- Великий боже! Что вы имеете в виду? - сказал Уилл, у которого багровой краской запылали щеки и уши и судорожно исказилось лицо. Перестаньте шутить. Объясните, что вы имеете в виду?
   - Как, вы в самом деле ничего не знаете? - спросила Розамонда, весьма обрадовавшись возможности пересказать все по порядку и произвести как можно большее впечатление.
   - Нет! - нетерпеливо отозвался он.
   - Вы не знаете, что мистер Кейсобон так распорядился в завещании, что миссис Кейсобон лишится всего, если выйдет за вас замуж?
   - Откуда вам это известно? - взволнованно спросил Уилл.
   - Мой брат Фред слышал об этом у Фербратеров.
   Уилл вскочил и схватил шляпу.
   - Не сомневаюсь, что миссис Кейсобон предпочтет вас поместью, - лукаво произнесла Розамонда.
   - Бога ради, больше ни слова об этом, - так хрипло и глухо проговорил Уилл, что трудно было узнать его обычно мелодичный голос. - Это гнусное оскорбление для миссис Кейсобон и для меня. - Затем он сел с отсутствующим видом, глядя прямо перед собой и ничего не видя.
   - Ну вот, теперь вы на меня же и рассердились, - сказала Розамонда. Как не совестно. Ведь вы от меня все узнали и должны быть мне благодарны.
   - Я вам благодарен, - отрывисто отозвался Уилл как человек в гипнотическом сне, отвечающий на вопросы не просыпаясь.
   - Надеюсь, мы скоро услышим о свадьбе, - весело прощебетала Розамонда.
   - Никогда! О свадьбе вы не услышите никогда!
   Выпалив эти слова, он встал, протянул руку Розамонде все с тем же сомнамбулическим видом и ушел.
   Оставшись одна, Розамонда встала с кресла, прошла в дальний конец комнаты и прислонилась к шифоньеру, с тоской глядя в окно Она опечалилась и испытывала досаду, предшествующую тривиальной женской ревности, лишенной почвы и оснований - если не считать основанием эгоистические причуды и капризы, - но в то же время способной побудить к поступкам, не только к словам. "Право же, не стоит расстраиваться", - мысленно утешила себя бедняжка, думая о том, что куоллингемская родня ей не пишет, что Тертий, вероятно, придя домой, начнет ей досаждать нотациями о расходах. Тайно она уже ослушалась его и попросила отца о помощи, на что тот решительно ответил: "Того гляди, мне самому понадобится помощь".
   60
   Отличные изречения всеми ценятся
   и всегда ценились.
   Судья Шеллоу (*159)
   Спустя несколько дней - наступил уже конец августа - произошло событие, вызвавшее некоторое волнение в Мидлмарче: всем желающим предоставлялась возможность купить при неоценимом содействии мистера Бортропа Трамбула мебель, книги и картины, каждая из которых, как явствовало из афиш, была непревзойденной в своем роде и принадлежала Эдвину Ларчеру, эсквайру. Имущество мистера Ларчера было пущено с молотка отнюдь не вследствие разорения хозяина; наоборот: благодаря блистательному успеху в делах мистер Ларчер приобрел особняк близ Риверстона, уже обставленный с тонким вкусом прежним владельцем - врачом, снискавшим известность на водах и украсившим столовую такими огромными полотнами с дорогостоящими изображениями нагих тел, что миссис Ларчер было не по себе, пока она с облегчением не обнаружила, что картины писаны на библейские сюжеты. Эта негоция открыла перед посетителями аукциона огромные возможности, о чем их не преминул известить в своих афишах мистер Бортроп Трамбул, большой знаток истории искусств, утверждавший, что среди мебели прихожей продается без назначенной цены - находится резной столик, изготовленный современником Гиббонса (*160).
   В те времена в Мидлмарче большие аукционы почитались чем-то вроде праздника. Сервировали большой стол, где, как на торжественных похоронах, красовались изысканные закуски и в изобилии имелись напитки. За этим столом посетители аукциона пили много и охотно, после чего столь же охотно набавляли цену на ненужные им вещи. Чудесная августовская погода придавала еще больше привлекательности аукциону, ибо дом мистера Ларчера с примыкавшим к нему садом и конюшней находился на самой окраине города, там, где брала начало живописная "лондонская дорога", та самая, которая вела к новой больнице и уединенной резиденции мистера Булстрода, известной под названием "Шиповник". Иными словами, аукцион был чем-то вроде ярмарки, и располагавшие досугом представители самых разных сословий собирались принять в нем участие; причем некоторые явились просто поторговаться, поднять цену развлечения ради, как на бегах. На второй день, когда распродавалась самая лучшая мебель, на аукцион приехали все, даже мистер Тизигер, священник церкви святого Петра, заглянул ненадолго с целью купить пресловутый резной столик и оказался в обществе мистера Бэмбриджа и мистера Хоррока. Цветник мидлмарчских дам расположился в столовой вокруг большого обеденного стола, перед которым восседал за конторкой мистер Бортроп Трамбул, вооруженный молотком. Более отдаленные ряды, главным образом пестрящие мужскими лицами, являли собой изменчивое зрелище, ибо покупатели постоянно входили и выходили то в прихожую, то на лужайку, куда вела из столовой большая стеклянная дверь.
   В число "всех" не попал только мистер Булстрод, по слабости здоровья не переносивший толкотню и сквозняки. Но миссис Булстрод очень желала приобрести картину "Вечеря в Еммаусе", приписываемую каталогом Гвидо (*161), поэтому мистер Булстрод зашел накануне в редакцию "Пионера", одним из владельцев которого теперь являлся, и попросил мистера Ладислава оказать ему огромную услугу, а именно, пользуясь своими незаурядными познаниями в живописи, помочь миссис Булстрод советом и оценить упомянутое полотно. "Если только, - добавил деликатный банкир, - посещение аукциона не помешает вашим приготовлениям к отъезду, как я знаю, очень близкому".
   Это добавление Уилл мог счесть насмешкой, если бы подобные насмешки его сейчас задевали. Оно было вызвано тем обстоятельством, что вот уже несколько месяцев между владельцами газеты и Уиллом, рано или поздно собиравшимся покинуть Мидлмарч, существовала договоренность, согласно которой он мог в любой угодный ему день передать руководство газетой своему помощнику, специально им подготовленному. Но неопределенные честолюбивые мечты не часто побуждают человека расстаться с необременительным, привычным и приятным делом; к тому же всем известно, как непросто выполнить решение, если в глубине души мечтаешь от него уклониться. При таком настроении даже скептики склонны поверить в чудо: немыслимо представить себе, каким образом может осуществиться наше желание, и все же... случаются же иногда удивительнейшие вещи! Уилл не признался себе в собственной слабости, но медлил с отъездом. Что толку ехать в Лондон летом? Его однокашников сейчас нет в столице, что до политических статей, он еще несколько недель может их писать для "Пионера". Впрочем, в ту минуту, когда к нему обратился мистер Булстрод, в душе Уилла, с одной стороны, назрела решимость уехать, с другой - не менее сильная решимость не уезжать, не повидавши еще раз Доротею. Посему он ответил, что у него есть причины несколько отсрочить отъезд и он с радостью побывает на аукционе.
   Уилл был настроен воинственно, его глубоко уязвляла мысль, что окружающим, быть может, известен факт, недвусмысленно показывающий, что с ним обошлись словно с интриганом, чьи козни надлежит пресечь, сделав соответствующую приписку к завещанию. Подобно большинству людей, выставляющих напоказ свое пренебрежение светскими условностями, он готов был не задумываясь затеять ссору с каждым, кто намекнул бы, что для такой позиции у него есть личные причины. Что он декларирует независимость взглядов, желая что-то скрыть в своем происхождении, поступках или репутации. Стоило Уиллу раззадорить себя такими подозрениями, как у него появлялось вызывающее выражение лица и он то краснел, то бледнел, словно постоянно был настороже, выискивая, на что бы ему обрушиться.
   Это вызывающее выражение было особенно заметно на аукционе, и те, кто прежде наблюдал только его безобидные чудачества или порывы жизнерадостности, были поражены переменой. Уилла обрадовала возможность появиться публично перед мидлмарчскими кланами Толлеров, Хекбатов и прочих, которые пренебрегали им, как проходимцем, а между тем даже не слыхали о Данте, насмехались над его польским происхождением, а сами принадлежали к породе, которую не мешало бы улучшить скрещиванием. Он стоял на видном месте неподалеку от аукциониста, заложив указательные пальцы в карманы сюртука, вздернув голову и ни с кем не собираясь разговаривать, хотя его сердечно приветствовал как "арбитера" упивавшийся своим мастерством мистер Трамбул.
   В самом деле, среди людей, профессия которых обязывает их выказывать ораторские дарования, нет никого счастливее преуспевающего провинциального аукциониста, который от души наслаждается собственными шутками и высоко ценит свои энциклопедические познания. Людям мрачным, пессимистического склада, вероятно, не понравилось бы постоянно восхвалять достоинства всего сущего, начиная с машинки для снимания сапог и кончая сельскими идиллиями Берхема (*162), но мистер Бортроп Трамбул принадлежал к оптимистам, его натуре было свойственно приходить в восторг, и, если бы ему потребовалось объявить о продаже вселенной, он бы сделал это с удовольствием, уверенный, что после его рекомендации ее купят по самой высокой цене.
   А пока он довольствовался гостиной миссис Ларчер. В ту минуту, когда вошел Уилл Ладислав, аукционист объявил о продаже каминной решетки, якобы случайно сохранившейся на месте, и восхвалял ее с пылким энтузиазмом, всегда уместно возникавшим у него по поводу вещей, которые особо в том нуждались. Решетка была из полированной стали с острыми гранями и клинкообразными украшениями.
   - Итак, дамы, - сказал он, - я обращаюсь к вам. Вот каминная решетка, которая на любом другом аукционе едва ли продавалась бы без назначенной цены, ибо, смею заметить, как по качеству стали, так и по своеобразию узора она принадлежит к разряду вещей, - тут мистер Трамбул заговорил приглушенно и слегка в нос, - рассчитанных на незаурядный вкус. Осмелюсь утверждать, что этот стиль станет со временем самым модным... полкроны, вы сказали? благодарю... продается за полкроны эта замечательная решетка... мне доподлинно известно, что на старинный стиль сейчас огромный спрос в высшем свете. Три шиллинга... три и шесть пенсов... поднимите-ка ее повыше, Джозеф! Обратите внимание на простоту узора, дамы. Лично я не сомневаюсь, что сработана она в прошлом веке! Четыре шиллинга, мистер Момси? Четыре шиллинга!
   - Вот уж не поставила бы такую в своей гостиной, - сказала миссис Момси вслух, дабы предостеречь неосторожного супруга. - Меня поражает миссис Ларчер. Не приведи бог, наткнется ребенок, и головенка тут же надвое. Край острый, как нож.
   - Совершенно справедливо, - тотчас отозвался мистер Трамбул, неоценимое удобство иметь в комнате каминную решетку, пользуясь которой можно перерезать бечевку или кожаную завязку у башмака, если рядом не окажется ножа, который перерезал бы веревку. Господа, если вы будете иметь несчастье полезть головой в петлю, эта каминная решетка спасет вас тотчас с поразительной быстротой... четыре и шесть пенсов... пять... пять и шесть пенсов... незаменимая вещь в спальне для гостей, где имеется кровать с пологом и не вполне вменяемый гость... шесть шиллингов... благодарю вас, мистер Клинтап... продается за шесть шиллингов... продается... продано! Мистер Трамбул, рыскавший глазами по залу и со сверхъестественной зоркостью подмечавший, кто еще может раскошелиться, уронил взгляд на лист бумаги, лежавший на конторке, и в тот же миг понизил голос: - Мистер Клинтап. Пошевеливайтесь, Джозеф, - равнодушно буркнул аукционист.
   - Возможность повторить гостям такую шутку стоит шести шиллингов, - со смущенным смешком сказал мистер Клинтап соседу. Известный садовод, но человек застенчивый и мнительный, он опасался, что его покупку сочтут глупой.
   Тем временем Джозеф водрузил на конторку уставленный мелкими вещицами поднос.
   - Итак, дамы, - начал мистер Трамбул, приподнимая одну из вещиц, - на подносе этом собрана весьма изысканная коллекция: безделушки для гостиной, а безделушки - это лицо нашего дома, нет ничего важнее безделушек (да, мистер Ладислав, вообразите себе, да). Джозеф, передайте поднос по рядам, пусть дамы как следует осмотрят безделушки. Та, что у меня в руке, задумана необычайно остроумно - вещественный ребус - так бы я ее назвал: сейчас, как видите, она представляет собой элегантный футляр в форме сердечка... небольшого размера - умещается в кармане; а вот она превращается в роскошный двойной цветок - им можно украсить стол; ну а теперь, - цветок в руке мистера Трамбула неожиданно рассыпался гирляндами сердцевидных листочков, - сборник загадок! Не менее пятисот загадок, напечатанных красивыми красными буковками. Господа, окажись я менее порядочным, я не побуждал бы вас поднимать цену на эти вещицы... я приберег бы их для себя. Что еще так способствует невинному веселью и добродетели, я бы сказал, как не загадка? Добрая загадка очищает речь от грубых выражений, вводит кавалера в круг утонченных дам и девиц. Даже без изящной коробочки для костей, домино, корзиночки для игральных карт и всего прочего эта хитроумная безделушка делает содержимое подноса драгоценным. Имеющий такую вещь в кармане - желанный гость в любой компании. Четыре шиллинга, сэр? Четыре шиллинга за это превосходное собрание загадок и всего прочего? Вот вам пример: "Какое предложение можно считать наиболее капитальным?" Ответ: "Когда его сделал жених с капиталом". Вы поняли? Капитальный - капитал - предложение. Эта забава упражняет ум; в ней есть язвительность и остроумие, но она благопристойна. Четыре и шесть пенсов... пять шиллингов.
   Цену все набавляли, страсти накалялись. К всеобщему возмущению, в борьбу вступил и мистер Боуер. Покупка Боуеру была не по карману, но ему не хотелось отстать от других. Даже мистер Хоррок не устоял, правда, приняв участие в торгах, он ухитрился выглядеть столь безучастным, что трудно было догадаться, от кого исходят новые предложения цены, если бы не дружеские выкрики мистера Бэмбриджа, желавшего узнать, на кой черт понадобилась Хорроку эта дрянь, на какую польстится разве что мелочной торговец, павший так низко, как, впрочем, по мнению барышника, пала большая часть человечества. Содержимое подноса в конце концов за гинею приобрел мистер Спилкинс, местный Слендер (*163), привыкший сорить карманными деньгами и помнивший наизусть меньше загадок, чем ему бы хотелось.
   - Послушайте-ка, Трамбул, куда это годится... выставили на продажу всякую дребедень для старых дев, - вплотную приблизившись к аукционисту, пробормотал мистер Толлер. - Времени у меня в обрез, а я хотел бы знать, по какой цене пойдут гравюры.
   - Сию минуту, мистер Толлер. Я просто действовал с благотворительной целью, чего не может не одобрить такой великодушный человек, как вы. Джозеф! Тотчас же гравюры - номер 235. Итак, господа, вам, как арбитерам, предстоит истинное наслаждение. Вот гравюра, изображающая окруженного свитой герцога Веллингтона (*164) в битве при Ватерлоо; и невзирая на недавние события, так сказать низвергнувшие нашего славного героя с высот, я беру на себя смелость утверждать - ибо люди моей профессии неподвластны воле политических ветров, - что более достойного сюжета - из разряда современных, принадлежащих к нашему времени, нашей эпохе, - не способно представить себе человеческое воображение; ангелы, быть может, и сумели бы, но не люди, господа, не люди, нет.
   - Кто это нарисовал? - почтительно осведомился мистер Паудрелл.
   - Это - пробный оттиск, мистер Паудрелл, художник неизвестен, - ответил Трамбул, сделав при последних словах некое придыхание, вслед за чем сжал губы и гордо огляделся.
   - Даю фунт! - выкрикнул мистер Паудрелл с пылкой решимостью человека, готового рискнуть головой. Остальные, движимые то ли благоговением, то ли жалостью, позволили ему приобрести гравюру за цену, названную им.
   Затем настал черед двух голландских гравюр, которые облюбовал мистер Толлер, и он удалился, заполучив их. Остальные гравюры и последовавшие за ними картины были проданы видным жителям Мидлмарча, пришедшим для того, чтобы именно их и купить, и циркуляция публики в зале усилилась; иные, купив желаемое, уходили, другие же возвращались, подкрепившись угощением, сервированным на лужайке в шатре. Мистер Бэмбридж намеревался купить этот шатер и частенько туда наведывался, как бы заранее наслаждаясь приобретеньем. В последний раз он возвратился с новым спутником, незнакомым мистеру Трамбулу и всем остальным, но, судя по цвету лица, приходившимся родней барышнику, склонному "предаваться излишествам". Пышные бакенбарды, авантажная осанка и манера взбрыкивать ногой произвели большое впечатление на публику; однако черный, изрядно потертый на бортах костюм ненароком наводил на мысль, что вновь прибывший не может позволить себе предаваться излишествам в полную меру своей склонности.
   - Кого это вы притащили сюда, Бэм? - спросил украдкой мистер Хоррок.
   - Спросите его сами, я не знаю его имени, - ответил мистер Бэмбридж. Говорит, он только что с дороги.
   Мистер Хоррок пристально уставился на незнакомца, одной рукою опиравшегося на трость, а другой - ковырявшего в зубах зубочисткой и озиравшегося с некоторым беспокойством - он, как видно, не привык молчать.
   К несказанному облегчению Уилла, до того утомившегося, что он отступил на несколько шагов назад и плечом оперся о стену, на обозрение публики была, наконец, выставлена "Вечеря в Еммаусе". Уилл опять приблизился к конторке и поймал взгляд незнакомца, к его удивлению таращившегося на него во все глаза. Но тут к Уиллу обратился мистер Трамбул:
   - Да, мистер Ладислав, да; я думаю, это интересует вас, как арбитера. Истинное удовольствие, - со все возрастающим пылом продолжил аукционист, владеть такой картиной и показывать ее гостям - владеть картиной, за которую никаких денег не пожалеет тот, кто располагает как состоянием, так и вкусом. Это картина итальянской школы, кисти прославленного _Гидо_, величайшего живописца в мире, главы старых мастеров, как их называют, я думаю, из-за того, что они кое в чем нас обогнали, обладали секретами искусства, ныне недоступными для человечества. Позвольте мне заметить, господа, я видел множество картин кисти старых мастеров, и не каждая из них может сравниться с этой, иные покажутся темноваты на ваш вкус, не все сюжеты годны для семейного дома. Но этого вот _Гидо_ - одна рама стоит несколько фунтов - любая дама с гордостью повесит на стену - именно то, что требуется для так называемой трапезной в благотворительном заведении, если кто-нибудь из наших видных прихожан пожелает осчастливить таковое от щедрот своих. Повернуть немного, сэр? Хорошо. Джозеф, поверните немного картину к мистеру Ладиславу... как известно, мистер Ладислав жил за границей и знает толк в таких вещах.
   На мгновение все взгляды обратились к Уиллу, который холодно сказал:
   - Пять фунтов.
   Аукционист разразился потоком укоризненных восклицаний:
   - О! Мистер Ладислав! Одна рама стоит не меньше. Уважаемые дамы и господа, поддержите честь нашего города. Хорошо ли будет, если впоследствии выяснится, что в Мидлмарче находилось драгоценное произведение искусства и никто из нас его не заметил? Пять гиней... пять и семь?.. пять и десять... Ну, ну, кто больше, дамы? Это истинный алмаз, а "сколько алмазов чистейших" (*165), как сказал поэт, пошло за бесценок из-за невежества покупателей, принадлежащих к тем кругам, где... я хотел сказать: отсутствуют благородные чувства, но нет! Шесть фунтов... шесть гиней... первостатейный _Гидо_ будет продан за шесть гиней - это оскорбительно для религии, дамы; может ли христианин смириться с тем, чтобы такой сюжет пошел по столь низкой цене... шесть фунтов... десять... семь...
   Цену все набавляли, не отступался и Уилл, который помнил, что миссис Булстрод очень хочется купить эту картину, и положил себе пределом двенадцать фунтов. Впрочем, картина досталась ему всего за десять гиней, после чего он пробрался к стеклянной двери и вышел. Так как ему было жарко и хотелось пить, он решил сперва войти в шатер и попросить стакан воды. В шатре не оказалось других посетителей и Уилл попросил женщину, прислуживающую там, принести ему холодной воды, однако не успела она выйти, как, к неудовольствию Уилла, появился краснолицый незнакомец, который таращился на него во время торгов. Уилл подумал вдруг, не из тех ли он субъектов, которые присасываются к политике подобно паразитическим насекомым и уже пытались раза два завязать с ним знакомство на том основании, что слышали его речи о реформе, и в тайной надежде продать ему за шиллинг какой-нибудь секрет. При этой мысли вид незнакомца, распалявший раздражение, непереносимое в такую жару, представился Уиллу еще более неприятным; присев на ручку садового кресла, он нарочито отвел в сторону взгляд. Однако это не смутило нашего приятеля, мистера Рафлса, всегда готового навязать свое общество силой, если этого требовали его планы. Сделав несколько шагов, он оказался перед Уиллом и торопливо выкрикнул:
   - Простите, мистер Ладислав, вашу матушку звали Сара Данкирк?
   Уилл вскочил, отпрянул и, нахмурившись, не без надменности сказал:
   - Да, сэр. А вам до этого какое дело?
   Характерная для Уилла манера - прямой ответ на заданный вопрос без мысли о последствиях. Сказать сразу: "Вам до этого какое дело?" - значило бы проявить уклончивость, словно он стыдится своего происхождения!
   Рафлс держался гораздо миролюбивее. Хрупкий молодой человек с девическим румянцем выглядел воинственно и, казалось, вот-вот готов был наброситься на него как тигр. При таких обстоятельствах мистеру Рафлсу уже не представлялось приятным втягивать Уилла в разговор.
   - Я не хотел вас оскорбить, любезный сэр, я не хотел оскорбить вас! Просто я помню вашу матушку, знавал ее еще девочкой. Сами вы больше похожи на папеньку, сэр. С ним я тоже имел удовольствие встречаться. Ваши родители живы, мистер Ладислав?
   - Нет! - яростно крикнул Уилл.
   - Счастлив буду оказать вам услугу, мистер Ладислав, клянусь богом, буду счастлив! Надеюсь, нам еще предстоит встречаться.
   Слегка приподняв шляпу при последних словах, Рафлс повернулся, брыкнул ногой и удалился. Уилл проводил его взглядом и заметил, что незнакомец не возвратился в дом, а, судя по всему, направился к дороге. На мгновенье у него мелькнула мысль, что он глупо поступил, не дав ему высказаться... Хотя нет! Он при любых условиях предпочитал не черпать сведений из таких источников.
   Вечером, однако, Рафлс нагнал его на улице и, то ли позабыв нелюбезный прием, ранее оказанный ему Уиллом, то ли решив парировать обиду благодушной фамильярностью, весело его приветствовал и зашагал с ним рядом, для начала с похвалою отозвавшись о городе и окрестностях. Заподозрив, что он пьян, Уилл стал прикидывать в уме, как от него отделаться, но тут вдруг Рафлс сказал:
   - Я и сам жил за границей, мистер Ладислав... повидал свет... изъяснялся по-иностранному. С вашим папенькой я встречался в Булони, вы поразительно похожи на него, ей-ей! рот, нос, глаза, волосы падают на лоб в точности как у него... этак слегка на иноземный манер, Джон Буль (*166) их иначе зачесывает. Но когда я виделся с вашим отцом, он очень сильно хворал. Господи боже! Руки до того худые, прямо светятся. Вы тогда были еще малюткой. Он выздоровел?
   - Нет, - отрывисто сказал Уилл.
   - О! Вот как. Я часто думал, что-то сталось с вашей матушкой? Совсем молоденькой она бежала из дому, гордая была девица и прехорошенькая, ей-ей! Я-то знаю, почему она сбежала, - сказал Рафлс и, искоса взглянув на собеседника, лукаво ему подмигнул.
   - Вы не знаете о ней ничего бесчестящего, сэр, - сказал Уилл, кипя от ярости. Но мистер Рафлс в этот вечер был необидчив.
   - Никоим образом, - ответил он, энергически тряхнув головой. - Она была очень даже благородна, и потому-то ей не нравилась ее семейка - вот в чем дело! - Тут Рафлс вновь лукаво подмигнул. - Господи боже, я знал о них всю подноготную - этакое солидное предприятие по воровской части... скупка краденого, но весьма почтенная фирма - не какие-нибудь там трущобы да закоулки - самый высокий сорт. Роскошный магазин, большие барыши, и комар носу не подточит. Но не тут-то было! Саре бы об этом сроду не проведать... настоящая благородная барышня - воспитывалась в наилучшем пансионе - ей в пору было стать женою лорда, если бы Арчи Дункан не выложил ей все со зла, когда она его отшила. И тогда она сбежала... бросила фирму. Я служил у них коммивояжером, сэр, все по-джентльменски, платили большое жалованье. Сперва они не огорчались из-за дочки - богобоязненные люди, сэр, богобоязненные, а она стала актрисой. Сын был жив тогда, вот дочку и списали со счетов. Ба! Да это "Голубой бык". Что скажете, мистер Ладислав? Заглянем, выпьем по стаканчику?
   - Нет, я должен с вами попрощаться, - сказал Уилл, бросившись в переулок, ведущий к Лоуик-Гейт, и чуть ли не бегом скрылся от Рафлса.
   Он долго брел по Лоуикской дороге все дальше и дальше от города и обрадовался, когда наступила темнота и в небе заблестели звезды. Он чувствовал себя так, словно под улюлюканье толпы его вымарали грязью. Тот краснолицый малый не солгал, Уилл не сомневался в этом - чем иначе объяснить, что мать никогда ему не говорила, отчего она сбежала из дому?