чистой водой. Мы согрели чай, стоя перекусили и бросились сворачивать
лагерь.
- Не думал раньше, что байдарка такая быстроходная посудина - сказал
Петр, когда мы проплыли километра три.- Видишь наклонное дерево справа? Мы
дойдем до него минут за двадцать. Замечай... А четыре дня назад на такое
расстояние мы тратили несколько часов!
Борис и Вилен плыли рядом.
- Вот бы все время была чистая вода - сказал Борис.- Без ледовых полей,
без заторов... Сейчас бы уже сидели в поезде и пили пиво.
Вилен промолчал.
- Представляете - продолжал Борис, - приезжаем в Москву, а там в
разгаре международный кинофестиваль. И вот ты идешь на вечерний сеанс с
подругой под руку, в белой рубашке, и от костюма твоего не тянет за версту
ни рыбой, ни дымом...
- Всему свое время - рассудительно заметил Петр.- Цивилизация - это
хорошо. Но чтобы ею так дорожить и так к ней стремиться, надо хоть на время
от нее отказаться.
Мы поравнялись с деревом, которое заметил Петр. Он посмотрел на часы и
сказал, что прошло двадцать две минуты. Мы опять наметили впереди дерево и
снова стали считать до него время, И так плыли, от дерева к дереву,
километров пятнадцать.
Потом нам эта игра стала надоедать. Надоела и сама река - чистая,
спокойная, какая-то пустая. Я не видел Петра, он сидел у меня за спиной, но
по тому, как временами байдарка шла заметно медленнее, я понял, что он хоть
и опускает в воду весло, но засыпает. Тогда я с шумом молотил по воде, и
Петр сразу принимался грести сильнее. Я не видел Петра - может быть, он
просто любовался природой или слушал птиц, но зато я видел плывущего рядом
Бориса. Он то и дело клевал носом.
- Сейчас бы встретить порог - сказал Вилен.- Или небольшой ледовый
заторчик. Чтобы поразмять плечи.
Мы так рвались к чистой воде, так проклинали льды и заторы, а теперь,
всего через три часа спокойного плавания, начинаем с тоской и чувством
утраты вспоминать оставшиеся позади преграды... Там было тяжело и
рискованно, но там мы боролись, хитрили, трудились... Слишком резким,
видимо, оказался переход от насыщенной событиями схватки со льдами к
покорной и тупой работе веслами.
На пятом часу безмятежного плавания за поворотом реки появилась белая
бугристая полоса. Мы догнали ледоход.
...Было очень тихо. Лишь по капюшонам штормовок мелко постукивали капли
дождя. Первого дождя на нашем пути. И в этой тишине густо расползался по
реке и по ее пустынным берегам скрежет трущихся друг о друга льдин. Лед шел.
Лед полз.
Прижимаясь одна к другой, перемешиваясь, льдины занимали всю реку и
медленно, еще медленнее, чем течение, продвигались вниз. Перед этим
движущимся ледовым полем бессильны были и нарты, и наш подстил из лыж. И
когда Вилен предложил обогнать ледоход по берегу, с байдарками и со всем
грузом, это было воспринято овальными как грустная шутка.
Река хрустела. От нас не требовалось много сообразительности, чтобы
принять единственно верное решение - вытащиться на берег, поставить палатку
и лечь спать. В расчете на то, что лед пока будет двигаться, а река -
очищаться.
- Давай на льдину! Быстро! Весло поперек - и прыгай!
Это Борис Вилену. Байдарка их врезалась в гущу льдин.
Справа, ближе к берегу, открылась полоса чистой воды. По ней можно
проплыть метров триста. Скорее туда. Петр мне тоже что-то кричит. Мы лихо
перелезаем с байдаркой через льдину. Азарт наш подкреплен уверенностью:
полдня мы возимся в реке среди льдов, но никто не промочил даже ног. И
разносится над рекой:
- К той льдине, к той!
- Взялись за борта. И-и-и раз!
- В байдарку! Прыгай скорей!
- И-и-и раз!
Отправляясь в поход, мы намечали на хвосте зимы вылезти на Урал. А
вышло так, что зиме на хвост мы наступили только в низовьях Танью. И поехали
на нем от Урала.
Именно поехали - догнав утром километрах в пяти от ночевки ледоход, мы
втащили байдарки на льдины и доверились их лоцманскому искусству. И
убедились вскоре, что верхом на льдинах плыть лучше. Не сидишь, скрючившись
между фальшбортами, а разгуливаешь себе на свободе и с более высокой точки
выглядываешь, что впереди. Большие льдины идут быстрее, чем вся масса льда.
Они врезаются в ледоход, расталкивая мелочь могучими плечами. За полчаса
езды на льдинах мы вклинились в ледоход метров на двести, а потом Танью
вдруг расширилась, льдины стали расползаться, появились разводья. Мы скинули
байдарки в реку - и началось...
Мы выискивали впереди щель чистой воды и стремились к ней, расталкивая
веслами льдины. Мы находили проточки, идущие за кустами и не забитые льдом.
Натыкаясь на пробки ползущего льда, мы обносили байдарки по берегу, чтобы
проскочить, пока не образовался затор там, где его не обойти.
И опять размышляли над относительностью всех благ и потерь. Ведь совсем
недавно, едва попав на свободную ото льда реку, мы стали скучать, жаждать
борьбы и действий, а теперь стараемся избавиться от льдин и ищем чистую
воду. Такова уж натура всякого любителя трудных странствий. Исхлестанный
непогодой, он бредит теплом спального мешка, но, едва отогреется, снова
рвется в метель и ветер. В глуши считает дни и часы до возвращения в уют и
людность больших городов, чтобы, попав в них, мечтать о новых дорогах.
Все, как в этих строках:
Запутав след в тайге суровой,
Имея по два сухаря,
Даем, измученные, слово
Остепениться с января.
Но, прожив дома год, неловко
Мы чертим карты от руки,
Латаем старые штормовки,
Кладем консервы в рюкзаки.
И, грусть мешая с наслажденьем
(Себя никто не разберет),
Вдали от дома дни рожденья
Подряд справляем третий год.
Все как в строках Юрия Чаповского, московского инженера, скромного и
надежного парня. Юрий так и не остепенился "с января". В марте 1967 года он
погиб в снежной лавине на Саянах.
Мы помним и всегда будем помнить, что произошло с Чаповским. И с
другими, кто так же неожиданно и трагично закончил свою земную тропу. И
память эта будет требовать от нас большей осмотрительности в пути и большего
походного искусства, но вряд ли и она заставит нас остепениться. Это
неизлечимо.
- Избы! - кричит Борис.
Мы только что выплыли из-за поворота. На правом берегу, освещенные
солнцем, на фоне тайги четко выделяются три дома. До них километра два, но
все эти два километра забиты мелким льдом, а берега поросли кустами.
Берегами не проберешься.
Мы знали, что в нескольких километрах выше озера Варчато есть рыбацкий
поселок. Мы давно уже встречаем приметы близости жилья - рогульки от костра,
следы топора на деревьях, остатки небольших северных стогов. И вот дома. Но
до них два километра колотого льда. Неужели нам так и придется ночевать, не
дотянув до этих милых, освещенных солнцем избушек? Или, бросив байдарки,
идти к ним пешком по берегу?
Не спуская глаз с цели, мы штурмовали ледовое поле. Месили веслами
острые ледяные иглы, прорываясь через их скоп-пения, отталкивали ногами
льдины, мешавшие плыть по узкой закраине, но дома почти не приближались.
Мы останавливались и отдыхали, надеясь, что за то время, пока мы стоим,
льдины раздвинутся и образуется щель.
- Что-то не видно людей...- гадал Борис.- На охоте, наверное. Или на
рыбалке.
- Посидим хоть в избе, - мечтал Петр. - В бане помоемся...
И мы снова шли на приступ ледового поля и опять едва ползли по нему.
Отступление краеведческое
За Полярным Уралом в верховьях Танью, Войкара и Сыни и дальше на восток
- Шурышкарский район. Возле хребта он безлюден. Лишь ранней весной можно
встретить тут кочевья оленеводов, перегоняющих стада в Боль-шеземельскую
тундру, и в начале зимы, когда они возвращаются обратно. Но ближе к Оби уже
встречаются отдельные домики и поселки.
Живут в них рыбаки.
Разговоры на рыболовную и водную темы в летнее время самые ходовые в
Шурышкарском районе. И если бы патриоты этих мест вдруг решили создать свой,
шурышкарский, герб, то на нем они обязательно изобразили бы лодку и сеть.
Нашелся бы, наверное, уголок и для оленьих рогов, но это уж так, попутно,
чтобы подчеркнуть принадлежность района к Северу. Главное же - это лодка.
Несколько лет назад довелось мне постранствовать по водным просторам
Шурышкарского района, по станам рыбаков, разбросанным среди бесчисленных
протоков Оби, по Сыне и Куновату. Конечно, за месяц многого не увидишь,
разве лишь отдельные детали и черточки, но и они в какой-то мере отражают
особенность края, его сущность.
Нижняя Обь не похожа на другие места, облик ее очень своеобразен.
На Обском Севере нередко встречаются приметы современности: есть там
радиомачты и оборудованные больницы, оснащенные холодильными установками
рыболовецкие суда и зверофермы, пионерские лагеря, гидросамолеты и оранжереи
с помидорами. Все это есть, но к проникающей способности нового мы уже
привыкли, и глаз поэтому невольно останавливается на таких деталях быта,
которые пришли в наши дни из тьмы веков и тем не менее неплохо уживаются с
современностью.
Коренные жители Шурышкарского района - ханты. Лесные люди (так их
называли раньше) - прекрасные охотники. Но это зимой. Летом ханты ловят
рыбу. На лодках.
Обские просторы бороздят сотни моторных судов и суденышек, но все они
лишь около рыбы, лишь обслуживают промыслы, а рыбачат тут в основном на
простых лодках. Только при лове плавными сетями на лодке стоит мотор,
помогающий заплывать против течения по "песку" (так на Оби называют места
лова). В остальном же лодки такие, какими они были и сто, и триста лет
назад. Рыбацкую рабочую лодку в этом смысле можно, наверное, сравнить с
обыкновенной ложкой, которая до сих пор и почти в неизменном виде остается
основным "орудием труда" за столом.
На Оби несколько типов лодок. Самая маленькая - калданка. Она делается
без единого гвоздя - из трех выгнутых по-особому досок, сшитых между собой
кедровыми корнями. Щели замазываются смолой. Калданка очень верткая лодочка,
но зато легкая и ходкая. Рыбаки-ханты управляют калданкой с артистической
непринужденностью, орудуя лишь одним кормовым веслом. На калданках они
пересекают широкие плесы в такую волну, когда не рискуют выходить даже
катера.
Следующая по размерам лодка - городов ушка. Она рассчитана на несколько
человек и используется для перевозки небольшого груза.
Потом - бударка, основная промысловая лодка для лова плавом, при помощи
длинной сети, плывущей по течению.
Наконец, неводник - большая лодка, предназначенная для перевозки груза
в несколько тонн: рыбы, сетей, соли и всего рыбацкого имущества при
переездах с песка на песок.
Особое слово о веслах.
На калданках весла с длинной стреловидной лопастью. На городовушках
лопасть весла как секира либо прямоугольная. Каждому веслу - своя роль, своя
лодка. Гребут ими тоже по-разному. При работе с сетями калданкой управляют
одним кормовым веслом. Если надо быстро проплыть небольшое расстояние,
пользуются уключинами и гребут, как на обычной так называемой распашной
лодке - рывками, сразу двумя веслами. А когда требуется плыть далеко и
долго, например целый день, сидят в середине калданки и, монотонно
поскрипывая уключинами, загребают то одним, то другим веслом. Конечно, это
не зря - гребут по очереди каждым веслом: попеременность работы утомляет
меньше, потому что она естественна. Как ходьба. Как бег. Как самый
распространенный способ ходьбы на лыжах. (Видимо, то же стремление добиться
экономии энергии лежит в основе конструкции весел гренландского каяка и
современной байдарки.)
Большие мастера деревянных ремесел, ханты делают себе из местного
материала и временные дома - берестяные чумы.
Самобытные жилища эти, несмотря на то что появились они еще в глубокой
древности, до сих пор в лесных районах Севера успешно конкурируют с
палатками.
Чумы удобны и вместительны. В них прямо на земле горит костер, и дым
отпугивает комаров и мошек, но сам, не мешая обитателям чума, выходит через
отверстие вверху. Главное же достоинство чумов то, что они сделаны из
дешевого, прочного, всегда имеющегося под рукой материала и являются
разборными. Последнее их качество особенно ценно для часто кочующих рыбаков.
Собираются чумы из отдельных полос - нюков, которые изготовляются из
кусков бересты, проваренных в кипятке с золой и жиром и сшитых в несколько
слоев. При перевозке на лодках нюки складываются в трубы.
В берестяных чумах рыбаки-ханты и их семьи живут лишь летом, на местах
лова, а в остальное время - в постоянных поселках, в обычных бревенчатых
домах. Поселки эти расположены на высоких горных берегах Оби и среди ее
проток на возвышенных островах - пугорах. Названия хантыйских поселков
звучные, оканчиваются они, как правило, словом "горт", что значит "селение":
Шижимгорт, Карвожгорт, Анжигорт.
Берестяные поселения часто располагаются по соседству с основными, и
тогда они выглядят как дачные поселки.
...В поселке Летние Лопхари в устье Куновата берестяных чумов больше
десятка. Как белые палатки в спортивном лагере, стоят они в ряд вдоль реки
вблизи запора - загородки из кольев поперек Куновата (возле специальных
отверстий в запоре в воде растянуты ставные невода). У чумов на жердях висит
вяленая рыба - шомух. Хлопотливо снуют женщины в ярких, цветастых платьях и
с травяными косами, искусно вплетенными в черные волосы. На вешалах сушатся
сети. У сетей рядом с отцами возятся ребятишки. Едва научившись ходить, они
уже бродят по берегу с короткими удилищами, таская прожорливых щурят -
щурогаев, как говорят на Оби,
Уж эти щурогаи... В низовье Оби еще много, очень много настоящей
хорошей рыбы - осетра, муксуна, нельмы, сырка. Но, говоря об обской рыбе,
нельзя не упомянуть и это бесчисленное потомство щуки. В июле, достигнув
размера в ладонь, щурогаи несметными стаями идут вдоль берегов обских
проток. Плотным строем, как саранча. В это время на всех пристанях, на
каждом дебаркадере можно увидеть ватаги ребятишек и ожидающих пароходы
командированных с удочками в руках. На крючке может быть что угодно -
червяк, кишки того же щурогая, тряпочка, окурок. Ребятишки надергивают
щурогаев за час по сотне, по две и, груженные тяжелыми связками, бегут
домой, чтобы тотчас же вернуться и продолжать свою лихую ловлю.
Щурогаи на Оби не только забава детей и командированных, ими
интересуются и настоящие рыбаки. Причина этого интереса такова. Для охраны
рыбных запасов на Оби после короткой ранне-летней путины (вонзя, как здесь
говорят) вводится запрет на вылов осетровых и лососевых. Рыбаки тогда
переключаются на лов "черной" рыбы - окуня, налима, чебака, щуки. На
рыбозаводах, на плашкоутах все емкости, приспособленные для хранения рыбы, в
это время бывают переполнены, и, чтобы не сокращать добычу, нашли выход.
Стали частыми неводами ловить щурогая и партиями в несколько тонн каждая
выпускать живьем в естественные садки, очищенные от коряг сора (озерца на
островах). Там щурята, питаясь друг другом и оставшимися в водоеме мальками,
уменьшаются числом, но растут, прибавляя в весе, и превращаются в товарных
щук. А в начале зимы по первому крепкому льду "щукохранилища" подчистую
облавливаются, и мороженая рыба, не требующая хлопот по сохранению, лежит
прямо на воздухе, пока не перевезут ее на рыбозавод.
На нижнюю Обь в последние годы приехало много рыбаков из тех мест, где
рыбы заметно поубавилось - с Волги, с Камы, с Азовского моря, с Каспия.
Говорят, что привлекает их на Север большой заработок. Да, платят тут
неплохо, но дело в основном не в этом. Дело в том, что рыбак хочет ловить
рыбу. Не елозить сетями по пустому водоему, изредка вытаскивая пропахших
керосином сазанов или лещей, а ловить настоящую, большую, вкусную рыбу. И на
Оби ее ловят.
Условия для рыбацкого труда тут суровые: холода, туманы, дожди, ветры.
Может случиться и так, что за все лето ни разу и не пройдешься в одной
рубашке. Но люди живут, работают, радуются.
В странствиях по протокам Оби мне приходилось встречать много рыбаков,
простых в обращении, приветливых, смелых. Но особенно запомнился рыбак
Кушеватского рыбозавода Иван Николаевич Шерстобитов. Человек тяжелой судьбы,
победивший свое горе.
В молодые годы, еще перед войной, Шерстобитов попал в пургу и крепко
обморозился. Требовалась срочная медицинская помощь - рыбака необходимо было
перевезти в Салехард. Но та же пурга не пустила самолет; когда же он смог
прилететь, началась гангрена.
Из больницы Шерстобитов возвратился без обеих ног по колено, без кисти
на левой руке, без пальцев на правой. Но из больницы вышел не инвалид, а
человек.
Первое время было очень трудным, но вот наступил срок, и Шерстобитов
появился на работе. На своей работе, к которой привык до несчастья и которую
хорошо знал. Он сел в лодку и стал рыбачить. Люди вначале смотрели на
Шерстобитова с жалостью, но он заставил их удивляться: он стал одним из
лучших рыбаков района. А несколько сезонов был самым лучшим. И без скидки на
увечье, просто первым по количеству выловленной рыбы.
Я видел Шерстобитова на рыбной ловле. Ловит он плавом, то есть
заплывает на лодке на середину протоки, выбрасывает поплавок и затем,
удаляясь от него поперек реки, спускает в воду длинную, метров на
полтораста, сеть. И еще один поплавок. И так они плывут рядом по течению -
сеть на поплавках и Шерстобитов в лодке. Потом он быстро и проворно выбирает
сеть в лодку, и бьются в ней тяжелые осетры и нельмы.
В Горках, где живет Шерстобитов, рассказывают, что зимой он тоже не
сидит без дела, а ремонтирует сети на рыбозаводе или работает плотником на
строительстве. Например, кроет крыши...
Лицо у Шерстобитова задумчивое и немного суровое, но просветленное
внутренней силой...
Озеро Варчато
- Значит, путешествуете? - Богатырев
прикуривает, затягивается и, вытянув вперед нижнюю губу, тонкой
струйкой пускает дым к потолку.- Так, так... Хорошее дело. Видел я вашего
брата здесь немало. Но только летом или осенью. А чтобы так рано, при снеге,
не было еще этого...
- Давно, Иван Михалыч, живешь тут?
- Нет, не было - продолжает рыбак.- А летось четверо у меня тут жили.
Тоже из Москвы. Баню я еще им топил. Да вот они...
Иван Михайлович открывает темно-красный чемодан из фанеры, который
лежит рядом на лавке, и вынимает оттуда фотографию.
- Не узнаете? Ваши, Земляки.
Надо же - в Москве семь миллионов земляков, а мы узнаем. На фотографии
мой давнишний товарищ, спутник по дальним походам - Терехов. И Шаститко.
Узнаем. Наши.
- Ну что я говорил? Земляки. Когда расставались, этот вот, с бородой,
сказал: "Спасибо, Михалыч, не забудем. Фото пришлем". И вот смотри,
прислали. С осени еще.
- Так давно ты здесь, Иван Михалыч? На озере-то?
- Давно. Годков этак пять. А может, шесть. Как постоянный лов открыли.
Иван Михайлович косится на флягу. Сквозь желтоватый полиэтилен кое-что
еще просвечивает.
В низкой избе тепло, дымно от папирос, пахнет оленьими шкурами,
трудовым человеком и щами. Стены черные, хоть и есть труба у большой печки с
вмазанной в нее плитой. На стенах, вблизи плиты прикреплены, как карманы,
куски рыболовной сети, а в них набросаны недоеденные ломти хлеба: сушатся
сухари на черный день, если он вдруг случится. Все-таки тайга, безлюдье. Б
таких же сетках на стене напротив плиты по-холостяцки, без разбору, навалено
всякое необходимое имущество - патронташ, резиновые сапоги, пачки папирос,
чучела уток. На высоком фанерном ящике в углу избы, как икона, старенький
ламповый приемник с батарейным питанием. Он мурлыкает что-то нежное. Не
лесное.
Сидим, курим все, даже те, кто обычно не курит. Стянув куртки и
свитеры, блаженствуем. Хорошо, что дошли до этой избы.
Те домики, к которым мы пробивались сквозь кашу из ледовых игл,
оказались нежилыми. Брошенный дом в тайге - это еще хуже, чем сама тайга.
Пусто, тоскливо. Решили пробиваться дальше. Туда, где возле самого озера
Врчато на карте отмечены избы. Там должны быть люди. Но дальше по Танью
совсем нельзя было двигаться - мелкий лед забил всю реку, а берега крутые, в
буреломе и кустах. Забрались тогда на геодезическую вышку, что стояла
недалеко от нежилых домов, и оттуда выбрали себе путь. Он оказался длинным,
но зато свободным ото льда, в обход Танью, по кривым и узким озеркам,
облепившим с севера Варчато. Выскочили опять к Танью как раз там, где на
берегу стояли другие дома, уже жилые. Хозяева были в отлучке. Долго не
раздумывая, мы расположились в избушке побольше и в ожидании хозяев на их же
печке и дровах стали готовить обед. Наверное, мы очень огрубели в глуши, раз
вошли без спросу в чужое жилище, но когда мы представили себя ожидающими
хозяев в холоде на пороге дома, то чуть не рассмеялись. А уж хозяева, застав
неожиданных своих гостей, переминающихся в нерешительности у двери без
запора, наверняка бы посчитали их большими чудаками. Это ж не подмосковная
дача с высоким крашеным забором, а дом в тайге...
Пришел один хозяин. Хозяин озера Варчато, как он нам представился.
Бригадир рыболовецкой бригады Иван Михайлович Богатырев. Самой бригады еще
нет, не сезон, а он живет тут один, поддерживает в нормальном состоянии
базу, приводит в порядок снасти.
Иван Михайлович еще крепкий, хоть и за пятьдесят ему, судя по выцветшим
синим глазам. Невысокий, с седыми прядями, с рябоватым лицом.
В низкой избе тепло, дымно, уютно. Мы очень довольны, что встретились с
человеком. Да и Иван Михайлович рад встрече. Ему ведь труднее, чем нам:
месяцами один, с кем поговоришь... Разве что с собакой, да и то надоест.
Правда, он привычный к суровой жизни, не то что мы, городские. Для него
скитания в тайге - нормальная вещь, работа. А для нас - так... метания
беспокойного духа.
- Это вы правильно, ребята, что двинули на Север, в тайгу, что не
побоялись - угадывая наши мысли и тему частых споров у костра, говорит Иван
Михайлович.- Надо бродить по свету, пока есть силы. Я вот в молодости всю
Обь обошел, в губе был, на Ямале. На Пуре.
Он рассказывает нам о Севере, и мы вытягиваем босые ноги, и плывем, и
тонем в табачном дыму, в тепле, в запахе булькающей на плите ухи. Мы давно
уже не ели рыбы, еще с тех пор как провели четыре дня на лиственничном бугре
в ожидании воды.
Иван Михайлович рассказывает о своем житье-бытье на Варчато. Трудное
оно. Рыбы ловят много, но не успевают ее вывозить. Весной еще хорошо, можно
сплавить баржу-другую по Войкару, а летом, когда спадет вода, к озеру снизу
не подберешься. Пороги. По суше и думать нечего - болота кругом, тайга,
обычной дороги нет. Один путь - воздух. Вот и летает сюда из Салехарда, с
рыбокомбината, гидросамолет. Каждый день, а то и по два раза на дню.
- Ну а как снабжение тут организовано? - задает деловой вопрос Вилен.
- Летом какое снабжение? Скажу пилоту, он привезет что надо. Самолет-то
сюда пустой идет. Летом что, заботы нет.
Зимой вот снабжение. У меня, правда, рация есть. Что потребуется -
запрашиваю. Не сразу, конечно, но привозят. Через
неделю, через две. Только, я заметил, шутники они там. На
рыбокомбинате-то. Закажешь сахара - привезут ящик мыла. Слышимость, мол,
подвела. Папирос попросишь - соли доставят. А солью я сам весь Салехард год
могу кормить. Газеты надо - будет гречка. Я теперь уж приспособился. Надо
мне батарейки для приемника - прошу макароны. Летят. Везут. В крайнем случае
- вместо батареек доставят дроби и пороха. Тоже хорошо.
Мы смотрим в маленькие окошки на реку. На Танью все лед, но теперь он
кажется каким-то очень белым. Ослепительно белым. Да, конечно, это снег.
Свежий снег лег повсюду уверенным пушистым слоем. И вода в закраинах по
соседству с новорожденным снегом кажется черной и густой, как нефть. А снег
все идет. Крупные мохнатые снежинки падают в воду, но тонут не сразу, а
лежат еще несколько мгновений на поверхности, как пушинки тополя.
А снег все идет. Плыть нам дальше или переждать? Подождать, оно,
конечно, лучше. Переспать в тепле, под крышей. Куда там плыть - нас так
разморило от ухи, от спирта, от чая, черного, как кофе. Нет, сегодня лишь
подготовиться, а плыть уж утром.
Утром Иван Михайлович вышел с нами на берег. Снегопад прекратился. Снег
лежал вокруг тихий, смирный. Солнце было в облаках, но после черноты и
сумрака избушки резало в глазах от всеобщей белизны. От берегов и покрытой
льдом реки. Иван Михайлович снял меховую шапку и примял ладонью
растрепавшиеся седые волосы.
- Значит, так... Отсюда правым берегом. До развилки. А там средней
протокой. Только поправее жмитесь. В озеро выйдете и смотрите влево, на край
мыса. Ельник там высокий. На против мыса каменный пуп в озере. Остров такой.
На него и держите. Промоина в озерном льду всегда идет мимо этого пупа. Там
и спрятаться можно, если зацепит ветер.
Он посмотрел на небо, на темную полосу воды между берегом и льдом.
- А ветер будет. На самом краю зимы он всегда тут гоняется. Как
загудит, значит, сразу ко льду поближе, где волну не больно разматывает. Не
дай бог, занесет в середку промоины. Зальет или выкинет на лед возле берега.
Ветер крепчал. Нужно бы подождать, но легко попасть в ловушку - ледовое
поле начинает потрескивать, а по закраине поплыли отколовшиеся где-то выше
по течению льдины. В любую минуту лед может тронуться и забить все выходы к
чистой воде Варчато.
- Ну давай - сказал Иван Михайлович, когда мы сели в байдарки.- На
каменный пуп. И вдоль льда все время, ясно?
Мы отплыли. Оглянувшись, увидели домики, занесенные снегом, две лодки
лагерь.
- Не думал раньше, что байдарка такая быстроходная посудина - сказал
Петр, когда мы проплыли километра три.- Видишь наклонное дерево справа? Мы
дойдем до него минут за двадцать. Замечай... А четыре дня назад на такое
расстояние мы тратили несколько часов!
Борис и Вилен плыли рядом.
- Вот бы все время была чистая вода - сказал Борис.- Без ледовых полей,
без заторов... Сейчас бы уже сидели в поезде и пили пиво.
Вилен промолчал.
- Представляете - продолжал Борис, - приезжаем в Москву, а там в
разгаре международный кинофестиваль. И вот ты идешь на вечерний сеанс с
подругой под руку, в белой рубашке, и от костюма твоего не тянет за версту
ни рыбой, ни дымом...
- Всему свое время - рассудительно заметил Петр.- Цивилизация - это
хорошо. Но чтобы ею так дорожить и так к ней стремиться, надо хоть на время
от нее отказаться.
Мы поравнялись с деревом, которое заметил Петр. Он посмотрел на часы и
сказал, что прошло двадцать две минуты. Мы опять наметили впереди дерево и
снова стали считать до него время, И так плыли, от дерева к дереву,
километров пятнадцать.
Потом нам эта игра стала надоедать. Надоела и сама река - чистая,
спокойная, какая-то пустая. Я не видел Петра, он сидел у меня за спиной, но
по тому, как временами байдарка шла заметно медленнее, я понял, что он хоть
и опускает в воду весло, но засыпает. Тогда я с шумом молотил по воде, и
Петр сразу принимался грести сильнее. Я не видел Петра - может быть, он
просто любовался природой или слушал птиц, но зато я видел плывущего рядом
Бориса. Он то и дело клевал носом.
- Сейчас бы встретить порог - сказал Вилен.- Или небольшой ледовый
заторчик. Чтобы поразмять плечи.
Мы так рвались к чистой воде, так проклинали льды и заторы, а теперь,
всего через три часа спокойного плавания, начинаем с тоской и чувством
утраты вспоминать оставшиеся позади преграды... Там было тяжело и
рискованно, но там мы боролись, хитрили, трудились... Слишком резким,
видимо, оказался переход от насыщенной событиями схватки со льдами к
покорной и тупой работе веслами.
На пятом часу безмятежного плавания за поворотом реки появилась белая
бугристая полоса. Мы догнали ледоход.
...Было очень тихо. Лишь по капюшонам штормовок мелко постукивали капли
дождя. Первого дождя на нашем пути. И в этой тишине густо расползался по
реке и по ее пустынным берегам скрежет трущихся друг о друга льдин. Лед шел.
Лед полз.
Прижимаясь одна к другой, перемешиваясь, льдины занимали всю реку и
медленно, еще медленнее, чем течение, продвигались вниз. Перед этим
движущимся ледовым полем бессильны были и нарты, и наш подстил из лыж. И
когда Вилен предложил обогнать ледоход по берегу, с байдарками и со всем
грузом, это было воспринято овальными как грустная шутка.
Река хрустела. От нас не требовалось много сообразительности, чтобы
принять единственно верное решение - вытащиться на берег, поставить палатку
и лечь спать. В расчете на то, что лед пока будет двигаться, а река -
очищаться.
- Давай на льдину! Быстро! Весло поперек - и прыгай!
Это Борис Вилену. Байдарка их врезалась в гущу льдин.
Справа, ближе к берегу, открылась полоса чистой воды. По ней можно
проплыть метров триста. Скорее туда. Петр мне тоже что-то кричит. Мы лихо
перелезаем с байдаркой через льдину. Азарт наш подкреплен уверенностью:
полдня мы возимся в реке среди льдов, но никто не промочил даже ног. И
разносится над рекой:
- К той льдине, к той!
- Взялись за борта. И-и-и раз!
- В байдарку! Прыгай скорей!
- И-и-и раз!
Отправляясь в поход, мы намечали на хвосте зимы вылезти на Урал. А
вышло так, что зиме на хвост мы наступили только в низовьях Танью. И поехали
на нем от Урала.
Именно поехали - догнав утром километрах в пяти от ночевки ледоход, мы
втащили байдарки на льдины и доверились их лоцманскому искусству. И
убедились вскоре, что верхом на льдинах плыть лучше. Не сидишь, скрючившись
между фальшбортами, а разгуливаешь себе на свободе и с более высокой точки
выглядываешь, что впереди. Большие льдины идут быстрее, чем вся масса льда.
Они врезаются в ледоход, расталкивая мелочь могучими плечами. За полчаса
езды на льдинах мы вклинились в ледоход метров на двести, а потом Танью
вдруг расширилась, льдины стали расползаться, появились разводья. Мы скинули
байдарки в реку - и началось...
Мы выискивали впереди щель чистой воды и стремились к ней, расталкивая
веслами льдины. Мы находили проточки, идущие за кустами и не забитые льдом.
Натыкаясь на пробки ползущего льда, мы обносили байдарки по берегу, чтобы
проскочить, пока не образовался затор там, где его не обойти.
И опять размышляли над относительностью всех благ и потерь. Ведь совсем
недавно, едва попав на свободную ото льда реку, мы стали скучать, жаждать
борьбы и действий, а теперь стараемся избавиться от льдин и ищем чистую
воду. Такова уж натура всякого любителя трудных странствий. Исхлестанный
непогодой, он бредит теплом спального мешка, но, едва отогреется, снова
рвется в метель и ветер. В глуши считает дни и часы до возвращения в уют и
людность больших городов, чтобы, попав в них, мечтать о новых дорогах.
Все, как в этих строках:
Запутав след в тайге суровой,
Имея по два сухаря,
Даем, измученные, слово
Остепениться с января.
Но, прожив дома год, неловко
Мы чертим карты от руки,
Латаем старые штормовки,
Кладем консервы в рюкзаки.
И, грусть мешая с наслажденьем
(Себя никто не разберет),
Вдали от дома дни рожденья
Подряд справляем третий год.
Все как в строках Юрия Чаповского, московского инженера, скромного и
надежного парня. Юрий так и не остепенился "с января". В марте 1967 года он
погиб в снежной лавине на Саянах.
Мы помним и всегда будем помнить, что произошло с Чаповским. И с
другими, кто так же неожиданно и трагично закончил свою земную тропу. И
память эта будет требовать от нас большей осмотрительности в пути и большего
походного искусства, но вряд ли и она заставит нас остепениться. Это
неизлечимо.
- Избы! - кричит Борис.
Мы только что выплыли из-за поворота. На правом берегу, освещенные
солнцем, на фоне тайги четко выделяются три дома. До них километра два, но
все эти два километра забиты мелким льдом, а берега поросли кустами.
Берегами не проберешься.
Мы знали, что в нескольких километрах выше озера Варчато есть рыбацкий
поселок. Мы давно уже встречаем приметы близости жилья - рогульки от костра,
следы топора на деревьях, остатки небольших северных стогов. И вот дома. Но
до них два километра колотого льда. Неужели нам так и придется ночевать, не
дотянув до этих милых, освещенных солнцем избушек? Или, бросив байдарки,
идти к ним пешком по берегу?
Не спуская глаз с цели, мы штурмовали ледовое поле. Месили веслами
острые ледяные иглы, прорываясь через их скоп-пения, отталкивали ногами
льдины, мешавшие плыть по узкой закраине, но дома почти не приближались.
Мы останавливались и отдыхали, надеясь, что за то время, пока мы стоим,
льдины раздвинутся и образуется щель.
- Что-то не видно людей...- гадал Борис.- На охоте, наверное. Или на
рыбалке.
- Посидим хоть в избе, - мечтал Петр. - В бане помоемся...
И мы снова шли на приступ ледового поля и опять едва ползли по нему.
Отступление краеведческое
За Полярным Уралом в верховьях Танью, Войкара и Сыни и дальше на восток
- Шурышкарский район. Возле хребта он безлюден. Лишь ранней весной можно
встретить тут кочевья оленеводов, перегоняющих стада в Боль-шеземельскую
тундру, и в начале зимы, когда они возвращаются обратно. Но ближе к Оби уже
встречаются отдельные домики и поселки.
Живут в них рыбаки.
Разговоры на рыболовную и водную темы в летнее время самые ходовые в
Шурышкарском районе. И если бы патриоты этих мест вдруг решили создать свой,
шурышкарский, герб, то на нем они обязательно изобразили бы лодку и сеть.
Нашелся бы, наверное, уголок и для оленьих рогов, но это уж так, попутно,
чтобы подчеркнуть принадлежность района к Северу. Главное же - это лодка.
Несколько лет назад довелось мне постранствовать по водным просторам
Шурышкарского района, по станам рыбаков, разбросанным среди бесчисленных
протоков Оби, по Сыне и Куновату. Конечно, за месяц многого не увидишь,
разве лишь отдельные детали и черточки, но и они в какой-то мере отражают
особенность края, его сущность.
Нижняя Обь не похожа на другие места, облик ее очень своеобразен.
На Обском Севере нередко встречаются приметы современности: есть там
радиомачты и оборудованные больницы, оснащенные холодильными установками
рыболовецкие суда и зверофермы, пионерские лагеря, гидросамолеты и оранжереи
с помидорами. Все это есть, но к проникающей способности нового мы уже
привыкли, и глаз поэтому невольно останавливается на таких деталях быта,
которые пришли в наши дни из тьмы веков и тем не менее неплохо уживаются с
современностью.
Коренные жители Шурышкарского района - ханты. Лесные люди (так их
называли раньше) - прекрасные охотники. Но это зимой. Летом ханты ловят
рыбу. На лодках.
Обские просторы бороздят сотни моторных судов и суденышек, но все они
лишь около рыбы, лишь обслуживают промыслы, а рыбачат тут в основном на
простых лодках. Только при лове плавными сетями на лодке стоит мотор,
помогающий заплывать против течения по "песку" (так на Оби называют места
лова). В остальном же лодки такие, какими они были и сто, и триста лет
назад. Рыбацкую рабочую лодку в этом смысле можно, наверное, сравнить с
обыкновенной ложкой, которая до сих пор и почти в неизменном виде остается
основным "орудием труда" за столом.
На Оби несколько типов лодок. Самая маленькая - калданка. Она делается
без единого гвоздя - из трех выгнутых по-особому досок, сшитых между собой
кедровыми корнями. Щели замазываются смолой. Калданка очень верткая лодочка,
но зато легкая и ходкая. Рыбаки-ханты управляют калданкой с артистической
непринужденностью, орудуя лишь одним кормовым веслом. На калданках они
пересекают широкие плесы в такую волну, когда не рискуют выходить даже
катера.
Следующая по размерам лодка - городов ушка. Она рассчитана на несколько
человек и используется для перевозки небольшого груза.
Потом - бударка, основная промысловая лодка для лова плавом, при помощи
длинной сети, плывущей по течению.
Наконец, неводник - большая лодка, предназначенная для перевозки груза
в несколько тонн: рыбы, сетей, соли и всего рыбацкого имущества при
переездах с песка на песок.
Особое слово о веслах.
На калданках весла с длинной стреловидной лопастью. На городовушках
лопасть весла как секира либо прямоугольная. Каждому веслу - своя роль, своя
лодка. Гребут ими тоже по-разному. При работе с сетями калданкой управляют
одним кормовым веслом. Если надо быстро проплыть небольшое расстояние,
пользуются уключинами и гребут, как на обычной так называемой распашной
лодке - рывками, сразу двумя веслами. А когда требуется плыть далеко и
долго, например целый день, сидят в середине калданки и, монотонно
поскрипывая уключинами, загребают то одним, то другим веслом. Конечно, это
не зря - гребут по очереди каждым веслом: попеременность работы утомляет
меньше, потому что она естественна. Как ходьба. Как бег. Как самый
распространенный способ ходьбы на лыжах. (Видимо, то же стремление добиться
экономии энергии лежит в основе конструкции весел гренландского каяка и
современной байдарки.)
Большие мастера деревянных ремесел, ханты делают себе из местного
материала и временные дома - берестяные чумы.
Самобытные жилища эти, несмотря на то что появились они еще в глубокой
древности, до сих пор в лесных районах Севера успешно конкурируют с
палатками.
Чумы удобны и вместительны. В них прямо на земле горит костер, и дым
отпугивает комаров и мошек, но сам, не мешая обитателям чума, выходит через
отверстие вверху. Главное же достоинство чумов то, что они сделаны из
дешевого, прочного, всегда имеющегося под рукой материала и являются
разборными. Последнее их качество особенно ценно для часто кочующих рыбаков.
Собираются чумы из отдельных полос - нюков, которые изготовляются из
кусков бересты, проваренных в кипятке с золой и жиром и сшитых в несколько
слоев. При перевозке на лодках нюки складываются в трубы.
В берестяных чумах рыбаки-ханты и их семьи живут лишь летом, на местах
лова, а в остальное время - в постоянных поселках, в обычных бревенчатых
домах. Поселки эти расположены на высоких горных берегах Оби и среди ее
проток на возвышенных островах - пугорах. Названия хантыйских поселков
звучные, оканчиваются они, как правило, словом "горт", что значит "селение":
Шижимгорт, Карвожгорт, Анжигорт.
Берестяные поселения часто располагаются по соседству с основными, и
тогда они выглядят как дачные поселки.
...В поселке Летние Лопхари в устье Куновата берестяных чумов больше
десятка. Как белые палатки в спортивном лагере, стоят они в ряд вдоль реки
вблизи запора - загородки из кольев поперек Куновата (возле специальных
отверстий в запоре в воде растянуты ставные невода). У чумов на жердях висит
вяленая рыба - шомух. Хлопотливо снуют женщины в ярких, цветастых платьях и
с травяными косами, искусно вплетенными в черные волосы. На вешалах сушатся
сети. У сетей рядом с отцами возятся ребятишки. Едва научившись ходить, они
уже бродят по берегу с короткими удилищами, таская прожорливых щурят -
щурогаев, как говорят на Оби,
Уж эти щурогаи... В низовье Оби еще много, очень много настоящей
хорошей рыбы - осетра, муксуна, нельмы, сырка. Но, говоря об обской рыбе,
нельзя не упомянуть и это бесчисленное потомство щуки. В июле, достигнув
размера в ладонь, щурогаи несметными стаями идут вдоль берегов обских
проток. Плотным строем, как саранча. В это время на всех пристанях, на
каждом дебаркадере можно увидеть ватаги ребятишек и ожидающих пароходы
командированных с удочками в руках. На крючке может быть что угодно -
червяк, кишки того же щурогая, тряпочка, окурок. Ребятишки надергивают
щурогаев за час по сотне, по две и, груженные тяжелыми связками, бегут
домой, чтобы тотчас же вернуться и продолжать свою лихую ловлю.
Щурогаи на Оби не только забава детей и командированных, ими
интересуются и настоящие рыбаки. Причина этого интереса такова. Для охраны
рыбных запасов на Оби после короткой ранне-летней путины (вонзя, как здесь
говорят) вводится запрет на вылов осетровых и лососевых. Рыбаки тогда
переключаются на лов "черной" рыбы - окуня, налима, чебака, щуки. На
рыбозаводах, на плашкоутах все емкости, приспособленные для хранения рыбы, в
это время бывают переполнены, и, чтобы не сокращать добычу, нашли выход.
Стали частыми неводами ловить щурогая и партиями в несколько тонн каждая
выпускать живьем в естественные садки, очищенные от коряг сора (озерца на
островах). Там щурята, питаясь друг другом и оставшимися в водоеме мальками,
уменьшаются числом, но растут, прибавляя в весе, и превращаются в товарных
щук. А в начале зимы по первому крепкому льду "щукохранилища" подчистую
облавливаются, и мороженая рыба, не требующая хлопот по сохранению, лежит
прямо на воздухе, пока не перевезут ее на рыбозавод.
На нижнюю Обь в последние годы приехало много рыбаков из тех мест, где
рыбы заметно поубавилось - с Волги, с Камы, с Азовского моря, с Каспия.
Говорят, что привлекает их на Север большой заработок. Да, платят тут
неплохо, но дело в основном не в этом. Дело в том, что рыбак хочет ловить
рыбу. Не елозить сетями по пустому водоему, изредка вытаскивая пропахших
керосином сазанов или лещей, а ловить настоящую, большую, вкусную рыбу. И на
Оби ее ловят.
Условия для рыбацкого труда тут суровые: холода, туманы, дожди, ветры.
Может случиться и так, что за все лето ни разу и не пройдешься в одной
рубашке. Но люди живут, работают, радуются.
В странствиях по протокам Оби мне приходилось встречать много рыбаков,
простых в обращении, приветливых, смелых. Но особенно запомнился рыбак
Кушеватского рыбозавода Иван Николаевич Шерстобитов. Человек тяжелой судьбы,
победивший свое горе.
В молодые годы, еще перед войной, Шерстобитов попал в пургу и крепко
обморозился. Требовалась срочная медицинская помощь - рыбака необходимо было
перевезти в Салехард. Но та же пурга не пустила самолет; когда же он смог
прилететь, началась гангрена.
Из больницы Шерстобитов возвратился без обеих ног по колено, без кисти
на левой руке, без пальцев на правой. Но из больницы вышел не инвалид, а
человек.
Первое время было очень трудным, но вот наступил срок, и Шерстобитов
появился на работе. На своей работе, к которой привык до несчастья и которую
хорошо знал. Он сел в лодку и стал рыбачить. Люди вначале смотрели на
Шерстобитова с жалостью, но он заставил их удивляться: он стал одним из
лучших рыбаков района. А несколько сезонов был самым лучшим. И без скидки на
увечье, просто первым по количеству выловленной рыбы.
Я видел Шерстобитова на рыбной ловле. Ловит он плавом, то есть
заплывает на лодке на середину протоки, выбрасывает поплавок и затем,
удаляясь от него поперек реки, спускает в воду длинную, метров на
полтораста, сеть. И еще один поплавок. И так они плывут рядом по течению -
сеть на поплавках и Шерстобитов в лодке. Потом он быстро и проворно выбирает
сеть в лодку, и бьются в ней тяжелые осетры и нельмы.
В Горках, где живет Шерстобитов, рассказывают, что зимой он тоже не
сидит без дела, а ремонтирует сети на рыбозаводе или работает плотником на
строительстве. Например, кроет крыши...
Лицо у Шерстобитова задумчивое и немного суровое, но просветленное
внутренней силой...
Озеро Варчато
- Значит, путешествуете? - Богатырев
прикуривает, затягивается и, вытянув вперед нижнюю губу, тонкой
струйкой пускает дым к потолку.- Так, так... Хорошее дело. Видел я вашего
брата здесь немало. Но только летом или осенью. А чтобы так рано, при снеге,
не было еще этого...
- Давно, Иван Михалыч, живешь тут?
- Нет, не было - продолжает рыбак.- А летось четверо у меня тут жили.
Тоже из Москвы. Баню я еще им топил. Да вот они...
Иван Михайлович открывает темно-красный чемодан из фанеры, который
лежит рядом на лавке, и вынимает оттуда фотографию.
- Не узнаете? Ваши, Земляки.
Надо же - в Москве семь миллионов земляков, а мы узнаем. На фотографии
мой давнишний товарищ, спутник по дальним походам - Терехов. И Шаститко.
Узнаем. Наши.
- Ну что я говорил? Земляки. Когда расставались, этот вот, с бородой,
сказал: "Спасибо, Михалыч, не забудем. Фото пришлем". И вот смотри,
прислали. С осени еще.
- Так давно ты здесь, Иван Михалыч? На озере-то?
- Давно. Годков этак пять. А может, шесть. Как постоянный лов открыли.
Иван Михайлович косится на флягу. Сквозь желтоватый полиэтилен кое-что
еще просвечивает.
В низкой избе тепло, дымно от папирос, пахнет оленьими шкурами,
трудовым человеком и щами. Стены черные, хоть и есть труба у большой печки с
вмазанной в нее плитой. На стенах, вблизи плиты прикреплены, как карманы,
куски рыболовной сети, а в них набросаны недоеденные ломти хлеба: сушатся
сухари на черный день, если он вдруг случится. Все-таки тайга, безлюдье. Б
таких же сетках на стене напротив плиты по-холостяцки, без разбору, навалено
всякое необходимое имущество - патронташ, резиновые сапоги, пачки папирос,
чучела уток. На высоком фанерном ящике в углу избы, как икона, старенький
ламповый приемник с батарейным питанием. Он мурлыкает что-то нежное. Не
лесное.
Сидим, курим все, даже те, кто обычно не курит. Стянув куртки и
свитеры, блаженствуем. Хорошо, что дошли до этой избы.
Те домики, к которым мы пробивались сквозь кашу из ледовых игл,
оказались нежилыми. Брошенный дом в тайге - это еще хуже, чем сама тайга.
Пусто, тоскливо. Решили пробиваться дальше. Туда, где возле самого озера
Врчато на карте отмечены избы. Там должны быть люди. Но дальше по Танью
совсем нельзя было двигаться - мелкий лед забил всю реку, а берега крутые, в
буреломе и кустах. Забрались тогда на геодезическую вышку, что стояла
недалеко от нежилых домов, и оттуда выбрали себе путь. Он оказался длинным,
но зато свободным ото льда, в обход Танью, по кривым и узким озеркам,
облепившим с севера Варчато. Выскочили опять к Танью как раз там, где на
берегу стояли другие дома, уже жилые. Хозяева были в отлучке. Долго не
раздумывая, мы расположились в избушке побольше и в ожидании хозяев на их же
печке и дровах стали готовить обед. Наверное, мы очень огрубели в глуши, раз
вошли без спросу в чужое жилище, но когда мы представили себя ожидающими
хозяев в холоде на пороге дома, то чуть не рассмеялись. А уж хозяева, застав
неожиданных своих гостей, переминающихся в нерешительности у двери без
запора, наверняка бы посчитали их большими чудаками. Это ж не подмосковная
дача с высоким крашеным забором, а дом в тайге...
Пришел один хозяин. Хозяин озера Варчато, как он нам представился.
Бригадир рыболовецкой бригады Иван Михайлович Богатырев. Самой бригады еще
нет, не сезон, а он живет тут один, поддерживает в нормальном состоянии
базу, приводит в порядок снасти.
Иван Михайлович еще крепкий, хоть и за пятьдесят ему, судя по выцветшим
синим глазам. Невысокий, с седыми прядями, с рябоватым лицом.
В низкой избе тепло, дымно, уютно. Мы очень довольны, что встретились с
человеком. Да и Иван Михайлович рад встрече. Ему ведь труднее, чем нам:
месяцами один, с кем поговоришь... Разве что с собакой, да и то надоест.
Правда, он привычный к суровой жизни, не то что мы, городские. Для него
скитания в тайге - нормальная вещь, работа. А для нас - так... метания
беспокойного духа.
- Это вы правильно, ребята, что двинули на Север, в тайгу, что не
побоялись - угадывая наши мысли и тему частых споров у костра, говорит Иван
Михайлович.- Надо бродить по свету, пока есть силы. Я вот в молодости всю
Обь обошел, в губе был, на Ямале. На Пуре.
Он рассказывает нам о Севере, и мы вытягиваем босые ноги, и плывем, и
тонем в табачном дыму, в тепле, в запахе булькающей на плите ухи. Мы давно
уже не ели рыбы, еще с тех пор как провели четыре дня на лиственничном бугре
в ожидании воды.
Иван Михайлович рассказывает о своем житье-бытье на Варчато. Трудное
оно. Рыбы ловят много, но не успевают ее вывозить. Весной еще хорошо, можно
сплавить баржу-другую по Войкару, а летом, когда спадет вода, к озеру снизу
не подберешься. Пороги. По суше и думать нечего - болота кругом, тайга,
обычной дороги нет. Один путь - воздух. Вот и летает сюда из Салехарда, с
рыбокомбината, гидросамолет. Каждый день, а то и по два раза на дню.
- Ну а как снабжение тут организовано? - задает деловой вопрос Вилен.
- Летом какое снабжение? Скажу пилоту, он привезет что надо. Самолет-то
сюда пустой идет. Летом что, заботы нет.
Зимой вот снабжение. У меня, правда, рация есть. Что потребуется -
запрашиваю. Не сразу, конечно, но привозят. Через
неделю, через две. Только, я заметил, шутники они там. На
рыбокомбинате-то. Закажешь сахара - привезут ящик мыла. Слышимость, мол,
подвела. Папирос попросишь - соли доставят. А солью я сам весь Салехард год
могу кормить. Газеты надо - будет гречка. Я теперь уж приспособился. Надо
мне батарейки для приемника - прошу макароны. Летят. Везут. В крайнем случае
- вместо батареек доставят дроби и пороха. Тоже хорошо.
Мы смотрим в маленькие окошки на реку. На Танью все лед, но теперь он
кажется каким-то очень белым. Ослепительно белым. Да, конечно, это снег.
Свежий снег лег повсюду уверенным пушистым слоем. И вода в закраинах по
соседству с новорожденным снегом кажется черной и густой, как нефть. А снег
все идет. Крупные мохнатые снежинки падают в воду, но тонут не сразу, а
лежат еще несколько мгновений на поверхности, как пушинки тополя.
А снег все идет. Плыть нам дальше или переждать? Подождать, оно,
конечно, лучше. Переспать в тепле, под крышей. Куда там плыть - нас так
разморило от ухи, от спирта, от чая, черного, как кофе. Нет, сегодня лишь
подготовиться, а плыть уж утром.
Утром Иван Михайлович вышел с нами на берег. Снегопад прекратился. Снег
лежал вокруг тихий, смирный. Солнце было в облаках, но после черноты и
сумрака избушки резало в глазах от всеобщей белизны. От берегов и покрытой
льдом реки. Иван Михайлович снял меховую шапку и примял ладонью
растрепавшиеся седые волосы.
- Значит, так... Отсюда правым берегом. До развилки. А там средней
протокой. Только поправее жмитесь. В озеро выйдете и смотрите влево, на край
мыса. Ельник там высокий. На против мыса каменный пуп в озере. Остров такой.
На него и держите. Промоина в озерном льду всегда идет мимо этого пупа. Там
и спрятаться можно, если зацепит ветер.
Он посмотрел на небо, на темную полосу воды между берегом и льдом.
- А ветер будет. На самом краю зимы он всегда тут гоняется. Как
загудит, значит, сразу ко льду поближе, где волну не больно разматывает. Не
дай бог, занесет в середку промоины. Зальет или выкинет на лед возле берега.
Ветер крепчал. Нужно бы подождать, но легко попасть в ловушку - ледовое
поле начинает потрескивать, а по закраине поплыли отколовшиеся где-то выше
по течению льдины. В любую минуту лед может тронуться и забить все выходы к
чистой воде Варчато.
- Ну давай - сказал Иван Михайлович, когда мы сели в байдарки.- На
каменный пуп. И вдоль льда все время, ясно?
Мы отплыли. Оглянувшись, увидели домики, занесенные снегом, две лодки