Страница:
Джек угрюмо молчал. Стычка с Нахилзи отвлекла его от мыслей о пленных, но теперь, вспомнив об Уоллесе, он постарался заглушить сочувствие к нему. Джек слишком долго прожил среди белых. На войне нет места сочувствию.
Ночью небольшой отряд военных проскользнул на станцию. Кочис был в ярости.
Как выяснилось, его разведчики обнаружили милях в двенадцати от почтового тракта подразделение кавалерии, направлявшееся на восток. Предположив, что войска посланы атаковать апачей с востока, разведчики, охранявшие подход к перевалу с запада, оставили свои посты и поспешили навстречу кавалеристам. Это был опрометчивый шаг еще и потому, что восточный вход был практически неприступен и несколько воинов могли успешно оборонять его от превосходящих сил противника. Воспользовавшись моментом, небольшой отряд военных проскользнул через западный вход и бешеным аллюром устремился к станции. Застигнутые врасплох воины, расположившиеся на окрестных горах, открыли огонь, но вскоре прекратили стрельбу, заметив среди солдат пленных индейцев, явно принадлежавших к одному из племен апачей.
Кочис позвал на совет Джека, Нахилзи и еще двух лучших воинов. Теперь у американцев было восемь заложников, включая вторую жену Кочиса и его сына. Поскольку маленькая кавалькада, прорвавшаяся на станцию, включала тридцать лошадей и скот, было ясно, что захваченные индейцы возвращались из набега.
Мрачно хмурясь, вождь предложил каждому из воинов высказать свое мнение о сложившейся ситуации.
Все три индейца жаждали крови. Они требовали подвергнуть пленных американцев мучительным пыткам, а затем убить, чтобы отомстить белым за предательство и поругание чести их вождя. В ответ на предложение Джека еще раз попробовать обменять пленных Нахилзи презрительно фыркнул. Тогда заговорил Кочис:
— Мы не можем пренебречь жизнью восьмерых апачей.
Нас слишком мало и с каждым годом становится все меньше.
Пятеро из них храбрые воины, заменить которых непросто.
Мой брат — умнейший из моих людей. Он нужен нам. Завтра мы пошлем вниз Уоллеса. Это будет мое последнее предупреждение.
На следующий день ярко сияло солнце, под ногами поскрипывал свежевыпавший снежок, на голубом небе не было ни облачка. Стоял жгучий холод. Уоллеса отвязали от столба и набросили на его торс веревочную петлю, конец которой держал Нахилзи. Сотня воинов в полном боевом облачении выехала на вершину холма во главе с Кочисом и Нахилзи, который вел за собой пленника. Джек держался сзади и чуть левее вождя. Лицо у него, как и у всех остальных, было раскрашено красными, черными и желтыми полосами.
Нахилзи ехал справа от вождя. Он размотал веревку, и Уоллес, следуя указаниям Кочиса, спустился к подножию холма и остановился перед руслом пересохшего ручья, пролегавшего между ним и стенами станции.
— Лейтенант Баском! — позвал он.
Появление апачей, видимо, не осталось незамеченным, поскольку ворота тотчас отворились, выпустив нескольких мужчин, трое из которых были в военной форме. Джек поднес к глазам бинокль.
Лейтенант Баском оказался тщедушным коротышкой не старше двадцати двух — двадцати трех лет. На его лице, багровом от длительного пребывания на солнце, застыло напряженное выражение. Рядом с ним стояли сержант, бывалый вояка с тронутыми сединой волосами, и еще один военный, судя по нашивкам на форме, врач. Из штатских Джек узнал Джона Уордена, рыжеволосого ирландца-ранчеро из Тусона, и Уильяма Бакли, управляющего местным отделением почтовой компании. Джек предложил бинокль Кочису, но тот отказался.
Над заснеженными горами повисла неправдоподобная тишина, и звуки отчетливо разносились в утреннем воздухе, пока Уоллес и Баском перекрикивались друг с другом.
— Баском! — крикнул Уоллес. — Дела наши плохи. Мы умираем с голоду и замерзаем. Нас не кормят и не дают одеял. Кочис отпустит нас, если вы освободите индейцев. Он сказал, что это последнее предупреждение!
— Пусть приведет сына Уордена, — отозвался Баском, — вместе с двумя другими американцами, и тогда мы освободим индейцев.
Уоллес и все остальные повернулись к Кочису в ожидании ответа. Вождь стиснул зубы.
В этот момент Уоллес бросился бежать к станции. Улыбнувшись, Нахилзи подал коня назад. Веревка натянулась, и пленник опрокинулся на спину. Нахилзи развернул коня и, пришпорив его, рванулся с места. Перевернувшись на живот, Уоллес тщетно пытался вцепиться в выступы скал, но веревка потащила его по земле лицом вниз. Нахилзи галопом носился по склону, волоча несчастного по каменистой почве. Когда индейцы повернули и скрылись за холмом, он последовал за ними, таща за собой тело Уоллеса.
Вскоре после этого индейский лагерь огласился воплями.
Джек стоял в толпе воинов, окружавших трех белых, по-прежнему привязанных к столбам. Ему понадобилась вся его выдержка, чтобы сохранять бесстрастный вид. Рядом стояли Кочис и Нахилзи. Несколько воинов с копьями в руках одновременно прыгнули вперед, направив острия в посеревших от страха пленников. Вопли ужаса и боли пронзили воздух, снег покраснел от крови. Кочис повернулся и ушел.
Джек даже не моргнул, глядя на окровавленные жертвы, слушая их крики и мольбы о пощаде. «Я стал слишком белым», — подумал он, железным усилием воли сохраняя бесстрастный вид. Впрочем, Джек никогда не разделял свойственной его соплеменникам приверженности к пыткам. Хотя апачи пытали только из мести, они проявляли при этом неописуемую жестокость.
И теперь, отрешенно наблюдая за муками несчастных, Джек задумался, не связано ли его отвращение к пыткам с примесью белой крови. Белые тоже прибегали к пыткам, но лишь в исключительных случаях.
Он отвернулся, перехватив прищуренный взгляд Нахилзи. «Плевать», — подумал Джек и зашагал прочь.
Глава 58
Глава 59
Глава 60
Ночью небольшой отряд военных проскользнул на станцию. Кочис был в ярости.
Как выяснилось, его разведчики обнаружили милях в двенадцати от почтового тракта подразделение кавалерии, направлявшееся на восток. Предположив, что войска посланы атаковать апачей с востока, разведчики, охранявшие подход к перевалу с запада, оставили свои посты и поспешили навстречу кавалеристам. Это был опрометчивый шаг еще и потому, что восточный вход был практически неприступен и несколько воинов могли успешно оборонять его от превосходящих сил противника. Воспользовавшись моментом, небольшой отряд военных проскользнул через западный вход и бешеным аллюром устремился к станции. Застигнутые врасплох воины, расположившиеся на окрестных горах, открыли огонь, но вскоре прекратили стрельбу, заметив среди солдат пленных индейцев, явно принадлежавших к одному из племен апачей.
Кочис позвал на совет Джека, Нахилзи и еще двух лучших воинов. Теперь у американцев было восемь заложников, включая вторую жену Кочиса и его сына. Поскольку маленькая кавалькада, прорвавшаяся на станцию, включала тридцать лошадей и скот, было ясно, что захваченные индейцы возвращались из набега.
Мрачно хмурясь, вождь предложил каждому из воинов высказать свое мнение о сложившейся ситуации.
Все три индейца жаждали крови. Они требовали подвергнуть пленных американцев мучительным пыткам, а затем убить, чтобы отомстить белым за предательство и поругание чести их вождя. В ответ на предложение Джека еще раз попробовать обменять пленных Нахилзи презрительно фыркнул. Тогда заговорил Кочис:
— Мы не можем пренебречь жизнью восьмерых апачей.
Нас слишком мало и с каждым годом становится все меньше.
Пятеро из них храбрые воины, заменить которых непросто.
Мой брат — умнейший из моих людей. Он нужен нам. Завтра мы пошлем вниз Уоллеса. Это будет мое последнее предупреждение.
На следующий день ярко сияло солнце, под ногами поскрипывал свежевыпавший снежок, на голубом небе не было ни облачка. Стоял жгучий холод. Уоллеса отвязали от столба и набросили на его торс веревочную петлю, конец которой держал Нахилзи. Сотня воинов в полном боевом облачении выехала на вершину холма во главе с Кочисом и Нахилзи, который вел за собой пленника. Джек держался сзади и чуть левее вождя. Лицо у него, как и у всех остальных, было раскрашено красными, черными и желтыми полосами.
Нахилзи ехал справа от вождя. Он размотал веревку, и Уоллес, следуя указаниям Кочиса, спустился к подножию холма и остановился перед руслом пересохшего ручья, пролегавшего между ним и стенами станции.
— Лейтенант Баском! — позвал он.
Появление апачей, видимо, не осталось незамеченным, поскольку ворота тотчас отворились, выпустив нескольких мужчин, трое из которых были в военной форме. Джек поднес к глазам бинокль.
Лейтенант Баском оказался тщедушным коротышкой не старше двадцати двух — двадцати трех лет. На его лице, багровом от длительного пребывания на солнце, застыло напряженное выражение. Рядом с ним стояли сержант, бывалый вояка с тронутыми сединой волосами, и еще один военный, судя по нашивкам на форме, врач. Из штатских Джек узнал Джона Уордена, рыжеволосого ирландца-ранчеро из Тусона, и Уильяма Бакли, управляющего местным отделением почтовой компании. Джек предложил бинокль Кочису, но тот отказался.
Над заснеженными горами повисла неправдоподобная тишина, и звуки отчетливо разносились в утреннем воздухе, пока Уоллес и Баском перекрикивались друг с другом.
— Баском! — крикнул Уоллес. — Дела наши плохи. Мы умираем с голоду и замерзаем. Нас не кормят и не дают одеял. Кочис отпустит нас, если вы освободите индейцев. Он сказал, что это последнее предупреждение!
— Пусть приведет сына Уордена, — отозвался Баском, — вместе с двумя другими американцами, и тогда мы освободим индейцев.
Уоллес и все остальные повернулись к Кочису в ожидании ответа. Вождь стиснул зубы.
В этот момент Уоллес бросился бежать к станции. Улыбнувшись, Нахилзи подал коня назад. Веревка натянулась, и пленник опрокинулся на спину. Нахилзи развернул коня и, пришпорив его, рванулся с места. Перевернувшись на живот, Уоллес тщетно пытался вцепиться в выступы скал, но веревка потащила его по земле лицом вниз. Нахилзи галопом носился по склону, волоча несчастного по каменистой почве. Когда индейцы повернули и скрылись за холмом, он последовал за ними, таща за собой тело Уоллеса.
Вскоре после этого индейский лагерь огласился воплями.
Джек стоял в толпе воинов, окружавших трех белых, по-прежнему привязанных к столбам. Ему понадобилась вся его выдержка, чтобы сохранять бесстрастный вид. Рядом стояли Кочис и Нахилзи. Несколько воинов с копьями в руках одновременно прыгнули вперед, направив острия в посеревших от страха пленников. Вопли ужаса и боли пронзили воздух, снег покраснел от крови. Кочис повернулся и ушел.
Джек даже не моргнул, глядя на окровавленные жертвы, слушая их крики и мольбы о пощаде. «Я стал слишком белым», — подумал он, железным усилием воли сохраняя бесстрастный вид. Впрочем, Джек никогда не разделял свойственной его соплеменникам приверженности к пыткам. Хотя апачи пытали только из мести, они проявляли при этом неописуемую жестокость.
И теперь, отрешенно наблюдая за муками несчастных, Джек задумался, не связано ли его отвращение к пыткам с примесью белой крови. Белые тоже прибегали к пыткам, но лишь в исключительных случаях.
Он отвернулся, перехватив прищуренный взгляд Нахилзи. «Плевать», — подумал Джек и зашагал прочь.
Глава 58
Кэндис злилась.
Спина ее ныла, голова раскалывалась от боли. На улице было холодно, слишком холодно, чтобы стирать. Она снова взялась за стирку. Хотя Джек оставил ей цыплят, корову и солидный запас копченой дичи, следовало подумать о ребенке. О ребенке и об их будущем.
Тем более что в данный момент Кэндис серьезно сомневалась, будет ли Джек Сэвидж частью этого будущего.
Сорок долларов таяли быстрее, чем она предполагала.
Не о таком будущем для своего ребенка мечтала Кэндис. Как только малыш подрастет, они уедут. Вернуться к родным она не может. Поэтому нужно накопить достаточную сумму, чтобы снять жилье, пока она будет искать работу. Если понадобится, она согласится скрести полы, но у ее ребенка будет все необходимое.
Кэндис с ожесточением помешала белье. Дыхание вырывалось изо рта паром, окоченевшие руки покраснели. Она шмыгнула носом, размышляя о неотложных делах: принести дрова, если Луис Сантана так и не объявится до вечера, накормить животных и достать олений бок из коптильни, которую соорудил Джек. И еще ей хотелось испечь хлеб.
Сердитым жестом Кэндис убрала под платок выбившиеся пряди волос. Его объяснение в любви чуточку запоздало! Где это видано, чтобы муж бросил беременную жену одну-одинешеньку? Пропади он пропадом! Она подавила слезы, часто подступавшие к горлу в последнее время. Если бы Джек действительно любил ее, то не отправился бы воевать. Да еще на стороне индейцев. Может, как раз сейчас, в эту самую минуту, он снимает скальпы с белых и наслаждается их муками? Господи, да за кого она вышла замуж? Как Джек мог говорить о чести и верности, об обязательствах перед апачами? А как насчет нее? Выходит, перед ребенком у него нет обязательств?
— Как поживаешь, Кэндис?
Выпрямившись, девушка нетерпеливо повернулась к капралу Льюису.
— Генри, есть какие-нибудь новости с перевала Апачи? Он скользнул по молодой женщине взглядом. Прошло всего две недели, но все в городе знали, что муж Кэндис исчез, хотя она ни с кем не делилась своими проблемами. Страсти накалились, и не хватало только, чтобы ее линчевала ненавидящая апачей толпа. Генри жалел Кэндис, потому что она много работала, жила в бедности и осталась без мужа. И восхищался ею, не оставляя надежды, что она пустит его в свою постель. Об этом же мечтали и остальные солдаты. По этой причине Кэндис не расставалась с револьвером, который дал ей Джек, даже когда запирала на ночь дверь, ложась спать.
Слава Богу, хоть ее беременность пока не заметна, а докХаррис — приличный человек и не сплетник.
— Новостей полно. У тебя утомленный вид, Кэндис. Может, пригласишь на чашечку кофе?
Кэндис устало улыбнулась:
— Конечно. Вижу, ты принес белье.
— А как же!
Кэндис не опасалась Генри Льюиса в отличие от других солдат, приносивших ей белье в стирку. Он происходил из семьи, принадлежавшей к высшему нью-йоркскому обществу. Генри был молод, хорошо образован, но явно изголодался по белым женщинам. Он ненавидел армию и собирался уехать, как только кончится срок службы. Кэндис не винила его в этом.
Пока она наливала кофе, Генри развернул салфетку. При виде свежих, еще теплых пирожных у Кэндис потекли слюнки. В последние дни она постоянно ощущала голод, а времени на то, чтобы испечь сладкое, никогда не хватало. Выражение ее лица рассмешило Льюиса.
— О Генри, — сказала Кэндис и отвернулась, чтобы достать тарелки, так как ей снова захотелось заплакать.
— Ты слишком много работаешь, — заметил он, когда Кэндис села, и взял в руки ее загрубевшую ладонь.
Кэндис мягко отняла руку и слегка улыбнулась, оставив его слова без ответа.
— Расскажи лучше, что происходит на перевале Алачи.
— Хорошие новости, — сообщил Генри, просветлев. — Стойбище Кочиса сожжено дотла.
Кэндис побледнела, ей стало дурно. Джек!
— Кэндис? Что с тобой?
Кэндис закрыла глаза и вцепилась в стол. «Господи, пожалуйста, нет! Я так люблю его, пусть с ним все будет хорошо». Она открыла глаза и сморгнула слезы.
— Как это произошло?
— Войскам из форта Брекенридж в составе двух соединений кавалеристов под командованием лейтенанта Мориса удалось пробиться туда. К счастью, обошлось без сражения. Оказалось, что индейцы покинули стойбище.
Кэндис больше не слушала. Покинули? Слава Богу!
— Покинули? Они ушли? Апачи ушли?
— Все до единого. Мы нашли только три изуродованных трупа. Бедняги. — Лицо Льюиса потемнело.
Кэндис была слишком рада, что апачи оставили стойбище, чтобы думать о гибели пленников.
— Аури опознал в одном из трупов служащего станции, Уоллеса, по золотым коронкам. Всех пленных индейцев, включая трех, захваченных по пути к перевалу Апачи, повесили прямо над могилами убитых американцев. Остались только женщина и мальчик. Их доставили в форт Бьюкенен. — Генри помолчал, сделав глоток кофе. — Говорят, трое из повешенных были родственниками Кочиса. Женщина и ребенок — тоже.
Кэндис не могла ни есть, ни пить. Значение слов Льюиса постепенно доходило до ее сознания. Она подняла на него взгляд.
— Они ведь теперь не отступят, да?
— Вряд ли, — вздохнул он. — Похоже, мы увязли по самые уши в войне с апачами.
Позже, стоя в дверях, Генри взял руку молодой женщины и сжал, настойчиво глядя ей в глаза.
— Кэндис, — хрипло сказал он.
— Спасибо за новости, — вежливо отозвалась Кэндис, однако Генри не выпустил ее руки.
— Кэндис, он не вернется. — Это был не столько вопрос, сколько утверждение.
Она на секунду замерла, затем выдернула руку.
— Я устала, Генри. У меня был тяжелый день, и еще нужно переделать кучу дел, пока не стемнело.
Он не сразу отвел от нее взгляд, полный откровенной тоски.
— Ты заслуживаешь большего. Во всяком случае, не такого мужа, который бросил тебя здесь одну. Мужа, который…
— Это не касается никого, кроме меня, — оборвала его Кэндис. — До свидания, Генри. Твое белье будет готово через три дня, если не испортится погода.
Он открыл было рот, но ничего не сказал и вышел.
Кэндис захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, ожидая, пока Генри отъедет. Все ее мысли были о Джеке. Она думала о нем с той минуты, как Льюис рассказал ей о последних событиях, и его визит казался ей бесконечным. Где Джек? Может, прячется в затерянном в горах каньоне, готовясь к очередной схватке с белыми? Или преследует злосчастный караван фургонов с мирными поселенцами? Теперь он не вернется, даже если захочет. Один Бог знает, где Джек и как далеко. Закрыв глаза, Кэндис вознесла молитву о его благополучии. А потом вышла во двор, чтобы закончить стирку.
Спина ее ныла, голова раскалывалась от боли. На улице было холодно, слишком холодно, чтобы стирать. Она снова взялась за стирку. Хотя Джек оставил ей цыплят, корову и солидный запас копченой дичи, следовало подумать о ребенке. О ребенке и об их будущем.
Тем более что в данный момент Кэндис серьезно сомневалась, будет ли Джек Сэвидж частью этого будущего.
Сорок долларов таяли быстрее, чем она предполагала.
Не о таком будущем для своего ребенка мечтала Кэндис. Как только малыш подрастет, они уедут. Вернуться к родным она не может. Поэтому нужно накопить достаточную сумму, чтобы снять жилье, пока она будет искать работу. Если понадобится, она согласится скрести полы, но у ее ребенка будет все необходимое.
Кэндис с ожесточением помешала белье. Дыхание вырывалось изо рта паром, окоченевшие руки покраснели. Она шмыгнула носом, размышляя о неотложных делах: принести дрова, если Луис Сантана так и не объявится до вечера, накормить животных и достать олений бок из коптильни, которую соорудил Джек. И еще ей хотелось испечь хлеб.
Сердитым жестом Кэндис убрала под платок выбившиеся пряди волос. Его объяснение в любви чуточку запоздало! Где это видано, чтобы муж бросил беременную жену одну-одинешеньку? Пропади он пропадом! Она подавила слезы, часто подступавшие к горлу в последнее время. Если бы Джек действительно любил ее, то не отправился бы воевать. Да еще на стороне индейцев. Может, как раз сейчас, в эту самую минуту, он снимает скальпы с белых и наслаждается их муками? Господи, да за кого она вышла замуж? Как Джек мог говорить о чести и верности, об обязательствах перед апачами? А как насчет нее? Выходит, перед ребенком у него нет обязательств?
— Как поживаешь, Кэндис?
Выпрямившись, девушка нетерпеливо повернулась к капралу Льюису.
— Генри, есть какие-нибудь новости с перевала Апачи? Он скользнул по молодой женщине взглядом. Прошло всего две недели, но все в городе знали, что муж Кэндис исчез, хотя она ни с кем не делилась своими проблемами. Страсти накалились, и не хватало только, чтобы ее линчевала ненавидящая апачей толпа. Генри жалел Кэндис, потому что она много работала, жила в бедности и осталась без мужа. И восхищался ею, не оставляя надежды, что она пустит его в свою постель. Об этом же мечтали и остальные солдаты. По этой причине Кэндис не расставалась с револьвером, который дал ей Джек, даже когда запирала на ночь дверь, ложась спать.
Слава Богу, хоть ее беременность пока не заметна, а докХаррис — приличный человек и не сплетник.
— Новостей полно. У тебя утомленный вид, Кэндис. Может, пригласишь на чашечку кофе?
Кэндис устало улыбнулась:
— Конечно. Вижу, ты принес белье.
— А как же!
Кэндис не опасалась Генри Льюиса в отличие от других солдат, приносивших ей белье в стирку. Он происходил из семьи, принадлежавшей к высшему нью-йоркскому обществу. Генри был молод, хорошо образован, но явно изголодался по белым женщинам. Он ненавидел армию и собирался уехать, как только кончится срок службы. Кэндис не винила его в этом.
Пока она наливала кофе, Генри развернул салфетку. При виде свежих, еще теплых пирожных у Кэндис потекли слюнки. В последние дни она постоянно ощущала голод, а времени на то, чтобы испечь сладкое, никогда не хватало. Выражение ее лица рассмешило Льюиса.
— О Генри, — сказала Кэндис и отвернулась, чтобы достать тарелки, так как ей снова захотелось заплакать.
— Ты слишком много работаешь, — заметил он, когда Кэндис села, и взял в руки ее загрубевшую ладонь.
Кэндис мягко отняла руку и слегка улыбнулась, оставив его слова без ответа.
— Расскажи лучше, что происходит на перевале Алачи.
— Хорошие новости, — сообщил Генри, просветлев. — Стойбище Кочиса сожжено дотла.
Кэндис побледнела, ей стало дурно. Джек!
— Кэндис? Что с тобой?
Кэндис закрыла глаза и вцепилась в стол. «Господи, пожалуйста, нет! Я так люблю его, пусть с ним все будет хорошо». Она открыла глаза и сморгнула слезы.
— Как это произошло?
— Войскам из форта Брекенридж в составе двух соединений кавалеристов под командованием лейтенанта Мориса удалось пробиться туда. К счастью, обошлось без сражения. Оказалось, что индейцы покинули стойбище.
Кэндис больше не слушала. Покинули? Слава Богу!
— Покинули? Они ушли? Апачи ушли?
— Все до единого. Мы нашли только три изуродованных трупа. Бедняги. — Лицо Льюиса потемнело.
Кэндис была слишком рада, что апачи оставили стойбище, чтобы думать о гибели пленников.
— Аури опознал в одном из трупов служащего станции, Уоллеса, по золотым коронкам. Всех пленных индейцев, включая трех, захваченных по пути к перевалу Апачи, повесили прямо над могилами убитых американцев. Остались только женщина и мальчик. Их доставили в форт Бьюкенен. — Генри помолчал, сделав глоток кофе. — Говорят, трое из повешенных были родственниками Кочиса. Женщина и ребенок — тоже.
Кэндис не могла ни есть, ни пить. Значение слов Льюиса постепенно доходило до ее сознания. Она подняла на него взгляд.
— Они ведь теперь не отступят, да?
— Вряд ли, — вздохнул он. — Похоже, мы увязли по самые уши в войне с апачами.
Позже, стоя в дверях, Генри взял руку молодой женщины и сжал, настойчиво глядя ей в глаза.
— Кэндис, — хрипло сказал он.
— Спасибо за новости, — вежливо отозвалась Кэндис, однако Генри не выпустил ее руки.
— Кэндис, он не вернется. — Это был не столько вопрос, сколько утверждение.
Она на секунду замерла, затем выдернула руку.
— Я устала, Генри. У меня был тяжелый день, и еще нужно переделать кучу дел, пока не стемнело.
Он не сразу отвел от нее взгляд, полный откровенной тоски.
— Ты заслуживаешь большего. Во всяком случае, не такого мужа, который бросил тебя здесь одну. Мужа, который…
— Это не касается никого, кроме меня, — оборвала его Кэндис. — До свидания, Генри. Твое белье будет готово через три дня, если не испортится погода.
Он открыл было рот, но ничего не сказал и вышел.
Кэндис захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, ожидая, пока Генри отъедет. Все ее мысли были о Джеке. Она думала о нем с той минуты, как Льюис рассказал ей о последних событиях, и его визит казался ей бесконечным. Где Джек? Может, прячется в затерянном в горах каньоне, готовясь к очередной схватке с белыми? Или преследует злосчастный караван фургонов с мирными поселенцами? Теперь он не вернется, даже если захочет. Один Бог знает, где Джек и как далеко. Закрыв глаза, Кэндис вознесла молитву о его благополучии. А потом вышла во двор, чтобы закончить стирку.
Глава 59
Апачи оставили разведчиков, прежде чем сняться с лагеря в каньоне Гудвина и отойти в горы Чирикауа, где располагался укрепленный лагерь Кочиса. Один из них вернулся и принес мрачное, но вполне предсказуемое известие о казни пленных индейцев. Джек, Кочис и еще несколько воинов спустились с гор, чтобы похоронить тела. Опасность была невелика, поскольку войска, прихватив с собой кареты с пассажирами, ушли с перевала Апачи.
Зимний ветер раскачивал шесть трупов, висевших на могучем дубе над свежими могилами трех американцев. Подъехав ближе, апачи увидели, что тела индейцев не тронуты. Взгляд Джека угрюмо скользнул по мертвым воинам, затем метнулся назад, к третьему из них.
Шоцки!
Застыв на месте, он смотрел и не верил своим глазам.
Это был Шоцки. Тело его брата покачивалось на ветру, голова склонилась набок, подбородок прижимался к плечу. Открытые глаза невидяще смотрели в пустоту. Ветер трепал длинные волосы, темные пряди касались лица, цеплялись за губы.
Джек застонал, исторгнув из недр души звук, полный невыносимой муки. Боль была так велика, так непомерна, что на секунду ему показалось, будто он сейчас умрет и последует за братом. Джек не мог пошевелиться. Он даже не заметил, что его спутники спешились. «Брат мой! — кричала его душа. — Брат мой!»
Джек тоже спешился. Он тяжело дышал, слезы застилали глаза. Это был один из самых тяжелых моментов в его жизни. Подойдя к Шоцки, он перерезал веревку и, подхватив брата на руки, опустился с ним на колени. Сдавленные рыдания вырвались из его груди. Джек долго сидел, прижимая к себе бездыханное тело. Он был не в силах постигнуть случившегося.
Джек не знал, сколько прошло времени, прежде чем его слезы иссякли. Он глубоко вздохнул, снял петлю с шеи Шоцки и разгладил красные рубцы на шее, словно мог стереть жуткие отметины. Шоцки! Безмерная боль вновь нахлынула на него. Джек обнял брата и закрыл глаза, прижавшись щекой к его волосам. Он знал, что должен действовать, должен похоронить Шоцки, но не мог пошевелиться.
Когда он поднял голову и огляделся — вокруг никого не было. Только тихое белое утро, отмеченное безмолвием смерти. Поднявшись на нетвердые ноги, Джек осторожно, как бесценную ношу, поднял тело брата и отнес к своему коню.
Возле родников уже шли приготовления к похоронам. Когда Джек подъехал, никто не посмотрел на него, никто не окликнул. Воины держались в стороне, уважая его скорбь. Оцепенев от горя, Джек обмыл брата, прощаясь с ним перед долгой разлукой. Он не мог поверить, что Шоцки мертв. Повешен. Немыслимая смерть для воина. Шоцки, с которым он вырос, с которым боролся и бегал наперегонки. Его лучший друг, который был ему ближе, чем родной брат. Шоцки, за которого он охотно отдал бы собственную жизнь. Которого любил больше всех на свете, кроме жены и матери. Но то была другая любовь. Шоцки был неотъемлемой частью его кровоточащей души.
Джек снова одел брата и снабдил его всем, что необходимо воину в путешествии в иной мир. Вооружил собственным ножом и «кольтом», отдал свою куртку и одеяло. Он похоронил его в расщелине на скалистом склоне, поросшем можжевельником, и убил лошадь, которую привели с этой целью. Слезы то и дело наворачивались на его глаза. Джек ушел, отчаянно желая забвения.
Вымывшись и окурив себя благовонными дымами, апачи тронулись в обратный путь. Джек ехал с воинами, ощущая нарастающий гнев, слепой и безрассудный. Лишь одна внятная мысль пробилась через пелену горя, застилавшую его мозг: месть.
Месть.
Она питала его ум, согревала тело и душу, помогала сохранять рассудок в течение следующей недели, проведенной в скорбном уединении. Погруженный в свое горе, Джек ничего не замечал, ни с кем не общался, не мог есть. Лагерь притих, временами оглашаясь плачем и причитаниями женщин, потерявших близких. Все ждали, пока кончится срок траура Кочиса, гадая, сколько он протянется. Вождь ни с кем не встречался, и никто не видел его.
Ровно через неделю после похорон брата Джек начал приходить в себя. Как ни велико было его горе, он понимал, что жизнь продолжается и его миссия не окончена. Впервые за несколько дней Джек поел, потом нашел Нахилзи и сообщил ему, что отвезет печальную весть родным Шоцки. На рассвете Джек выехал из лагеря.
Остановившись на ночь на привал, он к утру добрался до реки Сан-Педро и с трудом устоял перед искушением двинуться на восток, к Эль-Пасо, от которого его отделяли два дня пути. Джеку мучительно хотелось увидеть Кэндис. Только она могла дать ему забвение, притупить его горе, хотя бы ненадолго. Но он повернул на север, к вздымавшимся за долиной горным отрогам, а в полдень, воспользовавшись дымовыми сигналами, нашел племя Шоцки. Оно разбило лагерь на берегу небольшой речушки, протекавшей по каньону к западу от долины.
Джек понимал, что Луси, хотя и надеется на лучшее, готова к худшему. Остатки попавшего в засаду отряда должны были вернуться еще неделю назад. Видели ли они, как солдаты захватили Шоцки и двух воинов? Джек не знал ответа на этот вопрос и не представлял себе, как смягчить удар, который нанесет известие об их гибели. Солнце уже позолотило вершины гор, озаряя землю последними благодатными лучами, когда Джек въехал в лагерь.
Весть о его прибытии быстро разнеслась по стойбищу. Джек спешился, глядя поверх голов окруживших его мужчин, которым не терпелось услышать новости о войне. Апачи связывались между собой с помощью сигнальных дымов, разводя цыпочку костров. К этому времени все племена, обитавшие на обширном пространстве от Мексики на юге до Колорадо на севере, знали, что Кочис вышел на тропу войны против белых. Джек едва отвечал на хор дружеских приветствий, не сводя глаз со спешившей к нему Луси, за которой следовала Дати. Взгляды Джека и Луси встретились. Собравшись с духом, он двинулся ей навстречу, расталкивая толпу. Побледнев, Луси остановилась. Она что-то произнесла, и хотя Джек не слышал ее слов, но понял, что это отрицание. Он подошел к ней и схватил за плечи.
— Нет! Я не хочу этого слышать… нет! — Ее била дрожь, из глаз хлынули слезы.
— Мне очень жаль, — хрипло сказал Джек, с новой силой ощутив всю непомерность свалившегося на них горя. — Он умер… Я похоронил его, Луси.
Она закричала и, вывернувшись из его рук, побежала. Поймав встревоженный взгляд Дати, Джек бросился за ней. Он нашел Луси за вигвамом Шоцки. Она билась о землю, царапала лицо, рвала на себе волосы. Джек не препятствовал ей. Таков был обычай апачей выражать скорбь. Он опустился рядом и положил руку на спину Луси. Расцарапав себе в кровь лицо и обессилев, она рухнула на землю и разразилась душераздирающими рыданиями. Джек стоял рядом на коленях. Он разделял ее горе.
Луси проплакала несколько часов, после чего впала в забытье. Джек отнес ее в вигвам и положил на постель из шкур, которую она делила с мужем. Его братом. Он проглотил застрявший в горле ком и поднял глаза на Дати, проскользнувшую в вигвам следом за ними. Она принесла кувшин с водой. Присев рядом с Луси, Дати начала мыть ее испачканные в крови и грязи лицо и руки. Джек вышел.
Он сел у костра. Над стойбищем разносились стенания женщин, оплакивающих гибель вождя и близких. Слишком часто в последнее время Джек слышал эти заунывные звуки и успел возненавидеть их.
Он не сомневался, что Луси будет скорбеть целый год. По обычаю забота о семье погибшего воина ложилась на его родственников. По окончании траура Джек должен жениться на вдове брата, если, конечно, она не предпочтет другого. Год, конечно, немалый срок, и многое может измениться. Но что, если он все еще будет с Кочисом, а Луси выберет его? Вряд ли Кэндис поймет это, как не поняла и того, что он должен сражаться на стороне Кочиса. Впрочем, что толку гадать? Он подумает об этом, когда придет время.
Как бы там ни было, с этого момента и впредь Джек обязан обеспечивать Луси. Хорошо еще, что она происходит из племени Кочиса. Он может взять ее с собой в лагерь. Родители Луси умерли, но у нее есть женатый брат и другие родственники. Семья позаботится о Луси, а если нет, это с радостью сделает Джек.
Из вигвама вышла Дати и села у костра напротив него. Джек бросил на нее рассеянный взгляд, затем посмотрел снова, на сей раз пристально.
Фигура Дати изменилась. Грудь пополнела, талия раздалась. Джек поймал себя на том, что смотрит на ее округлившийся живот. Он взглянул на ее лицо с гладкой кожей и здоровым румянцем и встретил взгляд ее темных глаз.
— Мне очень жаль, — тихо сказала она.
— Дати, ты беременна. — Это прозвучало как обвинение.
— Да. — Она слабо улыбнулась.
Джеку стало не по себе. Ребенок, конечно, не его, но… Его жена зачала примерно в середине октября — через две-три недели после того, как он, пьяный, переспал с Дати.
Она выжидающе смотрела на него.
— Что же ты не спросишь?
— Кто отец? — Ты.
У него перехватило дыхание.
— Это невозможно, Дати, — упавшим голосом отозвался Джек.
— Как видишь, возможно.
— Но ведь это случилось всего лишь раз.
— После смерти мужа у меня никого не было. Всем в племени это известно, — безмятежно заявила она.
Сердце Джека учащенно забилось. Он отказывался ей верить — и так и сказал.
— Спроси у кого хочешь, — ответила Дати. — Многие мужчины пытались — и не раз — затащить меня в свою постель. Но я отказывалась — даже от предложений выйти замуж. Чего только они не говорили: что я глупа, что слишком много о себе воображаю. А когда выяснилось, что я жду ребенка, всех как ветром сдуло. Так всегда бывает. — Она помолчала. — Здесь нет мужчины, который мог бы назвать его своим. Кроме тебя.
— Сколько ему месяцев? — отрывисто спросил Джек. Дати улыбнулась:
— Четыре с половиной.
Джек отсчитал месяцы назад. Точно. Четыре с половиной месяца назад он переспал с Дати, пьяный, ничего не соображающий, хотя уже тогда знал, что пожалеет об этом, ибо она предъявит ему счет и вмешается в его жизнь.
— Я женат, — сердито бросил Джек. — Моя жена ждет ребенка.
Дати пожала плечами.
Джек нахмурился, охваченный смутными подозрениями.
— Кто добывает для тебя мясо?
Она посмотрела в сторону вигвама, где спала Луси, не желая упоминать имя умершего. Джек понял: ее обеспечивал Шоцки.
— А теперь кто охотится для тебя?
— Я не собираюсь никого просить. — Она гордо вздернула подбородок.
Родители Дати умерли. У нее не было ни братьев, ни сестер. Джек ощутил груз ответственности по отношению к ней, как к матери его ребенка. Он не желал этой ответственности, поэтому разозлился.
— Тебе следовало давно выйти замуж, — сказал он.
— Ты можешь иметь несколько жен, — заметила она.
Джек встал и молча двинулся прочь, погруженный в невеселые раздумья. Дати нужна забота, во всяком случае, до тех пор, пока не родится ребенок. Как это могло случиться? Неужели она все спланировала заранее и, выбрав благоприятный момент, устроила ему ловушку?
Впрочем, какая теперь разница?
Он инстинктивно чувствовал, что, если Кэндис узнает об этом, их браку придет конец. Ей нет дела, что мужчина может иметь несколько жен. Да и срок зачатия у них слишком близок, поэтому едва ли она поверит, что он не спал с Дати после нее. И как бы дело ни повернулось, петля затянется только туже. У него опять нет выбора.
Джек нашел Дати у костра и присел рядом на корточки.
— Я вернусь через семь дней, — сказал он, — и заберу вас с Луси к Кочису. Соберите вещи.
Поморщившись при виде ее удовлетворенной улыбки, Джек повернулся и зашагал прочь. Ему нужно выспаться. Завтра он отправится в Эль-Пасо.
К жене.
Зимний ветер раскачивал шесть трупов, висевших на могучем дубе над свежими могилами трех американцев. Подъехав ближе, апачи увидели, что тела индейцев не тронуты. Взгляд Джека угрюмо скользнул по мертвым воинам, затем метнулся назад, к третьему из них.
Шоцки!
Застыв на месте, он смотрел и не верил своим глазам.
Это был Шоцки. Тело его брата покачивалось на ветру, голова склонилась набок, подбородок прижимался к плечу. Открытые глаза невидяще смотрели в пустоту. Ветер трепал длинные волосы, темные пряди касались лица, цеплялись за губы.
Джек застонал, исторгнув из недр души звук, полный невыносимой муки. Боль была так велика, так непомерна, что на секунду ему показалось, будто он сейчас умрет и последует за братом. Джек не мог пошевелиться. Он даже не заметил, что его спутники спешились. «Брат мой! — кричала его душа. — Брат мой!»
Джек тоже спешился. Он тяжело дышал, слезы застилали глаза. Это был один из самых тяжелых моментов в его жизни. Подойдя к Шоцки, он перерезал веревку и, подхватив брата на руки, опустился с ним на колени. Сдавленные рыдания вырвались из его груди. Джек долго сидел, прижимая к себе бездыханное тело. Он был не в силах постигнуть случившегося.
Джек не знал, сколько прошло времени, прежде чем его слезы иссякли. Он глубоко вздохнул, снял петлю с шеи Шоцки и разгладил красные рубцы на шее, словно мог стереть жуткие отметины. Шоцки! Безмерная боль вновь нахлынула на него. Джек обнял брата и закрыл глаза, прижавшись щекой к его волосам. Он знал, что должен действовать, должен похоронить Шоцки, но не мог пошевелиться.
Когда он поднял голову и огляделся — вокруг никого не было. Только тихое белое утро, отмеченное безмолвием смерти. Поднявшись на нетвердые ноги, Джек осторожно, как бесценную ношу, поднял тело брата и отнес к своему коню.
Возле родников уже шли приготовления к похоронам. Когда Джек подъехал, никто не посмотрел на него, никто не окликнул. Воины держались в стороне, уважая его скорбь. Оцепенев от горя, Джек обмыл брата, прощаясь с ним перед долгой разлукой. Он не мог поверить, что Шоцки мертв. Повешен. Немыслимая смерть для воина. Шоцки, с которым он вырос, с которым боролся и бегал наперегонки. Его лучший друг, который был ему ближе, чем родной брат. Шоцки, за которого он охотно отдал бы собственную жизнь. Которого любил больше всех на свете, кроме жены и матери. Но то была другая любовь. Шоцки был неотъемлемой частью его кровоточащей души.
Джек снова одел брата и снабдил его всем, что необходимо воину в путешествии в иной мир. Вооружил собственным ножом и «кольтом», отдал свою куртку и одеяло. Он похоронил его в расщелине на скалистом склоне, поросшем можжевельником, и убил лошадь, которую привели с этой целью. Слезы то и дело наворачивались на его глаза. Джек ушел, отчаянно желая забвения.
Вымывшись и окурив себя благовонными дымами, апачи тронулись в обратный путь. Джек ехал с воинами, ощущая нарастающий гнев, слепой и безрассудный. Лишь одна внятная мысль пробилась через пелену горя, застилавшую его мозг: месть.
Месть.
Она питала его ум, согревала тело и душу, помогала сохранять рассудок в течение следующей недели, проведенной в скорбном уединении. Погруженный в свое горе, Джек ничего не замечал, ни с кем не общался, не мог есть. Лагерь притих, временами оглашаясь плачем и причитаниями женщин, потерявших близких. Все ждали, пока кончится срок траура Кочиса, гадая, сколько он протянется. Вождь ни с кем не встречался, и никто не видел его.
Ровно через неделю после похорон брата Джек начал приходить в себя. Как ни велико было его горе, он понимал, что жизнь продолжается и его миссия не окончена. Впервые за несколько дней Джек поел, потом нашел Нахилзи и сообщил ему, что отвезет печальную весть родным Шоцки. На рассвете Джек выехал из лагеря.
Остановившись на ночь на привал, он к утру добрался до реки Сан-Педро и с трудом устоял перед искушением двинуться на восток, к Эль-Пасо, от которого его отделяли два дня пути. Джеку мучительно хотелось увидеть Кэндис. Только она могла дать ему забвение, притупить его горе, хотя бы ненадолго. Но он повернул на север, к вздымавшимся за долиной горным отрогам, а в полдень, воспользовавшись дымовыми сигналами, нашел племя Шоцки. Оно разбило лагерь на берегу небольшой речушки, протекавшей по каньону к западу от долины.
Джек понимал, что Луси, хотя и надеется на лучшее, готова к худшему. Остатки попавшего в засаду отряда должны были вернуться еще неделю назад. Видели ли они, как солдаты захватили Шоцки и двух воинов? Джек не знал ответа на этот вопрос и не представлял себе, как смягчить удар, который нанесет известие об их гибели. Солнце уже позолотило вершины гор, озаряя землю последними благодатными лучами, когда Джек въехал в лагерь.
Весть о его прибытии быстро разнеслась по стойбищу. Джек спешился, глядя поверх голов окруживших его мужчин, которым не терпелось услышать новости о войне. Апачи связывались между собой с помощью сигнальных дымов, разводя цыпочку костров. К этому времени все племена, обитавшие на обширном пространстве от Мексики на юге до Колорадо на севере, знали, что Кочис вышел на тропу войны против белых. Джек едва отвечал на хор дружеских приветствий, не сводя глаз со спешившей к нему Луси, за которой следовала Дати. Взгляды Джека и Луси встретились. Собравшись с духом, он двинулся ей навстречу, расталкивая толпу. Побледнев, Луси остановилась. Она что-то произнесла, и хотя Джек не слышал ее слов, но понял, что это отрицание. Он подошел к ней и схватил за плечи.
— Нет! Я не хочу этого слышать… нет! — Ее била дрожь, из глаз хлынули слезы.
— Мне очень жаль, — хрипло сказал Джек, с новой силой ощутив всю непомерность свалившегося на них горя. — Он умер… Я похоронил его, Луси.
Она закричала и, вывернувшись из его рук, побежала. Поймав встревоженный взгляд Дати, Джек бросился за ней. Он нашел Луси за вигвамом Шоцки. Она билась о землю, царапала лицо, рвала на себе волосы. Джек не препятствовал ей. Таков был обычай апачей выражать скорбь. Он опустился рядом и положил руку на спину Луси. Расцарапав себе в кровь лицо и обессилев, она рухнула на землю и разразилась душераздирающими рыданиями. Джек стоял рядом на коленях. Он разделял ее горе.
Луси проплакала несколько часов, после чего впала в забытье. Джек отнес ее в вигвам и положил на постель из шкур, которую она делила с мужем. Его братом. Он проглотил застрявший в горле ком и поднял глаза на Дати, проскользнувшую в вигвам следом за ними. Она принесла кувшин с водой. Присев рядом с Луси, Дати начала мыть ее испачканные в крови и грязи лицо и руки. Джек вышел.
Он сел у костра. Над стойбищем разносились стенания женщин, оплакивающих гибель вождя и близких. Слишком часто в последнее время Джек слышал эти заунывные звуки и успел возненавидеть их.
Он не сомневался, что Луси будет скорбеть целый год. По обычаю забота о семье погибшего воина ложилась на его родственников. По окончании траура Джек должен жениться на вдове брата, если, конечно, она не предпочтет другого. Год, конечно, немалый срок, и многое может измениться. Но что, если он все еще будет с Кочисом, а Луси выберет его? Вряд ли Кэндис поймет это, как не поняла и того, что он должен сражаться на стороне Кочиса. Впрочем, что толку гадать? Он подумает об этом, когда придет время.
Как бы там ни было, с этого момента и впредь Джек обязан обеспечивать Луси. Хорошо еще, что она происходит из племени Кочиса. Он может взять ее с собой в лагерь. Родители Луси умерли, но у нее есть женатый брат и другие родственники. Семья позаботится о Луси, а если нет, это с радостью сделает Джек.
Из вигвама вышла Дати и села у костра напротив него. Джек бросил на нее рассеянный взгляд, затем посмотрел снова, на сей раз пристально.
Фигура Дати изменилась. Грудь пополнела, талия раздалась. Джек поймал себя на том, что смотрит на ее округлившийся живот. Он взглянул на ее лицо с гладкой кожей и здоровым румянцем и встретил взгляд ее темных глаз.
— Мне очень жаль, — тихо сказала она.
— Дати, ты беременна. — Это прозвучало как обвинение.
— Да. — Она слабо улыбнулась.
Джеку стало не по себе. Ребенок, конечно, не его, но… Его жена зачала примерно в середине октября — через две-три недели после того, как он, пьяный, переспал с Дати.
Она выжидающе смотрела на него.
— Что же ты не спросишь?
— Кто отец? — Ты.
У него перехватило дыхание.
— Это невозможно, Дати, — упавшим голосом отозвался Джек.
— Как видишь, возможно.
— Но ведь это случилось всего лишь раз.
— После смерти мужа у меня никого не было. Всем в племени это известно, — безмятежно заявила она.
Сердце Джека учащенно забилось. Он отказывался ей верить — и так и сказал.
— Спроси у кого хочешь, — ответила Дати. — Многие мужчины пытались — и не раз — затащить меня в свою постель. Но я отказывалась — даже от предложений выйти замуж. Чего только они не говорили: что я глупа, что слишком много о себе воображаю. А когда выяснилось, что я жду ребенка, всех как ветром сдуло. Так всегда бывает. — Она помолчала. — Здесь нет мужчины, который мог бы назвать его своим. Кроме тебя.
— Сколько ему месяцев? — отрывисто спросил Джек. Дати улыбнулась:
— Четыре с половиной.
Джек отсчитал месяцы назад. Точно. Четыре с половиной месяца назад он переспал с Дати, пьяный, ничего не соображающий, хотя уже тогда знал, что пожалеет об этом, ибо она предъявит ему счет и вмешается в его жизнь.
— Я женат, — сердито бросил Джек. — Моя жена ждет ребенка.
Дати пожала плечами.
Джек нахмурился, охваченный смутными подозрениями.
— Кто добывает для тебя мясо?
Она посмотрела в сторону вигвама, где спала Луси, не желая упоминать имя умершего. Джек понял: ее обеспечивал Шоцки.
— А теперь кто охотится для тебя?
— Я не собираюсь никого просить. — Она гордо вздернула подбородок.
Родители Дати умерли. У нее не было ни братьев, ни сестер. Джек ощутил груз ответственности по отношению к ней, как к матери его ребенка. Он не желал этой ответственности, поэтому разозлился.
— Тебе следовало давно выйти замуж, — сказал он.
— Ты можешь иметь несколько жен, — заметила она.
Джек встал и молча двинулся прочь, погруженный в невеселые раздумья. Дати нужна забота, во всяком случае, до тех пор, пока не родится ребенок. Как это могло случиться? Неужели она все спланировала заранее и, выбрав благоприятный момент, устроила ему ловушку?
Впрочем, какая теперь разница?
Он инстинктивно чувствовал, что, если Кэндис узнает об этом, их браку придет конец. Ей нет дела, что мужчина может иметь несколько жен. Да и срок зачатия у них слишком близок, поэтому едва ли она поверит, что он не спал с Дати после нее. И как бы дело ни повернулось, петля затянется только туже. У него опять нет выбора.
Джек нашел Дати у костра и присел рядом на корточки.
— Я вернусь через семь дней, — сказал он, — и заберу вас с Луси к Кочису. Соберите вещи.
Поморщившись при виде ее удовлетворенной улыбки, Джек повернулся и зашагал прочь. Ему нужно выспаться. Завтра он отправится в Эль-Пасо.
К жене.
Глава 60
Наступил март, и беременность Кэндис стала заметной.
Со дня отъезда Джека прошел ровно месяц. Кэндис была уже на пятом месяце, однако старательно прятала свой округлившийся живот, и никто ни о чем не догадывался. Она расставила два платья и постоянно куталась в темно-зеленую шаль, успешно скрывая пополневшую грудь и раздавшуюся талию. Никогда в жизни она так не уставала — и никогда не испытывала такого одиночества и страха.
Ее пугала неизвестность. Уже десять дней до нее не доходило никаких новостей. Кэндис не верила в поговорку, что отсутствие новостей — хорошая новость. Она хотела знать, что происходит, но не представляла себе, как это сделать.
Стоял жгучий мороз, небо хмурилось, грозя новым снегопадом. «Везет, как всегда», — горько подумала Кэндис. У нее полно стирки, но из-за погоды придется сидеть в доме и надеяться, что завтра будет тепло и солнечно. Хотя, по правде сказать, она чувствовала себя усталой и без тяжких трудов, да и док Харрис недавно предостерег ее, чтобы не слишком усердствовала. Он был так добр, что принес ей половину индейки, начиненной черникой. Интересно, правду ли говорят, что док Харрис живет с молодой и очень красивой мексиканкой? Если да, то она замечательно готовит.
Со дня отъезда Джека прошел ровно месяц. Кэндис была уже на пятом месяце, однако старательно прятала свой округлившийся живот, и никто ни о чем не догадывался. Она расставила два платья и постоянно куталась в темно-зеленую шаль, успешно скрывая пополневшую грудь и раздавшуюся талию. Никогда в жизни она так не уставала — и никогда не испытывала такого одиночества и страха.
Ее пугала неизвестность. Уже десять дней до нее не доходило никаких новостей. Кэндис не верила в поговорку, что отсутствие новостей — хорошая новость. Она хотела знать, что происходит, но не представляла себе, как это сделать.
Стоял жгучий мороз, небо хмурилось, грозя новым снегопадом. «Везет, как всегда», — горько подумала Кэндис. У нее полно стирки, но из-за погоды придется сидеть в доме и надеяться, что завтра будет тепло и солнечно. Хотя, по правде сказать, она чувствовала себя усталой и без тяжких трудов, да и док Харрис недавно предостерег ее, чтобы не слишком усердствовала. Он был так добр, что принес ей половину индейки, начиненной черникой. Интересно, правду ли говорят, что док Харрис живет с молодой и очень красивой мексиканкой? Если да, то она замечательно готовит.