не неженка. – Малик принял героическую позу. – Свернусь у дверей, подставив лицо холоду, всегда готовый отразить любую беду от вас, даже под угрозой схватить жуткую простуду, которая унесет меня из этого бренного мира, – мрачно добавил он.
   – Разрешаю тебе пролежать часа два! – усмехнулась Эдвина.
   – Увидишь. – Малик завернулся поплотнее в накидку и направился к Лефонту. – Идите в дом и согрейтесь, пока я займусь размещением всех остальных на этом заброшенном побережье. – Он вздохнул. – Кроме себя самого.
   – Он что, и вправду решил улечься у дверей? – нахмурилась Эдвина, глядя ему вслед.
   – Я бы не удивилась, – ответила Бринн.
   – Надо помешать ему, – встревожилась Эдвина. – Он только после болезни, и упрямство не доведет его до добра.
   – Он сейчас здоров, как никогда.
   – И все же это безумие. Скажи ему, чтобы он не вздумал сделать так, как пообещал.
   – А почему ты сама ему не скажешь?
   – Потому что только этого он и ждет от меня. Хочет услышать, как он силен. Так вот, я не стану ничего говорить.