требует нескольких часов.
Куполообразные иглу эскимосы сооружают из снежных кирпичей, вырезая их
в ветровой доске ножами, в былые времена костяными, а теперь -
металлическими. Снеговой нож у каждого эскимоса всегда на поясе.
Как во всяком жилище, в эскимосском иглу есть очаг и светильники, при
помощи которых даже раньше, когда в качестве горючего использовался лишь
тюлений жир, температура в иглу доводилась до тридцати градусов жары
(конечно, жары - на Севере такую температуру иначе и не назовешь).
Жилые постройки из снега давно уже применяют и полярные исследователи.
В хижине из льда и снега была обсерватория во время знаменитого дрейфа
"Фрама" в 1895 году.
Снежные склады и помещения для научных наблюдений применялись и во
время экспедиции Седова к Северному полюсу в 1912-1914 годах.
Известный исследователь Антарктиды американец Бэрд в одну из зимовок на
ледяном континенте несколько месяцев прожил в неотапливаемой снежной хижине,
когда мороз снаружи доходил до шестидесяти.
Амундсен и его спутники в своем успешном походе к Южному полюсу
сооружали из снега специальные ориентиры, чтобы прометить ими обратный путь.
На расстоянии полутора тысяч километров они сложили сто пятьдесят
двухметровых снежных столбов, вырезав при этом из снега девять тысяч больших
кирпичей.
Во многих районах Крайнего Севера и на полярных станциях постройки из
снега применяются и сейчас - как склады и временные "рабочие кабинеты" для
метеорологов.
Ведутся исследования по строительству снежных галерей на выемках
проходящих в тундре железных дорог, чтобы защитить дороги от заносов и
обеспечить бесперебойное движение поездов.
Не обходится без снежного строительства, конечно, и в зимних спортивных
путешествиях по тундре, по северным горам. Чтобы не сдуло палатку, ее
обязательно прикрывают от ветра снежной стенкой. А в последние годы
появились сторонники Сложных походов и вовсе без палаток. С ночевками в
снежных хижинах. Современные поклонники иглу утверждают, что при небольшом
навыке построить иглу можно быстрее, чем поставить палатку со снежной
стенкой. Кроме того, говорят они, иглу крепче, надежнее, ну и, конечно,
романтичнее.
"Скользкость" снега. Не слишком ли она ухудшается весной под действием
солнца, туманов и дождей? Конечно, на Севере, как и всюду, в оттепель лыжи
скользят хуже. Как и всюду, во время бурного весеннего снеготаяния на Севере
велика разница дневных и ночных температур. Нередко даже в июне, не говоря о
конце мая, по ночам в тундре бывают морозы. Но зато на Севере, и этого уж
нет нигде, весенними ночами светло, как днем, и можно идти на лыжах, плыть -
в общем передвигаться. Последнее обстоятельство очень важно для весенних
путешествий на Севере, но, не уповая только на него, мы внимательно прочли
книгу Л. В. Новикова "Снеговые и ледяные дороги". Книге этой уже больше
тридцати лет, она была задумана как справочное руководство для работников
конного транспорта и потому оказалась адресованной и нам, решившим волочить
с собой в парных упряжках двое нарт, на каждые из которых приходилось
килограммов по сто груза. Условно приравняв себя к четвероногим труженикам,
мы установили из этой книги, что при длительной работе рекомендуемая
нагрузка, то есть тяга, должна составлять на каждого из нас по одной пятой
его собственного веса. Мы провели несложные вычисления для предполагаемых
условий движения с нартами - твердый снег, слабый мороз, небольшой подъем (в
книге есть все необходимые для расчета коэффициенты), и получилось, что тяга
на каждый наш "живой килограмм" меньше, чем полагается средней лошади.
Этот неожиданный итог расчетов нас, конечно, вдохновил, и мы уже стали
воображать, что часть пути нам удастся преодолеть рысцой, однако расчеты для
оттепели нас остудили. Коэффициент скольжения оказался вдвое хуже, и на
каждого пришлось уже больше нормальной лошадиной дозы.
И все же мы решили, что это не страшно. Утешения такие. Первое: мы ведь
тренированные люди. Почему же спортсмены должны уступать, простите, лошадям?
Второе: бедные животные работают со своей "нормальной" нагрузкой круглый год
(летом, с телегами, им приходится не легче), а нам тянуть нарты всего дней
пять. Третье: лошадям никогда не натирают полозья саней лыжной мазью, а
мы-то можем надраить лыжи нарт, например, "серебрянкой" - смесью парафина с
алюминиевым порошком. Наконец, четвертое: не всегда же будет оттепель!
Должно же иногда и подмораживать.
К стыду своему, при первом чтении книги о снеговых дорогах, еще до
похода, мы как-то не разглядели в ней известия о том, что коэффициент трения
при скольжении по снегу у металла примерно вдвое ниже, чем у дерева. Зная
это, мы уж обязательно подбили бы лыжи своих нарт хотя бы жестью от
консервных банок.
Интересна и еще одна наша "добыча" из книги Новикова - таблица,
позволяющая определить уменьшение фактической тяги каждой лошади в
зависимости от числа их в одной упряжке. Имеется в виду склонность лошадей
при совместной работе слегка надеяться друг на друга. Замечено при этом,
что, если лошадей в одной упряжке только две, тяга каждой уменьшается
ненамного, процентов на пять, когда четыре - уже на пятнадцать, а для шести
- на тридцать. То есть четыре лошади поодиночке тянут в сумме почти такой же
груз, как шесть в одной упряжке!
Разумеется, к "лошадиным данным" нельзя относиться очень серьезно, но
все же, намечая сложные зимние походы на Крайнем Севере и определяя
необходимое количество нарт, не вредно об этих цифрах и вспомнить. Кто
знает, может быть, трудолюбивые коняги работают согласованнее, чем мы,
грешные... Как существа, несомненно, более развитые, попав друг с другом в
одну упряжку, мы каждый в отдельности ослаблять свои усилия будем, видимо,
еще в большей степени - любуясь природой, погрузившись в размышления или
просто так, отдыхая.
При подготовке к путешествию особенности и различные свойства северного
весеннего снега интересовали нас лишь до тех пор, пока мы планировали свое
движение с нартами по тундре и горам. Но стоило нам вывести на карте свой
маршрут к реке, как появились новые вопросы. Что будет с рекой - вскроется
она к тому времени или нет? И вообще каковы весенние причуды рек, текущих с
Полярного Урала на восток? Узнать характер реки не легче, чем характер
человека. Во всяком случае времени для этого требуется больше, так как река
различные черты своего характера проявляет хоть и регулярно, но редко.
Весенний ледоход, например, бывает в году лишь однажды, а видеть его нужно
раз двадцать, не меньше, чтобы судить о том, когда же ледоход начинается в
среднем и когда наблюдается раннее или позднее вскрытие реки.
Систематические наблюдения за реками ведутся на гидрометеостанциях и
водомерных постах.
К сожалению, режимы рек восточных склонов Полярного Урала регулярно
никто не изучает. Эти реки слишком малы, чтобы на всех на них устраивать
посты. Исключение сделано лишь для Соби, в верховьях которой гидрологические
наблюдения ведутся с 1952 года. А так как все другие реки такого размера к
юго-западу от Соби похожи на нее, по этим наблюдениям можно судить и об
остальных.
Характер у Соби неровный, капризный. Были весны, когда лед на ней в
верховьях трогался и 11 мая, и 14 июня. Вот и попробуй тут угадай, когда она
вскроется в твою весну. Существуют, конечно, методы предсказания поведения
рек - гидрологические прогнозы. Но они разработаны пока лишь для главных
северных рек - для Оби, Печоры, Вычегды, Северной Двины. Для рек с большими
бассейнами, Когда можно учитывать лишь главные атмосферные явления и
закономерности, влияющие на величину снегозапасов, таяние снега и сроки
вскрытия рек. Прогнозы по крупным рекам обычно неплохие даже на месяц
вперед, а на более короткие сроки - на неделю, на две - они вполне надежны.
Разная же речная мелкота - Собь, Войкар, Уса в верховьях, Хара-Маталоу
- прогнозам пока не поддается. Предвидеть изменения режима этих небольших
рек чрезвычайно трудно, и прежде всего потому, что, имея маленькие бассейны,
они полностью зависят от своей, местной, погоды. А погода эта крайне
неустойчива, особенно вблизи Полярного Урала, где нередко, главным образом
весной, проходят жестокие воздушные бои между теплом и холодом и где
"фронтовая линия" порой решительно меняется в течение нескольких часов.
Ветры. Без ветров Полярный Урал это не Полярный Урал. Сильные ветры -
такая же его характерная черта, как и обилие света весной. Недаром Полярный
Урал считают вторым (после Антарктиды) районом по величине средней за год
скорости ветра. Ураганных ветров, подобных тем, что в тропических широтах
разрушают каменные здания, на Полярном Урале не бывает, но ветры, доходящие
до сорока и даже до шестидесяти метров в секунду, не так уж редки. При
ветре, дующем со скоростью сорок метров в секунду, можно, не отрывая ног от
земли, лечь грудью на тугой, упругий воздух и держаться на нем устойчиво в
наклонном положении. Как в прыжке на лыжах с трамплина. При ветре в
пятьдесят метров недолго, пожалуй, и взлететь. В такой ветер никто не
рискует выходить из помещения, чтобы не превратиться в несшийся по горной
тундре шар "перекати-поле".
Таким ли ветром или посильнее в декабре 1953 года вблизи Полярного
Урала на железнодорожной ветке Сейда - Лабытнанги сбило с рельсов поезд. К
счастью, пассажиры не стали вылезать из перевернутых вагонов, а сидели в
них, покорно пережидая непогоду. Лишь один из них рискнул пробиваться к
ближайшему разъезду пешком и погиб в пурге.
Сильные ветры на Полярном Урале бывают чаще всего с декабря по февраль,
но не редкость они и весной. При этом сильные ветры иногда сопровождаются
резким похолоданием. Вот несколько цифр из наблюдений на метеостанции
Рай-Из, расположенной вблизи хребта на высоте восемьсот девяносто метров.
24 мая 1946 года в течение двенадцати часов дул ветер со скоростью
сорок метров в секунду. Температура воздуха была от двенадцати до
шестнадцати градусов мороза.
9 июня 1959 года с семи утра до полудня при температуре минус восемь
градусов был северный ветер со скоростью тридцать пять метров в секунду.
(Интересно, что за три дня до этого, 6 июня, стояла тихая и солнечная
погода, а температура в тени поднималась до десяти градусов тепла.)
В мае и в июне это бывает тут часто: то дождь, то снег, то затишье, то
солнечное пекло, а то и крепкий мороз. Такое уж время на Полярном Урале.
Царство света, царство ветра и восхитительное непостоянство. Горная северная
весна.
Бросок через горы
- Не пойду! Дальше не пойду. Пора ставить лагерь. Надо выспаться,
отдохнуть и тогда уже лезть выше... Борис обращается не то ко мне, не то ко
всем сразу. Говорит он это очень зло, и поэтому никто ему не отвечает.
Только Петр удивленно взглянул на Бориса, хотел что-то сказать, но
промолчал. Мы только что закончили подъем по долине крутого ручья и вышли к
тому месту, откуда надо было карабкаться прямо на хребет по ребру горы
Сомкен-Пай. Путь по ручью оказался удобным - ровная лента с крепким снегом и
длинными ледяными натеками в русле. Мы прошли по ручью метров триста, пока
догадались скинуть лыжи, привязали их к нартам и пошли дальше просто в
ботинках. Двигаться стало легче, уверенней держалась нога на снегу, и Петр
даже сказал, когда мы остановились поджидать вторые нарты, что зря не шли
без лыж и раньше, по тундре на подходе к Уралу. Снег там почти повсюду
крепкий. Мне трудно было ему возразить даже просто так, для. поддержания
разговора, и я согласился. Да, конечно, если бы сразу пошли без лыж, было бы
лучше. Только не мешало бы привязать к ботинкам какие-нибудь небольшие кошки
с зубцами. А на лыжах походить мы еще успеем - на спуске с хребта или уже
вблизи рек, в лесу, где, наверное, придется ползти по рыхлому снегу.
Поднявшись по ручью, мы остановились у большого камня, одиноко
торчавшего на невысоком бугре. За ним удобно было укрыться от ветра, чтобы
приготовить обед и подкрепиться перед подъемом. В стороны от этого камня
разбегались и повсюду чернели камни помельче. В разлитой вокруг белизне они
возвращали долине ручья и склонам их размеры и очертания. Без этих черных
точек все повисло бы в пустоте.
Мы забрались уже высоко - тундра с ее увалами и долинами лежала ниже
нас и блестела в пологих лучах утреннего солнца. В ложбинах виднелись белые
распластавшиеся вдоль земли полосы. Там уже задул ветер и появились хвосты
поземки.
-Тебе, наверное, плевать на свое сердце, вот сам и лезь.
А нам здоровье еще пригодится - теперь Борис обращается уже ко мне.- Не
пойду дальше, ясно?
Он отстегнул крепления лыж, скинул их на снег, подошел к нартам и стал
развязывать веревку, которой был стянут весь груз. Достал кастрюлю и банку
тушенки. Подумал немного и вытащил еще одну. Петр зажег паяльную лампу,
вставил ее головкой в печку и повернулся к Борису.
- Что ты раскричался? "Не пойду, не пойду..." Я старше тебя на десять
лет, и достается мне не меньше твоего. И тоже хочется в спальный мешок, но
надо еще немного потерпеть. Ты посмотри, какая погода! - Петр широким жестом
обвел вокруг.- Ветер слабый, Солнце. Подморозило. Надо быть олухами, чтобы
не воспользоваться этим-
Петр выдернул из рук Бориса кастрюлю и стал набивать ее снегом.
Конечно, Петр прав: спешить, спешить, пока погода. В любой момент может
пойти дождь. Или появится туман. Подъем на вершину тогда обойдется вдвое
дороже. А Борис ведет себя очень странно. Что он, устал или просто упрямится
и хочет по-своему? Крепкий парень, с ладной, коренастой фигурой. С
грубоватым лицом рабочего человека, привыкшего к тяжелому физическому труду.
Не в первый раз в сложном походе. Неужели ему так трудно? Настолько трудно,
что он уже не может этого скрывать? Но зачем же скандалить, нельзя разве
проще: мол, простите, дорогие, но я что-то плоховато себя чувствую, давайте
повременим с этой чертовой горой. Никто бы поперек и не заикнулся. Может,
это все от чистого воздуха, от усталости? Вроде бы я неплохо знал Бориса, в
походы, правда, с ним не ходил, но встречался часто. А тут... Впрочем, уже в
первые дни он выкинул несколько номеров - то в разведку убежал один, то
предложил какой-то странный путь движения к хребту и долго настаивал на
нем...
На хребет мы сможем подняться и после ночевки, беды большой не будет,
хотя это и не лучший вариант - ясно, что нужно подниматься сейчас. Но что
будет за хребтом, если уже здесь начинаются разговоры? Может быть,
поговорить со всеми напрямик? Либо каждый будет придерживаться так
называемой общественной дисциплины, либо... Дорога назад известна. В Елецком
будем на второй день. Можно, конечно, и так, но это уже похоже на игру. А
ставка слишком велика - необычный маршрут, подготовка к нему, пройденный уже
путь. Отпуск, наконец. Неужели Борис играет на том, что для всех нас так
дорога идея?
Петр копошился у печки, засыпая в кастрюлю лапшу, Ви-лен помогал ему,
подкачивая паяльную лампу. Вилен приятель Бориса, и от него во многом
зависит, как у нас все повернется. Но пока в этом споре - ставить палатку
тут или начинать подъем на вершину - похоже, что Вилен его не поддерживает.
Борис стоял в стороне и чинил кольцо лыжной палки. Перетягивал ослабшие
ремни. Я подошел к нему и сказал, что нужно сходить на разведку. Чтобы
выбрать путь, которым лучше всего подниматься на вершину. Когда начать
подъем, это мы решим за обедом, а сейчас надо идти на разведку. А для того
чтобы от нее было больше толку, незачем нам ходить гуртом, лучше ему,
Борису, подняться к перемычке, за которой угадывалось озеро, и просмотреть
ближний путь, а мне залезть на противоположный склон долины и оттуда
наметить дальнейший подъем.
Борис ничего не ответил, надел лыжи и полез к перемычке.
Когда мы вернулись, обед уже был готов и Вилен привязывал печку к
нартам.
Мы стали торопливо есть: из-за хребта скоро должно было появиться
солнце, оно грозило разогреть снег на склоне, по которому нам предстояло
подниматься. Солнце уже освещало вершину, и граница тени и света быстро
спускалась к перемычке.
Петр привязал капроновую веревку к нартам и сделал на другом конце ее
четыре петли. Мы должны были влезть в эти петли и все сразу, цугом тянуть
нарты вверх по склону.
Первые нарты дотащили до перемычки быстро, но, вытянув вторые, от
усталости свалились в снег. Затем, отдышавшись, подошли к первым нартам,
привалились к ним и долго стояли так, уныло оглядывая оставшуюся часть
подъема.
Я ждал, что Борис опять заведет разговор о ночлеге, и приготовился
уступить ему, тем более, что место для лагеря на перемычке было удобное,
прикрытое скалами, но Борис молчал. Прошел, видимо, мертвую точку и уже сам
хочет лезть выше. И вид у него был вроде бы ничего. Ожил. Хуже Петр. Лицо
его осунулось, почернело.
- Давай дотянем до конца каменистой гряды, а там уж и остановимся -
сказал Петр, словно почувствовал, что его жалеют.
Мы разгрузили одни нарты и, взяв каждый по рюкзаку, полезли вверх.
Подниматься было тяжелее, чем на первом отрезке, потому что стало еще
круче и, кроме того, на склоне торчало много больших камней, в стороны от
которых тянулись жесткие снежные гребни. Некоторые из них были покрыты
ледяной коркой; ступая на нее, мы скользили и падали. Чтобы подняться,
приходилось сбрасывать рюкзак с плеч и, встав на ноги, снова наваливать его
на себя. О том, чтобы идти на лыжах, нечего было и думать, и мы оставили их
внизу, у нарт.
Солнце поднялось еще выше и теперь освещало весь склон и даже тот
камень внизу у ручья, где мы обедали и откуда начали крутой подъем. Но снег
был еще морозный - не отпускало, наверное, оттого, что дул свежий северный
ветер, который едва заметно, но непрерывно усиливался. Мы надели защитные
очки, но они быстро запотевали, и приходилось часто останавливаться и
протирать их. Чем еще хорошо двигаться ночью, когда солнце слабое или его
нет совсем (кроме того, что в мороз хорошо скользят лыжи) - не нужны эти
проклятые очки. Придется выходить теперь по вечерам еще раньше, чтобы
останавливаться задолго до яркого солнца.
...Восемь утра. Палатка прилепилась к торчащей ребром гранитной плите.
Свистит ветер. Пока мы поднимались, он успел уже перемениться. Теперь ветер
дует вниз по склону и не дает лезть выше, даже если бы у нас еще были силы.
Мы сидим вокруг печки и, глотая слюни, смотрим, как подпрыгивают крышки
обеих кастрюль. Снежные змеи сползают со скалы и вьются над нами. И
рассыпаются, окутывая наш лагерь сплошной пеленой. Сброшенные ногой куски
плотного снега катятся вниз по склону. Обтачиваясь на ходу, они превращаются
в бочонки, колесики и исчезают в белой мгле.
Временами, когда ветер внезапно стихает, снежные змеи опадают и, не
растворяясь в воздухе, опускаются на снег близко от нас, и тогда в просветы
между вьющимися по бокам от нас струйками снега мы видим тундру на запад от
хребта. И на ней весь наш путь от Елецкого к Уралу. Отсюда, сверху и
издалека, на пути нашем не видно деталей - ни кустов на Средней Кечпели, ни
камней и проталин в тундре, и от этого он кажется каким-то бесконечным. И
трудно представить, как мы прошли его с гружеными нартами, как вылезли на
такую высоту, откуда уже совсем рядом до вершины. В следующий переход мы
будем там, если не задержит ветер.
А ветер свистит. Мы то и дело поглядываем на вьющиеся над нами белые
змеи и стараемся определить, что с ветром - стихает или наоборот...
Достанутся нам или нет знаменитые уральские сорок метров в секунду?
Мы укрепляем палатку, загоняя по углам в снег еще по одной лыжной
палке. И, не надеясь на гранитную плиту, которая может оказаться
бесполезной, если переменится ветер, ставим стенку из снежных кирпичей.
На ветру от солнца никакого тепла, один свет. Чтобы не стыла еда и
чтобы заодно грелись руки, мы наваливаем эту еду (обычное походное варево,
что-то среднее между рисовой кашей и мясным супом) прямо в кружки, из
которых потом будем пить чай. Но даже в кружках все быстро холодеет, и чай
мы пьем уже едва теплый.
В палатке, когда мы кончили возиться и влезли в мешки, Петр опять
вспомнил про тот вечер, что застал его в походе на Кольском, на плато
Чивруай. Он закурил, вытянулся в мешке и стал рассказывать о том, как,
засыпанные снегом, они лежали в двух палатках рядом и долго не могли попасть
друг к другу. А нужно было: в одной палатке оказались примус и бензин, в
другой - почти все продукты. И вообще всем вместе веселее. Пришлось
откапываться и делать в снегу между палатками тоннель. Сколько они так
пролежали, неизвестно, потому что на второй день обнаружили, что у всех
стоят часы.
Это последнее, что я помню из рассказа Петра. Как раз когда он говорил
о часах, я посмотрел на свои и заметил, что было девять. Девять утра 28 мая.
И еще я услышал, как в углу палатки похрапывали: Вилен и Борис уже спали. Я
заснул, так и не узнав, чем кончилось все тогда на плато Чивруай.
Урал. Слово это звучало для нас, как "ура", когда мы поднялись на
хребет. Позади остался путь, вызывавший больше всего тревоги. Но видимо, не
так страшен Урал.
Тогда Урал был совсем не страшен. Задумчив и тих. Словно и не свистел
вчера в камнях ветер. На севере чуть правее стрелки компаса не то из-за гор,
не то из-за туч выползало солнце. Было около часа ночи. Еще правее, недалеко
от нас - Пайер. Потемневший в тени конус его не так внушителен, каким он
казался снизу, из тундры. В матовом блеске тонули белые горы. Это проделки
весны. Она забралась и сюда, на округлые вершины и гребни, и нажгла их
солнцем, чтобы ночью, на ветру и морозе, они заледенели. И звенела под
лыжами толстая ледяная скорлупа.
Заглянувшая на вершины весна не успела еще разрушить приметы зимнего
нрава гор. Молчаливые, как обелиски, стояли облепленные снегом камни. И
деревянная вышка на вершине, через которую проходит наш путь, тужилась под
грузом снега и льда.
И всюду - волны. Они друг в друге, словно числа разного порядка. Едва
заметные волнишки на поверхности снега и на ледяной скорлупе. Волны крупнее,
заструги - в стороны от скоплений камней, от одиноких белых обелисков. И
сами хребты вокруг - как волны.
Солнце снова начало распаляться. Нам не было никакого смысла
задерживаться на вершине. Вниз, только вниз. Пока погода, пока хорошее
скольжение.
С юго-восточной стороны вершины, как раз с той, с которой нам
спускаться - сплошной лед. Целые ледовые поля, по которым можно кататься на
коньках. Результат объединенных усилий солнца, ветра и мороза. На льду
трудно удержаться даже без лыж.
Теперь мы идем позади нарт, рвущихся вниз по ледяному склону. Чтобы
удобнее было сдерживать их, привязали к задним стойкам нарт лыжные палки, и
получилась тачка на лыжах. "Тянитолкай". Когда нарты выезжают на мелкий
порошкообразный снег и останавливаются, мы подталкиваем их, упираясь в
палки. Но чаще палки надо тянуть к себе, чтобы уменьшить скорость нарт. На
самых крепких участках льда, когда каблуками ботинок мы не можем пробить
ямки для упора, нарты увлекают нас за собой. Приходится ложиться на лед и
так волочиться по нему, телом своим сдерживая нарты и направляя их на
естественные тормоза - полосы мелкого надутого ветром снега.
Километрах в двух от вершины лед исчез. На склоне - крепкий ветровой
наст, покрытый тонким и ровным слоем мягкого снега. Для спуска лучше не
придумаешь. Мы едем теперь на лыжах рядом с нартами. Притормаживаем их и
направляем. Потом додумались: один на лыжах едет просто так, катается, а
другой, привязав лыжи сверху вещей, сидит у нарт на запятках. И правит, как
мальчишка на санках: бороздит ногой по снегу с той стороны, куда надо
повернуть. Это Вилена осенило, когда Борис уехал на лыжах вперед с
киноаппаратом. Теперь и мы с Петром едем по очереди то на лыжах, то на
запятках у нарт.
Из-за ближнего гребня появляется солнце, и приходится напяливать очки.
Но снег по-прежнему морозный. И тихо. Как на плесе сибирской горной реки
перед большим порогом.
Мы разыгрались, катаясь на нартах. И когда выпадает моя очередь
спускаться на лыжах, я вручаю палки, привязанные к нартам, Петру, а сам
бросаюсь вниз.
Расставаясь с Петром, я на секунду задерживаю взгляд на его очках. В
темных стеклах четко отражаются горы и белые облака. И едва заметные
движущиеся черточки. Это Борис и Вилен. Черточки в выпуклых стеклах
стремительно уменьшаются, превращаются в точки, исчезают совсем. И я качусь
вниз, воображая, как в отражении на Петровых очках буду так же быстро
уменьшаться. На спуске встречается участок склона покруче, чем было раньше,
и мне бы там остановиться, чтобы помочь Петру, но разве удержишься от
соблазна просвистеть с полкилометра по ровному склону? Остановился внизу и
жду. Вижу Бориса и Вилена, задержавшихся перед крутым участком и
раздумывающих, что же делать дальше. И вдруг из-за пригорка верхом на нартах
вылетает Петр. Он замечает, что ниже стоят другие нарты, пытается на ходу
повернуть, но, неудачно зацепив ногой, отрывается от нарт и падает в снег. А
нарты мчатся дальше. Петр кричит, Борис с Виленом суетятся, отодвигая свои
нарты то в одну, то в другую сторону. Наконец, бросив их, они разбегаются, а
те, сорвавшиеся нарты несутся прямо на стоящие поперек склона. Я слышу лязг
столкнувшихся нарт, и чуть ли не одновременно мимо меня по снегу проносится
Куполообразные иглу эскимосы сооружают из снежных кирпичей, вырезая их
в ветровой доске ножами, в былые времена костяными, а теперь -
металлическими. Снеговой нож у каждого эскимоса всегда на поясе.
Как во всяком жилище, в эскимосском иглу есть очаг и светильники, при
помощи которых даже раньше, когда в качестве горючего использовался лишь
тюлений жир, температура в иглу доводилась до тридцати градусов жары
(конечно, жары - на Севере такую температуру иначе и не назовешь).
Жилые постройки из снега давно уже применяют и полярные исследователи.
В хижине из льда и снега была обсерватория во время знаменитого дрейфа
"Фрама" в 1895 году.
Снежные склады и помещения для научных наблюдений применялись и во
время экспедиции Седова к Северному полюсу в 1912-1914 годах.
Известный исследователь Антарктиды американец Бэрд в одну из зимовок на
ледяном континенте несколько месяцев прожил в неотапливаемой снежной хижине,
когда мороз снаружи доходил до шестидесяти.
Амундсен и его спутники в своем успешном походе к Южному полюсу
сооружали из снега специальные ориентиры, чтобы прометить ими обратный путь.
На расстоянии полутора тысяч километров они сложили сто пятьдесят
двухметровых снежных столбов, вырезав при этом из снега девять тысяч больших
кирпичей.
Во многих районах Крайнего Севера и на полярных станциях постройки из
снега применяются и сейчас - как склады и временные "рабочие кабинеты" для
метеорологов.
Ведутся исследования по строительству снежных галерей на выемках
проходящих в тундре железных дорог, чтобы защитить дороги от заносов и
обеспечить бесперебойное движение поездов.
Не обходится без снежного строительства, конечно, и в зимних спортивных
путешествиях по тундре, по северным горам. Чтобы не сдуло палатку, ее
обязательно прикрывают от ветра снежной стенкой. А в последние годы
появились сторонники Сложных походов и вовсе без палаток. С ночевками в
снежных хижинах. Современные поклонники иглу утверждают, что при небольшом
навыке построить иглу можно быстрее, чем поставить палатку со снежной
стенкой. Кроме того, говорят они, иглу крепче, надежнее, ну и, конечно,
романтичнее.
"Скользкость" снега. Не слишком ли она ухудшается весной под действием
солнца, туманов и дождей? Конечно, на Севере, как и всюду, в оттепель лыжи
скользят хуже. Как и всюду, во время бурного весеннего снеготаяния на Севере
велика разница дневных и ночных температур. Нередко даже в июне, не говоря о
конце мая, по ночам в тундре бывают морозы. Но зато на Севере, и этого уж
нет нигде, весенними ночами светло, как днем, и можно идти на лыжах, плыть -
в общем передвигаться. Последнее обстоятельство очень важно для весенних
путешествий на Севере, но, не уповая только на него, мы внимательно прочли
книгу Л. В. Новикова "Снеговые и ледяные дороги". Книге этой уже больше
тридцати лет, она была задумана как справочное руководство для работников
конного транспорта и потому оказалась адресованной и нам, решившим волочить
с собой в парных упряжках двое нарт, на каждые из которых приходилось
килограммов по сто груза. Условно приравняв себя к четвероногим труженикам,
мы установили из этой книги, что при длительной работе рекомендуемая
нагрузка, то есть тяга, должна составлять на каждого из нас по одной пятой
его собственного веса. Мы провели несложные вычисления для предполагаемых
условий движения с нартами - твердый снег, слабый мороз, небольшой подъем (в
книге есть все необходимые для расчета коэффициенты), и получилось, что тяга
на каждый наш "живой килограмм" меньше, чем полагается средней лошади.
Этот неожиданный итог расчетов нас, конечно, вдохновил, и мы уже стали
воображать, что часть пути нам удастся преодолеть рысцой, однако расчеты для
оттепели нас остудили. Коэффициент скольжения оказался вдвое хуже, и на
каждого пришлось уже больше нормальной лошадиной дозы.
И все же мы решили, что это не страшно. Утешения такие. Первое: мы ведь
тренированные люди. Почему же спортсмены должны уступать, простите, лошадям?
Второе: бедные животные работают со своей "нормальной" нагрузкой круглый год
(летом, с телегами, им приходится не легче), а нам тянуть нарты всего дней
пять. Третье: лошадям никогда не натирают полозья саней лыжной мазью, а
мы-то можем надраить лыжи нарт, например, "серебрянкой" - смесью парафина с
алюминиевым порошком. Наконец, четвертое: не всегда же будет оттепель!
Должно же иногда и подмораживать.
К стыду своему, при первом чтении книги о снеговых дорогах, еще до
похода, мы как-то не разглядели в ней известия о том, что коэффициент трения
при скольжении по снегу у металла примерно вдвое ниже, чем у дерева. Зная
это, мы уж обязательно подбили бы лыжи своих нарт хотя бы жестью от
консервных банок.
Интересна и еще одна наша "добыча" из книги Новикова - таблица,
позволяющая определить уменьшение фактической тяги каждой лошади в
зависимости от числа их в одной упряжке. Имеется в виду склонность лошадей
при совместной работе слегка надеяться друг на друга. Замечено при этом,
что, если лошадей в одной упряжке только две, тяга каждой уменьшается
ненамного, процентов на пять, когда четыре - уже на пятнадцать, а для шести
- на тридцать. То есть четыре лошади поодиночке тянут в сумме почти такой же
груз, как шесть в одной упряжке!
Разумеется, к "лошадиным данным" нельзя относиться очень серьезно, но
все же, намечая сложные зимние походы на Крайнем Севере и определяя
необходимое количество нарт, не вредно об этих цифрах и вспомнить. Кто
знает, может быть, трудолюбивые коняги работают согласованнее, чем мы,
грешные... Как существа, несомненно, более развитые, попав друг с другом в
одну упряжку, мы каждый в отдельности ослаблять свои усилия будем, видимо,
еще в большей степени - любуясь природой, погрузившись в размышления или
просто так, отдыхая.
При подготовке к путешествию особенности и различные свойства северного
весеннего снега интересовали нас лишь до тех пор, пока мы планировали свое
движение с нартами по тундре и горам. Но стоило нам вывести на карте свой
маршрут к реке, как появились новые вопросы. Что будет с рекой - вскроется
она к тому времени или нет? И вообще каковы весенние причуды рек, текущих с
Полярного Урала на восток? Узнать характер реки не легче, чем характер
человека. Во всяком случае времени для этого требуется больше, так как река
различные черты своего характера проявляет хоть и регулярно, но редко.
Весенний ледоход, например, бывает в году лишь однажды, а видеть его нужно
раз двадцать, не меньше, чтобы судить о том, когда же ледоход начинается в
среднем и когда наблюдается раннее или позднее вскрытие реки.
Систематические наблюдения за реками ведутся на гидрометеостанциях и
водомерных постах.
К сожалению, режимы рек восточных склонов Полярного Урала регулярно
никто не изучает. Эти реки слишком малы, чтобы на всех на них устраивать
посты. Исключение сделано лишь для Соби, в верховьях которой гидрологические
наблюдения ведутся с 1952 года. А так как все другие реки такого размера к
юго-западу от Соби похожи на нее, по этим наблюдениям можно судить и об
остальных.
Характер у Соби неровный, капризный. Были весны, когда лед на ней в
верховьях трогался и 11 мая, и 14 июня. Вот и попробуй тут угадай, когда она
вскроется в твою весну. Существуют, конечно, методы предсказания поведения
рек - гидрологические прогнозы. Но они разработаны пока лишь для главных
северных рек - для Оби, Печоры, Вычегды, Северной Двины. Для рек с большими
бассейнами, Когда можно учитывать лишь главные атмосферные явления и
закономерности, влияющие на величину снегозапасов, таяние снега и сроки
вскрытия рек. Прогнозы по крупным рекам обычно неплохие даже на месяц
вперед, а на более короткие сроки - на неделю, на две - они вполне надежны.
Разная же речная мелкота - Собь, Войкар, Уса в верховьях, Хара-Маталоу
- прогнозам пока не поддается. Предвидеть изменения режима этих небольших
рек чрезвычайно трудно, и прежде всего потому, что, имея маленькие бассейны,
они полностью зависят от своей, местной, погоды. А погода эта крайне
неустойчива, особенно вблизи Полярного Урала, где нередко, главным образом
весной, проходят жестокие воздушные бои между теплом и холодом и где
"фронтовая линия" порой решительно меняется в течение нескольких часов.
Ветры. Без ветров Полярный Урал это не Полярный Урал. Сильные ветры -
такая же его характерная черта, как и обилие света весной. Недаром Полярный
Урал считают вторым (после Антарктиды) районом по величине средней за год
скорости ветра. Ураганных ветров, подобных тем, что в тропических широтах
разрушают каменные здания, на Полярном Урале не бывает, но ветры, доходящие
до сорока и даже до шестидесяти метров в секунду, не так уж редки. При
ветре, дующем со скоростью сорок метров в секунду, можно, не отрывая ног от
земли, лечь грудью на тугой, упругий воздух и держаться на нем устойчиво в
наклонном положении. Как в прыжке на лыжах с трамплина. При ветре в
пятьдесят метров недолго, пожалуй, и взлететь. В такой ветер никто не
рискует выходить из помещения, чтобы не превратиться в несшийся по горной
тундре шар "перекати-поле".
Таким ли ветром или посильнее в декабре 1953 года вблизи Полярного
Урала на железнодорожной ветке Сейда - Лабытнанги сбило с рельсов поезд. К
счастью, пассажиры не стали вылезать из перевернутых вагонов, а сидели в
них, покорно пережидая непогоду. Лишь один из них рискнул пробиваться к
ближайшему разъезду пешком и погиб в пурге.
Сильные ветры на Полярном Урале бывают чаще всего с декабря по февраль,
но не редкость они и весной. При этом сильные ветры иногда сопровождаются
резким похолоданием. Вот несколько цифр из наблюдений на метеостанции
Рай-Из, расположенной вблизи хребта на высоте восемьсот девяносто метров.
24 мая 1946 года в течение двенадцати часов дул ветер со скоростью
сорок метров в секунду. Температура воздуха была от двенадцати до
шестнадцати градусов мороза.
9 июня 1959 года с семи утра до полудня при температуре минус восемь
градусов был северный ветер со скоростью тридцать пять метров в секунду.
(Интересно, что за три дня до этого, 6 июня, стояла тихая и солнечная
погода, а температура в тени поднималась до десяти градусов тепла.)
В мае и в июне это бывает тут часто: то дождь, то снег, то затишье, то
солнечное пекло, а то и крепкий мороз. Такое уж время на Полярном Урале.
Царство света, царство ветра и восхитительное непостоянство. Горная северная
весна.
Бросок через горы
- Не пойду! Дальше не пойду. Пора ставить лагерь. Надо выспаться,
отдохнуть и тогда уже лезть выше... Борис обращается не то ко мне, не то ко
всем сразу. Говорит он это очень зло, и поэтому никто ему не отвечает.
Только Петр удивленно взглянул на Бориса, хотел что-то сказать, но
промолчал. Мы только что закончили подъем по долине крутого ручья и вышли к
тому месту, откуда надо было карабкаться прямо на хребет по ребру горы
Сомкен-Пай. Путь по ручью оказался удобным - ровная лента с крепким снегом и
длинными ледяными натеками в русле. Мы прошли по ручью метров триста, пока
догадались скинуть лыжи, привязали их к нартам и пошли дальше просто в
ботинках. Двигаться стало легче, уверенней держалась нога на снегу, и Петр
даже сказал, когда мы остановились поджидать вторые нарты, что зря не шли
без лыж и раньше, по тундре на подходе к Уралу. Снег там почти повсюду
крепкий. Мне трудно было ему возразить даже просто так, для. поддержания
разговора, и я согласился. Да, конечно, если бы сразу пошли без лыж, было бы
лучше. Только не мешало бы привязать к ботинкам какие-нибудь небольшие кошки
с зубцами. А на лыжах походить мы еще успеем - на спуске с хребта или уже
вблизи рек, в лесу, где, наверное, придется ползти по рыхлому снегу.
Поднявшись по ручью, мы остановились у большого камня, одиноко
торчавшего на невысоком бугре. За ним удобно было укрыться от ветра, чтобы
приготовить обед и подкрепиться перед подъемом. В стороны от этого камня
разбегались и повсюду чернели камни помельче. В разлитой вокруг белизне они
возвращали долине ручья и склонам их размеры и очертания. Без этих черных
точек все повисло бы в пустоте.
Мы забрались уже высоко - тундра с ее увалами и долинами лежала ниже
нас и блестела в пологих лучах утреннего солнца. В ложбинах виднелись белые
распластавшиеся вдоль земли полосы. Там уже задул ветер и появились хвосты
поземки.
-Тебе, наверное, плевать на свое сердце, вот сам и лезь.
А нам здоровье еще пригодится - теперь Борис обращается уже ко мне.- Не
пойду дальше, ясно?
Он отстегнул крепления лыж, скинул их на снег, подошел к нартам и стал
развязывать веревку, которой был стянут весь груз. Достал кастрюлю и банку
тушенки. Подумал немного и вытащил еще одну. Петр зажег паяльную лампу,
вставил ее головкой в печку и повернулся к Борису.
- Что ты раскричался? "Не пойду, не пойду..." Я старше тебя на десять
лет, и достается мне не меньше твоего. И тоже хочется в спальный мешок, но
надо еще немного потерпеть. Ты посмотри, какая погода! - Петр широким жестом
обвел вокруг.- Ветер слабый, Солнце. Подморозило. Надо быть олухами, чтобы
не воспользоваться этим-
Петр выдернул из рук Бориса кастрюлю и стал набивать ее снегом.
Конечно, Петр прав: спешить, спешить, пока погода. В любой момент может
пойти дождь. Или появится туман. Подъем на вершину тогда обойдется вдвое
дороже. А Борис ведет себя очень странно. Что он, устал или просто упрямится
и хочет по-своему? Крепкий парень, с ладной, коренастой фигурой. С
грубоватым лицом рабочего человека, привыкшего к тяжелому физическому труду.
Не в первый раз в сложном походе. Неужели ему так трудно? Настолько трудно,
что он уже не может этого скрывать? Но зачем же скандалить, нельзя разве
проще: мол, простите, дорогие, но я что-то плоховато себя чувствую, давайте
повременим с этой чертовой горой. Никто бы поперек и не заикнулся. Может,
это все от чистого воздуха, от усталости? Вроде бы я неплохо знал Бориса, в
походы, правда, с ним не ходил, но встречался часто. А тут... Впрочем, уже в
первые дни он выкинул несколько номеров - то в разведку убежал один, то
предложил какой-то странный путь движения к хребту и долго настаивал на
нем...
На хребет мы сможем подняться и после ночевки, беды большой не будет,
хотя это и не лучший вариант - ясно, что нужно подниматься сейчас. Но что
будет за хребтом, если уже здесь начинаются разговоры? Может быть,
поговорить со всеми напрямик? Либо каждый будет придерживаться так
называемой общественной дисциплины, либо... Дорога назад известна. В Елецком
будем на второй день. Можно, конечно, и так, но это уже похоже на игру. А
ставка слишком велика - необычный маршрут, подготовка к нему, пройденный уже
путь. Отпуск, наконец. Неужели Борис играет на том, что для всех нас так
дорога идея?
Петр копошился у печки, засыпая в кастрюлю лапшу, Ви-лен помогал ему,
подкачивая паяльную лампу. Вилен приятель Бориса, и от него во многом
зависит, как у нас все повернется. Но пока в этом споре - ставить палатку
тут или начинать подъем на вершину - похоже, что Вилен его не поддерживает.
Борис стоял в стороне и чинил кольцо лыжной палки. Перетягивал ослабшие
ремни. Я подошел к нему и сказал, что нужно сходить на разведку. Чтобы
выбрать путь, которым лучше всего подниматься на вершину. Когда начать
подъем, это мы решим за обедом, а сейчас надо идти на разведку. А для того
чтобы от нее было больше толку, незачем нам ходить гуртом, лучше ему,
Борису, подняться к перемычке, за которой угадывалось озеро, и просмотреть
ближний путь, а мне залезть на противоположный склон долины и оттуда
наметить дальнейший подъем.
Борис ничего не ответил, надел лыжи и полез к перемычке.
Когда мы вернулись, обед уже был готов и Вилен привязывал печку к
нартам.
Мы стали торопливо есть: из-за хребта скоро должно было появиться
солнце, оно грозило разогреть снег на склоне, по которому нам предстояло
подниматься. Солнце уже освещало вершину, и граница тени и света быстро
спускалась к перемычке.
Петр привязал капроновую веревку к нартам и сделал на другом конце ее
четыре петли. Мы должны были влезть в эти петли и все сразу, цугом тянуть
нарты вверх по склону.
Первые нарты дотащили до перемычки быстро, но, вытянув вторые, от
усталости свалились в снег. Затем, отдышавшись, подошли к первым нартам,
привалились к ним и долго стояли так, уныло оглядывая оставшуюся часть
подъема.
Я ждал, что Борис опять заведет разговор о ночлеге, и приготовился
уступить ему, тем более, что место для лагеря на перемычке было удобное,
прикрытое скалами, но Борис молчал. Прошел, видимо, мертвую точку и уже сам
хочет лезть выше. И вид у него был вроде бы ничего. Ожил. Хуже Петр. Лицо
его осунулось, почернело.
- Давай дотянем до конца каменистой гряды, а там уж и остановимся -
сказал Петр, словно почувствовал, что его жалеют.
Мы разгрузили одни нарты и, взяв каждый по рюкзаку, полезли вверх.
Подниматься было тяжелее, чем на первом отрезке, потому что стало еще
круче и, кроме того, на склоне торчало много больших камней, в стороны от
которых тянулись жесткие снежные гребни. Некоторые из них были покрыты
ледяной коркой; ступая на нее, мы скользили и падали. Чтобы подняться,
приходилось сбрасывать рюкзак с плеч и, встав на ноги, снова наваливать его
на себя. О том, чтобы идти на лыжах, нечего было и думать, и мы оставили их
внизу, у нарт.
Солнце поднялось еще выше и теперь освещало весь склон и даже тот
камень внизу у ручья, где мы обедали и откуда начали крутой подъем. Но снег
был еще морозный - не отпускало, наверное, оттого, что дул свежий северный
ветер, который едва заметно, но непрерывно усиливался. Мы надели защитные
очки, но они быстро запотевали, и приходилось часто останавливаться и
протирать их. Чем еще хорошо двигаться ночью, когда солнце слабое или его
нет совсем (кроме того, что в мороз хорошо скользят лыжи) - не нужны эти
проклятые очки. Придется выходить теперь по вечерам еще раньше, чтобы
останавливаться задолго до яркого солнца.
...Восемь утра. Палатка прилепилась к торчащей ребром гранитной плите.
Свистит ветер. Пока мы поднимались, он успел уже перемениться. Теперь ветер
дует вниз по склону и не дает лезть выше, даже если бы у нас еще были силы.
Мы сидим вокруг печки и, глотая слюни, смотрим, как подпрыгивают крышки
обеих кастрюль. Снежные змеи сползают со скалы и вьются над нами. И
рассыпаются, окутывая наш лагерь сплошной пеленой. Сброшенные ногой куски
плотного снега катятся вниз по склону. Обтачиваясь на ходу, они превращаются
в бочонки, колесики и исчезают в белой мгле.
Временами, когда ветер внезапно стихает, снежные змеи опадают и, не
растворяясь в воздухе, опускаются на снег близко от нас, и тогда в просветы
между вьющимися по бокам от нас струйками снега мы видим тундру на запад от
хребта. И на ней весь наш путь от Елецкого к Уралу. Отсюда, сверху и
издалека, на пути нашем не видно деталей - ни кустов на Средней Кечпели, ни
камней и проталин в тундре, и от этого он кажется каким-то бесконечным. И
трудно представить, как мы прошли его с гружеными нартами, как вылезли на
такую высоту, откуда уже совсем рядом до вершины. В следующий переход мы
будем там, если не задержит ветер.
А ветер свистит. Мы то и дело поглядываем на вьющиеся над нами белые
змеи и стараемся определить, что с ветром - стихает или наоборот...
Достанутся нам или нет знаменитые уральские сорок метров в секунду?
Мы укрепляем палатку, загоняя по углам в снег еще по одной лыжной
палке. И, не надеясь на гранитную плиту, которая может оказаться
бесполезной, если переменится ветер, ставим стенку из снежных кирпичей.
На ветру от солнца никакого тепла, один свет. Чтобы не стыла еда и
чтобы заодно грелись руки, мы наваливаем эту еду (обычное походное варево,
что-то среднее между рисовой кашей и мясным супом) прямо в кружки, из
которых потом будем пить чай. Но даже в кружках все быстро холодеет, и чай
мы пьем уже едва теплый.
В палатке, когда мы кончили возиться и влезли в мешки, Петр опять
вспомнил про тот вечер, что застал его в походе на Кольском, на плато
Чивруай. Он закурил, вытянулся в мешке и стал рассказывать о том, как,
засыпанные снегом, они лежали в двух палатках рядом и долго не могли попасть
друг к другу. А нужно было: в одной палатке оказались примус и бензин, в
другой - почти все продукты. И вообще всем вместе веселее. Пришлось
откапываться и делать в снегу между палатками тоннель. Сколько они так
пролежали, неизвестно, потому что на второй день обнаружили, что у всех
стоят часы.
Это последнее, что я помню из рассказа Петра. Как раз когда он говорил
о часах, я посмотрел на свои и заметил, что было девять. Девять утра 28 мая.
И еще я услышал, как в углу палатки похрапывали: Вилен и Борис уже спали. Я
заснул, так и не узнав, чем кончилось все тогда на плато Чивруай.
Урал. Слово это звучало для нас, как "ура", когда мы поднялись на
хребет. Позади остался путь, вызывавший больше всего тревоги. Но видимо, не
так страшен Урал.
Тогда Урал был совсем не страшен. Задумчив и тих. Словно и не свистел
вчера в камнях ветер. На севере чуть правее стрелки компаса не то из-за гор,
не то из-за туч выползало солнце. Было около часа ночи. Еще правее, недалеко
от нас - Пайер. Потемневший в тени конус его не так внушителен, каким он
казался снизу, из тундры. В матовом блеске тонули белые горы. Это проделки
весны. Она забралась и сюда, на округлые вершины и гребни, и нажгла их
солнцем, чтобы ночью, на ветру и морозе, они заледенели. И звенела под
лыжами толстая ледяная скорлупа.
Заглянувшая на вершины весна не успела еще разрушить приметы зимнего
нрава гор. Молчаливые, как обелиски, стояли облепленные снегом камни. И
деревянная вышка на вершине, через которую проходит наш путь, тужилась под
грузом снега и льда.
И всюду - волны. Они друг в друге, словно числа разного порядка. Едва
заметные волнишки на поверхности снега и на ледяной скорлупе. Волны крупнее,
заструги - в стороны от скоплений камней, от одиноких белых обелисков. И
сами хребты вокруг - как волны.
Солнце снова начало распаляться. Нам не было никакого смысла
задерживаться на вершине. Вниз, только вниз. Пока погода, пока хорошее
скольжение.
С юго-восточной стороны вершины, как раз с той, с которой нам
спускаться - сплошной лед. Целые ледовые поля, по которым можно кататься на
коньках. Результат объединенных усилий солнца, ветра и мороза. На льду
трудно удержаться даже без лыж.
Теперь мы идем позади нарт, рвущихся вниз по ледяному склону. Чтобы
удобнее было сдерживать их, привязали к задним стойкам нарт лыжные палки, и
получилась тачка на лыжах. "Тянитолкай". Когда нарты выезжают на мелкий
порошкообразный снег и останавливаются, мы подталкиваем их, упираясь в
палки. Но чаще палки надо тянуть к себе, чтобы уменьшить скорость нарт. На
самых крепких участках льда, когда каблуками ботинок мы не можем пробить
ямки для упора, нарты увлекают нас за собой. Приходится ложиться на лед и
так волочиться по нему, телом своим сдерживая нарты и направляя их на
естественные тормоза - полосы мелкого надутого ветром снега.
Километрах в двух от вершины лед исчез. На склоне - крепкий ветровой
наст, покрытый тонким и ровным слоем мягкого снега. Для спуска лучше не
придумаешь. Мы едем теперь на лыжах рядом с нартами. Притормаживаем их и
направляем. Потом додумались: один на лыжах едет просто так, катается, а
другой, привязав лыжи сверху вещей, сидит у нарт на запятках. И правит, как
мальчишка на санках: бороздит ногой по снегу с той стороны, куда надо
повернуть. Это Вилена осенило, когда Борис уехал на лыжах вперед с
киноаппаратом. Теперь и мы с Петром едем по очереди то на лыжах, то на
запятках у нарт.
Из-за ближнего гребня появляется солнце, и приходится напяливать очки.
Но снег по-прежнему морозный. И тихо. Как на плесе сибирской горной реки
перед большим порогом.
Мы разыгрались, катаясь на нартах. И когда выпадает моя очередь
спускаться на лыжах, я вручаю палки, привязанные к нартам, Петру, а сам
бросаюсь вниз.
Расставаясь с Петром, я на секунду задерживаю взгляд на его очках. В
темных стеклах четко отражаются горы и белые облака. И едва заметные
движущиеся черточки. Это Борис и Вилен. Черточки в выпуклых стеклах
стремительно уменьшаются, превращаются в точки, исчезают совсем. И я качусь
вниз, воображая, как в отражении на Петровых очках буду так же быстро
уменьшаться. На спуске встречается участок склона покруче, чем было раньше,
и мне бы там остановиться, чтобы помочь Петру, но разве удержишься от
соблазна просвистеть с полкилометра по ровному склону? Остановился внизу и
жду. Вижу Бориса и Вилена, задержавшихся перед крутым участком и
раздумывающих, что же делать дальше. И вдруг из-за пригорка верхом на нартах
вылетает Петр. Он замечает, что ниже стоят другие нарты, пытается на ходу
повернуть, но, неудачно зацепив ногой, отрывается от нарт и падает в снег. А
нарты мчатся дальше. Петр кричит, Борис с Виленом суетятся, отодвигая свои
нарты то в одну, то в другую сторону. Наконец, бросив их, они разбегаются, а
те, сорвавшиеся нарты несутся прямо на стоящие поперек склона. Я слышу лязг
столкнувшихся нарт, и чуть ли не одновременно мимо меня по снегу проносится