Страница:
— Ну, это не так легко, — заметил капитан.
— Особенно после того, как герцог де Роган подкрепил их, — добавил граф. — Так мятеж не замедлит вспыхнуть?
— Сегодня же ночью, господин граф.
— Как? Уже?
— Да ведь давно все готово. Сегодня вечером в Париж войдет полк швейцарцев; в Луврских казармах уже стоят две роты стрелков и рота карабинеров. Сегодня вечером также будет большая процессия: монахи всех орденов крестным ходом, с зажженными свечами пойдут в часовню Святой Марии, к Новому мосту, в аббатство Сен-Жермен-де-Прэ, останавливаясь на некоторое время у каждой церкви, затем отправятся в собор Нотр-Дам и вернутся оттуда в Сен-Жер-мен-Л'Осерруа. Это приказал епископ Парижский, чтоб призвать благословение Божие на королевские войска и испросить королю помощь для истребления еретиков, смущающих государство. Между монахами будет много дворян с оружием под рясой.
— Славно придумали! — рассмеялся капитан. — Это похоже на процессию Лиги.
— Да, — отвечал Дубль-Эпе, — только теперь в некоторых местах — например, на Новом мосту, около Бронзового Коня, возле дома Дубль-Эпе, у театра Шута, около улицы Дофина будут стоять дворяне и солдаты, переодетые в разные костюмы, и по данному сигналу бросятся с криком: «Да здравствует Религия!»
— А что будет сигналом?
— Ссора в толпе, которая будет стоять у театра Шута.
— Примем к сведению, — произнес капитан. — Но я во всем этом не вижу участия графа де Сент-Ирема и его милой сестрицы.
— Граф будет у театра Шута, — сказал Дубль-Эпе, — и начнет ссору, а мадмуазель Диана заявила, что берет на себя помешать капитану Ватану и графу дю Люку, если б они вздумали действовать.
— Скажите, пожалуйста! — воскликнул капитан. — Интересно посмотреть, как бы она это устроила!
— Да, — нахмурил брови, граф. — Вы все сказали, Дубль-Эпе?
— Почти, граф. Чтобы представить все это королю в более серьезном виде и оправдать сильные репрессивные меры необходимостью защищаться против насилий гугенотов, будет устроено несколько баррикад и сожжено три-четыре дома.
— Значит, план неприятеля нам известен, — заключил граф. — А какими силами мы располагаем?
— У меня, — доложил капитан, — пятьдесят человек в особняке Делафорса, столько же в особняке Телюссона; наконец, в моем распоряжении от трехсот двадцати до трехсот пятидесяти надежных молодцов, которые должны в очень недолгом времени соединиться под начальством герцога де Рогана.
— А у вас, Клер-де-Люнь?
— Я, граф, предоставляю в ваше распоряжение жителей всех Дворов Чудес в Париже, всех шалопаев и Тунеядцев предместий и всевозможных мошенников. Я и сам не знаю, сколько их, знаю только, что очень много. Им терять нечего; они могут тут только выиграть.
— А я бы посоветовал вам все-таки, Клер-де-Люнь, выбрать из них людей почестнее; все равно их будет больше чем достаточно.
— Согласен с вами, граф, но остальные все равно пойдут за ними; этот народ за милю чует добычу.
— Ну, в таком случае, пусть будет, что будет! План наш должен быть совершенно одинаков с планом наших врагов. Около каждой группы их будет стоять группа наших, которые будут кричать: «Долой католиков!»
— Отлично! — с восторгом вскричал капитан. — И у меня есть своя мысль; не знаю, понравится ли она вам. Я хоть и на сильном подозрении у мессира Дефонкти, но он не взял еще обратно назначения меня начальником двора, и я этим сегодня воспользуюсь: сниму везде, где встречу, маленькие караулы и соединю их в большие; таким образом я ослаблю неприятеля и ударю на него его же собственными силами. Эти полицейские такие глупцы, что, право, ничего и не заметят.
— Ну, уж это вы шутите, капитан!
— Нисколько, милый друг; я ведь знаю солдат: это не люди, а автоматы; если б солдаты рассуждали, так и армии бы не существовало, и побед бы не было.
— Ну, действуйте, как знаете, капитан. Даю вам полную свободу. Я вас больше не удерживаю, господа. Теперь два часа, вам немного остается времени, чтоб принять необходимые меры и не дать неприятелю застать нас сегодня вечером врасплох.
Он встал и проводил их до передней.
— Я вам не все сказал, — шепнул ему на пороге Дубль-Эпе. — Подождите меня, граф, я должен сообщить вам одну вещь наедине.
— Хорошо, — тоже шепотом отвечал Оливье, — когда вы придете?
— Через несколько минут.
И капитан, уже подошедший к входной двери, обернулся к Оливье.
— Милый Оливье, — сказал он, — мне бы хотелось переговорить с вами. Чертовская угроза мадмуазель де Сент-Ирем не выходит у меня из головы.
— Ба! Да неужели вас это может беспокоить?
— Друг мой, я тысячу раз лучше буду иметь дело с десятью мужчинами, чем с одной женщиной.
— Так заходите, мы вместе и пойдем после.
— Хорошо.
Они ушли, а граф вернулся к себе в спальню. Но на пороге он вскрикнул от изумления и почти испуга.
На том самом кресле, где он сидел несколько минут перед тем, сидела теперь прекрасная, спокойная, улыбающаяся Диана де Сент-Ирем.
— Войдите, граф, — произнесла она своим мелодичным голосом. — Неужели мне придется приглашать вас, как гостя?
Он подошел и поклонился, сам не сознавая, что делает. В улыбке, не сходившей с губ Дианы, было что-то львиное; у графа даже мороз по коже пробежал.
Как она тут очутилась? Зачем?
ГЛАВА X. Каким образом Диана де Сент-Ирем внезапно явилась к графу дю Люку и что из этого вышло
ГЛАВА XI. Как капитану Ватану угрожала петля и как он сам повесил того, кто хотел его вешать
— Особенно после того, как герцог де Роган подкрепил их, — добавил граф. — Так мятеж не замедлит вспыхнуть?
— Сегодня же ночью, господин граф.
— Как? Уже?
— Да ведь давно все готово. Сегодня вечером в Париж войдет полк швейцарцев; в Луврских казармах уже стоят две роты стрелков и рота карабинеров. Сегодня вечером также будет большая процессия: монахи всех орденов крестным ходом, с зажженными свечами пойдут в часовню Святой Марии, к Новому мосту, в аббатство Сен-Жермен-де-Прэ, останавливаясь на некоторое время у каждой церкви, затем отправятся в собор Нотр-Дам и вернутся оттуда в Сен-Жер-мен-Л'Осерруа. Это приказал епископ Парижский, чтоб призвать благословение Божие на королевские войска и испросить королю помощь для истребления еретиков, смущающих государство. Между монахами будет много дворян с оружием под рясой.
— Славно придумали! — рассмеялся капитан. — Это похоже на процессию Лиги.
— Да, — отвечал Дубль-Эпе, — только теперь в некоторых местах — например, на Новом мосту, около Бронзового Коня, возле дома Дубль-Эпе, у театра Шута, около улицы Дофина будут стоять дворяне и солдаты, переодетые в разные костюмы, и по данному сигналу бросятся с криком: «Да здравствует Религия!»
— А что будет сигналом?
— Ссора в толпе, которая будет стоять у театра Шута.
— Примем к сведению, — произнес капитан. — Но я во всем этом не вижу участия графа де Сент-Ирема и его милой сестрицы.
— Граф будет у театра Шута, — сказал Дубль-Эпе, — и начнет ссору, а мадмуазель Диана заявила, что берет на себя помешать капитану Ватану и графу дю Люку, если б они вздумали действовать.
— Скажите, пожалуйста! — воскликнул капитан. — Интересно посмотреть, как бы она это устроила!
— Да, — нахмурил брови, граф. — Вы все сказали, Дубль-Эпе?
— Почти, граф. Чтобы представить все это королю в более серьезном виде и оправдать сильные репрессивные меры необходимостью защищаться против насилий гугенотов, будет устроено несколько баррикад и сожжено три-четыре дома.
— Значит, план неприятеля нам известен, — заключил граф. — А какими силами мы располагаем?
— У меня, — доложил капитан, — пятьдесят человек в особняке Делафорса, столько же в особняке Телюссона; наконец, в моем распоряжении от трехсот двадцати до трехсот пятидесяти надежных молодцов, которые должны в очень недолгом времени соединиться под начальством герцога де Рогана.
— А у вас, Клер-де-Люнь?
— Я, граф, предоставляю в ваше распоряжение жителей всех Дворов Чудес в Париже, всех шалопаев и Тунеядцев предместий и всевозможных мошенников. Я и сам не знаю, сколько их, знаю только, что очень много. Им терять нечего; они могут тут только выиграть.
— А я бы посоветовал вам все-таки, Клер-де-Люнь, выбрать из них людей почестнее; все равно их будет больше чем достаточно.
— Согласен с вами, граф, но остальные все равно пойдут за ними; этот народ за милю чует добычу.
— Ну, в таком случае, пусть будет, что будет! План наш должен быть совершенно одинаков с планом наших врагов. Около каждой группы их будет стоять группа наших, которые будут кричать: «Долой католиков!»
— Отлично! — с восторгом вскричал капитан. — И у меня есть своя мысль; не знаю, понравится ли она вам. Я хоть и на сильном подозрении у мессира Дефонкти, но он не взял еще обратно назначения меня начальником двора, и я этим сегодня воспользуюсь: сниму везде, где встречу, маленькие караулы и соединю их в большие; таким образом я ослаблю неприятеля и ударю на него его же собственными силами. Эти полицейские такие глупцы, что, право, ничего и не заметят.
— Ну, уж это вы шутите, капитан!
— Нисколько, милый друг; я ведь знаю солдат: это не люди, а автоматы; если б солдаты рассуждали, так и армии бы не существовало, и побед бы не было.
— Ну, действуйте, как знаете, капитан. Даю вам полную свободу. Я вас больше не удерживаю, господа. Теперь два часа, вам немного остается времени, чтоб принять необходимые меры и не дать неприятелю застать нас сегодня вечером врасплох.
Он встал и проводил их до передней.
— Я вам не все сказал, — шепнул ему на пороге Дубль-Эпе. — Подождите меня, граф, я должен сообщить вам одну вещь наедине.
— Хорошо, — тоже шепотом отвечал Оливье, — когда вы придете?
— Через несколько минут.
И капитан, уже подошедший к входной двери, обернулся к Оливье.
— Милый Оливье, — сказал он, — мне бы хотелось переговорить с вами. Чертовская угроза мадмуазель де Сент-Ирем не выходит у меня из головы.
— Ба! Да неужели вас это может беспокоить?
— Друг мой, я тысячу раз лучше буду иметь дело с десятью мужчинами, чем с одной женщиной.
— Так заходите, мы вместе и пойдем после.
— Хорошо.
Они ушли, а граф вернулся к себе в спальню. Но на пороге он вскрикнул от изумления и почти испуга.
На том самом кресле, где он сидел несколько минут перед тем, сидела теперь прекрасная, спокойная, улыбающаяся Диана де Сент-Ирем.
— Войдите, граф, — произнесла она своим мелодичным голосом. — Неужели мне придется приглашать вас, как гостя?
Он подошел и поклонился, сам не сознавая, что делает. В улыбке, не сходившей с губ Дианы, было что-то львиное; у графа даже мороз по коже пробежал.
Как она тут очутилась? Зачем?
ГЛАВА X. Каким образом Диана де Сент-Ирем внезапно явилась к графу дю Люку и что из этого вышло
Холодно и молча поклонившись мадмуазель де Сент-Ирем, Оливье, не обращая больше на нее никакого внимания, подошел к стене, снял длинную рапиру и опоясался ею, заткнул за пояс нож и два заряженных пистолета и стал заряжать пищаль. Девушка тревожно следила за ним глазами.
— Извините, граф, я здесь, — сказала она, видя, что он как будто совершенно позабыл о ее присутствии.
— Знаю, графиня, — хладнокровно отвечал Оливье, продолжая свое дело.
— Скажите, пожалуйста, граф, что же это вы делаете?
— Очень просто — заряжаю пищаль.
— А! — воскликнула она с легкой иронией в голосе. — Я не совсем несведуща в этих вещах, но спрошу у вас одно.
— Что такое, графиня?
— Вы разве кого-нибудь убивать собираетесь?
— В настоящую минуту, я думаю, нет, графиня.
— Как, вы точно не знаете?
— О, графиня! Вы женщина и должны знать лучше, чем кто-нибудь, что на земле ни за что нельзя ручаться.
— Что это, угроза? — спросила она, пристально поглядев на него и привстав.
— Графиня, — холодно проговорил граф, — кто сознает, чего хочет и на что способен, тот не угрожает… а действует.
Настала минута молчания.
Графиня исподлобья следила за графом, как львица, стерегущая добычу, и только по сильно подымавшейся и опускавшейся груди можно было заметить, как она взволнована в душе.
— Ну вот, теперь все готово, — объявил граф, положив возле заряженной пищали еще пару пистолетов.
— Вы кончили ваши воинственные приготовления, граф? — насмешливо поинтересовалась Диана.
— Кончил, графиня.
— Угодно вам теперь уделить мне несколько минут? Граф обнажил шпагу и, опершись на нее, поклонился с ироничной вежливостью.
— Як вашим услугам, графиня, — небрежно отозвался он.
— Престранная у вас, признаюсь, манера говорить с дамой, граф.
— Извините, графиня, у всякого свои привычки.
— Да, но в настоящую минуту…
— Извините, графиня, вы столько времени жили в моем доме и не знаете, что мы, дю Люки де Мовер, всегда так разговариваем со своими врагами?
— Как, граф! Вы меня называете своим врагом?
— Да, графиня, самым неумолимым врагом.
— Вы, конечно, шутите?
— Нисколько, графиня; вам стоит немножко подумать и вспомнить, и вы согласитесь со мной.
— Но если бы даже и так, чего я не допускаю, неужели я так опасна, что в моем присутствии надо надевать на себя целый арсенал?
— О, вас лично я не остерегаюсь!..
— Так кого же?
— Убийц, которых вы спрятали, может быть, вот тут… в моем алькове.
— О, граф! Так оскорблять меня!
Граф повернулся и сделал шаг к постели.
— Куда вы идете, граф! — вскричала она, привстав и как будто намереваясь загородить ему дорогу.
— Куда я иду?
— Да!.. Куда вы идете?
— Удостовериться, точно ли вы одни здесь, графиня, и извиниться перед вами, если я ошибся.
— О, напрасно, граф! Вы только нанесете мне лишнее оскорбление, больше ничего! Разве я не давно привыкла к этому?
— О, пожалуйста, графиня, не будем умиляться! Мы друг друга хорошо знаем. Я не стану удостоверяться, есть ли здесь кто-нибудь; я знаю теперь, что мне остается делать.
Графиня как-то странно посмотрела на него и, вдруг бросившись к его ногам, залилась слезами.
— Да, Оливье! Это правда, в твоем алькове спрятаны люди!
— А! Видите, графиня, я знал, что вы наконец задумаете убить меня!
— Оливье! — воскликнула она с надрывающей душу тоской в голосе. — Как ты можешь это говорить? Я хотела убить тебя? Я, которая пришла тебя спасти!..
— Вы лжете!
— Оливье, мужчина, оскорбляющий женщину, — подлец, тем более когда эта женщина была его любовницей!
— Пожалуйста, без громких слов, графиня! Уж теперь-то вам не удастся провести меня.
— Оливье! Презирайте меня, я перенесу это без жалоб, только ради Бога, бегите, спасайтесь! Через час, может быть, будет поздно… Все знают, что вы один из главных реформатских вождей!
Граф с минуту смотрел на нее с холодным презрением.
— Вы все сказали, графиня?
— Все! — прошептала она сдавленным голосом.
— Хорошо; теперь выслушайте меня; мне очень немногое надо вам сказать.
— Говорите! — медленно произнесла она, встав с кресла и кинув на него змеиный взгляд.
— Графиня, есть женщины, которые так низко пали, что оскорблению не пробиться до них сквозь слой грязи, которым они покрыты… Вы одна из таких женщин; я не могу оскорбить вас. Я все понимаю. Вам, неизвестно каким образом, удалось пробраться в мой альков, чтоб иметь удовольствие видеть, как меня зарежут на ваших глазах; вы слышали все, что здесь говорилось. Видя, что ваши замыслы открыты, вы хотели ускорить развязку и попытаться обмануть меня. Но, повторяю, вам больше это не удастся. Благодарите Бога, что вы женщина, иначе я воткнул бы вам нож в грудь! Ступайте отсюда!.. Я вас выгоняю! — прибавил он, презрительно Оттолкнув ее руку.
Графиня слушала его, бледная, дрожащая, неподвижная, как статуя. Почувствовав его прикосновение, она покачнулась, но сейчас же выпрямилась.
— А! Так-то! — закричала она, пронзительно засмеявшись. — Так ты еще всего не знаешь! Да, я пришла убить тебя, но ты умрешь не сразу, а мучительной смертью, понемногу… Бессердечный, бесхарактерный глупец! Возле тебя были ангел и демон, и ты не сумел выбрать между ними! Пока ты будешь умирать, я расскажу тебе твою жизнь, которой ты не знаешь, укажу сокровища любви и преданности, которые ты безвозвратно потерял, чтобы сделаться добычей женщины, ненавидевшей, презиравшей тебя… Эй! Сюда!.. Попробуй теперь защищаться!
Она вдруг с быстротой молнии обвила его за шею обеими руками, чтоб лишить свободы движений.
Но граф знал, с кем имел дело, и держался настороже. Быстро оттолкнув графиню, он отскочил назад.
На зов Дианы из алькова выскочило человек пятнадцать, вооруженных с головы до ног, ожидая только ее приказания, чтобы броситься на графа.
В эту минуту дверь спальни отворилась, и вошел Дубль-Эпе с рапирой в руке и двумя пистолетами за поясом, а в другие двери просунулось лицо Клер-де-Люня, тоже хорошо вооруженного.
Мишель Ферре поспешно снял со стены рапиру и храбро стал возле графа.
Их было четверо против пятнадцати человек, но каждый из них стоил двоих. Из всего, что попало под руку, Клер-де-Люнь и Мишель Ферре устроили баррикаду.
— А капитан? — спросил граф у Дубль-Эпе.
— Не беспокойтесь, он не заставит себя ждать! Все это произошло очень быстро.
— Не троньте только эту женщину! — предупредил их граф. — Она принадлежит мне.
— Бейте их насмерть! — крикнула Диана и выстрелила в графа.
Но рука ее дрожала от злости, и пуля засела в потолке. Это послужило сигналом. Вслед за тем раздалось разом восемь выстрелов со стороны осажденных.
Несколько человек графини упали замертво. Осажденные со страхом увидели, что на место убитых явились еще десять свежих человек; убийцы не могли все разом войти в комнату, и часть их спряталась на потайной лестнице.
— Вперед! — воскликнул граф и со своими товарищами перепрыгнул через баррикаду.
Началась страшная битва. Больше всех отличался Дубль-Эпе; он так размахивал своими рапирами, что около него, казалось, летал блестящий круг. Противники были тоже не трусливого десятка и бились мужественно, а Диана, стоя на кровати графа и ухватившись обеими руками за края полога, смотрела на это, точно какой-то злой ангел, парящий над резней.
Это не могло долго продолжаться. Один из бандитов, главарь, по-видимому, пронзительно крикнул, и его ватага отхлынула в альков. И граф со своими помощниками прыгнули за баррикаду. Они все, кроме Дубль-Эпе, были ранены; раны их были не опасны, но кровь текла сильно; они наскоро перевязали их друг другу.
Уже начинало темнеть. Граф дивился, отчего внизу, в гостинице, ничего не слышат и не идут к ним на помощь. Только что он собирался выразить свое удивление Дубль-Эпе, как за стеной послышался шум.
— Ну, опять за работу! — сказал, смеясь, молодой человек.
И действительно, вслед за тем бандиты опять бросились на них с новой силой; но в это же самое время раздался голос капитана:
— Бей их, бей!
И он явился с несколькими вооруженными людьми позади бандитов.
— Сюда, к нам! — закричал дю Люк.
— Идем, идем! — отвечал со смехом капитан. — Никто из вас не убит?
— Нет еще!
— Отлично! Вперед, товарищи! Хорошенько этих поросят!
Началась страшная резня.
Дубль-Эпе первый выскочил из-за баррикады, и, с силой оттолкнув убийц, взбежал по ступеням алькова.
Он бросил шпагу, которую держал в левой руке, схватил Диану за пояс и, оторвав ее от полога, за который она крепко
хваталась в отчаянии, перекинул себе на плечо, размахивая шпагой, быстрым прыжком очутился снова за баррикадой и бросил девушку к ногам графа.
Бандиты были теперь между двух огней и бились уже только для того, чтобы не быть убитыми.
Видя, что нет спасенья, они стали бросаться из окна, но и там их ждали люди Ватана; все браво28 были перебиты. Из всей шайки осталась цела и невредима одна Диана.
Хорошенькая комната была вся залита кровью, портьеры и занавеси оборваны, мебель переломана.
— Не знаю, как и благодарить вас, капитан! — произнес Оливье, крепко сжав ему обе руки.
— Да за что, милый Оливье? Дело было горячее, но теперь ваши враги перебиты; не станем же об этом больше и говорить!
— Напротив, капитан, об этом надо говорить! Подобный случай в столице Франции непременно должен обратить на себя внимание публики. Нельзя допускать, чтоб в чужую квартиру вламывались разбойники и убивали граждан без всякого повода к этому. За это непременно должно последовать возмездие.
— Parbleu! Его нетрудно и добиться, граф! Ваш враг в ваших руках. Разбойники делали только то, что им велели сделать за деньги. Вот эта женщина им заплатила; она виновата; отправьте ее вслед за ними.
— Вы не думаете, что говорите, капитан; ведь я тогда совершу преступление еще отвратительнее, тем более по отношению к женщине.
— Да разве это женщина? Это дьявол; если вам противно к ней прикоснуться, так предоставьте мне!
Диана, лежавшая до тех пор на полу в бессознательном состоянии у ног графа, вдруг вскочила.
— Кто вам мешает? — вскричала она со зловещим смехом. — Убейте меня! Ведь выйдя отсюда, я всеми силами буду стараться отомстить вам.
— Можете делать, что угодно, сударыня! — с достоинством проговорил Оливье. — Вы женщина, вы теперь одна, вас некому защитить, это не позволит мне причинить вам какой-нибудь вред, тем более что я вас так глубоко презираю. Ступайте! Я вас прощаю и забываю!
— Но я не забываю, граф де Мовер! Я добьюсь своего!
— Как угодно, сударыня!
— Только я вас предупреждаю, — объявил ей капитан, так грубо взяв ее за плечо, что она пошатнулась, — если вы мне еще раз попадетесь, я вас раздавлю, как гадину!
Она презрительно посмотрела на него через плечо.
— Нетрудно угрожать тем, кто не может защищаться; но, клянусь вам, я своего добьюсь, и вы пожалеете, что не убили меня сегодня.
— Уходите, сударыня, — повторил граф, — всякую женщину надо щадить, даже такую, как вы!
— Хорошо, я уйду, но прежде отравлю вам сердце! Граф Оливье, покладистый муж погибшей женщины! Ваша жена смеется над вами. Герцог де Роган уже три дня в Париже; он приехал только для того, чтоб увезти вашу жену, они едут теперь в Монтобан. Идите, стучитесь в дом на улице Серизе! Вам не достучаться!
— Лжете! — раздался пронзительный голос мэтра Грипнара. — Графиня Жанна уехала не одна; с ней поехала моя жена. Герцог едет на десять миль впереди. Вот, господин граф, письмо от вашей супруги, в котором она извещает вас о своем отъезде; а вот это от герцога, в котором он, вероятно, объясняет, почему это так случилось. Sang Dieu! Если вам угодно простить эту красавицу, так я не прощу ей убытков, которые она мне наделала в моей гостинице! Пусть заплатит!
Граф невольно улыбнулся и, взяв у него письма, положил ему в руку полный кошелек золота.
— Вы славный человек, мэтр Грипнар! — произнес он. — Вот возьмите за убытки. Я найду случай доказать вам свою благодарность. А вас, сударыня, — прибавил он, обращаясь к Диане, — убедительно прошу уйти, вам больше здесь делать нечего.
— Нет, постойте! — сурово вскричал Ватан. — Великодушие хорошо, граф, когда дело не идет о собственной безопасности, а тут ведь мы все поплатимся головами. Макромбиш, Бонкорбо, делайте, что я велел!
Диану мигом связали, заткнули ей рот и унесли. Граф хотел было броситься ей на помощь, но капитан схватил его за руку.
— Стойте! — крикнул он. — Даю вам слово, что ей вреда не причинят; но теперь это все же одним врагом меньше; у нас их все-таки еще много осталось. Уже поздно; разве вы забыли, что нас ждут?
Граф помолчал с минуту, опустив голову, потом гордо поднял ее и протянул руку авантюристу.
— Благодарю вас, вы мне напомнили о моей обязанности! — сказал он. — Идемте!
— Извините, граф, я здесь, — сказала она, видя, что он как будто совершенно позабыл о ее присутствии.
— Знаю, графиня, — хладнокровно отвечал Оливье, продолжая свое дело.
— Скажите, пожалуйста, граф, что же это вы делаете?
— Очень просто — заряжаю пищаль.
— А! — воскликнула она с легкой иронией в голосе. — Я не совсем несведуща в этих вещах, но спрошу у вас одно.
— Что такое, графиня?
— Вы разве кого-нибудь убивать собираетесь?
— В настоящую минуту, я думаю, нет, графиня.
— Как, вы точно не знаете?
— О, графиня! Вы женщина и должны знать лучше, чем кто-нибудь, что на земле ни за что нельзя ручаться.
— Что это, угроза? — спросила она, пристально поглядев на него и привстав.
— Графиня, — холодно проговорил граф, — кто сознает, чего хочет и на что способен, тот не угрожает… а действует.
Настала минута молчания.
Графиня исподлобья следила за графом, как львица, стерегущая добычу, и только по сильно подымавшейся и опускавшейся груди можно было заметить, как она взволнована в душе.
— Ну вот, теперь все готово, — объявил граф, положив возле заряженной пищали еще пару пистолетов.
— Вы кончили ваши воинственные приготовления, граф? — насмешливо поинтересовалась Диана.
— Кончил, графиня.
— Угодно вам теперь уделить мне несколько минут? Граф обнажил шпагу и, опершись на нее, поклонился с ироничной вежливостью.
— Як вашим услугам, графиня, — небрежно отозвался он.
— Престранная у вас, признаюсь, манера говорить с дамой, граф.
— Извините, графиня, у всякого свои привычки.
— Да, но в настоящую минуту…
— Извините, графиня, вы столько времени жили в моем доме и не знаете, что мы, дю Люки де Мовер, всегда так разговариваем со своими врагами?
— Как, граф! Вы меня называете своим врагом?
— Да, графиня, самым неумолимым врагом.
— Вы, конечно, шутите?
— Нисколько, графиня; вам стоит немножко подумать и вспомнить, и вы согласитесь со мной.
— Но если бы даже и так, чего я не допускаю, неужели я так опасна, что в моем присутствии надо надевать на себя целый арсенал?
— О, вас лично я не остерегаюсь!..
— Так кого же?
— Убийц, которых вы спрятали, может быть, вот тут… в моем алькове.
— О, граф! Так оскорблять меня!
Граф повернулся и сделал шаг к постели.
— Куда вы идете, граф! — вскричала она, привстав и как будто намереваясь загородить ему дорогу.
— Куда я иду?
— Да!.. Куда вы идете?
— Удостовериться, точно ли вы одни здесь, графиня, и извиниться перед вами, если я ошибся.
— О, напрасно, граф! Вы только нанесете мне лишнее оскорбление, больше ничего! Разве я не давно привыкла к этому?
— О, пожалуйста, графиня, не будем умиляться! Мы друг друга хорошо знаем. Я не стану удостоверяться, есть ли здесь кто-нибудь; я знаю теперь, что мне остается делать.
Графиня как-то странно посмотрела на него и, вдруг бросившись к его ногам, залилась слезами.
— Да, Оливье! Это правда, в твоем алькове спрятаны люди!
— А! Видите, графиня, я знал, что вы наконец задумаете убить меня!
— Оливье! — воскликнула она с надрывающей душу тоской в голосе. — Как ты можешь это говорить? Я хотела убить тебя? Я, которая пришла тебя спасти!..
— Вы лжете!
— Оливье, мужчина, оскорбляющий женщину, — подлец, тем более когда эта женщина была его любовницей!
— Пожалуйста, без громких слов, графиня! Уж теперь-то вам не удастся провести меня.
— Оливье! Презирайте меня, я перенесу это без жалоб, только ради Бога, бегите, спасайтесь! Через час, может быть, будет поздно… Все знают, что вы один из главных реформатских вождей!
Граф с минуту смотрел на нее с холодным презрением.
— Вы все сказали, графиня?
— Все! — прошептала она сдавленным голосом.
— Хорошо; теперь выслушайте меня; мне очень немногое надо вам сказать.
— Говорите! — медленно произнесла она, встав с кресла и кинув на него змеиный взгляд.
— Графиня, есть женщины, которые так низко пали, что оскорблению не пробиться до них сквозь слой грязи, которым они покрыты… Вы одна из таких женщин; я не могу оскорбить вас. Я все понимаю. Вам, неизвестно каким образом, удалось пробраться в мой альков, чтоб иметь удовольствие видеть, как меня зарежут на ваших глазах; вы слышали все, что здесь говорилось. Видя, что ваши замыслы открыты, вы хотели ускорить развязку и попытаться обмануть меня. Но, повторяю, вам больше это не удастся. Благодарите Бога, что вы женщина, иначе я воткнул бы вам нож в грудь! Ступайте отсюда!.. Я вас выгоняю! — прибавил он, презрительно Оттолкнув ее руку.
Графиня слушала его, бледная, дрожащая, неподвижная, как статуя. Почувствовав его прикосновение, она покачнулась, но сейчас же выпрямилась.
— А! Так-то! — закричала она, пронзительно засмеявшись. — Так ты еще всего не знаешь! Да, я пришла убить тебя, но ты умрешь не сразу, а мучительной смертью, понемногу… Бессердечный, бесхарактерный глупец! Возле тебя были ангел и демон, и ты не сумел выбрать между ними! Пока ты будешь умирать, я расскажу тебе твою жизнь, которой ты не знаешь, укажу сокровища любви и преданности, которые ты безвозвратно потерял, чтобы сделаться добычей женщины, ненавидевшей, презиравшей тебя… Эй! Сюда!.. Попробуй теперь защищаться!
Она вдруг с быстротой молнии обвила его за шею обеими руками, чтоб лишить свободы движений.
Но граф знал, с кем имел дело, и держался настороже. Быстро оттолкнув графиню, он отскочил назад.
На зов Дианы из алькова выскочило человек пятнадцать, вооруженных с головы до ног, ожидая только ее приказания, чтобы броситься на графа.
В эту минуту дверь спальни отворилась, и вошел Дубль-Эпе с рапирой в руке и двумя пистолетами за поясом, а в другие двери просунулось лицо Клер-де-Люня, тоже хорошо вооруженного.
Мишель Ферре поспешно снял со стены рапиру и храбро стал возле графа.
Их было четверо против пятнадцати человек, но каждый из них стоил двоих. Из всего, что попало под руку, Клер-де-Люнь и Мишель Ферре устроили баррикаду.
— А капитан? — спросил граф у Дубль-Эпе.
— Не беспокойтесь, он не заставит себя ждать! Все это произошло очень быстро.
— Не троньте только эту женщину! — предупредил их граф. — Она принадлежит мне.
— Бейте их насмерть! — крикнула Диана и выстрелила в графа.
Но рука ее дрожала от злости, и пуля засела в потолке. Это послужило сигналом. Вслед за тем раздалось разом восемь выстрелов со стороны осажденных.
Несколько человек графини упали замертво. Осажденные со страхом увидели, что на место убитых явились еще десять свежих человек; убийцы не могли все разом войти в комнату, и часть их спряталась на потайной лестнице.
— Вперед! — воскликнул граф и со своими товарищами перепрыгнул через баррикаду.
Началась страшная битва. Больше всех отличался Дубль-Эпе; он так размахивал своими рапирами, что около него, казалось, летал блестящий круг. Противники были тоже не трусливого десятка и бились мужественно, а Диана, стоя на кровати графа и ухватившись обеими руками за края полога, смотрела на это, точно какой-то злой ангел, парящий над резней.
Это не могло долго продолжаться. Один из бандитов, главарь, по-видимому, пронзительно крикнул, и его ватага отхлынула в альков. И граф со своими помощниками прыгнули за баррикаду. Они все, кроме Дубль-Эпе, были ранены; раны их были не опасны, но кровь текла сильно; они наскоро перевязали их друг другу.
Уже начинало темнеть. Граф дивился, отчего внизу, в гостинице, ничего не слышат и не идут к ним на помощь. Только что он собирался выразить свое удивление Дубль-Эпе, как за стеной послышался шум.
— Ну, опять за работу! — сказал, смеясь, молодой человек.
И действительно, вслед за тем бандиты опять бросились на них с новой силой; но в это же самое время раздался голос капитана:
— Бей их, бей!
И он явился с несколькими вооруженными людьми позади бандитов.
— Сюда, к нам! — закричал дю Люк.
— Идем, идем! — отвечал со смехом капитан. — Никто из вас не убит?
— Нет еще!
— Отлично! Вперед, товарищи! Хорошенько этих поросят!
Началась страшная резня.
Дубль-Эпе первый выскочил из-за баррикады, и, с силой оттолкнув убийц, взбежал по ступеням алькова.
Он бросил шпагу, которую держал в левой руке, схватил Диану за пояс и, оторвав ее от полога, за который она крепко
хваталась в отчаянии, перекинул себе на плечо, размахивая шпагой, быстрым прыжком очутился снова за баррикадой и бросил девушку к ногам графа.
Бандиты были теперь между двух огней и бились уже только для того, чтобы не быть убитыми.
Видя, что нет спасенья, они стали бросаться из окна, но и там их ждали люди Ватана; все браво28 были перебиты. Из всей шайки осталась цела и невредима одна Диана.
Хорошенькая комната была вся залита кровью, портьеры и занавеси оборваны, мебель переломана.
— Не знаю, как и благодарить вас, капитан! — произнес Оливье, крепко сжав ему обе руки.
— Да за что, милый Оливье? Дело было горячее, но теперь ваши враги перебиты; не станем же об этом больше и говорить!
— Напротив, капитан, об этом надо говорить! Подобный случай в столице Франции непременно должен обратить на себя внимание публики. Нельзя допускать, чтоб в чужую квартиру вламывались разбойники и убивали граждан без всякого повода к этому. За это непременно должно последовать возмездие.
— Parbleu! Его нетрудно и добиться, граф! Ваш враг в ваших руках. Разбойники делали только то, что им велели сделать за деньги. Вот эта женщина им заплатила; она виновата; отправьте ее вслед за ними.
— Вы не думаете, что говорите, капитан; ведь я тогда совершу преступление еще отвратительнее, тем более по отношению к женщине.
— Да разве это женщина? Это дьявол; если вам противно к ней прикоснуться, так предоставьте мне!
Диана, лежавшая до тех пор на полу в бессознательном состоянии у ног графа, вдруг вскочила.
— Кто вам мешает? — вскричала она со зловещим смехом. — Убейте меня! Ведь выйдя отсюда, я всеми силами буду стараться отомстить вам.
— Можете делать, что угодно, сударыня! — с достоинством проговорил Оливье. — Вы женщина, вы теперь одна, вас некому защитить, это не позволит мне причинить вам какой-нибудь вред, тем более что я вас так глубоко презираю. Ступайте! Я вас прощаю и забываю!
— Но я не забываю, граф де Мовер! Я добьюсь своего!
— Как угодно, сударыня!
— Только я вас предупреждаю, — объявил ей капитан, так грубо взяв ее за плечо, что она пошатнулась, — если вы мне еще раз попадетесь, я вас раздавлю, как гадину!
Она презрительно посмотрела на него через плечо.
— Нетрудно угрожать тем, кто не может защищаться; но, клянусь вам, я своего добьюсь, и вы пожалеете, что не убили меня сегодня.
— Уходите, сударыня, — повторил граф, — всякую женщину надо щадить, даже такую, как вы!
— Хорошо, я уйду, но прежде отравлю вам сердце! Граф Оливье, покладистый муж погибшей женщины! Ваша жена смеется над вами. Герцог де Роган уже три дня в Париже; он приехал только для того, чтоб увезти вашу жену, они едут теперь в Монтобан. Идите, стучитесь в дом на улице Серизе! Вам не достучаться!
— Лжете! — раздался пронзительный голос мэтра Грипнара. — Графиня Жанна уехала не одна; с ней поехала моя жена. Герцог едет на десять миль впереди. Вот, господин граф, письмо от вашей супруги, в котором она извещает вас о своем отъезде; а вот это от герцога, в котором он, вероятно, объясняет, почему это так случилось. Sang Dieu! Если вам угодно простить эту красавицу, так я не прощу ей убытков, которые она мне наделала в моей гостинице! Пусть заплатит!
Граф невольно улыбнулся и, взяв у него письма, положил ему в руку полный кошелек золота.
— Вы славный человек, мэтр Грипнар! — произнес он. — Вот возьмите за убытки. Я найду случай доказать вам свою благодарность. А вас, сударыня, — прибавил он, обращаясь к Диане, — убедительно прошу уйти, вам больше здесь делать нечего.
— Нет, постойте! — сурово вскричал Ватан. — Великодушие хорошо, граф, когда дело не идет о собственной безопасности, а тут ведь мы все поплатимся головами. Макромбиш, Бонкорбо, делайте, что я велел!
Диану мигом связали, заткнули ей рот и унесли. Граф хотел было броситься ей на помощь, но капитан схватил его за руку.
— Стойте! — крикнул он. — Даю вам слово, что ей вреда не причинят; но теперь это все же одним врагом меньше; у нас их все-таки еще много осталось. Уже поздно; разве вы забыли, что нас ждут?
Граф помолчал с минуту, опустив голову, потом гордо поднял ее и протянул руку авантюристу.
— Благодарю вас, вы мне напомнили о моей обязанности! — сказал он. — Идемте!
ГЛАВА XI. Как капитану Ватану угрожала петля и как он сам повесил того, кто хотел его вешать
Граф дю Люк, поручив заботам мэтра Грипнара довольно тяжело раненного Мишеля, ушел с капитаном, Дубль-Эпе и Клер-де-Люнем. Оливье был в затруднительном положении. Люди решившиеся на такое дерзкое дело среди белого дня, на одной из самых многолюдных улиц и прятавшиеся за Диану де Сент-Ирем, должны были иметь большую силу и вполне быть уверенными в безнаказанности.
Дю Люк понимал, что преследовавшие его неприятели повторят попытку, но будут действовать уже осторожнее и заручатся большими шансами на успех.
Капитан Ватан вполне разделял его мнение, а Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе, чувствуя, что земля уходит у них из-под ног, только и ждали, как бы стать поскорей в ряды армии де Рогана, где их уже никто не отыщет.
Решили следующее: на рассвете солдаты Ватана и Тунеядцы Клер-де-Люня должны были выехать из города не больше как человека по три через разные заставы и соединиться в маленьком городке Гискаре.
— Там никто и вниманья на нас не обратит, — сказал капитан, предложивший его, — а оттуда мы отправимся окончательно в Компьен, где расходятся дороги по всему королевству.
Граф дю Люк прибавил только, чтоб мадмуазель де Сент-Ирем непременно освободили до их отъезда из Парижа.
— Теперь, — продолжал капитан, — мы знаем каждый свое место, и нам остается только отправиться по назначению. Вы, граф, перейдя мост, остановитесь у Бронзового Коня и три раза снимите шляпу; около вас сейчас же соберется пятьдесят человек, которые скажут вам пароль. Я за них отвечаю, как за себя самого… В четыре часа утра, — прошептал он на ухо Оливье, — я жду вас с лошадьми у Монмартрских ворот. Они разошлись.
— Да! — проговорил про себя капитан. — Я знаю, где найти своих молодцов; они не тронутся с места, пока не увидят меня; но мне надо кое-что еще разузнать.
Он отправился к реке; там у плота стояла лодочка. Капитан прыгнул в нее, лег на спину и оттолкнулся от берега.
— Жаль, что нельзя заснуть, — посетовал он, — а хорошо бы.
Новый мост представлял в это время преоригинальную картину.
Ночь была тихая, безоблачная, по берегам ни души; окутавший их сумрак только кое-где расступался, давая место беловатым, светлым полосам от луны и звезд.
На самом же мосту кипела жизнь. От зажженных факелов на небе стояло целое зарево; со всех сторон слышались крики, смех, бестолковая, шумная музыка у всех фокусников, стук алебард, которым дозорные отгоняли народ с середины моста; в довершение этого гвалта гудели колокола Нотр-Дама и других церквей города.
Скоро должна была начаться процессия. Невдалеке от капитана послышался легкий шум.
— Это, похоже, наши, — подумал он и стал прислушиваться.
Действительно, из-за Бронзового Коня по скользким ступеням, которые шли к площадке Нового моста, спускались какие-то люди в надвинутых на глаза шляпах, закутанные в плащи. На площадке они столпились и молча раскланялись друг с другом. Разглядеть их капитан не мог, но ясно слышал, что они говорили.
— Ну, что? — спросил один.
— Все идет хорошо, — отвечал другой. — Все приказания точно выполнены; могут когда угодно начать праздник.
— А дело с дю Люком?
— Не удалось. Бедняги, пришедшие с мадмуазель де Сент-Ирем, все перебиты.
— А сколько же их было?
— Человек пятьдесят, кажется.
— Молодцы! Но куда девалась мадмуазель де Сент-Ирем? Не убили ее, надеюсь?
— Нет! Ее увезли.
— Ну, это ничего! Мадмуазель де Сент-Ирем слишком хороша, чтоб не привыкнуть к таким случайностям.
— Шевалье, вы забываете, кому и о ком так говорите.
— Я думаю, граф, что теперь неудобно называть друг друга по имени и титулу.
— Благодарю за напоминание, но мы возобновим этот разговор в более удобном месте.
— Хорошо, окажу вам эту честь.
— Милостивый государь.
— Господа, господа! Что за споры о пустяках в такое время! Именем короля, прошу вас замолчать!
Спорившие поклонились и замолчали.
— Ну, времени терять нечего, — сказал тот, который их унял, — процессия выходит теперь из Сен-Жермен-Л'Осерруа; меньше чем через двадцать минут она будет на мосту. Не лучше ли было бы нам последить за нашими партизанами?
— Они все на местах и ждут только сигнала.
— Хорошо, я подам его, когда будет нужно.
— А скажите кстати… что, надо всех убивать… и детей, и стариков, и женщин?
— Помните, — был строгий ответ, — что в бунтах больше всего мешают женщины, старики и дети; они бросаются на колени, просят, плачут и заставляют иногда щадить мятежников. Но в приказах его величества, заботящегося о благе государства, сказано, чтоб не щадить никого; следовательно, всякая пощада будет нарушением королевской власти. Убивайте всех! Король не может ошибаться. Щадя бунтовщиков, вы делаетесь их сообщниками.
— Я буду повиноваться, отец мой!
— Без названий! Пора! Остается всего несколько минут.
— Позвольте, если не ошибаюсь, здесь нас слушает кто-то посторонний.
— О! Посмотрим.
Сказавший это взял из-за пояса пистолет и прицелился в лодку, на дне которой лежал капитан.
— Эй, приятель или кто бы вы ни были! — крикнул он. — Причаливайте, если не хотите, чтобы я в вас выстрелил!
Капитан вскочил на ноги.
— Что вам угодно? — очень любезно спросил он.
— Нам угодно, чтоб вы скорей причаливали.
— С удовольствием; очень рад быть в таком приятном обществе.
Капитан одним прыжком очутился между дворянами и развязно поклонился.
— Что вы делали в этой лодке?
— Катался.
— Как?.. Лежа на спине?
— Я мысленно летал в облаках. Я философ-эклектик.
— И шутите вместе с тем?
— Как все люди, испытавшие жизнь и торопящиеся смеяться над ней, чтоб не плакать.
— Но кто же вы такой? Как ваша фамилия?
— По какому праву вы меня об этом спрашиваете? Ведь вы сами надели маску, чтоб не быть узнанным? Вы очень нелогичны!
— Не о логике речь, — сердито вскричал замаскированный, — а о виселице!
— А! Это прескверный род смерти; я бы на вашем месте не выбрал его.
Все расхохотались.
— Я не о себе, а о вас говорю.
— Ах, обо мне! Это другое дело. Извините, милостивый государь, я вашего желания не могу исполнить и не скажу вам своего имени.
— Так вас повесят!
— О! Скоро же вы выводите свои заключения; да с какой же стати вы относитесь ко мне, как к разбойнику? Совершенно не зная меня, вы без обиняков хотите меня повесить и еще в претензии за то, что мне это не нравится.
— Ошибаетесь, капитан, мы хорошо вас знаем, — произнес, подходя, другой замаскированный.
— А! В таком случае вы должны знать, что меня запугать угрозами трудно.
— Любезный капитан, вы прежде всего человек умный и лучше, чем кто-нибудь, понимаете, что в иных обстоятельствах надо уступать силе. Времени нам терять некогда; скажите откровенно: за кого вы? За короля или за реформу?
Дю Люк понимал, что преследовавшие его неприятели повторят попытку, но будут действовать уже осторожнее и заручатся большими шансами на успех.
Капитан Ватан вполне разделял его мнение, а Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе, чувствуя, что земля уходит у них из-под ног, только и ждали, как бы стать поскорей в ряды армии де Рогана, где их уже никто не отыщет.
Решили следующее: на рассвете солдаты Ватана и Тунеядцы Клер-де-Люня должны были выехать из города не больше как человека по три через разные заставы и соединиться в маленьком городке Гискаре.
— Там никто и вниманья на нас не обратит, — сказал капитан, предложивший его, — а оттуда мы отправимся окончательно в Компьен, где расходятся дороги по всему королевству.
Граф дю Люк прибавил только, чтоб мадмуазель де Сент-Ирем непременно освободили до их отъезда из Парижа.
— Теперь, — продолжал капитан, — мы знаем каждый свое место, и нам остается только отправиться по назначению. Вы, граф, перейдя мост, остановитесь у Бронзового Коня и три раза снимите шляпу; около вас сейчас же соберется пятьдесят человек, которые скажут вам пароль. Я за них отвечаю, как за себя самого… В четыре часа утра, — прошептал он на ухо Оливье, — я жду вас с лошадьми у Монмартрских ворот. Они разошлись.
— Да! — проговорил про себя капитан. — Я знаю, где найти своих молодцов; они не тронутся с места, пока не увидят меня; но мне надо кое-что еще разузнать.
Он отправился к реке; там у плота стояла лодочка. Капитан прыгнул в нее, лег на спину и оттолкнулся от берега.
— Жаль, что нельзя заснуть, — посетовал он, — а хорошо бы.
Новый мост представлял в это время преоригинальную картину.
Ночь была тихая, безоблачная, по берегам ни души; окутавший их сумрак только кое-где расступался, давая место беловатым, светлым полосам от луны и звезд.
На самом же мосту кипела жизнь. От зажженных факелов на небе стояло целое зарево; со всех сторон слышались крики, смех, бестолковая, шумная музыка у всех фокусников, стук алебард, которым дозорные отгоняли народ с середины моста; в довершение этого гвалта гудели колокола Нотр-Дама и других церквей города.
Скоро должна была начаться процессия. Невдалеке от капитана послышался легкий шум.
— Это, похоже, наши, — подумал он и стал прислушиваться.
Действительно, из-за Бронзового Коня по скользким ступеням, которые шли к площадке Нового моста, спускались какие-то люди в надвинутых на глаза шляпах, закутанные в плащи. На площадке они столпились и молча раскланялись друг с другом. Разглядеть их капитан не мог, но ясно слышал, что они говорили.
— Ну, что? — спросил один.
— Все идет хорошо, — отвечал другой. — Все приказания точно выполнены; могут когда угодно начать праздник.
— А дело с дю Люком?
— Не удалось. Бедняги, пришедшие с мадмуазель де Сент-Ирем, все перебиты.
— А сколько же их было?
— Человек пятьдесят, кажется.
— Молодцы! Но куда девалась мадмуазель де Сент-Ирем? Не убили ее, надеюсь?
— Нет! Ее увезли.
— Ну, это ничего! Мадмуазель де Сент-Ирем слишком хороша, чтоб не привыкнуть к таким случайностям.
— Шевалье, вы забываете, кому и о ком так говорите.
— Я думаю, граф, что теперь неудобно называть друг друга по имени и титулу.
— Благодарю за напоминание, но мы возобновим этот разговор в более удобном месте.
— Хорошо, окажу вам эту честь.
— Милостивый государь.
— Господа, господа! Что за споры о пустяках в такое время! Именем короля, прошу вас замолчать!
Спорившие поклонились и замолчали.
— Ну, времени терять нечего, — сказал тот, который их унял, — процессия выходит теперь из Сен-Жермен-Л'Осерруа; меньше чем через двадцать минут она будет на мосту. Не лучше ли было бы нам последить за нашими партизанами?
— Они все на местах и ждут только сигнала.
— Хорошо, я подам его, когда будет нужно.
— А скажите кстати… что, надо всех убивать… и детей, и стариков, и женщин?
— Помните, — был строгий ответ, — что в бунтах больше всего мешают женщины, старики и дети; они бросаются на колени, просят, плачут и заставляют иногда щадить мятежников. Но в приказах его величества, заботящегося о благе государства, сказано, чтоб не щадить никого; следовательно, всякая пощада будет нарушением королевской власти. Убивайте всех! Король не может ошибаться. Щадя бунтовщиков, вы делаетесь их сообщниками.
— Я буду повиноваться, отец мой!
— Без названий! Пора! Остается всего несколько минут.
— Позвольте, если не ошибаюсь, здесь нас слушает кто-то посторонний.
— О! Посмотрим.
Сказавший это взял из-за пояса пистолет и прицелился в лодку, на дне которой лежал капитан.
— Эй, приятель или кто бы вы ни были! — крикнул он. — Причаливайте, если не хотите, чтобы я в вас выстрелил!
Капитан вскочил на ноги.
— Что вам угодно? — очень любезно спросил он.
— Нам угодно, чтоб вы скорей причаливали.
— С удовольствием; очень рад быть в таком приятном обществе.
Капитан одним прыжком очутился между дворянами и развязно поклонился.
— Что вы делали в этой лодке?
— Катался.
— Как?.. Лежа на спине?
— Я мысленно летал в облаках. Я философ-эклектик.
— И шутите вместе с тем?
— Как все люди, испытавшие жизнь и торопящиеся смеяться над ней, чтоб не плакать.
— Но кто же вы такой? Как ваша фамилия?
— По какому праву вы меня об этом спрашиваете? Ведь вы сами надели маску, чтоб не быть узнанным? Вы очень нелогичны!
— Не о логике речь, — сердито вскричал замаскированный, — а о виселице!
— А! Это прескверный род смерти; я бы на вашем месте не выбрал его.
Все расхохотались.
— Я не о себе, а о вас говорю.
— Ах, обо мне! Это другое дело. Извините, милостивый государь, я вашего желания не могу исполнить и не скажу вам своего имени.
— Так вас повесят!
— О! Скоро же вы выводите свои заключения; да с какой же стати вы относитесь ко мне, как к разбойнику? Совершенно не зная меня, вы без обиняков хотите меня повесить и еще в претензии за то, что мне это не нравится.
— Ошибаетесь, капитан, мы хорошо вас знаем, — произнес, подходя, другой замаскированный.
— А! В таком случае вы должны знать, что меня запугать угрозами трудно.
— Любезный капитан, вы прежде всего человек умный и лучше, чем кто-нибудь, понимаете, что в иных обстоятельствах надо уступать силе. Времени нам терять некогда; скажите откровенно: за кого вы? За короля или за реформу?