Элиот Джордж. Миддлмарч

   - Вспомни, братец, что после тебя я старший и с самого начала преуспел наподобие тебя и обзавелся землей, тоже купленной на имя Фезерстоуна, сказал Соломон, рассчитывая, что мысль эта может принести всходы во время ночных бдений. - Но покуда прощай!
   Уход их был ускорен тем, что мистер Фезерстоун обеими руками потянул свой парик на уши, зажмурил глаза и зажевал губами, словно решив оглохнуть и ослепнуть.
   Тем не менее они ежедневно приезжали в Стоун-Корт и сидели внизу на своем посту, иногда вполголоса неторопливо переговариваясь с такими паузами между вопросом и ответом, что случайный слушатель мог бы вообразить, будто перед ним говорящие автоматы, хитроумный механизм которых время от времени заедает. Соломон и Джейн знали, что поспешность ни к чему хорошему не приводит, - живым примером тому служил братец Иона по ту сторону стены.
   Впрочем, их бдение в большой гостиной иногда разнообразилось присутствием гостей, прибывавших из ближних мест и из дальних. Теперь, когда Питер Фезерстоун лежал наверху у себя в спальне, можно было подробно обсуждать судьбу его имущества, пользуясь сведениями, раздобытыми в его же доме: кое-какие сельские соседи и обитатели Мидлмарча выражали глубокое сочувствие близким больного и разделяли их негодование против семейства Винси, а дамы, беседуя с миссис Уол, иной раз проливали слезы, вспомнив собственные былые разочарования из-за приписок к завещаниям или из-за браков, в которые назло им вступали неблагодарные дряхлеющие джентльмены а ведь, казалось бы, дни их были продлены для чего-то более высокого. Такие разговоры сразу замирали, как звуки органа, когда из мехов выдавлен весь воздух, едва в гостиную входила Мэри Гарт, и все глаза обращались на нее - ведь она была возможной наследницей, а может быть, и имела доступ к железным сундукам.
   Мужчины помоложе - родственники и свойственники старика - находили немало привлекательных свойств в девушке, на которую ложились эти прихотливые и заманчивые отблески: она держалась с таким достоинством и в этой лотерее могла оказаться если не главным, то все-таки недурным призом. А потому Мэри получала свою долю комплиментов и лестного внимания.
   Особенно щедр и на то и на другое был мистер Бортроп Трамбул, солидный холостяк и местный аукционщик, без которого не обходилась ни одна продажа земли или скота, - фигура бесспорно видная, ибо его фамилия значилась на множестве объявлений, и он испытывал снисходительную жалость к тем, кто о нем не слышал. Питеру Фезерстоуну он приходился троюродным братом, старик был с ним приветливее, чем с остальными родственниками, как с человеком полезным в делах, и в описании похоронной процессии, продиктованном самим стариком, он числился среди выносящих гроб. Мерзкая алчность не гнездилась в душе мистера Бортропа Трамбула, он лишь твердо знал цену своим достоинствам и не сомневался, что любым соперникам с ним тягаться трудно. А потому если Питер Фезерстоун, который с ним, Бортропом Трамбулом, всегда вел себя выше всяких похвал, не забудет его в своем завещании, что же - он никогда не заискивал перед стариком и ничего не старался у него выманить, а давал ему наилучшие советы, какие только может обеспечить обширный опыт, накапливаемый вот уже более двадцати лет, с тех самых пор, как он на пятнадцатом году жизни поступил подручным к тогдашнему аукционщику. Его умение восхищаться отнюдь не ограничивалось собственной персоной - и профессионально, и в частной жизни он обожал оценивать всевозможные предметы как можно выше. Он был любителем пышных фраз и, ненароком выразившись по-простому, тут же поправлялся - к счастью, так как он отличался громогласней и стремился всюду первенствовать: постоянно вскакивал, расхаживал взад и вперед, одергивал жилет с видом человека, остающегося при своем мнении, водил указательным пальцем по лицу и в промежутках между этими движениями поигрывал внушительными печатками на часовой цепочке. Иногда его брови сурово хмурились, но обычно гнев этот бывал вызван очередным нелепым заблуждением, которых в мире такое обилие, что человеку начитанному и умудренному опытом трудно не выйти из терпения. По его убеждению, Фезерстоуны в целом звезд с неба не хватали, но, как человек бывалый, с солидным положением, он ничего против них не имел и даже побеседовал на кухне с мистером Ионой и юным Крэнчем, оставшись в полной уверенности, что произвел на этого последнего глубокое впечатление своей осведомленностью о делах Меловой Долины. Если бы кто-нибудь в его присутствии сказал, что мистер Бортроп Трамбул, как аукционщик конечно, знаток всего сущего, он бы улыбнулся и молча провел по своей физиономии пальцем, не усомнившись, что так оно и есть. Короче говоря, в аукционном смысле он был достойным человеком, не стыдился своего занятия и верил, что "прославленный Пиль, ныне сэр Роберт" (*98), будучи ему представлен, не преминул бы отдать ему должное.
   - Я бы, с вашего разрешения, мисс Гарт, не отказался от кусочка окорока и кружечки эля, - сказал он, входя в гостиную в половине двенадцатого, после того как его допустил к себе старик Фезерстоун (редчайшая честь!), и встал спиной к камину между миссис Уол и Соломоном. - Да не трудитесь выходить, позвольте, я позвоню.
   - Благодарю вас, - сказала Мэри, - но мне надо кое-чем заняться на кухне.
   - Вы, мистер Трамбул, в большой милости, как погляжу, - сказала миссис Уол.
   - А? Что я побывал у нашего старичка? - отозвался аукционщик, равнодушно поигрывая печатками. - Так ведь он всегда на меня очень полагался. - Тут он крепко сжал губы и задумчиво сдвинул брови.
   - А нельзя ли людям полюбопытствовать, что говорил их родной брат? осведомился Соломон смиренным тоном (ради удовольствия похитрить: ведь он был богат и в смирении не нуждался).
   - Почему же нельзя? - ответил мистер Трамбул громко, добродушно и со жгучей иронией. - Задавать вопросы всем дозволено. Любой человек имеет право придавать своим словам вопросительную форму, - продолжал он, и звучность его голоса возрастала пропорционально пышности стиля. - Лучшие ораторы постоянно вопрошают, даже когда не ждут ответа. Это так называемая фигура речи - фигуристая речь, иначе говоря. - И красноречивый аукционщик улыбнулся своей находчивости.
   - Я только рад буду услышать, что он не забыл вас, мистер Трамбул, сказал Соломон. - Я не против, если человек того заслуживает. Вот если кто-то не заслуживает, так я против.
   - То-то и оно, то-то и оно, - многозначительно произнес мистер Трамбул. - Разве можно отрицать, что люди, того не заслуживавшие, включались в завещания, и даже как главные наследники? Волеизъявление завещателя, что поделаешь. - Он снова сжал губы и слегка нахмурился.
   - Вы что же, мистер Трамбул, занаверное знаете что братец оставил свою землю помимо семьи? - сказала миссис Уол, на которую при ее склонности к пессимизму эти кудрявые фразы произвели самое гнетущее впечатление.
   - Уж проще сразу отдать свою землю под богадельню, чем завещать ее некоторым людям, - заметил Соломон, когда вопрос его сестрицы остался без ответа.
   - Это что же? Всю лучшую землю? - снова спросила миссис Уол. - Да не может быть, мистер Трамбул. Это же значит прямо идти наперекор всемогущему, который ниспослал ему преуспеяние.
   Пока миссис Уол говорила, мистер Бортроп Трамбул направился от камина к окну, провел указательным пальцем под галстуком, по бакенбардам и по волосам. Затем подошел к рабочему столику мисс Гарт, открыл лежавшую там книгу и прочел заглавие вслух с такой внушительностью, словно выставлял ее на продажу:
   - "Анна Гейрштейнская, или Дева Тумана, произведение автора "Уэверли", - и, перевернув страницу, начал звучным голосом: - "Миновало почти четыре столетия с тех пор, как события, изложенные в последующих главах, разыгрались на континенте". - Последнее, бесспорно звонкое слово он выговорил с ударением на втором слоге, не потому что не знал, как оно произносится, но желая таким новшеством усилить величавый каданс, который в его чтении приобрела эта фраза.
   Тут вошла служанка с подносом, и мистер Трамбул благополучно избавился от необходимости отвечать на вопрос миссис Уол, которая, наблюдая вместе с Соломоном за каждым его движением, думала о том, что образованность большая помеха в серьезных делах. На самом деле мистер Бортроп Трамбул не имел ни малейшего понятия о завещании старика Фезерстоуна, но он ни в коем случае не признался бы в своей неосведомленности - разве что его арестовали бы за недонесение о заговоре против безопасности государства.
   - Я обойдусь кусочком ветчины и кружечкой эля, - сказал он благодушно. - Как служитель общества я кушаю, когда выпадает свободная минута. Другой такой ветчины, - заявил он, глотая кусок за куском с почти опасной быстротой, - не найти во всем Соединенном Королевстве. По моему мнению, она даже лучше, чем ветчина во Фрешит-Холле, а я в этом не такой уж дурной судья.
   - Некоторые люди предпочитают не класть в окорок столько сахару, сказала миссис Уол. - Но бедный братец сахару не жалел.
   - Тем, кому такая ветчина плоха, не возбраняется поискать лучше. Но, боже святый, что за аромат! Я был бы рад купить подобный окорок. Джентльмен испытывает глубокое удовлетворение, - тут в голосе мистера Трамбула проскользнула легкая укоризна, - когда на его стол подают подобную ветчину.
   Он отставил тарелку, налил свою кружечку эля и слегка выдвинул стул вперед, что дало ему возможность обозреть внутреннюю сторону его ляжек, которые он затем одобрительно погладил, - мистер Трамбул отлично усвоил все более или менее чинные позы и жесты, которые отличают главнейшие северные расы.
   - У вас тут, как я вижу, лежит интересное произведение, мисс Гарт, сказал он, когда Мэри вернулась в гостиную. - Автора "Уэверли", иными словами сэра Вальтера Скотта. Я сам приобрел одно из его произведений приятная вещица, превосходно изданная и озаглавленная "Айвенго". Такой писатель, чтобы его побить, я думаю, не скоро сыщется - его, по моему мнению, в ближайшее время превзойти никому не удастся. Я только что прочел вступительные строки "Анны Гейрштейнской". Превосходный приступ. (Мистер Бортроп Трамбул пренебрегал простым словом "начало" и в частной жизни, и в объявлениях.) Вы, как вижу, любительница чтения. Вы состоите подписчицей нашей мидлмарчской библиотеки?
   - Нет - ответила Мэри. - Эту книгу привез мистер Фред Винси.
   - Я сам большой поклонник книг, - продолжал мистер Трамбул. - У меня имеется не менее двухсот томов в кожаных переплетах, и льщу себя мыслью, что выбраны они со вкусом. А также картины Мурильо, Рубенса, Тенирса, Тициана, Ван Дейка и других. Буду счастлив одолжить вам любое произведение, какое вы пожелаете, мисс Гарт.
   - Я весьма вам обязана, - ответила Мэри, вновь поспешно направляясь к двери, - но у меня почти нет времени для чтения.
   - Уж ее-то братец, наверное, в завещании упомянул, - сказал мистер Соломон еле слышным шепотом, когда дверь закрылась, и кивнул головой вслед исчезнувшей Мэри.
   - Первая-то его жена была ему не пара, - заметила миссис Уол. Никакого приданого не принесла, а эта девушка всего только ее племянница. И гордячка. Братец ей жалованье платил.
   - Но весьма разумная девица, по моему мнению, - объявил мистер Трамбул, допил эль и, поднявшись, одернул жилет самым решительным образом. - Я наблюдал, как она капала лекарство. Она, сэр, следит за тем, что делает. Прекрасное качество для женщины и весьма кстати для нашего друга там наверху, бедного страдальца. Человек, чья жизнь имеет ценность, должен искать в жене сиделку. Вот что буду иметь в виду я, если почту нужным жениться, и, полагаю, я достаточно долго был холостяком, чтобы не сделать тут ошибки. Некоторые люди вынуждены жениться, чтобы добавить себе благородства, но когда в этом возникнет нужда у меня, надеюсь, кто-нибудь мне так и скажет - надеюсь, какой-нибудь индивид поставит меня в известность об этом факте. Желаю вам всего хорошего, миссис Уол. Всего хорошего, мистер Соломон. Надеюсь, мы еще встретимся при не столь печальных обстоятельствах.
   Когда мистер Трамбул удалился, отвесив изысканный поклон, Соломон придвинулся к сестре и сказал:
   - Уж поверь, Джейн, братец оставил этой девчонке кругленькую сумму.
   - По тому, как мистер Трамбул тут разливался, догадаться нетрудно, ответила Джейн. И помолчав, добавила: - Его послушать, так мои дочки уж и капель накапать не сумеют.
   - Аукционщики сами не знают, что болтают, - отозвался Соломон. - Хотя Трамбул немало нажил, это у него не отнимешь.
   33
   ...Закройте
   Ему глаза и опустите полог;
   А нам предаться должно размышленьям.
   Шекспир, "Генрих VI", часть II
   В эту ночь около двенадцати часов Мэри Гарт поднялась в спальню к мистеру Фезерстоуну и осталась с ним одна до рассвета. Она часто брала на себя эту обязанность, находя в ней некоторое удовольствие, хотя старик, когда ему требовались ее услуги, бывал с ней груб. Но нередко выпадали целые часы, когда она могла посидеть в полном покое, наслаждаясь глубокой тишиной и полумраком. В камине чуть слышно шуршали угли, и багровое пламя, казалось, жило своей благородной жизнью, безмятежно не ведая ничтожных страстей, глупых желаний и мелких интриг, которые она день за днем презрительно наблюдала. Мэри любила размышлять и не скучала, тихо сидя в темной комнате. Еще в детстве она убедилась, что мир создан не ради ее счастья, и не тратила времени на то, чтобы огорчаться и досадовать из-за этого. Жизнь давно представлялась ей комедией, и она гордо - нет, благородно - решила, что не будет играть в этой комедии ни низкой, ни коварной роли. От насмешливого цинизма Мэри спасала любовь к родителям, которых она глубоко уважала, и умение радоваться и быть благодарной за все хорошее, не питая несбыточных надежд.
   В эту ночь она по своему обыкновению перебирала в памяти события дня и чуть-чуть улыбалась всяким нелепостям и несуразицам, которые ее фантазия украшала новыми смешными подробностями. Как забавны люди с их склонностью к иллюзиям и самообману! Они, сами того не замечая, расхаживают в дурацких колпаках, верят, будто их собственная ложь всегда сходит за истину, а не очевидна, как у других, и считают себя исключением из любого правила, точно они одни остаются розовыми при свете лампы, которая желтит всех остальных. Тем не менее не все иллюзии, которые наблюдала Мэри, вызывали у нее улыбку. Хорошо зная старика Фезерстоуна, она была втайне убеждена, что семью Винси, как бы ему ни нравилось общество Фреда и его матери, ждет не меньшее разочарование, чем всех тех родственников, которых он к себе не допускает. Она с пренебрежением замечала опасливые старания миссис Винси не оставлять их с Фредом наедине, однако на сердце у нее становилось тревожно, едва она начинала думать о том, что придется перенести Фреду, если дядя и правда ему ничего не оставит. Она посмеивалась над Фредом в его присутствии, но это не мешало ей огорчаться из-за его недостатков.
   Тем не менее ей нравилось размышлять над всем этим: энергичный молодой ум, не отягченный страстью, увлеченно познает жизнь и с любопытством испытывает собственные силы. Несмотря на свою сдержанность, Мэри умела посмеяться в душе.
   Сострадание к старику не омрачало ее мыслей - подобное чувство можно внушить себе, но трудно искренне испытывать к дряхлой развалине, все существование которой исчерпывается лишь эгоизмом и остатками былых пороков. Мистер Фезерстоун всегда был с ней суров и придирчив - он ею не гордился и считал всего лишь полезной. Оставим святым тревогу за души тех, от кого вы никогда не слышали ничего, кроме окриков и ворчания, - а Мэри не была святой. Она ни разу не позволила себе резкого ответа и ухаживала за стариком со всем старанием, но и только. Впрочем, сам мистер Фезерстоун тоже о своей душе не тревожился и не пожелал побеседовать об этом предмете с мистером Такером.
   В эту ночь он ни разу не заворчал на нее и часа два лежал без всякого движения. Потом Мэри услышала позвякивание - это связка ключей ударилась о жестяную шкатулку, которую старик всегда держал возле себя на кровати. Время близилось к трем, когда он сказал очень внятно:
   - Поди сюда, девочка!
   Мэри подошла к кровати и увидела, что старик уже сам извлек шкатулку из-под одеяла, хотя обычно просил об этом ее, и выбрал из связки нужный ключ. Он отпер шкатулку, вынул из нее другой ключ, поглядел на Мэри почти прежним сверлящим взглядом и спросил:
   - Сколько их в доме?
   - Вы спрашиваете о ваших родственниках, сэр? - сказала Мэри, привыкшая к его манере выражаться. Он чуть наклонил голову, и она продолжала: Мистер Иона Фезерстоун и мистер Крэнч ночуют здесь.
   - А-а! Впились пиявки? А остальные? Небось каждый день являются Соломон, Джейн и все молокососы? Подглядывают, подсчитывают, прикидывают?
   - Нет, каждый день бывают только мистер Соломон и миссис Уол. Но остальные приезжают часто.
   Старик слушал ее, скривившись в гримасе, но затем его лицо приняло обычное выражение и он сказал:
   - Ну и дураки. Ты слушай, девочка. Сейчас три часа ночи, и я в полном уме и твердой памяти. Я знаю всю свою недвижимость, и куда деньги вложены, и прочее. И я так устроил, чтобы напоследок мог все переменить и сделать по своему желанию. Слышишь, девочка? Я в полном уме и твердой памяти.
   - Так что же, сэр? - спокойно спросила Мэри.
   Он с хитрым видом понизил голос до шепота:
   - Я сделал два завещания и одно хочу сжечь. Слушай, что я тебе говорю. Это вот ключ от железного сундука в алькове. Надави на край медной дощечки на крышке. Она отодвинется, как засов, и откроется скважина замка. Отопри сундук и вынь верхнюю бумагу, "Последняя воля и распоряжения" - крупные такие буквы.
   - Нет, сэр, - твердо сказала Мэри. - Этого я сделать не могу.
   - Как так не можешь? Я же тебе велю. - Голос старика, не ожидавшего возражений, задрожал.
   - Ни к вашему железному сундуку, ни к вашему завещанию я не прикоснусь. Ничего, что могло бы бросить на меня подозрение, я делать не стану.
   - Говорю же тебе, я в здравом уме. Что ж, я под конец не могу сделать по своему желанию? Я нарочно составил два завещания. Бери ключ, кому сказано!
   - Нет, сэр, не возьму, - еще решительнее ответила Мэри, возмущение которой росло.
   - Да говорят же тебе, времени остается мало.
   - Это от меня не зависит, сэр. Но я не хочу, чтобы конец вашей жизни замарал начало моей. Я не прикоснусь ни к вашему железному сундуку, ни к вашему завещанию. - И она отошла от кровати.
   Старик несколько мгновений растерянно смотрел на ключ, который держал отдельно от связки, потом, дернувшись всем телом, начал костлявой левой рукой извлекать из жестяной шкатулки ее содержимое.
   - Девочка, - заговорил он торопливо. - Послушай! Возьми эти деньги... банкноты, золото... Слушай же!.. Возьми, все возьми! Только сделай, как я говорю.
   Он с мучительным усилием протянул ей ключ, но Мэри попятилась.
   - Я не прикоснусь ни к ключу, ни к вашим деньгам, сэр. Пожалуйста, не просите меня больше. Или я должна буду позвать вашего брата.
   Фезерстоун уронил руку, и впервые в жизни Мэри увидела, как Питер Фезерстоун заплакал, точно ребенок. Она сказала уже мягче:
   - Пожалуйста, уберите ваши деньги, сэр, - и опять села на свое место у огня, надеясь, что ее отказ убедил его в бесполезности дальнейших просьб. Через минуту старик встрепенулся и сказал настойчиво:
   - Послушай. Тогда позови мальчика. Позови Фреда Винси.
   Сердце Мэри забилось сильнее. В голове у нее вихрем закружились догадки о том, к чему может привести сожжение второго завещания. Она должна была, почти не размышляя, принять трудное решение.
   - Я позову его, если вы разрешите позвать мистера Иону и остальных.
   - Только его! Мальчика, и никого больше. Я сделаю по своему желанию.
   - Подождите до утра, сэр, когда все проснутся. Или, хотите, я разбужу Симмонса и пошлю его за нотариусом? Он будет здесь через два часа, а может быть, и раньше.
   - За нотариусом? Зачем мне нотариус? Никто не узнает... говорю же тебе, никто не узнает. Я сделаю по своему желанию.
   - Разрешите, сэр, я кого-нибудь позову, - сказала Мэри, стараясь его убедить. Она боялась оставаться наедине со стариком, который находился во власти странного нервного возбуждения и, говоря с ней, даже ни разу не закашлялся, и ей не хотелось все время возражать ему, волнуя его еще больше.
   - Никого мне не надо, говорят же тебе. Послушай, девочка, возьми деньги. Больше у тебя такого случая не будет. Тут почти двести фунтов, а в шкатулке еще больше, и никто не знает, сколько там всего было. Возьми их и сделай, что я сказал.
   Красный отсвет огня в камине ложился на полусидящего в постели старика, на подушки за его спиной, на ключ, зажатый в костлявых пальцах, на деньги рядом с его рукой. Мэри до конца своих дней запомнила его таким человека, который, и умирая, хотел сделать все по своему желанию. Но упрямая настойчивость, с какой он навязывал ей деньги, заставила ее сказать еще тверже:
   - Не надо, сэр. Я этого не сделаю. Уберите свои деньги, я к ним не прикоснусь. Если я еще как-то могу помочь вам, только скажите, но ни к вашим ключам, ни к вашим деньгам я не прикоснусь.
   - Еще как-то, еще как-то! - повторил старик, захрипев от ярости. Голос не слушался его, точно в кошмаре. Он пытался говорить громко, но только шептал еле слышно. - Мне ничего другого не нужно. Подойди сюда. Да подойди же.
   Мэри приблизилась к нему осторожно, так как хорошо его знала. Он выпустил ключи и попытался схватить трость, его лицо исказилось от усилия, стало похожим на морду дряхлой гиены. Девушка остановилась на безопасном расстоянии.
   - Позвольте, я дам вам лекарство, - сказала она мягко. - И постарайтесь успокоиться. Быть может, вы уснете. А утром сделаете по своему желанию.
   Старик все-таки ухватил трость и попытался швырнуть ее в девушку, но силы ему изменили и трость соскользнула с кровати на пол. Мэри не стала ее поднимать и вернулась на свое место у камина, решив немного выждать, а потом дать ему лекарство. Утомление укротит его. Приближался холодный час рассвета, огонь в камине почти угас, и между неплотно сдвинутыми занавесками виднелась полоска белесого света, пробивающегося сквозь ставни. Мэри подложила поленьев в камин, накинула на плечи шаль и снова села. Мистер Фезерстоун как будто задремал, и она опасалась подходить к нему, чтобы не вызвать нового взрыва раздражения. После того как он бросил трость, старик не промолвил ни слова, но она видела, что он снова взял ключи и положил левую руку на деньги. Однако в шкатулку он их не убрал и, по-видимому, уснул.
   Но сама Мэри, обдумывая недавнюю сцену, пришла в гораздо большее волнение, чем тогда, когда спорила со стариком; она уже не знала, правильно ли поступила, отказавшись выполнить его желание, хотя в то мгновение у нее никаких сомнений не было.
   Вскоре сухие поленья вспыхнули ярким пламенем, озарившим все темные углы, и Мэри увидела, что старик лежит спокойно, чуть повернув голову набок. Она неслышным шагом подошла к нему и подумала, что его лицо выглядит странно неподвижным, но в следующий миг пламя затанцевало, все вокруг словно зашевелилось и Мэри подумала, что ошиблась. Ее сердце стучало так сильно, что она не доверяла себе и осталась в нерешительности, даже когда положила руку ему на лоб и прислушалась, дышит ли он. Подойдя к окну, она осторожно отодвинула занавеску, открыла ставню, и на кровать упал отблеск утреннего неба.
   В следующее мгновение она бросилась к колокольчику и громко позвонила. Сомнений больше быть не могло: Питер Фезерстоун лежал мертвый, правая его рука сжимала ключи, а левая накрывала кучку банкнот и золотых монет.
   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ТРИ ЛЮБОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
   34
   _Первый джентльмен_:
   Такие люди - пух, солома, щепки,
   Ни веса в них, ни силы.
   _Второй джентльмен_:
   Легкость их
   Свою имеет власть. Бессилье ведь
   Есть сила, и движение вперед
   Сокрыто в остановке. А корабль
   Бывает в бурю выкинут на риф
   Затем, что кормчий не сумел найти
   Для сил противных равновесья...
   Хотя Питера Фезерстоуна хоронили майским утром, май в прозаических окрестностях Мидлмарча далеко не всегда бывает солнечным и теплым, и в это утро холодный ветер сыпал на зеленеющие могилы лоуикского кладбища цветочные лепестки сорванные в соседних садах. Солнечные лучи лишь изредка прорывались сквозь тучи, озаряя какой-нибудь предмет, красивый или безобразный, оказавшийся в пределах их золотого потока. На кладбище предметы эти были весьма разнообразны, так как туда явилось поглазеть на похороны немало местных жителей. По слухам, погребение ожидалось "пышное" - поговаривали, что старик оставил подробные письменные распоряжения, чтобы его похоронили, "как и знать не хоронят". Это соответствовало истине. Старик Фезерстоун вовсе не походил на Гарпагона (*99), все страсти которого были пожраны одной ненасытной страстью к накопительству и который перед смертью, конечно, постарался бы выторговать у гробовщика скидку. Фезерстоун любил деньги сами по себе, но с удовольствием тратил их на удовлетворение своих чудаковатых прихотей, и пожалуй, больше всего он ценил деньги за то, что они давали ему власть над людьми и возможность доставлять этим людям неприятные минуты. Если кто-нибудь захочет тут возразить, что не мог Фезерстоун быть вовсе лишен душевной доброты, я не возьму на себя смелость отрицать это, но ведь душевная доброта по сути своей скромна и даже робка, и когда в раннюю пору жизни ее бесцеремонно оттирают в сторону наглые пороки, она обычно затворяется от мира, а потому в нее легче верить тем, кто создает воображаемый образ старого эгоиста, чем тем, кто более нетерпим в своих заключениях, опирающихся на личное знакомство. Как бы то ни было, мистер Фезерстоун хотел, чтобы его похоронили с большой помпой и чтобы в последний путь его провожали люди, которые предпочли бы остаться дома. Он даже выразил желание, чтобы за гробом обязательно следовали его родственницы, и бедная сестрица Марта ради этого должна была, не считаясь с трудностями, приехать из Меловой Долины. Она и сестрица Джейн, несомненно, воспряли бы духом (хотя и скорбя), ибо такое распоряжение было знаком, что братец, не терпевший их присутствия, пока был жив, потребовал его как завещатель, но, к большому их огорчению, знак этот утратил определенность, поскольку распространялся и на миссис Винси, которая не пожалела денег на черный креп, явно свидетельствовавший о самых неуместных надеждах, тем более предосудительных, что ее цветущий вид сразу выдавал принадлежность не к семейному клану, но к пронырливому племени, именуемому родней жены.