Эмар Густав. Тунеядцы Нового Моста

   — Хорошо, хорошо, капитан! — угрюмо отвечал начальник стражи. — Смейтесь надо мной, вы имеете на это полное право, но, sarig Dieu, как бы вы ни скрывали свою игру, я когда-нибудь да подсмотрю в ваши карты.
   — Я вас не понимаю или даже не хочу вас понять, любезный Дефонкти. На кого вы сердитесь?
   — Ни на кого, скорей на самого себя, потому что я настоящий простофиля. Прощайте, господа, — грубо проговорил он.
   — Неужели вы уйдете, ни минуты не посидев с нами?
   — Я пришел сюда не для того, чтоб с кем-нибудь сидеть и говорить любезности. Прощайте же, до свидания, капитан!
   Сделав знак своим людям, он повернулся и вышел из комнаты.
   — Он ушел, — сказал граф, — наконец-то мы свободны, а очень легко могли бы попасться сегодня, если бы не приняли меры предосторожности.
   — Да, — согласился капитан, покачав головой, — он ушел, но не беспокойтесь, не замедлит возвратиться. У всех этих полицейских такое же славное чутье, как у ворон: они так же хорошо чуют издалека заговорщиков, как те мертвечину. Советую вам не доверяться.
   — Недоверие есть мать безопасности! — поучительно заметил пастор.
   — Хорошо сказано, отец мой, — улыбнулся граф. — Ну, а теперь мы оставим политику и поговорим немного о наших личных делах.
   — К вашим услугам, господин граф.
   — Хорошо, — объявил капитан, — так как в моем присутствии нет необходимости, я воспользуюсь этим временем и поеду по своим делам.
   — Нет, лучше мы поедем вместе, капитан, не забудьте, что сегодня у нас назначено свидание в «Клинке шпаги».
   — Я не забыл этого, но ведь вам нужно поговорить с отцом Грендоржем?
   Взяв шляпу и плащ, капитан встал, и все трое вышли из трактира.

ГЛАВА III. В которой читатель знакомится с мадмуазель Бланш де Кастельно

   По выходе из трактира «Лисица» граф и его спутники некоторое время шли молча один возле другого. Каждый из них был слишком занят своими мыслями, чтоб иметь возможность поддерживать какой-нибудь пустой разговор. Между тем в саду, по которому они шли, начинал набираться народ; в прежние времена, так же как и теперь, этот сад служил местом свидания для стариков, приходящих туда погреться на солнышке, и детей, любящих поиграть и порезвиться под тенью больших деревьев.
   Граф и его спутники остановились у решетчатых ворот со стороны Тюильри.
   — Ваше преподобие, — обратился к нему Оливье, — мы здесь расстанемся, так как нам теперь уже не по дороге.
   — Очень жалею об этом, граф, — отвечал пастор, — скоро ли я буду иметь счастье снова увидеться с вами?
   — Как знать, отец мой, — с горечью произнес Оливье, — мы живем в такое время, когда всякий может ручаться только за настоящее. Пример этого вы видели не далее как сегодня.
   — О, не говорите об этом, монсеньор!
   — А почему бы и не говорить, старина? Разве моя жизнь менее безопасна, чем чья-нибудь другая? Разве я придаю ей хоть малейшую цену?
   — Граф, — прервал его капитан, — вы выбрали очень неблагоприятное место для такого интимного разговора. Позвольте лучше отцу Грендоржу идти по его делам, а мы пойдем по своим.
   — Вы правду говорите, капитан; мы можем употребить время с большей пользой, чем болтая на таком открытом месте о делах, которые должны оставаться в тайне; идите, отец мой, да хранит вас Бог! Надеюсь скоро с вами увидеться.
   — Я спешу, монсеньор, как можно скорее доставить графине письмо, полученное мной для передачи ей.
   — Конечно; это письмо, должно быть, очень важно. Он остановился и помолчал с минуту.
   — Мэтр Роберт Грендорж, — сказал он, пристально глядя ему в глаза и делая ударение на каждом слове, — вполне ли вы мне преданы?
   — Монсеньор, клянусь честью вашего дома, что предан вам душой и телом!
   — О, честью моего дома! Я этого не понимаю хорошенько.
   — Монсеньор, я бывший вассал графов дю Люков. Все те, которые носят это уважаемое имя, каковы бы они ни были, имеют право на мою преданность и уважение.
   — Вы справедливо говорите, мэтр Грендорж. Может быть, скоро настанет день, когда я должен буду обратиться к вашей преданности.
   — Я буду рад этому дню, монсеньор, потому что он даст мне случай доказать вам мою верность.
   — Благодарю вас, отец Грендорж, до скорого свидания! Я не забуду ваших слов.
   Пастор с минуту следил глазами за удалявшимся графом; когда тот окончательно скрылся за густой зеленью деревьев, он глубоко вздохнул, покачал головой и, медленно выйдя из сада, направился к улице Серизе.
   Было три часа пополудни, когда он подошел к дому, где жила графиня дю Люк.
   — Вот и вы, ваше преподобие! — приветствовал его мэтр Ресту. — Я давно уже жду вас, а графиня даже несколько раз о вас спрашивала.
   — Очень жалею, что не мог явиться к графине, но меня задержало важное дело.
   — Я так и говорил госпоже. Она приказала мне просить вас к ней, как только вы придете.
   — Если так, мэтр Ресту, то поскорей доложите обо мне.
   — Иду, — отвечал мажордом, — пожалуйте! Они отправились в комнаты графини дю Люк.
   Она была не одна. Ее прелестный Жорж ползал по ковру возле нее под надзором верной няньки.
   Рядом с графиней сидела восхитительная молодая девушка лет девятнадцати, с задумчивыми голубыми глазами и роскошными каштановыми волосами. Это была одна из тех прелестных, идеальных головок, которую мог бы создать только гений Рафаэля и не могла бы передать кисть ни одного из других художников.
   Увидев пастора, графиня очень обрадовалась и сейчас же пригласила его сесть.
   — Наконец-то вы пришли, мэтр Грендорж, — весело произнесла она. — Знаете, я уже начинала беспокоиться, что вас так долго нет.
   — Графиня, вероятно, простит мне, когда узнает, что меня так долго задержали очень важные дела, близко ее касающиеся.
   — Что вы хотите сказать, мэтр Грендорж? Ваши слова затрагивают мое любопытство.
   — Несколько дней тому назад, графиня, мне дали знать, что сегодня утром приедет курьер, посланный к вам с письмом.
   — Вот как! — заметила графиня, украдкой переглядываясь с молодой девушкой. — И этот курьер приехал?
   — Да, графиня: он приехал в три часа утра, — отвечал пастор, вздохнув при воспоминании о несчастном сержанте.
   — Только-то?
   — Извините, графиня, он привез вам письмо от герцогини де Роган. Вот оно.
   С этими словами пастор почтительно подал его Жанне.
   — Почему же вы так поздно мне его отдаете, если в три часа утра оно уже было в Париже?
   — По совершенно не зависящим от меня обстоятельствам, графиня, я получил его очень поздно и сейчас же поспешил с ним к вам.
   — Я нисколько не сомневаюсь, мэтр Грендорж, но признайтесь, что все это тем не менее очень неприятно.
   — Действительно очень неприятно, — подобно эху повторил пастор, грустно опустив голову.
   Жанна дю Люк была еще очень молода. Она была в полном смысле слова совершенно избалованный ребенок. Несмотря на то что она очень любила мэтра Грендоржа и хорошо знала высокий строй его души и беспримерную преданность, она никогда не пропускала случая подразнить его.
   — Да, это очень неприятно, — продолжала она. — Так это письмо от моей доброй подруги, герцогини де Роган? Вы не знаете его содержание?
   — Не знаю, графиня, да и не позволил бы себе никогда распечатать, но думаю, что содержание должно быть очень важно.
   — В самом деле, оно очень важно. В этом письме герцогиня уведомляет меня о приезде мадмуазель Бланш де Кастельно-Шалосс.
   — А! — произнес в недоумении пастор. — Мадмуазель Бланш де Кастельно… действительно… я… я… Прошу извинить меня, графиня, но я во всем этом ровно ничего не понимаю.
   — Как? Вы не понимаете, что это письмо теперь уже бесполезно?
   — Бесполезно! Но каким же образом?
   — Очень просто: мадмуазель Бланш де Кастельно-Шалосс уже приехала.
   — А! Мадмуазель Бланш де Кастельно приехала?
   — Да, вот она сама перед вами.
   Совершенно сконфуженный пастор встал и почтительно поклонился молодой девушке, пробормотав:
   — Ах! Так письмо, значит, в самом деле бесполезно!
   Но графиня была уже не в состоянии дольше оставаться серьезной и разразилась громким смехом; ее примеру последовала и молодая девушка.
   Веселый смех их еще более усилился при виде жалобной мины пастора.
   Графине первой удалось заставить себя перестать смеяться.
   — Успокойтесь, мой милый мэтр Грендорж, — ласково сказала она ему, — ведь я только пошутила.
   — Тем лучше, графиня, — промолвил он, — значит, она не приехала.
   — Про кого вы говорите?
   — Про мадмуазель Бланш де Кастельно-Шалосс.
   — Да ведь вы сами только ей поклонились!
   — В таком случае я больше ровно ничего не понимаю, — уныло заключил он.
   При этих словах молодые женщины снова рассмеялись от души, не стараясь больше сдерживаться.
   Но зато графине пришлось около часу успокаивать мэтра Грендоржа, объясняя ему, в чем дело. Когда это ей удалось, она, рассказала ему, по какому случаю молодая девушка была поручена ей на некоторое время.
   Мы тоже скажем несколько слов о Бланш де Кастельно.
   Фамилия де Кастельно была одна из самых древних в Пуату; могущественные не только по богатству, но и по громадному влиянию, которым они пользовались здесь, Кастельно были первыми дворянами этой провинции, принявшими протестантскую веру. В 1560 году, во время заговора в Амбуазе, в числе пятидесяти протестантских вождей в присутствии короля Франциска II, Марии Стюарт и Екатерины Медичи был казнен между прочими и Мишель-Жан-Луи, барон де Кастельно-Шалосс.
   Страшная смерть барона положила начало несчастьям, поражавшим одно за другим злополучное семейство.
   Гастон де Кастельно, один из самых блестящих воинов и самых ревностных слуг Генриха IV, истратил все свое состояние на уплату издержек короля, не получив от него за это ни одного медного гроша.
   Он умер в 1612 году, не оставив детям в наследство ничего, кроме своей шпаги и славного имени.
   Десятилетнюю дочь, прелестную белокурую девочку, он завещал своему близкому другу и родственнику герцогу де Рогану.
   Герцог начал с того, что заплатил все долги друга и пристроил на службу его обоих сыновей. Похоронив Гастона, он завернул в плащ маленькую Бланш и, утешая ее всю дорогу конфетками и поцелуями, привез к герцогине де Роган.
   — Вот Бланш де Кастельно, — сказал он ей только.
   — Благодарю тебя, Генрих, — отвечала герцогиня, — теперь у нас будет дочь.
   Герцог и герцогиня воспитали Бланш, как свое родное дитя. Девочка была так скромна и прекрасна, что не только ее приемные родители души в ней не чаяли, но даже все посторонние любили этого ребенка.
   Со временем прелестное дитя превратилось в очаровательную молодую девушку. В то время как все восхищались красотой Бланш, она одна, казалось, не замечала ее. Сердце ее, полное благодарности к герцогу и герцогине, не открывалось до сих пор ни для какого другого чувства, и слово «любовь», нередко нашептываемое ей молодыми людьми, посещавшими дом герцогини, не находило в ее душе никакого отголоска.
   Благодаря великодушию герцога, Бланш была достаточно обеспечена в материальном отношении; герцог позаботился и о ее будущем.
   В таком положении были дела, когда де Роган уехал из Кастра, оставив там жену.
   По всей вероятности, войска неминуемо должны были вступить в город и действовать со всей жестокостью того времени.
   Герцогиня, желая защищать Кастр до последней возможности, тем не менее не хотела подвергать опасностям войны молодую девушку; вот почему, несмотря на свою нежную привязанность к ней, она решилась отослать ее в этом случае, и первой ей пришла на ум графиня дю Люк.
   Герцогиня, недолго думая, послала Жанне письмо с сержантом Ла Прери, предупреждая ее о приезде Бланш де Кастельно, а через два дня сама девушка, вся в слезах, отправлялась в Париж в сопровождении своих братьев и их друга графа де Лерана.
   Молодые люди нигде не останавливались; хотя они ехали только днем, чтоб не утомить Бланш, но приехали двумя часами раньше сержанта Ла Прери и входили в дом графини через пять минут после того, как пастор отправлялся от Жанны к Новому мосту, где его ждал сержант.
   Мы должны заметить, что путешествие Бланш не обошлось без приключений: с одним из ее спутников, а именно с господином де Лераном, случилось несчастье.
   Молодому человеку понадобилось поправить подкову у своей лошади; чтобы не задержать товарищей, он так быстро и неловко соскочил с седла, что вывихнул себе ногу. Несмотря на все усилия продолжать путешествие, ему едва удалось доехать до гостиницы «Единорог», где друзья принуждены были его оставить.
   Жанна дю Люк, не предупрежденная о приезде Бланш, тем не менее встретила ее с распростертыми объятиями, поручив братьям молодой девушки передать герцогине бесконечную благодарность за оказанное доверие и искреннее уверение в дружбе.
   Приказав подать вина и фрукты молодым людям, она просила их подробно рассказать об их путешествии. Оба
   брата исполнили просьбу графини, выражая при этом свое сожаление о том, что должны были оставить больного де Лерана в незнакомом городе на попечении, может быть, совершенно неискусного врача.
   — Но, — спросила графиня, — почему же вы оставили там вашего друга? Вывих еще не так опасен, если его вовремя исправить.
   — Мы были бы очень рады увезти его с нами, но это невозможно.
   — Почему же?
   — Ах, графиня, по очень простой причине, — разъяснил молодой капитан. — На юге Франции одно за другим разгораются восстания, и целые провинции поднимают знамя мятежа; несмотря на это, королевской армии, располагающей значительными силами, удалось взять почти все города, и только некоторые из них пытаются сопротивляться. Одним словом, как видите сами, у нас страшная война со всеми ее ужасами и разорением.
   — Господи! — воскликнула графиня. — Неужели дела становятся так серьезны?
   — Увы, да, графиня; очень немногие города не сдались еще королевским войскам. Главные из них: Сен-Жан-д'Анжели, в котором командует герцог де Субиз, Кастр, где в настоящее время живет герцогиня де Роган, и Монтобан, находящийся под защитой герцога Делафорса. Этот последний город герцог де Роган, кажется, хочет сделать главным средоточием протестантской религии, чем-то вроде второй Ла-Рошели.
   — Удастся ли ему это?
   — По крайней мере, мы надеемся на успех, графиня; герцог Делафорс еще помнит Варфоломеевскую ночь. Я забыл вам сказать, что я, мой брат и господин де Леран, как самые преданные герцогине люди, тоже принадлежим к гарнизону Кастра, который она защищает в настоящую минуту. Мы считали бы себя бесчестными, если б после благодеяний, оказанных нам герцогом, хоть одну минуту замедлили возвратиться в Кастр и подать ей помощь.
   Бланш, до тех пор сидевшая в стороне и молча слушавшая их разговор, при последних словах Филиппа де Кастельно вскричала с сиявшим радостью лицом:
   — Хорошо сказано, брат! Я уверена, что ты готов пожертвовать жизнью для нашей благодетельницы.
   — Да, мы пожертвуем нашей жизнью, если это понадобится, сестрица, — подтвердил Филипп, обнимая девушку.
   — Разве опасность так уж велика? — со страхом в голосе спросила графиня дю Люк.
   — В настоящую минуту — нет, графиня, — отвечал, улыбаясь, Филипп де Кастельно, — но она грозит очень усилиться, если только королевским войскам удастся войти в город. Вот почему мы должны поскорей вернуться на свой пост.
   — Я вполне понимаю вас, господа, и не хочу удерживать, несмотря на сильное желание провести еще несколько дней в вашем обществе; но мне очень жаль бедного молодого человека, которого вы покидаете.
   — Зачем жалеть его? — улыбнулся Филипп. — Граф — дворянин и притом очень богат; его положение вовсе не может быть неприятно, особенно с тех пор, как вы им интересуетесь.
   — О, будьте уверены, господа, я сочту непременным долгом осведомиться о здоровье этого совершенно одинокого молодого человека; не так ли, милая?
   — Да, конечно, графиня! Бедный молодой человек! — пробормотала Бланш, причем лицо ее покрылось едва заметной краской.
   — Где, вы сказали, он остановился?
   — На Тиктонской улице, в гостинице «Единорог», которую содержит какой-то Грипнар, насколько я помню.
   — Хорошо, я не забуду, — сказала графиня.
   — И я тоже, — прибавила молодая девушка.
   Жанна, улыбаясь, посмотрела на Бланш, сконфуженную тем, что ее, по-видимому, так хорошо поняли.
   — Итак, господа, — продолжала графиня, — не беспокойтесь об участи вашего друга, я постараюсь, чтобы он был окружен всевозможным попечением.
   — Благодарим вас тысячу раз, графиня; теперь позвольте нам проститься с вами.
   — Не смею вас удерживать, господа, прощайте и не забудьте поблагодарить от меня герцогиню за ее доверие и память обо мне.
   Обменявшись еще несколькими вежливыми словами с графиней и простившись с нежно любимой сестрой, молодые люди поспешно удалились.
   Первым делом Жанны, когда они остались одни, было позаботиться о комнатах Бланш.
   Она начала с того, что позвала крестницу Клерет, живущую у нее в услужении, и поручила Бланш ее заботам; затем отвела молодой девушке совершенно отдельные комнаты, сообщавшиеся с теми, которые она занимала сама, словом, графиня окружила свою гостью таким вниманием и попечением, на которые способны только одни женщины.
   Все эти небольшие хлопоты были кончены за несколько часов до прихода почтенного пастора.
   Рассказав ему в мельчайших подробностях то, что мы описали сейчас в нескольких строках, графиня прибавила:
   — Итак, мэтр Грендорж, что вы думаете обо всем этом?
   — Я должен вам признаться, графиня, — почтительно отвечал тот, — что слишком поражен всем случившимся и решительно ничего тут не могу понять.
   — Отличное заключение! — вскричала, смеясь, графиня. — Какой же вы ужасный мечтатель! Вы никогда не слушаете, что вам рассказывают.
   — Простите, графиня, я вполне заслужил ваши сегодняшние упреки, но что делать! После всего перенесенного мной в продолжение дня я чувствую себя точно во сне и делаю все машинально, не отдавая себе отчета в своих действиях. Еще раз, графиня, умоляю вас, простите меня!
   — Вижу, мэтр Грендорж, что говорить с вами в настоящую минуту было бы совершенно бесполезно. Чувствуете ли вы себя, по крайней мере, в состоянии оказать мне услугу?
   — О, графиня, если вы потребуете моей жизни…
   — Мне нужно совсем другое, — перебила его, улыбаясь, Жанна.
   — Так приказывайте, графиня!
   — Я хочу просить вас сделать небольшую прогулку.
   — Прогулку! Но я их столько совершил сегодня утром!
   — Что делать, мэтр Грендорж! В таком случае окончание вашего дня будет похоже на его начало.
   — А в какую сторону вам будет угодно послать меня, графиня?
   — На Тиктонскую улицу.
   — Гм! Это одна из самых противных и грязных улиц; на ней никто не живет, кроме банщиков и содержателей трактиров.
   — Очень возможно, но там живет один человек, которого я попрошу вас навестить в гостинице «Единорог».
   — Которую содержит мэтр Грипнар?
   — Вы, значит, ее знаете?
   — Да, немного.
   — Сознайтесь лучше, что вы там бывали?
   — Очень редко, графиня, каких-нибудь два или три раза.
   — Это даже больше, чем нужно, для того чтоб знать ее. Итак, вы сначала войдете в эту гостиницу.
   — Слушаю, графиня.
   — Затем осведомитесь об одном молодом человеке, приехавшем вчера утром в Париж: его зовут граф Гастон де Леран.
   — Гастон де Леран, очень хорошо.
   — Он ранен.
   — Вероятно, опасно? Бедный молодой человек!
   — Я с ним не знакома; но это ничего не значит. Вы попросите провести вас к нему и передадите ему следующие слова, которые прошу вас хорошенько запомнить.
   — Ничего не забуду, графиня.
   — Хорошо; вы ему скажете следующее: «Графиня дю Люк де Мовер просила меня передать вам поклон; она надеется, что ваша рана не имела серьезных последствий, что вы скоро будете в состоянии к ней прийти». Хорошо ли вы меня поняли?
   — Как нельзя лучше, графиня.
   — Очень рада, мэтр Грендорж, а теперь…
   — Что теперь?
   — Теперь убирайтесь отсюда.
   — Бегу со всех ног, графиня! — вскричал пастор и, поклонившись, выбежал из комнаты.
   Когда он ушел, Бланш бросилась в объятия графини и спрятала голову на ее груди.
   — О, благодарю вас, графиня! — прошептала она. — Благодарю! Как вы добры!
   — Дитя! — отвечала тронутая Жанна. — Разве я тоже не женщина, и разве у меня нет сердца?

ГЛАВА IV. Что думал граф Оливье дю Люк о епископе Люсонском

   Мы сказали уже, что граф Оливье дю Люк и капитан Ватан оставили отца Грендоржа у решетки сада, а сами скрылись за густой зеленью грабовых аллей. Там они встретили Клер-де-Люня, который, завидев их, быстро пошел к ним навстречу; его лицо было бледно и расстроенно, а глаза с беспокойством озирались кругом.
   Это не скрылось от внимания капитана.
   — Что с вами, мой друг? Уж не встретили ли вы, чего доброго, мессира Дефонкти?
   Клер-де-Люнь с минуту не решался отвечать; затем тщательно осмотрев окружавшие его кусты, очень тихо сказал:
   — Вы ошиблись, капитан, со мной ничего не случилось; к тому же мне кажется, что тысячи ушей слушают нас в этом месте и что здесь опасно вести разговор.
   — Какой же ты нынче стал осторожный, приятель! Уж не сам ли черт тебе привиделся?
   — Если б только это! — воскликнул Клер-де-Люнь.
   — Пожалуй, что-нибудь неприятное произошло с нашими товарищами? — спросил Оливье.
   — Можете быть на этот счет совершенно спокойны, они в безопасности, и никто не заметил их бегства.
   — Значит, все обстоит благополучно, — заключил капитан.
   — Напротив, как нельзя хуже.
   — Ну так что же случилось?
   — Я не могу вам здесь это сказать.
   — Да ведь нужно же нам знать, однако.
   — Если вы мне позволите только, я посоветую вам, как поступить.
   — Говори!
   — Вы и граф отправляйтесь к воротам Сент-Оноре; недалеко от них вас будет ожидать с лошадьми Дубль-Эпе. Я же пойду туда отдельно; нас не должны видеть всех вместе.
   — Когда нужно туда идти?
   — Сию минуту. Я пойду известить о вашем приходе.
   — Ступай!
   Клер-де-Люнь поклонился и мигом исчез.
   Когда он удалился, наши спутники пошли по главной аллее сада, затем повернули направо и, достигнув ворот Сент-Оноре, благополучно прошли их.
   Скоро они заметили перед одним трактиром Макромбиша и Бонкорбо, которые стерегли четырех лошадей.
   Граф и капитан сейчас же поняли, что Клер-де-Люнь именно в этом самом трактире и назначил им свидание.
   Действительно, едва они ступили за порог, как увидели Клер-де-Люня и Дубль-Эпе, сидящих за столом в большой зале.
   При их приближении Клер-де-Люнь встал и обратился к ним с самой утонченной вежливостью.
   — Господа, — сказал он, — извините меня, что я просил вас прийти, но мой друг капитан Клерже, которого имею честь вам представить, не мог явиться в город по случаю своего скорого отъезда.
   Граф и капитан едва узнали Дубль-Эпе, так он хорошо был загримирован и до такой степени офицерская форма изменяла его.
   Капитан Ватан сразу понял, что Клер-де-Люнь играл комедию, чтоб сбить с толку трактирщика и его служителей, вертевшихся около.
   — Мне едва удалось уговорить моего друга на это дело, — заметил Клер-де-Люнь. — Но так как представляется случай к такому выгодному предприятию, мы не будем жалеть, что пришли сюда.
   — Прошу вас немного посидеть, господа, — обратился к ним Дубль-Эпе, — пока лошадям, которых вы хотите у меня купить, дают овса. Через минуту мы пойдем их пробовать; к тому же, как я слышал, вы оба знатоки лошадей, и вам понадобится очень немного времени, чтоб оценить их стоимость.
   — Хорошо, мы согласны подождать, — отвечал граф.
   — Мой друг, лейтенант Кокерель, вероятно, уже передал вам мои условия?
   — Признаюсь, капитан, я и забыл совсем переговорить с ним об этом.
   — В таком случае, если вы позволите, господа, я сам скажу вам свои условия.
   — Сделайте одолжение, мы вас слушаем, — в один голос произнесли граф и капитан.
   — О, мне не нужно долго распространяться, я прямо приступлю к делу; позвольте вам только заметить, что лошади стали очень дороги вследствие этого ужасного восстания гугенотов.
   — Я этого не знал до сих пор, — признался граф.
   — Зато теперь будете знать, — насмешливым тоном объявил Дубль-Эпе.
   Трактирщик и его гарсоны покатились со смеху.
   Услыхав последнюю фразу, они больше не сомневались, что капитан Клерже не был какой-нибудь вымышленной личностью, и оставили четверых собеседников спокойно пить и болтать сколько душе угодно.
   Но наши знакомцы были слишком хитры, чтоб успокоиться этим внезапным доверием, которое весьма легко могло быть искусно расставленной ловушкой, и продолжали играть комедию.
   — Как вам уже говорил мой друг, я должен через час быть в пути.
   — Все это прекрасно, — возразил капитан, — но мы не взяли с собой сумму, которую вы у нас требуете.
   — Как же быть в таком случае?
   — Не беспокойтесь, это вовсе не так трудно устроить. Если мы сойдемся в условиях, как я надеюсь, я пошлю за деньгами ваших двух солдат: одного ко мне, на улицу Жилекьер, а другого — в гостиницу «Марбеф», к моему другу маркизу де Сабрану, которого имею честь вам представить.
   Дубль-Эпе и граф дю Люк молча раскланялись.