Элиот Джордж. Миддлмарч

   А вот и он за поворотом дороги, шагает с папкой под мышкой; но уже в следующий миг, когда карета поравнялась с Уиллом и он приподнял шляпу, у Доротеи защемило сердце оттого, что она так торжествующе пронеслась мимо него. Даже оглянуться у нее не было сил. Словно какая-то бездушная толпа разделила их и погнала по разным дорогам, все больше отдаляя друг от друга, - так стоило ли оглядываться? Сделать ему какой-нибудь знак, который можно было бы расшифровать словами: "Зачем нагл разлучаться?" было так же невозможно, как остановить карету и подождать, пока он подойдет. Куда уж там, когда благоразумие обрушивало на нее сонмы причин, запрещающих даже помыслить о том, что будущее, может быть, отменит решение этого дня.
   "Жаль, что я не знала прежде... Жаль, что он не узнал... мы были бы тогда счастливы, думая друг о друге, и разлука не страшила бы нас. А если бы я еще могла дать ему денег и облегчить его жизнь!" - вот мысли, которые преследовали ее настойчивее прочих. Однако при всей независимости ее суждений, светские условности так властвовали над ней, что стоило ей подумать о бедственном положении Уилла, из-за которого он и впрямь нуждается в этих деньгах, она тотчас, как положено в ее кругу, вспоминала о недопустимости более близких отношений с ним. Вот почему она беспрекословно признавала неизбежность его выбора. Мог ли он мечтать, чтобы она разрушила преграду, воздвигнутую между ними ее мужем? Могла ли она решиться разрушить ее?
   Намного горше были чувства Уилла, глядевшего, как карета исчезает вдали. Любой мелочи было достаточно, чтобы вывести его из равновесия, и когда Доротея обогнала его, неприкаянного, бредущего искать удачи которая не представлялась сейчас желанной, - самоотверженное решение показалось ему просто вынужденным и он уже не утешался мыслью, что по собственному выбору принял его. Он ведь даже не уверен, что Доротея его любит; кто на его месте счел бы себя счастливцем по той сомнительной причине, что все страдания достались ему одному?
   Вечер Уилл провел у Лидгейтов, на следующий день он уехал.
   ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ДВА ИСКУШЕНИЯ
   63
   Эти мелочи значительны для маленьких людей.
   Голдсмит
   - Часто вы встречаетесь с высокоученым и премудрым Лидгейтом? осведомился мистер Толлер во время званого обеда, который по обычаю устраивал на рождество, адресуясь к своему соседу справа, мистеру Фербратеру.
   - К сожалению, нет, - отозвался священник, привыкший к подтруниваниям мистера Толлера по поводу его пристрастия к новоявленному медицинскому светилу. - Живу я на отшибе, а доктор Лидгейт постоянно занят.
   - В самом деле? Рад это слышать, - учтиво, но не скрывая удивления вмешался доктор Минчин.
   - Он уделяет много времени больнице, - продолжал мистер Фербратер, по привычке пользуясь возможностью поддержать репутацию Лидгейта. - Я об этом слышал от моей соседки, миссис Кейсобон - она часто там бывает. Лидгейт, по ее словам, неутомим, Булстрод не смог бы найти лучшего врача для больницы. Сейчас он занят приготовлением новой палаты, на случай если до нас доберется холера.
   - И новых врачебных теорий, дабы испытать их на пациентах, - вставил мистер Толлер.
   - Полноте, Толлер, будьте справедливы, - возразил мистер Фербратер. - С вашим умом едва ли можно не понять, как необходимы медицине, да и не ей одной, люди, которые без боязни ищут новых путей; а что касается холерной эпидемии, то ведь из вас, врачей, пожалуй, ни один не знает, как с ней справиться. И тот, кто в неизведанной области опережает других, более всего вреда приносит себе самому.
   - Тем паче, что вы с Ренчем ему многим обязаны, - обратился к Толлеру доктор Минчин. - Это ведь благодаря ему вам досталась самая завидная часть практики доктора Пикока.
   - Этот ваш Лидгейт очень уж сорит деньгами для начинающего, - заметил мистер Гарри Толлер, пивовар. - У него богатая родня на севере, как видно, они ему помогают.
   - Надеюсь, - сказал мистер Чичли. - В противном случае ему не следовало бы жениться на такой прелестной девушке. Как же на него не злиться, черт возьми, если он увел у нас из-под носа самую хорошенькую девушку в городе.
   - Да, черт возьми! Ей нет здесь равных, - сказал мистер Стэндиш.
   - Мой друг Винси не в восторге от этого брака, уверяю вас, - сообщил мистер Чичли. - И уж, конечно, от него они ничего не получат. А насколько раскошелится родня Лидгейта, не знаю. - Мистер Чичли с подчеркнутой сдержанностью ронял фразы.
   - Лидгейт едва ли считает врачебную практику средством зарабатывать хлеб насущный, - не без сарказма заключил мистер Толлер, на чем и был исчерпан разговор.
   Уже не впервые мистер Фербратер слышал намеки на то, что расходы Лидгейта намного превосходят его гонорары, но он надеялся, что у доктора имелись какие-то денежные ресурсы или надежды, позволившие ему устроить свадьбу на широкую ногу и не чувствовать себя в зависимости от пациентов. Однажды вечером, наведавшись в Мидлмарч, чтобы, как в старину, поболтать с Лидгейтом, мистер Фербратер обратил внимание на его ненатуральную оживленность, совершенно несвойственную этому человеку, всегда естественному - и в тех случаях, когда он хранил молчание, и в тех, когда внезапно нарушал его, высказывая осенившую его мысль. Покуда гость с хозяином находились в кабинете, Лидгейт, ни на миг не умолкая, обсуждал преимущества и недостатки ряда биологических теорий, но он не приводил тех веских доводов и умозаключений, которые, подобно вехам, возникают на пути того, кто ищет истину добросовестно и неутомимо, как и следовало ее искать, по мнению доктора Лидгейта, утверждавшего, что "в каждом изыскании должны чередоваться систола и диастола" и "мысль человека должна то расширяться, охватывая весь горизонт, то съеживаться, умещаясь на предметном столике под линзой". Казалось, в этот вечер он так разговорился, чтобы избежать упоминания о личных делах. Вскоре они перешли в гостиную, где Лидгейт, попросив жену им поиграть, молча опустился в кресло, и лишь глаза его как-то странно поблескивали. "Он выглядит так, словно принял опий, - промелькнуло в голове Фербратера, - то ли у него глаза болят, то ли неприятности с пациентами".
   У него не возникло мысли, что брак Лидгейта, возможно, не так уж удачен. Как и все, он считал Розамонду милым, кротким существом, хотя и находил ее довольно скучной - ходячий образчик хороших манер; а его матушка не могла простить Розамонде того, что та, казалось, никогда не замечала присутствия Генриетты Ноубл. "Впрочем, Лидгейт полюбил ее, мысленно заключил священник, - стало быть, таков его вкус".
   Мистер Фербратер знал, что Лидгейт горд, но поскольку сам он не был гордым - и, пожалуй, не особенно радел о соблюдении своего достоинства, ибо все его честолюбие исчерпывалось стремлением не быть негодяем и глупцом, - то он и не заметил, что Лидгейт ежится, как от ожога, при каждом упоминании о его денежных делах. А вскоре после разговора за столом у Толлера священник узнал нечто заставившее его с нетерпением поджидать случая, когда он сможет намекнуть Лидгейту, что участливый слушатель всегда к его услугам, если у доктора возникнет в нем нужда.
   Случай представился в день Нового года, когда мистер Винси устроил у себя званый обед, на который невозможно было не явиться мистеру Фербратеру, ибо его настойчиво призывали не забывать старых друзей после того, как он стал священником большого прихода. Обед проходил в обстановке весьма дружелюбной: присутствовали все дамы из семьи Фербратеров, все отпрыски семейства Винси сидели за обеденным столом, и Фред уверил матушку, что она выкажет пренебрежение Фербратерам, если не пригласит Мэри Гарт, близкого друга этой семьи. Мэри явилась, и Фред ликовал, хотя удовольствие порой прослаивалось неудовольствием - торжество, что матушка, наконец, может убедиться, как высоко ценят Мэри почтеннейшие из гостей, заметно омрачилось ревностью, после того как рядом с Мэри сел мистер Фербратер. Фред стал гораздо менее самоуверенным с тех пор, как начал опасаться соперничества Фербратера, и опасения все еще не оставили его. Миссис Винси в полном блеске своей зрелой красоты озадаченно разглядывала приземистую Мэри, ее жесткие курчавые волосы и лицо, на котором и в помине не было ни роз, ни лилий, безуспешно пытаясь представить себе, как она любуется Мэри в свадебном наряде и умиляется, глядя на внучат - "вылитых Гартов". Тем не менее время прошло весело, и Мэри выглядела очень оживленной. Зная тревоги Фреда, она радовалась, что его семья стала относиться к ней более дружелюбно, а со своей стороны была не прочь им показать, как высоко ценят ее люди, с чьим мнением Винси не могли не считаться.
   Мистер Фербратер заметил, что у Лидгейта скучающий вид, а мистер Винси почти не разговаривает с зятем. Розамонда была полна изящества и безмятежности, и только очень проницательный наблюдатель - а у священника не имелось сейчас причин проявлять особую наблюдательность - обратил бы внимание на полное отсутствие у миссис Лидгейт того интереса к мужу, который неизменно обнаруживает любящая жена, невзирая на чинимые этикетом препоны. Когда доктор вступал в разговор, она сидела отворотившись, словно статуя Психеи, принужденная по воле скульптора глядеть в другую сторону; а когда его вызвали к больному и он воротился часа через два, Розамонда, казалось, оставила без внимания это ничтожное обстоятельство, которое полтора года назад причислила бы к разряду серьезных событий. В действительности она отлично слышала голос мужа и замечала все, что он делает, однако милая рассеянность давала ей возможность, не нарушая приличий, выразить недовольство мужем. Вскоре после того, как Лидгейту пришлось покинуть общество, не закончив десерта, дамы перешли в гостиную и миссис Фербратер, оказавшись подле Розамонды, сказала:
   - Вам, как видно, нередко приходится лишаться общества вашего мужа, миссис Лидгейт.
   - Жизнь врача изобилует трудами, в особенности такого энтузиаста, как мистер Лидгейт, - ответила Розамонда и непринужденно отошла от кресла старой дамы.
   - Бедняжка ужасно скучает в одиночестве, - сказала миссис Винси, сидевшая рядом с миссис Фербратер. - Я особенно это заметила, когда гостила у Розамонды во время ее болезни. Видите ли, миссис Фербратер, у нас в доме всегда весело. Я и сама веселого нрава, и мистер Винси любит общество. Девочка привыкла к такой жизни, каково же ей быть женой человека, который может отлучиться из дому когда угодно и неизвестно на сколько, да к тому же еще угрюм и гордец, - слегка понизив голос, ввернула разговорчивая миссис Винси. - Но у Розамонды ангельский характер - помню, братья ей частенько досаждали, но не в ее обычае выказывать неудовольствие; еще малюткой это была воплощенная доброта и кротость. У всех моих детей, благодаренье богу, прекрасный характер.
   Последнему утверждению легко было поверить, глядя, как миссис Винси, откинув ленты чепца, с улыбкой повернулась к трем младшим дочкам, из которых самой юной исполнилось семь, а старшей - одиннадцать. Но ей пришлось при этом одарить благосклонной улыбкой и Мэри Гарт, которую девочки затащили в угол и заставили рассказывать им сказки. В этот момент Мэри заканчивала увлекательное повествование о Румпельстилтскине (*167), каковое знала наизусть, так как Летти то и дело вытаскивала свой любимый красный томик, чтобы попотчевать этой историей невежественных взрослых. Любимица миссис Винси, Луиза, подбежала к матери, не на шутку взволнованная, и воскликнула:
   - Ой, мама, мама, маленький человечек так сильно топнул ножкой, что она застряла между половицами!
   - Хорошо-хорошо, мой херувимчик! - отозвалась мать. - Ты мне все расскажешь завтра. Ступай, слушай дальше! - И проводив взглядом Луизу, которая устремилась в угол, решила, что если Фреду еще раз вздумается пригласил к ним Мэри, возражать, пожалуй, не стоит, раз уж девушка настолько пришлась по душе детишкам. В уголке тем временем становилось все оживленнее, ибо мистер Фербратер, войдя в гостиную, сел позади Луизы и усадил ее к себе на колени, после чего юные слушательницы потребовали, чтобы Мэри снова повторила сказку для мистера Фербратера. Мистер Фербратер тоже этого потребовал, и Мэри, не чинясь, со свойственной ей обстоятельностью пересказала слово в слово всю историю. Находившийся неподалеку Фред торжествовал, и его радость была бы безоблачной, если бы мистер Фербратер, который для удовольствия детей делал вид, что слушает с захватывающим интересом, не глядел на Мэри с неподдельным восхищением.
   - Мою историю об одноглазом великане ты теперь и слушать не захочешь, Лу, - сказал Фред, когда Мэри умолкла.
   - Захочу. Рассказывай сейчас, - возразила Луиза.
   - Э, нет, благодарю покорно, куда уж мне. Попроси мистера Фербратера.
   - Да, да, - вмешалась Мэри, - попросите мистера Фербратера рассказать вам, как великан по имени Том разрушил красивый домик, где жили муравьи, и даже не догадался, что они огорчаются, так как не слышал их плача и не видел, чтобы они вытаскивали носовые платочки.
   - Ой, пожалуйста, - сказала Луиза, устремив на священника просительный взгляд.
   - Нет, нет, я суровый старый пастырь. Если я даже и попробую разыскать сказочку в своих пожитках, то наверняка вытащу проповедь. Прочитать вам проповедь? - осведомился он, оседлав нос очками и чопорно сжав губы.
   - Да, - неуверенно ответила Луиза.
   - Ну-с, о чем же вам ее прочитать? О вреде пирогов: пироги прескверная штука, особенно сладкие, да еще со сливовым вареньем.
   Всерьез встревожившись, Луиза спрыгнула с его колен и перебежала к Фреду.
   - В новогодний день, я вижу, лучше не проповедовать, - сказал мистер Фербратер, поднимаясь и выходя из гостиной. Он почувствовал, что Фред ревнует к нему Мэри и что сам он, как и прежде, отличает ее среди всех.
   - Очаровательная молодая особа мисс Гарт, - сказала миссис Фербратер, наблюдавшая за эволюциями сына.
   - Да, - отозвалась миссис Винск, которой не удалось промолчать, ибо старая дама устремила на нее выжидательный взор. - Жаль, ей не хватает миловидности.
   - Ничуть не жаль, - решительно отрезала миссис Фербратер. - У нее приятное лицо. Если всемилостивейший господь счел уместным создать превосходную женщину, не наделив ее красотой, то незачем ее и требовать. Я более всего ценю хорошие манеры, а мисс Гарт, заняв любое положение, будет вести себя как подобает.
   Старая дама с особой запальчивостью вступилась за Мэри, предполагая, что та, быть может, еще станет ее невесткой; помолвка Мэри с Фредом пока не была объявлена, она даже не считалась решенным делом, и поэтому все три лоуикские дамы надеялись, что их Кэмден рано или поздно женится на мисс Гарт.
   Вошли новые гости, и в гостиной зазвучала музыка и началось веселье, а в тихой комнате по другую сторону прихожей приготовили тем временем столы для виста. Мистер Фербратер сыграл в угоду матушке один роббер - старушка полагала, что, изредка играя в вист, дает отпор постыдным новым веяниям, а при такой точке зрения достойно выглядит даже ренонс. Но затем он усадил на свое место мистера Чичли и вышел. В прихожей он увидел Лидгейта, который только что вернулся и снимал пальто.
   - Вас-то мне и надобно, - сказал священник; и, повернув прочь от гостиной, они пересекли прихожую и остановились у камина, в котором трещал и ослепительно сверкал огонь. - Как видите, мне ничего не стоит покинуть карточный стол, - продолжал он, глядя с улыбкой на Лидгейта, - я теперь не играю ради денег. Как утверждает миссис Кейсобон, этим я обязан вам.
   - Каким образом? - холодно осведомился Лидгейт.
   - Э, вам хотелось бы все от меня скрыть; невеликодушная скромность так я ее называю. Вы оказали человеку добрую услугу, ему отрадно будет об этом узнать. Мне непонятно нежелание иных людей чувствовать себя обязанными: даю честное слово, мне очень нравится чувствовать себя обязанным всем, кто сделал мне добро.
   - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - сказал Лидгейт. - Разве только разговор, который у меня однажды состоялся с миссис Кейсобон. Я, впрочем, не думал, что она нарушит слово и перескажет его вам, - закончил Лидгейт, опираясь спиной о край каминной доски, с отнюдь не приветливым видом.
   - Проговорилась не она, а Брук, и то совсем недавно. Он весьма любезно сообщил мне, что очень рад моему назначению, хотя вы разрушили все его фортификации, превознося меня, словно новоявленного Тиллотсона, Кена (*168) и им подобных, так что миссис Кейсобон и слушать не желала о других кандидатурах.
   - Брук болтлив и глуп, - презрительно сказал Лидгейт.
   - Тем не менее его болтливость порадовала меня. Не понимаю, чего ради вам понадобилось скрывать, что вы оказали мне услугу, дружище. А вы мне несомненно ее оказали. Огорчительно и в то же время поучительно проследить, как охотно мы вступаем на стезю добродетели, когда перестаем испытывать нужду в деньгах. Человек не стал бы читать "Отче наш" от конца к началу (*169) и тешить тем дьявола, если бы не нуждался в его услугах. С тех пор как мне отдали Лоуикский приход, я перестал зависеть от капризов случая.
   - А по-моему, не будет случая, так не будет и денег, - возразил Лидгейт. - Человек, который зарабатывает их своим трудом, может надеяться только на счастливый случай.
   Столь разительную перемену в его суждениях, по мнению мистера Фербратера, вероятней всего было приписать раздражительности, которая нередко возникает у людей, угнетенных неурядицами в делах. Он ответил благодушно, не вступая в спор:
   - О, жизнь требует от нас великого терпения. Но человеку легче терпеливо ждать, если у него есть любящие друзья, которые от всей души желают поддержать его в беде.
   - Да, разумеется, - небрежно отозвался Лидгейт, выпрямился и взглянул на часы. - Люди склонны слишком уж преувеличивать свои затруднения.
   Мистер Фербратер предлагал ему помощь, он как нельзя более ясно это понял и был уязвлен.
   Так уж удивительно устроены мы, смертные: Лидгейту доставляла неизменное удовольствие мысль об оказанной Фербратеру услуге, но, едва священнику представилась возможность отплатить ему добром за добро, Лидгейт испуганно пресек попытки вызвать его на откровенность. И притом, какими бы соображениями ни было вызвано это предложение дружеских услуг, к чему оно приведет? - да к тому, что он должен будет изложить "суть дела", признаться, в чем же именно испытывает он нужду. Покончить жизнь самоубийством сейчас казалось ему легче.
   Мистер Фербратер был достаточно умен и правильно истолковал ответ, к тому же внушительная внешность Лидгейта сочеталась с внушительностью тона и манер и исключала попытки обходным путем вынудить его отказаться от принятого решения.
   - Который час? - спросил священник, подавляя обиду.
   - Начало двенадцатого, - сказал Лидгейт. И они оба направились в гостиную.
   64
   _Первый джентльмен_:
   Где власть, пускай там будет и вина.
   _Второй джентльмен_:
   О нет, ведь всякой власти есть пределы.
   Чуму нельзя остановить заставой,
   Ни рыбу хитрым доводом поймать.
   Любая сила двойственна в себе.
   Причины нет без следствия. И суть
   Деяния в бездействии таится.
   Приказ без подчиненья - не приказ.
   Даже если бы Лидгейту вздумалось со всей откровенностью рассказать о своих делах, он едва ли мог надеяться получить от Фербратера необходимую ему немедленно помощь. Кредиторы наседали: поставщики присылали счета за истекший год, Дувр грозил отобрать мебель, и так как поступления от пациентов были скудны и ничтожны - щедрые гонорары из Фрешита и Лоуика разошлись в мгновение ока, - требовалось никак не менее тысячи фунтов, чтобы, уплатив самые неотложные долги, сохранить достаточную сумму, которая дала бы доктору "возможность оглядеться", как принято оптимистично говорить в подобных случаях.
   И разумеется, с приходом веселого рождества, за коим следует счастливый Новый год, когда наши сограждане ждут оплаты товаров и услуг, которыми они двенадцать месяцев любезно осыпали ближних, бремя мелочных забот так тяжко придавило Лидгейта, что он не мог сосредоточиться даже на самом обычном и неотложном деле. Характер у Лидгейта был неплохой, живой ум, добросердечие, а также крепкое телосложение позволяли ему в повседневных обстоятельствах не опускаться до несоразмерной поводам обидчивости. Но сейчас его терзало раздражение совсем иного рода, - неурядицы сердили его не сами по себе, его сердило ощущение, что он попусту растрачивает силы на унизительные дрязги, несовместимые с его высокими помыслами. "Вот о чем мне приходится думать, а я мог бы заниматься вот этим и тем", - то и дело твердил он себе с досадой, и каждая новая трудность возмущала его вдвойне.
   Среди литературных героев особенно сильное впечатление производят джентльмены, постоянно сетующие на прискорбную ошибку, из-за которой их возвышенная душа угодила в столь унылую и неприглядную дыру, как вселенная, но сознание собственной грандиозности и ничтожности света не лишено приятности. Гораздо менее приятно чувствовать, что где-то существует жизнь, полная полезной деятельности и кипения мысли, а ты сам тем временем погряз в эгоистических тревогах и заботах и помышляешь лишь о том, как из них выбраться. Заботы Лидгейта могли, пожалуй, показаться низменными возвышенным натурам, никогда не слыхивавшим о долгах, кроме разве только очень крупных. Они и были низменны, но не сталкиваться с низменными заботами и тревогами невозвышенные смертные могут, лишь будучи свободными от денежных затруднений и их неизбежного следствия - корыстных надежд и вульгарных искушений: ожидания смерти богатого дядюшки, жульнического стремления придать благовидность неприглядному, попытки оттягать у ближнего теплое местечко и нетерпеливого ожидания Удачи, даже в облике бедствия.
   Постоянно ощущая на шее это унизительное ярмо, Лидгейт впал в раздражительное и угнетенное состояние духа, следствием которого явилась все большая отчужденность между супругами. После первого откровенного разговора, когда он рассказал жене о закладной, Лидгейт не раз пытался обсудить с Розамондой, каким образом им сократить расходы, и по мере того как приближалось рождество, его предложения становились все более определенными. "Мы могли бы ограничиться одной служанкой и сильно сократить расходы, - говорил он, - к тому же одной лошади с меня вполне достаточно". Как мы знаем, Лидгейт начал более здраво судить о ведении домашнего хозяйства, и самолюбие, прежде побуждавшее его не отставать от других, еще сильнее побуждало его опасаться прослыть должником и просить помощи у окружающих.
   - Поступай как вздумается - можешь рассчитать двух слуг и оставить только служанку, - ответствовала Розамонда. - Но боюсь, как бы не пострадала твоя репутация, если мы станем жить как бедняки. А это дурно отразится на твоей практике.
   - Розамонда, душа моя, мне не приходится выбирать. Слишком уж мы размахнулись вначале. Дом у Пикока был куда меньше, чем наш. Виной всему мое неблагоразумие, меня следовало бы побить, да некому, за то, что я лишил тебя возможности жить так богато, как ты привыкла. Но мы ведь потому и поженились, что любим друг друга, верно? И это нам поможет потерпеть, пока все не войдет в колею. Пойди же ко мне, милая, отложи рукоделие и подойди ко мне.
   В действительности ему было сейчас не до нежностей, однако он боялся, что любовь исчезнет без возврата, и старался помешать возникавшему между ними отчуждению. Розамонда повиновалась, и он усадил ее на колено, но ее покорность была внешней - муж сердил ее. Бедняжка понимала лишь одно: мир ведет себя совсем не так, как ей нравится, а Лидгейт - частица этого мира. Он обнимал ее одной рукой за талию, прикрыв другою обе ее ручки. Человек крутой и резкий, Лидгейт мягко обходился с женщинами, никогда не забывая, как они хрупки, как из-за сказанного им в сердцах обидного слова могут утратить душевное равновесие, даже захворать. И он снова принялся убеждать жену:
   - Стоит лишь немного разобраться - и просто поражаешься, как много денег уходит у нас попусту. По-моему, прислуга безалаберно ведет хозяйство, к тому же мы слишком часто принимали гостей. Но я думаю, есть много людей нашего круга, которые проживают гораздо меньше нас: они обходятся самым необходимым и следят, чтобы каждая мелочь шла впрок. Вероятно, это очень сокращает расходы - Ренч, хотя у него колоссальная практика, ведет самый скромный образ жизни.
   - Ну, если тебе угодно следовать примеру Ренчей! - сказала Розамонда, слегка отвернувшись. - Только, помнится, ты отзывался об их скаредности с отвращением.
   - Да, это люди с дурным вкусом, их бережливость неприглядна. Нам нет нужды во всем уподобляться им. Просто я имел в виду, что они избегают крупных расходов, хотя у Ренча прекрасная практика.
   - А почему бы и тебе не обзавестись солидной практикой, Тертий? У мистера Пикока была хорошая практика. Веди себя осмотрительней, старайся не оскорблять пациентов, сам изготовляй больным лекарства, как делают остальные. Ты, право же, недурно начал, стал врачом в нескольких уважаемых семьях. Эксцентричность до добра не доведет. Нужно постараться каждому быть приятным, - мягко, но решительно увещевала Розамонда.
   Лидгейт рассердился: он был готов оказать снисхождение женской слабости, но не женскому самовластию. Беззаботность наяды не лишена обаяния лишь до тех пор, пока это легковесное существо не примется нас поучать. Впрочем, он сдержался и лишь ответил тоном более суровым, чем прежде: