лиственницу. И тут увидел на соседнем дереве глухаря, с любопытством на него
взиравшего. Картинка, конечно: глухарь и Петр сидят рядом на деревьях...
Посидели они так рядом, а потом мирно расстались - Петр спустился с
лиственницы за лыжами и ружьем, а глухарь улетел своей дорогой.
- Все ясно: пока вы там с глухарем сидели и смотрели друг на друга,
медведь пришел в лагерь и съел весь компот - сказал Вилен, проверив
содержимое кастрюль.
Борис громко засмеялся. Пожалуй, он смеялся впервые за последнюю
неделю.
А перед сном, когда мы с Петром остались у костра одни, я все же не
удержался:
- Ты и шутник, Петр... Полез от медведя на дерево. Он бы тебя стряхнул
оттуда, как шишку...
- Так интереснее.
- Что интереснее?
- А ты не понял?..
...Увидели медведя мы все вместе. Когда укладывали вещи в байдарки,
готовясь отплывать вниз.
Медведь появился у реки метрах в двухстах выше лагеря. Когда мы его
заметили, он стоял на снегу и смотрел в нашу сторону. Можно было подумать,
что он прощается с нами, понимая, что теперь мы поплывем по вышедшей на лед
воде и ему за нами уже не угнаться. Но скорее всего он с нетерпением ждал,
когда же мы наконец уберемся отсюда, чтобы прийти на место лагеря за
объедками. Бедный голодный зверь, поднятый весенним теплом из берлоги и
тоскливо шляющийся по тайге в поисках пищи, немного же поживы останется тебе
после нас. Особенно после Вилена.
Медведь постоял и побрел к реке. Мы гадали, как он будет через нее
перебираться: там, куда подходил медведь, уже чернела полоска воды. Поплывет
или перепрыгнет?
Но медведь оказался не таким уж простаком. Он подошел к воде, понюхал
ее и побрел по кромке льда вверх по течению, туда, где через всю реку
тянулась полоса льда. Тогда мы решили, что медведь все-таки провалится там
на ледовом мосту. Но он и тут не доставил нам удовольствия - постоял на льду
и по каким-то только ему ведомым приметам, выбрав место, где лед крепче,
проворно проковылял по нему на другой берег и, оглянувшись еще раз на наш
лагерь, скрылся в тайге.
На хвосте зимы
Байдарки уткнулись носами в берег. На камнях - костер. Яркое солнце. Мы
сидим без рубашек, но даже вдали от костра, у реки, тепло. Метрах в тридцати
ниже байдарок река кончается. Дальше - крепкое ледовое поле. В тупике
нагромождение льдин. Мы молча смотрим на прыгающие по веткам языки пламени.
С реки доносится гул. Затрещало, сломалось ледовое поле, и двинулись
льдины, выталкивая одна другую на берега. Но до ледового моста ниже нас дело
не дошло. Это еще не сплошной ледоход, а местное событие. Подвижка. Теперь
мы глядим не на костер, а внимательно наблюдаем за рекой выше, готовые в
любой момент, если пойдет лед, выдернуть байдарки дальше на берег. Но лед
неподвижен. Мы быстро обедаем и "отплываем" вниз - берем байдарки и, не
разгружая их, вчетвером переносим каждую метров на сто, за ледовый мост. Там
начинается узкая закраина, и на другом, правом, берегу тоже видна полоса
воды. По правому берегу идти лучше, там нет ни кустов, ни снега, лишь узкая
лента вытаявшей на солнце гальки.
- А ну, взялись за борта - командует Петр.
Мы вытащили одну байдарку на ледовое поле посредине реки, и теперь нам
предстоит перетащить ее в закраину вдоль правого берега. Всего метров на
двадцать. Нам не хочется возиться с нартами - отвязывать их с кормы, ставить
на них байдарку, тянуть затем, поддерживая, чтобы не перевернулись. Мы
думаем, что легче просто продернуть байдарку на руках. Аккуратно
приподнимая, чтобы мерзлым, шершавым льдом не содрать заплатки с оболочки.
- Взяли... И-и-и раз! И-и-и раз!
Байдарка повисает на наших руках, делает рывок вперед и опускается на
лед. И снова - повисла, рывок, на лед. Так мы подтаскиваем к закраине обе
байдарки.
- Осторожно! - кричит Борис.
Он идет первым, тянет байдарку на бечеве и медленно, ощупывая лед
сапогом, приближается к кромке льда. У закраины кромка тонкая, изъеденная
течением, вся в раковинах и дырах. И прозрачная как стекло, такая, что под
водой еле видна.
Под ногами у Бориса лопается льдина, но он успевает спрыгнуть с нее на
выступающий из воды большой полосатый камень. Вилен хватает байдарку за нос
и толкает ее по воде к Борису, а затем вместе с Борисом подтягивает ее к
спускающемуся в реку снежнику.
- Лед! Лед! - кричит сзади Петр.
Ледовое поле, на котором он стоит, вдруг поползло. Захрустело вдоль
берегов. Затем раздался звук, словно лопнула натянутая туго веревка, и через
всю реку пробежала извилистая, как молния, трещина. Полоса воды между
берегом и льдиной быстро увеличивается.
- Прыгай, Петр! - кричит Вилен.- В воду, к берегу!
- Байдарку! Байдарку ему толкни! - Это Борис.
- Лови! - Я бросаю Петру весло, и в этот момент льды вдруг
останавливаются. Ничего страшного не случилось, никакого ледохода, просто
опять подвижка. Петр бросает весло обратно и, подтянув голенища сапог
повыше, спускается с льдины на дно и по камням доходит до берега.
Отдохнув, мы снова идем вдоль закраины. Петр по льдине, а я берегом.
Барахтаюсь в снегу, то и дело проваливаясь в него выше голенищ длинных
резиновых сапог. Но мне обязательно надо идти по снегу, чтобы продергивать
байдарку в узких местах.
Метров через триста колотые льды занимают всю реку. Закраины никакой
нет, и нам приходится пробираться сквозь льдины, расталкивая их веслами и
ногами.
- Дави вниз вот эту, длинную! Под лед ее, под лед!
- Взяли за борта все вместе. И-и-и раз!
- Вилен! Борис! Ногами на льдину. Топите ее. А мы над ней проведем
байдарку. Так... Пошла!
Обманутая льдина с шумом всплывает позади байдарок.
- А теперь протопчем канал в снегу. Для байдарок. Ну, пошли все сразу.
Шире... Шире!
Великое дело - опыт. Еще вчера, двинувшись вниз по Танью после долгой
стоянки на бугре, мы чувствовали себя на льду, как коровы. Резиновые копыта
наши, правда, не разъезжались, но они подолгу и нервно ощупывали лед в
поисках надежной опоры. И все равно мы проваливались. И от этого становились
все осторожнее и старались не ходить по льду без лыж. Они у нас всегда
наготове, на деках байдарок. Причалив к льдине, мы сбрасывали на нее лыжи и,
надев их, вытягивали байдарки и тащили на нартах к ближней полынье или
закраине. В первый день после стоянки мы боялись ходить по льду, А сегодня
как-то сразу, с утра, у всех нас появилось чувство льда. Как будто это
привычное дело - плыть по весенней реке. По цвету, по виду кромки, по слою
воды или снега сверху льда, по характеру берегов мы научились определять,
что за лед перед нами. И теперь уже ходим по нему без лыж. Когда тащим
байдарки на нартах по ледовому полю, идущий впереди берет лишь весло и
держит его поперек, как шест. Всматриваясь в лед впереди, он обходит опасные
участки - темные промоины, отверстия, трещины, обглоданные рекой кромки
льда. А когда надо сталкивать байдарку в воду с края льдины, мы крепко
держимся за оба фальшборта. Треск лопающейся под ногами кромки - и мы уже
внутри, на своих сиденьях. А вода прибывает. Это хорошо видно на крепких еще
ледовых полях, прилипших к дну и берегам. Сквозь дыры в льдинах, сквозь
трещины вода выбивается фонтанами, как из родников.
На некоторых перекатах лед не потрескался и не оторвался от камней -
так и лежит на дне, придавленный несущимися сверху потоками. Вода сверху
кажется зеленоватой от сорванной с камней тины, от льда, просвечивающего
насквозь.
Байдарки в потоках, несущихся поверх льда, плывут лихо, и даже на
мелких участках, задевая лед днищами, они не снижают скорости и
соскальзывают на глубину.
Посреди переката - остров, покрытый снегом, И камни, проступающие
сквозь снег. На острове олени. Четыре оленя. Они пощипывают тальник. Нас еще
не видят.
Я хватаю Петра за плечо.
- Тише...
Машу рукой Борису. Они с Виленом немного отстали. Машу и показываю в
сторону оленей. Борис заметил и все понял. Он склонился над байдаркой и ищет
там кинокамеру. Достал и, пригибаясь, спешит по воде, а затем по снегу к
оленям. Они все еще нас не видят. Мне тоже хочется вытащить из-за пазухи
фотоаппарат, но мы с Петром, как назло, стоим в воде на быстрине, и байдарку
разворачивает и прижимает потоком к льдине, застрявшей на мели. Мы забываем
про оленей и, вцепившись в фальшборта, пытаемся выправить байдарку и
поставить ее вдоль потока. Когда нам это удается, мы видим, что Борис уже
метрах в тридцати от оленей. Они с любопытством разглядывают Бориса и
потихоньку удаляются. Наверное, им не хочется уходить с острова, лезть в
воду и переправляться через протоку, забитую застрявшими на камнях льдинами.
Борис опустился на колено и провожает объективом оленей. Потом хватает
из-под снега камень и бросает в них. Не нравится ему, что олени идут так
медленно, как домашние. Они должны мчаться в сверкающих брызгах воды и
снега. Тогда это будут кадры... Олени, словно поняв, что надо Борису,
припускают, и брызги, воспламеняясь на солнце, разлетаются далеко в стороны.
Сейчас они уйдут в тайгу. Я спохватываюсь, достаю фотоаппарат и, забыв про
байдарку, чуть приседаю к воде и щелкаю затвором. В последний момент я
замечаю, что в кадре не только олени, но и весло, и искаженное лицо Петра,
еле удерживающего байдарку в потоке. Я прячу аппарат назад за пазуху и, уже
схватившись за байдарку, слышу крик Вилена:
- Лед пошел!
Выше острова лопается лед. Мы видим, как мечется Вилен. Сначала он
бросается по воде к берегу и пытается вытянуть к себе за веревку байдарку.
Но она уже застряла в льдинах и вместе с ними ползет по течению. Тогда,
перелезая с льдины на льдину, Вилен добирается до байдарки, прыгает на нее,
как на лошадь, верхом и хватает весло. Ясно, что он хочет остаться на
байдарке в ледоходе, чтобы попытаться спасти ее. Пролезть среди льдин в
затишье, на чистую воду. А сам он полагается на свой спасжилет. Все верно,
но Вилену надо помочь. Я оглядываюсь, чтобы крикнуть Борису, и вижу, что он,
ничего не замечая, продолжает снимать оленей, уже выбравшихся на берег и
поднимающихся по крутому снежному склону. Тогда мы с Петром вытаскиваем свою
байдарку по снегу в кусты на остров и по льдинам бежим наперерез Вилену.
Ниже острова порог, и видно, как льдины налетают там на камни, сталкиваются
друг с другом и лезут на груды льда на отмелях. Надо успеть... Мы подбегаем
к Вилену и втроем волочим байдарку по льдинам к острову. Наверное, с днища
ее отлетают заплатки, но мы об этом не думаем, мы перепрыгиваем через
разводья между льдинами и продолжаем тащить байдарку к берегу.
Проваливается, едва успев схватиться за фальшборта, Вилен, я падаю на
льдине, вымокнув в луже талой воды, и перед самым порогом, впрыгнув в
байдарку со льдины, мы подплываем к острову.
Проваливаясь в снегу, к нам бежит Борис, но, увидев, что все в порядке,
останавливается и, вскинув на плечо, как двустволку, кинокамеру, снимает.
Вначале нас, а затем проплывающие мимо льдины. И стаю гусей, словно по
заказу налетевшую с юга на остров и взмывшую над нами вверх. Так и надо.
Снимать в любых условиях. И чем напряженнее события, тем важнее снимать.
Такое не повторяется. Такое особенно ценно. Мало толку без конца утюжить
объективом солнечный пейзаж. Вода, льдины, снежные горы вдали, пушистые
сережки ив на переднем плане. Это сможет всякий. А вот попробуй снять
байдарку, затертую льдинами, когда дождь а ветер, когда напарник твой только
что окунулся в реку и сам ты побывал в ней полчаса назад. И чтобы в кадре
была не только эта суровая действительность, но и вязкая дымка над рекой,
или причудливое облако над горами, или извилистая струйка потока.
Сколько упущенных кадров во всех прошлых странствиях!.. Самых ценных,
неповторимых... Из-за того, что ты устал или замерзли руки, из-за боязни
покинуть теплое местечко у костра, просто из-за лени. И каждый раз,
возвратясь домой и проявив пленки, клянешь себя за бездеятельность и
нерасторопность и думаешь, что вот уж в следующий раз... Но приходит время,
появляются эти "самые-самые" кадры, и опять не хочется вылезать из палатки
ранним утром, когда густой, как сметана, туман еще висит над рекой и
прорываются сквозь него зыбкие очертания деревьев и палаток. И опять лень
карабкаться на скалу, чтобы оттуда, сверху, снять крохотные байдарки,
плывущие по реке и разом, как магнитные стрелки, поворачивающиеся у
препятствий на пороге. И не тянутся руки к камере, когда происходит вдруг
исключительное событие, участвовать в котором ты по каким-то причинам не
можешь - лишь таращишь глаза в праздном любопытстве.
...Байдарки собираются вместе. Мы поглядываем на реку. Лед прошел.
Опять был не решительный ледоход, а просто вскрылся кусок реки.
Выше порога - чистая вода. На пороге видны узкие свободные ото льда
проходы. Ниже тоже чистая вода. И только далеко, ниже по течению, видна
белая полоса. Там лед остановился, натолкнувшись на другое крепкое поле или
на отмель.
Порог вполне проходим, это хорошо видно с острова. Немного неприятно
лезть в нагромождение льдин, но ничего не поделаешь. Мы плывем к порогу.
- Левее! - кричу я, едва мы входим в слив, но, сообразив, что вторая
байдарка в гуле воды меня не слышит, я поднимаю весло и машу им влево.
Левее- потому что поток бьет в завал льда на правом берегу и надо от него
подальше.
Проносятся мимо стоящие торчком льдины. Свежие, только что пришедшие
сверху подмяли лежавшие раньше и уже изъеденные солнцем. Льдины искрятся,
играют бликами и угрожающе неподвижны. Мы машем веслами и, выписывая
повороты в извилистом потоке, выкатываемся на тихую воду. Позади нас над
льдинами тоже сверкают весла.
Через проталину на левом берегу прокатывается белый комок, скрывается
на снегу и снова выскакивает на проталину. Заяц. Не оборачиваясь и не
замечая нас, он спешит куда-то по своим делам.
Слышен свист крыльев. Рядом с байдаркой плюхается на воду стая уток.
Северные, черные с белыми ошейниками. Они опасливо поглядывают на нас,
покрякивают и не спеша отплывают в сторону.
Из-за льдин выскакивает вторая байдарка., Борис и Вилен перестают
грести. Борис вытаскивает камеру, снимает нас и уток рядом. Потом мы опять
беремся за весла и плывем по чистой воде туда, где видно следующее ледовое
ноле. Перед ним мы будем ночевать. Хватит на сегодня - за день мы проплыли и
протащились по льду и снегу километров пятнадцать. Немного, конечно, но по
сравнению со вчерадиним днем, и тем более с пятью предыдущими, это уже
кое-что.
- Боря, подержи-ка - говорит Петр.- Вот здесь, за лыжу... А я пока
натяну веревку.
Петр сидит на сухой прошлогодней траве рядом с перевернутой байдаркой и
что-то мастерит из лыж и веревок. И руководит, стараясь привлечь и остальных
к своему занятию. Всегда так: когда что-нибудь начинаешь делать, хочется
втянуть в это дело и других.
Петр увлечен работой и весь как-то приободрился. И лицо его, еще
недавно выглядевшее утомленным, засияло, посвежело. И задиристо торчит
клинышек его монгольской бородки.
- Тяни! - покрикивает Петр.- Тяни веревку сильнее! Вилен... Слава...
Подержите лыжи с другой стороны. И у кормы тоже.
- Ничего у тебя не выйдет - говорит Борис, помогая Петру.- Развалится
все это устройство, едва стукнется о льдину.
- Выйдет. Еще как выйдет. Держи.
Петр задумал соорудить подстил под байдарку. Из восьми лыж - наших с
ним четырех и четырех от нарт. Шесть лыж с обрубленными носками будут в
середине, одна, загнутая - -с носа и одна - на корме. Идея простая: лыжи,
прижатые веревкой снизу к оболочке байдарки, должны защитить ее от ударов о
камни и льдины. На таком подстиле без всяких нарт можно будет перетаскивать
байдарку по льдинам, по снегу. Быстро, никакой возни с нартами, устойчиво.
По замыслу должна получиться байдарка-вездеход, но пока неизвестно,
получится ли и не сорвет ли с нее этот подстил первым же хорошим ударом.
Петр убежден, что подстил будет работать. Разве можно, сомневаясь, с
таким азартом загибать на камнях гвозди, чтобы сделать из них петли для
закрепления веревок? Разве можно, сомневаясь, сидеть у байдарки три часа,
забыв про ужин? И это после трудного дня!
Петр просто великолепен в своем конструкторском порыве. И пусть не
сразу у него выходит все так, как задумано. Главное, что он творит, трудится
и верит, что это необходимо.
Главное - верить.
- Хороши были олени - говорит Борис.
Костер у нас под высокой елью, на сухой хвое. Чтобы она не загорелась и
не подпалила корни ели, Петр принес в большой кастрюле воды и выливает ее из
кружки кольцом вокруг костра. Вилен вырезает ложку.
- Домашние олени-то - отвечает Вилен.- Поэтому и подпустили так близко.
- Дикие, - не соглашается Борис - У домашних должна быть веревка на
шее. А у этих ты видел?
- Домашние. Просто давно отбились от стада, и веревки истлели и
оборвались о сучья.
- Это другое дело - давно отбились. Значит, не домашние, а одичавшие.
Такие олени называются... Забыл как. В общем стрелять их не только можно, но
даже нужно. Чтобы не выманивали и не уводили из стада в тундру действительно
домашних.
- Куда тебе - стрелять их - говорит Вилен.- Мяса мало, что ли?
Он кивает на нижнюю сухую ветку ели, на которой висят пять уток и
глухарь.
- Мясо-то есть - говорит Борис и замолкает, не зная, что сказать, чем
оправдать даже не осуществленную, а воображаемую охоту на одичавших оленей.
У костра в большой жестяной коробке, в медицинской аптечке, роется
Петр. Оборудование байдарки подстилом он закончил - на берегу лежит
перевернутая черная туша с лыжами на брюхе. Туша эта готова к испытаниям. Но
пока Петр намерен заняться врачеванием. А необходимость в этом есть. У
Вилена белым налетом покрыты щеки, лоб, нос. На губах огромные волдыри.
Опухли уши. Все от солнца.
Носы у нас у всех обгорели, но этого хоть не чувствуешь, а вот руки...
От ветра, от воды, от холода и солнца кожа на пальцах и на ладонях
потрескалась. Руки болят. Еще не притерпелись, еще линяют, как говорит
Вилен, с городских на таежные.
Петр достает из жестяной коробки какую-то мазь и аккуратно выструганной
палочкой ровно размазывает ее Вилену по щекам и по носу. Затем он всем нам
этой мазью покрывает трещины на руках и перевязывает их бинтами.
Петр много что умеет и любит делать, но врачевание, безусловно, одно из
главных его умений. Еще на пути к Уралу он вылечил двух встретившихся нам
больных. Одного простудившегося в поезде, а другого - с нарывом на руке -
уже в Елецком, в зале ожидания. Особенно Петр любит хирургию. Вскрыть нарыв,
промыть глубокую ссадину, вытащить занозу из-под гноящегося ногтя - для него
обычное дело. Очевидно, это осталось с войны, когда, не дожидаясь санитаров,
приходилось помогать товарищам.
Я смотрю, как заботливо Петр лечит Бориса, как Борис мирно с ним
беседует, и просто не могу представить, что три дня назад..,
С утра на закраинах - тонкий ледок. И сосульки на притулившихся у
берега льдинах. Значит, ночью и даже с вечера, когда еще светило солнце, был
мороз. Мы его проспали, не заметили.
Ледок, как ножом, режется лыжным форштевнем нашей оборудованной
подстилом байдарки. Когда разгоняешься в потоке, где есть течение и где лед
ночью не нарос, и вылетаешь на замерзшую закраину, раздается такой звук,
словно рвется длинный кусок брезента. И мы невольно смотрим на дно байдарки
- не появится ли вода, и, лишь привыкнув к треску вспарываемого ледка,
плывем, не обращая на него внимания.
Все-таки это вещь - подстил, который соорудил Петр. Мы не знаем теперь
забот, когда надо преодолевать ледовое поле. Мы выбираем место, где оно
вровень с водой, разгоняемся на веслах и с ходу залетаем на льдину, подминая
под себя ее тонкую кромку. Если сильно разогнаться и льдина попадет
скользкая, залитая водой, можно выскочить на нее полностью, так что за
кормой байдарки до воды остается еще метра два. Тогда мы вылезаем с Петром
на крепкий лед и тянем по нему байдарку без всяких нарт до следующего
разводья.
Борис и Вилен плывут по-прежнему, с нартами на корме, и перетаскивают
байдарку через лед на нартах. Времени и сил это требует больше, и они часто
отстают. Тогда мы останавливаемся и отправляемся назад, помогать Борису и
Вилену.
Борис покорно предоставляет нам места у фальшбортов, и мы вчетвером
выдергиваем байдарку из воды и ставим на нарты. Борис давно признал, что
напрасно он тогда посмеялся над Петром: подстил штука стоящая. Но сам на
свою байдарку подстила делать не хочет. Говорит, что лед скоро кончится.
Нам с Петром что-то не верится. Мы же видели с холма белую ленту реки.
Она шла далеко вниз. Не может река очиститься так быстро. Но мы не спорим -
пробираемся по закраинам, залетаем с разгона на ледовые поля, тащимся по
льдинам. Поплывем - увидим.
И вдруг впереди вода. Большая вода, на пятьсот метров, на километр.
Такого еще не было. Неужели здесь и всюду ниже лед уже сошел? Остались лишь
льдины на берегах? Но почему тогда течение такое медленное? Где-то недалеко
отсюда в Танью впадает тундровая река Сезымъеган - может быть, в ней много
воды и это подпор от нее?
Мы плывем по чистой воде. Вдали поперек реки появляется белая полоса.
Мы подплываем ближе и видим скопление льдин, за которым река словно
исчезает. Нет, она есть, но вода там ниже метра на два или на три и едва
сочится по камням.
Это плотина. Ледовая плотина. Мы быстро плывем к берегу. Я посматриваю
искоса на плотину и представляю, как все будет, если плотина вдруг
прорвется, как начнут там громоздиться друг на друга льды, и молоть нас, и
корежить...
Наконец мы причаливаем к льдинам у берега и облегченно вздыхаем.
Пронесло.
Но еще не совсем пронесло. Надо еще перелезть через льды на краю
плотины. И уйти от плотины на достаточное расстояние - если она прорвется,
пока мы рядом с ней внизу, будет не легче.
Лед под ногами хрустел и расползался, и ноги проваливались в него, как
в жидкую грязь, по щиколотку. Лед стеклянно звенел, и отдельные льдинки
выскакивали наружу и переливались на солнце. Весь верхний слой льда состоял
из острых сосулек толщиной в палец, плотно подогнанных друг к другу, словно
воткнутых в настоящий крепкий лед. А крепкий лед был внизу, под ледяными
иглами, поэтому мы и не проваливались глубоко. У краев ледяные иглы в воде
не видны совсем, и льдина легко пробивается веслом.
Ледяные иглы - это проделки весны. Она способна и не на такое. На
перекате, ниже ледяной плотины, мы видели кусок льда, похожий на коралл.
Обломок льдины, изглоданный потоком, выбросило течением на отмель и там
перевернуло, явив свету творение весны. И еще подправило солнцем, ветром и
придало ему вид произведения абстрактного искусства.
Весна, всюду властвует весна. На берегах - цветы, залитые водой. Желтые
шарики сережек, рассыпанные по затопленным кустам. Птичий гомон в протоках
за прибрежными деревьями. Плавные и высокие круги орланов белохвостов над
огромными, как копны сена, гнездами, насаженными на сухие верхние сучья
самых больших лиственниц.
Мы ушли уже далеко от гор, и с обоих берегов Танью за узкой, как забор,
полосой леса проглядывалась темная низина.
Снег по берегам уже кончается. Скоро ли кончится лед на реке?
- Ну? - торжествуя, сказал Борис.- Что я говорил?!
Мы только что перебрались через ледовое поле и вышли к
чистой воде чуть выше Сезымъегана. На последнем участке было особенно
трудно - льдины забили всю реку, но сами они были небольшие и тонули, стоило
только надавить близко к краю. Пока мы через них перелезли и перетащили
байдарки, отмотали все плечи. А под Виленом, самым худым и легким из нас,
опять обвалился край льдины: это, если считать все ледовые купания по пояс и
выше, было у него четвертое.
И вот мы дошли до Сезымъегана, и льда на Танью уже нет. Лед как
отрезало. Мы даже доплыли до крутого поворота и заглянули за него. Там
далеко тянулся прямой участок реки, и льда на нем не было.
- Надо же - задумчиво сказал Петр.- А ведь видели мы лед с вершины...
Наверное, сорвало водой, которая подвалила из тундры по Сезымъегану.
На берегу, куда мы пристали, валялись остатки дощатого ящика и разбитая
бочка без дна. Первые человеческие метки на нашем пути. До этого нам не
попадалось на глаза ничего, что выдавало бы хоть давнее присутствие человека
в этих краях. Ни зарубок, ни старых пней. А тут эти знаки - ящик и бочка - и
чистая вода на Танью, и я вдруг почувствовал, что наша ледовая страда скоро
должна кончиться. Может быть, она уже кончилась и через три-четыре дня мы
выйдем в жилые места.
На снегу на другом берегу реки виднелись следы полозьев. Это нарты
оленеводов. Они проезжали здесь неделю назад, не больше, раз еще видны
следы. В той стороне, куда шли следы, залаяла собака. Мы прислушались. Тихо.
- Что мы стоим? - спросил вдруг Вилен; мы повернулись к нему и увидели,
что он мокрый и посиневший от холода.- Надо варить ужин и быстрее ложиться
спать, чтобы раньше отправиться дальше вниз. Надо плыть, пока чистая вода.
Кто может поручиться, что сверху не подойдет лед и не забьет реку? Что мы -
по льдинам не наползались?..
Словно подстегнутые, мы бросились в лес за кольями для палаток, за
дровами, стали рубить остатки бочки и разводить костер.
Когда ложились, я заметил, что неба над головой нет. Ни облаков, ни
синевы. Все серое, затянутое не то туманом, не то низкими тучами. Мы взяли
спальные мешки и затащили их в палатку,
...Проснулись мы от солнца. Оно нагрело крышу палатки и торцовую
стенку, и стало душно. Было семь утра. Река по-прежнему поглядывала на нас
взиравшего. Картинка, конечно: глухарь и Петр сидят рядом на деревьях...
Посидели они так рядом, а потом мирно расстались - Петр спустился с
лиственницы за лыжами и ружьем, а глухарь улетел своей дорогой.
- Все ясно: пока вы там с глухарем сидели и смотрели друг на друга,
медведь пришел в лагерь и съел весь компот - сказал Вилен, проверив
содержимое кастрюль.
Борис громко засмеялся. Пожалуй, он смеялся впервые за последнюю
неделю.
А перед сном, когда мы с Петром остались у костра одни, я все же не
удержался:
- Ты и шутник, Петр... Полез от медведя на дерево. Он бы тебя стряхнул
оттуда, как шишку...
- Так интереснее.
- Что интереснее?
- А ты не понял?..
...Увидели медведя мы все вместе. Когда укладывали вещи в байдарки,
готовясь отплывать вниз.
Медведь появился у реки метрах в двухстах выше лагеря. Когда мы его
заметили, он стоял на снегу и смотрел в нашу сторону. Можно было подумать,
что он прощается с нами, понимая, что теперь мы поплывем по вышедшей на лед
воде и ему за нами уже не угнаться. Но скорее всего он с нетерпением ждал,
когда же мы наконец уберемся отсюда, чтобы прийти на место лагеря за
объедками. Бедный голодный зверь, поднятый весенним теплом из берлоги и
тоскливо шляющийся по тайге в поисках пищи, немного же поживы останется тебе
после нас. Особенно после Вилена.
Медведь постоял и побрел к реке. Мы гадали, как он будет через нее
перебираться: там, куда подходил медведь, уже чернела полоска воды. Поплывет
или перепрыгнет?
Но медведь оказался не таким уж простаком. Он подошел к воде, понюхал
ее и побрел по кромке льда вверх по течению, туда, где через всю реку
тянулась полоса льда. Тогда мы решили, что медведь все-таки провалится там
на ледовом мосту. Но он и тут не доставил нам удовольствия - постоял на льду
и по каким-то только ему ведомым приметам, выбрав место, где лед крепче,
проворно проковылял по нему на другой берег и, оглянувшись еще раз на наш
лагерь, скрылся в тайге.
На хвосте зимы
Байдарки уткнулись носами в берег. На камнях - костер. Яркое солнце. Мы
сидим без рубашек, но даже вдали от костра, у реки, тепло. Метрах в тридцати
ниже байдарок река кончается. Дальше - крепкое ледовое поле. В тупике
нагромождение льдин. Мы молча смотрим на прыгающие по веткам языки пламени.
С реки доносится гул. Затрещало, сломалось ледовое поле, и двинулись
льдины, выталкивая одна другую на берега. Но до ледового моста ниже нас дело
не дошло. Это еще не сплошной ледоход, а местное событие. Подвижка. Теперь
мы глядим не на костер, а внимательно наблюдаем за рекой выше, готовые в
любой момент, если пойдет лед, выдернуть байдарки дальше на берег. Но лед
неподвижен. Мы быстро обедаем и "отплываем" вниз - берем байдарки и, не
разгружая их, вчетвером переносим каждую метров на сто, за ледовый мост. Там
начинается узкая закраина, и на другом, правом, берегу тоже видна полоса
воды. По правому берегу идти лучше, там нет ни кустов, ни снега, лишь узкая
лента вытаявшей на солнце гальки.
- А ну, взялись за борта - командует Петр.
Мы вытащили одну байдарку на ледовое поле посредине реки, и теперь нам
предстоит перетащить ее в закраину вдоль правого берега. Всего метров на
двадцать. Нам не хочется возиться с нартами - отвязывать их с кормы, ставить
на них байдарку, тянуть затем, поддерживая, чтобы не перевернулись. Мы
думаем, что легче просто продернуть байдарку на руках. Аккуратно
приподнимая, чтобы мерзлым, шершавым льдом не содрать заплатки с оболочки.
- Взяли... И-и-и раз! И-и-и раз!
Байдарка повисает на наших руках, делает рывок вперед и опускается на
лед. И снова - повисла, рывок, на лед. Так мы подтаскиваем к закраине обе
байдарки.
- Осторожно! - кричит Борис.
Он идет первым, тянет байдарку на бечеве и медленно, ощупывая лед
сапогом, приближается к кромке льда. У закраины кромка тонкая, изъеденная
течением, вся в раковинах и дырах. И прозрачная как стекло, такая, что под
водой еле видна.
Под ногами у Бориса лопается льдина, но он успевает спрыгнуть с нее на
выступающий из воды большой полосатый камень. Вилен хватает байдарку за нос
и толкает ее по воде к Борису, а затем вместе с Борисом подтягивает ее к
спускающемуся в реку снежнику.
- Лед! Лед! - кричит сзади Петр.
Ледовое поле, на котором он стоит, вдруг поползло. Захрустело вдоль
берегов. Затем раздался звук, словно лопнула натянутая туго веревка, и через
всю реку пробежала извилистая, как молния, трещина. Полоса воды между
берегом и льдиной быстро увеличивается.
- Прыгай, Петр! - кричит Вилен.- В воду, к берегу!
- Байдарку! Байдарку ему толкни! - Это Борис.
- Лови! - Я бросаю Петру весло, и в этот момент льды вдруг
останавливаются. Ничего страшного не случилось, никакого ледохода, просто
опять подвижка. Петр бросает весло обратно и, подтянув голенища сапог
повыше, спускается с льдины на дно и по камням доходит до берега.
Отдохнув, мы снова идем вдоль закраины. Петр по льдине, а я берегом.
Барахтаюсь в снегу, то и дело проваливаясь в него выше голенищ длинных
резиновых сапог. Но мне обязательно надо идти по снегу, чтобы продергивать
байдарку в узких местах.
Метров через триста колотые льды занимают всю реку. Закраины никакой
нет, и нам приходится пробираться сквозь льдины, расталкивая их веслами и
ногами.
- Дави вниз вот эту, длинную! Под лед ее, под лед!
- Взяли за борта все вместе. И-и-и раз!
- Вилен! Борис! Ногами на льдину. Топите ее. А мы над ней проведем
байдарку. Так... Пошла!
Обманутая льдина с шумом всплывает позади байдарок.
- А теперь протопчем канал в снегу. Для байдарок. Ну, пошли все сразу.
Шире... Шире!
Великое дело - опыт. Еще вчера, двинувшись вниз по Танью после долгой
стоянки на бугре, мы чувствовали себя на льду, как коровы. Резиновые копыта
наши, правда, не разъезжались, но они подолгу и нервно ощупывали лед в
поисках надежной опоры. И все равно мы проваливались. И от этого становились
все осторожнее и старались не ходить по льду без лыж. Они у нас всегда
наготове, на деках байдарок. Причалив к льдине, мы сбрасывали на нее лыжи и,
надев их, вытягивали байдарки и тащили на нартах к ближней полынье или
закраине. В первый день после стоянки мы боялись ходить по льду, А сегодня
как-то сразу, с утра, у всех нас появилось чувство льда. Как будто это
привычное дело - плыть по весенней реке. По цвету, по виду кромки, по слою
воды или снега сверху льда, по характеру берегов мы научились определять,
что за лед перед нами. И теперь уже ходим по нему без лыж. Когда тащим
байдарки на нартах по ледовому полю, идущий впереди берет лишь весло и
держит его поперек, как шест. Всматриваясь в лед впереди, он обходит опасные
участки - темные промоины, отверстия, трещины, обглоданные рекой кромки
льда. А когда надо сталкивать байдарку в воду с края льдины, мы крепко
держимся за оба фальшборта. Треск лопающейся под ногами кромки - и мы уже
внутри, на своих сиденьях. А вода прибывает. Это хорошо видно на крепких еще
ледовых полях, прилипших к дну и берегам. Сквозь дыры в льдинах, сквозь
трещины вода выбивается фонтанами, как из родников.
На некоторых перекатах лед не потрескался и не оторвался от камней -
так и лежит на дне, придавленный несущимися сверху потоками. Вода сверху
кажется зеленоватой от сорванной с камней тины, от льда, просвечивающего
насквозь.
Байдарки в потоках, несущихся поверх льда, плывут лихо, и даже на
мелких участках, задевая лед днищами, они не снижают скорости и
соскальзывают на глубину.
Посреди переката - остров, покрытый снегом, И камни, проступающие
сквозь снег. На острове олени. Четыре оленя. Они пощипывают тальник. Нас еще
не видят.
Я хватаю Петра за плечо.
- Тише...
Машу рукой Борису. Они с Виленом немного отстали. Машу и показываю в
сторону оленей. Борис заметил и все понял. Он склонился над байдаркой и ищет
там кинокамеру. Достал и, пригибаясь, спешит по воде, а затем по снегу к
оленям. Они все еще нас не видят. Мне тоже хочется вытащить из-за пазухи
фотоаппарат, но мы с Петром, как назло, стоим в воде на быстрине, и байдарку
разворачивает и прижимает потоком к льдине, застрявшей на мели. Мы забываем
про оленей и, вцепившись в фальшборта, пытаемся выправить байдарку и
поставить ее вдоль потока. Когда нам это удается, мы видим, что Борис уже
метрах в тридцати от оленей. Они с любопытством разглядывают Бориса и
потихоньку удаляются. Наверное, им не хочется уходить с острова, лезть в
воду и переправляться через протоку, забитую застрявшими на камнях льдинами.
Борис опустился на колено и провожает объективом оленей. Потом хватает
из-под снега камень и бросает в них. Не нравится ему, что олени идут так
медленно, как домашние. Они должны мчаться в сверкающих брызгах воды и
снега. Тогда это будут кадры... Олени, словно поняв, что надо Борису,
припускают, и брызги, воспламеняясь на солнце, разлетаются далеко в стороны.
Сейчас они уйдут в тайгу. Я спохватываюсь, достаю фотоаппарат и, забыв про
байдарку, чуть приседаю к воде и щелкаю затвором. В последний момент я
замечаю, что в кадре не только олени, но и весло, и искаженное лицо Петра,
еле удерживающего байдарку в потоке. Я прячу аппарат назад за пазуху и, уже
схватившись за байдарку, слышу крик Вилена:
- Лед пошел!
Выше острова лопается лед. Мы видим, как мечется Вилен. Сначала он
бросается по воде к берегу и пытается вытянуть к себе за веревку байдарку.
Но она уже застряла в льдинах и вместе с ними ползет по течению. Тогда,
перелезая с льдины на льдину, Вилен добирается до байдарки, прыгает на нее,
как на лошадь, верхом и хватает весло. Ясно, что он хочет остаться на
байдарке в ледоходе, чтобы попытаться спасти ее. Пролезть среди льдин в
затишье, на чистую воду. А сам он полагается на свой спасжилет. Все верно,
но Вилену надо помочь. Я оглядываюсь, чтобы крикнуть Борису, и вижу, что он,
ничего не замечая, продолжает снимать оленей, уже выбравшихся на берег и
поднимающихся по крутому снежному склону. Тогда мы с Петром вытаскиваем свою
байдарку по снегу в кусты на остров и по льдинам бежим наперерез Вилену.
Ниже острова порог, и видно, как льдины налетают там на камни, сталкиваются
друг с другом и лезут на груды льда на отмелях. Надо успеть... Мы подбегаем
к Вилену и втроем волочим байдарку по льдинам к острову. Наверное, с днища
ее отлетают заплатки, но мы об этом не думаем, мы перепрыгиваем через
разводья между льдинами и продолжаем тащить байдарку к берегу.
Проваливается, едва успев схватиться за фальшборта, Вилен, я падаю на
льдине, вымокнув в луже талой воды, и перед самым порогом, впрыгнув в
байдарку со льдины, мы подплываем к острову.
Проваливаясь в снегу, к нам бежит Борис, но, увидев, что все в порядке,
останавливается и, вскинув на плечо, как двустволку, кинокамеру, снимает.
Вначале нас, а затем проплывающие мимо льдины. И стаю гусей, словно по
заказу налетевшую с юга на остров и взмывшую над нами вверх. Так и надо.
Снимать в любых условиях. И чем напряженнее события, тем важнее снимать.
Такое не повторяется. Такое особенно ценно. Мало толку без конца утюжить
объективом солнечный пейзаж. Вода, льдины, снежные горы вдали, пушистые
сережки ив на переднем плане. Это сможет всякий. А вот попробуй снять
байдарку, затертую льдинами, когда дождь а ветер, когда напарник твой только
что окунулся в реку и сам ты побывал в ней полчаса назад. И чтобы в кадре
была не только эта суровая действительность, но и вязкая дымка над рекой,
или причудливое облако над горами, или извилистая струйка потока.
Сколько упущенных кадров во всех прошлых странствиях!.. Самых ценных,
неповторимых... Из-за того, что ты устал или замерзли руки, из-за боязни
покинуть теплое местечко у костра, просто из-за лени. И каждый раз,
возвратясь домой и проявив пленки, клянешь себя за бездеятельность и
нерасторопность и думаешь, что вот уж в следующий раз... Но приходит время,
появляются эти "самые-самые" кадры, и опять не хочется вылезать из палатки
ранним утром, когда густой, как сметана, туман еще висит над рекой и
прорываются сквозь него зыбкие очертания деревьев и палаток. И опять лень
карабкаться на скалу, чтобы оттуда, сверху, снять крохотные байдарки,
плывущие по реке и разом, как магнитные стрелки, поворачивающиеся у
препятствий на пороге. И не тянутся руки к камере, когда происходит вдруг
исключительное событие, участвовать в котором ты по каким-то причинам не
можешь - лишь таращишь глаза в праздном любопытстве.
...Байдарки собираются вместе. Мы поглядываем на реку. Лед прошел.
Опять был не решительный ледоход, а просто вскрылся кусок реки.
Выше порога - чистая вода. На пороге видны узкие свободные ото льда
проходы. Ниже тоже чистая вода. И только далеко, ниже по течению, видна
белая полоса. Там лед остановился, натолкнувшись на другое крепкое поле или
на отмель.
Порог вполне проходим, это хорошо видно с острова. Немного неприятно
лезть в нагромождение льдин, но ничего не поделаешь. Мы плывем к порогу.
- Левее! - кричу я, едва мы входим в слив, но, сообразив, что вторая
байдарка в гуле воды меня не слышит, я поднимаю весло и машу им влево.
Левее- потому что поток бьет в завал льда на правом берегу и надо от него
подальше.
Проносятся мимо стоящие торчком льдины. Свежие, только что пришедшие
сверху подмяли лежавшие раньше и уже изъеденные солнцем. Льдины искрятся,
играют бликами и угрожающе неподвижны. Мы машем веслами и, выписывая
повороты в извилистом потоке, выкатываемся на тихую воду. Позади нас над
льдинами тоже сверкают весла.
Через проталину на левом берегу прокатывается белый комок, скрывается
на снегу и снова выскакивает на проталину. Заяц. Не оборачиваясь и не
замечая нас, он спешит куда-то по своим делам.
Слышен свист крыльев. Рядом с байдаркой плюхается на воду стая уток.
Северные, черные с белыми ошейниками. Они опасливо поглядывают на нас,
покрякивают и не спеша отплывают в сторону.
Из-за льдин выскакивает вторая байдарка., Борис и Вилен перестают
грести. Борис вытаскивает камеру, снимает нас и уток рядом. Потом мы опять
беремся за весла и плывем по чистой воде туда, где видно следующее ледовое
ноле. Перед ним мы будем ночевать. Хватит на сегодня - за день мы проплыли и
протащились по льду и снегу километров пятнадцать. Немного, конечно, но по
сравнению со вчерадиним днем, и тем более с пятью предыдущими, это уже
кое-что.
- Боря, подержи-ка - говорит Петр.- Вот здесь, за лыжу... А я пока
натяну веревку.
Петр сидит на сухой прошлогодней траве рядом с перевернутой байдаркой и
что-то мастерит из лыж и веревок. И руководит, стараясь привлечь и остальных
к своему занятию. Всегда так: когда что-нибудь начинаешь делать, хочется
втянуть в это дело и других.
Петр увлечен работой и весь как-то приободрился. И лицо его, еще
недавно выглядевшее утомленным, засияло, посвежело. И задиристо торчит
клинышек его монгольской бородки.
- Тяни! - покрикивает Петр.- Тяни веревку сильнее! Вилен... Слава...
Подержите лыжи с другой стороны. И у кормы тоже.
- Ничего у тебя не выйдет - говорит Борис, помогая Петру.- Развалится
все это устройство, едва стукнется о льдину.
- Выйдет. Еще как выйдет. Держи.
Петр задумал соорудить подстил под байдарку. Из восьми лыж - наших с
ним четырех и четырех от нарт. Шесть лыж с обрубленными носками будут в
середине, одна, загнутая - -с носа и одна - на корме. Идея простая: лыжи,
прижатые веревкой снизу к оболочке байдарки, должны защитить ее от ударов о
камни и льдины. На таком подстиле без всяких нарт можно будет перетаскивать
байдарку по льдинам, по снегу. Быстро, никакой возни с нартами, устойчиво.
По замыслу должна получиться байдарка-вездеход, но пока неизвестно,
получится ли и не сорвет ли с нее этот подстил первым же хорошим ударом.
Петр убежден, что подстил будет работать. Разве можно, сомневаясь, с
таким азартом загибать на камнях гвозди, чтобы сделать из них петли для
закрепления веревок? Разве можно, сомневаясь, сидеть у байдарки три часа,
забыв про ужин? И это после трудного дня!
Петр просто великолепен в своем конструкторском порыве. И пусть не
сразу у него выходит все так, как задумано. Главное, что он творит, трудится
и верит, что это необходимо.
Главное - верить.
- Хороши были олени - говорит Борис.
Костер у нас под высокой елью, на сухой хвое. Чтобы она не загорелась и
не подпалила корни ели, Петр принес в большой кастрюле воды и выливает ее из
кружки кольцом вокруг костра. Вилен вырезает ложку.
- Домашние олени-то - отвечает Вилен.- Поэтому и подпустили так близко.
- Дикие, - не соглашается Борис - У домашних должна быть веревка на
шее. А у этих ты видел?
- Домашние. Просто давно отбились от стада, и веревки истлели и
оборвались о сучья.
- Это другое дело - давно отбились. Значит, не домашние, а одичавшие.
Такие олени называются... Забыл как. В общем стрелять их не только можно, но
даже нужно. Чтобы не выманивали и не уводили из стада в тундру действительно
домашних.
- Куда тебе - стрелять их - говорит Вилен.- Мяса мало, что ли?
Он кивает на нижнюю сухую ветку ели, на которой висят пять уток и
глухарь.
- Мясо-то есть - говорит Борис и замолкает, не зная, что сказать, чем
оправдать даже не осуществленную, а воображаемую охоту на одичавших оленей.
У костра в большой жестяной коробке, в медицинской аптечке, роется
Петр. Оборудование байдарки подстилом он закончил - на берегу лежит
перевернутая черная туша с лыжами на брюхе. Туша эта готова к испытаниям. Но
пока Петр намерен заняться врачеванием. А необходимость в этом есть. У
Вилена белым налетом покрыты щеки, лоб, нос. На губах огромные волдыри.
Опухли уши. Все от солнца.
Носы у нас у всех обгорели, но этого хоть не чувствуешь, а вот руки...
От ветра, от воды, от холода и солнца кожа на пальцах и на ладонях
потрескалась. Руки болят. Еще не притерпелись, еще линяют, как говорит
Вилен, с городских на таежные.
Петр достает из жестяной коробки какую-то мазь и аккуратно выструганной
палочкой ровно размазывает ее Вилену по щекам и по носу. Затем он всем нам
этой мазью покрывает трещины на руках и перевязывает их бинтами.
Петр много что умеет и любит делать, но врачевание, безусловно, одно из
главных его умений. Еще на пути к Уралу он вылечил двух встретившихся нам
больных. Одного простудившегося в поезде, а другого - с нарывом на руке -
уже в Елецком, в зале ожидания. Особенно Петр любит хирургию. Вскрыть нарыв,
промыть глубокую ссадину, вытащить занозу из-под гноящегося ногтя - для него
обычное дело. Очевидно, это осталось с войны, когда, не дожидаясь санитаров,
приходилось помогать товарищам.
Я смотрю, как заботливо Петр лечит Бориса, как Борис мирно с ним
беседует, и просто не могу представить, что три дня назад..,
С утра на закраинах - тонкий ледок. И сосульки на притулившихся у
берега льдинах. Значит, ночью и даже с вечера, когда еще светило солнце, был
мороз. Мы его проспали, не заметили.
Ледок, как ножом, режется лыжным форштевнем нашей оборудованной
подстилом байдарки. Когда разгоняешься в потоке, где есть течение и где лед
ночью не нарос, и вылетаешь на замерзшую закраину, раздается такой звук,
словно рвется длинный кусок брезента. И мы невольно смотрим на дно байдарки
- не появится ли вода, и, лишь привыкнув к треску вспарываемого ледка,
плывем, не обращая на него внимания.
Все-таки это вещь - подстил, который соорудил Петр. Мы не знаем теперь
забот, когда надо преодолевать ледовое поле. Мы выбираем место, где оно
вровень с водой, разгоняемся на веслах и с ходу залетаем на льдину, подминая
под себя ее тонкую кромку. Если сильно разогнаться и льдина попадет
скользкая, залитая водой, можно выскочить на нее полностью, так что за
кормой байдарки до воды остается еще метра два. Тогда мы вылезаем с Петром
на крепкий лед и тянем по нему байдарку без всяких нарт до следующего
разводья.
Борис и Вилен плывут по-прежнему, с нартами на корме, и перетаскивают
байдарку через лед на нартах. Времени и сил это требует больше, и они часто
отстают. Тогда мы останавливаемся и отправляемся назад, помогать Борису и
Вилену.
Борис покорно предоставляет нам места у фальшбортов, и мы вчетвером
выдергиваем байдарку из воды и ставим на нарты. Борис давно признал, что
напрасно он тогда посмеялся над Петром: подстил штука стоящая. Но сам на
свою байдарку подстила делать не хочет. Говорит, что лед скоро кончится.
Нам с Петром что-то не верится. Мы же видели с холма белую ленту реки.
Она шла далеко вниз. Не может река очиститься так быстро. Но мы не спорим -
пробираемся по закраинам, залетаем с разгона на ледовые поля, тащимся по
льдинам. Поплывем - увидим.
И вдруг впереди вода. Большая вода, на пятьсот метров, на километр.
Такого еще не было. Неужели здесь и всюду ниже лед уже сошел? Остались лишь
льдины на берегах? Но почему тогда течение такое медленное? Где-то недалеко
отсюда в Танью впадает тундровая река Сезымъеган - может быть, в ней много
воды и это подпор от нее?
Мы плывем по чистой воде. Вдали поперек реки появляется белая полоса.
Мы подплываем ближе и видим скопление льдин, за которым река словно
исчезает. Нет, она есть, но вода там ниже метра на два или на три и едва
сочится по камням.
Это плотина. Ледовая плотина. Мы быстро плывем к берегу. Я посматриваю
искоса на плотину и представляю, как все будет, если плотина вдруг
прорвется, как начнут там громоздиться друг на друга льды, и молоть нас, и
корежить...
Наконец мы причаливаем к льдинам у берега и облегченно вздыхаем.
Пронесло.
Но еще не совсем пронесло. Надо еще перелезть через льды на краю
плотины. И уйти от плотины на достаточное расстояние - если она прорвется,
пока мы рядом с ней внизу, будет не легче.
Лед под ногами хрустел и расползался, и ноги проваливались в него, как
в жидкую грязь, по щиколотку. Лед стеклянно звенел, и отдельные льдинки
выскакивали наружу и переливались на солнце. Весь верхний слой льда состоял
из острых сосулек толщиной в палец, плотно подогнанных друг к другу, словно
воткнутых в настоящий крепкий лед. А крепкий лед был внизу, под ледяными
иглами, поэтому мы и не проваливались глубоко. У краев ледяные иглы в воде
не видны совсем, и льдина легко пробивается веслом.
Ледяные иглы - это проделки весны. Она способна и не на такое. На
перекате, ниже ледяной плотины, мы видели кусок льда, похожий на коралл.
Обломок льдины, изглоданный потоком, выбросило течением на отмель и там
перевернуло, явив свету творение весны. И еще подправило солнцем, ветром и
придало ему вид произведения абстрактного искусства.
Весна, всюду властвует весна. На берегах - цветы, залитые водой. Желтые
шарики сережек, рассыпанные по затопленным кустам. Птичий гомон в протоках
за прибрежными деревьями. Плавные и высокие круги орланов белохвостов над
огромными, как копны сена, гнездами, насаженными на сухие верхние сучья
самых больших лиственниц.
Мы ушли уже далеко от гор, и с обоих берегов Танью за узкой, как забор,
полосой леса проглядывалась темная низина.
Снег по берегам уже кончается. Скоро ли кончится лед на реке?
- Ну? - торжествуя, сказал Борис.- Что я говорил?!
Мы только что перебрались через ледовое поле и вышли к
чистой воде чуть выше Сезымъегана. На последнем участке было особенно
трудно - льдины забили всю реку, но сами они были небольшие и тонули, стоило
только надавить близко к краю. Пока мы через них перелезли и перетащили
байдарки, отмотали все плечи. А под Виленом, самым худым и легким из нас,
опять обвалился край льдины: это, если считать все ледовые купания по пояс и
выше, было у него четвертое.
И вот мы дошли до Сезымъегана, и льда на Танью уже нет. Лед как
отрезало. Мы даже доплыли до крутого поворота и заглянули за него. Там
далеко тянулся прямой участок реки, и льда на нем не было.
- Надо же - задумчиво сказал Петр.- А ведь видели мы лед с вершины...
Наверное, сорвало водой, которая подвалила из тундры по Сезымъегану.
На берегу, куда мы пристали, валялись остатки дощатого ящика и разбитая
бочка без дна. Первые человеческие метки на нашем пути. До этого нам не
попадалось на глаза ничего, что выдавало бы хоть давнее присутствие человека
в этих краях. Ни зарубок, ни старых пней. А тут эти знаки - ящик и бочка - и
чистая вода на Танью, и я вдруг почувствовал, что наша ледовая страда скоро
должна кончиться. Может быть, она уже кончилась и через три-четыре дня мы
выйдем в жилые места.
На снегу на другом берегу реки виднелись следы полозьев. Это нарты
оленеводов. Они проезжали здесь неделю назад, не больше, раз еще видны
следы. В той стороне, куда шли следы, залаяла собака. Мы прислушались. Тихо.
- Что мы стоим? - спросил вдруг Вилен; мы повернулись к нему и увидели,
что он мокрый и посиневший от холода.- Надо варить ужин и быстрее ложиться
спать, чтобы раньше отправиться дальше вниз. Надо плыть, пока чистая вода.
Кто может поручиться, что сверху не подойдет лед и не забьет реку? Что мы -
по льдинам не наползались?..
Словно подстегнутые, мы бросились в лес за кольями для палаток, за
дровами, стали рубить остатки бочки и разводить костер.
Когда ложились, я заметил, что неба над головой нет. Ни облаков, ни
синевы. Все серое, затянутое не то туманом, не то низкими тучами. Мы взяли
спальные мешки и затащили их в палатку,
...Проснулись мы от солнца. Оно нагрело крышу палатки и торцовую
стенку, и стало душно. Было семь утра. Река по-прежнему поглядывала на нас