— Простите, ваше преподобие, это невольно сорвалось у меня с языка. Пусть поберут меня пятьсот тысяч чертей, если я еще раз повторю что-нибудь подобное.
   — Нет, сержант, я скорее согласен предоставить вам выражаться по-прежнему, чем выслушивать подобные извинения.
   — Я думаю, что так будет лучше, — проговорил Клер-де-Люнь, — но все это не объясняет еще, почему вы так поспешно уехали из Кастра и явились к нам, как снег на голову; впрочем, если это секрет, я не настаиваю…
   — Секрет! Разве я могу иметь секреты от друзей? Вы, кажется, смеетесь надо мною, кум? Да я даже не знаю содержания порученных мне писем.
   — Хорошо, но кому же они были адресованы?
   — Как видно, приятель, — спросил сержант, бывший немного навеселе, — вам очень хочется это узнать?
   — Мне? Да я это отлично знаю, судите сами: одно из писем было адресовано на имя его преподобия отца Грендоржа, другое предназначалось графу дю Люку де Моверу от герцога де Рогана, а третье — графине дю Люк от ее друга, герцога де Рогана.
   — К чему спрашивать о том, что вы и без меня знаете? При этих словах Клер-де-Люнь сделался внезапно серьезен.
   — Послушайте, сержант, пора нам объясниться, — сказал он, — в состоянии ли вы меня выслушать?
   — Как нельзя лучше, говорите; я готов на все отвечать вам, как честный человек.
   — Если это так, слушайте меня внимательно: все три порученные вам письма были очень важного содержания: как ни велика ваша преданность и верность человеку, которому вы служите, ему пришлось раскаяться в своем доверии к вам, как только вы уехали из Кастра.
   — Каким это образом?
   — Не прерывайте меня, пожалуйста, дело серьезнее, чем вы думаете. У вас два больших порока, сержант: первый — пьянство, а второй…
   — Так какой же второй?
   — Это, — продолжал беспощадный Клер-де-Люнь, — привычка болтать, как сорока, на все стороны о том, что следует хранить про себя.
   Сержант нахмурил брови.
   — Что это, урок? — произнес он, грозно выпрямляясь.
   — Принимайте, как хотите, — равнодушно отвечал Клер-де-Люнь, — меня это нисколько не беспокоит. Число глупостей, совершенных вами со времени отъезда из Кастра, бесконечно. Вы позволяли себя ловить во все расставленные вам западни, словом, при всем желании оказать услугу вашему господину вы предали его, как Иуда Спасителя.
   — Знаете ли, товарищи, — вскричал сержант, — я не привык, чтобы со мной разговаривали подобным образом! Через пять минут мы перережем друг другу горло, а теперь я желаю слышать от вас хоть одно доказательство того, что вы сказали.
   Клер-де-Люнь, пожал плечами.
   — Ваше желание очень легко исполнить. Слушайте: в двадцати милях отсюда, в деревне, где вы остановились, при входе в гостиницу «Серебряный Лев» вы встретили троих путешественников; это были два щегольски одетых молодых человека и красавица брюнетка, которую они называли Дианой.
   — Верно, но что же дальше?
   — Эти люди завязали с вами разговор и пригласили вас вместе отобедать: за обедом пили так много, что по окончании его вы очутились под столом. Путешественники уехали, оставив вас храпеть вволю.
   — Ну, так что же тут плохого?
   — Плохого? Вот что: дав вам снотворного на целых двенадцать часов, они украли порученные вам бумаги.
   — О, этого не может быть! — вскрикнул сержант, быстро поднося руку к куртке.
   — Я говорю не о трех письмах, хотя и они тоже исчезли, но о секретной шифрованной бумаге, которую герцог Делафорс посылал графу дю Люку и которая была зашита в вашей одежде. Хотите, я скажу вам теперь, кто были эти трое путешественников?
   — Говорите, — пролепетал сержант дрожащим голосом.
   — Первый из них граф — Жак де Сент-Ирем, второй — граф де Ланжак; что касается дамы, это Диана де Сент-Ирем, сестра первого из них и любовница второго.
   — Я погиб! — вскричал сержант, грустно опустив голову. Недобрая улыбка пробежала по губам Клер-де-Люня.
   — Да, вы погибли, — подтвердил он.
   Несчастный сержант продолжал рыться в карманах куртки с лихорадочной поспешностью и вынул оттуда три письма, которые бросил на стол.
   — О, это правда! — воскликнул он с отчаянием.
   Это были три чистых листка бумаги: их ему подложили вместо украденных писем.
   — Ну что? — произнес Клер-де-Люнь ледяным тоном. Сержант поднял голову; его лицо было бледно, но спокойно. Он встал, оттолкнул стул и, опустившись на колени перед пастором, обратился к нему:
   — Благословите меня, отец мой, я умираю.
   — Будьте благословенны, мой сын, да простит вас Бог, — грустно отвечал отец Грендорж.
   — Аминь! — заключил Клер-де-Люнь.
   Сказав это, он придавил каблуком своего сапога едва заметный на паркете гвоздик; в ту же минуту под ногами сержанта, тщательно старавшегося приподняться, опустился пол, и несчастный провалился туда, испустив отчаянный крик.
   — Правосудие свершилось! — изрек Клер-де-Люнь.
   — Но что же сталось с бумагами? — спросил пастор, не выказавший при этой сцене ни малейшего удивления.
   — Бумаги были отняты у графа де Ланжака и возвращены мне в ту же ночь.
   — Но, — осмелился возразить пастор, — зачем же в таком случае вы поступили так беспощадно с этим несчастным? Ведь принесенная им беда исправлена?
   — Я имел на это приказание, — сухо ответил Клер-де-Люнь.
   Пастор поклонился, ничего не говоря.
   — Вы сами, ваше преподобие, очень опоздали на свидание, — добавил глава Тунеядцев Нового моста, — это весьма легко могло возбудить подозрение у сержанта Ла Прери.
   — У меня недоставало мужества, — признал пастор, грустно покачав головой, — я не способен присутствовать при исполнении подобных приказаний.
   Клер-де-Люнь пожал плечами.
   — Идемте, — сказал он, — нам здесь больше нечего делать; нас, как вы знаете, ждут в другом месте.
   Пастор заглушил вздох.
   — Несчастный человек! — пробормотал он.
   — Ба! — удивился Клер-де-Люнь. — Он умер и больше ни в чем не нуждается.
   — Но к чему было доводить жестокость до такой степени?
   — Вы в этом ничего не смыслите; я имел хорошее намерение, — иронично пояснил Клер-де-Люнь. — Когда человек умирает, он не знает, куда отправляется; путешествие может быть продолжительно.
   — Ну так что ж? — спросил с удивлением пастор.
   — Ну, так лучше же отправиться, хорошенько сперва пообедав, — небрежно отвечал тот, — никто не знает, что будет за гробом.
   — О, какие люди! Какие люди! — грустно прошептал пастор, спускаясь по лестнице за своим мрачным спутником.

ГЛАВА II. Где начальник дозора не нашел того, что искал

   Выйдя из дома банщика, Клер-де-Люнь и преподобный отец Грендорж повернули направо и пошли по набережной. Оба погруженные в свои мысли, они шли друг возле друга, не говоря ни слова. Пастор, бывший еще под впечатлением ужасной сцены, только что разыгравшейся перед его глазами, при которой он должен был присутствовать помимо своего желания, время от времени украдкой робко поглядывал на своего грозного спутника, моля Бога как можно скорей от него отделаться.
   Страх преподобного отца был вполне основателен, так как положение, в котором он теперь находился, заставляло его сильно беспокоиться.
   Но, как это часто случается в жизни, он должен был скрывать свои чувства и вполне положиться на волю провидения.
   Оба человека, которых так странно свел случай, повернули в узенький переулок, ведущий в сады Тюильри; пройдя через калитку, они углубились в пустынные аллеи сада и скоро очутились перед воротами того самого трактира, в который несколько месяцев тому назад неожиданно явилась дама в красной маске. Трактирщик стоял на пороге, оглядываясь направо и налево, как будто кого-то ожидая.
   Какая-то странная улыбка пробежала по его губам, когда он увидел Клер-де-Люня; не говоря ни слова, он посторонился, пропустив его, и кивком головы ответил на многозначительный взгляд, брошенный ему мимоходом начальником Тунеядцев Нового моста.
   Клер-де-Люнь и пастор быстрыми шагами прошли общую залу и остановились перед дверью кабинета, где в один уже описанный нами вечер сидели, запершись, граф де Сент-Ирем и его сестра.
   Клер-де-Люнь два раза постучал в дверь рукояткой своего кинжала.
   — Войдите! — произнес кто-то из-за двери.
   В этой комнате был только один человек — наш старый знакомый Бонкорбо.
   — Они там? — поинтересовался Клер-де-Люнь.
   — Да, — лаконично подтвердил Тунеядец.
   Указав рукой на отдельный угол комнаты, он снова уселся за стол, у которого, вероятно, и сидел все время до их прихода; на этом столе возле рапиры и пары длинных пистолетов стояли бутылка вина и стакан.
   — Пойдемте! — пригласил Клер-де-Люнь пастора. Отойдя в глубину комнаты, начальник Тунеядцев Нового
   моста слегка постучал в стену концом кинжала.
   В ту же минуту раздался легкий треск; часть стены ушла в какое-то невидимое отверстие, обнаружив дверь, которую Клер-де-Люню стоило только толкнуть, чтобы очутиться в комнате, где собрались пятнадцать человек, вооруженных с ног до головы и закутанных в толстые плащи.
   Между ними были граф дю Люк, капитан Ватан и большая часть протестантских вождей.
   Все они сидели за столом, на котором стояли чернила, лежали бумага, перья и множество распечатанных писем.
   Граф дю Люк де Мовер, казалось, был президентом собрания; он сидел посредине, между капитаном Ватаном и бароном де Сент-Роммом.
   Заметив Клер-де-Люня, он поднял голову и вопросительно на него посмотрел.
   — Отчего так поздно? — осведомился он.
   — Мне невозможно было прийти раньше, граф, — хладнокровно отвечал тот.
   — Все ли сделано? — продолжал граф.
   — Все, граф. Наступило молчание.
   Увидев пастора, граф нахмурил брови.
   — Что нужно здесь этому человеку? Зачем вы его сюда привели? — строго спросил он.
   — Надеюсь, вы скоро узнаете, граф, что я действовал, как следовало.
   — Посмотрим! — произнес Оливье и, тихо обменявшись несколькими словами с капитаном Ватаном, прибавил:
   — Вы взяли с собой бумаги?
   — Вот они, господин граф, — проговорил Клер-де-Люнь, вынимая пакет из своей куртки и с поклоном передавая его Оливье.
   — Значит, — заключил дю Люк, — он вовсе не был украден?
   — Прошу извинить, граф, его было украли.
   — Что? — вскричал, вздрогнув, Оливье. — Значит, эти бумаги…
   — К ним никто не осмелился прикоснуться, граф.
   — Объяснитесь же в таком случае, — хором вскричали все дворяне, вставая с мест и окружая Клер-де-Люня.
   — Мой рассказ не будет долог, господа, — промолвил последний, нисколько не смущаясь. — По приказанию верховного совета я выбрал самых хитрых из подвластных мне людей и поручил им следить за этим человеком во все время его путешествия. Вот почему, как только граф де Ланжак положил в свой карман письма, украденные им у несчастного сержанта, которого он напоил мертвецки пьяным, мои люди, добросовестно исполняя свою должность, бросились на графа и отняли у него все бумаги.
   — Стало быть, нашей тайны не открыли?
   — Нет, граф.
   — Поздравляю вас, шевалье, вы действовали как нельзя лучше; но где же сержант?
   — Там, куда вы мне приказали его отправить, — холодно доложил Клер-де-Люнь.
   — Ах! — воскликнул граф, сдерживая крик ужаса. — Неужели вы…
   — Прошу извинить, граф, — ледяным тоном перебил его Клер-де-Люнь. — Я, кажется, ведь не сам распоряжаюсь, а исполняю только то, что мне приказано, и вся ответственность за мои поступки лежит на моем начальнике.
   — Но этот несчастный…
   — Этот несчастный предал вас, может быть, даже и сам того не желая, но для нас ведь это безразлично. Я не любил и не ненавидел этого человека, а был к нему совершенно равнодушен. Вы мне приказали убить его, и я убил. Подвластные заговорщики перестают быть людьми и становятся машинами, которые во всем должны соблюдать свой собственный интерес и подавлять в себе всякое человеческое чувство. Как ни был предан герцогу де Рогану сержант Ла Прери, он тем не менее был ужасный пьяница и болтун, одно его неосторожное слово могло стоить жизни всем начальникам протестантской партии.
   — Этот человек прав, — сказал капитан Ватан, — мы должны благодарить, а не упрекать его за энергию, которую он выказал в этом деле! Не заблуждайтесь, господа, игра, затеянная нами, очень серьезна. Что такое жизнь одного человека, когда речь идет о спасении множества людей? Знайте же: герцог де Люинь начинает, видимо, надоедать королю Людовику Тринадцатому, несмотря на недавно пожалованное ему звание коннетабля, данное, может быть, даже с целью поскорей от него отделаться. Место герцога у короля заступил епископ Люсонский; милость к нему Людовика Тринадцатого возрастает с каждым днем. Есть слухи, что его скоро сделают кардиналом. Верьте мне, в тот день, когда нашей партии придется бороться против кардинала Ришелье, она погибла. Герцог де Люинь больной, нерешительный человек, вполне неспособный к делу, между тем как кардинал Ришелье будет бичом для всей Франции; он покроет ее развалинами, эшафотами и будет проливать кровь дворянства так же спокойно, как воду. Вспомните мои слова, господа: не пройдет нескольких месяцев, как исполнится мое зловещее предсказание. Откинем же излишнюю чувствительность, поблагодарим верного слугу, вместо того чтобы порицать его!
   Эти слова капитана, произнесенные его обычным насмешливым тоном, произвели на всех огромное впечатление; большая часть дворян была согласна с его мнением.
   Когда снова водворилось спокойствие, граф Оливье дю Люк поднял голову, как бы пробудясь от задумчивости, и грустно взглянул на окружающих.
   — Пусть будет по-вашему, господа, — проговорил он, — я готов, если нужно, быть беспощадным, но не скрою от вас, что мне приходится очень тяжело от обязанности, возложенной на меня вами.
   И, сделав приветливый знак рукой Клер-де-Люню, он прибавил, обращаясь к нему:
   — Примите нашу благодарность, шевалье, вы можете назваться вполне преданным слугой!
   Начальник Тунеядцев Нового моста молча поклонился.
   — Приступим же к делу, — продолжал граф, — будьте так добры объяснить нам, почему вы явились сюда в сопровождении его преподобия.
   — Потому, граф, что между письмами, порученными сержанту Ла Прери, находилось одно, адресованное на имя отца Грендоржа. Мне казалось, что нашей партии не лишним было бы познакомиться с содержанием этого письма и знать, чего держаться относительно его преподобия.
   — Еще раз благодарю вас, вы действовали, как умный человек.
   С этими словами граф обернулся к пастору и, вежливо поклонившись, знаком просил его подойти.
   — Ваше преподобие, — обратился он к нему, — я знаю вас с самого детства, так как вы в продолжение многих лет жили в Моверском замке. Во все время вашего пребывания там вы ни разу не могли пожаловаться на негостеприимство или невнимание к вашей особе; потому прошу вас искренне ответить мне на мои вопросы; если ответы будут удовлетворены, я возвращу вам ваше письмо нераспечатанным.
   Пастор выпрямился, поклонился всему собранию и твердо отвечал:
   — Господин граф дю Люк де Мовер, я всем обязан вашему семейству; вы родились на моих глазах, и, несмотря на разделяющее нас расстояние, я могу сказать, что люблю вас как родного сына. Я считал бы бессовестным, даже несмываемым преступлением, сделать что-нибудь против вас. Верьте мне, граф, так же как все я, желаю победы нашей святой религии и во всякое время готов, если это будет нужно, пролить свою кровь за святое дело.
   — Хорошо, ваше преподобие; я и не ожидал от вас другого ответа. Возьмите обратно письмо и не сердитесь на некоторую грубость сегодняшнего поступка с вами.
   — Я нисколько не в претензии за это, граф, — заверил его пастор с почтительным поклоном, — но очень рад, напротив, случаю видеться с вами, несмотря на испытанный мною вначале страх. Распечатайте это письмо, и вы увидите, что при всей моей ничтожности и я приношу свой камень на постройку общего здания.
   При этих словах между протестантами раздался одобрительный шепот. Граф встал и собственноручно поставил стул пастору.
   — Прошу вас присесть и откровенно рассказать нам, в чем дело, так как теперь, надеюсь, все ваши опасения должны исчезнуть.
   — Я готов исполнить вашу просьбу, граф, но еще раз прошу вас распечатать письмо.
   — Вы этого хотите?
   — Непременно, — подтвердил тот с поклоном.
   Граф открыл лежавший перед ним на столе пакет с письмами и внимательно осмотрел надписи на каждом из них.
   Только легкое движение бровей на минуту выдало его волнение, когда он нашел между ними письмо на имя графини.
   — Вот, — сказал он, — письмо на имя особы, с которой вы, по всей вероятности, продолжаете видеться; прошу вас передать ей его при свидании.
   И он протянул письмо пастору, взявшему его, не говоря ни слова.
   Затем, дойдя до второго письма, граф с улыбкой спросил пастора:
   — Все ли вы еще желаете, чтоб я его распечатал?
   — Больше, чем когда-нибудь.
   — Ну, так исполним ваше желание!
   Он распечатал письмо и стал читать его про себя.
   В комнате воцарилось такое молчание, что слышно было, как пролетит муха.
   Все взгляды с боязливым вниманием устремились на бледное лицо графа.
   Через несколько минут он поднял голову.
   — Милостивый государь, — сказал он пастора, спокойно стоявшего перед ним, — все ли верно, что здесь написано?
   — Я не знаю содержание письма, но если оно подтверждает вам уже раз сказанное мною, то есть что все мои помыслы обращены к нашей религии, то, без сомнения, оно говорит правду.
   — Послушайте, друзья мои, — обратился Оливье к окружавшим его дворянам, — вот что пишет маркиз де Фава его преподобию отцу Грендоржу. Письмо коротко, но содержание его имеет для нас большое значение.
   — Читайте, читайте, мы вас слушаем! — вскричали протестанты, вставая с мест.
   Граф стал читать.
   Мы не будем распространяться о заключавшихся в письме подробностях, но скажем только, что оно показывало, с какой преданностью и каким самоотвержением служил отец Грендорж святому делу протестантской религии и сколько помощи оказал ей в это бедственное для нее время.
   Когда граф кончил, все вельможи окружили священника, осыпая его самыми горячими приветствиями.
   — Так как это происшествие кончилось благополучно, — сказал капитан Ватан, когда снова установилась тишина, — неплохо было бы нам возвратиться к прерванному разговору.
   — Граф де Мовер наш начальник, — заявил барон де Сент-Ромм, — и ему одному принадлежит право начертать план наших действий.
   — Только не теперь, господа, — отвечал граф, — вы сами слышали из письма маркиза де Фава, что Беарн, Наварра и другие провинции, принадлежавшие к владениям покойного короля Генриха Четвертого и крайне возмущенные несправедливой политикой герцога де Люиня, восстали, решив употребить все силы, чтоб не подчиниться требованиям Людовика Тринадцатого и сохранить свои привилегии. Повсюду восстают наши братья, жертвуя имуществом и вассалами для поддержания своих прав, которых так несправедливо не хотят признавать за ними. В Париже некоторые из наших пасторов с отцом Грендоржем собрали весьма значительные суммы и отослали их в Ла-Рошель.
   — Да, — подтвердил граф д'Орваль, — все это мы теперь знаем, но не понимаем только, каким образом ведется война.
   — Действительно, — прибавил барон де Круасси, — последние новости, полученные нами, говорили о разногласиях между нашими начальниками; герцог де Роган находил между прочим, что не настала еще минута для решительного восстания, и хотел идти наперекор общему собранию в Ла-Рошель.
   — Тем более, — вновь вступил в разговор граф д'Орваль, — что король располагает теперь значительными силами, и раз мы уже были застигнуты врасплох.
   — Все это совершенно верно, господа, — заметил граф дю Люк, — герцог де Роган действительно всеми силами старался воспрепятствовать войне: он боялся, что все наши усилия будут тщетны вследствие несогласий, возникших между начальниками протестантов. Но герцог тем не менее всей душой предан нашей религии и всегда поступает согласно с общим желанием. Чтоб защищать наше дело, он вступил в борьбу, не слушая выгодных предложений герцога де Люиня. Прежде все города отворяли свои ворота войскам коннетабля, теперь уже далеко не то, господа; лев проснулся, и королевские войска со страхом остановились перед ним. Герцог де Роган, оставив в Кастре свою супругу, уехал в Ла-Рошель, в то время как брат его заперся в Сен-Жан-д'Анжели, решившись защищаться до последней крайности.
   Это сообщение было прервано криками восторга.
   — Это еще не все, господа, — произнес Оливье. — Герцог де Роган уведомил меня о своем намерении снабдить гарнизон Монтобана; он желает его и Ла-Рошель сделать главным средоточием нашей религии.
   — А мы, а мы! — вскричали с жаром дворяне, энтузиазм которых был возбужден в высшей степени.
   — Терпение, господа! — отвечал, улыбаясь, граф. — Герцог де Роган не забывает вас; но как ни велико его желание иметь вас подле себя, он просит еще немного потерпеть. Герцог наш начальник, и все мы клялись ему в повиновении. Не беспокойтесь, господа, он скоро обещал прислать сюда своего молочного брата господина де Лектура; это послужит нам сигналом к отъезду. Трое из вас, господа, получили приказание сегодня же оставить Париж и в самом скором времени отправиться в Кастр, к герцогине де Роган. Для этой поездки назначены: де Молоз, де Бойе и де Бофор.
   — А, слава Богу! Вот приятное известие! — весело воскликнул де Бофор.
   — Злодей радуется, что уезжает от нас! — проговорил, смеясь, барон де Круасси.
   Все окружили выбранных дворян, поздравили их и затем собрались расходиться по домам.
   Только что они хотели отворить двери, как услышали голос Бонкорбо, громко запевшего одну из старых песен Клемана Маро27.
   — Тише, господа! — поспешно призвал к осторожности Оливье. — Нас предупреждают об угрожающей опасности.
   — О, — смеясь, отозвался де Молоз, — теперь не время ловить нас, как мышей в мышеловку!
   — Но откуда же нам выйти? — спросил барон де Круасси.
   — Я заранее обезопасил вас в этом отношении; торопитесь, нельзя терять ни минуты!
   — Но как же выйти? — забеспокоились дворяне.
   — Очень просто, господа, вот через это окно. Против него есть сарай, в глубине которого вы увидите дверь, выходящую в поле: идите же, счастливого пути! Вас, господин пастор, прошу остаться со мной, так как вам не угрожает никакая опасность.
   — Вы не пойдете с нами, граф де Мовер? — осведомился д'Орваль.
   — Нет, я остаюсь.
   — В таком случае до скорого свидания.
   Окно было отворено, и протестанты выскочили из него один за другим.
   Капитан затворил окно, мигом снял со стола сукно, чернила и перья и все это спрятал в шкаф; затем в умышленном беспорядке поставил пирог, холодное жаркое и разные другие блюда.
   Благодаря ловкости капитана всякий бы подумал, что трое людей, находившихся в комнате, не могли все это время заниматься ничем другим, кроме вкусного завтрака.
   В эту минуту снова раздалось пение Бонкорбо.
   — Внимание, господа, они приближаются!
   Бонкорбо пел или, скорее, декламировал последний куплет.
   — Молчи, бездельник! — приказал чей-то незнакомый голос, прерывая пение Тунеядца.
   — Значит, нынче уже не позволено петь, когда пьешь вино? — недовольным тоном спросил Бонкорбо.
   — Без рассуждений! Отвечай на мой вопрос, если не хочешь, чтобы тебе хорошенько досталось, плут! — продолжал тот же голос.
   — Это уж, извините, совершенно излишнее удовольствие.
   — Что ты тут делаешь?
   — Parbleu, вы сами хорошо видите, если только не слепы. Я пью, да еще какое вино! Сюренское — вот и все.
   — Хорошо, хорошо; ты делаешь вид, что напиваешься, но ты здесь не один. Этот трактир устроен не для таких ничтожных людишек, как ты, — произнес незнакомец еще более сердитым голосом.
   — Совершенно верно, такой расход не по моему карману.
   — Так кто же за тебя платит, бездельник?
   — Кто? Parbleu, конечно, мой господин, который завтракает в соседней комнате со своими друзьями. Или уже нынче запрещено даже завтракать с друзьями?
   — Молчи, дуралей!
   — Ничего лучше и не желаю; значит, я могу продолжать пить?
   Незнакомец, не отвечая ему, подошел к двери, из предосторожности оставленной Бонкорбо по-прежнему не замаскированной.
   — Именем короля! — сказал он, слегка постучавшись.
   — Войдите! — прозвучало в ответ.
   Незнакомец не заставил повторять приглашение; он отворил дверь и вошел в комнату.
   Граф дю Люк, капитан Ватан и его преподобие отец Грендорж, казалось, очень усердно завтракали, когда увидели входящего Дефонкти в сопровождении де Лестереля, сержанта коннетаблии и еще четырех солдат.
   — А, добро пожаловать, мессир Дефонкти! — весело вскричал капитан, прежде чем тот успел что-нибудь сказать. — Вы не могли прийти более кстати; но к чему такая торжественность? Я ли вам понадобился или вы ищете какого-нибудь мошенника?
   Мессир Дефонкти быстро окинул глазами комнату.
   — Значит, я даром прогулялся! — объявил он. — Сегодня я проиграл партию, — прибавил он как бы про себя, — но не всегда им удастся от меня улизнуть.
   — Что ж, вы разве не хотите посидеть с нами? — поинтересовался капитан. — Дорогой граф, — обратился он к дю Люку, — позвольте вам представить мессира Дефонкти, о котором я уже столько вам говорил; никто так ловко, как он, не умеет обнаруживать заговоры и разные мошеннические проделки.