Страница:
– Сделай кофе Александру Васильевичу, – велела Алиса, и я подивился суровости ее голоса. – Вы ведь не откажетесь. Ведь так? Девочки редко могут сварить кофе как следует. Анетта может.
Покончив со светской беседой, она взглянула на Анютины проворные локти и с прежней суровостью проговорила:
– Ты пришла не одна и сама открывала дверь. Может быть уже и в школе все знают, что у тебя есть ключ? Я, честное слово, не знаю, в своем ты уме или нет. Может быть мир перевернулся? Кнопфа забрали в армию? Ксаверий Борисович пригласил Олега Застругу погостить у него недельку-другую? Что же ты молчишь, говори!
Алиса говорила с такой страстью, что, честное слово, мне показалось, сейчас посыплются затрещины.
– Мир не перевернулся, – Алиса отняла относа платок и взглянула на меня, словно изумляясь тому, что я заговорил. – Просто многое переменилось. – Мне казалось, что я спасаю Анюту от расправы.
– В добрый час, – откликнулась Алиса, и Аня подала мне кофе с пухлой пенкой. – Пейте, – велела Алиса и, сморкаясь и кашляя, снова принялась было за Аню, которая спокойно и толково отвечала. Я помалкивал, потому что слишком интересная получалась картина. Ну, во-первых, ничуть не смущаясь, девушки обсуждали школьные дела. И это могло значить только одно: о моих похождениях они знали гораздо больше, чем возможно было в заведении Ксаверия. Во-вторых, известие о смерти Анатолия Алиса встретила не то чтобы безразлично, но как-то чересчур спокойно, зато когда речь пошла о моих сегодняшних разглагольствованиях, она моментально взъярилась.
– Вы спятили, Барабанов! Вы либо спятили, либо провокатор! Стоит детям только шевельнутся, и Кафтанов затянет гайки намертво. А в школе больше нет Анатолия. И Заструга, да! да! наш ненаглядный Олег Заструга тоже черт знает где.
По всему выходило, что раненый Анатолий не смог передать Алисе ни слова. Я встал и вышел в прихожую. В благоухание и мягкий свет.
Увидев меня с револьвером, Алиса от гнева зашлась в кашле, а прокашлявшись, стала ругаться, как извозчик. На Аню ее ругань не произвела ровно никакого впечатления. Она подошла ко мне и коснулась рукояти. Я держал револьвер за ствол.
– Алиска, Алиска, – сказала девочка чуть нараспев, – Это папин.
Их взоры сошлись на мне, я брякнул револьвер на стол и рассказал о нашем с Застругой знакомстве.
– О! – сказала Алиса, Если бы я хоть на маленькую секундочку подумала, что все сорвалось из-за вашей дурацкой прыти… Я бы пристрелила вас. Как не хочу говорить кого! – Не отнимая скомканного платка от носа, она завладела револьвером и подняла его вровень с моей переносицей. – Прямо здесь, – выцедила она, не разжимая зубов. И тут же внимательно и спокойно оглядела оружие. – Три патрона, – сказала она презрительно. – Немного же вы, Барабанов, навоюете с тремя патронами. Хотя для вас и этого должно быть слишком. Вы хоть стреляли из него?
– Анатолий стрелял из этого. – Анюта в свой черед завладела оружием. – Я видела.
– На глазах у ребенка! – Алиса окинула меня яростным взором, но тут же повернулась к Ане. – И это он дал пистолет Анатолию?
– Он. А с ним была тетка.
Алисино личико от досады покривилось.
– Какая тетка? Зачем тетка? Почему неизвестные люди лезут и лезут?
Я убрал револьвер в карман.
– Не смейте называть ее теткой. Забудьте про нее.
Крепеньким круглым подбородком Алиса нацелилась на меня. «Как заговорил. Ты послушай, Анюта, как заговорил».
Странно, но эти наскоки совсем не злили меня, я только почувствовал, что непременно надо занять руки. Цепляясь за изнанку кармана, я вытащил револьвер и принялся нянчить его в ладонях. Он был горячий, будто живой. Как видно, у Алисы была температура. Я спросил ее об этом и без всякой задней мысли посоветовал лечь. Когда же дамочка и от этих слов пришла в бешенство, я потребовал, наконец, объяснить, что происходит. Я объявил им, что мне тысячу раз плевать на Застругу, что меня тревожат только собственные дети. Положим, не только дети, но это уж их не касается. «Та тетка». – сказала Анюта с мрачным удовлетворением.
«Ладно», – разозлился и я. – «За последние пару дней уже двое грозились застрелить меня из этого револьвера. Да-да». – сказал я свирепо глядевшей Алисе. «Бог с ним, с Застругой, мы с ним квиты. В конце концов я у него револьвер отобрал». «Какая наглость!» – задохнулась Алиса. «Наглость – тыкать человеку стволом в живот, вот это – наглость. Но я не обижаюсь. Попал в историю, значит попал». Алиса что-то такое хотела возразить, но я уж и сам был в нужном градусе настроения и цыкнул на нее и грохнул ладонью по столу. «Извольте объяснить, за что пострадал бедный доктор Воловатый? Почему у Анатолия произошло сражение с охраной? С какого боку-припека в этой истории Кнопф и Прага? При чем тут Наум?»
Алиса в раздумье поглядела на меня. «Анетта», – сказала она, – «А сделай-ка ты ему еще кофе. И черт с ним, раз уж на то пошло, сделай и мне. А вы, Александр Васильевич, не хотите ли вы сказать, что Наум грозился застрелить вас?» «Ни в коем случае. Чистое недоразумение. Мы с Наумом по-братски целились друг в друга. Анатолий, вот кто грозился пристрелить меня, если я не пообещаю оберегать Аню».
«Говорила я тебе», – сказала Анюта, подавая кофе. – «Вот он говорит, что револьвер отнял у Олега. Ладно. Пусть. Но мы-то с тобой знаем, что Олег эту штуку как раз Анатолию и привез. Что же это он – отнял, чтобы Анатолию передать?»
«Мерзость!» – сказала Алиса. – «Ненавижу не понимать, что происходит. Анетта, его же в школу Кнопф привел!» Но Аня ничего не ответила Алисе, только смотрела на меня исподлобья.
Я хлебнул кофе и сам не знаю почему попросил у Алисы сигаретку. Я никогда не видел ее курящей, и просьба моя была бессмысленной и отчасти нахальной. Но Алиса вдруг залилась ярким румянцем, так что от гриппозной бледности не осталось и следа, распахнула дверку висячего шкафика у себя за спиной и выложила на стол пачку. «Держу для гостей» – отчетливо сообщила она Анюте.
«У каждого свои слабости», – сказал я, обращаясь к кофейной чашке. – «Вот, скажем, я: по собственной слабости оказался в хозяйстве у Кафтанова». «Еще раз повторяю», – сказала Алиса без прежнего металла в голосе. – «Вас нашел Кнопф, вас привел Кнопф, только вы ничего не видите, не знаете, не понимаете».
Я на три ее «не» хоть и кивал, но тут же возразил, что не совсем же мне мозги отшибло. «Или Заструга последний раз явился за Аниной подписью в школу только для того, чтобы всю процедуру я увидел? Заструга своей особой явился, чтобы показать: валяйте, мол, действуйте. А что до револьвера, так и не собирался он его передавать. И очень правильно, что не собирался. Пуля – дура! Да я-то не дурак!»
Последнее сказано было бойко, очень бойко, так что и Анюта посмотрела на меня с любопытством.
«Мне все равно, откуда вы о моих похождениях знаете, да и выбор невелик. Либо Наум, либо Анатолий, царство ему небесное. Но ответьте, успели они вам о моих детях рассказать?» Тут Алиса кивнула, и Анюта удивленно на нее посмотрела. «Ага. Так какого черта ходите вы вокруг да около? Я у вас на крючке сижу – крепче не бывает. Уже и собственную дочь пришлось спрятать неизвестно где. Неужели не ясно, что в этом во всем у меня собственный интерес? Да такой интерес, что вам, ненаглядные мои, больше и рассчитывать не на кого. Ну, разве что Заструга сейчас из-под стола выскочит и за дело возьмется».
Про Ольгу я ввернул, потому что у меня была слабая надежда: что-то такое Алиска знает и в яростном своем увлечении проговорится. Но – не вышло. Уловки моей она попросту не заметила. Только и сказала мрачно: «Мы тут ни при чем».
«Пусть ни при чем. Все равно же я буду из кожи лезть, чтобы они целы остались и к себе вернулись. Но чтобы от меня польза была, надо мне понимать, что тут делается».
Крохотными беззвучными глотками Алиса опустошила чашку, притянула к себе Анюту и заговорила.
Славная у нее получилась история!
Володька Кнопф появился в школе первым. Он достался Кафтанову вместе со школьным зданием. В обычной школе, которая была там прежде, Кнопф преподавал биологию. Был он голодный, услужливый и злой до лютости. Злобность свою он скрывал, но Алиса его раскусила сразу же. «Ах, Барабанов, я и сама девушка не обтекаемая». К тому же коллега Кнопф так лихо раскассировал бывших своих учеников по разнообразным учебным заведениям, так умело обошел бестолково негодующих родителей, что Кафтанов был очарован, а Алиса махнула рукой и решила, что излишняя злобность происходит от одного только недоедания. И что все образуется.
Потом закончили ремонт, потом привезли удивительных детей, а вместе с ними появились педагоги не чета Кнопфу. Тут для Кнопфа закончилась пора фаворитства, и на некоторое время он, по словам Алисы, стал просто невыносим. «Я добрых не жалую, Александр Васильевич, добрые – мяконькие, и никакого в них проку. Но этот… Знаете, у него одно время было прозвище – стерва».
Но и тут мой школьный друг не оплошал. Когда Кафтанов готов был отсечь «член страдающий», он вдруг явился в директорский кабинет и поведал окруженному сиянием Ксаверию нечто такое, после чего разговор о расставании с ним более не заходил. «Знала бы я, как обернется, не сидела бы сложа руки!»
За Кнопфом осталась охрана и вообще все, что Кафтанов осторожно называл «неотъемлемой часть существования». Мало этого – Алиса готова была отдать голову на отсечение, что всю систему безопасности Кнопф и придумал. «И я вас спрашиваю, Александр Васильевич, где он этого набрался?»
Первое время магнаты то и дело налетали на Ксаверия и пытались уличить его в измене. Но Кафтанов взял с ними такой тон, такими строгостями обставил каждый шаг незваных гостей, что мало помалу они оставили школу в покое, и только иногда насылали своих комиссаров. С этими Кафтанов и вовсе не церемонился. Думаю, именно его бестрепетность и внушала магнатам необходимое почтение. (Тот явный трепет, который я видел в день приезда Лисовского, объяснялся, конечно, трагическими происшествиями накануне.)
Заструга оказался прав кругом. Школа благоденствовала, и в нефтеносных топях настал Золотой век. Даже мятежная Алиса говорила о том времени с нехарактерным придыханием. «Дети! Дети! – восклицала она, – Главное, что дети научались любить». Однако бдительности Алиса не теряла (у истерических дам этот инстинкт угасает последним) и вскорости заметила, что коллега Кнопф заметался. Сначала он оказался в числе совладельцев булочной неподалеку от Таврического сада, потом взялся торговать чем-то электрическим, потом купил подвал и открыл зоомагазин. В зоомагазине у Кнопфа была анаконда, которую он рассчитывал продать за немереные деньги, и дело почти сладилось. Но покупатель обязательно хотел знать «Мальчик или девочка?» Кнопф вилял, сделка откладывалась. В конце концов несчастное существо околело от гриппа и ночью было затоплено в Фонтанке.
Обо всех этих событиях Алиса доложила Ксаверию, и директор назначил Кнопфу умопомрачительное жалованье.
Кнопф притих, но очень скоро оказалось, что его почтовый ящик в электронной почте ломится от сообщений. Неизвестно откуда выскочившее сообщество славян-эмигрантов бомбардировало Кнопфа сообщениями о готовности отгрузить всевозможное барахло. Откуда они выскочили? Как они нашли Кнопфа?
Алиса опять забила тревогу, но поскольку новый промысел Кнопфа был куда респектабельней торговли гадами, Кафтанов беспокоиться не стал. Алиса осталась один на один со своими подозрениями.
Поначалу она думала, что славяне-эмигранты рано или поздно окажутся фикцией. Но нет. Мало того, что они уверенно торговали поношенной одеждой, в их действиях появилась идейная подкладка. В электронных посланиях Кнопфа призывали распространять информацию, быть проводником славяно-эмигрантской идеологии и вообще – не дремать. «Даю вам слово, Александр Васильевич, негодяй работал на братьев-славян не за страх, а за совесть». Я не выдержал и спросил, каким образом удавалось прослеживать все файлы Кнопфа? Алиса поджала губы, но сообразив, что меня стесняться нечего, рассказала. Оказывается, у нашей очаровательницы имелся знакомый программист («Не смейте даже думать ничего лишнего!»), который и сочинил для персоналки Кнопфа тихий и незаметный вирус. Этот вирус не доставлял Кнопфу никаких хлопот, он лишь дублировал переписку и отсылал дубликаты Алисе.
Так вот, в один прекрасный день Кнопфу предложили заняться распространением книги, в которой говорилось о блестящих перспективах славянской эмиграции. Кнопф заюлил, но оказалось, что без этой книги не видать ему поношенных джинсов. Отступать было некуда.
И вот тут Алиса показала чудеса изворотливости. Она явилась в почтовое отделение, где Кнопф должен было получить высланные ему две книги, и неизвестным мне способом договорилась с тамошним персоналом и завладела посылкой. То, что Кнопф в последствии не поднял шуму из-за этой пропажи, лишь укрепило Алисины подозрения. К тому же братья-славяне прислали Кнопфу взамен потерявшихся другие экземпляры.
Некоторое время Володька ходил с этими книгами туда и сюда и пытался собрать заявки, но вскорости все заглохло. Еще по электронной почте у Кнопфа допытывались, какой тираж готова поглотить Россия, еще он пытался просить на продажу чего-нибудь другого, как вдруг переписка оборвалась. Кнопф перестал отвечать. Один только раз он поздравил с именинами какую-то Марту Смрчек в Праге.
«Стоп, – сказал я, – а не найдется ли у вас этой книги?» Алиса вышла из кухни и тут же вернулась с толстенным альбомом. Странное то было издание. Издательство называлось «Славянский круг», а пафос альбома состоял в том, что славянам-де повсюду хорошо, и потому надо им в это самое «повсюду» немедленно расселяться. «Нечего тут смотреть, – сказала Алиса, – глупость немыслимая». В руке у нее появилась расческа, и она что-то такое принялась поправлять у Ани в прическе. «Анетта, Анетта, – сказала она, – во всем должен быть расчет. В прическе – тоже». Я перевернул несколько толстых страниц. «Вы настойчивый человек, – заметила Алиса, – но эта книга пуста, как турецкий барабан». «Не дергай меня за волосы. – сказала Аня. – Да что же ты? Ай!»
«Вы нашли, вы что-то нашли?» – вскинулась Алиса. Она оставила растрепанную Анюту, обошла стол и встала у меня за плечом.
«У вас есть лупа?» Я слушал, как Алиса постукивает ящичками, ворошит всякую мелочь. Потом она явилась с дорогой квадратной линзой, и я подивился – на что ей? Она протянула увеличительное стекло мне, но я усадил за книгу ее, а сам вышел в прихожую, где оставил портфель.
«Боже мой, – сказала Алиса, подняв глаза мне навстречу. – Моя бабуля говорила: „На всех дураков не напасешься кулаков“. Я же не удосужилась просмотреть эту чертову книгу. Анетта ты только посмотри. Но вы, Барабанов, вы знали, определенно знали. А откуда?»
Я положил перед Алисой Ольгину венчальную фотографию, переждал первое изумление и объяснил то, что понимал сам.
«Погодите Барабанов, вот будет номер, если и Кнопф… Да нет, определенно он видел, видел. Я считаю». – сказала она, спустя мгновение и живо левым указательным пальцем сложила в ладонь все пальцы правой. Когда все было подсчитано, оказалось, что коллега Кнопф после получения книги побывал в Европе, а во-вторых, вернувшись оттуда, развил лихорадочную деятельность. Он искал, искал, как одержимый, но веселый вирус в его машине не мог помочь Алисе. Кнопф избегал электронной почты. Мобильник, пейджер, автоответчик, он купил разом в одном магазине, как покупают в супермаркете снедь к обеду. Тогда же он выучился говорить по телефону, обходясь угуканьем, хмыканьем и прерывистым дыханием. Один только раз Алисе удалось застукать его. Какой-то чудак сам прислал ему депешу. «Я запомнила, потому что…» Тут Анюта внимательно посмотрела на нее, и Алиса покраснела. «Словом были причины запомнить эту фамилию. У меня тогда был автомобиль, и вышла одна история… Его зовут Исай Кляцкин. Он по автомобильным делам».
Я забрал у Алисы фото, вышел, убрал его. Потом выругался в пустую прихожую и вернулся в кухню. У девушек на лицах была некоторая растерянность.
«Вы знали Кляцкина». – сказала Алиса. «Ровно наоборот. Кляцкин знал меня». Я рассказал ей про аварию, рассказал про Женину смерть, зачем-то рассказал о нашей с Ольгой жизни вдвоем…
«Да, да, да», – сказала Алиса деловито. – «Я вспомнила». И действительно, ей вспомнились интересные вещи. Спустя пару недель после появления письма от Кляцкина Кафтанов озаботился вдруг поисками священника для школы. «Ксаверий похож на дурака? То-то! Он как пить дать понимал, что из этой затеи ничего не выйдет. Вот именно концепцию школы (тут Алиса заметно напряглась) религиозное сознание не примет никогда. Значит, идею ему вдавили наши расчудесные родители. Только я не знаю, кто насел на Ксаверия. Может, это был олух царя небесного, а может, Лисовский…» «Лисовский – не олух?» «Нет-нет, – строго отозвалась Алиса, – Только не олух. Так вот, насели так крепко, что едва епархия отказалась обсуждать наши дела, Ксаверию велели найти светский эквивалент попа. А коллега Кнопф во всеоружии. И находит вас, и приводит вас… А что если вся эта свистопляска только для того, чтобы открыть на вас охоту?»
«Не на меня», – сказал я. Алиса поднесла к глазам увеличительное стекло и посмотрела в книгу. «Хватит любоваться моей дочерью. Вы о ней не знали и не ведали, когда Анатолий громил охрану, а Анюта сидела у Воловатого. А не потому ли Анатолий громил охрану, что не дали ему увести Анюту? А?»
Затрепетали Алисины покрасневшие от насморка ноздри, но я не дал ей взорваться. «Идея, ненаглядная моя Алиса, пришла противникам в голову одновременно. Только Заструга почему-то спешил, а Кнопф (или кто там на самом деле?) копал потихоньку. Богатая же идея! Дочь моя, гримированная под Анюту уезжает домой, а кто-то думает, что это именно Анюта, гримированная под мою дочь. И кого тогда искать, а главное – где?»
Девушки вдруг нахохлились, и беседе пришел конец. Никакие намеки, никакие предположения, никакие шпильки не могли их оживить. Они только ерзали и взглядывали на меня исподлобья. Когда же терпеть их безмолвные вздохи не стало сил, Алиса снова отправила Аню варить кофе.
Итак, мы сидели по разные стороны стола, и я говорил за всех. Потом, как всегда с опозданием, до меня дошло: Алиса может прекратить мои наскоки тут же, тем более, что этот разговор мерзит ей необычайно, а машина у подъезда, и в школе нас ждут.
«Будь по-вашему, – сказал я самым молодецким голосом. – Не тот солдат, так этот. Я вытащу Анюту из школы. Не знаю, как, но вытащу. Мне некуда деваться, но мои дети должны вернуться в Хорн целыми и невредимыми. – И тут я сорвался. – Скажите мне, прекрасная мисс Черета, вы ведь этого ждали? Вы терпели мои рассуждения, потому что брезговали объясняться со мной! Как же, все сделано, сказано, человек загнан в угол, все это видят, и только он, бестолочь окаянная, не понимает!»
Смутись тогда Алиса, я бы усомнился во всем, и, смешно признаться, разочаровался бы в ней. Но не смутилась она нисколько. Гулко, утвердительно высморкалась и сказала, что со своей стороны приложит все силы.
По дороге домой я мусолил все сказанное и вдруг обиделся. Обиделся неожиданно и так глупо, что покраснел и проехал свою станцию. Ну, в самом деле, кто меня тянул за язык, зачем было поминать Наума? Сказал, что должен знать расстановку сил – и солгал. Какая к черту расстановка! Попросту ждал, что взмахнет Алиса своим просморканным платком и скажет: «Как же этот я забыла? Наум, Наум, непременно Наум! И пистолет у него, по-моему…»
Взмахнули мы платками – черта с два! Стоило мне вспомнить про Наума, лицо у Алисы одеревенело, ни дать ни взять – Кнопф. Тут же оказалось, что Анюту заждались в школе, Алисе пора прилечь, а мне задуматься о дальнейшем течении событий.
Ладно, я боюсь за детей, я трушу за себя, но почему же Наум – священная корова?
Дома я очухался, покормил старика и вызвонил Манечку. Барышня Куус явилась и с порога грянула:
– Отдайте Пеклеванову его паршивые баксы! Не дает проходу.
– Он забудет, как вас зовут, Машенька.
– Ничего он не забудет. И сахар мой будет есть, и кофе пить, и таскаться за мной. Я для него – ваша, и эти баксы в его уродской башке превратились в кусочек меня.
Я обнял Манечку.
– Неужели вы и в самом деле моя, барышня Куус?
– Ох, да, – сказала Манечка печально. – на прошлой неделе я попробовала жить сама по себе. Слезы, слезы, слезы. – Она сделалась так грустна, что сердце больно сжалось. – А вот Оля и Тэдди… Какая у вас дочка! Когда-нибудь, когда у всех будет хорошее настроение, вы покажете мне фотографию жены.
Старик за стенкой убавил звук у телевизора и засвистел. Он старательно выводил: «Ты не пой, соловей, возле кельи моей…» и я вдруг почувствовал, что время тает, как мятная карамелька.
– Машенька, мне надо спрятать старика. Но спрятать старика куда попало нельзя.
Моя грустная девочка качнула головой и сказала, что их дача зиму напролет пустует, что телевизор там есть, и что вчера она взяла в «Коллоквиуме» отпуск.
– Мне очень страшно, – сказала барышня, – но жить сама по себе я разучилась. Не тревожьтесь, миленький вы мой.
Я поцеловал Манечку и почувствовал, что она плачет.
– Ну глупости, глупости! – И размазала слезы. – Я уже не плачу. А что с тем человеком? Ах, Господи, с тем, что перед школой… С ним все… То есть он вернул вам пистолет?
На удивление легко я солгал, что Анатолий поправляется, что револьвер у него, и что тревожиться решительно не о чем.
– Ух, – сказала барышня Куус. – У него лилась кровь, а он стрелял… Я не стала бы сидеть с ним на даче.
Потом за нами приехала Манечка. От нее пахло холодом и разогретым автомобилем вместе. Ярко-синие лыжи привязаны были к багажнику на крыше. Манечка заметила, что я смотрю на них.
– Так уж, – сказала она.
Старик угнездился в машине, сказал, что опоздавших не ждут, и мы поехали.
Мы потеряли уйму времени, выбираясь из города окольными путями, но коллега Кнопф чудился мне на каждой улице. Страшные бетонные заборы, вдоль которых мы крались, были покрыты уродливыми пятнами краски, щербинами и извилистыми трещинами. «Стенка», – сказал старик отчетливо, и барышня Куус поежилась.
Часа полтора мы ехали по автостраде, и ветхие кое-как прикрытые снегом клочки леса становились просторнее и мощнее. Потом автомобиль юркнул в еловую темень, дорога, как мышиный хвостик вильнула, и Машенькин дом появился. Их было десятка два этих домов на свободном от ельника пространстве. Огромной параболой они охватывали березовую рощу, а там, где ветви параболы широко распахивались, выгибалась речка. Темная торфяная вода еще не схватилась льдом, и даже издали видно было, как точит она противоположный берег.
Покуда мы ехали, старик успел снять боты. Он выставил ноги из автомобиля, и пока я обувал его, шумно втягивал воздух. Потом он пошуршал припорошенными листьями и без колебаний направился к нужному крыльцу.
У ступеней он остановился, повел мощным изогнутым носом и снова принялся вбирать воздух с такой силой, что, казалось, первый невесомый снег сейчас взметнется и оголит бурые листья, пожухлую траву и аккуратные, похожие на могильные холмики гряды. Наконец старик надышался, отыскал зрячим оком нас с Манечкой и прокашлялся.
– Каков у нас распорядок? – он отвернул рукав, поводил большим пальцем по часовому стеклу. – Я, кажется, русским языком спрашиваю. Когда обед?
– Вашими молитвами, – загадочно начала она. – В школе ползучий бунт. Наслушались вас, требуют… Причем удивительно – господина Барабанова не выдает никто. Что вы на это скажете?
– Интеллигентные дети.
– Знаю, знаю, – досадливо отмахнулась Алиса. – Но коллега Кнопф беседовал с ними – и ничего. Ксаверий говорил с ними, и опять пустой номер. При этом не дураки же кругом. Все прекрасно понимают, кто смущает народы. Да слушайте же вы! – прикрикнула Алиса и выхватила у меня из пальцев говорящие часы. – Вот что пришло мне в голову… «Десять часов, пятнадцать минут», – проговорила чертова машина.
Теперь уж можно сознаться. Пару раз по вечерам, когда я твердо знал, что Кнопфа нет и не будет, я спускался в это уютное ущелье, где почему-то, как в кинотеатре, светились багровые лампочки с черными стрелами. Я сидел на ступенях у двери, и стрелы были нацелены на меня.
– Кнопф, – спросил я, когда после разговора с Алисой спустился в подвал, где он тиранил детей. – Скажи, Бога ради, что значат эти черные стрелы?
Кнопф отчетливо скрипнул зубами.
– Шурик, – сказал он, глядя на детей, – ты гнешь свою линию…
– Ну, во-первых, друг мой, мы живем в свободной стране, где каждый гражданин имеет на это право, во-вторых, неужели ты думал, что я стану гнуть чью-то чужую линию? В-третьих, я тебя, Кнопф, предупреждал!
Покончив со светской беседой, она взглянула на Анютины проворные локти и с прежней суровостью проговорила:
– Ты пришла не одна и сама открывала дверь. Может быть уже и в школе все знают, что у тебя есть ключ? Я, честное слово, не знаю, в своем ты уме или нет. Может быть мир перевернулся? Кнопфа забрали в армию? Ксаверий Борисович пригласил Олега Застругу погостить у него недельку-другую? Что же ты молчишь, говори!
Алиса говорила с такой страстью, что, честное слово, мне показалось, сейчас посыплются затрещины.
– Мир не перевернулся, – Алиса отняла относа платок и взглянула на меня, словно изумляясь тому, что я заговорил. – Просто многое переменилось. – Мне казалось, что я спасаю Анюту от расправы.
– В добрый час, – откликнулась Алиса, и Аня подала мне кофе с пухлой пенкой. – Пейте, – велела Алиса и, сморкаясь и кашляя, снова принялась было за Аню, которая спокойно и толково отвечала. Я помалкивал, потому что слишком интересная получалась картина. Ну, во-первых, ничуть не смущаясь, девушки обсуждали школьные дела. И это могло значить только одно: о моих похождениях они знали гораздо больше, чем возможно было в заведении Ксаверия. Во-вторых, известие о смерти Анатолия Алиса встретила не то чтобы безразлично, но как-то чересчур спокойно, зато когда речь пошла о моих сегодняшних разглагольствованиях, она моментально взъярилась.
– Вы спятили, Барабанов! Вы либо спятили, либо провокатор! Стоит детям только шевельнутся, и Кафтанов затянет гайки намертво. А в школе больше нет Анатолия. И Заструга, да! да! наш ненаглядный Олег Заструга тоже черт знает где.
По всему выходило, что раненый Анатолий не смог передать Алисе ни слова. Я встал и вышел в прихожую. В благоухание и мягкий свет.
Увидев меня с револьвером, Алиса от гнева зашлась в кашле, а прокашлявшись, стала ругаться, как извозчик. На Аню ее ругань не произвела ровно никакого впечатления. Она подошла ко мне и коснулась рукояти. Я держал револьвер за ствол.
– Алиска, Алиска, – сказала девочка чуть нараспев, – Это папин.
Их взоры сошлись на мне, я брякнул револьвер на стол и рассказал о нашем с Застругой знакомстве.
– О! – сказала Алиса, Если бы я хоть на маленькую секундочку подумала, что все сорвалось из-за вашей дурацкой прыти… Я бы пристрелила вас. Как не хочу говорить кого! – Не отнимая скомканного платка от носа, она завладела револьвером и подняла его вровень с моей переносицей. – Прямо здесь, – выцедила она, не разжимая зубов. И тут же внимательно и спокойно оглядела оружие. – Три патрона, – сказала она презрительно. – Немного же вы, Барабанов, навоюете с тремя патронами. Хотя для вас и этого должно быть слишком. Вы хоть стреляли из него?
– Анатолий стрелял из этого. – Анюта в свой черед завладела оружием. – Я видела.
– На глазах у ребенка! – Алиса окинула меня яростным взором, но тут же повернулась к Ане. – И это он дал пистолет Анатолию?
– Он. А с ним была тетка.
Алисино личико от досады покривилось.
– Какая тетка? Зачем тетка? Почему неизвестные люди лезут и лезут?
Я убрал револьвер в карман.
– Не смейте называть ее теткой. Забудьте про нее.
Крепеньким круглым подбородком Алиса нацелилась на меня. «Как заговорил. Ты послушай, Анюта, как заговорил».
Странно, но эти наскоки совсем не злили меня, я только почувствовал, что непременно надо занять руки. Цепляясь за изнанку кармана, я вытащил револьвер и принялся нянчить его в ладонях. Он был горячий, будто живой. Как видно, у Алисы была температура. Я спросил ее об этом и без всякой задней мысли посоветовал лечь. Когда же дамочка и от этих слов пришла в бешенство, я потребовал, наконец, объяснить, что происходит. Я объявил им, что мне тысячу раз плевать на Застругу, что меня тревожат только собственные дети. Положим, не только дети, но это уж их не касается. «Та тетка». – сказала Анюта с мрачным удовлетворением.
«Ладно», – разозлился и я. – «За последние пару дней уже двое грозились застрелить меня из этого револьвера. Да-да». – сказал я свирепо глядевшей Алисе. «Бог с ним, с Застругой, мы с ним квиты. В конце концов я у него револьвер отобрал». «Какая наглость!» – задохнулась Алиса. «Наглость – тыкать человеку стволом в живот, вот это – наглость. Но я не обижаюсь. Попал в историю, значит попал». Алиса что-то такое хотела возразить, но я уж и сам был в нужном градусе настроения и цыкнул на нее и грохнул ладонью по столу. «Извольте объяснить, за что пострадал бедный доктор Воловатый? Почему у Анатолия произошло сражение с охраной? С какого боку-припека в этой истории Кнопф и Прага? При чем тут Наум?»
Алиса в раздумье поглядела на меня. «Анетта», – сказала она, – «А сделай-ка ты ему еще кофе. И черт с ним, раз уж на то пошло, сделай и мне. А вы, Александр Васильевич, не хотите ли вы сказать, что Наум грозился застрелить вас?» «Ни в коем случае. Чистое недоразумение. Мы с Наумом по-братски целились друг в друга. Анатолий, вот кто грозился пристрелить меня, если я не пообещаю оберегать Аню».
«Говорила я тебе», – сказала Анюта, подавая кофе. – «Вот он говорит, что револьвер отнял у Олега. Ладно. Пусть. Но мы-то с тобой знаем, что Олег эту штуку как раз Анатолию и привез. Что же это он – отнял, чтобы Анатолию передать?»
«Мерзость!» – сказала Алиса. – «Ненавижу не понимать, что происходит. Анетта, его же в школу Кнопф привел!» Но Аня ничего не ответила Алисе, только смотрела на меня исподлобья.
Я хлебнул кофе и сам не знаю почему попросил у Алисы сигаретку. Я никогда не видел ее курящей, и просьба моя была бессмысленной и отчасти нахальной. Но Алиса вдруг залилась ярким румянцем, так что от гриппозной бледности не осталось и следа, распахнула дверку висячего шкафика у себя за спиной и выложила на стол пачку. «Держу для гостей» – отчетливо сообщила она Анюте.
«У каждого свои слабости», – сказал я, обращаясь к кофейной чашке. – «Вот, скажем, я: по собственной слабости оказался в хозяйстве у Кафтанова». «Еще раз повторяю», – сказала Алиса без прежнего металла в голосе. – «Вас нашел Кнопф, вас привел Кнопф, только вы ничего не видите, не знаете, не понимаете».
Я на три ее «не» хоть и кивал, но тут же возразил, что не совсем же мне мозги отшибло. «Или Заструга последний раз явился за Аниной подписью в школу только для того, чтобы всю процедуру я увидел? Заструга своей особой явился, чтобы показать: валяйте, мол, действуйте. А что до револьвера, так и не собирался он его передавать. И очень правильно, что не собирался. Пуля – дура! Да я-то не дурак!»
Последнее сказано было бойко, очень бойко, так что и Анюта посмотрела на меня с любопытством.
«Мне все равно, откуда вы о моих похождениях знаете, да и выбор невелик. Либо Наум, либо Анатолий, царство ему небесное. Но ответьте, успели они вам о моих детях рассказать?» Тут Алиса кивнула, и Анюта удивленно на нее посмотрела. «Ага. Так какого черта ходите вы вокруг да около? Я у вас на крючке сижу – крепче не бывает. Уже и собственную дочь пришлось спрятать неизвестно где. Неужели не ясно, что в этом во всем у меня собственный интерес? Да такой интерес, что вам, ненаглядные мои, больше и рассчитывать не на кого. Ну, разве что Заструга сейчас из-под стола выскочит и за дело возьмется».
Про Ольгу я ввернул, потому что у меня была слабая надежда: что-то такое Алиска знает и в яростном своем увлечении проговорится. Но – не вышло. Уловки моей она попросту не заметила. Только и сказала мрачно: «Мы тут ни при чем».
«Пусть ни при чем. Все равно же я буду из кожи лезть, чтобы они целы остались и к себе вернулись. Но чтобы от меня польза была, надо мне понимать, что тут делается».
Крохотными беззвучными глотками Алиса опустошила чашку, притянула к себе Анюту и заговорила.
Славная у нее получилась история!
Володька Кнопф появился в школе первым. Он достался Кафтанову вместе со школьным зданием. В обычной школе, которая была там прежде, Кнопф преподавал биологию. Был он голодный, услужливый и злой до лютости. Злобность свою он скрывал, но Алиса его раскусила сразу же. «Ах, Барабанов, я и сама девушка не обтекаемая». К тому же коллега Кнопф так лихо раскассировал бывших своих учеников по разнообразным учебным заведениям, так умело обошел бестолково негодующих родителей, что Кафтанов был очарован, а Алиса махнула рукой и решила, что излишняя злобность происходит от одного только недоедания. И что все образуется.
Потом закончили ремонт, потом привезли удивительных детей, а вместе с ними появились педагоги не чета Кнопфу. Тут для Кнопфа закончилась пора фаворитства, и на некоторое время он, по словам Алисы, стал просто невыносим. «Я добрых не жалую, Александр Васильевич, добрые – мяконькие, и никакого в них проку. Но этот… Знаете, у него одно время было прозвище – стерва».
Но и тут мой школьный друг не оплошал. Когда Кафтанов готов был отсечь «член страдающий», он вдруг явился в директорский кабинет и поведал окруженному сиянием Ксаверию нечто такое, после чего разговор о расставании с ним более не заходил. «Знала бы я, как обернется, не сидела бы сложа руки!»
За Кнопфом осталась охрана и вообще все, что Кафтанов осторожно называл «неотъемлемой часть существования». Мало этого – Алиса готова была отдать голову на отсечение, что всю систему безопасности Кнопф и придумал. «И я вас спрашиваю, Александр Васильевич, где он этого набрался?»
Первое время магнаты то и дело налетали на Ксаверия и пытались уличить его в измене. Но Кафтанов взял с ними такой тон, такими строгостями обставил каждый шаг незваных гостей, что мало помалу они оставили школу в покое, и только иногда насылали своих комиссаров. С этими Кафтанов и вовсе не церемонился. Думаю, именно его бестрепетность и внушала магнатам необходимое почтение. (Тот явный трепет, который я видел в день приезда Лисовского, объяснялся, конечно, трагическими происшествиями накануне.)
Заструга оказался прав кругом. Школа благоденствовала, и в нефтеносных топях настал Золотой век. Даже мятежная Алиса говорила о том времени с нехарактерным придыханием. «Дети! Дети! – восклицала она, – Главное, что дети научались любить». Однако бдительности Алиса не теряла (у истерических дам этот инстинкт угасает последним) и вскорости заметила, что коллега Кнопф заметался. Сначала он оказался в числе совладельцев булочной неподалеку от Таврического сада, потом взялся торговать чем-то электрическим, потом купил подвал и открыл зоомагазин. В зоомагазине у Кнопфа была анаконда, которую он рассчитывал продать за немереные деньги, и дело почти сладилось. Но покупатель обязательно хотел знать «Мальчик или девочка?» Кнопф вилял, сделка откладывалась. В конце концов несчастное существо околело от гриппа и ночью было затоплено в Фонтанке.
Обо всех этих событиях Алиса доложила Ксаверию, и директор назначил Кнопфу умопомрачительное жалованье.
Кнопф притих, но очень скоро оказалось, что его почтовый ящик в электронной почте ломится от сообщений. Неизвестно откуда выскочившее сообщество славян-эмигрантов бомбардировало Кнопфа сообщениями о готовности отгрузить всевозможное барахло. Откуда они выскочили? Как они нашли Кнопфа?
Алиса опять забила тревогу, но поскольку новый промысел Кнопфа был куда респектабельней торговли гадами, Кафтанов беспокоиться не стал. Алиса осталась один на один со своими подозрениями.
Поначалу она думала, что славяне-эмигранты рано или поздно окажутся фикцией. Но нет. Мало того, что они уверенно торговали поношенной одеждой, в их действиях появилась идейная подкладка. В электронных посланиях Кнопфа призывали распространять информацию, быть проводником славяно-эмигрантской идеологии и вообще – не дремать. «Даю вам слово, Александр Васильевич, негодяй работал на братьев-славян не за страх, а за совесть». Я не выдержал и спросил, каким образом удавалось прослеживать все файлы Кнопфа? Алиса поджала губы, но сообразив, что меня стесняться нечего, рассказала. Оказывается, у нашей очаровательницы имелся знакомый программист («Не смейте даже думать ничего лишнего!»), который и сочинил для персоналки Кнопфа тихий и незаметный вирус. Этот вирус не доставлял Кнопфу никаких хлопот, он лишь дублировал переписку и отсылал дубликаты Алисе.
Так вот, в один прекрасный день Кнопфу предложили заняться распространением книги, в которой говорилось о блестящих перспективах славянской эмиграции. Кнопф заюлил, но оказалось, что без этой книги не видать ему поношенных джинсов. Отступать было некуда.
И вот тут Алиса показала чудеса изворотливости. Она явилась в почтовое отделение, где Кнопф должен было получить высланные ему две книги, и неизвестным мне способом договорилась с тамошним персоналом и завладела посылкой. То, что Кнопф в последствии не поднял шуму из-за этой пропажи, лишь укрепило Алисины подозрения. К тому же братья-славяне прислали Кнопфу взамен потерявшихся другие экземпляры.
Некоторое время Володька ходил с этими книгами туда и сюда и пытался собрать заявки, но вскорости все заглохло. Еще по электронной почте у Кнопфа допытывались, какой тираж готова поглотить Россия, еще он пытался просить на продажу чего-нибудь другого, как вдруг переписка оборвалась. Кнопф перестал отвечать. Один только раз он поздравил с именинами какую-то Марту Смрчек в Праге.
«Стоп, – сказал я, – а не найдется ли у вас этой книги?» Алиса вышла из кухни и тут же вернулась с толстенным альбомом. Странное то было издание. Издательство называлось «Славянский круг», а пафос альбома состоял в том, что славянам-де повсюду хорошо, и потому надо им в это самое «повсюду» немедленно расселяться. «Нечего тут смотреть, – сказала Алиса, – глупость немыслимая». В руке у нее появилась расческа, и она что-то такое принялась поправлять у Ани в прическе. «Анетта, Анетта, – сказала она, – во всем должен быть расчет. В прическе – тоже». Я перевернул несколько толстых страниц. «Вы настойчивый человек, – заметила Алиса, – но эта книга пуста, как турецкий барабан». «Не дергай меня за волосы. – сказала Аня. – Да что же ты? Ай!»
«Вы нашли, вы что-то нашли?» – вскинулась Алиса. Она оставила растрепанную Анюту, обошла стол и встала у меня за плечом.
«У вас есть лупа?» Я слушал, как Алиса постукивает ящичками, ворошит всякую мелочь. Потом она явилась с дорогой квадратной линзой, и я подивился – на что ей? Она протянула увеличительное стекло мне, но я усадил за книгу ее, а сам вышел в прихожую, где оставил портфель.
«Боже мой, – сказала Алиса, подняв глаза мне навстречу. – Моя бабуля говорила: „На всех дураков не напасешься кулаков“. Я же не удосужилась просмотреть эту чертову книгу. Анетта ты только посмотри. Но вы, Барабанов, вы знали, определенно знали. А откуда?»
Я положил перед Алисой Ольгину венчальную фотографию, переждал первое изумление и объяснил то, что понимал сам.
«Погодите Барабанов, вот будет номер, если и Кнопф… Да нет, определенно он видел, видел. Я считаю». – сказала она, спустя мгновение и живо левым указательным пальцем сложила в ладонь все пальцы правой. Когда все было подсчитано, оказалось, что коллега Кнопф после получения книги побывал в Европе, а во-вторых, вернувшись оттуда, развил лихорадочную деятельность. Он искал, искал, как одержимый, но веселый вирус в его машине не мог помочь Алисе. Кнопф избегал электронной почты. Мобильник, пейджер, автоответчик, он купил разом в одном магазине, как покупают в супермаркете снедь к обеду. Тогда же он выучился говорить по телефону, обходясь угуканьем, хмыканьем и прерывистым дыханием. Один только раз Алисе удалось застукать его. Какой-то чудак сам прислал ему депешу. «Я запомнила, потому что…» Тут Анюта внимательно посмотрела на нее, и Алиса покраснела. «Словом были причины запомнить эту фамилию. У меня тогда был автомобиль, и вышла одна история… Его зовут Исай Кляцкин. Он по автомобильным делам».
Я забрал у Алисы фото, вышел, убрал его. Потом выругался в пустую прихожую и вернулся в кухню. У девушек на лицах была некоторая растерянность.
«Вы знали Кляцкина». – сказала Алиса. «Ровно наоборот. Кляцкин знал меня». Я рассказал ей про аварию, рассказал про Женину смерть, зачем-то рассказал о нашей с Ольгой жизни вдвоем…
«Да, да, да», – сказала Алиса деловито. – «Я вспомнила». И действительно, ей вспомнились интересные вещи. Спустя пару недель после появления письма от Кляцкина Кафтанов озаботился вдруг поисками священника для школы. «Ксаверий похож на дурака? То-то! Он как пить дать понимал, что из этой затеи ничего не выйдет. Вот именно концепцию школы (тут Алиса заметно напряглась) религиозное сознание не примет никогда. Значит, идею ему вдавили наши расчудесные родители. Только я не знаю, кто насел на Ксаверия. Может, это был олух царя небесного, а может, Лисовский…» «Лисовский – не олух?» «Нет-нет, – строго отозвалась Алиса, – Только не олух. Так вот, насели так крепко, что едва епархия отказалась обсуждать наши дела, Ксаверию велели найти светский эквивалент попа. А коллега Кнопф во всеоружии. И находит вас, и приводит вас… А что если вся эта свистопляска только для того, чтобы открыть на вас охоту?»
«Не на меня», – сказал я. Алиса поднесла к глазам увеличительное стекло и посмотрела в книгу. «Хватит любоваться моей дочерью. Вы о ней не знали и не ведали, когда Анатолий громил охрану, а Анюта сидела у Воловатого. А не потому ли Анатолий громил охрану, что не дали ему увести Анюту? А?»
Затрепетали Алисины покрасневшие от насморка ноздри, но я не дал ей взорваться. «Идея, ненаглядная моя Алиса, пришла противникам в голову одновременно. Только Заструга почему-то спешил, а Кнопф (или кто там на самом деле?) копал потихоньку. Богатая же идея! Дочь моя, гримированная под Анюту уезжает домой, а кто-то думает, что это именно Анюта, гримированная под мою дочь. И кого тогда искать, а главное – где?»
Девушки вдруг нахохлились, и беседе пришел конец. Никакие намеки, никакие предположения, никакие шпильки не могли их оживить. Они только ерзали и взглядывали на меня исподлобья. Когда же терпеть их безмолвные вздохи не стало сил, Алиса снова отправила Аню варить кофе.
Итак, мы сидели по разные стороны стола, и я говорил за всех. Потом, как всегда с опозданием, до меня дошло: Алиса может прекратить мои наскоки тут же, тем более, что этот разговор мерзит ей необычайно, а машина у подъезда, и в школе нас ждут.
«Будь по-вашему, – сказал я самым молодецким голосом. – Не тот солдат, так этот. Я вытащу Анюту из школы. Не знаю, как, но вытащу. Мне некуда деваться, но мои дети должны вернуться в Хорн целыми и невредимыми. – И тут я сорвался. – Скажите мне, прекрасная мисс Черета, вы ведь этого ждали? Вы терпели мои рассуждения, потому что брезговали объясняться со мной! Как же, все сделано, сказано, человек загнан в угол, все это видят, и только он, бестолочь окаянная, не понимает!»
Смутись тогда Алиса, я бы усомнился во всем, и, смешно признаться, разочаровался бы в ней. Но не смутилась она нисколько. Гулко, утвердительно высморкалась и сказала, что со своей стороны приложит все силы.
По дороге домой я мусолил все сказанное и вдруг обиделся. Обиделся неожиданно и так глупо, что покраснел и проехал свою станцию. Ну, в самом деле, кто меня тянул за язык, зачем было поминать Наума? Сказал, что должен знать расстановку сил – и солгал. Какая к черту расстановка! Попросту ждал, что взмахнет Алиса своим просморканным платком и скажет: «Как же этот я забыла? Наум, Наум, непременно Наум! И пистолет у него, по-моему…»
Взмахнули мы платками – черта с два! Стоило мне вспомнить про Наума, лицо у Алисы одеревенело, ни дать ни взять – Кнопф. Тут же оказалось, что Анюту заждались в школе, Алисе пора прилечь, а мне задуматься о дальнейшем течении событий.
Ладно, я боюсь за детей, я трушу за себя, но почему же Наум – священная корова?
Дома я очухался, покормил старика и вызвонил Манечку. Барышня Куус явилась и с порога грянула:
– Отдайте Пеклеванову его паршивые баксы! Не дает проходу.
– Он забудет, как вас зовут, Машенька.
– Ничего он не забудет. И сахар мой будет есть, и кофе пить, и таскаться за мной. Я для него – ваша, и эти баксы в его уродской башке превратились в кусочек меня.
Я обнял Манечку.
– Неужели вы и в самом деле моя, барышня Куус?
– Ох, да, – сказала Манечка печально. – на прошлой неделе я попробовала жить сама по себе. Слезы, слезы, слезы. – Она сделалась так грустна, что сердце больно сжалось. – А вот Оля и Тэдди… Какая у вас дочка! Когда-нибудь, когда у всех будет хорошее настроение, вы покажете мне фотографию жены.
Старик за стенкой убавил звук у телевизора и засвистел. Он старательно выводил: «Ты не пой, соловей, возле кельи моей…» и я вдруг почувствовал, что время тает, как мятная карамелька.
– Машенька, мне надо спрятать старика. Но спрятать старика куда попало нельзя.
Моя грустная девочка качнула головой и сказала, что их дача зиму напролет пустует, что телевизор там есть, и что вчера она взяла в «Коллоквиуме» отпуск.
– Мне очень страшно, – сказала барышня, – но жить сама по себе я разучилась. Не тревожьтесь, миленький вы мой.
Я поцеловал Манечку и почувствовал, что она плачет.
– Ну глупости, глупости! – И размазала слезы. – Я уже не плачу. А что с тем человеком? Ах, Господи, с тем, что перед школой… С ним все… То есть он вернул вам пистолет?
На удивление легко я солгал, что Анатолий поправляется, что револьвер у него, и что тревожиться решительно не о чем.
– Ух, – сказала барышня Куус. – У него лилась кровь, а он стрелял… Я не стала бы сидеть с ним на даче.
* * *
На другой день поутру старик собственными руками достал из почтового ящика конверт с путевкой в санаторий, которую Манечка изготовила накануне, забежав на полчаса в «Крллоквиум». Печать «Коллоквиума», которую Манечка приложила к бумаге для верности, он изучал так долго, что я забеспокоился.Потом за нами приехала Манечка. От нее пахло холодом и разогретым автомобилем вместе. Ярко-синие лыжи привязаны были к багажнику на крыше. Манечка заметила, что я смотрю на них.
– Так уж, – сказала она.
Старик угнездился в машине, сказал, что опоздавших не ждут, и мы поехали.
Мы потеряли уйму времени, выбираясь из города окольными путями, но коллега Кнопф чудился мне на каждой улице. Страшные бетонные заборы, вдоль которых мы крались, были покрыты уродливыми пятнами краски, щербинами и извилистыми трещинами. «Стенка», – сказал старик отчетливо, и барышня Куус поежилась.
Часа полтора мы ехали по автостраде, и ветхие кое-как прикрытые снегом клочки леса становились просторнее и мощнее. Потом автомобиль юркнул в еловую темень, дорога, как мышиный хвостик вильнула, и Машенькин дом появился. Их было десятка два этих домов на свободном от ельника пространстве. Огромной параболой они охватывали березовую рощу, а там, где ветви параболы широко распахивались, выгибалась речка. Темная торфяная вода еще не схватилась льдом, и даже издали видно было, как точит она противоположный берег.
Покуда мы ехали, старик успел снять боты. Он выставил ноги из автомобиля, и пока я обувал его, шумно втягивал воздух. Потом он пошуршал припорошенными листьями и без колебаний направился к нужному крыльцу.
У ступеней он остановился, повел мощным изогнутым носом и снова принялся вбирать воздух с такой силой, что, казалось, первый невесомый снег сейчас взметнется и оголит бурые листья, пожухлую траву и аккуратные, похожие на могильные холмики гряды. Наконец старик надышался, отыскал зрячим оком нас с Манечкой и прокашлялся.
– Каков у нас распорядок? – он отвернул рукав, поводил большим пальцем по часовому стеклу. – Я, кажется, русским языком спрашиваю. Когда обед?
* * *
В школьном вестибюле было тихо и пусто. Восхитительно пусто и тихо. Ни на что особенно не надеясь, я поклевал согнутым пальцем Алисину дверь, и она, к моему изумлению отозвалась.– Вашими молитвами, – загадочно начала она. – В школе ползучий бунт. Наслушались вас, требуют… Причем удивительно – господина Барабанова не выдает никто. Что вы на это скажете?
– Интеллигентные дети.
– Знаю, знаю, – досадливо отмахнулась Алиса. – Но коллега Кнопф беседовал с ними – и ничего. Ксаверий говорил с ними, и опять пустой номер. При этом не дураки же кругом. Все прекрасно понимают, кто смущает народы. Да слушайте же вы! – прикрикнула Алиса и выхватила у меня из пальцев говорящие часы. – Вот что пришло мне в голову… «Десять часов, пятнадцать минут», – проговорила чертова машина.
* * *
Если бы спортзал не был вотчиной Кнопфа, я бы говорил с детьми только там. В конце концов, все эти приборы для совершенствования плоти сами по себе абсолютно безопасны.Теперь уж можно сознаться. Пару раз по вечерам, когда я твердо знал, что Кнопфа нет и не будет, я спускался в это уютное ущелье, где почему-то, как в кинотеатре, светились багровые лампочки с черными стрелами. Я сидел на ступенях у двери, и стрелы были нацелены на меня.
– Кнопф, – спросил я, когда после разговора с Алисой спустился в подвал, где он тиранил детей. – Скажи, Бога ради, что значат эти черные стрелы?
Кнопф отчетливо скрипнул зубами.
– Шурик, – сказал он, глядя на детей, – ты гнешь свою линию…
– Ну, во-первых, друг мой, мы живем в свободной стране, где каждый гражданин имеет на это право, во-вторых, неужели ты думал, что я стану гнуть чью-то чужую линию? В-третьих, я тебя, Кнопф, предупреждал!