Страница:
Герцогиня задумалась.
— Трудно будет разыскать, но мы разыщем того или ту, кого нам надо, а пожалуй, и обоих вместе.
— Я не понимаю тебя, Мари.
— А между тем это так ясно: никто не знал о присутствии барона де Серака в замке, кроме тех, кто в нем жил. Оскорбивший твоего мужа в ресторане был, как казалось, дворянин. На женщину даром не возводят клевету и так же нарочно не оскорбляют совершенно незнакомого человека. Следовательно, этому господину было заплачено. Люди твои не имели возможности сговориться с ним; да им это было и невыгодно: разрыв между тобой и графом разорял их. Ты одна жила с мужем в Мовере? Не жил с вами кто-нибудь из его приятелей или из твоих подруг?
— О да! С нами жила одна моя подруга.
— А!
— Но ты ее знаешь; это Диана де Сент-Ирем, бедная девушка, сирота, знатного семейства; она вместе с нами воспитывалась. Ей некуда было деваться после нашего выхода из монастыря, и я, выйдя замуж, взяла ее к себе. С тех пор мы не расставались; она всегда казалась такой привязанной, а главное, преданной. Да ты наверняка ее помнишь?
— Диану де Сент-Ирем — высокую брюнетку с надменным лицом и резкой манерой говорить?
— Ну, да!
— Помню, помню! Куда же она девалась после твоего разрыва с мужем?
— Она в Париже, кажется.
— Да разве ты точно не знаешь?
— Нет; представь себе, на другой день после этого ее брат…
— А! Так у нее есть брат? Отлично! Как его зовут?
— Граф Жак де Сент-Ирем.
— Слыхала. Он пользуется весьма печальной репутацией… Это человек очень двусмысленного поведения. Так что же ты о нем заговорила?
— Не знаю, он потребовал, чтоб Диана вернулась жить к нему.
— Скажите, пожалуйста! Дурного примера от тебя, верно, побоялся. Ах, милая Жанна, какое ты прелестное, наивное дитя!
— Да что такое?
— Parbleu! Красивая, конечно, эта девушка?
— Да, очень красива.
— Час от часу не легче. И ты воображаешь, что эта красавица без гроша в кармане, облагодетельствованная тобой, обязанная тебе жизнью в богатстве и почете, не твой смертельный враг?
Графиня серьезно задумалась.
— Как странно, милая Мари! Я то же самое слышала и еще от одного человека. У меня явилось подозрение, и мне захотелось разъяснить его; но что я ни делала, ничего не могла открыть.
— Будь спокойна, Жанна, вдвоем мы все узнаем. Если ты увидишься с этой девушкой, будь с ней совершенно по-прежнему.
— Хорошо, Мари; если она осмелится прийти ко мне, я не покажу ей вида.
— Как славно! — вскричала, смеясь, герцогиня. — Герцогу де Рогану точно какой-нибудь домовой подсказал, что надо делать.
— А что такое?
— Да, видишь ли, тебе пришлось подождать меня сегодня в гостиной потому, что у меня был де Лектур, приехавший с порученьем от него. Он просит позволить представить мне графа дю Люка де Мовера и узнать, как он относится к моему мужу, так как герцог заметил последний раз в разговоре с графом, что в его словах и манере есть что-то натянутое, принужденное; мужа это сильно беспокоит. А? Как ты это находишь, милая Жанна?
— Просто необыкновенно.
— Это прелестно, тем более что муж дает мне карт-бланш в этом случае.
— Что же ты сделаешь, сумасшедшая?
— Неужели ты сомневаешься, Жанна? — сказала с комично серьезной миной герцогиня. — Конечно, я пожертвую собой ради своей партии и своей подруги. Недаром де Люинь называет меня настоящим генералом протестантов, а мужа — моим адъютантом. Мы дадим битву, милая Жанна!
— Да, — отвечала, расхохотавшись, графиня. Они смеясь бросились друг другу в объятия.
— Так мы открываем боевые действия, — произнесла графиня, когда утих взрыв веселья. — Так как это осада, надо устроить апроши и заручиться сторонниками. Апроши25 готовы, генерал, а сторонник один, по крайней мере, уже есть.
— Вот как! Кто же это?
— Огромный, худой, как скелет; кожа у него, как пергамент; как на него ни смотри, всегда видишь только его профиль с огромным носом и бесконечными усами. Он участвовал во всех битвах Европы и за каждое необдуманное слово нанизывает на свою длиннейшую рапиру людей, как жаворонков.
— О Господи, да где ты отыскала такое пугало?
— Я не отыскивала, он сам пришел.
Жанна рассказала, как объяснил ей капитан свое участие дружбой с ее отцом, и как не раз спасал жизнь ее мужу.
— Это слишком хорошо, милочка, чтоб могло быть правдой; смотри, будь осторожна!
— О, тут нечего бояться! Одна из моих вассалок, выросшая у нас в доме, ручается мне за него и рассказывала о нем очень трогательные вещи. Он уже после того, как мы с ним увиделись, избавил меня от одной личности, которая сильно могла повредить мне нескромным словом.
— Так это настоящий герой?
— Да, почти. Он предан мне, как будто бы я была его дочерью; признаюсь, и я его люблю.
— Как его фамилия?
— Капитан Ватан.
— Странная фамилия! Ну, да все равно, да здравствует капитан Ватан!
Через десять минут Жанна простилась с подругой и уехала, несмотря на ее уговоры остаться посидеть. Был уже четвертый час.
ГЛАВА XIII. Где граф дю Люк, думая затравить лань, напал на след волчихи
ГЛАВА XIV. Капитан Ватан снаряжает экспедицию
— Трудно будет разыскать, но мы разыщем того или ту, кого нам надо, а пожалуй, и обоих вместе.
— Я не понимаю тебя, Мари.
— А между тем это так ясно: никто не знал о присутствии барона де Серака в замке, кроме тех, кто в нем жил. Оскорбивший твоего мужа в ресторане был, как казалось, дворянин. На женщину даром не возводят клевету и так же нарочно не оскорбляют совершенно незнакомого человека. Следовательно, этому господину было заплачено. Люди твои не имели возможности сговориться с ним; да им это было и невыгодно: разрыв между тобой и графом разорял их. Ты одна жила с мужем в Мовере? Не жил с вами кто-нибудь из его приятелей или из твоих подруг?
— О да! С нами жила одна моя подруга.
— А!
— Но ты ее знаешь; это Диана де Сент-Ирем, бедная девушка, сирота, знатного семейства; она вместе с нами воспитывалась. Ей некуда было деваться после нашего выхода из монастыря, и я, выйдя замуж, взяла ее к себе. С тех пор мы не расставались; она всегда казалась такой привязанной, а главное, преданной. Да ты наверняка ее помнишь?
— Диану де Сент-Ирем — высокую брюнетку с надменным лицом и резкой манерой говорить?
— Ну, да!
— Помню, помню! Куда же она девалась после твоего разрыва с мужем?
— Она в Париже, кажется.
— Да разве ты точно не знаешь?
— Нет; представь себе, на другой день после этого ее брат…
— А! Так у нее есть брат? Отлично! Как его зовут?
— Граф Жак де Сент-Ирем.
— Слыхала. Он пользуется весьма печальной репутацией… Это человек очень двусмысленного поведения. Так что же ты о нем заговорила?
— Не знаю, он потребовал, чтоб Диана вернулась жить к нему.
— Скажите, пожалуйста! Дурного примера от тебя, верно, побоялся. Ах, милая Жанна, какое ты прелестное, наивное дитя!
— Да что такое?
— Parbleu! Красивая, конечно, эта девушка?
— Да, очень красива.
— Час от часу не легче. И ты воображаешь, что эта красавица без гроша в кармане, облагодетельствованная тобой, обязанная тебе жизнью в богатстве и почете, не твой смертельный враг?
Графиня серьезно задумалась.
— Как странно, милая Мари! Я то же самое слышала и еще от одного человека. У меня явилось подозрение, и мне захотелось разъяснить его; но что я ни делала, ничего не могла открыть.
— Будь спокойна, Жанна, вдвоем мы все узнаем. Если ты увидишься с этой девушкой, будь с ней совершенно по-прежнему.
— Хорошо, Мари; если она осмелится прийти ко мне, я не покажу ей вида.
— Как славно! — вскричала, смеясь, герцогиня. — Герцогу де Рогану точно какой-нибудь домовой подсказал, что надо делать.
— А что такое?
— Да, видишь ли, тебе пришлось подождать меня сегодня в гостиной потому, что у меня был де Лектур, приехавший с порученьем от него. Он просит позволить представить мне графа дю Люка де Мовера и узнать, как он относится к моему мужу, так как герцог заметил последний раз в разговоре с графом, что в его словах и манере есть что-то натянутое, принужденное; мужа это сильно беспокоит. А? Как ты это находишь, милая Жанна?
— Просто необыкновенно.
— Это прелестно, тем более что муж дает мне карт-бланш в этом случае.
— Что же ты сделаешь, сумасшедшая?
— Неужели ты сомневаешься, Жанна? — сказала с комично серьезной миной герцогиня. — Конечно, я пожертвую собой ради своей партии и своей подруги. Недаром де Люинь называет меня настоящим генералом протестантов, а мужа — моим адъютантом. Мы дадим битву, милая Жанна!
— Да, — отвечала, расхохотавшись, графиня. Они смеясь бросились друг другу в объятия.
— Так мы открываем боевые действия, — произнесла графиня, когда утих взрыв веселья. — Так как это осада, надо устроить апроши и заручиться сторонниками. Апроши25 готовы, генерал, а сторонник один, по крайней мере, уже есть.
— Вот как! Кто же это?
— Огромный, худой, как скелет; кожа у него, как пергамент; как на него ни смотри, всегда видишь только его профиль с огромным носом и бесконечными усами. Он участвовал во всех битвах Европы и за каждое необдуманное слово нанизывает на свою длиннейшую рапиру людей, как жаворонков.
— О Господи, да где ты отыскала такое пугало?
— Я не отыскивала, он сам пришел.
Жанна рассказала, как объяснил ей капитан свое участие дружбой с ее отцом, и как не раз спасал жизнь ее мужу.
— Это слишком хорошо, милочка, чтоб могло быть правдой; смотри, будь осторожна!
— О, тут нечего бояться! Одна из моих вассалок, выросшая у нас в доме, ручается мне за него и рассказывала о нем очень трогательные вещи. Он уже после того, как мы с ним увиделись, избавил меня от одной личности, которая сильно могла повредить мне нескромным словом.
— Так это настоящий герой?
— Да, почти. Он предан мне, как будто бы я была его дочерью; признаюсь, и я его люблю.
— Как его фамилия?
— Капитан Ватан.
— Странная фамилия! Ну, да все равно, да здравствует капитан Ватан!
Через десять минут Жанна простилась с подругой и уехала, несмотря на ее уговоры остаться посидеть. Был уже четвертый час.
ГЛАВА XIII. Где граф дю Люк, думая затравить лань, напал на след волчихи
Мы уже говорили, что графу дю Люку было назначено прийти в восемь часов на угол улиц Арбр-сек и Сент-Оноре. Без двадцати минут восемь он вышел из гостиницы «Единорог» и ровно в восемь был на назначенном месте. Ночь стояла темная, безлунная; моросил дождик; на улице было скользко, холодно, сыро. Граф осмотрелся вокруг. На углу улицы Арбр-сек стояли носилки. Граф подошел. Носилки были открыты. Он сел. В ту же минуту приблизился какой-то человек и завязал ему глаза мокрым платком. Затем носилки закрылись, и его довольно скоро понесли по улицам.
Только граф, к своей сильной досаде, никак не мог определить, в какую сторону его понесли, так как носильщики сначала раза три повернулись на одном месте.
— Черт возьми! Мошенники знают свое дело, — прошептал он, полусмеясь-полусердясь. — Ну, да все равно, это презабавно; мне нельзя жаловаться.
Рассуждая таким образом сам с собой, он заглушал тревожное чувство, в котором не хотел себе сознаться.
Носилки по дороге несколько раз останавливались, наконец граф почувствовал, что его внесли по лестнице в комнату. Тут кто-то взял его за руку, помог ему выйти из носилок и повел его. Затем этот кто-то оставил его руку и тихонько удалился.
— Снимите повязку, — прозвучал нежный голос. Граф развязал платок и окинул глазами комнату. Это была небольшая гостиная с потолком в виде купола, меблированная по последней моде.
— Клетка недурна, — подумал Оливье, — надеюсь, скоро явится и птичка, и на сей раз можно будет разглядеть ее.
Но граф дю Люк ошибся. Подняв голову, он увидел величественную даму в красной маске, как видел ее первый раз в ресторане. Она была в том же самом платье.
— Хорошо! — произнесла она по-испански, слегка дрожавшим от волнения голосом. — Вы настоящий дворянин, граф: не задумавшись, явились по первому моему зову.
— Вы разве в этом сомневались? — спросил он, предложив ей руку и усадив ее на груду подушек.
— Может быть, — отвечала она, ласково улыбнувшись, — но вижу теперь, что ошибалась.
— Позволите предложить мне вам один вопрос? — обратился к ней граф.
— Я собираюсь позволить вам многое, — заверила она, смеясь.
— Parbleu! И я собираюсь всем воспользоваться, — проговорил граф тем же тоном.
— Ну, чего же вы прежде всего хотите, граф?
— Чтобы вы говорили на нашем языке.
— На нашем языке?
— Да, я француз.
— Но я-то иностранка и плохо говорю по-французски.
— О, полноте!
— Вот что: говорите вы по-французски, а я буду отвечать вам по-испански. Согласны?
— Должен вам повиноваться.
— Ну, сегодня вы, я вижу, будете не так суровы со мной, как в первый раз.
— Сегодня обстоятельства совсем иные.
— Как знать! Может быть, сегодня я еще больше ваш враг, чем тогда.
— Победа вам легко достанется, — обещал он, — я сдаюсь и у ваших ног прошу пощады.
Он опустился перед ней на колени и покрывал поцелуями ее руки.
Незнакомка слабо сопротивлялась.
— Граф, да вы с ума сошли, — остановила его она, — вы уж слишком торопитесь! Кто вам сказал, что я вас люблю?
— Вы сами. Да и я люблю вас, этого для меня довольно.
— Скоро же полюбили, — насмешливо заметила она.
— Истинная страсть всегда быстро приходит.
— Да, как удар грома, — продолжала с насмешкой дама. — О, любезный рыцарь, какое это мне позволяет составить плохое мнение о вашем постоянстве!
— Потому что я говорю, что люблю вас?
— Именно. Разве вы никогда еще не любили?
— Что ж до этого? Для вас моя жизнь началась с настоящей минуты; прошлое для вас не должно существовать.
— А если я к прошлому-то и ревную?
— Ревнуете? Вы — молодая, прекрасная?
— Но вы еще меня не видали.
— Я догадываюсь. У вас не могло бы быть такого нежного голоса, таких шелковистых волос, такой атласной кожи, если бы вы не были молоды и хороши.
— Смотрите, не ошибитесь, граф.
— Докажите, что я не ошибся: снимите эту маску, она мешает.
— Ну, нет. Как только вы увидите мое лицо, ваша страсть разлетится в прах.
— Вы мило шутите. Но зачем вам так таиться от меня и даже не говорить своего имени?
— У меня языческое имя, прекрасный Эндимион; меня зовут Фебея.
— Любовь всегда ставит алтари только языческим божествам. Снимите маску, умоляю вас, моя прекрасная Диана!
— Я вам сказала — Фебея.
— Фебея на небе, а мы еще на земле.
— Ну, не стану с вами спорить; я слишком уверена, что потерплю поражение. А очень вы любили эту Диану, о которой вы говорите? Верно, и теперь любите?
— Я не знаю, на что вы намекаете.
— О, вы много одерживаете побед, граф Оливье дю Люк де Мовер! Ухаживаете по очереди то за блондинкой, то за брюнеткой; как осторожный поклонник, вы тихонько живете, запершись в своем замке, где сумели соединить вокруг себя самые разнообразные, хорошенькие цветки.
— Ну вот! Опять вы принимаете на себя роль сивиллы, забывая, что вы женщина, любимая и предпочитаемая всем другим.
— Да, в настоящую минуту. А завтра? А вчера?
— Вчера уже прошло, а завтра, может быть, никогда и не будет существовать; будем же пользоваться настоящей минутой. Я люблю вас, моя прекрасная Фебея, и умоляю, снимите маску!
— Граф, наш праотец Адам был выгнан из рая за любопытство. Смотрите, чтоб и с вами того же не случилось!
— Да, но Адам был тогда не на первом любовном свидании.
— А! — сказала она, рассмеявшись. — Так вы ждете, чтоб я откусила яблока и подала вам?
— Вы угадали; это яблоко покажется мне тогда вдвое вкуснее.
— Дайте руку, граф, и если мы не съедим этого яблока, так я вам предложу, по крайней мере, другие за ужином.
Она как-то особенно свистнула в золотой свисток, слегка оперлась на локоть графа и, подойдя к стене, прижала пружину. Отворилась потайная дверь, и они очутились в великолепно освещенной комнате.
— Вот и райские двери, — произнес, улыбнувшись, граф.
— Или адские, — возразила она.
— Все равно, я бы хотел за ними остаться.
— Прежде войдите.
Они вошли, и дверь за ними заперлась.
Это была роскошная, нарядная спальня, драпированная дорогой материей с серебряными и золотыми разводами, с софой из груды подушек, богатым, пушистым ковром и столиком у постели, сделанным в виде раковины, на перламутровом дне которой стояла ночная лампочка. Кровать резного дуба стояла на возвышении; легкий газ покрывал фиолетовый шелковый полог, спускавшийся из-под балдахина и перехваченный посредине золотыми аграфами. В глубине алькова видна была большая картина бледной царицы ночи, увидевшей в лесу спящего Эндимиона. Туалет, полускрытый кроватью, уставлен был множеством хрустальных флаконов, распространявших нежный аромат.
Перед софой стоял стол, накрытый на два прибора, и на нем холодный ужин и лучшие испанские вина. Канделябр в семь рожков с розовыми свечами один мог бы осветить всю комнату.
Оливье подвел незнакомку к софе.
— Снимите же шляпу и плащ, граф, — предложила она, садясь с улыбкой. — Можете также снять и вашу рапиру и пистолеты. Я не в том смысле буду жестока к вам, как вы предполагаете.
Граф замялся; ему вообще было немножко неловко с этой странной женщиной.
— Мадам… — начал он.
— О, не оправдывайтесь, граф! Я на вас не сержусь за это, — она засмеялась. — По-моему, храброму мужчине даже идет быть всегда с оружием в руках; это доказывает, что вы всегда одинаково готовы идти на любовное свидание и в битву. Ну, оставайтесь, пожалуй, при своем арсенале и садитесь сюда, рядом со мной. Или вам, может быть, больше нравится сидеть через стол от меня?
— Вы очаровательная женщина, — отвечал он, поцеловав ей руку и садясь возле.
— Мне это часто говорили, но я так скромна, что никогда не верила.
— А мне верите?
— Еще меньше!
— Злая!
— Попробуйте этого вина. За ваших возлюбленных, граф!
— То есть за мою возлюбленную?
— Неужели вы считаете меня такой глупой, Оливье, что я хоть на минуту поверю вашей любви?
— Так зачем я здесь, если б я вас не любил?
— Вы забыли, граф дю Люк, что я отчасти колдунья? Я отлично знаю, зачем вы здесь… Вы несколько раз видели меня мельком, и вам никак не удавалось снять с меня маску. В последнее наше свидание я сильно заинтриговала вас и, уходя, шепнула вам два слова, которые возбудили в вас сильное желание… как бы это сказать, граф?
— Быть столько же любимым вами, сколько и сам вас люблю.
— Нет! Это пустяки! Говорите откровенно: вы хотели сделать меня своей любовницей, больше ничего. Трудная, по-видимому, победа надо мной должна была сильно польстить самолюбию такого волокиты, как вы, придать вам весу в глазах придворных дам, а главное…
— Что же?
— Послужить оружием для вашего мщения.
— Что вы хотите сказать? — вскричал он, побледнев, как смерть.
— Только то, что говорю. Напрасно вы стараетесь обмануть самого себя. У вас одна любовь в сердце! Хотите, я вам скажу, кого вы любите?
— О, ради Бога! — сказал граф, проведя рукой по влажному лбу.
— Всегда так бывает, — продолжала незнакомка, как бы говоря сама с собой. — Человек любит, думает, что и его любят, кладет всю душу, всю жизнь и счастье на эту любовь и вдруг видит, что его низко обманули! Тогда прощайте и мечты, и счастье, и будущее. Сердце разбито. Если это случается с женщиной, она уходит в монастырь, молится и умирает. Мужчина же предается светской жизни, разгулу, любовным или политическим интригам. И то, и другое — самоубийство, только последнее вернее. Граф, выпьем за ваше здоровье и за здоровье Жанны дю Люк, вашей благородной жены!
— О, мадам! — воскликнул Оливье дрожащим голосом, встав с места. — Что вы осмелились сказать! Какое воспоминание пробудить! Вижу, что вы не любите меня. Я безумно поддался чувству, которое вы мне внушили; оно так сильно, что, поклявшийся ненавидеть женщин, я позволил себе признаться вам в любви и опять повторяю свое признание! Ради Бога, убейте меня, но не трогайте еще не остывшего пепла моего сердца!
Незнакомка нервно рассмеялась.
— А если я ревную? — пылко произнесла она. — Если и я вас тоже люблю?
— Вы меня любите! — вне себя проговорил Оливье, упав перед ней на колени.
— Сумасшедший! — промолвила она. — Вы не умеете читать ни в своем сердце, ни в сердце женщины. Неужели вы не понимаете, что такая страстная женщина, как я, сказавшая вам при всех то, что я вам сказала, непременно будет ревновать и к прошедшему, и к будущему? Хочу, чтобы, сказав мне: «Я тебя люблю!» — вы навсегда покончили с прошлым.
— Я не знаю, кто вы, — отвечал Оливье, — но у меня к вам странное, безотчетное чувство, Фебея; не мучайте меня, я вас люблю!
— Не верю, граф. Через неделю, через два часа вы будете смеяться надо мной с вашими товарищами, если бы я поверила.
— О, как вы можете так думать?
— А отчего же не думать? Чем вы доказали мне до сих пор вашу любовь?
— Чем доказал?
— Да! Послушай, Оливье, и я буду откровенна с тобой. Я тоже знатного рода; я в раннем детстве осталась сиротой, богатой, свободной. До сих пор я еще никого не любила, никто не входил сюда ко мне. Ты первый затронул мое сердце, ты будешь и последним.
Но человек, который полюбит меня, не должен любить другую женщину. Хочешь ты быть этим человеком?
— О да, клянусь тебе страстно, — проговорил он, покрывая поцелуями ее руки и плечи.
— Подумай, Оливье. Когда я буду твоей, и ты ведь тоже будешь принадлежать мне. Мы будем связаны неразрывно.
— Я люблю тебя!
— Любишь? Хорошо, но мне нужны два доказательства этой любви.
— Все, что хочешь, Фебея!
— Клянешься?
— Клянусь своим именем и честью дворянина!
— Хорошо. Во-первых, ты не будешь стараться узнать, кто я такая, пока я сама не захочу сказать тебе это. Успокойся, я хороша, лучше, чем ты думаешь. Ты согласишься сам, когда увидишь меня. Принимаешь условие?
— Принимаю. А во-вторых?
— Во-вторых, мой прекрасный возлюбленный, я не хочу слушать твоих уверений в любви, пока у тебя на груди портрет другой женщины.
Граф почувствовал, что бледнеет. Глаза незнакомки жгли его.
— Ты отказываешься? Он молчал.
— А, вот видишь! Ты меня не любишь, я ведь говорила.
— Так нет же, ты ошибаешься! Изволь, я сниму этот портрет, его не будет больше.
— Нет, дай мне его сейчас.
— Сейчас?
— Да, — сказала она, подняв левую руку к шнуркам маски. — Согласен? Последний раз спрашиваю.
— Да… согласен! — воскликнул он, не помня себя, и, расстегнув мундир, сорвал висевший на золотой цепочке медальон. — Бери, демон!
Незнакомка схватила медальон и быстрым движением привлекла графа к себе.
— Приди! Я люблю тебя! — вскричала она.
В ту же минуту канделябр упал, и в полном мраке комнаты Оливье почувствовал, как к его губам страстно прижались горячие губы незнакомки.
Около пяти часов утра на углу улиц Арбр-сек и Сент-Оноре остановились носилки, из которых вышел мужчина с завязанными глазами.
— Не забудьте, господин, — произнес один из носильщиков, — что вы поклялись не снимать повязку, пока на Сен-Жермен-Л'Осерруа не пробьет пять. Вам недолго придется ждать, до пяти часов осталось три минуты.
— Хорошо.
Носилки удалились и исчезли в темноте. Почти вслед за тем пробило пять.
— Ах, вот и я упал с неба на землю! — сказал со вздохом граф.
— А, милый граф! — воскликнул какой-то человек, все время прятавшийся в углу у стены. — Так небо ближе к нам, чем я думал? Не сведете ли вы меня туда, а?
— Пойдемте, пойдемте, капитан, — отвечал, улыбнувшись, Оливье.
— Скажите, пожалуйста, так как вы вернулись с неба, широк или узок туда путь? Говорят, он полон терний? Мне бы очень хотелось знать это.
— Хорошо, хорошо, милый капитан, — смущенно произнес граф, — холодно, неприятно стоять на улице.
— Вам сейчас, похоже, было теплее?
— Не расспрашивайте, милый капитан, не могу вам отвечать.
— Хорошо, хорошо, не настаиваю. Всегда ведь дают обещание, чтоб после не сдержать их. У вас еще, кажется, до этого не дошло; не станем больше об этом говорить.
— А вы, капитан, что тут делали, карауля у стены, как аист?
— Гулял и рассматривал вывески.
— Вы что ж, смеетесь надо мной, капитан?
— Нисколько. Вы ведь развлекаетесь, играя в жмурки ночью на улице. У вас свои секреты, у меня свои; не будем о них говорить, а пойдем-ка лучше домой. Как знать, вам, может быть, спать хочется?
Они ушли, смеясь, но ничего не рассказывая друг другу.
Только граф, к своей сильной досаде, никак не мог определить, в какую сторону его понесли, так как носильщики сначала раза три повернулись на одном месте.
— Черт возьми! Мошенники знают свое дело, — прошептал он, полусмеясь-полусердясь. — Ну, да все равно, это презабавно; мне нельзя жаловаться.
Рассуждая таким образом сам с собой, он заглушал тревожное чувство, в котором не хотел себе сознаться.
Носилки по дороге несколько раз останавливались, наконец граф почувствовал, что его внесли по лестнице в комнату. Тут кто-то взял его за руку, помог ему выйти из носилок и повел его. Затем этот кто-то оставил его руку и тихонько удалился.
— Снимите повязку, — прозвучал нежный голос. Граф развязал платок и окинул глазами комнату. Это была небольшая гостиная с потолком в виде купола, меблированная по последней моде.
— Клетка недурна, — подумал Оливье, — надеюсь, скоро явится и птичка, и на сей раз можно будет разглядеть ее.
Но граф дю Люк ошибся. Подняв голову, он увидел величественную даму в красной маске, как видел ее первый раз в ресторане. Она была в том же самом платье.
— Хорошо! — произнесла она по-испански, слегка дрожавшим от волнения голосом. — Вы настоящий дворянин, граф: не задумавшись, явились по первому моему зову.
— Вы разве в этом сомневались? — спросил он, предложив ей руку и усадив ее на груду подушек.
— Может быть, — отвечала она, ласково улыбнувшись, — но вижу теперь, что ошибалась.
— Позволите предложить мне вам один вопрос? — обратился к ней граф.
— Я собираюсь позволить вам многое, — заверила она, смеясь.
— Parbleu! И я собираюсь всем воспользоваться, — проговорил граф тем же тоном.
— Ну, чего же вы прежде всего хотите, граф?
— Чтобы вы говорили на нашем языке.
— На нашем языке?
— Да, я француз.
— Но я-то иностранка и плохо говорю по-французски.
— О, полноте!
— Вот что: говорите вы по-французски, а я буду отвечать вам по-испански. Согласны?
— Должен вам повиноваться.
— Ну, сегодня вы, я вижу, будете не так суровы со мной, как в первый раз.
— Сегодня обстоятельства совсем иные.
— Как знать! Может быть, сегодня я еще больше ваш враг, чем тогда.
— Победа вам легко достанется, — обещал он, — я сдаюсь и у ваших ног прошу пощады.
Он опустился перед ней на колени и покрывал поцелуями ее руки.
Незнакомка слабо сопротивлялась.
— Граф, да вы с ума сошли, — остановила его она, — вы уж слишком торопитесь! Кто вам сказал, что я вас люблю?
— Вы сами. Да и я люблю вас, этого для меня довольно.
— Скоро же полюбили, — насмешливо заметила она.
— Истинная страсть всегда быстро приходит.
— Да, как удар грома, — продолжала с насмешкой дама. — О, любезный рыцарь, какое это мне позволяет составить плохое мнение о вашем постоянстве!
— Потому что я говорю, что люблю вас?
— Именно. Разве вы никогда еще не любили?
— Что ж до этого? Для вас моя жизнь началась с настоящей минуты; прошлое для вас не должно существовать.
— А если я к прошлому-то и ревную?
— Ревнуете? Вы — молодая, прекрасная?
— Но вы еще меня не видали.
— Я догадываюсь. У вас не могло бы быть такого нежного голоса, таких шелковистых волос, такой атласной кожи, если бы вы не были молоды и хороши.
— Смотрите, не ошибитесь, граф.
— Докажите, что я не ошибся: снимите эту маску, она мешает.
— Ну, нет. Как только вы увидите мое лицо, ваша страсть разлетится в прах.
— Вы мило шутите. Но зачем вам так таиться от меня и даже не говорить своего имени?
— У меня языческое имя, прекрасный Эндимион; меня зовут Фебея.
— Любовь всегда ставит алтари только языческим божествам. Снимите маску, умоляю вас, моя прекрасная Диана!
— Я вам сказала — Фебея.
— Фебея на небе, а мы еще на земле.
— Ну, не стану с вами спорить; я слишком уверена, что потерплю поражение. А очень вы любили эту Диану, о которой вы говорите? Верно, и теперь любите?
— Я не знаю, на что вы намекаете.
— О, вы много одерживаете побед, граф Оливье дю Люк де Мовер! Ухаживаете по очереди то за блондинкой, то за брюнеткой; как осторожный поклонник, вы тихонько живете, запершись в своем замке, где сумели соединить вокруг себя самые разнообразные, хорошенькие цветки.
— Ну вот! Опять вы принимаете на себя роль сивиллы, забывая, что вы женщина, любимая и предпочитаемая всем другим.
— Да, в настоящую минуту. А завтра? А вчера?
— Вчера уже прошло, а завтра, может быть, никогда и не будет существовать; будем же пользоваться настоящей минутой. Я люблю вас, моя прекрасная Фебея, и умоляю, снимите маску!
— Граф, наш праотец Адам был выгнан из рая за любопытство. Смотрите, чтоб и с вами того же не случилось!
— Да, но Адам был тогда не на первом любовном свидании.
— А! — сказала она, рассмеявшись. — Так вы ждете, чтоб я откусила яблока и подала вам?
— Вы угадали; это яблоко покажется мне тогда вдвое вкуснее.
— Дайте руку, граф, и если мы не съедим этого яблока, так я вам предложу, по крайней мере, другие за ужином.
Она как-то особенно свистнула в золотой свисток, слегка оперлась на локоть графа и, подойдя к стене, прижала пружину. Отворилась потайная дверь, и они очутились в великолепно освещенной комнате.
— Вот и райские двери, — произнес, улыбнувшись, граф.
— Или адские, — возразила она.
— Все равно, я бы хотел за ними остаться.
— Прежде войдите.
Они вошли, и дверь за ними заперлась.
Это была роскошная, нарядная спальня, драпированная дорогой материей с серебряными и золотыми разводами, с софой из груды подушек, богатым, пушистым ковром и столиком у постели, сделанным в виде раковины, на перламутровом дне которой стояла ночная лампочка. Кровать резного дуба стояла на возвышении; легкий газ покрывал фиолетовый шелковый полог, спускавшийся из-под балдахина и перехваченный посредине золотыми аграфами. В глубине алькова видна была большая картина бледной царицы ночи, увидевшей в лесу спящего Эндимиона. Туалет, полускрытый кроватью, уставлен был множеством хрустальных флаконов, распространявших нежный аромат.
Перед софой стоял стол, накрытый на два прибора, и на нем холодный ужин и лучшие испанские вина. Канделябр в семь рожков с розовыми свечами один мог бы осветить всю комнату.
Оливье подвел незнакомку к софе.
— Снимите же шляпу и плащ, граф, — предложила она, садясь с улыбкой. — Можете также снять и вашу рапиру и пистолеты. Я не в том смысле буду жестока к вам, как вы предполагаете.
Граф замялся; ему вообще было немножко неловко с этой странной женщиной.
— Мадам… — начал он.
— О, не оправдывайтесь, граф! Я на вас не сержусь за это, — она засмеялась. — По-моему, храброму мужчине даже идет быть всегда с оружием в руках; это доказывает, что вы всегда одинаково готовы идти на любовное свидание и в битву. Ну, оставайтесь, пожалуй, при своем арсенале и садитесь сюда, рядом со мной. Или вам, может быть, больше нравится сидеть через стол от меня?
— Вы очаровательная женщина, — отвечал он, поцеловав ей руку и садясь возле.
— Мне это часто говорили, но я так скромна, что никогда не верила.
— А мне верите?
— Еще меньше!
— Злая!
— Попробуйте этого вина. За ваших возлюбленных, граф!
— То есть за мою возлюбленную?
— Неужели вы считаете меня такой глупой, Оливье, что я хоть на минуту поверю вашей любви?
— Так зачем я здесь, если б я вас не любил?
— Вы забыли, граф дю Люк, что я отчасти колдунья? Я отлично знаю, зачем вы здесь… Вы несколько раз видели меня мельком, и вам никак не удавалось снять с меня маску. В последнее наше свидание я сильно заинтриговала вас и, уходя, шепнула вам два слова, которые возбудили в вас сильное желание… как бы это сказать, граф?
— Быть столько же любимым вами, сколько и сам вас люблю.
— Нет! Это пустяки! Говорите откровенно: вы хотели сделать меня своей любовницей, больше ничего. Трудная, по-видимому, победа надо мной должна была сильно польстить самолюбию такого волокиты, как вы, придать вам весу в глазах придворных дам, а главное…
— Что же?
— Послужить оружием для вашего мщения.
— Что вы хотите сказать? — вскричал он, побледнев, как смерть.
— Только то, что говорю. Напрасно вы стараетесь обмануть самого себя. У вас одна любовь в сердце! Хотите, я вам скажу, кого вы любите?
— О, ради Бога! — сказал граф, проведя рукой по влажному лбу.
— Всегда так бывает, — продолжала незнакомка, как бы говоря сама с собой. — Человек любит, думает, что и его любят, кладет всю душу, всю жизнь и счастье на эту любовь и вдруг видит, что его низко обманули! Тогда прощайте и мечты, и счастье, и будущее. Сердце разбито. Если это случается с женщиной, она уходит в монастырь, молится и умирает. Мужчина же предается светской жизни, разгулу, любовным или политическим интригам. И то, и другое — самоубийство, только последнее вернее. Граф, выпьем за ваше здоровье и за здоровье Жанны дю Люк, вашей благородной жены!
— О, мадам! — воскликнул Оливье дрожащим голосом, встав с места. — Что вы осмелились сказать! Какое воспоминание пробудить! Вижу, что вы не любите меня. Я безумно поддался чувству, которое вы мне внушили; оно так сильно, что, поклявшийся ненавидеть женщин, я позволил себе признаться вам в любви и опять повторяю свое признание! Ради Бога, убейте меня, но не трогайте еще не остывшего пепла моего сердца!
Незнакомка нервно рассмеялась.
— А если я ревную? — пылко произнесла она. — Если и я вас тоже люблю?
— Вы меня любите! — вне себя проговорил Оливье, упав перед ней на колени.
— Сумасшедший! — промолвила она. — Вы не умеете читать ни в своем сердце, ни в сердце женщины. Неужели вы не понимаете, что такая страстная женщина, как я, сказавшая вам при всех то, что я вам сказала, непременно будет ревновать и к прошедшему, и к будущему? Хочу, чтобы, сказав мне: «Я тебя люблю!» — вы навсегда покончили с прошлым.
— Я не знаю, кто вы, — отвечал Оливье, — но у меня к вам странное, безотчетное чувство, Фебея; не мучайте меня, я вас люблю!
— Не верю, граф. Через неделю, через два часа вы будете смеяться надо мной с вашими товарищами, если бы я поверила.
— О, как вы можете так думать?
— А отчего же не думать? Чем вы доказали мне до сих пор вашу любовь?
— Чем доказал?
— Да! Послушай, Оливье, и я буду откровенна с тобой. Я тоже знатного рода; я в раннем детстве осталась сиротой, богатой, свободной. До сих пор я еще никого не любила, никто не входил сюда ко мне. Ты первый затронул мое сердце, ты будешь и последним.
Но человек, который полюбит меня, не должен любить другую женщину. Хочешь ты быть этим человеком?
— О да, клянусь тебе страстно, — проговорил он, покрывая поцелуями ее руки и плечи.
— Подумай, Оливье. Когда я буду твоей, и ты ведь тоже будешь принадлежать мне. Мы будем связаны неразрывно.
— Я люблю тебя!
— Любишь? Хорошо, но мне нужны два доказательства этой любви.
— Все, что хочешь, Фебея!
— Клянешься?
— Клянусь своим именем и честью дворянина!
— Хорошо. Во-первых, ты не будешь стараться узнать, кто я такая, пока я сама не захочу сказать тебе это. Успокойся, я хороша, лучше, чем ты думаешь. Ты согласишься сам, когда увидишь меня. Принимаешь условие?
— Принимаю. А во-вторых?
— Во-вторых, мой прекрасный возлюбленный, я не хочу слушать твоих уверений в любви, пока у тебя на груди портрет другой женщины.
Граф почувствовал, что бледнеет. Глаза незнакомки жгли его.
— Ты отказываешься? Он молчал.
— А, вот видишь! Ты меня не любишь, я ведь говорила.
— Так нет же, ты ошибаешься! Изволь, я сниму этот портрет, его не будет больше.
— Нет, дай мне его сейчас.
— Сейчас?
— Да, — сказала она, подняв левую руку к шнуркам маски. — Согласен? Последний раз спрашиваю.
— Да… согласен! — воскликнул он, не помня себя, и, расстегнув мундир, сорвал висевший на золотой цепочке медальон. — Бери, демон!
Незнакомка схватила медальон и быстрым движением привлекла графа к себе.
— Приди! Я люблю тебя! — вскричала она.
В ту же минуту канделябр упал, и в полном мраке комнаты Оливье почувствовал, как к его губам страстно прижались горячие губы незнакомки.
Около пяти часов утра на углу улиц Арбр-сек и Сент-Оноре остановились носилки, из которых вышел мужчина с завязанными глазами.
— Не забудьте, господин, — произнес один из носильщиков, — что вы поклялись не снимать повязку, пока на Сен-Жермен-Л'Осерруа не пробьет пять. Вам недолго придется ждать, до пяти часов осталось три минуты.
— Хорошо.
Носилки удалились и исчезли в темноте. Почти вслед за тем пробило пять.
— Ах, вот и я упал с неба на землю! — сказал со вздохом граф.
— А, милый граф! — воскликнул какой-то человек, все время прятавшийся в углу у стены. — Так небо ближе к нам, чем я думал? Не сведете ли вы меня туда, а?
— Пойдемте, пойдемте, капитан, — отвечал, улыбнувшись, Оливье.
— Скажите, пожалуйста, так как вы вернулись с неба, широк или узок туда путь? Говорят, он полон терний? Мне бы очень хотелось знать это.
— Хорошо, хорошо, милый капитан, — смущенно произнес граф, — холодно, неприятно стоять на улице.
— Вам сейчас, похоже, было теплее?
— Не расспрашивайте, милый капитан, не могу вам отвечать.
— Хорошо, хорошо, не настаиваю. Всегда ведь дают обещание, чтоб после не сдержать их. У вас еще, кажется, до этого не дошло; не станем больше об этом говорить.
— А вы, капитан, что тут делали, карауля у стены, как аист?
— Гулял и рассматривал вывески.
— Вы что ж, смеетесь надо мной, капитан?
— Нисколько. Вы ведь развлекаетесь, играя в жмурки ночью на улице. У вас свои секреты, у меня свои; не будем о них говорить, а пойдем-ка лучше домой. Как знать, вам, может быть, спать хочется?
Они ушли, смеясь, но ничего не рассказывая друг другу.
ГЛАВА XIV. Капитан Ватан снаряжает экспедицию
От военной жизни у капитана сохранилась привычка вставать с рассветом, как бы поздно он ни лег, какая бы погода ни была.
Каждое утро он отправлялся прямо на Новый мост, останавливался у Бронзового Коня и закуривал неизменную трубку. Из-за перил мигом появлялся Клер-де-Люнь и почтительно ему кланялся.
Капитан отвечал покровительственным кивком, и между ними завязывался всегда один и тот же разговор. Клер-де-Люнь говорил о погоде и спрашивал капитана о здоровье. Капитан благодарил и при этом покашливал. Клер-де-Люнь начинал объяснять, что слышал от самого знаменитого Иеронимо, будто бы туманы Сены имеют дурное влияние на организм человека; что от них в нем заводится червяк, которого можно убить понемногу только водкой или ромом. И они шли убивать червяка.
Один раз, идя таким образом в распивочную, капитан увидел на набережной графа де Сент-Ирема, расхаживавшего взад и вперед, как будто кого-то или чего-то ища. Он раза два вроде порывался уйти, однако остался и через несколько минут подошел наконец к какому-то человеку, стоявшему на мосту и плевавшему в воду. Граф уже раза три проходил мимо него, но сначала все как будто не решался подойти.
Капитан иКлер-де-Люнь видели из окна распивочной, что граф дал этому человеку письмо и серебряную монету, а затем они пошли в противоположные стороны. Капитан сделал Клер-де-Люню знак, и tire—laine выбежал, недопив даже стакана. Капитан уселся преспокойно пить и курить в ожидании товарища. Тот вскоре вернулся, и они ушли вместе.
Ватан позвал Клер-де-Люня вместе завтракать к Дубль-Эпе; tire—laine согласился. Было половина десятого. У Дубль-Эпе все прибрали и мели пол, но уже было и несколько посетителей. Поздоровавшись с крестником, капитан спросил, найдутся ли у него лошади. Дубль-Эпе отвечал, что шесть всегда есть. Они прошли завтракать в особую комнату, где к ним вскоре присоединился и сам Дубль-Эпе. Капитан по обыкновению приступил к делу только тогда, когда кончил свой завтрак.
— Ну, что же ты сказал этому дуралею, за которым шел сегодня, дружище Клер-де-Люнь? — спросил он.
— Ничего, капитан, только порылся у него в кармане и вот что нашел.
Он подал письмо и сверток. Письмо было адресовано графине дю Люк, улица Серизе. Капитан распечатал и прочел следующее:
Графиня, ваш муж, граф дю Люк, забыл у меня сегодня ночью прилагаемую вещь; мне она не нужна, а вам, может быть, интересно будет ее видеть. Очень рада случаю выразить вам при этом, графиня, мое глубокое уважение к вашим высоким добродетелям, не оцененным, вероятно, как должно, вашим мужем. Будьте уверены, что я каждый раз буду возвращать вам все, что граф станет забывать у меня.
— Подписи нет; значит, и не надо, — сказал капитан. — Славно! Не правда ли, Дубль-Эпе?
— Это только женщина могла придумать, — отвечал молодой человек.
— Да, крестник. Ох, эти атласные змеи! Как хорошо бывает иногда их раздавить!
Он развернул пакет: в бумаге был завернут небольшой круглый шагреневый футляр. Капитан открыл; там был медальон.
— Morbleu! — вскричал он, стукнув кулаком по столу. — Я почти подозревал это. Тварь ядовитее, чем я думал!
— Что это такое? — полюбопытствовали его собеседники.
— Посмотрите! — он показал им медальон.
— Графиня дю Люк! — воскликнули они.
— Славную ты мне оказал услугу, Клер-де-Люнь! — произнес капитан. — Долго я ее буду помнить. А, мадмуазель де Сент-Ирем! Наконец вы мне попались! Ну, теперь я с вами разделаюсь.
Никогда товарищ и крестник не видели его таким рассерженным.
— Так лошади готовы, господа? — осведомился он, сунув в карман футляр и письмо. — Пойдемте скорее, нам ведь далеко!
Дубль-Эпе молча вышел распорядиться.
— Morbleu! — прибавил капитан, все больше выходя из себя. — Я убью эту тварь, или… Клер-де-Люнь, — обратился он к нему, помолчав с минуту, — ты ведь не откажешься мне повиноваться?
— Все исполню, что прикажете, капитан.
— Много тебе нужно времени, чтоб набрать человек восемь твоих шалопаев?
— Не больше получаса, капитан.
— Так беги! Чтоб шестеро были самые ловкие; пусть они идут к заставе Сент-Оноре, но спрятав оружие, под видом мирных буржуа, понимаешь? А потом вернись сюда; ты мне нужен. Иди же скорей!
Клер-де-Люнь бросился бежать сломя голову, а капитан стал быстро ходить взад и вперед по комнате, сжимая кулаки и хмуря брови.
— Ах! — вскричал он вдруг. — Позабыл самое спешное. Вот еще час потеряем. Где теперь найти Клер-де-Люня?
— Я здесь, капитан! — отвечал, входя, запыхавшийся tire—laine. — Все готово. Я, кроме того, велел Макромбишу следить за графом де Сент-Иремом и его сестрой. Может быть, вы не одобрите это, капитан?
— О, ты великий человек, Клер-де-Люнь! Вошедший Дубль-Эпе сказал, что лошади готовы.
— Крестник, — спросил Ватан, — у тебя, кажется, есть домик где-то в окрестностях Парижа?
— Да, крестный, мы даже были там с вами раза два.
— Может быть, но я совершенно позабыл, где это.
— На берегу Сены, недалеко от Рюэля. Вы знаете, я ужасно люблю рыбную ловлю, и нарочно устроил этот домик, чтоб бывать там одному. Это совершенно глухое место; только я могу не бояться жить там. Днем, при открытых дверях и окнах, можно зарезать человека — и никто не узнает.
— Так, по совести, детки, могу я на вас положиться?
— Мы душой и телом ваши, — заверили оба.
— Можно мне сейчас же ехать в твой домик, Дубль-Эпе? Найдется там, что есть и пить?
— Пить найдется, а еду надо взять с собой.
— Так захвати, крестник.
— Надолго мы едем, крестный? На сколько времени взять провизии?
Каждое утро он отправлялся прямо на Новый мост, останавливался у Бронзового Коня и закуривал неизменную трубку. Из-за перил мигом появлялся Клер-де-Люнь и почтительно ему кланялся.
Капитан отвечал покровительственным кивком, и между ними завязывался всегда один и тот же разговор. Клер-де-Люнь говорил о погоде и спрашивал капитана о здоровье. Капитан благодарил и при этом покашливал. Клер-де-Люнь начинал объяснять, что слышал от самого знаменитого Иеронимо, будто бы туманы Сены имеют дурное влияние на организм человека; что от них в нем заводится червяк, которого можно убить понемногу только водкой или ромом. И они шли убивать червяка.
Один раз, идя таким образом в распивочную, капитан увидел на набережной графа де Сент-Ирема, расхаживавшего взад и вперед, как будто кого-то или чего-то ища. Он раза два вроде порывался уйти, однако остался и через несколько минут подошел наконец к какому-то человеку, стоявшему на мосту и плевавшему в воду. Граф уже раза три проходил мимо него, но сначала все как будто не решался подойти.
Капитан иКлер-де-Люнь видели из окна распивочной, что граф дал этому человеку письмо и серебряную монету, а затем они пошли в противоположные стороны. Капитан сделал Клер-де-Люню знак, и tire—laine выбежал, недопив даже стакана. Капитан уселся преспокойно пить и курить в ожидании товарища. Тот вскоре вернулся, и они ушли вместе.
Ватан позвал Клер-де-Люня вместе завтракать к Дубль-Эпе; tire—laine согласился. Было половина десятого. У Дубль-Эпе все прибрали и мели пол, но уже было и несколько посетителей. Поздоровавшись с крестником, капитан спросил, найдутся ли у него лошади. Дубль-Эпе отвечал, что шесть всегда есть. Они прошли завтракать в особую комнату, где к ним вскоре присоединился и сам Дубль-Эпе. Капитан по обыкновению приступил к делу только тогда, когда кончил свой завтрак.
— Ну, что же ты сказал этому дуралею, за которым шел сегодня, дружище Клер-де-Люнь? — спросил он.
— Ничего, капитан, только порылся у него в кармане и вот что нашел.
Он подал письмо и сверток. Письмо было адресовано графине дю Люк, улица Серизе. Капитан распечатал и прочел следующее:
Графиня, ваш муж, граф дю Люк, забыл у меня сегодня ночью прилагаемую вещь; мне она не нужна, а вам, может быть, интересно будет ее видеть. Очень рада случаю выразить вам при этом, графиня, мое глубокое уважение к вашим высоким добродетелям, не оцененным, вероятно, как должно, вашим мужем. Будьте уверены, что я каждый раз буду возвращать вам все, что граф станет забывать у меня.
— Подписи нет; значит, и не надо, — сказал капитан. — Славно! Не правда ли, Дубль-Эпе?
— Это только женщина могла придумать, — отвечал молодой человек.
— Да, крестник. Ох, эти атласные змеи! Как хорошо бывает иногда их раздавить!
Он развернул пакет: в бумаге был завернут небольшой круглый шагреневый футляр. Капитан открыл; там был медальон.
— Morbleu! — вскричал он, стукнув кулаком по столу. — Я почти подозревал это. Тварь ядовитее, чем я думал!
— Что это такое? — полюбопытствовали его собеседники.
— Посмотрите! — он показал им медальон.
— Графиня дю Люк! — воскликнули они.
— Славную ты мне оказал услугу, Клер-де-Люнь! — произнес капитан. — Долго я ее буду помнить. А, мадмуазель де Сент-Ирем! Наконец вы мне попались! Ну, теперь я с вами разделаюсь.
Никогда товарищ и крестник не видели его таким рассерженным.
— Так лошади готовы, господа? — осведомился он, сунув в карман футляр и письмо. — Пойдемте скорее, нам ведь далеко!
Дубль-Эпе молча вышел распорядиться.
— Morbleu! — прибавил капитан, все больше выходя из себя. — Я убью эту тварь, или… Клер-де-Люнь, — обратился он к нему, помолчав с минуту, — ты ведь не откажешься мне повиноваться?
— Все исполню, что прикажете, капитан.
— Много тебе нужно времени, чтоб набрать человек восемь твоих шалопаев?
— Не больше получаса, капитан.
— Так беги! Чтоб шестеро были самые ловкие; пусть они идут к заставе Сент-Оноре, но спрятав оружие, под видом мирных буржуа, понимаешь? А потом вернись сюда; ты мне нужен. Иди же скорей!
Клер-де-Люнь бросился бежать сломя голову, а капитан стал быстро ходить взад и вперед по комнате, сжимая кулаки и хмуря брови.
— Ах! — вскричал он вдруг. — Позабыл самое спешное. Вот еще час потеряем. Где теперь найти Клер-де-Люня?
— Я здесь, капитан! — отвечал, входя, запыхавшийся tire—laine. — Все готово. Я, кроме того, велел Макромбишу следить за графом де Сент-Иремом и его сестрой. Может быть, вы не одобрите это, капитан?
— О, ты великий человек, Клер-де-Люнь! Вошедший Дубль-Эпе сказал, что лошади готовы.
— Крестник, — спросил Ватан, — у тебя, кажется, есть домик где-то в окрестностях Парижа?
— Да, крестный, мы даже были там с вами раза два.
— Может быть, но я совершенно позабыл, где это.
— На берегу Сены, недалеко от Рюэля. Вы знаете, я ужасно люблю рыбную ловлю, и нарочно устроил этот домик, чтоб бывать там одному. Это совершенно глухое место; только я могу не бояться жить там. Днем, при открытых дверях и окнах, можно зарезать человека — и никто не узнает.
— Так, по совести, детки, могу я на вас положиться?
— Мы душой и телом ваши, — заверили оба.
— Можно мне сейчас же ехать в твой домик, Дубль-Эпе? Найдется там, что есть и пить?
— Пить найдется, а еду надо взять с собой.
— Так захвати, крестник.
— Надолго мы едем, крестный? На сколько времени взять провизии?