Эмар Густав. Тунеядцы Нового Моста

   Все рассмеялись.
   — Уйдемте, граф — предложил Ватан на ухо графу дю Люку. — Здесь так душно, и эта ватага такая несносная!
   — Да, я с удовольствием бы ушел, — отвечал, горько улыбнувшись, граф, — мне противно слушать всю эту галиматью; но посмотрите, какой страшный ливень! Надо хоть переждать немножко.
   Капитан, уж было поднявшийся, опять с унынием опустился на стул.
   — Судьба так хочет, — прошептал он.
   Между тем разговор маркиза де Лафара с незнакомцем продолжался, к больному удовольствию окружающих.
   — Э! Что же вы хотите этим сказать? — вскричал маркиз.
   — То, что вы еще молоды, маркиз, — проговорил незнакомец.
   — Я состарюсь, — важно заявил пьяница.
   — Конечно, но пока вы все-таки молоды и еще неопытны.
   — Ах, Боже мой! Да я всеми силами стараюсь набраться опыта. Просветите меня, пожалуйста!
   — Извольте, маркиз; прежде всего разрешите вам сказать, что не все храмы Венеры одинаковы.
   — А!
   — Да, есть один, например, стоящий всех остальных.
   — О, сжальтесь над моим неведением! Скажите, где этот храм, чтоб я мог пешком пойти туда поклониться его божеству!
   — Вам недалеко придется идти; только предупреждаю, Венера его — гугенотка.
   — Все равно, лишь бы она была хороша!
   — Она очаровательна.
   — В какой же благословенной стороне этот чудесный храм?
   — В трех милях отсюда, на вершине холма, небрежно глядящегося в быстрые воды Сены.
   — О, ради Бога, без поэзии!
   — Знаете, маркиз, куда гугеноты ходят слушать проповеди? — насмешливо спросил незнакомец.
   — В Аблон, кажется?
   — Так вот, видите ли, я бы сказал вам: «Ступайте в Аблон!» — если б красавица, о которой идет речь, не была уже нежной любовницей одного из моих друзей.
   Во время этого разговора у графа дю Люка холодный пот выступил на лбу; он с первого же слова хотел вскочить и заставить этого человека молчать, хотя еще не было названо ни одного имени.
   — Счастливый шельма! — произнес де Лафар.
   — Он гугенот, вероятно? — поинтересовался шевалье де Гиз.
   — Угадали, монсеньор, — подтвердил своим крикливым голосом незнакомец, — гугеноты более ловкие стрелки, нежели вы думаете.
   — Ах, плуты! Мне бы это и в голову никогда не пришло! — воскликнул де Шеврез.
   — Все это прекрасно, мой любезнейший, — усомнился де Ланжак, — но нам недостаточно вашего рассказа, чтобы поверить делу.
   — А чего же вам еще нужно, граф?
   — Скажите имена, parbleu!
   — А! — насмешливо заметил тот. — Это щекотливый вопрос, господа.
   — Может быть, но пока вы не скажете, мы будем считать вас за…
   — Позвольте! — поспешно возразил незнакомец. — Вы собираетесь оскорбить меня, но я с вами ссориться не хочу. Если вы требуете, пожалуйста! Фамилия гугенота — барон де Серак.
   — Барон де Серак? — переспросил де Теминь. — Да я его знаю.
   — Очень возможно.
   — Parbleu! Да несколько дней тому назад я получил от него письмо из Бордо.
   — Вероятно, он приехал…
   — Впрочем, может быть; этот де Серак волокита…
   — Ну, хорошо, — продолжал маркиз де Лафар, — мы знаем кавалера… а дама?
   — Господа, это уж очень деликатный вопрос; имя женщины… добродетельной, — прибавил он с едкой иронией, — так как я вам должен сказать, что это самая чистая, целомудренная женщина.
   — Довольно, довольно! — закричали все со смехом.
   — Ба! Да ведь не больше, как гугенотка все-таки! — произнес шевалье де Гиз. — Мы добрые католики; ну, говорите имя!
   — Вы требуете?
   — Да, да!
   — В таком случае извольте, как это мне ни прискорбно: любовница моего приятеля барона де Серака — знатная, добродетельная Жанна де Фаржи, графиня дю Люк де Мо-вер.
   Едва он успел договорить эти слова, как граф дю Люк пощечиной свалил его со стула на пол, крикнув:
   — Ты лжешь, негодяй!
   На минуту все остолбенели. Никто не ожидал такого скандала.
   — Запри дверь, Сириак, — спокойно приказал мэтр Бригар одному из гарсонов.
   Незнакомец, одуревший от тяжелого удара, встал.
   Мигом все столы и стулья отодвинулись к стене; все столпились, чтоб лучше видеть. Ватан и Клер-де-Люнь бросились к графу.
   — Ну, красавец, и с тобой мы разделаемся, — объявил капитан, ударив по лицу де Местра.
   — И с вами, белокурый вельможа, — добавил Клер-де-Люнь, подходя к де Сент-Ирему.
   — Не убивай его, — шепнул ему Ватан, — он мне нужен.
   — Хорошо, будьте спокойны.
   — Милостивый государь, — сказал незнакомец графу дю Люку, — я не знаю вас, но убью.
   — Без фанфаронства, — отвечал граф, — я знаю, что ты негодяй.
   — По местам! — скомандовал Ватан. Граф отступил на шаг.
   — Капитан, вы знаете, что это дело касается лично меня, — заявил он.
   — Полноте! — сурово прервал его авантюрист. — За кого вы меня принимаете? Разве вы не видите, что эти три мошенника пришли с намерением оскорбить вас? Вы попали в западню.
   — Верю вам.
   — Да, но надо было верить раньше; убьем этих негодяев, как бешеных собак, граф!
   — Я вас жду, господа, — напомнил незнакомец. — Не струсили ли вы?
   Они встали на места: граф — против незнакомца, Ватан — против де Местра, Клер-де-Люнь — против де Сент-Ирема.
   В зале наступила глубокая тишина.
   Противники, держа в одной руке шпагу, в другой — кинжал, мерили друг друга взглядами¹⁹.
   Они чувствовали, что будут биться на смерть, и у самых храбрых дрогнуло сердце, как перед неизбежной катастрофой.
   — Деритесь, господа, никто вам не помешает! — с иронией объявил мэтр Бригар.
   Шпаги скрестились.

ГЛАВА XIV. Славная дуэль в таверне «Клинок шпаги» и что из этого вышло

   В те времена дуэли происходили не так, как теперь. Во-первых, дуэль почти всегда велась на смерть, а во-вторых, и условия были иные. Бойцы раздевались по пояс и дрались со шпагой в одной руке, с кинжалом — в другой; кинжалом прикрывались, как щитом, и отбивали удары, а шпагой — наносили их. Бой сопровождался криком или смехом. Свидетелей тогда не было — только секунданты, которые дрались между собой в одно время с теми, чью сторону держали, и могли помогать им, если считали, что противники слишком их теснят.
   Это было и страшно, и красиво, как всякая борьба, в которой человек, забывая свою так называемую цивилизованность, превращается в дикого зверя.
   Шестеро противников, обнажившись по пояс, с минуту стояли смирно, а затем отчаянно бросились друг на друга.
   Окружающие сразу увидели, что бойцы обладают высшей степенью искусства.
   — Вы ведь, конечно, хотите убить этого негодяя? — успел шепнуть капитан графу Оливье.
   — О, конечно! — с бешенством отвечал граф.
   — Хорошо, тогда это уж мое дело.
   — Что такое?
   — Ничего, — сухо произнес капитан.
   — Они сильны! — говорил между тем незнакомец де Сент-Ирему.
   — Боюсь, что так, — согласился тот, — но мы справимся.
   — Parbleu!
   — Ловкие шельмецы! — весело воскликнул шевалье де Гиз, хлопая в ладоши. — Господи! Вот чудесная-то дуэль!
   — Она недолго продлится, монсеньор, — заверил его Ватан своим насмешливым тоном.
   Посреди этой ожесточенной борьбы случилось то, чего сначала даже окружающие не могли понять.
   Ватан стоял по правую руку графа дю Люка. В ту минуту, как незнакомец нападал на Оливье, капитан с пронзительным криком бросился на своего противника — де Местра; отстранив его шпагу, он проткнул его своей, а кинжалом между тем, быстро наклонившись вбок, отбросил шпагу незнакомца.
   Оливье воспользовался этим и ударил своего противника.
   Незнакомец и де Местра упали мертвыми.
   — Я вам говорил, — шепнул капитан графу.
   — Благодарю вас, мой друг, вы еще раз спасли мне жизнь.
   — И еще не последний, — обещал, улыбнувшись, капитан.
   — Этот человек убил бы меня.
   — Я догадался, оттого и помог вам.
   — Вы мне настоящий брат.
   — Нет, друг, — с чувством произнес капитан.
   Между тем дуэль де Сент-Ирема с Клер-де-Люнем еще продолжалась.
   — А! Уже кончили! — воскликнул Клер-де-Люнь. — Граф, как вы думаете, не пора ли и нам?
   — Пожалуй! — отвечал тот, стиснув зубы.
   — Хорошо, я ждал только вашего согласия. Бросившись на противника, как дикий зверь, он выбил у
   него из рук шпагу, сбил его при этом с ног и стал ему коленом на грудь.
   — Вот и все! — объявил он, смеясь. — Недолго, как видите.
   — Демон! — вскричал граф, стараясь высвободиться.
   — Тише, тише, не вертитесь так! Сдаетесь?
   — Приходится, sang Dieu!
   — Так я вам дарю жизнь! — величественно изрек Клер-де-Люнь. — Встаньте и забудьте все, граф.
   Говоря так, он встал с колена, освободив грудь противника, и любезно помог ему подняться.
   — Господа, — сказал, подходя и очень вежливо кланяясь, шевалье де Гиз, — я не имею чести быть с вами знаком, но позвольте поздравить: вы ловкие бойцы; я в этом знаю толк. У вас были серьезные противники.
   — Мы употребили все старание, милостивый государь, — проговорил капитан, низко кланяясь.
   — Вы, конечно, не уйдете, не выпив с нами?
   — Сочту за честь.
   — Господа, я шевалье де Гиз.
   — Шевалье, я капитан Ватан; это мой брат, капитан Вер-мо, а это наш приятель, шевалье де Ларш-Нев.
   — Очень рад познакомиться, господа. Эй, Бригар! Лучшего вина!
   — Сию минуту, монсеньор! Крошечку подождите.
   — Поскорей! Мне ждать некогда.
   Бригар с помощью гарсонов, усердно осмотревших карманы убитых и отобравших их кошельки, переносил трупы к церкви святого Евстафия и смывал кровь с пола.
   Граф де Сент-Ирем, воспользовавшись тем, что внимание всех было обращено на его противников, потихоньку ушел; но Клер-де-Люнь видел это и отправился за ним.
   В нескольких шагах от таверны графа ждал слуга с лошадью; шепнув ему несколько слов, Жак умчался как стрела; Клер-де-Люнь вернулся в таверну.
   Ватан, одеваясь, незаметно обшарил карманы де Местра и незнакомца и взял кое-какие найденные там бумаги, на которые гарсоны не обратили даже внимания.
   Граф дю Люк по окончании дуэли сделался равнодушен ко всему происходившему вокруг.
   Бледный, мрачный, с растерянным взглядом, он покорно дал Ватану и пришедшему с ним человеку, которым был не кто иной, как Мишель Ферре, одеть себя, машинально сел, машинально чокнулся и выпил с шевалье де Гизом и другими, по-видимому не сознавая того, что делает.
   Только одно слово вырвалось у него во все это время:
   — Серак!
   — Господь Всемогущий! — шепнул шевалье де Гиз своим приятелям. — Этот господин не может забыть бедного барона де Серака; беда, если им случится встретиться!
   — Он, верно, близкий родственник дамы, о которой говорили, — предположил, смеясь, де Шеврез.
   — Или, скорее, один из ее поклонников, — засмеялся маркиз де Лафар.
   В эту минуту граф поднял голову, провел рукой по лбу, на котором выступили крупные капли пота, и посмотрел на окружающих, точно спросонок.
   — Простите, господа, — проговорил он, — что я побеспокоил всех вас своей выходкой. Я не хотел этого; благодарю вас за участие, с которым вы ко мне отнеслись.
   — Полноте, — весело отвечал де Гиз, — вы отлично дрались; ваши противники получили заслуженное; за такие пустяки не стоит и извиняться.
   Граф раскланялся со всеми и обратился к Ватану, протянув ему руку с едва заметной улыбкой:
   — Вы не со мной, капитан?
   — Конечно, с вами, граф! — поспешно согласился капитан. — Я ни за что не оставлю вас, пока вы не оправитесь от сегодняшнего потрясения.
   — Благодарю вас, — сказал граф. — Ах, зачем я вам не поверил, капитан! Ну, да, может быть, лучше, что все так случилось? — прибавил он, точно говоря сам с собой.
   — Граф, переломите себя, скройте свое страдание, будьте мужчиной!
   — Да, да, капитан. О, если бы вы знали!
   — Я все знаю.
   — Вы! — с удивлением вскричал Оливье.
   — Да, но здесь не место для таких интимных разговоров.
   — Это правда; уйдемте скорее.
   — Уйдемте; кроме того, и поздно уже становится. Они ушли, а Клер-де-Люнь остался, шепнув капитану:
   — Де Сент-Ирем умчался галопом по направлению к Нотр-Дам-де-Пари.
   — Хорошо! Следи за ним и передай мне все, что он делает, до самых мелочей.
   — Будьте спокойны; я узнаю каждое его слово.
   — Я полагаюсь на тебя.
   Граф с капитаном вышли из таверны.
   — Вы в какую сторону идете, капитан? — спросил Оливье.
   — Отчего вы меня об этом спрашиваете, граф?
   — Я слишком взволнован, чтобы сейчас же идти к себе; я бы проводил вас к вам.
   — Да нам ведь по одной дороге; мы оба живем на Тиктонской улице, — объявил, смеясь, капитан.
   — Ба! Вы шутите?
   — Нисколько. Мы даже, кажется, близкие соседи. Приехав в Париж, я остановился у одного старого знакомого, хозяина гостиницы «Единорог».
   — А! У мэтра Грипнара?
   — Именно.
   — Да и я там же остановился.
   — Знаю.
   — Как так знаете? — граф вдруг замер на месте и поглядел ему прямо в лицо.
   — Да так, — хладнокровно отвечал капитан, — очень хорошо знаю.
   — Это плохо, капитан, — упрекнул его Оливье. — Мы живем Бог знает сколько времени в одном доме, и только сейчас я это узнаю, и то благодаря случаю!
   — Не судите, не выслушав, граф.
   — Объясните, пожалуйста.
   — Любезный граф, я старый солдат-волонтер; жизнь была неласкова ко мне; двадцать лет я проливал кровь во всех европейских битвах, и ни разу смерть не вспомнила обо мне. Вернувшись на родину, я не нашел никого близких; те, кого я знал, умерли или забыли меня, что еще хуже. Несчастье делает злым и эгоистом. Гордость не позволила мне раскрывать перед всеми мои сердечные раны; я сосредоточился на самом себе, решившись ослепнуть и оглохнуть ко всему — и хорошему, и дурному вокруг меня и искать покоя в забвении и равнодушии. Случай свел меня с вами, и, не знаю почему, я с первого взгляда почувствовал к вам симпатию.
   — Странно! — прошептал граф. — И я, увидев вас, почувствовал то же.
   — Я решил бежать от вас, чувствуя, что симпатия моя превратится в горячую дружбу. Не умея ни ненавидеть, ни вполовину быть другом наполовину, я испугался, так как не хотел привязываться ни к кому на свете. Одним словом, я решил бежать.
   — А теперь? — мягко спросил граф.
   — Теперь? — повторил снова обычным насмешливым голосом капитан. — О, теперь, граф, судьба оказалась сильнее меня! Я снова увиделся с вами, и конец!
   — Так вы согласны принять мою дружбу?
   — Нет, вы должны принять мою со всем, что в ней есть дурного и хорошего. Что делать, граф? Судьба велит мне любить вас, и я подчиняюсь; если бы вы и захотели помешать этому, так вам не удастся.
   — О, в этом отношении не беспокойтесь! — проговорил Оливье. — Если моя счастливая звезда, в настоящую минуту особенно, ставит на моем пути подобного вам человека, я остерегусь выпустить его из рук.
   — Тем лучше, если вы думаете то, что говорите граф.
   — А вы сомневаетесь разве, капитан?
   — Нисколько; но признаюсь, мне все равно, любите вы меня или нет; дело в том, что я вас люблю; этого для меня довольно; вы, пожалуй, можете хоть ненавидеть меня. Моя дружба к вам есть тоже эгоистическое чувство; оно мне лично приятно, и потому я его допускаю.
   — Что вы за странный человек, капитан!
   — Dame! Надо принимать меня таким, каков я есть.
   — Parbleu! Я так и делаю; начнем же с того, что у нас будет общий кошелек; я богат и…
   — Позвольте, позвольте, граф! Между нами таких условий не может быть. Вы богаты, тем лучше для вас; но и я также богат, оставим каждый свое при себе.
   — Вы богаты?
   — Да; сравнительно, конечно. У меня скромные претензии; того немногого, что я имею, слишком достаточно для меня.
   — Ну, хорошо! Не стану настаивать. В одном только я никак с вами не сойдусь.
   — В чем же это? — с улыбкой спросил капитан.
   — Вы свободный человек?
   — Как птицы небесные.
   — В таком случае мы с вами больше не расстанемся.
   — Я и сам хотел вам это предложить.
   — Неужели! — воскликнул с видимым удовольствием граф.
   — Конечно!
   — Даете слово?
   — Клянусь честью! С одним только условием: чтобы у вас не было тайн от меня.
   — Капитан, мы познакомились так оригинально, что знакомство наше совершенно выходит из ряда вон; честный человек не имеет тайн от своего друга и брата, а вы для меня и то, и другое.
   — Ну хорошо, граф; вот вам моя рука.
   — Вот и моя.
   В это время они подошли к гостинице «Единорог».
   Приветливая хозяйка, стоя у дверей, с удивлением глядела на своих постояльцев, шедших рядом и, по-видимому, очень дружно.
   Капитан улыбнулся.
   — Добрый вечер, Фаншета, дитя мое! — весело приветствовал он ее. — Не приходил ли к вам сегодня какой-нибудь гость?
   — Да, да, капитан! — отвечала она со слезами на глазах. — Вы наше провиденье!
   — Ну вот, опять за прежнее!
   — Она правду говорит, и я то же скажу, — радостно подтвердил подошедший хозяин. — Ах, предобрый вы человек! Черт знает, где и найти такого другого. Честь имею кланяться, господин граф!
   — Здравствуйте, любезный Грипнар! — сказал Оливье. — Да что это у вас тут такое? Все вы какие-то праздничные!
   — Ах, если бы вы знали, господин граф! — вскричал в голос муж и жена, всплеснув руками.
   — Ну, что? — объяснил суть события капитан. — Под сердитую руку вы прогнали сына, потом поняли, что сами себя делаете несчастными, и снова открыли ему объятия, которых не должны были лишать его. Вот и все!
   — Вот и все! Слышите! — произнесла, смеясь, хозяйка. — Бранитесь сколько хотите, мы не боимся вашего сердитого голоса; мы ведь вас знаем.
   — Позвольте нам войти, мэтр Грипнар, и расскажите, как вы встретили вашего шалопая.
   — Расцеловав его в обе щеки, крестный! — раздался веселый голос Дубль-Эпе. — Мы так счастливы теперь!
   — Ну хорошо, поцелуй же и меня, друг мой Стефан; это доставит мне удовольствие.
   — Да ведь и мне тоже!
   Молодой человек бросился в объятия авантюриста. Граф молча смотрел на эту сцену; он был очень тронут и не скрывал этого.
   — У нас ведь сегодня праздничный ужин, вы знаете? — объявил Грипнар.
   — Понимаю, morbleu! Блудный сын вернулся!
   — Вы ведь отужинаете с нами, граф? Оливье колебался.
   — О, если бы господин граф сделал нам эту честь!
   — Примите приглашение, граф, советую вам; вы доставите удовольствие этим добрым людям, которые вас любят и уважают; а кроме того, — шепнул капитан Ватан, — это прогонит ваши мрачные мысли, которым пока не надо давать волю.
   — Ну, хорошо, я согласен; вы правы, капитан.
   Сели за стол. Ужин был очень веселый. Около двух часов ночи, прощаясь с капитаном на площадке лестницы, граф сказал ему:
   — Мне непременно надо съездить в одно место, не поедем ли вместе?
   — Конечно. Куда и в котором часу?
   — Очень близко отсюда. В восемь часов я буду на аудиенции у ее величества королевы в Лувре, а сразу же после аудиенции мы с вами отправимся.
   — Хорошо; но так как никому не известно, чем кончится эта аудиенция, помните, граф, что я жду вас с двумя лошадьми у подъемного моста, возле рва.
   — Хорошо!
   Они пожали друг другу руки и разошлись по своим комнатам.
   Неизвестно, как граф провел ночь, но на другое утро он вышел бодрый, свежий, по внешнему виду — счастливейший из дворян Франции.
   В это утро, немножко позже семи часов, в особняке герцога Делафорса собралось множество знатных гугенотов.
   На основании слухов, что король хочет нанести окончательный удар протестантам, они собрались сопровождать своих депутатов во дворец как для большего почета, так и для защиты их в случае нужды.
   Воинственно и решительно шли эти люди, давно знавшие, что им угрожает вторая Варфоломеевская ночь; несмотря на грозную перспективу, они спокойно и твердо жертвовали своей жизнью за идеи, которые, справедливо или нет, считали единственно верными.
   Сначала герцог Делафорс не соглашался на план своих единоверцев; но он и сам был неспокоен, к нему приходило много анонимных писем, смысл которых всегда был один:
   Берегитесь!
   Обстоятельства были серьезные, исключительные.
   Герцог согласился, чтобы депутаты шли в Лувр не одни.
   В ту самую минуту, как он садился на лошадь, прискакал опрометью курьер и подал ему следующую коротенькую записку:
   Я в безопасности, в трех милях от Парижа. Слежу за всем. Через три дня буду с вами. Кто за меня, пусть идет со мной! Надейтесь! Все для Бога и Франции.
   Генрих де Роган
   Герцог Делафорс сильно обрадовался; он нетерпеливо ждал этого известия. Он протянул руку, и все смолкло в толпе дворян, едва сдерживавших лошадей, с трудом соблюдая ряды.
   Герцог Делафорс велел прочесть депешу; в ответ на нее раздались громкие крики «браво».
   Теперь все были спокойны за своего вождя и чувствовали в себе силу бороться, сделать все, что бы ни задумал против них король.
   Отворили ворота, и кортеж шумно выехал на улицу. Конвой депутатов состоял человек из пятисот самых решительных повстанцев, в полном вооружении, готовых защищать своих выборных против всех и каждого.
   Народ, толпившийся у особняка, раздался перед ними; он не ожидал такой энергичной демонстрации и, пораженный, не крикнул ничего ни за, ни против….
   Протестанты подвигались шагом; без четверти восемь они были у подъемного моста Лувра. Пятеро депутатов за несколько минут перед тем выехали вперед.
   Шагах в десяти перед ними ехал герцог Делафорс. У него был спокойный, гордый, решительный вид, как у человека, знающего, что он ставит на карту жизнь, но в душе решившегося пожертвовать ею с тем самоотвержением, которое в страшные эпохи создает мучеников или героев.
   Подъемный мост опустили; по обеим сторонам его стояли мушкетеры.
   Командир отряда подошел к самому мосту.
   — Что вам надо и кто вы такой? — спросил он, отдавая честь шпагой.
   — Граф де Теминь, — объяснил ему герцог Делафорс, отвечая тем же, — мы депутаты протестантского дворянства; сегодня в половине девятого нам назначена аудиенция ее величеством королевой Марией Медичи, да хранит ее Бог!
   — Аминь! — сказал граф. — Но так много народа нельзя впустить. Лувр — крепость, когда там живет его величество король.
   — Мы этого и не требуем, граф; мы просим впустить только наших депутатов; остальные будут ожидать здесь нашего возвращения.
   — Это другое дело, герцог, — отвечал граф де Теминь; — позвольте спросить, сколько депутатов?
   — Очень немного, граф, их всего пятеро, и я в том числе.
   — Peste! Пари держу, все отборные, — произнес, посмеиваясь, граф.
   — Оскорбление — не ответ, — строго, но совершенно спокойно проговорил герцог Делафорс.
   Граф де Теминь был безукоризненный вельможа и пользовался отличной репутацией при дворе.
   — Это правда, монсеньор, — согласился он, почтительно поклонившись, — я грубиян и тем более не прав, что мне
   велено принять вас с почетом и впустить сейчас же. Извините, пожалуйста, вот все, что я могу вам сказать.
   — Вам не надо и извиняться, любезный капитан, — приветливо промолвил герцог, — пожалуйста, велите только впустить нас.
   Капитан подошел к нему ближе.
   — Верьте мне, герцог Делафорс, — тихо предупредил он, — не входите за эти стены!
   — Это невозможно.
   — Как знать, что вас там ждет!
   — Судьба наша в руках Божьих. Пропустите, пожалуйста!
   — Исполняю ваше желание, монсеньор, но помните, что я дал вам добрый совет.
   — Верю и благодарю вас, граф. Что бы ни случилось, вы всегда найдете во мне друга.
   — Эй, вы, пропустите! — сурово крикнул граф мушкетерам, выстроившимся поперек моста.
   Депутаты сошли с лошадей, отдали их слугам и стали позади своего вождя.
   Они медленно перешли мост. За ними перешли скорым шагом мушкетеры, держа мушкеты «на плечо».
   Потом мост подняли.
   Протестанты отлично знали, что их не впустят в Лувр, и поэтому не спорили. Одно только показалось им странным и сильно встревожило их.
   Луврский мост обычно опускался на рассвете и поднимался только вечером, после заката солнца; у него всегда стояли караульные.
   Необыкновенные меры предосторожности, предпринятые в отношении депутатов, встревожили протестантов, но они не показали виду; не сходя с лошадей, они стояли, плотно столпившись у края рва, и не сводили глаз с мрачного здания, где в эту минуту решалась участь их партии; не слышали, казалось, рева толпы позади, осыпавшей их самыми возмутительными, даже грязными оскорблениями.
   На склоне рва показался хорошо вооруженный всадник на здоровой саврасой лошади; он ехал мелкой рысью, ведя в поводу другую лошадь.
   Никому не говоря ни слова, всадник остановился по правую сторону протестантов, шагах в десяти от них, сошел с лошади, привязал ее к случившемуся тут столбу и прехладнокровно осмотрел пистолеты у седла, насвистывая какой-то венгерский марш. Затем, подойдя к самому мосту, он философски скрестил руки и стал ждать, как человек, решившийся не сходить со своего места ни под каким предлогом.
   Гугеноты сейчас же догадались, что это свой, и предоставили ему поступать как заблагорассудится. Впрочем, они и не ошибались. Это был капитан Ватан.
   Прошло с час времени.
   Аудиенция продолжалась долго. Наконец заскрипел и медленно опустился мост.
   Депутаты возвращались, со всех сторон окруженные мушкетерами. Они были бледны и мрачны.