впереди? Гена что-то увидел, он кричит:
- К берегу! Ледовый затор!
Прижимаемся вплотную к кустам и, табаня веслами, стоим на месте. Нет
там затора. Просто так кажется - изгиб реки, и поэтому ледовая кромка с
правого берега сливается со снежником на левом.
- Фу ты, дьявол - ругает себя Гена и отталкивается на глубину, упираясь
лопаткой весла в крепкий куст. Поток снова тянет нас вдоль кустов и осевших
на камнях льдин. Позади слышны голоса, лязг весел. Наши рядом. Вот оно,
долгожданное. Плывем. По течению, Дождь. Тучи, тяжелые и грязные, как льдины
в мутной реке, давят нам на плечи. Гор нет. Горы пропали в тучах. Извилистая
река с травянистыми высокими берегами. Будто все это не вблизи Урала, а
где-нибудь в равнинной архангельской тундре. Или даже в Подмосковье, на
реке, текущей среди полей, среди осушенных болот. Например, на Ламе. Или на
Яхроме у Дмитрова.
И все-таки река другая, не подмосковная. Какая-то разностильная. Полоса
воды - ледовая перемычка. Полоса воды - перемычка. Льдины метровой толщины,
как моржи, выползшие на берег. Слышны крики куропаток. Над рекой пролетают
утки и скрываются в завесах дождя.
Мы стоим на берегу, прикрыв плечи полиэтиленовыми пленками, и наблюдаем
за Петром. Не обращая внимания на дождь, он ползет по влажной прошлогодней
траве. В правой руке у него, как автомат, кинокамера. За бугром, на
снежнике, квохчет куропатка. Еще белая, не полинявшая самочка. Петр
выползает на бугор и, прицелившись, снимает. Потом, не отрываясь от камеры,
взмахивает левой рукой, чтобы куропатка взлетела. Но она сидит, ощущая,
наверное, себя на снегу невидимкой. Тогда Петр поднимается во весь рост и,
вспугнув куропатку, провожает ее объективом. Потом он идет к реке и крупным
планом снимает переливающиеся края льдин, капли дождя, разбивающиеся о
поверхность воды и рассыпающиеся по ней мелкими серебристыми шариками,
мутные ручейки на льдинах.
- Обратите внимание на Петра - негромко комментирует Рубинин.- Пленка у
него давно кончилась, но он и не подозревает. Впрочем, скоро он это
обнаружит и, расстроенный, сядет где-нибудь задом в грязь и будет
перезаряжать. А затем - для верности - начнет все снимать по второму разу. А
точнее - по четвертому. И высохшие былинки на фоне реки. И тающие льдины. И
реку - вдоль, с обрыва. А потом еще раз перезарядит камеру, залезет по грудь
в воду и будет оттуда кричать нам, чтобы мы плыли прямо на него. По ходу,
чуть-чуть правее. И чтобы быстро плыли. Пока не появится белый бурун под
носом байдарки... И мы будем раз по пять возвращаться и снова проплывать
мимо Петра. Чуть-чуть правее. А вечером он обнаружит, что уложил пленки в
дырявый мешок и все, естественно, промокло. Или вспомнит, что по ошибке
снимал на те пленки, которые уже один раз отснял. Неделю назад. Со снежной
пещерой при идеальном освещении. Еще по ту сторону Урала. Знаем мы этих
кинолюбителей.
- Сам был им - закидывает удочку Деев.- Приходилось,.,
Рубинин все угадал. Петр садится на чахлый куст полярной березки и,
заслонив от дождя телом своим камеру, меняет кассету. Потом он ходит, что-то
высматривая, вдоль берега и вдруг, разбежавшись, прыгает ка льдину в реке.
Кричит оттуда, чтоб мы плыли. Сначала прямо на него, а потом чуть левее.
Мимо льдины. Чтобы быстро плыли и с небольшими интервалами между байдарками.
Мы посмеиваемся и, стряхивая воду с полиэтиленовых накидок, спускаемся к
байдаркам. Рубинин плывет один. Дека его байдарки темно-синяя, а на корме,
там, где раньше была привязана печка, теперь большой желтый сверток. Это в
парус завернуты хариусы, которых мы наловили на озере за перевалом и
приволокли сюда через горы. Один парус уже пригодился.
- Пошел! - дает отмашку Петр.
Мы берем курс на него и разгоняемся до бурунов под носами байдарок.
Начинаются голливудские штучки.
А потом пошла работа. Это только вначале, первые два часа среди ледовых
перемычек, мы играли с рекой, Нас увлекла и необычность плавания, и
вездеходность наших байдарок. Ледоколы, точь-в-точь ледоколы, думали мы о
них, залетая с разгона на льдины, ломая и продавливая самые слабые из них.
Чистая полоса воды - ледовая перемычка. Разводье - затор. Даже Петр в азарте
забыл про кинокамеру и спохватился только тогда, когда мы остановились
перевести дыхание.
Отдых этот стал рубежом, отделяющим игру от работы. Все то же самое -
разводья, перемычки, заторы. Все то же самое, но мы уже другие. Спокойные,
привыкшие к реке, сосредоточенные. Слышатся лишь всплески весел и шелест
металлических поддонов.
- Так. Еще левее. Пошли. Резче.
Байдарка выскочила носом на льдину. Кромка льдины лопнула и отвалилась
в воду, но дальше лед крепкий.
- Вылезай.
Тот, кто сидит впереди, выбирается на льдину и вытаскивает на нее
байдарку еще на метр. Задний переходит внутри байдарки к носу. Нос мягко
опускается на лед, корма висит над водой. Теперь оба стоят на льдине. Каждый
берет в одну руку конец веревки, в другую - весло.
- Потащили. Туда, в заливчик.
Не выпуская из рук ни весла, ни веревки, оба идут по ледовому полю,
перепрыгивают через трещины, обходят черные промоины. Теперь надо столкнуть
байдарку обратно в воду.
- Лезь.
Передний залезает в байдарку и, придерживаясь за фальшборта,
пробирается на свое место. Задний проталкивает байдарку на поддоне вперед,
она клюет носом и, надломив кромку льдины, соскальзывает с нее совсем.
- Держи весло.
Сидящий в байдарке протягивает весло тому, кто остался на льдине, и
они, уцепившись вдвоем за одно весло, разворачивают байдарку и ставят ее
бортом вдоль ледовой кромки. Теперь самое трудное и опасное - влезть
второму. Он кладет весла одним концом на льдину, другим на борт байдарки и,
вытянувшись, почти ползком, добирается руками до фальшбортов. Главное -
взяться крепко за оба фальшборта. Это все равно что за холку лошади. Пусть
теперь ломается льдина: рывок, и ты в "седле".
- Влево. Там дальше заходит клин чистой воды.
Плывем метров пятьдесят, а если повезет, то и все сто по чистой воде. И
снова перемычка.
Работа как работа. Наверное, потом, когда все это кончится, мы будем с
умилением вспоминать свои байдарки, так ловко штурмовавшие забитую льдом
реку. А теперь для нас все обычно. Работа.
Семь вечера. Идем с трех ночи. Все нормы выбраны, пора становиться на
ночлег, но цель, которой мы решили достичь сегодня, еще впереди. Это -
слияние двух истоков Большой Лагорты. Напрямик до него полкилометра. А
четыре часа назад был километр. Поди угадай, что река будет выписывать такие
коленца, что после целого часа сражения с льдинами мы будем возвращаться
почти в то же место.
Одну большую петлю мы все-таки срезали. Перенесли байдарки через
перешеек шириной метров сорок. Времени мы затратили на это меньше, чем если
бы прошли всю петлю на байдарках по реке, но очень уж накладно получается:
влезть с грузом наверх, на бугор, протащиться по нему, а потом с крутого,
как обрыв, снежника спуститься к реке. Лучше уж как раньше: с разгона на
льдину, веревку в руки - и до следующего разводья.
И все же сегодня мы идем неплохо. Прошли километров двадцать пять. И
пройдем, наверное, еще три. Будет рекорд за поход. Несмотря на то что часа
четыре бултыхались в снежном болоте и два часа, не меньше, потратили на
киносъемки. И хотя по реке не плывем, а то и дело карабкаемся по льдинам.
Просто мы вошли в форму. И не только втянулись физически, но и научились
наконец меньше тратить времени на всякие "непроизводственные операции". На
сборы утром, на приготовление пищи днем, на разведку.
Один мой знакомый, поклонник очень сложных походов, говорил как-то, что
в зимних спортивных путешествиях по существу уже достигнут предел. Теперь с
большим грузом в гористой северной местности за две недели проходят
километров триста. Чтобы заметно повысить скорость, надо, говорил он, идти
на крайние меры. Например, брать с собой значительно меньше продуктов,
облегчая тем самым свой походный груз.
Мой знакомый - опытный спортсмен, но тут он, по-моему, сильно
перегибает. Уменьшать походный груз за счет продуктов... Очевидно, это то же
самое, что марафонцу перед ответственным стартом или велосипедисту перед
многодневной гонкой стараться сильно похудеть. Причем дополнительно, против
своего нормального веса. Поначалу, может быть, и тот и другой смогут
двигаться быстрее, но в середине дистанции... И потом, если бы действительно
мы подошли к пределу возможностей в путешествиях, а то ведь к нему еще
приближаться и приближаться. Наверное, ни в одном виде спорта нет таких
резервов. Если, например, в прыжках или в беге на короткие дистанции человек
использовал свои возможности процентов на восемьдесят, а то и на все
девяносто, то в спортивных путешествиях вряд ли он перевалил за половину.
Резервы прежде всего в тренировках (если бы мы тренировались хотя бы как
прыгуны!). В продуманной до мелочей организации движения: никакой лишней
возни. Резервы в снаряжении, в уменьшении его веса, в создании принципиально
новых конструкций. Резервы в таком подборе группы, когда каждый обладает
хотя бы одним полезным для похода талантом, а все вместе дополняют друг
друга. То есть когда в группе есть и толковый охотник, между делом
снабжающий всех мясом и рыбой, и "костровик", умеющий в дождь и при сырых
дровах обойтись одной спичкой, и ориентировщик, быстро выбирающий наиболее
экономичный и правильный путь движения.
Смешно говорить о пределе. Другое дело - стоит ли стремиться его
достигнуть. Стоит ли превращать свой отпуск в многодневное соревнование? Но
этот вопрос, видимо, не имеет смысла. Что значит стоит или не стоит, если
сложное спортивное путешествие в современном довольно уютном и
благоустроенном мире удовлетворяет потребность, которую ощущает не одна
тысяча людей, особенно молодых. Что значит стоит или не стоит, если это уже
делается. А если что рожденное жизнью упорно и по доброй воле делается,
значит, оно необходимо. Пусть же в таком случае оно делается как можно лучше
- тогда даже самые сложные путешествия будут не столько изнурительными,
сколько эмоциональными. И еще: разве не приятно сознавать даже тем, кто
смотрит на все эти "предельные усилия" со стороны, что современный человек
достиг такого уровня моральной и физической подготовленности, что в
состоянии, например, пройти со средствами Амундсена до Южного полюса и
обратно вдвое быстрее? Правда, пока он такого или подобного подвига не
совершил, но...
Впрочем, позвольте. А тот же шестидесятипятилетний Френсис Чичестер?
К вечеру стало светлее. Поднялись тучи. Кое-где в них появились синие
дыры. Задул ветер и начал рвать и растаскивать тучи по небу. Мы продвинулись
к цели километра на полтора. На берегах высоко над водой лежали и сочились
мутными каплями льдины. Видимо, недавно где-то ниже по течению был большой
затор и вода тут держалась метра на три выше, чем сейчас, а потом затор
прорвало...
Около льдин в земле виднелись глубокие борозды - это льдины, как
плугами, острыми краями ковыряли землю, сдерживая другие, напирающие сверху.
Прошедший тут ледоход не только пахал, но и косил - на льдинах висели
пучки жухлой прошлогодней травы. В старых льдинах виднелись круглые
раковины: ясными солнечными днями пучки эти нагревались и лед под ними
протаивал.
Попадались и ледяные грибы - льдины со шляпками и на тонких ножках,
обвитых "сеном".
Снежные обрывы по берегам стали выше. Но не везде - местами снега не
было совсем. Мы заметили, что снегозадержание происходит лишь на тех
участках реки, которые параллельны хребту и расположены напротив глубокого
ущелья, прорезающего здесь хребет. Зимой ущелье работает, как труба:
усиливает ветры и направляет их в долину Большой Лагорты.
От того, что появились снежные забои, льдин на реке не стало меньше.
Наоборот, разводья сделались совсем короткими, и нам приходилось то и дело
перелезать с байдарками через льдины. Наконец мы уперлись в сплошное ледовое
поле. Лед был весь в трещинах, забитых мелкими осколками. Мы долго
разглядывали ледовое поле, надеясь найти в нем удобный проход, но все же нам
пришлось вылезать со всем своим грузом, с байдарками на берег и двигаться по
верхнему краю снежника.
На снежнике попадались глубокие трещины шириной до метра. Это делало
его похожим на засыпанный снегом горный ледник. Но все же поверху мы шли
быстрее.
Перед слиянием двух истоков Большой Лагорты лед на реке опять поредел,
и, разглядев сверху извилистую и узкую полосу чистой воды, мы на веревках
спустили байдарки со снежного обрыва в реку и опять поплыли, расталкивая
веслами льдины.
Чистой воды становилось больше, и наконец мы подошли к участку реки,
полностью свободному ото льда. Нам очень хотелось порезвиться на чистой
воде, но ветер был уже такой сильный, что мы не рискнули даже высунуться на
плес, и, не доплывая до него, вытащили байдарки на крепкую выползшую на
берег льдину и по ней отволокли их подальше от воды.
Кругом было голо, ни куста, ни деревца, но мы еще издали увидели
большой, метра в полтора, кусок скалы и решили остановиться возле него,
рассчитывая укрыть за скалой от ветра хотя бы костер. Валявшиеся вокруг
крупные камни можно использовать для того, чтобы как следует укрепить
палатки: мы знали по прошлому году, что с ветром на Полярном Урале шутки
плохи.
Когда поставили палатки, прошли ровно сутки с тех пор, как мы сняли их
в предыдущем лагере, и половина суток после того, как мы в последний раз ели
что-то горячее. От голода мы еле держались на ногах и все же сочли более
благоразумным ограничить свой ужин сухарями и забраться в спальные мешки,
чем варить на ветру ужин. Тем более что опять наползли тучи и пошел дождь.
...Я проснулся в десять. Наверное, все-таки в десять утра. Ветер
свирепо дергал веревки, и конек палатки совсем провис - выходит, камни,
которые мы навалили на веревки, сильно сдвинуло. В палатке кто-то завозился,
тот, кто лежал у правой стенки. Я вспомнил, что там обычно спит Рубинин. Он
затих, затем опять стал возиться, и сквозь свист ветра послышалось хлюпанье
воды. Все-таки натекло со стенок на пол. Хорошо, что у нас надувные матрацы,
а то бы плавали сейчас в спальных мешках...
- Гена - позвал Рубинин.
Варламов наполовину выбрался из мешка и сел в нем, упираясь головой в
отвисший конек. Он как был вечером в мокрой штормовке, так и забрался в ней
в спальный мешок. Интересно, подсохла ли она хоть немного? Я ощупал себя в
спальном мешке и убедился, что тоже лежу в брезентовом костюме. Хорошо еще,
что не в сапогах.
- Кто первый вылезает из палатки? - спросил Рубинин.
- Ты - ответил Гена.
- Брось. Разыграем на пальцах. С тебя считать. Выкидываем на одной
руке. Готовы?..
Выпало Рубинину. Он горестно вздохнул, вылез из спального мешка и стал
в ворохе вещей искать носки и сапоги. Вспомнив, наконец, что сапоги он
оставил снаружи, засунув их под палатку, Рубинин проворчал, что все это
несправедливо и надо было сначала вылезать тому, кто спит в середине, то
есть Варламову. Потому что ему просторнее и удобнее одеваться.
Поправив свою голубую шапочку с белым шариком на макушке, Рубинин еще
раз шумно вздохнул и, выбросив из палатки пустой мешок из красной клеенки,
вылез и встал на него в носках, чтобы там же, снаружи, натянуть на ноги
сапоги.
В соседней палатке, видимо, поняли, что из нашей кто-то вылез. Может
быть, там этого даже ждали.
- Ну как? - крикнул кто-то звонко и бодро. Нетрудно ыло догадаться, что
это Деев.
- Отличная погода - весело, в тон Дееву ответил Рубинин.- Не очень
сильный, теплый ветер. Прекрасный вид на Урал.
Мы с Геной понимающе переглянулись. Ясно было, что Рубинин врет, но
стало как-то радостнее. Толкая друг друга, мы начали возиться в палатке,
решившись все-таки вылезать. Гена меня обогнал и, выбравшись наружу, сначала
что-то пробубнил, а потом громко возвестил, что давно уже не было такого
хорошего дня.
Едва я высунул голову из палатки, чтобы взглянуть в сторону Урала, как
в лицо мне ударил плотный заряд снега. Кругом все тонуло в белом. Не видно
было никакого Урала, лишь река чернела в этом снежном месиве, но и она
закипала белыми гребнями волн. Обломок скалы, за которым мы собирались
спрятать костер, высился над тундрой, как одинокий сугроб. Сгибаясь под
напором ветра, Рубинин таскал камни и укреплял ими растяжки палатки.
Завалив камнями все веревки, мы нырнули обратно в.палатку. Там мы
мгновенно залезли в мешки и, согревшись, стали ждать, когда будут
восхищаться погодой соседи.
Первым из соседней палатки вылез Петр и, к нашему удивлению, тоже нашел
погоду неплохой, но восторгался ею почему-то недолго. Мы решили, что он уже
забрался назад в свою палатку, и вдруг услышали, как Петр дает указания
Дееву: "Стой здесь, неси камень сюда, клади его на веревку, снова возьми,
опять клади, повтори все на этом фоне". Мы поняли, что Петр занялся своим
обычным делом - документальными киносъемками...
Скоро все затихли. О том, плыть нам или не плыть, никто даже и не
заговорил. Еще не хватает в такой ветер ковырнуться кому-нибудь в реку...
Мы еще немного полежали, и вдруг я вспомнил... Гена лежал рядом со
мной, но его не было слышно. Он тоже, наверное, вспомнил и теперь от страха
затаил дыхание. Так мы лежали и ждали исполнения приговора в слабой надежде,
что палачи уснут и казнь немного оттянется. Но из соседней палатки крикнули:
- Эй! Кто сегодня дежурит?
Вот оно...
- Какое будет меню? - спросили соседи.
Мы взяли пятиминутную отсрочку, чтобы посовещаться. Потом Гена ответил:
- На первое - два часа сна, на второе - сухари с маслом,
на третье - сгущенка и по ложке какао.
- Вот вам с маслом - откликнулись соседи.- Горячего
хотим.
Гена тотчас же с надеждой предложил:
- Вместо горячего по пятьдесят граммов. Согласны?
- Горячего и по сто!
Ясно было, что мы не выкрутимся. Гена спросил, чего именно горячего.
Оказывается, неплохо бы ухи. На это Гена ответил, что будет жареная рыба. На
закуску это годится. И еще лапша с мясом. И какао со сгущенкой. Соседи меню
одобрили, согласился с ним и Рубинин. Я не понял сразу хитрости Варламова и
решил, что сейчас придется идти к реке и чистить проклятых хариусов. При
этой мысли у меня, наверное как при ревматизме, заныли руки. От боли я
сморщился.
- Спокойно - шепнул мне Гена, понимая всю жестокость своей шутки.-
Вместо жареных хариусов мы им дадим банку килек. Разницы никто не заметит.
Лапшу, правда, придется варить, но это же в тепле, возле печки. Ищи две
банки тушенки, а я пошел раскапывать паяльную лампу. За скалой снегу было по
колено. Мы раскидали его веслами и сделали из камней стенку рядом со скалой.
Щели в камнях мы замазали снегом. Но ветер все равно задувал. Тогда Гена
притащил из байдарок две мачты, прицепил к ним вишнево-красный парус и
установил его рядом с кухней, хорошенько привалив камнями.
Теперь за скалой, за каменной стенкой и за парусом ветра почти не
чувствовалось.
- Петр! - крикнул Варламов и, прислушавшись, крикнул еще раз. Петр
отозвался.- Вылезай с камерой. Отличные кадры. Как в Антарктиде.
- Хватит с меня - ответил Петр.- Летом вылезу. Летом.
- Лампу не могу раскочегарить. Помоги. Это я уж так насчет камеры.
Нужен ты мне со своей камерой.
- Сразу бы и сказал.
Через некоторое время, заплатками на заду вперед, появился из палатки
Петр. С кинокамерой через плечо. Быстро распалив лампу, он принялся бродить
вокруг нашей кухни, вокруг скалы и паруса и, приседая (всем киношникам и
фотографам почему-то обязательно надо приседать), стал выбирать ту самую
единственную точку. Что-то он все-таки отснял, прежде чем мы с Геной
увидели, как, сверкнув заплатками, Петр надолго исчез в уютном полумраке
брезентовой хижины.
Завтракали в палатке у соседей. Во время завтрака мы, конечно, слегка
уменьшили запасы одного не очень-то и ценного медикамента. Еда и этот самый
медикамент прибавили нам сил и решимости. Выкинув наружу вылизанные до
блеска миски и ложки, мы последовали за ними, чтобы оглядеться и всерьез
обсудить, не пора ли двигаться дальше.
Снег прекратился. По небу, то проглатывая друг друга, то снова
рассыпаясь, метались обрывки туч. Среди них было много голубого, и, так как
тучи подолгу на месте не задерживались, часто появлялось солнце.
Пятнами солнца и темными пятнами теней рябил Урал. Снега на нем было
много, но в основном старого, зимнего, спускавшегося по ложбинам широкими
языками; свежий снег едва припорошил черные скалы. Вокруг нас, по берегам
реки, свежий снег лежал сплошным толстым слоем.
- Это он сюда весь снег припер - догадался Гена.
Он, то есть ветер, ничуть не ослаб с тех пор, как мы в первый раз
вылезли из палаток, но снег за собой тащить уже не мог: от солнца заметно
потеплело, и мокрые снежинки крепко цеплялись друг за друга. Зато на реке на
ветер не было никакой управы - он рвал и разбрасывал по сторонам волны и
даже на коротких прямых участках реки ухитрялся разгонять их до белых
гребней.
- Погода меняется. К лучшему - сказал я не без надежды на то, что мои
спутники поддержат и разовьют это в общем-то сомнительное утверждение. Но
никто не стал распространяться на эту тему - все повернулись и молча полезли
в палатки.
Проснулись опять почти одновременно. По темным скатам палатки можно
было догадаться, что солнца нет. Стрелки часов показывали два, но что это
было - два ночи или дня? Если бы после трудной работы, на ветру и в дождь,
да еще светлым полярным летом мы проспали бы целые сутки, это бы нас не
удивило. Тем более что внутренние часы, которые природой даны каждому, при
таком неровном распорядке, какой был у нас, могли и отказать. Пытаясь все же
установить, что сейчас - ночь или день, мы вспомнили, что наш сон, с
небольшим перерывом на приготовление и поглощение завтрака, длился с
предыдущей ночи. Значит, и сейчас ночь - не могли же мы проспать десять
часов, а потом еще двадцать четыре! А если действительно не могли, то наши
внутренние будильники исправны и "зазвонили" через двенадцать часов после
завтрака.
Установив таким образом время суток, мы пришли к выводу, что в сущности
не имеет никакого значения, что сейчас - день или ночь. Важно лишь то, что
пошли другие календарные сутки. А это означает, что по кухне дежурим уже не
мы. Было особенно приятно прийти к такому выводу, так как ветер снаружи стал
усиливаться.
Вместе с ревом ветра до нас донеслись крики из другой палатки. Похоже,
что нас звали.
- Эй, дежурные! Давайте обед!
Мы посоветовали Петру поискать дежурных где-нибудь в другом месте.
Например, в своей же палатке. При этом мы напомнили ему, какое сегодня
число. Ответ был неожиданным.
- Дежурство кончается, когда сделаны три вещи - сказал Петр.- Завтрак,
обед и ужин. А мы пока видели только завтрак...
Оставалось лишь развести руками. Что можно возразить госпоже
арифметике? Мы вылезли из спальных мешков и прямо в палатке стали натягивать
сапоги.
- Хорошо - проворчалГена.-Мы вам такое устроим...
Мы вам приготовим обед и ужин сразу...
Рубинин, наивно решив, что теперь-то он наконец поест досыта,
одобрительно потер ладони.
- Снегу-то! Сугробов! - заголосил Варламов, вылезая из палатки.
Я представил себе, как придется сейчас крутиться на ветру среди
июньских сугробов, и у меня опять заныли руки. Но, высунувшись вслед за
Геной, я облегченно вздохнул. Снега не было совсем. Ни снежинки. Шел
мелкий-мелкий дождь. Он, видимо, и докончил славное дело, начатое еще
солнцем - доел весь снег.
Мы подошли к кухне. На тонких, поставленных ребром камнях высилась
кастрюля с водой, под ней лежали сухие щепки. Рядом - и это нас просто
ошеломило - стояла большая сковорода с очищенными и нарезанными хариусами. И
тут же наготове - наша розовая канистра с подсолнечным маслом. Мы невольно
огляделись и увидели Деева, идущего от реки к костру. В руках у него была
еще одна сковорода и тоже - с хариусами. Деев поставил сковороду на камни и
вполне скромно, не задаваясь, спросил, нет ли у нас спичек.
Вот это Толя! Мы с Геной покраснели, вспомнив свои мелочные
препирательства с Петром насчет дежурства, и бросились помогать Дееву
готовить обед, а также и ужин.
В суматохе кухонных дел я все же заметил, что Деев изрубил на дрова
четыре лыжи. Осталось, значит, только четыре (еще четыре мы сожгли с Геной,
когда готовили завтрак). Бензина - лишь на дне паяльной лампы. Этого хватит,
чтобы дважды распалить костер. Выходит, горючего у нас еще на одну варку.
Все ясно: не позже чем через сутки мы отсюда уйдем. Вниз. К лесу.
Непривычное ощущение появляется иногда - какое-то отчужденное
восприятие своих друзей по походу, своего лагеря. Оно возникает, когда,
увлеченный чем-то, например фотосъемкой, отойдешь в сторону от палаток,
задумаешься, глядя на безжизненную и неземную снежность тундры, на холодные
камни, и вдруг обернешься.
...Ветер. Солнце. У реки на покрытых свежим снежком льдинах стоят
груженые байдарки. Возле них суетятся какие-то странные люди. В высоких
блестящих сапогах, в темных защитных очках, с облупленными красными носами.
Все в пестром и необычном облачении. У одного, с рыжей щетиной, вызывающе
синеет на голове модная дамская шапочка. Гена Варламов. У другого из-под
штормовки виден оранжевый спасжилет и красный парус кушаком на поясе. Это
Петр. Третий в ярких желтых рукавицах и, как шарфом, обвязался вокруг шеи
- К берегу! Ледовый затор!
Прижимаемся вплотную к кустам и, табаня веслами, стоим на месте. Нет
там затора. Просто так кажется - изгиб реки, и поэтому ледовая кромка с
правого берега сливается со снежником на левом.
- Фу ты, дьявол - ругает себя Гена и отталкивается на глубину, упираясь
лопаткой весла в крепкий куст. Поток снова тянет нас вдоль кустов и осевших
на камнях льдин. Позади слышны голоса, лязг весел. Наши рядом. Вот оно,
долгожданное. Плывем. По течению, Дождь. Тучи, тяжелые и грязные, как льдины
в мутной реке, давят нам на плечи. Гор нет. Горы пропали в тучах. Извилистая
река с травянистыми высокими берегами. Будто все это не вблизи Урала, а
где-нибудь в равнинной архангельской тундре. Или даже в Подмосковье, на
реке, текущей среди полей, среди осушенных болот. Например, на Ламе. Или на
Яхроме у Дмитрова.
И все-таки река другая, не подмосковная. Какая-то разностильная. Полоса
воды - ледовая перемычка. Полоса воды - перемычка. Льдины метровой толщины,
как моржи, выползшие на берег. Слышны крики куропаток. Над рекой пролетают
утки и скрываются в завесах дождя.
Мы стоим на берегу, прикрыв плечи полиэтиленовыми пленками, и наблюдаем
за Петром. Не обращая внимания на дождь, он ползет по влажной прошлогодней
траве. В правой руке у него, как автомат, кинокамера. За бугром, на
снежнике, квохчет куропатка. Еще белая, не полинявшая самочка. Петр
выползает на бугор и, прицелившись, снимает. Потом, не отрываясь от камеры,
взмахивает левой рукой, чтобы куропатка взлетела. Но она сидит, ощущая,
наверное, себя на снегу невидимкой. Тогда Петр поднимается во весь рост и,
вспугнув куропатку, провожает ее объективом. Потом он идет к реке и крупным
планом снимает переливающиеся края льдин, капли дождя, разбивающиеся о
поверхность воды и рассыпающиеся по ней мелкими серебристыми шариками,
мутные ручейки на льдинах.
- Обратите внимание на Петра - негромко комментирует Рубинин.- Пленка у
него давно кончилась, но он и не подозревает. Впрочем, скоро он это
обнаружит и, расстроенный, сядет где-нибудь задом в грязь и будет
перезаряжать. А затем - для верности - начнет все снимать по второму разу. А
точнее - по четвертому. И высохшие былинки на фоне реки. И тающие льдины. И
реку - вдоль, с обрыва. А потом еще раз перезарядит камеру, залезет по грудь
в воду и будет оттуда кричать нам, чтобы мы плыли прямо на него. По ходу,
чуть-чуть правее. И чтобы быстро плыли. Пока не появится белый бурун под
носом байдарки... И мы будем раз по пять возвращаться и снова проплывать
мимо Петра. Чуть-чуть правее. А вечером он обнаружит, что уложил пленки в
дырявый мешок и все, естественно, промокло. Или вспомнит, что по ошибке
снимал на те пленки, которые уже один раз отснял. Неделю назад. Со снежной
пещерой при идеальном освещении. Еще по ту сторону Урала. Знаем мы этих
кинолюбителей.
- Сам был им - закидывает удочку Деев.- Приходилось,.,
Рубинин все угадал. Петр садится на чахлый куст полярной березки и,
заслонив от дождя телом своим камеру, меняет кассету. Потом он ходит, что-то
высматривая, вдоль берега и вдруг, разбежавшись, прыгает ка льдину в реке.
Кричит оттуда, чтоб мы плыли. Сначала прямо на него, а потом чуть левее.
Мимо льдины. Чтобы быстро плыли и с небольшими интервалами между байдарками.
Мы посмеиваемся и, стряхивая воду с полиэтиленовых накидок, спускаемся к
байдаркам. Рубинин плывет один. Дека его байдарки темно-синяя, а на корме,
там, где раньше была привязана печка, теперь большой желтый сверток. Это в
парус завернуты хариусы, которых мы наловили на озере за перевалом и
приволокли сюда через горы. Один парус уже пригодился.
- Пошел! - дает отмашку Петр.
Мы берем курс на него и разгоняемся до бурунов под носами байдарок.
Начинаются голливудские штучки.
А потом пошла работа. Это только вначале, первые два часа среди ледовых
перемычек, мы играли с рекой, Нас увлекла и необычность плавания, и
вездеходность наших байдарок. Ледоколы, точь-в-точь ледоколы, думали мы о
них, залетая с разгона на льдины, ломая и продавливая самые слабые из них.
Чистая полоса воды - ледовая перемычка. Разводье - затор. Даже Петр в азарте
забыл про кинокамеру и спохватился только тогда, когда мы остановились
перевести дыхание.
Отдых этот стал рубежом, отделяющим игру от работы. Все то же самое -
разводья, перемычки, заторы. Все то же самое, но мы уже другие. Спокойные,
привыкшие к реке, сосредоточенные. Слышатся лишь всплески весел и шелест
металлических поддонов.
- Так. Еще левее. Пошли. Резче.
Байдарка выскочила носом на льдину. Кромка льдины лопнула и отвалилась
в воду, но дальше лед крепкий.
- Вылезай.
Тот, кто сидит впереди, выбирается на льдину и вытаскивает на нее
байдарку еще на метр. Задний переходит внутри байдарки к носу. Нос мягко
опускается на лед, корма висит над водой. Теперь оба стоят на льдине. Каждый
берет в одну руку конец веревки, в другую - весло.
- Потащили. Туда, в заливчик.
Не выпуская из рук ни весла, ни веревки, оба идут по ледовому полю,
перепрыгивают через трещины, обходят черные промоины. Теперь надо столкнуть
байдарку обратно в воду.
- Лезь.
Передний залезает в байдарку и, придерживаясь за фальшборта,
пробирается на свое место. Задний проталкивает байдарку на поддоне вперед,
она клюет носом и, надломив кромку льдины, соскальзывает с нее совсем.
- Держи весло.
Сидящий в байдарке протягивает весло тому, кто остался на льдине, и
они, уцепившись вдвоем за одно весло, разворачивают байдарку и ставят ее
бортом вдоль ледовой кромки. Теперь самое трудное и опасное - влезть
второму. Он кладет весла одним концом на льдину, другим на борт байдарки и,
вытянувшись, почти ползком, добирается руками до фальшбортов. Главное -
взяться крепко за оба фальшборта. Это все равно что за холку лошади. Пусть
теперь ломается льдина: рывок, и ты в "седле".
- Влево. Там дальше заходит клин чистой воды.
Плывем метров пятьдесят, а если повезет, то и все сто по чистой воде. И
снова перемычка.
Работа как работа. Наверное, потом, когда все это кончится, мы будем с
умилением вспоминать свои байдарки, так ловко штурмовавшие забитую льдом
реку. А теперь для нас все обычно. Работа.
Семь вечера. Идем с трех ночи. Все нормы выбраны, пора становиться на
ночлег, но цель, которой мы решили достичь сегодня, еще впереди. Это -
слияние двух истоков Большой Лагорты. Напрямик до него полкилометра. А
четыре часа назад был километр. Поди угадай, что река будет выписывать такие
коленца, что после целого часа сражения с льдинами мы будем возвращаться
почти в то же место.
Одну большую петлю мы все-таки срезали. Перенесли байдарки через
перешеек шириной метров сорок. Времени мы затратили на это меньше, чем если
бы прошли всю петлю на байдарках по реке, но очень уж накладно получается:
влезть с грузом наверх, на бугор, протащиться по нему, а потом с крутого,
как обрыв, снежника спуститься к реке. Лучше уж как раньше: с разгона на
льдину, веревку в руки - и до следующего разводья.
И все же сегодня мы идем неплохо. Прошли километров двадцать пять. И
пройдем, наверное, еще три. Будет рекорд за поход. Несмотря на то что часа
четыре бултыхались в снежном болоте и два часа, не меньше, потратили на
киносъемки. И хотя по реке не плывем, а то и дело карабкаемся по льдинам.
Просто мы вошли в форму. И не только втянулись физически, но и научились
наконец меньше тратить времени на всякие "непроизводственные операции". На
сборы утром, на приготовление пищи днем, на разведку.
Один мой знакомый, поклонник очень сложных походов, говорил как-то, что
в зимних спортивных путешествиях по существу уже достигнут предел. Теперь с
большим грузом в гористой северной местности за две недели проходят
километров триста. Чтобы заметно повысить скорость, надо, говорил он, идти
на крайние меры. Например, брать с собой значительно меньше продуктов,
облегчая тем самым свой походный груз.
Мой знакомый - опытный спортсмен, но тут он, по-моему, сильно
перегибает. Уменьшать походный груз за счет продуктов... Очевидно, это то же
самое, что марафонцу перед ответственным стартом или велосипедисту перед
многодневной гонкой стараться сильно похудеть. Причем дополнительно, против
своего нормального веса. Поначалу, может быть, и тот и другой смогут
двигаться быстрее, но в середине дистанции... И потом, если бы действительно
мы подошли к пределу возможностей в путешествиях, а то ведь к нему еще
приближаться и приближаться. Наверное, ни в одном виде спорта нет таких
резервов. Если, например, в прыжках или в беге на короткие дистанции человек
использовал свои возможности процентов на восемьдесят, а то и на все
девяносто, то в спортивных путешествиях вряд ли он перевалил за половину.
Резервы прежде всего в тренировках (если бы мы тренировались хотя бы как
прыгуны!). В продуманной до мелочей организации движения: никакой лишней
возни. Резервы в снаряжении, в уменьшении его веса, в создании принципиально
новых конструкций. Резервы в таком подборе группы, когда каждый обладает
хотя бы одним полезным для похода талантом, а все вместе дополняют друг
друга. То есть когда в группе есть и толковый охотник, между делом
снабжающий всех мясом и рыбой, и "костровик", умеющий в дождь и при сырых
дровах обойтись одной спичкой, и ориентировщик, быстро выбирающий наиболее
экономичный и правильный путь движения.
Смешно говорить о пределе. Другое дело - стоит ли стремиться его
достигнуть. Стоит ли превращать свой отпуск в многодневное соревнование? Но
этот вопрос, видимо, не имеет смысла. Что значит стоит или не стоит, если
сложное спортивное путешествие в современном довольно уютном и
благоустроенном мире удовлетворяет потребность, которую ощущает не одна
тысяча людей, особенно молодых. Что значит стоит или не стоит, если это уже
делается. А если что рожденное жизнью упорно и по доброй воле делается,
значит, оно необходимо. Пусть же в таком случае оно делается как можно лучше
- тогда даже самые сложные путешествия будут не столько изнурительными,
сколько эмоциональными. И еще: разве не приятно сознавать даже тем, кто
смотрит на все эти "предельные усилия" со стороны, что современный человек
достиг такого уровня моральной и физической подготовленности, что в
состоянии, например, пройти со средствами Амундсена до Южного полюса и
обратно вдвое быстрее? Правда, пока он такого или подобного подвига не
совершил, но...
Впрочем, позвольте. А тот же шестидесятипятилетний Френсис Чичестер?
К вечеру стало светлее. Поднялись тучи. Кое-где в них появились синие
дыры. Задул ветер и начал рвать и растаскивать тучи по небу. Мы продвинулись
к цели километра на полтора. На берегах высоко над водой лежали и сочились
мутными каплями льдины. Видимо, недавно где-то ниже по течению был большой
затор и вода тут держалась метра на три выше, чем сейчас, а потом затор
прорвало...
Около льдин в земле виднелись глубокие борозды - это льдины, как
плугами, острыми краями ковыряли землю, сдерживая другие, напирающие сверху.
Прошедший тут ледоход не только пахал, но и косил - на льдинах висели
пучки жухлой прошлогодней травы. В старых льдинах виднелись круглые
раковины: ясными солнечными днями пучки эти нагревались и лед под ними
протаивал.
Попадались и ледяные грибы - льдины со шляпками и на тонких ножках,
обвитых "сеном".
Снежные обрывы по берегам стали выше. Но не везде - местами снега не
было совсем. Мы заметили, что снегозадержание происходит лишь на тех
участках реки, которые параллельны хребту и расположены напротив глубокого
ущелья, прорезающего здесь хребет. Зимой ущелье работает, как труба:
усиливает ветры и направляет их в долину Большой Лагорты.
От того, что появились снежные забои, льдин на реке не стало меньше.
Наоборот, разводья сделались совсем короткими, и нам приходилось то и дело
перелезать с байдарками через льдины. Наконец мы уперлись в сплошное ледовое
поле. Лед был весь в трещинах, забитых мелкими осколками. Мы долго
разглядывали ледовое поле, надеясь найти в нем удобный проход, но все же нам
пришлось вылезать со всем своим грузом, с байдарками на берег и двигаться по
верхнему краю снежника.
На снежнике попадались глубокие трещины шириной до метра. Это делало
его похожим на засыпанный снегом горный ледник. Но все же поверху мы шли
быстрее.
Перед слиянием двух истоков Большой Лагорты лед на реке опять поредел,
и, разглядев сверху извилистую и узкую полосу чистой воды, мы на веревках
спустили байдарки со снежного обрыва в реку и опять поплыли, расталкивая
веслами льдины.
Чистой воды становилось больше, и наконец мы подошли к участку реки,
полностью свободному ото льда. Нам очень хотелось порезвиться на чистой
воде, но ветер был уже такой сильный, что мы не рискнули даже высунуться на
плес, и, не доплывая до него, вытащили байдарки на крепкую выползшую на
берег льдину и по ней отволокли их подальше от воды.
Кругом было голо, ни куста, ни деревца, но мы еще издали увидели
большой, метра в полтора, кусок скалы и решили остановиться возле него,
рассчитывая укрыть за скалой от ветра хотя бы костер. Валявшиеся вокруг
крупные камни можно использовать для того, чтобы как следует укрепить
палатки: мы знали по прошлому году, что с ветром на Полярном Урале шутки
плохи.
Когда поставили палатки, прошли ровно сутки с тех пор, как мы сняли их
в предыдущем лагере, и половина суток после того, как мы в последний раз ели
что-то горячее. От голода мы еле держались на ногах и все же сочли более
благоразумным ограничить свой ужин сухарями и забраться в спальные мешки,
чем варить на ветру ужин. Тем более что опять наползли тучи и пошел дождь.
...Я проснулся в десять. Наверное, все-таки в десять утра. Ветер
свирепо дергал веревки, и конек палатки совсем провис - выходит, камни,
которые мы навалили на веревки, сильно сдвинуло. В палатке кто-то завозился,
тот, кто лежал у правой стенки. Я вспомнил, что там обычно спит Рубинин. Он
затих, затем опять стал возиться, и сквозь свист ветра послышалось хлюпанье
воды. Все-таки натекло со стенок на пол. Хорошо, что у нас надувные матрацы,
а то бы плавали сейчас в спальных мешках...
- Гена - позвал Рубинин.
Варламов наполовину выбрался из мешка и сел в нем, упираясь головой в
отвисший конек. Он как был вечером в мокрой штормовке, так и забрался в ней
в спальный мешок. Интересно, подсохла ли она хоть немного? Я ощупал себя в
спальном мешке и убедился, что тоже лежу в брезентовом костюме. Хорошо еще,
что не в сапогах.
- Кто первый вылезает из палатки? - спросил Рубинин.
- Ты - ответил Гена.
- Брось. Разыграем на пальцах. С тебя считать. Выкидываем на одной
руке. Готовы?..
Выпало Рубинину. Он горестно вздохнул, вылез из спального мешка и стал
в ворохе вещей искать носки и сапоги. Вспомнив, наконец, что сапоги он
оставил снаружи, засунув их под палатку, Рубинин проворчал, что все это
несправедливо и надо было сначала вылезать тому, кто спит в середине, то
есть Варламову. Потому что ему просторнее и удобнее одеваться.
Поправив свою голубую шапочку с белым шариком на макушке, Рубинин еще
раз шумно вздохнул и, выбросив из палатки пустой мешок из красной клеенки,
вылез и встал на него в носках, чтобы там же, снаружи, натянуть на ноги
сапоги.
В соседней палатке, видимо, поняли, что из нашей кто-то вылез. Может
быть, там этого даже ждали.
- Ну как? - крикнул кто-то звонко и бодро. Нетрудно ыло догадаться, что
это Деев.
- Отличная погода - весело, в тон Дееву ответил Рубинин.- Не очень
сильный, теплый ветер. Прекрасный вид на Урал.
Мы с Геной понимающе переглянулись. Ясно было, что Рубинин врет, но
стало как-то радостнее. Толкая друг друга, мы начали возиться в палатке,
решившись все-таки вылезать. Гена меня обогнал и, выбравшись наружу, сначала
что-то пробубнил, а потом громко возвестил, что давно уже не было такого
хорошего дня.
Едва я высунул голову из палатки, чтобы взглянуть в сторону Урала, как
в лицо мне ударил плотный заряд снега. Кругом все тонуло в белом. Не видно
было никакого Урала, лишь река чернела в этом снежном месиве, но и она
закипала белыми гребнями волн. Обломок скалы, за которым мы собирались
спрятать костер, высился над тундрой, как одинокий сугроб. Сгибаясь под
напором ветра, Рубинин таскал камни и укреплял ими растяжки палатки.
Завалив камнями все веревки, мы нырнули обратно в.палатку. Там мы
мгновенно залезли в мешки и, согревшись, стали ждать, когда будут
восхищаться погодой соседи.
Первым из соседней палатки вылез Петр и, к нашему удивлению, тоже нашел
погоду неплохой, но восторгался ею почему-то недолго. Мы решили, что он уже
забрался назад в свою палатку, и вдруг услышали, как Петр дает указания
Дееву: "Стой здесь, неси камень сюда, клади его на веревку, снова возьми,
опять клади, повтори все на этом фоне". Мы поняли, что Петр занялся своим
обычным делом - документальными киносъемками...
Скоро все затихли. О том, плыть нам или не плыть, никто даже и не
заговорил. Еще не хватает в такой ветер ковырнуться кому-нибудь в реку...
Мы еще немного полежали, и вдруг я вспомнил... Гена лежал рядом со
мной, но его не было слышно. Он тоже, наверное, вспомнил и теперь от страха
затаил дыхание. Так мы лежали и ждали исполнения приговора в слабой надежде,
что палачи уснут и казнь немного оттянется. Но из соседней палатки крикнули:
- Эй! Кто сегодня дежурит?
Вот оно...
- Какое будет меню? - спросили соседи.
Мы взяли пятиминутную отсрочку, чтобы посовещаться. Потом Гена ответил:
- На первое - два часа сна, на второе - сухари с маслом,
на третье - сгущенка и по ложке какао.
- Вот вам с маслом - откликнулись соседи.- Горячего
хотим.
Гена тотчас же с надеждой предложил:
- Вместо горячего по пятьдесят граммов. Согласны?
- Горячего и по сто!
Ясно было, что мы не выкрутимся. Гена спросил, чего именно горячего.
Оказывается, неплохо бы ухи. На это Гена ответил, что будет жареная рыба. На
закуску это годится. И еще лапша с мясом. И какао со сгущенкой. Соседи меню
одобрили, согласился с ним и Рубинин. Я не понял сразу хитрости Варламова и
решил, что сейчас придется идти к реке и чистить проклятых хариусов. При
этой мысли у меня, наверное как при ревматизме, заныли руки. От боли я
сморщился.
- Спокойно - шепнул мне Гена, понимая всю жестокость своей шутки.-
Вместо жареных хариусов мы им дадим банку килек. Разницы никто не заметит.
Лапшу, правда, придется варить, но это же в тепле, возле печки. Ищи две
банки тушенки, а я пошел раскапывать паяльную лампу. За скалой снегу было по
колено. Мы раскидали его веслами и сделали из камней стенку рядом со скалой.
Щели в камнях мы замазали снегом. Но ветер все равно задувал. Тогда Гена
притащил из байдарок две мачты, прицепил к ним вишнево-красный парус и
установил его рядом с кухней, хорошенько привалив камнями.
Теперь за скалой, за каменной стенкой и за парусом ветра почти не
чувствовалось.
- Петр! - крикнул Варламов и, прислушавшись, крикнул еще раз. Петр
отозвался.- Вылезай с камерой. Отличные кадры. Как в Антарктиде.
- Хватит с меня - ответил Петр.- Летом вылезу. Летом.
- Лампу не могу раскочегарить. Помоги. Это я уж так насчет камеры.
Нужен ты мне со своей камерой.
- Сразу бы и сказал.
Через некоторое время, заплатками на заду вперед, появился из палатки
Петр. С кинокамерой через плечо. Быстро распалив лампу, он принялся бродить
вокруг нашей кухни, вокруг скалы и паруса и, приседая (всем киношникам и
фотографам почему-то обязательно надо приседать), стал выбирать ту самую
единственную точку. Что-то он все-таки отснял, прежде чем мы с Геной
увидели, как, сверкнув заплатками, Петр надолго исчез в уютном полумраке
брезентовой хижины.
Завтракали в палатке у соседей. Во время завтрака мы, конечно, слегка
уменьшили запасы одного не очень-то и ценного медикамента. Еда и этот самый
медикамент прибавили нам сил и решимости. Выкинув наружу вылизанные до
блеска миски и ложки, мы последовали за ними, чтобы оглядеться и всерьез
обсудить, не пора ли двигаться дальше.
Снег прекратился. По небу, то проглатывая друг друга, то снова
рассыпаясь, метались обрывки туч. Среди них было много голубого, и, так как
тучи подолгу на месте не задерживались, часто появлялось солнце.
Пятнами солнца и темными пятнами теней рябил Урал. Снега на нем было
много, но в основном старого, зимнего, спускавшегося по ложбинам широкими
языками; свежий снег едва припорошил черные скалы. Вокруг нас, по берегам
реки, свежий снег лежал сплошным толстым слоем.
- Это он сюда весь снег припер - догадался Гена.
Он, то есть ветер, ничуть не ослаб с тех пор, как мы в первый раз
вылезли из палаток, но снег за собой тащить уже не мог: от солнца заметно
потеплело, и мокрые снежинки крепко цеплялись друг за друга. Зато на реке на
ветер не было никакой управы - он рвал и разбрасывал по сторонам волны и
даже на коротких прямых участках реки ухитрялся разгонять их до белых
гребней.
- Погода меняется. К лучшему - сказал я не без надежды на то, что мои
спутники поддержат и разовьют это в общем-то сомнительное утверждение. Но
никто не стал распространяться на эту тему - все повернулись и молча полезли
в палатки.
Проснулись опять почти одновременно. По темным скатам палатки можно
было догадаться, что солнца нет. Стрелки часов показывали два, но что это
было - два ночи или дня? Если бы после трудной работы, на ветру и в дождь,
да еще светлым полярным летом мы проспали бы целые сутки, это бы нас не
удивило. Тем более что внутренние часы, которые природой даны каждому, при
таком неровном распорядке, какой был у нас, могли и отказать. Пытаясь все же
установить, что сейчас - ночь или день, мы вспомнили, что наш сон, с
небольшим перерывом на приготовление и поглощение завтрака, длился с
предыдущей ночи. Значит, и сейчас ночь - не могли же мы проспать десять
часов, а потом еще двадцать четыре! А если действительно не могли, то наши
внутренние будильники исправны и "зазвонили" через двенадцать часов после
завтрака.
Установив таким образом время суток, мы пришли к выводу, что в сущности
не имеет никакого значения, что сейчас - день или ночь. Важно лишь то, что
пошли другие календарные сутки. А это означает, что по кухне дежурим уже не
мы. Было особенно приятно прийти к такому выводу, так как ветер снаружи стал
усиливаться.
Вместе с ревом ветра до нас донеслись крики из другой палатки. Похоже,
что нас звали.
- Эй, дежурные! Давайте обед!
Мы посоветовали Петру поискать дежурных где-нибудь в другом месте.
Например, в своей же палатке. При этом мы напомнили ему, какое сегодня
число. Ответ был неожиданным.
- Дежурство кончается, когда сделаны три вещи - сказал Петр.- Завтрак,
обед и ужин. А мы пока видели только завтрак...
Оставалось лишь развести руками. Что можно возразить госпоже
арифметике? Мы вылезли из спальных мешков и прямо в палатке стали натягивать
сапоги.
- Хорошо - проворчалГена.-Мы вам такое устроим...
Мы вам приготовим обед и ужин сразу...
Рубинин, наивно решив, что теперь-то он наконец поест досыта,
одобрительно потер ладони.
- Снегу-то! Сугробов! - заголосил Варламов, вылезая из палатки.
Я представил себе, как придется сейчас крутиться на ветру среди
июньских сугробов, и у меня опять заныли руки. Но, высунувшись вслед за
Геной, я облегченно вздохнул. Снега не было совсем. Ни снежинки. Шел
мелкий-мелкий дождь. Он, видимо, и докончил славное дело, начатое еще
солнцем - доел весь снег.
Мы подошли к кухне. На тонких, поставленных ребром камнях высилась
кастрюля с водой, под ней лежали сухие щепки. Рядом - и это нас просто
ошеломило - стояла большая сковорода с очищенными и нарезанными хариусами. И
тут же наготове - наша розовая канистра с подсолнечным маслом. Мы невольно
огляделись и увидели Деева, идущего от реки к костру. В руках у него была
еще одна сковорода и тоже - с хариусами. Деев поставил сковороду на камни и
вполне скромно, не задаваясь, спросил, нет ли у нас спичек.
Вот это Толя! Мы с Геной покраснели, вспомнив свои мелочные
препирательства с Петром насчет дежурства, и бросились помогать Дееву
готовить обед, а также и ужин.
В суматохе кухонных дел я все же заметил, что Деев изрубил на дрова
четыре лыжи. Осталось, значит, только четыре (еще четыре мы сожгли с Геной,
когда готовили завтрак). Бензина - лишь на дне паяльной лампы. Этого хватит,
чтобы дважды распалить костер. Выходит, горючего у нас еще на одну варку.
Все ясно: не позже чем через сутки мы отсюда уйдем. Вниз. К лесу.
Непривычное ощущение появляется иногда - какое-то отчужденное
восприятие своих друзей по походу, своего лагеря. Оно возникает, когда,
увлеченный чем-то, например фотосъемкой, отойдешь в сторону от палаток,
задумаешься, глядя на безжизненную и неземную снежность тундры, на холодные
камни, и вдруг обернешься.
...Ветер. Солнце. У реки на покрытых свежим снежком льдинах стоят
груженые байдарки. Возле них суетятся какие-то странные люди. В высоких
блестящих сапогах, в темных защитных очках, с облупленными красными носами.
Все в пестром и необычном облачении. У одного, с рыжей щетиной, вызывающе
синеет на голове модная дамская шапочка. Гена Варламов. У другого из-под
штормовки виден оранжевый спасжилет и красный парус кушаком на поясе. Это
Петр. Третий в ярких желтых рукавицах и, как шарфом, обвязался вокруг шеи