большинство из нас, Гена в походе не бреется. Щетина у него жесткая,
торчком, на щеках огненно-рыжая, а на подбородке черная.
- Петр, вот скажи... Ты, я вижу, квалифицированный спортсмен. Мастер
своего дела. Благодаря чему ты стал таким?
Что ты считаешь основным - воспитание в детстве, армейская и военная
школа, опыт походов? Или это у тебя от природы?
- Интервью номер семь - тоном спортивного комментатора вставляет
Рубинин.- Записывай, Гена, а то ведь потом откажется от своих слов.
- Кто его знает - задумчиво говорит Петр, не обращая внимания на выпад
Рубинина.- Думаю, что важно все. Но основное, конечно, опыт. А природа...
Какая у меня природа? Родился в городе. Рос тоже в городе. На войне научился
в основном терпеть и ждать, А всяким путевым премудростям уже потом, в
походах.
Деев поворачивается к солнцу голой спиной и, зажмурившись, широко
зевает.
- В Москве есть такой водник - говорит он.- Точнее, плотовик. Юшманов.
Известный плотовик. Так вот он настойчиво утверждает: главное - опыт. Причем
опыт особый, спортивный. Благодаря тому, что опыт сложных водных походов в
последние годы был большим и серьезным, говорит Юшманов, теперь водники уже
ходят на плотах по таким рекам, на которые местные лоцманы,
плотогоны-профессионалы, не решаются и соваться. Я с ним согласен - это так
и есть. Вот, например, Каа-Хем. Водники по нему табунами идут с верховьев, а
местные гоняют плоты только от Байбальского порога.
Надо признаться, что в подобных спорах я обычно примыкаю к лентяям,
придерживающимся удобной формулы "все от бога", и поэтому молчать больше не
могу:
- По-твоему, приезжают на серьезную горную реку мальчики с Арбата и
начинают учить профессиональных, больше того, потомственных плотогонов? Так?
Деев опять поворачивается животом к солнцу.
- И учат. На тот же Байбальский порог специально приходят каахемские
лоцманы, чтобы посмотреть, как его проплывают на плотах спортсмены. Среди
которых, вполне возможно, есть и жители Арбата, Не имеющие речного
воспитания в детстве и не получившие по этой части ничего путного по
наследству.
Но я продолжаю упрямо гнуть свое:
- Арбатские мальчики могут научить плотогонов игре в бадминтон. Или
подводной охоте с аквалангами. На воде же, на которой люди всю жизнь
трудятся, возле которой живут... Да они эту воду нутром чуют!
- Для того чтобы проплыть по горной реке - прерывает меня Деев - кроме
"этой воды"должен быть еще и плот.
А твои потомственные профессионалы на маленьких спортивных плотах не
плавают. Они гоняют плоты-громилы, по нескольку сотен кубометров и по
два-три става, И не по спортивным, узким и забитым камнями, рекам, а по
большим, широким, С порогами, но по широким. Кроме того, они плотами
рисковать не могут. Поэтому и реки, по которым плавают, не те.
- Почему не могут рисковать? Спортсмены-водники рискуют же своей
шкурой, не то что какими-то бревнами...
- Шкуры их в спасжилетах. И потом это их частное дело.
Никто не просит, не заставляет. А плотогоны на работе, и плоты их - это
лес, а то еще и груз. То есть государственное имущество. Ты слыхал, что
раньше по Енисею с верхних приисков пудами сплавляли золото?
На помощь мне приходит Рубинин.
- Некоторые считают, товарищ Деев, что вы напрасно противопоставляете
друг другу скромных тружеников периферии и столичных
бездельников-спортсменов. Послушать вас, гражданин Деев, то получается, что
арбатская интеллигенция превосходит плотогонов. То есть народ. Это снобизм,
а может быть...
Петр, видимо, о чем-то задумался и не уловил тона Рубинина, и поэтому
он принимает его всерьез.
- Бросьте вы - говорит Петр.- По-моему, все ясно. Горожане, совершающие
сложные водные походы, в искусстве вождения маленьких плотов действительно
добились большего, чем профессионалы-плотогоны. Но их искусство растет на
зыбкой почве редкого и нерегулярного опыта. Ну сколько времени они плавают -
двадцать дней в году? А начинают ходить по серьезным рекам когда - лишь в
двадцать пять лет? Парень, родившийся и выросший у горной реки, сын лоцмана,
проплыв пару хороших рек на спортивном плоту, станет им управлять увереннее
и лучше, чем любой ас-водник из города. В общем та же проблема, что и в
горнолыжном спорте: из кого делать слаломистов на уровне мировых стандартов
- преимущественно из мальчишек, живущих в горах, или из тех, что приличный
склон впервые видят в двадцать лет.
- Ясно, товарищ Деев? - с угрозой в голосе спрашивает Рубинин,
Большой антракт. Он вызван тем, что мы подходим к длинному разрыву в
цепи снежников и наледей, километра в полтора. Мы дошли почти до самых
верховьев Лагорты, почти добрались до Урала, и на тебе - снега нет. Через
разрыв этот груз и байдарки придется переносить в несколько приемов.
...Опытный и рассудительный Петр аккуратно складывает рюкзак, кладет на
него печку, хорошо увязанную вместе с паяльными лампами, и идет туда, где
под крутой осыпью видна полоса снега. Петр не перегружен, он предпочитает
вернуться лишний раз и поэтому без отдыха быстро шагает по крепкой почве
горной тундры.
А Деев набрал всего. Нацепил на плечи кособокий рюкзак, закинул на него
комом палатку, в одну руку мешок с продуктами, в другую - канистру. Поверх
палатки закинул еще свой замасленный овчинный полушубок. Руки у Деева
заняты, палатка соскальзывает, он пытается на ходу ее поправить и все время
взбрыкивает. Из рук падает то мешок, то канистра.
Они идут вдвоем по тундре, Петр и Деев. Для нас, еще подготавливающих
себе груз, чтобы тащить его к снежнику, они словно иллюстрация: "Как нужно и
как не следует".
И еще у нас развлечение - соревнование с солнцем. Кто быстрее: оно
завалится за высокую гору на юго-западе или мы перетащимся со всем своим
барахлом. Рюкзаки, продукты, палатки - это все не груз. Байдарки,
утяжеленные поддонами и разной "мелочью" (топорами, веслами, банками со
сгущенкой) - вот это груз. Когда мы их волочим на плечах, по двое каждую
байдарку, тундра из крепкой и ровной превращается в кочковатую и болотистую.
И мы, препираясь друг с другом и толкаясь, перекладываем их с плеча на
плечо, но наконец, не выдержав, опускаем, почти бросаем на землю и сами
валимся рядом. И лежим на просохших уже кочках, вытираем рукавом пот с лица
и, повернувшись к солнцу, набираемся от него сил, чтобы тащить байдарки
дальше, туда, где можно снова передвигаться по снежнику.
И все-таки мы обгоняем солнце. Оно еще греет нас, когда, перетащившись
со всем грузом, мы распластываемся на белом хрустящем ягеле, спрятавшись от
свежего северного ветерка за бугор.
Наконец солнце закатывается за острую вершину. Мы в тени, впереди нас и
позади все освещено. Залит красноватым светом и противоположный склон
ущелья. Матовый свет вокруг - отблеск солнца от наледей, от оставшихся еще
снежных полей. Над хребтом - узкие и отчетливые облака. Мы накидываем на
плечи лямки и тянем байдарки по снежнику, завалившему доверху неглубокий
каньон, который прогрызла в скалах в самых своих верховьях Лагорта. Снежник
с наклоном в сторону речки, и байдарки все время надо направлять немного
вверх, чтобы не соскользнуть с трехметрового обрыва в каменистое русло
Лагорты. Мы посматриваем на речку и молча тянем байдарки вкось по склону;
наконец в заключение траверса наклонного снежника общий вздох:
- Озеро!
...Краски Севера считают скромными, приглушенными, серыми. Может быть,
это и так в пургу или в дождливые осенние сумерки, но только не весной.
Весной здесь - половодье красок. Они внезапны и различны, их множество, но в
яркости северной весны ничто не выпирает. Очевидно, это потому, что нет
чистых красок - все в смеси, все в оттенках, все в согласованном сочетании.
И все в цветении.
Мы остановились в безлесном ущелье вблизи хребта. Рядом сбегает по
камням ручей. На бурой подушке тундры вокруг ручья - мелкие цветы. Они еще
как следует не распустились, но ручей уже весь в розовых берегах. На бугре,
вблизи покрытых лишайниками скал, колышутся на ветру желтые головки
сиверсии. Сиверсия - выскочка, зацветающая раньше других, но в ту пору,
когда она в полной силе, и остальные ранние цветы уже высовываются из своих
бутонов, и так их много, что рябит в глазах от яркого весеннего разноцветья.
Весной в горных тундрах Севера цветут не только растения. Торжественно
и всякий раз внезапно расцветают горы. Особенно если вдруг похолодает и уже
оттаявшие их бока слегка присыплет снегом. Тогда весь день острые зубцы
хребтов сверкают серебристой белизной. К вечеру они тускнеют и вдруг
вспыхивают, когда густые солнечные лучи вырвутся в щель между облаками и
дальними увалами.
В тихие дни облака висят неподвижно и очень высоко и не мешают солнцу
господствовать над тундрой и горами. К полуночи солнце приближается к земле.
Оно подходит к ней не круто, вскользь, будто самолет при посадке, и кажется
порой, что остывающий и краснеющий кругляш, коснувшись горизонта, покатится
по нему, подпрыгивая, как на кочках, на далеких лиловых буграх. А то и вовсе
отскочит от них - и снова вверх. Но солнце, прокатываясь где-то за
горизонтом, медленно убывает, тонет и наконец скрывается совсем. И тогда
облака, собравшись вместе, спускаются к светлому краю земли и замирают, как
лодки у причала, уткнувшись носами в ту точку, где спряталось солнце. И всю
недолгую прозрачную ночь меняется цвет облаков - они голубые,
зеленовато-желтые, потом вишневые и вдруг начинают плавиться по кромкам.
Лепестки гигантского цветка, наполовину скрывшегося за горизонтом.
Живые полярные цветы - куропатки. Самцы. Самки в разгар весны,
притаившись на гнездах под кустами, сливаются с бесснежной тундрой, а самцы
еще кичатся своей избыточной красотой. Оглашая окрестность криками, они
вертикально, как вертолеты, взлетают над зарослями ив и сверкают голубоватой
белизной крыльев, оранжевым ошейником и красными, в кровь, бровями.
Весенние северные тени. Тени от скал, из-за которых выползает солнце.
Фиолетовые тени на покрытых снегом наледях. Ранним утром, тонкие и длинные,
скользят они, замедляя свое движение и расходясь по снегу зубчатым цветком.
Из-под тающего льда горных озер в закраины у берегов выплывают хариусы.
У них тугие красноватые бока и темные ленивые хвосты. Огромные спинные
плавники, разноцветные и радужные, колышутся, как крылья. Выплывая один за
другим, хариусы парят над обломками скал, неторопливо кружат в солнечном
пятне и так же не спеша, как появились, исчезают во мгле под льдинами.
Хариусы занимают заметное место в нашей походной жизни. Мы ими
любуемся, они нас развлекают, мы их едим. Такова неблагодарность, но ничего
не поделаешь - не мы придумали подобные взаимоотношения с природой...
Развлекать нас хариусы начали еще у подножия Урала, когда мы
поднимались по крутому истоку Лагорты. И вот там Анатолий, отойдя однажды во
время остановки в сторону от байдарок, обнаружил рядом с рекой неглубокое
проточное озерко, а в нем - стаю хариусов. Заметив человека, они спрятались,
как страусы головой в песок, носами в углубление под берегом, а хвосты их да
и сами они чуть ли не наполовину соблазнительно торчали из укрытий.
Деев вернулся к байдаркам и, пригласив нас к озерку, устроил
представление. Засучив рукав рубашки до плеча и свесившись с края земляного
берега, стал осторожно подводить ладонь к хариусу. Хоп! Рыбина полетела на
берег, А другие, в метре от нее, стояли спокойно, уткнувшись носами, и ждали
своей очереди...
На Лагорте мы были только зрителями, здесь же, на большом горном озере,
резвились все.
Озеро покрыто льдом. Вернее, одной оттаявшей у берегов и плавающей
льдиной. На поверхности льдины крупные кристаллы льда. Когда мы, почти не
затрачивая сил, тащили по льдине свои байдарки, еще подсвечивало низкое
солнце и было видно, как кристаллы смерзлись цветами и букетами. Они звенели
под байдарками, и звон их гулко отдавался среди сжимающих озеро вершин.
В озеро вдается горбатый мыс с крупными камнями у воды и ярко-зеленой
лужайкой на макушке. Там, на лужайке, как копны сена, две палатки. У палаток
никого, все ловят хариусов у береговых закраин.
Чернеют на льду фигурки. Все врозь. Каждый выбрал себе место по вкусу.
Все подались вперед, согнулись над водой. Вздрагивают над фигурками короткие
удилища, и вылетают из воды и падают на лед бьющиеся блестки. Хариусы. У
каждого под ногами растет горка рыбы, и, вглядываясь в прозрачную воду, где
дергается и дразнит хариусов маленькая блесна или искусственная мушка с
красной тряпочкой, каждый косит глазами в сторону соседей. Как там у них? Не
лучше ли?
Насытившись ловлей, мы собираемся вместе у палаток, и каждый вываливает
из мешка свой улов. Хариусы бьются на снегу, слабеют и, распустив плавники,
замирают.
Проходят минуты первобытной жадности, и возникают практические
проблемы. Что делать с рыбой? Тащить с собой на перевал? А вдруг на верхнем
озере хариусов еще больше? И в речках, там, за перевалом?
Но эта проблема дальняя, а срочная - как их чистить. В ледяной воде, на
северном ветру. Вдобавок начинает подмораживать... Все смотрят
многозначительно на дежурных. Но Рубинин и Петр не хариусы. Их голыми руками
не возьмешь.
- Ну-ну - говорит Рубинин.- Ловить - так наперегонки, а чистить в
очередь? Пойдем-ка к озеру. Каждый со своим уловом.
- Командор, поднимем паруса? - предлагает Петр,
Это мы вместе надумали еще в прошлом году, когда шли по тундре с
нартами. Тогда нам дул в спину ветер, и мы попытались поставить на нарты
парус из палатки. Но у нас ничего не вышло - ветер то и дело рвал веревки,
которыми мы привязывали к нартам мачту из лыжных палок. Тогда мы бросили
возиться с парусом и решили, что соорудим его когда-нибудь потом. Сделаем
мачты с хорошими растяжками, крепкие реи и прямоугольный парус. На снегу
можно и прямоугольный - перевернуться и трудно, и не страшно. Когда же
собрались идти на байдарках с поддонами, вопрос о парусе уже не обсуждался.
Прикинули, что для этого надо, и сделали.
И вышли паруса - под ними не ходить, ими любоваться. Вишнево-красный,
желтый и голубой. Друг другу мы говорили, когда шили такие паруса, что яркие
и разные цвета - для дела. Чтобы байдарки на белом фоне, на снегу можно было
заметить издалека. Чтобы их нетрудно было отличать друг от друга. И вообще
так приятнее, когда на белом три больших пятна - желтое, вишнево-красное и
голубое. Как цветы. Эстетика труда.
Думали, конечно, и о том, что желтое, вишневое и голубое должно неплохо
смотреться на цветной кинопленке. На диапозитивах. Об этом мы не говорили,
но это, видимо, явилось главным, что заставило нас подобрать такой букет.
И вот момент настал. Мы только что прошли верхнее озеро. Впереди -
пологий подъем на перевал. На подъеме - снег. Паруса в байдарках, наготове.
И все оснащение тоже там. Нет только мелочи - ветра.
- Ну, как - повторяет Петр.- Поставим мачты?
Он слюнявит палец и поднимает его над головой.
- К перевалу тянет. Может, разойдется...
Дней пять до этого дул северный и северо-западный ветер, сегодня же
ветра нет совсем. И все задержки из-за поломок байдарок, из-за возни при
сборах перед выходом. Вчера бы... Ох и взлетели бы мы под парусами на
перевал! Как раз подмораживало...
- Ладно, пока забросим на перевал рюкзаки. Глядишь, к этому времени и
дунет.
Мы набиваем рюкзаки и по привычке направляемся к перевалу без лыж.
Просто в сапогах. Лыжи, как и паруса - одна насмешка над нашими задуманными
кино- и фотосюжетами. Они топорщатся на деках байдарок ненужным грузом. Кто
же мог знать, что будет мало снега? Что станет так тепло? Мы что, пророки?
Деев идет первым и метрах в тридцати от байдарок проваливается в снег
по пояс. За ним - Фатеев. И Гена.
Мы сбрасываем рюкзаки на снег и возвращаемся к байдаркам за лыжами. На
лыжах - другое дело. Хотя солнечно, снег влажный и нет скольжения, но зато
мы не проваливаемся.
К перевалу идем гуськом. Склоны вокруг все в снегу, снегом забиты
ложбины, но на перевале голо. Так и должно быть - на перевале всю зиму
ветром сдувает снег, он лежит там тонким слоем, весной пригреет солнце - и
нет его. Здесь, на Полярном Урале, снегом распоряжается не высота, а ветер.
На восток с перевала спускается большой снежник. Конца его не видно.
Конец там, в долине Большой Лагорты. И вообще на восток от хребта всюду
снег. Намного больше, чем с западной стороны. Это работа преобладающих
северо-западных ветров, перетащивших сюда через Урал снег из тундры, из
чахлой тайги вблизи хребта. Преобладающие... Почему же сегодня они не
преобладают?
Мы возвращаемся к байдаркам, а Петр с камерой лезет выше. У него так
задумано - далеко внизу по снегу ползут три маленькие черточки. А впереди
каждой из них - мелкие, как запятые, согнутые фигурки. Это мы волочим
байдарки. 'А если будет ветер, совсем хорошо - над черточками тогда появятся
разноцветные прямоугольники - паруса. Не будет ветра- тоже неплохо: лишь
черточки и запятые - загадочные насекомые на снегу.
Недурно задумано, но для этого надо лезть в гору. Сначала на лыжах по
снежнику, а потом, оставив лыжи у скалы, по крупнокаменистой осыпи. А
вечером, в палатке, когда все уже заснут, сидеть над черным мешком и
перематывать и упаковывать отснятые пленки. И готовить кассеты на следующий
день. А потом, глядишь, еще ничего из этого и не выйдет - "недодер", или
"передер", или вообще не так снимал - и выбросишь полпленки, а с ней вместе
и километры, нахоженные по крутым склонам, недосланные часы и неизвестно
какими единицами измеряемые сладкие муки хоть и любительского, но истинного
творчества.
Петр кричит и машет своей белой шапочкой со склона: мол, пошли. Потом
кричит что-то еще. Не туда, оказывается, идем. Фон не тот. Мы меняем
направление и, картинно упираясь палками, снова ползем по снежнику к
перевалу и тянем за собой байдарки. Петр опять кричит. Мы останавливаемся и,
сняв рубашки, загораем. Ждем, когда он спустится по осыпи к лыжам и на лыжах
по снежнику к нам. Едва отдышавшись, Петр снова начинает нас снимать. Теперь
крупным планом. Окованный металлом нос байдарки, как воду, рассекающий снег.
Болтающийся узел веревки. Петр залезает в байдарку и с нее, в движении,
опять снимает тот же нос байдарки, уходящую от камеры веревку и
переломившуюся пополам от тяжести спину Варламова.
- Ты что, до перевала поедешь? - спрашивает Гена.
Петр, не отвечая, спрыгивает, проваливаясь, бежит вперед и плюхается
животом на снег у нас на пути. Крупный план снизу. Мы движемся на камеру,
входим в нее и заполняем весь кадр байдарками.
Но на этом киносъемки не кончаются. Киношный зуд совсем распаляет
Петра. На перевале он заставляет всех взять лыжи на плечи, и мы идем по
камням, по хлюпающим кочкам туда, где снежник круто спускается в долину. Там
мы опять снимаем рубашки и, обвязавшись ими вокруг пояса, носимся по склону
на лыжах, изображая "лучший отдых в выходной день". Нам вообще-то нравится
кататься, и мы пришли бы сюда сами, без Петра, но кинокамера все портит, вот
эти "левее", "правее", "стоп", "пошли все сразу" (или "друг за другом"),
"Деев, падай!".
Зачем подсказывать Дееву, он и так упадет, но только там, где ему
самому захочется...
...Вечером в лагере Рубинин, отбросив лыжи в сторону, садится на камень
и сокрушенно спрашивает:
- Кто первый предложил взять с собой кинокамеру?
Снежное болото
Перевал для нас двойной рубеж. И географический - именно на нем
произошло магическое превращение снежника Европы в снежник Азии - и
моральный. Теперь вниз, только вниз. Вначале по снегу с байдарками-саиями,
затем по воде на байдарках-лодках.
Спускаясь с перевала по длинному снежнику, мы считали, что к своим
нормальным, лодочным функциям байдарки вернутся очень скоро. И вдруг...
- Не тяни ты... Стой! - кричит Деев и зло смотрит на Юру.- Не видишь,
что ли? Засосало лыжу.
Фатеев бросает на снег веревку и подходит к байдарке.
- Руку.
Деев поднимается, вцепившись в руку Юры, но совсем выпрямиться не
может. Правый сапог держит провалившаяся в водянистый снег лыжа.
- По-другому давай - говорит Деев.- Тяни меня к себе за пояс. Ну!..
Юра тянет Деева, но опять ничего не получается. Крепко засосало. Тогда
Деев опирается на лыжные палки и, сморщив лицо от напряжения, выдергивает
ногу. Без сапога и без носка. И ставит, ежась, ее, голую, на другую лыжу.
Некоторое время стоит так и, чтобы не упасть, держится за палку, потом
решительно шагает голой ногой в снег и роется в нем. Разгребает руками, ищет
лыжу. Находит и, отстегнув крепления, вытаскивает сапог, а за ним и лыжу.
Потом он осторожно отходит от того места, где провалился, обувается,
поднимает со снега веревку и перекидывает ее через плечо.
- Поволокли.
Деев и Юра рывком сдергивают байдарку и подтягивают ее к себе,
погружаясь при этом почти до колен в топкий, водянистый снег. Выдирают ноги,
хлюпая лыжами, отходят метров на пять и снова подтягивают байдарку к себе.
Наконец Деев садится на байдарку и, сняв с головы темно-синюю шерстяную
шапочку, вытирает ею пот с лица. Рядом барахтаются в снегу остальные - Петр
с Рубининым и я с Геной. Все мокрые и злые.
- Попали... Хоть "ура" кричи, хоть "караул" - говорит Деев и, напялив
на сбившиеся волосы мокрую шапочку, идет помогать Петру. Л Юра - мне с
Геной.
Влипли мы действительно крепко. До реки метров семьсот. И все они,
наверное, такие. Глубокий снег, пропитанный водой.
А как все хорошо началось с перевала... По отлогому снежнику мы
спускались километров семь, вдоль ручья. Потом снежник оборвался, но мы
провели байдарки по ручью, протащили между камнями и снова выбрались на
снег. С пригорка увидели реку. Чистую воду. Обрадовались - вот, мол, она,
река. Сейчас доскребемся до нее и поплывем. Чтобы не пробираться к реке по
кустам, решили чуть срезать и взяли влево. И влетели - в низину, где под
снегом скопилась вода. Поворачивать назад? Может быть, так и нужно было
сделать, но только сразу. А не теперь, когда мы проползли через снежное
болото метров двести и переправились через глубокий ручей. Только вперед. Но
как - напрямик к реке или еще взять влево? Там, кажется, повыше и под снегом
должно быть меньше воды.
...Густая стена кустов в желтых сережках. Старые льдины, умирающие на
гальке. Байдарки наши тоже на камнях. Мы сидим на них, как на скамейках, и
смотрим туда, где кусты и льдины. Моросит. Но мы не спешим. Вырвавшись из
снежко-го болота, мы наслаждаемся твердостью галечной косы. Между байдарками
и кустами быстрая и глубокая вода.
Теперь нам с ней по пути.
- Левым, Левым сильней! Хватит. Проносит... Правым теперь. Правым!
Позади нас с Геной тоже кричат. Слышен лязг восел, задевающих о льдины
на берегах, о камни на дне реки. Вот оно наконец! Плывем. По течению.
- В воду! Мель!
Из-под байдарки в прозрачной воде выплывает пестрое каменистое дно,
раздается оглушительный скрежет. Мы налетели с ходу на отмель. Металлическое
днище байдарки тащится по камням. Выпрыгиваем с разных бортов в реку и, не
давая байдарке развернуться на потоке, подхватываем ее за борта и
продергиваем на глубину.
Справа с берега нависает льдина, слева - кусты. Нас зажимает тисками
узкого прохода, веслами уже ничего не сделаешь. Мы поднимаем их левыми
руками над головой, а правыми отталкиваемся от льдины. Но справиться с
потоком не можем. Нас затягивает под нависающий край. Опасности большой нет
- слева видно дно, а впереди близок конец льдины, но кому охота купаться?
Байдарка прижалась бортом к льдине и остановилась. Мы еле ее удерживаем. А
других байдарок за нами почему-то нет, застряли где-то там сзади. Сколько
времени мы так можем держаться? Пять минут? Полчаса? Что-то надо делать...
Пока я думаю, не позвать ли на помощь, Гена находит выход. Он бросает свое
весло на льдину и, упираясь в нее уже двумя руками, отводит нос байдарки в
середину потока. Потом хватается за куст, нависший с левого берега, и
полностью вытягивает байдарку на струю. Продавив сквозь кусты, течение
выкидывает нас на спокойный отрезок реки. Весло лежит на льдине. Но для того
чтобы причалить к берегу, нам достаточно и одного.
Гена выпрыгивает из байдарки, задергивает ее нос на камни и бежит
назад, за веслом. А там уже подплывают байдарки Петра и Деева.
- Левее! Вдоль кустов! - кричит Варламов.
Ему, видимо, кажется, что подплывающие байдарки все равно набросит на
льдину - он подбегает к ее краю и веслом, как шестом, отталкивает одну и
другую к левому берегу, в кусты. Я наблюдаю за Геной с интересом и с
тревогой. Обломится льдина, на которую он забрался, или нет? Варламов
поворачивается и осторожно, стараясь не поскользнуться, идет по льдине к
берегу. Вдруг раздается сочный звук, словно трескается арбуз, и льдина
вместе с Геной опускается в реку. Но там мелко, она так и остается лежать на
месте, а Гена, как муравей, карабкается по ней на четвереньках. Не выпуская
из рук весла, он подбирается к берегу, перелезает через свежую трещину и
бежит по камням к нашей байдарке. Сталкивает ее с берега, разворачивает и,
впрыгнув внутрь, сразу начинает молотить по воде веслами. Я невольно
увлекаюсь его порывом и тоже торопливо гребу. И думаю, почему он так спешит
- рвется в бой с рекой, или ему хочется плыть первым, пока не обогнали
другие?
- К левому берегу - повернувшись ко мне, говорит Гена.-
Справа опять льдина.
Мы скребемся левым бортом по кустам и сползаем по течению. Что там
торчком, на щеках огненно-рыжая, а на подбородке черная.
- Петр, вот скажи... Ты, я вижу, квалифицированный спортсмен. Мастер
своего дела. Благодаря чему ты стал таким?
Что ты считаешь основным - воспитание в детстве, армейская и военная
школа, опыт походов? Или это у тебя от природы?
- Интервью номер семь - тоном спортивного комментатора вставляет
Рубинин.- Записывай, Гена, а то ведь потом откажется от своих слов.
- Кто его знает - задумчиво говорит Петр, не обращая внимания на выпад
Рубинина.- Думаю, что важно все. Но основное, конечно, опыт. А природа...
Какая у меня природа? Родился в городе. Рос тоже в городе. На войне научился
в основном терпеть и ждать, А всяким путевым премудростям уже потом, в
походах.
Деев поворачивается к солнцу голой спиной и, зажмурившись, широко
зевает.
- В Москве есть такой водник - говорит он.- Точнее, плотовик. Юшманов.
Известный плотовик. Так вот он настойчиво утверждает: главное - опыт. Причем
опыт особый, спортивный. Благодаря тому, что опыт сложных водных походов в
последние годы был большим и серьезным, говорит Юшманов, теперь водники уже
ходят на плотах по таким рекам, на которые местные лоцманы,
плотогоны-профессионалы, не решаются и соваться. Я с ним согласен - это так
и есть. Вот, например, Каа-Хем. Водники по нему табунами идут с верховьев, а
местные гоняют плоты только от Байбальского порога.
Надо признаться, что в подобных спорах я обычно примыкаю к лентяям,
придерживающимся удобной формулы "все от бога", и поэтому молчать больше не
могу:
- По-твоему, приезжают на серьезную горную реку мальчики с Арбата и
начинают учить профессиональных, больше того, потомственных плотогонов? Так?
Деев опять поворачивается животом к солнцу.
- И учат. На тот же Байбальский порог специально приходят каахемские
лоцманы, чтобы посмотреть, как его проплывают на плотах спортсмены. Среди
которых, вполне возможно, есть и жители Арбата, Не имеющие речного
воспитания в детстве и не получившие по этой части ничего путного по
наследству.
Но я продолжаю упрямо гнуть свое:
- Арбатские мальчики могут научить плотогонов игре в бадминтон. Или
подводной охоте с аквалангами. На воде же, на которой люди всю жизнь
трудятся, возле которой живут... Да они эту воду нутром чуют!
- Для того чтобы проплыть по горной реке - прерывает меня Деев - кроме
"этой воды"должен быть еще и плот.
А твои потомственные профессионалы на маленьких спортивных плотах не
плавают. Они гоняют плоты-громилы, по нескольку сотен кубометров и по
два-три става, И не по спортивным, узким и забитым камнями, рекам, а по
большим, широким, С порогами, но по широким. Кроме того, они плотами
рисковать не могут. Поэтому и реки, по которым плавают, не те.
- Почему не могут рисковать? Спортсмены-водники рискуют же своей
шкурой, не то что какими-то бревнами...
- Шкуры их в спасжилетах. И потом это их частное дело.
Никто не просит, не заставляет. А плотогоны на работе, и плоты их - это
лес, а то еще и груз. То есть государственное имущество. Ты слыхал, что
раньше по Енисею с верхних приисков пудами сплавляли золото?
На помощь мне приходит Рубинин.
- Некоторые считают, товарищ Деев, что вы напрасно противопоставляете
друг другу скромных тружеников периферии и столичных
бездельников-спортсменов. Послушать вас, гражданин Деев, то получается, что
арбатская интеллигенция превосходит плотогонов. То есть народ. Это снобизм,
а может быть...
Петр, видимо, о чем-то задумался и не уловил тона Рубинина, и поэтому
он принимает его всерьез.
- Бросьте вы - говорит Петр.- По-моему, все ясно. Горожане, совершающие
сложные водные походы, в искусстве вождения маленьких плотов действительно
добились большего, чем профессионалы-плотогоны. Но их искусство растет на
зыбкой почве редкого и нерегулярного опыта. Ну сколько времени они плавают -
двадцать дней в году? А начинают ходить по серьезным рекам когда - лишь в
двадцать пять лет? Парень, родившийся и выросший у горной реки, сын лоцмана,
проплыв пару хороших рек на спортивном плоту, станет им управлять увереннее
и лучше, чем любой ас-водник из города. В общем та же проблема, что и в
горнолыжном спорте: из кого делать слаломистов на уровне мировых стандартов
- преимущественно из мальчишек, живущих в горах, или из тех, что приличный
склон впервые видят в двадцать лет.
- Ясно, товарищ Деев? - с угрозой в голосе спрашивает Рубинин,
Большой антракт. Он вызван тем, что мы подходим к длинному разрыву в
цепи снежников и наледей, километра в полтора. Мы дошли почти до самых
верховьев Лагорты, почти добрались до Урала, и на тебе - снега нет. Через
разрыв этот груз и байдарки придется переносить в несколько приемов.
...Опытный и рассудительный Петр аккуратно складывает рюкзак, кладет на
него печку, хорошо увязанную вместе с паяльными лампами, и идет туда, где
под крутой осыпью видна полоса снега. Петр не перегружен, он предпочитает
вернуться лишний раз и поэтому без отдыха быстро шагает по крепкой почве
горной тундры.
А Деев набрал всего. Нацепил на плечи кособокий рюкзак, закинул на него
комом палатку, в одну руку мешок с продуктами, в другую - канистру. Поверх
палатки закинул еще свой замасленный овчинный полушубок. Руки у Деева
заняты, палатка соскальзывает, он пытается на ходу ее поправить и все время
взбрыкивает. Из рук падает то мешок, то канистра.
Они идут вдвоем по тундре, Петр и Деев. Для нас, еще подготавливающих
себе груз, чтобы тащить его к снежнику, они словно иллюстрация: "Как нужно и
как не следует".
И еще у нас развлечение - соревнование с солнцем. Кто быстрее: оно
завалится за высокую гору на юго-западе или мы перетащимся со всем своим
барахлом. Рюкзаки, продукты, палатки - это все не груз. Байдарки,
утяжеленные поддонами и разной "мелочью" (топорами, веслами, банками со
сгущенкой) - вот это груз. Когда мы их волочим на плечах, по двое каждую
байдарку, тундра из крепкой и ровной превращается в кочковатую и болотистую.
И мы, препираясь друг с другом и толкаясь, перекладываем их с плеча на
плечо, но наконец, не выдержав, опускаем, почти бросаем на землю и сами
валимся рядом. И лежим на просохших уже кочках, вытираем рукавом пот с лица
и, повернувшись к солнцу, набираемся от него сил, чтобы тащить байдарки
дальше, туда, где можно снова передвигаться по снежнику.
И все-таки мы обгоняем солнце. Оно еще греет нас, когда, перетащившись
со всем грузом, мы распластываемся на белом хрустящем ягеле, спрятавшись от
свежего северного ветерка за бугор.
Наконец солнце закатывается за острую вершину. Мы в тени, впереди нас и
позади все освещено. Залит красноватым светом и противоположный склон
ущелья. Матовый свет вокруг - отблеск солнца от наледей, от оставшихся еще
снежных полей. Над хребтом - узкие и отчетливые облака. Мы накидываем на
плечи лямки и тянем байдарки по снежнику, завалившему доверху неглубокий
каньон, который прогрызла в скалах в самых своих верховьях Лагорта. Снежник
с наклоном в сторону речки, и байдарки все время надо направлять немного
вверх, чтобы не соскользнуть с трехметрового обрыва в каменистое русло
Лагорты. Мы посматриваем на речку и молча тянем байдарки вкось по склону;
наконец в заключение траверса наклонного снежника общий вздох:
- Озеро!
...Краски Севера считают скромными, приглушенными, серыми. Может быть,
это и так в пургу или в дождливые осенние сумерки, но только не весной.
Весной здесь - половодье красок. Они внезапны и различны, их множество, но в
яркости северной весны ничто не выпирает. Очевидно, это потому, что нет
чистых красок - все в смеси, все в оттенках, все в согласованном сочетании.
И все в цветении.
Мы остановились в безлесном ущелье вблизи хребта. Рядом сбегает по
камням ручей. На бурой подушке тундры вокруг ручья - мелкие цветы. Они еще
как следует не распустились, но ручей уже весь в розовых берегах. На бугре,
вблизи покрытых лишайниками скал, колышутся на ветру желтые головки
сиверсии. Сиверсия - выскочка, зацветающая раньше других, но в ту пору,
когда она в полной силе, и остальные ранние цветы уже высовываются из своих
бутонов, и так их много, что рябит в глазах от яркого весеннего разноцветья.
Весной в горных тундрах Севера цветут не только растения. Торжественно
и всякий раз внезапно расцветают горы. Особенно если вдруг похолодает и уже
оттаявшие их бока слегка присыплет снегом. Тогда весь день острые зубцы
хребтов сверкают серебристой белизной. К вечеру они тускнеют и вдруг
вспыхивают, когда густые солнечные лучи вырвутся в щель между облаками и
дальними увалами.
В тихие дни облака висят неподвижно и очень высоко и не мешают солнцу
господствовать над тундрой и горами. К полуночи солнце приближается к земле.
Оно подходит к ней не круто, вскользь, будто самолет при посадке, и кажется
порой, что остывающий и краснеющий кругляш, коснувшись горизонта, покатится
по нему, подпрыгивая, как на кочках, на далеких лиловых буграх. А то и вовсе
отскочит от них - и снова вверх. Но солнце, прокатываясь где-то за
горизонтом, медленно убывает, тонет и наконец скрывается совсем. И тогда
облака, собравшись вместе, спускаются к светлому краю земли и замирают, как
лодки у причала, уткнувшись носами в ту точку, где спряталось солнце. И всю
недолгую прозрачную ночь меняется цвет облаков - они голубые,
зеленовато-желтые, потом вишневые и вдруг начинают плавиться по кромкам.
Лепестки гигантского цветка, наполовину скрывшегося за горизонтом.
Живые полярные цветы - куропатки. Самцы. Самки в разгар весны,
притаившись на гнездах под кустами, сливаются с бесснежной тундрой, а самцы
еще кичатся своей избыточной красотой. Оглашая окрестность криками, они
вертикально, как вертолеты, взлетают над зарослями ив и сверкают голубоватой
белизной крыльев, оранжевым ошейником и красными, в кровь, бровями.
Весенние северные тени. Тени от скал, из-за которых выползает солнце.
Фиолетовые тени на покрытых снегом наледях. Ранним утром, тонкие и длинные,
скользят они, замедляя свое движение и расходясь по снегу зубчатым цветком.
Из-под тающего льда горных озер в закраины у берегов выплывают хариусы.
У них тугие красноватые бока и темные ленивые хвосты. Огромные спинные
плавники, разноцветные и радужные, колышутся, как крылья. Выплывая один за
другим, хариусы парят над обломками скал, неторопливо кружат в солнечном
пятне и так же не спеша, как появились, исчезают во мгле под льдинами.
Хариусы занимают заметное место в нашей походной жизни. Мы ими
любуемся, они нас развлекают, мы их едим. Такова неблагодарность, но ничего
не поделаешь - не мы придумали подобные взаимоотношения с природой...
Развлекать нас хариусы начали еще у подножия Урала, когда мы
поднимались по крутому истоку Лагорты. И вот там Анатолий, отойдя однажды во
время остановки в сторону от байдарок, обнаружил рядом с рекой неглубокое
проточное озерко, а в нем - стаю хариусов. Заметив человека, они спрятались,
как страусы головой в песок, носами в углубление под берегом, а хвосты их да
и сами они чуть ли не наполовину соблазнительно торчали из укрытий.
Деев вернулся к байдаркам и, пригласив нас к озерку, устроил
представление. Засучив рукав рубашки до плеча и свесившись с края земляного
берега, стал осторожно подводить ладонь к хариусу. Хоп! Рыбина полетела на
берег, А другие, в метре от нее, стояли спокойно, уткнувшись носами, и ждали
своей очереди...
На Лагорте мы были только зрителями, здесь же, на большом горном озере,
резвились все.
Озеро покрыто льдом. Вернее, одной оттаявшей у берегов и плавающей
льдиной. На поверхности льдины крупные кристаллы льда. Когда мы, почти не
затрачивая сил, тащили по льдине свои байдарки, еще подсвечивало низкое
солнце и было видно, как кристаллы смерзлись цветами и букетами. Они звенели
под байдарками, и звон их гулко отдавался среди сжимающих озеро вершин.
В озеро вдается горбатый мыс с крупными камнями у воды и ярко-зеленой
лужайкой на макушке. Там, на лужайке, как копны сена, две палатки. У палаток
никого, все ловят хариусов у береговых закраин.
Чернеют на льду фигурки. Все врозь. Каждый выбрал себе место по вкусу.
Все подались вперед, согнулись над водой. Вздрагивают над фигурками короткие
удилища, и вылетают из воды и падают на лед бьющиеся блестки. Хариусы. У
каждого под ногами растет горка рыбы, и, вглядываясь в прозрачную воду, где
дергается и дразнит хариусов маленькая блесна или искусственная мушка с
красной тряпочкой, каждый косит глазами в сторону соседей. Как там у них? Не
лучше ли?
Насытившись ловлей, мы собираемся вместе у палаток, и каждый вываливает
из мешка свой улов. Хариусы бьются на снегу, слабеют и, распустив плавники,
замирают.
Проходят минуты первобытной жадности, и возникают практические
проблемы. Что делать с рыбой? Тащить с собой на перевал? А вдруг на верхнем
озере хариусов еще больше? И в речках, там, за перевалом?
Но эта проблема дальняя, а срочная - как их чистить. В ледяной воде, на
северном ветру. Вдобавок начинает подмораживать... Все смотрят
многозначительно на дежурных. Но Рубинин и Петр не хариусы. Их голыми руками
не возьмешь.
- Ну-ну - говорит Рубинин.- Ловить - так наперегонки, а чистить в
очередь? Пойдем-ка к озеру. Каждый со своим уловом.
- Командор, поднимем паруса? - предлагает Петр,
Это мы вместе надумали еще в прошлом году, когда шли по тундре с
нартами. Тогда нам дул в спину ветер, и мы попытались поставить на нарты
парус из палатки. Но у нас ничего не вышло - ветер то и дело рвал веревки,
которыми мы привязывали к нартам мачту из лыжных палок. Тогда мы бросили
возиться с парусом и решили, что соорудим его когда-нибудь потом. Сделаем
мачты с хорошими растяжками, крепкие реи и прямоугольный парус. На снегу
можно и прямоугольный - перевернуться и трудно, и не страшно. Когда же
собрались идти на байдарках с поддонами, вопрос о парусе уже не обсуждался.
Прикинули, что для этого надо, и сделали.
И вышли паруса - под ними не ходить, ими любоваться. Вишнево-красный,
желтый и голубой. Друг другу мы говорили, когда шили такие паруса, что яркие
и разные цвета - для дела. Чтобы байдарки на белом фоне, на снегу можно было
заметить издалека. Чтобы их нетрудно было отличать друг от друга. И вообще
так приятнее, когда на белом три больших пятна - желтое, вишнево-красное и
голубое. Как цветы. Эстетика труда.
Думали, конечно, и о том, что желтое, вишневое и голубое должно неплохо
смотреться на цветной кинопленке. На диапозитивах. Об этом мы не говорили,
но это, видимо, явилось главным, что заставило нас подобрать такой букет.
И вот момент настал. Мы только что прошли верхнее озеро. Впереди -
пологий подъем на перевал. На подъеме - снег. Паруса в байдарках, наготове.
И все оснащение тоже там. Нет только мелочи - ветра.
- Ну, как - повторяет Петр.- Поставим мачты?
Он слюнявит палец и поднимает его над головой.
- К перевалу тянет. Может, разойдется...
Дней пять до этого дул северный и северо-западный ветер, сегодня же
ветра нет совсем. И все задержки из-за поломок байдарок, из-за возни при
сборах перед выходом. Вчера бы... Ох и взлетели бы мы под парусами на
перевал! Как раз подмораживало...
- Ладно, пока забросим на перевал рюкзаки. Глядишь, к этому времени и
дунет.
Мы набиваем рюкзаки и по привычке направляемся к перевалу без лыж.
Просто в сапогах. Лыжи, как и паруса - одна насмешка над нашими задуманными
кино- и фотосюжетами. Они топорщатся на деках байдарок ненужным грузом. Кто
же мог знать, что будет мало снега? Что станет так тепло? Мы что, пророки?
Деев идет первым и метрах в тридцати от байдарок проваливается в снег
по пояс. За ним - Фатеев. И Гена.
Мы сбрасываем рюкзаки на снег и возвращаемся к байдаркам за лыжами. На
лыжах - другое дело. Хотя солнечно, снег влажный и нет скольжения, но зато
мы не проваливаемся.
К перевалу идем гуськом. Склоны вокруг все в снегу, снегом забиты
ложбины, но на перевале голо. Так и должно быть - на перевале всю зиму
ветром сдувает снег, он лежит там тонким слоем, весной пригреет солнце - и
нет его. Здесь, на Полярном Урале, снегом распоряжается не высота, а ветер.
На восток с перевала спускается большой снежник. Конца его не видно.
Конец там, в долине Большой Лагорты. И вообще на восток от хребта всюду
снег. Намного больше, чем с западной стороны. Это работа преобладающих
северо-западных ветров, перетащивших сюда через Урал снег из тундры, из
чахлой тайги вблизи хребта. Преобладающие... Почему же сегодня они не
преобладают?
Мы возвращаемся к байдаркам, а Петр с камерой лезет выше. У него так
задумано - далеко внизу по снегу ползут три маленькие черточки. А впереди
каждой из них - мелкие, как запятые, согнутые фигурки. Это мы волочим
байдарки. 'А если будет ветер, совсем хорошо - над черточками тогда появятся
разноцветные прямоугольники - паруса. Не будет ветра- тоже неплохо: лишь
черточки и запятые - загадочные насекомые на снегу.
Недурно задумано, но для этого надо лезть в гору. Сначала на лыжах по
снежнику, а потом, оставив лыжи у скалы, по крупнокаменистой осыпи. А
вечером, в палатке, когда все уже заснут, сидеть над черным мешком и
перематывать и упаковывать отснятые пленки. И готовить кассеты на следующий
день. А потом, глядишь, еще ничего из этого и не выйдет - "недодер", или
"передер", или вообще не так снимал - и выбросишь полпленки, а с ней вместе
и километры, нахоженные по крутым склонам, недосланные часы и неизвестно
какими единицами измеряемые сладкие муки хоть и любительского, но истинного
творчества.
Петр кричит и машет своей белой шапочкой со склона: мол, пошли. Потом
кричит что-то еще. Не туда, оказывается, идем. Фон не тот. Мы меняем
направление и, картинно упираясь палками, снова ползем по снежнику к
перевалу и тянем за собой байдарки. Петр опять кричит. Мы останавливаемся и,
сняв рубашки, загораем. Ждем, когда он спустится по осыпи к лыжам и на лыжах
по снежнику к нам. Едва отдышавшись, Петр снова начинает нас снимать. Теперь
крупным планом. Окованный металлом нос байдарки, как воду, рассекающий снег.
Болтающийся узел веревки. Петр залезает в байдарку и с нее, в движении,
опять снимает тот же нос байдарки, уходящую от камеры веревку и
переломившуюся пополам от тяжести спину Варламова.
- Ты что, до перевала поедешь? - спрашивает Гена.
Петр, не отвечая, спрыгивает, проваливаясь, бежит вперед и плюхается
животом на снег у нас на пути. Крупный план снизу. Мы движемся на камеру,
входим в нее и заполняем весь кадр байдарками.
Но на этом киносъемки не кончаются. Киношный зуд совсем распаляет
Петра. На перевале он заставляет всех взять лыжи на плечи, и мы идем по
камням, по хлюпающим кочкам туда, где снежник круто спускается в долину. Там
мы опять снимаем рубашки и, обвязавшись ими вокруг пояса, носимся по склону
на лыжах, изображая "лучший отдых в выходной день". Нам вообще-то нравится
кататься, и мы пришли бы сюда сами, без Петра, но кинокамера все портит, вот
эти "левее", "правее", "стоп", "пошли все сразу" (или "друг за другом"),
"Деев, падай!".
Зачем подсказывать Дееву, он и так упадет, но только там, где ему
самому захочется...
...Вечером в лагере Рубинин, отбросив лыжи в сторону, садится на камень
и сокрушенно спрашивает:
- Кто первый предложил взять с собой кинокамеру?
Снежное болото
Перевал для нас двойной рубеж. И географический - именно на нем
произошло магическое превращение снежника Европы в снежник Азии - и
моральный. Теперь вниз, только вниз. Вначале по снегу с байдарками-саиями,
затем по воде на байдарках-лодках.
Спускаясь с перевала по длинному снежнику, мы считали, что к своим
нормальным, лодочным функциям байдарки вернутся очень скоро. И вдруг...
- Не тяни ты... Стой! - кричит Деев и зло смотрит на Юру.- Не видишь,
что ли? Засосало лыжу.
Фатеев бросает на снег веревку и подходит к байдарке.
- Руку.
Деев поднимается, вцепившись в руку Юры, но совсем выпрямиться не
может. Правый сапог держит провалившаяся в водянистый снег лыжа.
- По-другому давай - говорит Деев.- Тяни меня к себе за пояс. Ну!..
Юра тянет Деева, но опять ничего не получается. Крепко засосало. Тогда
Деев опирается на лыжные палки и, сморщив лицо от напряжения, выдергивает
ногу. Без сапога и без носка. И ставит, ежась, ее, голую, на другую лыжу.
Некоторое время стоит так и, чтобы не упасть, держится за палку, потом
решительно шагает голой ногой в снег и роется в нем. Разгребает руками, ищет
лыжу. Находит и, отстегнув крепления, вытаскивает сапог, а за ним и лыжу.
Потом он осторожно отходит от того места, где провалился, обувается,
поднимает со снега веревку и перекидывает ее через плечо.
- Поволокли.
Деев и Юра рывком сдергивают байдарку и подтягивают ее к себе,
погружаясь при этом почти до колен в топкий, водянистый снег. Выдирают ноги,
хлюпая лыжами, отходят метров на пять и снова подтягивают байдарку к себе.
Наконец Деев садится на байдарку и, сняв с головы темно-синюю шерстяную
шапочку, вытирает ею пот с лица. Рядом барахтаются в снегу остальные - Петр
с Рубининым и я с Геной. Все мокрые и злые.
- Попали... Хоть "ура" кричи, хоть "караул" - говорит Деев и, напялив
на сбившиеся волосы мокрую шапочку, идет помогать Петру. Л Юра - мне с
Геной.
Влипли мы действительно крепко. До реки метров семьсот. И все они,
наверное, такие. Глубокий снег, пропитанный водой.
А как все хорошо началось с перевала... По отлогому снежнику мы
спускались километров семь, вдоль ручья. Потом снежник оборвался, но мы
провели байдарки по ручью, протащили между камнями и снова выбрались на
снег. С пригорка увидели реку. Чистую воду. Обрадовались - вот, мол, она,
река. Сейчас доскребемся до нее и поплывем. Чтобы не пробираться к реке по
кустам, решили чуть срезать и взяли влево. И влетели - в низину, где под
снегом скопилась вода. Поворачивать назад? Может быть, так и нужно было
сделать, но только сразу. А не теперь, когда мы проползли через снежное
болото метров двести и переправились через глубокий ручей. Только вперед. Но
как - напрямик к реке или еще взять влево? Там, кажется, повыше и под снегом
должно быть меньше воды.
...Густая стена кустов в желтых сережках. Старые льдины, умирающие на
гальке. Байдарки наши тоже на камнях. Мы сидим на них, как на скамейках, и
смотрим туда, где кусты и льдины. Моросит. Но мы не спешим. Вырвавшись из
снежко-го болота, мы наслаждаемся твердостью галечной косы. Между байдарками
и кустами быстрая и глубокая вода.
Теперь нам с ней по пути.
- Левым, Левым сильней! Хватит. Проносит... Правым теперь. Правым!
Позади нас с Геной тоже кричат. Слышен лязг восел, задевающих о льдины
на берегах, о камни на дне реки. Вот оно наконец! Плывем. По течению.
- В воду! Мель!
Из-под байдарки в прозрачной воде выплывает пестрое каменистое дно,
раздается оглушительный скрежет. Мы налетели с ходу на отмель. Металлическое
днище байдарки тащится по камням. Выпрыгиваем с разных бортов в реку и, не
давая байдарке развернуться на потоке, подхватываем ее за борта и
продергиваем на глубину.
Справа с берега нависает льдина, слева - кусты. Нас зажимает тисками
узкого прохода, веслами уже ничего не сделаешь. Мы поднимаем их левыми
руками над головой, а правыми отталкиваемся от льдины. Но справиться с
потоком не можем. Нас затягивает под нависающий край. Опасности большой нет
- слева видно дно, а впереди близок конец льдины, но кому охота купаться?
Байдарка прижалась бортом к льдине и остановилась. Мы еле ее удерживаем. А
других байдарок за нами почему-то нет, застряли где-то там сзади. Сколько
времени мы так можем держаться? Пять минут? Полчаса? Что-то надо делать...
Пока я думаю, не позвать ли на помощь, Гена находит выход. Он бросает свое
весло на льдину и, упираясь в нее уже двумя руками, отводит нос байдарки в
середину потока. Потом хватается за куст, нависший с левого берега, и
полностью вытягивает байдарку на струю. Продавив сквозь кусты, течение
выкидывает нас на спокойный отрезок реки. Весло лежит на льдине. Но для того
чтобы причалить к берегу, нам достаточно и одного.
Гена выпрыгивает из байдарки, задергивает ее нос на камни и бежит
назад, за веслом. А там уже подплывают байдарки Петра и Деева.
- Левее! Вдоль кустов! - кричит Варламов.
Ему, видимо, кажется, что подплывающие байдарки все равно набросит на
льдину - он подбегает к ее краю и веслом, как шестом, отталкивает одну и
другую к левому берегу, в кусты. Я наблюдаю за Геной с интересом и с
тревогой. Обломится льдина, на которую он забрался, или нет? Варламов
поворачивается и осторожно, стараясь не поскользнуться, идет по льдине к
берегу. Вдруг раздается сочный звук, словно трескается арбуз, и льдина
вместе с Геной опускается в реку. Но там мелко, она так и остается лежать на
месте, а Гена, как муравей, карабкается по ней на четвереньках. Не выпуская
из рук весла, он подбирается к берегу, перелезает через свежую трещину и
бежит по камням к нашей байдарке. Сталкивает ее с берега, разворачивает и,
впрыгнув внутрь, сразу начинает молотить по воде веслами. Я невольно
увлекаюсь его порывом и тоже торопливо гребу. И думаю, почему он так спешит
- рвется в бой с рекой, или ему хочется плыть первым, пока не обогнали
другие?
- К левому берегу - повернувшись ко мне, говорит Гена.-
Справа опять льдина.
Мы скребемся левым бортом по кустам и сползаем по течению. Что там