на берегу и возле них одинокую фигурку хозяина озера Варчато.
- Ничего себе ветерок - говорит Борис, наклоняется с края льдины к
байдарке и привязывает к ней покрепче мешок с кинокамерой.- В такой ветер
только и плыть по озеру...
Ветер действительно силен. Он дует со стороны Урала, оттуда, где
серебрятся заледеневшие на солнце и ветру вершины. Ветер срывает с крепкого
ледового поля снег и бросает его пригоршнями в воду. Рядом с льдиной вода
гладкая, в десяти метрах уже рябь, потом мелкие волны, а там вскипает озеро
белыми гребнями, и несутся они через промоину к покрытому лесом низкому
берегу.
Напротив леса вдали - сверкание. Словно там кто-то балуется зеркалом.
Это волны бьются в скопление льда у берегов, взлетают брызгами и вспыхивают
на солнце.
- Парус бы еще поставить в такой ветер, тогда уж точно кранты.
- Что же теперь - возвращаться в избу к Михалычу?
Борис пожимает плечами.
- Нет, зачем же. Только среди льдов с ветром шутки плохи. Может быть,
просто переждать?
Мы вытаскиваем байдарки на крепкий лед и ходим вокруг них, поглядывая
на озеро. Кажется, промоина, которой мы двигались от устья Танью, упирается
в тупик. Не видно, где она продолжается - впереди всюду лед. Наверное,
ветром разрушило часть основного ледового поля и забило промоину. Зато
левее, прямо по ветру, виден чистый проход, до самого берега. И брызг там
нет - наверное, волны гаснут в скоплениях льдин на отмелях. Если ветер еще с
полчаса не перестанет, надо идти к берегу. Там хоть можно заночевать - есть
лес, крепкая земля-Ветер не стихает. Мы сталкиваем байдарки в воду и плывем
к берегу. Пройти бы метров семьсот. Последний отрезок промоины, а там уже и
берег.
Байдарки начинают качаться на волнах, скрипеть, но уходят от волн
мягко. Словно в люльке - вниз-вверх, вниз-вверх, и никаких ударов о волны,
никаких брызг. Набегающие сзади гребни тупо подталкивают байдарку в корму,
рассыпаются рядом, вдоль бортов, и отстают, уходят назад. ...Костер горит в
лесу, вдали от волн и шума озера. Вокруг снег и кочки. Место плохое. Мы
тянем из кружек чай и говорим о том, что надо уходить отсюда. Для ночевки
следовало бы найти что-нибудь получше. Хочется нам и пройти озеро, чтобы
увидеть, наконец, что там ниже, на вытекающей из него реке Варчатовис. Если
на ней уже нет ни льда, ни заторов, если нет их и на Войкаре, то два дня - и
мы на Оби.
А на озере все ветер. Даже через заслон елей слышны тяжелые удары волн
по льдинам и скрип ледяных осколков, ерзающих в ослабших волнах у самого
берега. Мы сидим. Ждем. Наконец удары слабеют, мы собираем посуду, мешок с
сухарями и направляемся к берегу озера, туда, где на снегу стоят байдарки.
- Борис! - кричу я.- Сюда! Тут легче спуститься в воду.
Ветер в сторону Бориса и Вилена, они меня слышат, но все равно садятся
в байдарку и начинают, распихивая веслами льдины, пробиваться к чистой воде.
До края колотого льда им метров семьдесят. И льдины прижимает ветром к
берегу и друг к другу - А с озера все подплывают и подплывают свежие осколки
ледового поля.
Им не пробиться через эту кашу. И потом, мы же договорились - Петр и я
идем с байдарками на плечах по большой льдине и, найдя удобное место для
спуска в озеро, зовем Бориса и Вилена. Что ж они не дождались и полезли в
ледовое пекло? Что - снова начинается?
- Петр, пойдем вытащим их обратно на лед. Ну куда они полезли?
- Пусть. Ничего страшного, зато ничто так не учит, как неудачный личный
опыт.
Сталкиваем байдарку в скрипящую и вздыхающую кашу из ледовых осколков
и, оттолкнувшись веслами от крепкого льда, выскакиваем на чистую воду.
Ветер стих почти совсем. Мы подплываем к байдарке Бориса и, качаясь на
угасающих волнах, молча смотрим, как они там возятся среди льдин. С нашей
стороны это, конечно, жестоко и даже свинство - сложа весла сидеть и
смотреть. Но чем мы можем им помочь? Советами? Им там виднее, что делать.
Кинуть веревку и попробовать выдернуть их с кромки льда? Веревка до них не
достанет, и, кроме того, Борис ее не возьмет. Он уже накалился достаточно и
теперь скорее искупается в озере, чем повернет назад или примет чью-то
помощь.
Покачиваемся на волнах и смотрим, готовые в случае чего на активные
действия. Борис злится, выскакивает из байдарки на тонкие льдины, топит их
ногами, чтобы протолкнуться вперед. Рискуя сломать весло, он упирается им в
большие льдины и медленно разводит их в стороны. Я все же не выдерживаю,
кричу:
- Помочь?
Борис не отвечает. Он вылезает на широкую льдину и, воткнув весло в
другую, такую же по величине, виснет на нем и разводит льдины, открывая
проход для байдарки. А ведь выберутся... Проходит минут десять, и байдарка
Бориса выползает из ледяной каши.
- Орлы, - говорит Петр.- А мы уже думали, что вы там и заночуете.
Борис вытирает рукавом пот с подбородка.
- Папиросу...
Узкая промоина в озерном льду, извилистая, как река, идет мимо
каменного пупа, мимо еще двух островков, низких и поросших кустами, и вдруг
впадает в широкое разводье на южном краю Варчато. Дальше льда нет.
На чистой воде опять хозяйничает ветер. Он гоняет крутые волны и
грозится нам белыми гребнями. Плыть напрямик, к реке, вытекающей из Варчато
- значит подставить волнам и ветру свои бока, и мы идем вправо, под углом к
волнам, на лесной берег.
Утки стаями кружат над нами и садятся на воду впереди байдарок. Утки
черные, как галки, и так же кричат. А может быть, и по-другому - стонут и
вскрикивают, словно испуганные дети.
У леса ветер и волны меньше, мы разворачиваемся и плывем к истоку
Варчатовис. Позади нас из щели между тучами выглядывает солнце, и лучи его,
прямые и светлые, как сосновые лучины, топорщатся во все стороны,
загораживая горы и тучи.
- Медведь! - Борис показывает рукой вперед и начинает судорожно рыться
в рюкзаке.
На поверхности залива или вытекающей из озера реки виден движущийся
темный предмет. Какое-то крупное животное плывет впереди, пересекая нам
путь. Нет, это не медведь. Это лось. Мы резко гребем и отрезаем ему дорогу к
берегу. Лось испуганно фыркает и поворачивает обратно. Не бойся, дуралей, мы
тебя не тронем. Ты нам нужен не в котле, а на кинопленке.
Просто удивительно, как легко на байдарке догнать плывущего лося. Мы
кружим вокруг него и ждем, когда Борис кончит возиться с кинокамерой. Что,
опять заело кассету? Лось немного успокоился и теперь не мечется из стороны
в сторону, плывет рядом с байдаркой по течению и слегка забирает вправо, к
берегу. Борис машет рукой: мол, не держите лося, застряла пленка. Вглухую.
Ну что ж, испуганный зверь, плыви с богом.
...Войкар кружит светлые струи вдоль размазанной линии, на которой его
воды встречаются с мутными водами Танью. В глубине видны камни. Войкар
стремительно несет на своей упругой спине одинокие небольшие льдины. Зато на
берегах - нагромождение льдов. Следы недавнего сильного ледохода.
В верховьях Войкара, в просвете между берегами, видны заросшие лесом и
еще заснеженные горы. Где-то там в этих горах начинается таинственный
светлый и быстрый Войкар.
Сухая высокая лиственница слева, чуть ниже слияния Вой-кара и Танью,
стоит, задрав кверху, как перекладину семафора, толстый прямой сук. Путь
открыт.
До Оби ровно сто. Ровно сутки.
...Поезд перевалил в Европу. Урал растворился в мокрых тучах. Моросило.
В оврагах поверх снега текли желтые ручьи. Слева от железной дороги ворочал
льдины весенний поток. В конце мая мы перешли через него на лыжах и
направились к хребту. Это было почти месяц назад, но и сегодня по ледовым
мостам и заторам еще можно перебраться через реку.
В тундре появились большие проталины. По ложбинам и оврагам к Уралу
тянулись снежные хвосты. Зима не спеша уползала в горы.
(ст.Елецкая-р.Лев.Кечпель-пер.Южный
Пайерский-р.Лев.Пайера-р.Танью-оз.Варчаты-р.Войкар-р.Малая Обь)
Продолжение следует
Говорят, что аппетит приходит во время еды. К счастью (а может быть, и
к сожалению) во время еды он и уходит. А вот уж когда аппетит появляется и
не торопится уходить - это во время воспоминаний о еде.
Живописных и обстоятельных.
Такие воспоминания о северной яркой весне, о Полярном Урале появились у
нас, едва мы пришли в себя, приехав в Москву, едва отоспались и восстановили
потерянные на Урале килограммы.
Воспоминания одолевали нас долго. Зимой, в метель и в стужу, с
весенне-полярной тоской еще можно было бороться, но в конце марта, когда
брызнуло солнце и потекло...
Кроме того, были у нас и особые счеты с Полярным Уралом. Мы помнили,
как продержал он нас неделю в ледовом плену и как мял нашим байдаркам бока
льдинами и заторами. То была хорошая наука. В первом опыте по-другому,
видимо, и быть не могло, но мы все же чувствовали себя в этой игре с весной
побежденными и стремились к реваншу ("вот если бы еще раз, тогда бы...").
А может быть, нам просто не хотелось бросать свою идею на полпути. Это
уж известно - стоит в какое-нибудь дело как следует втравиться, попробуй
потом от него отстать и заняться чем-нибудь другим; то, первое, не отпустит
от себя, пока не сделаешь его до конца.
На этот раз мы собрались вшестером. Из первой нашей четверки осталось
лишь двое - Петр Лукоянов и я. Остальные были знакомы нам и между собой по
предыдущим суровым походам. Все опытные "волки", вернее, почти все.
Многолетним опытом участия в сложных путешествиях не мог в этой
шестерке похвастать лишь Варламов, Мальчик Гена. Под таким титулом
утвердился в нашем сообществе этот тридцатитрехлетний инженер с добродушным
и простоватым лицом. Однако вскоре после знакомства с ним мы заметили, что
простота эта не более как грим, сквозь который временами вдруг проступала
эдакая крестьянская хитреца. И в жестах приземистого и чуть разлапистого
Гены было что-то "от сохи" - пожалуй, неторопливость и обстоятельность. По
разговорам и некоторым репликам до отъезда и уже в поезде мы установили, что
Варламов обладает внушительными познаниями в области электроники, но заметно
меньше осведомлен о тонкостях плавания на байдарках по бурным рекам. Правда,
впоследствии выяснилось, что этот пробел в образовании Варламова был в
известной мере мнимым и им же самим разрекламированным - по натуре своей
Гена человек очень любознательный, и ему доставляло удовольствие слушать
спортивные советы, недостатка в которых (чего не скажешь, например, о
сахаре, тушенке, сухарях и вообще о продуктах) в походе обычно не ощущается.
Идея нового путешествия в общем-то оставалась прежней - весенний поход
и по снегу, и по воде на Крайнем Севере, но теперь мы наметили подойти к
Полярному Уралу, перелезть через него и спуститься к Оби с байдарками,
собранными в самом начале пути. То есть мы задумали, видите ли, переплыть
через снежные горы... Байдарки по воде и льду до Урала, а также по снегу
через хребет мы собирались тащить не просто так, на резиновом брюхе (нашли
простачков), а на специальных, сделанных из тонкой листовой стали
подкладках-волокушах, которые по праву изобретателей мы нарекли поддонами.
Предшественником поддона был деревянный подстил, который Петр соорудил
в предыдущем походе и который с честью выдержал тяжелые испытания на льдинах
и снежных берегах Танью. Безусловно, и у этого предшественника поддона были
свои предки (например, в арктическом походе упоминавшегося уже Юлиуса Пайера
лодки через льдины перетаскивались на подкладках из лыж), но это не умаляет
практической ценности нашего изобретения, а лишь подчеркивает
преемственность технического прогресса и подтверждает правильность
положения, что из ничего ничего не бывает.
Теперь нам не обязательно нужен был снег в тундре перед Уралом, и наст,
и мороз. Требовался лишь небольшой снежок при переходе через хребет. Поэтому
мы выбрали самый поздний срок и решили уезжать из Москвы 1 июня.
А ехать мы задумали, конечно, в новое место. На Полярный Урал, но
южнее, туда, где от озера Варчато мы видели матовый блеск неведомых нам
вершин и где начинается быстрая река Войкар.
...У причала стоит баржа-самоходка. На палубу ее погружен небольшой
тягач-вездеход. Он стоит поперек баржи и нависает задом и носом над водой.
Чтобы не соскользнул в реку, вездеход прихвачен тросами за кнехты, а под
гусеницы подложены колодки.
Самоходка и вездеход - для нас. Не специально, просто нам по пути. У
совхоза есть дела на ферме по Юньяхе, а туда весной иначе как двумя этими
видами транспорта и не доберешься.
Нас провожают трое.
Высокий мужчина в пальто и в черной фуражке, заместитель директора
совхоза "Горняк" Иван Антонович Дулецкий.
Июнь, тепло, а он в осеннем пальто. Северная привычка, вернее, опыт,
который подсказывает, что долго это тепло не продержится. В любую минуту
может пойти и снег. Это Дулецкий пошел нам навстречу и направил на ферму
вездеход на два дня раньше, чем было намечено. А то бы мы уже плыли сейчас
вниз по Усе, делая на веслах обход в пятьдесят километров.
Рядом с Дулецким маленькая Катя. Она работает в столовой совхоза. Мы
заходили туда накануне, вскоре после того как приехали на автобусе с
железнодорожной станции. Катя кормила нас вкусной гречневой кашей и блинами
с творогом. Гречневая каша подавалась в качестве гарнира к увесистому куску
телятины. А вначале была еще миска, полная густого фасолевого супа. Когда мы
все это осилили, Катя закрыла столовую и повела нас в кино. Со стороны это
выглядело, наверное, забавно - тоненькая девчушка лет восемнадцати,
порхающая в модных туфельках по дощечкам и бревнышкам, положенным посреди
утопающей в весенней грязи улицы, а следом гуськом, как дети за
воспитательницей - шесть лбов в брезентовых куртках и в резиновых сапогах.
Мы шли, и каждый, наверное, думал с тоской о том, что гречневую кашу там, в
тундре, мы себе еще сварим, но вот заботливой Кати у нас уж точно не будет.
Третий провожающий - Григорий Карлович Любарский. По его длинной
фигуре, по обветренному и морщинистому лицу нетрудно догадаться, что он
рыбак. Рыбаки-любители есть в любом поселке, даже если вблизи него нет ни
реки, ни рыбы. На Севере же рыбачат почти все. Но рыбаки бывают разные. Как
и грибников, их можно разделить на добытчиков и бродяг. Первых интересует
прежде всего сам улов, количество пойманной рыбы, и поэтому они не мечутся
по рекам, а обстоятельно осваивают свои заветные места и способы ловли.
Вторые, бродяги, рыскают широким поиском по всей округе. Их не так занимает
добыча, как неизвестные никому рыбные места. Находя их, они получают не
меньшее удовольствие, чем от самой ловли.
Любарский принадлежал, безусловно, ко второй категории, Он подошел к
нам, когда мы выгрузились с машины на берег Усы, острым взглядом бывалого
путешественника оглядел наше походное имущество и заговорил, словно со
старыми знакомыми. Через десять минут он уже рассказывал нам о реках, по
которым мы намечали добираться до Урала.
Капитан самоходки, он же лоцман и моторист, Иван Ряжен-цев машет рукой:
мол, поехали. Мы поднимаемся с бревен, отвязываем чалки, скидываем их на
палубу и сами запрыгиваем вслед за ними. Самоходка урчит, отталкивает носом
притулившуюся к ней большую льдину, выходит на чистую воду и берет курс
вверх по Усе.
Плывут редкие льдины, кусты по берегам тонут в весеннем потоке, мы
стоим, прислонившись к гусеницам вездехода, и, полные неясных предчувствий,
смотрим вверх по реке...
Юньяха хоть и ближе к Уралу, чем Уса, но льда на реке нет; вода подошла
под самый лес, быстрый, мутный поток подрезает крутые берега. Нам надо вверх
по Юньяхе до Лагорты. На веслах подниматься нельзя, слишком быстрое течение.
Вдоль берега на бечеве тоже не пройдешь - кусты. Можно, конечно, пробираться
сквозь кусты и переплывать с берега на берег, но это морока. За день
наскребешь километров десять. Не такой хотели мы видеть Юньяху. Думали, то
снежок будет по берегам, то галька... Можно, конечно, развернуться - и вниз,
до Грубею, по ней дойти до Урала и перевалить на Малую Лагорту. Можно, но
это уже будет хулиганство. В Москве-то ведь наши друзья знают, куда мы
должны идти, и, если мы застрянем или какая-нибудь беда, где нас искать? На
Малой Лагорте или на Большой? На Грубею или на Хойле?
Придется пробираться, как было намечено еще в Москве, по Юньяхе.
Мы сидим на берегу, с тревогой поглядываем за поддонами - не отвязались
ли они еще от байдарок - и обсуждаем, как нам лучше двигаться по реке.
Одному на бечеве, а другому с шестом? Или сделать бурундук - что-то вроде
водяного змея из байдарки - и тянуть байдарку сразу двоим? Или одному сидеть
на байдарке, грести и управлять ею, а другому тянуть? И так плохо, и так
плохо: все берега в кустах и деревьях, затопленных водой.
- Ну что, командор - говорит Лукоянов, поднимаясь с земли и натягивая
брезентовые рукавицы - двинулись? Часы
пущены. Вперед, на штурм Урала!
В его тоне - торжественность не по моменту. Какой там к лешему штурм,
когда нам предстоит не день и не два трепыхаться с байдарками в кустах.
- Не спеши, Петр - говорит Рубинин.
-Посиди. Еще успеешь искупаться в Юньяхе. Покури, пока сухие сигареты.
Алексей Рубинин напарник Петра по байдарке. В этом году я плыву не с
Петром. Со мной Гена Варламов. Петр будет снимать кино, а Рубинина он выбрал
себе в качестве консультанта. Для этой роли Леша подходит вполне - он
спокоен, выдержан и на серьезной реке чувствует себя уверенно. Когда плывешь
с кинокамерой, это очень важно. Рубинин выделяется среди нас не только
утонченно интеллигентными чертами лица, подчеркнутыми ранней и курчавой
сединой, но и каким-то неуловимым настроем веселого скептицизма. В любых,
даже самых трудных и неприятных ситуациях он спокоен, и с улыбающихся
припухлых губ его всегда готово сорваться едкое, но дружеское словечко.
Склонность к острому словцу, как известно, предоставляет большие возможности
для отлынивания от черной работы, однако Леша никогда ими не пользовался и с
неизменно милой улыбкой брался за любое дело обычно первым. Вернее, вторым -
вслед за Петром Лукояновым.
Если в двух байдарках по существу уже определилась ориентация их
экипажа - в одной на походного кинорепортера Лукоянова, в другой на того,
кто, не сумев сделать должного вывода из прошлогоднего горького опыта, снова
захватил в свои руки власть руководителя группы - то в третьей байдарке
полное равенство. Единство как борьба противоположностей. Шумный и
деятельный Анатолий Деев и сдержанный Юра Фатеев, относящийся очень спокойно
к поспешным советам своего напарника. Впрочем, тонкие нити взаимоотношений
между членами экипажа каждой байдарки и между байдарками как коллективами
еще скрыты, они только угадываются по отдельным репликам, по первым
действиям. Для более основательных оценок своих спутников у каждого из нас
фактических данных еще маловато.
...Петр выбрасывает окурок сигареты в реку; ждать больше нечего; мы
поднимаемся все сразу, идем к байдаркам и, взявшись кто за шест, кто за
веревку, начинаем двигаться вверх, слегка подзуживая друг друга.
Через полчаса мы уже помалкиваем. Только кряхтим, пролезая под стволами
или снимая длинными шестами зацепившуюся за кусты веревку. Нетрудно
представить, как это все будет выглядеть дальше. Два дня мы будем
продираться сквозь кусты, излохматим о них свои штормовки, а кто-нибудь,
обходя снизу корни вывороченной елки, сорвется в воду. Петр, конечно, не
отснимет ни одной кинопленки, он сам будет еле шевелить ногами уже после
двух часов сражения с кустами. Так будем ползти до Лагорты. А там, пока мы
здесь ковыряемся, сойдет лед и стает по берегам снег. Придется до Урала идти
по воде.
Проклятые кусты. То ли дело прошлой весной! Снег, простор, идешь себе
по тундре солнечной морозной ночью. Посвистываешь. А тут кусты. Доигрались,
"исследователи"...
К вечеру начинается дождь. Мелкий, холодный.
- Сюда! - кричит Деев. Он с Юрой идет впереди.- Нашел место для
ночевки!
Мы с радостью оставляем байдарки там, где нас застает крик Деева, и
идем к нему, чтобы посмотреть, годится ли место. Что-то подозрительно -
кругом сырость, кочки.
Навстречу льдам
На берегах Юньяхи обломки толстых льдин. Они сочатся, истекают.
Пронизывая их, как спелые плоды, солнце высвечивает на изломах льдин
затейливые линии. Под стук тяжелых капель льдины отламываются и падают,
рассыпаясь крупными, сверкающими иглами. Иглами и стрелами, лишь чуть
размазанными по краям, разбросаны по небу облака. На берегах Юньяхи, на
островах, на отмелях, белеют льдины - остатки ледохода. И снежник извилистой
полосой тянется вверх по реке вдоль левого берега и исчезает за поворотом.
- А ты все плакался: кусты, кусты, когда же кончатся кусты? Вот тебе и
снег.
Рубинин дергает за веревку, байдарка разгоняется в воде и с ходу
наползает носом на снежник. Затем он бросает веревку на снег и, придавив ее
ногой, снимает через голову брезентовую куртку и рубашку. Жарко.
Мне, и правда, казалось, что эти проклятые кусты намерены тянуться по
рекам до самого Урала. Но видимо, здесь ничего нельзя предвидеть. Во всяком
случае нет смысла делать это доморощенным способом - полагаясь на чутье, на
интуицию и на те скудные сведения о здешних реках, которые мы почерпнули из
книг. Ну разве могли мы подумать, помня, как прошлой весной лед на Усе
тронулся только в середине июня, что в этом году уже в начале месяца в
среднем течении Юньяхи по берегам ее полностью исчезнет снег? Конечно, нет.
И могли ли мы, увидев голую, безлесную и бесснежную Юньяху вблизи фермы,
предполагать, что снег вдоль реки появится уже километрах в двадцати выше?
...От выброшенных на берег льдин отваливаются ледяные иглы и, падая на
крутой каменистый склон, со звоном рассыпаются по нему, подпрыгивают и
скатываются в воду. Петр ползает вокруг ледяных обломков на коленях и, чуть
ли не касаясь их объективом камеры, снимает. Густые, тяжелые капли. Россыпи
кристаллов. Сверкающие срезы льдин и рядом с ними желтые сережки ив.
Деев и Юра сидят рядом на борту рубининской байдарки и с интересом
наблюдают за Петром.
- Сейчас проверим поддоны - говорит Деев.- Посмотрим, как они проявят
себя на снегу.
- Не беспокойся - отвечает Петр, не отрываясь от кинокамеры.- Проявят.
Их проверяли уже в прошлом году. И не такие, а похуже. Из лыж.
- Мы этого не знаем. Как говорится, лучше раз увидеть...
Деев встает и, кивнув Юре, наматывает на руку веревку, привязанную к
носу байдарки. Юра хватается за веревку рядом. Они проводят байдарку по воде
до заледеневшего края снежника и, закинув веревку на плечи, тянут ее по
снегу к берегу. Снег у реки темно-серый от земли и разной трухи, набросанной
на него водой, и поэтому байдарка вначале еле ползет, и кажется, что лопнет
веревка. Но когда они выходят повыше, на чистый снег, байдарка скользит
легко. Тонкий поддон звонко поскрипывает, вдавливаясь и снова выпрямляясь,
когда байдарка перегибается на бугорках и неровностях снежного склона. Идет
неплохо. И это по талому, нагретому солнцем снегу. По льду же или на морозе
байдарки мы потянем играючи...
- Ну? - улыбаясь, спрашивает Петр и заправляет камеру в футляр.
- Годится.
- А хорошо-то как - мечтательно зевает Варламов. Он вздремнул во время
испытаний и теперь, пробудившись, жмурится, озирая нестерпимо светлый мир.-
Тепло. Нет комаров. Пахнет сухой травой и тающим снегом. Стать бы здесь
лагерем на неделю. Позагорать... Слушай, командор, неужели мы сейчас
поднимемся и, как ненормальные, потянем по снегу свои байдарки?
Давай, Гена. Продолжай. Сомневайся. Такие люди, как ты, нам нужны.
Такие люди должны быть в каждом жизнерадостном коллективе. Нельзя питаться
одним молочным киселем энтузиазма - нужен перец сомнений и трудных вопросов.
А насчет комаров - это ты вспомнил их визит сегодняшним утром? И правда,
было любопытно.
...Мы проснулись от духоты в палатках. Вылезли. Теплынь, и нет ветра.
На термометре восемнадцать. Мы стянули с себя все шкуры и разлеглись на
спальных мешках, купаясь в солнце. И тут-то они появились. Не нудно и не
зло, а громко и обрадованно запищали над нами хмельные от первого избытка
солнца комары. Они садились нам на плечи, на ноги и, слабые еще, не могли
укусить. Шатаясь, ползали по коже и улетали. Наверное, таких несчастных
стоило и пожалеть, но мы их крыли последними словами. Как только они
явились, уюта - от тепла, от воздуха, от солнца - не стало. В ушах стоял
противный писк, и мы привычно, как лошади на лугу хвостами, отмахивались
руками от пролетающих мимо комаров. И главное, еще ведь снег - вдалеке, на
горах, и рядом, в оврагах и ложбинах тундры и вдоль реки. В заливе вблизи
палатки трутся друг о друга льдины. И - комары. Непривычно и очень странно.
А здесь, у снежника, действительно, совсем нет комаров. Как ветром
сдуло. Теперь мы всегда будем ночлег или просто остановку устраивать возле
снежников. Конечно, если снежники не исчезнут совсем.
Гена уже спит. Локоть в коленку, ладонь под щеку и сопит сидя. Какая
реакция! И кто бы мог подумать, что он еще почти новичок, что всего раза три
был в средненьких походах?
У Гены красное от загара лицо, щетина лезет дружно, как молодая трава
после дождя, кисти рук задубели на весеннем ветру. По одной такой внешности
можно безошибочно определить, где странствует человек - в Подмосковье или
где-нибудь подальше.
- А что, может быть, и в самом деле нам устроить здесь лагерь на два
- Ничего себе ветерок - говорит Борис, наклоняется с края льдины к
байдарке и привязывает к ней покрепче мешок с кинокамерой.- В такой ветер
только и плыть по озеру...
Ветер действительно силен. Он дует со стороны Урала, оттуда, где
серебрятся заледеневшие на солнце и ветру вершины. Ветер срывает с крепкого
ледового поля снег и бросает его пригоршнями в воду. Рядом с льдиной вода
гладкая, в десяти метрах уже рябь, потом мелкие волны, а там вскипает озеро
белыми гребнями, и несутся они через промоину к покрытому лесом низкому
берегу.
Напротив леса вдали - сверкание. Словно там кто-то балуется зеркалом.
Это волны бьются в скопление льда у берегов, взлетают брызгами и вспыхивают
на солнце.
- Парус бы еще поставить в такой ветер, тогда уж точно кранты.
- Что же теперь - возвращаться в избу к Михалычу?
Борис пожимает плечами.
- Нет, зачем же. Только среди льдов с ветром шутки плохи. Может быть,
просто переждать?
Мы вытаскиваем байдарки на крепкий лед и ходим вокруг них, поглядывая
на озеро. Кажется, промоина, которой мы двигались от устья Танью, упирается
в тупик. Не видно, где она продолжается - впереди всюду лед. Наверное,
ветром разрушило часть основного ледового поля и забило промоину. Зато
левее, прямо по ветру, виден чистый проход, до самого берега. И брызг там
нет - наверное, волны гаснут в скоплениях льдин на отмелях. Если ветер еще с
полчаса не перестанет, надо идти к берегу. Там хоть можно заночевать - есть
лес, крепкая земля-Ветер не стихает. Мы сталкиваем байдарки в воду и плывем
к берегу. Пройти бы метров семьсот. Последний отрезок промоины, а там уже и
берег.
Байдарки начинают качаться на волнах, скрипеть, но уходят от волн
мягко. Словно в люльке - вниз-вверх, вниз-вверх, и никаких ударов о волны,
никаких брызг. Набегающие сзади гребни тупо подталкивают байдарку в корму,
рассыпаются рядом, вдоль бортов, и отстают, уходят назад. ...Костер горит в
лесу, вдали от волн и шума озера. Вокруг снег и кочки. Место плохое. Мы
тянем из кружек чай и говорим о том, что надо уходить отсюда. Для ночевки
следовало бы найти что-нибудь получше. Хочется нам и пройти озеро, чтобы
увидеть, наконец, что там ниже, на вытекающей из него реке Варчатовис. Если
на ней уже нет ни льда, ни заторов, если нет их и на Войкаре, то два дня - и
мы на Оби.
А на озере все ветер. Даже через заслон елей слышны тяжелые удары волн
по льдинам и скрип ледяных осколков, ерзающих в ослабших волнах у самого
берега. Мы сидим. Ждем. Наконец удары слабеют, мы собираем посуду, мешок с
сухарями и направляемся к берегу озера, туда, где на снегу стоят байдарки.
- Борис! - кричу я.- Сюда! Тут легче спуститься в воду.
Ветер в сторону Бориса и Вилена, они меня слышат, но все равно садятся
в байдарку и начинают, распихивая веслами льдины, пробиваться к чистой воде.
До края колотого льда им метров семьдесят. И льдины прижимает ветром к
берегу и друг к другу - А с озера все подплывают и подплывают свежие осколки
ледового поля.
Им не пробиться через эту кашу. И потом, мы же договорились - Петр и я
идем с байдарками на плечах по большой льдине и, найдя удобное место для
спуска в озеро, зовем Бориса и Вилена. Что ж они не дождались и полезли в
ледовое пекло? Что - снова начинается?
- Петр, пойдем вытащим их обратно на лед. Ну куда они полезли?
- Пусть. Ничего страшного, зато ничто так не учит, как неудачный личный
опыт.
Сталкиваем байдарку в скрипящую и вздыхающую кашу из ледовых осколков
и, оттолкнувшись веслами от крепкого льда, выскакиваем на чистую воду.
Ветер стих почти совсем. Мы подплываем к байдарке Бориса и, качаясь на
угасающих волнах, молча смотрим, как они там возятся среди льдин. С нашей
стороны это, конечно, жестоко и даже свинство - сложа весла сидеть и
смотреть. Но чем мы можем им помочь? Советами? Им там виднее, что делать.
Кинуть веревку и попробовать выдернуть их с кромки льда? Веревка до них не
достанет, и, кроме того, Борис ее не возьмет. Он уже накалился достаточно и
теперь скорее искупается в озере, чем повернет назад или примет чью-то
помощь.
Покачиваемся на волнах и смотрим, готовые в случае чего на активные
действия. Борис злится, выскакивает из байдарки на тонкие льдины, топит их
ногами, чтобы протолкнуться вперед. Рискуя сломать весло, он упирается им в
большие льдины и медленно разводит их в стороны. Я все же не выдерживаю,
кричу:
- Помочь?
Борис не отвечает. Он вылезает на широкую льдину и, воткнув весло в
другую, такую же по величине, виснет на нем и разводит льдины, открывая
проход для байдарки. А ведь выберутся... Проходит минут десять, и байдарка
Бориса выползает из ледяной каши.
- Орлы, - говорит Петр.- А мы уже думали, что вы там и заночуете.
Борис вытирает рукавом пот с подбородка.
- Папиросу...
Узкая промоина в озерном льду, извилистая, как река, идет мимо
каменного пупа, мимо еще двух островков, низких и поросших кустами, и вдруг
впадает в широкое разводье на южном краю Варчато. Дальше льда нет.
На чистой воде опять хозяйничает ветер. Он гоняет крутые волны и
грозится нам белыми гребнями. Плыть напрямик, к реке, вытекающей из Варчато
- значит подставить волнам и ветру свои бока, и мы идем вправо, под углом к
волнам, на лесной берег.
Утки стаями кружат над нами и садятся на воду впереди байдарок. Утки
черные, как галки, и так же кричат. А может быть, и по-другому - стонут и
вскрикивают, словно испуганные дети.
У леса ветер и волны меньше, мы разворачиваемся и плывем к истоку
Варчатовис. Позади нас из щели между тучами выглядывает солнце, и лучи его,
прямые и светлые, как сосновые лучины, топорщатся во все стороны,
загораживая горы и тучи.
- Медведь! - Борис показывает рукой вперед и начинает судорожно рыться
в рюкзаке.
На поверхности залива или вытекающей из озера реки виден движущийся
темный предмет. Какое-то крупное животное плывет впереди, пересекая нам
путь. Нет, это не медведь. Это лось. Мы резко гребем и отрезаем ему дорогу к
берегу. Лось испуганно фыркает и поворачивает обратно. Не бойся, дуралей, мы
тебя не тронем. Ты нам нужен не в котле, а на кинопленке.
Просто удивительно, как легко на байдарке догнать плывущего лося. Мы
кружим вокруг него и ждем, когда Борис кончит возиться с кинокамерой. Что,
опять заело кассету? Лось немного успокоился и теперь не мечется из стороны
в сторону, плывет рядом с байдаркой по течению и слегка забирает вправо, к
берегу. Борис машет рукой: мол, не держите лося, застряла пленка. Вглухую.
Ну что ж, испуганный зверь, плыви с богом.
...Войкар кружит светлые струи вдоль размазанной линии, на которой его
воды встречаются с мутными водами Танью. В глубине видны камни. Войкар
стремительно несет на своей упругой спине одинокие небольшие льдины. Зато на
берегах - нагромождение льдов. Следы недавнего сильного ледохода.
В верховьях Войкара, в просвете между берегами, видны заросшие лесом и
еще заснеженные горы. Где-то там в этих горах начинается таинственный
светлый и быстрый Войкар.
Сухая высокая лиственница слева, чуть ниже слияния Вой-кара и Танью,
стоит, задрав кверху, как перекладину семафора, толстый прямой сук. Путь
открыт.
До Оби ровно сто. Ровно сутки.
...Поезд перевалил в Европу. Урал растворился в мокрых тучах. Моросило.
В оврагах поверх снега текли желтые ручьи. Слева от железной дороги ворочал
льдины весенний поток. В конце мая мы перешли через него на лыжах и
направились к хребту. Это было почти месяц назад, но и сегодня по ледовым
мостам и заторам еще можно перебраться через реку.
В тундре появились большие проталины. По ложбинам и оврагам к Уралу
тянулись снежные хвосты. Зима не спеша уползала в горы.
(ст.Елецкая-р.Лев.Кечпель-пер.Южный
Пайерский-р.Лев.Пайера-р.Танью-оз.Варчаты-р.Войкар-р.Малая Обь)
Продолжение следует
Говорят, что аппетит приходит во время еды. К счастью (а может быть, и
к сожалению) во время еды он и уходит. А вот уж когда аппетит появляется и
не торопится уходить - это во время воспоминаний о еде.
Живописных и обстоятельных.
Такие воспоминания о северной яркой весне, о Полярном Урале появились у
нас, едва мы пришли в себя, приехав в Москву, едва отоспались и восстановили
потерянные на Урале килограммы.
Воспоминания одолевали нас долго. Зимой, в метель и в стужу, с
весенне-полярной тоской еще можно было бороться, но в конце марта, когда
брызнуло солнце и потекло...
Кроме того, были у нас и особые счеты с Полярным Уралом. Мы помнили,
как продержал он нас неделю в ледовом плену и как мял нашим байдаркам бока
льдинами и заторами. То была хорошая наука. В первом опыте по-другому,
видимо, и быть не могло, но мы все же чувствовали себя в этой игре с весной
побежденными и стремились к реваншу ("вот если бы еще раз, тогда бы...").
А может быть, нам просто не хотелось бросать свою идею на полпути. Это
уж известно - стоит в какое-нибудь дело как следует втравиться, попробуй
потом от него отстать и заняться чем-нибудь другим; то, первое, не отпустит
от себя, пока не сделаешь его до конца.
На этот раз мы собрались вшестером. Из первой нашей четверки осталось
лишь двое - Петр Лукоянов и я. Остальные были знакомы нам и между собой по
предыдущим суровым походам. Все опытные "волки", вернее, почти все.
Многолетним опытом участия в сложных путешествиях не мог в этой
шестерке похвастать лишь Варламов, Мальчик Гена. Под таким титулом
утвердился в нашем сообществе этот тридцатитрехлетний инженер с добродушным
и простоватым лицом. Однако вскоре после знакомства с ним мы заметили, что
простота эта не более как грим, сквозь который временами вдруг проступала
эдакая крестьянская хитреца. И в жестах приземистого и чуть разлапистого
Гены было что-то "от сохи" - пожалуй, неторопливость и обстоятельность. По
разговорам и некоторым репликам до отъезда и уже в поезде мы установили, что
Варламов обладает внушительными познаниями в области электроники, но заметно
меньше осведомлен о тонкостях плавания на байдарках по бурным рекам. Правда,
впоследствии выяснилось, что этот пробел в образовании Варламова был в
известной мере мнимым и им же самим разрекламированным - по натуре своей
Гена человек очень любознательный, и ему доставляло удовольствие слушать
спортивные советы, недостатка в которых (чего не скажешь, например, о
сахаре, тушенке, сухарях и вообще о продуктах) в походе обычно не ощущается.
Идея нового путешествия в общем-то оставалась прежней - весенний поход
и по снегу, и по воде на Крайнем Севере, но теперь мы наметили подойти к
Полярному Уралу, перелезть через него и спуститься к Оби с байдарками,
собранными в самом начале пути. То есть мы задумали, видите ли, переплыть
через снежные горы... Байдарки по воде и льду до Урала, а также по снегу
через хребет мы собирались тащить не просто так, на резиновом брюхе (нашли
простачков), а на специальных, сделанных из тонкой листовой стали
подкладках-волокушах, которые по праву изобретателей мы нарекли поддонами.
Предшественником поддона был деревянный подстил, который Петр соорудил
в предыдущем походе и который с честью выдержал тяжелые испытания на льдинах
и снежных берегах Танью. Безусловно, и у этого предшественника поддона были
свои предки (например, в арктическом походе упоминавшегося уже Юлиуса Пайера
лодки через льдины перетаскивались на подкладках из лыж), но это не умаляет
практической ценности нашего изобретения, а лишь подчеркивает
преемственность технического прогресса и подтверждает правильность
положения, что из ничего ничего не бывает.
Теперь нам не обязательно нужен был снег в тундре перед Уралом, и наст,
и мороз. Требовался лишь небольшой снежок при переходе через хребет. Поэтому
мы выбрали самый поздний срок и решили уезжать из Москвы 1 июня.
А ехать мы задумали, конечно, в новое место. На Полярный Урал, но
южнее, туда, где от озера Варчато мы видели матовый блеск неведомых нам
вершин и где начинается быстрая река Войкар.
...У причала стоит баржа-самоходка. На палубу ее погружен небольшой
тягач-вездеход. Он стоит поперек баржи и нависает задом и носом над водой.
Чтобы не соскользнул в реку, вездеход прихвачен тросами за кнехты, а под
гусеницы подложены колодки.
Самоходка и вездеход - для нас. Не специально, просто нам по пути. У
совхоза есть дела на ферме по Юньяхе, а туда весной иначе как двумя этими
видами транспорта и не доберешься.
Нас провожают трое.
Высокий мужчина в пальто и в черной фуражке, заместитель директора
совхоза "Горняк" Иван Антонович Дулецкий.
Июнь, тепло, а он в осеннем пальто. Северная привычка, вернее, опыт,
который подсказывает, что долго это тепло не продержится. В любую минуту
может пойти и снег. Это Дулецкий пошел нам навстречу и направил на ферму
вездеход на два дня раньше, чем было намечено. А то бы мы уже плыли сейчас
вниз по Усе, делая на веслах обход в пятьдесят километров.
Рядом с Дулецким маленькая Катя. Она работает в столовой совхоза. Мы
заходили туда накануне, вскоре после того как приехали на автобусе с
железнодорожной станции. Катя кормила нас вкусной гречневой кашей и блинами
с творогом. Гречневая каша подавалась в качестве гарнира к увесистому куску
телятины. А вначале была еще миска, полная густого фасолевого супа. Когда мы
все это осилили, Катя закрыла столовую и повела нас в кино. Со стороны это
выглядело, наверное, забавно - тоненькая девчушка лет восемнадцати,
порхающая в модных туфельках по дощечкам и бревнышкам, положенным посреди
утопающей в весенней грязи улицы, а следом гуськом, как дети за
воспитательницей - шесть лбов в брезентовых куртках и в резиновых сапогах.
Мы шли, и каждый, наверное, думал с тоской о том, что гречневую кашу там, в
тундре, мы себе еще сварим, но вот заботливой Кати у нас уж точно не будет.
Третий провожающий - Григорий Карлович Любарский. По его длинной
фигуре, по обветренному и морщинистому лицу нетрудно догадаться, что он
рыбак. Рыбаки-любители есть в любом поселке, даже если вблизи него нет ни
реки, ни рыбы. На Севере же рыбачат почти все. Но рыбаки бывают разные. Как
и грибников, их можно разделить на добытчиков и бродяг. Первых интересует
прежде всего сам улов, количество пойманной рыбы, и поэтому они не мечутся
по рекам, а обстоятельно осваивают свои заветные места и способы ловли.
Вторые, бродяги, рыскают широким поиском по всей округе. Их не так занимает
добыча, как неизвестные никому рыбные места. Находя их, они получают не
меньшее удовольствие, чем от самой ловли.
Любарский принадлежал, безусловно, ко второй категории, Он подошел к
нам, когда мы выгрузились с машины на берег Усы, острым взглядом бывалого
путешественника оглядел наше походное имущество и заговорил, словно со
старыми знакомыми. Через десять минут он уже рассказывал нам о реках, по
которым мы намечали добираться до Урала.
Капитан самоходки, он же лоцман и моторист, Иван Ряжен-цев машет рукой:
мол, поехали. Мы поднимаемся с бревен, отвязываем чалки, скидываем их на
палубу и сами запрыгиваем вслед за ними. Самоходка урчит, отталкивает носом
притулившуюся к ней большую льдину, выходит на чистую воду и берет курс
вверх по Усе.
Плывут редкие льдины, кусты по берегам тонут в весеннем потоке, мы
стоим, прислонившись к гусеницам вездехода, и, полные неясных предчувствий,
смотрим вверх по реке...
Юньяха хоть и ближе к Уралу, чем Уса, но льда на реке нет; вода подошла
под самый лес, быстрый, мутный поток подрезает крутые берега. Нам надо вверх
по Юньяхе до Лагорты. На веслах подниматься нельзя, слишком быстрое течение.
Вдоль берега на бечеве тоже не пройдешь - кусты. Можно, конечно, пробираться
сквозь кусты и переплывать с берега на берег, но это морока. За день
наскребешь километров десять. Не такой хотели мы видеть Юньяху. Думали, то
снежок будет по берегам, то галька... Можно, конечно, развернуться - и вниз,
до Грубею, по ней дойти до Урала и перевалить на Малую Лагорту. Можно, но
это уже будет хулиганство. В Москве-то ведь наши друзья знают, куда мы
должны идти, и, если мы застрянем или какая-нибудь беда, где нас искать? На
Малой Лагорте или на Большой? На Грубею или на Хойле?
Придется пробираться, как было намечено еще в Москве, по Юньяхе.
Мы сидим на берегу, с тревогой поглядываем за поддонами - не отвязались
ли они еще от байдарок - и обсуждаем, как нам лучше двигаться по реке.
Одному на бечеве, а другому с шестом? Или сделать бурундук - что-то вроде
водяного змея из байдарки - и тянуть байдарку сразу двоим? Или одному сидеть
на байдарке, грести и управлять ею, а другому тянуть? И так плохо, и так
плохо: все берега в кустах и деревьях, затопленных водой.
- Ну что, командор - говорит Лукоянов, поднимаясь с земли и натягивая
брезентовые рукавицы - двинулись? Часы
пущены. Вперед, на штурм Урала!
В его тоне - торжественность не по моменту. Какой там к лешему штурм,
когда нам предстоит не день и не два трепыхаться с байдарками в кустах.
- Не спеши, Петр - говорит Рубинин.
-Посиди. Еще успеешь искупаться в Юньяхе. Покури, пока сухие сигареты.
Алексей Рубинин напарник Петра по байдарке. В этом году я плыву не с
Петром. Со мной Гена Варламов. Петр будет снимать кино, а Рубинина он выбрал
себе в качестве консультанта. Для этой роли Леша подходит вполне - он
спокоен, выдержан и на серьезной реке чувствует себя уверенно. Когда плывешь
с кинокамерой, это очень важно. Рубинин выделяется среди нас не только
утонченно интеллигентными чертами лица, подчеркнутыми ранней и курчавой
сединой, но и каким-то неуловимым настроем веселого скептицизма. В любых,
даже самых трудных и неприятных ситуациях он спокоен, и с улыбающихся
припухлых губ его всегда готово сорваться едкое, но дружеское словечко.
Склонность к острому словцу, как известно, предоставляет большие возможности
для отлынивания от черной работы, однако Леша никогда ими не пользовался и с
неизменно милой улыбкой брался за любое дело обычно первым. Вернее, вторым -
вслед за Петром Лукояновым.
Если в двух байдарках по существу уже определилась ориентация их
экипажа - в одной на походного кинорепортера Лукоянова, в другой на того,
кто, не сумев сделать должного вывода из прошлогоднего горького опыта, снова
захватил в свои руки власть руководителя группы - то в третьей байдарке
полное равенство. Единство как борьба противоположностей. Шумный и
деятельный Анатолий Деев и сдержанный Юра Фатеев, относящийся очень спокойно
к поспешным советам своего напарника. Впрочем, тонкие нити взаимоотношений
между членами экипажа каждой байдарки и между байдарками как коллективами
еще скрыты, они только угадываются по отдельным репликам, по первым
действиям. Для более основательных оценок своих спутников у каждого из нас
фактических данных еще маловато.
...Петр выбрасывает окурок сигареты в реку; ждать больше нечего; мы
поднимаемся все сразу, идем к байдаркам и, взявшись кто за шест, кто за
веревку, начинаем двигаться вверх, слегка подзуживая друг друга.
Через полчаса мы уже помалкиваем. Только кряхтим, пролезая под стволами
или снимая длинными шестами зацепившуюся за кусты веревку. Нетрудно
представить, как это все будет выглядеть дальше. Два дня мы будем
продираться сквозь кусты, излохматим о них свои штормовки, а кто-нибудь,
обходя снизу корни вывороченной елки, сорвется в воду. Петр, конечно, не
отснимет ни одной кинопленки, он сам будет еле шевелить ногами уже после
двух часов сражения с кустами. Так будем ползти до Лагорты. А там, пока мы
здесь ковыряемся, сойдет лед и стает по берегам снег. Придется до Урала идти
по воде.
Проклятые кусты. То ли дело прошлой весной! Снег, простор, идешь себе
по тундре солнечной морозной ночью. Посвистываешь. А тут кусты. Доигрались,
"исследователи"...
К вечеру начинается дождь. Мелкий, холодный.
- Сюда! - кричит Деев. Он с Юрой идет впереди.- Нашел место для
ночевки!
Мы с радостью оставляем байдарки там, где нас застает крик Деева, и
идем к нему, чтобы посмотреть, годится ли место. Что-то подозрительно -
кругом сырость, кочки.
Навстречу льдам
На берегах Юньяхи обломки толстых льдин. Они сочатся, истекают.
Пронизывая их, как спелые плоды, солнце высвечивает на изломах льдин
затейливые линии. Под стук тяжелых капель льдины отламываются и падают,
рассыпаясь крупными, сверкающими иглами. Иглами и стрелами, лишь чуть
размазанными по краям, разбросаны по небу облака. На берегах Юньяхи, на
островах, на отмелях, белеют льдины - остатки ледохода. И снежник извилистой
полосой тянется вверх по реке вдоль левого берега и исчезает за поворотом.
- А ты все плакался: кусты, кусты, когда же кончатся кусты? Вот тебе и
снег.
Рубинин дергает за веревку, байдарка разгоняется в воде и с ходу
наползает носом на снежник. Затем он бросает веревку на снег и, придавив ее
ногой, снимает через голову брезентовую куртку и рубашку. Жарко.
Мне, и правда, казалось, что эти проклятые кусты намерены тянуться по
рекам до самого Урала. Но видимо, здесь ничего нельзя предвидеть. Во всяком
случае нет смысла делать это доморощенным способом - полагаясь на чутье, на
интуицию и на те скудные сведения о здешних реках, которые мы почерпнули из
книг. Ну разве могли мы подумать, помня, как прошлой весной лед на Усе
тронулся только в середине июня, что в этом году уже в начале месяца в
среднем течении Юньяхи по берегам ее полностью исчезнет снег? Конечно, нет.
И могли ли мы, увидев голую, безлесную и бесснежную Юньяху вблизи фермы,
предполагать, что снег вдоль реки появится уже километрах в двадцати выше?
...От выброшенных на берег льдин отваливаются ледяные иглы и, падая на
крутой каменистый склон, со звоном рассыпаются по нему, подпрыгивают и
скатываются в воду. Петр ползает вокруг ледяных обломков на коленях и, чуть
ли не касаясь их объективом камеры, снимает. Густые, тяжелые капли. Россыпи
кристаллов. Сверкающие срезы льдин и рядом с ними желтые сережки ив.
Деев и Юра сидят рядом на борту рубининской байдарки и с интересом
наблюдают за Петром.
- Сейчас проверим поддоны - говорит Деев.- Посмотрим, как они проявят
себя на снегу.
- Не беспокойся - отвечает Петр, не отрываясь от кинокамеры.- Проявят.
Их проверяли уже в прошлом году. И не такие, а похуже. Из лыж.
- Мы этого не знаем. Как говорится, лучше раз увидеть...
Деев встает и, кивнув Юре, наматывает на руку веревку, привязанную к
носу байдарки. Юра хватается за веревку рядом. Они проводят байдарку по воде
до заледеневшего края снежника и, закинув веревку на плечи, тянут ее по
снегу к берегу. Снег у реки темно-серый от земли и разной трухи, набросанной
на него водой, и поэтому байдарка вначале еле ползет, и кажется, что лопнет
веревка. Но когда они выходят повыше, на чистый снег, байдарка скользит
легко. Тонкий поддон звонко поскрипывает, вдавливаясь и снова выпрямляясь,
когда байдарка перегибается на бугорках и неровностях снежного склона. Идет
неплохо. И это по талому, нагретому солнцем снегу. По льду же или на морозе
байдарки мы потянем играючи...
- Ну? - улыбаясь, спрашивает Петр и заправляет камеру в футляр.
- Годится.
- А хорошо-то как - мечтательно зевает Варламов. Он вздремнул во время
испытаний и теперь, пробудившись, жмурится, озирая нестерпимо светлый мир.-
Тепло. Нет комаров. Пахнет сухой травой и тающим снегом. Стать бы здесь
лагерем на неделю. Позагорать... Слушай, командор, неужели мы сейчас
поднимемся и, как ненормальные, потянем по снегу свои байдарки?
Давай, Гена. Продолжай. Сомневайся. Такие люди, как ты, нам нужны.
Такие люди должны быть в каждом жизнерадостном коллективе. Нельзя питаться
одним молочным киселем энтузиазма - нужен перец сомнений и трудных вопросов.
А насчет комаров - это ты вспомнил их визит сегодняшним утром? И правда,
было любопытно.
...Мы проснулись от духоты в палатках. Вылезли. Теплынь, и нет ветра.
На термометре восемнадцать. Мы стянули с себя все шкуры и разлеглись на
спальных мешках, купаясь в солнце. И тут-то они появились. Не нудно и не
зло, а громко и обрадованно запищали над нами хмельные от первого избытка
солнца комары. Они садились нам на плечи, на ноги и, слабые еще, не могли
укусить. Шатаясь, ползали по коже и улетали. Наверное, таких несчастных
стоило и пожалеть, но мы их крыли последними словами. Как только они
явились, уюта - от тепла, от воздуха, от солнца - не стало. В ушах стоял
противный писк, и мы привычно, как лошади на лугу хвостами, отмахивались
руками от пролетающих мимо комаров. И главное, еще ведь снег - вдалеке, на
горах, и рядом, в оврагах и ложбинах тундры и вдоль реки. В заливе вблизи
палатки трутся друг о друга льдины. И - комары. Непривычно и очень странно.
А здесь, у снежника, действительно, совсем нет комаров. Как ветром
сдуло. Теперь мы всегда будем ночлег или просто остановку устраивать возле
снежников. Конечно, если снежники не исчезнут совсем.
Гена уже спит. Локоть в коленку, ладонь под щеку и сопит сидя. Какая
реакция! И кто бы мог подумать, что он еще почти новичок, что всего раза три
был в средненьких походах?
У Гены красное от загара лицо, щетина лезет дружно, как молодая трава
после дождя, кисти рук задубели на весеннем ветру. По одной такой внешности
можно безошибочно определить, где странствует человек - в Подмосковье или
где-нибудь подальше.
- А что, может быть, и в самом деле нам устроить здесь лагерь на два