Страница:
— Черт возьми! Пора, значит, и нам иметь деньги!
— О! Да! Давно уже пора. А! Значит, у нас их достаточно?..
— Нет, пока только несколько тысяч пистолей!
— Как ты это говоришь!
— Я говорю, пока только несколько тысяч пистолей.
— Как пока? Но несколько тысяч ведь немало !
— Ну, да, двенадцать или пятнадцать, я сама хорошенько не знаю.
— Ах, Боже мой! Я падаю в обморок… Не знаю, правда, от волнения или от голода, но чувствую себя очень слабым; этот славный подарок тебе сделал, вероятно, граф дю Люк? Действительно он прекрасный человек! Двенадцать тысяч пистолей! Я, признаюсь, был предубежден против него; это честный человек! Он тебе еще обещал?
— Ну да! Он у меня теперь в руках.
— Главное, не выпускай его больше из рук. Я опытнее тебя, Диана. В наше время великодушные люди очень редки; напротив, мужчины стараются жить за счет женщин. Но как же ты все устроила, расскажи мне?
— Я тебе ведь сказала, что у меня было с графиней. Я хотела ей отомстить, и месть удалась. Госпожа дю Люк обошлась со мной, как с куртизанкой, я подняла брошенную перчатку и на этот раз, — прибавила она с улыбкой, — мщение мое будет полным. Ты знаешь, Жак, чего женщина хочет…
— Того и дьявол хочет, это ясно, я всегда утверждал справедливость этого афоризма. Ах, черт возьми, отлично сыграно! Но, смотри, Диана, между нами, никогда ничего не скрывай.
— Никогда!
— Ты любишь этого графа дю Люка?
— Я? — лицо девушки исказилось… — Я его ненавижу. Это человек без сердца, глупец, эгоист, я ненавижу его за все оскорбления, нанесенные мне его женой. Скажу тебе правду, Жак, я не буду счастлива, пока не разорю его, не обесчещу, не покрою позором и не предам в руки палача. Он бросил шпагу, сказав, что моя голова принадлежит палачу и что если он убьет меня, то совершит воровство; вот мы и посмотрим, кто из нас первый, он или я, погибнет от руки человеческого правосудия.
— Слава Богу, Диана! Вот какой я хочу всегда тебя видеть. Милосердный Бог устроил землю так, что люди и животные только для того и живут, чтобы делать друг другу зло. Будем же делать зло. Мы одиноки в этом обществе, которое нас отталкивает и презирает. Оно объявило нам войну, будем же воевать без сожаления и страха. Мы только отплачиваем той же монетой. Когда будем богаты, будем любимы и уважаемы всеми, нас не спросят, откуда у нас богатство и не запачканы ли наши руки в крови. Помни, сестрица! Золото смывает все; могущество оправдывает все.
— Я вижу, Жак, что ты все тот же верный друг, на которого я могу рассчитывать в данную минуту.
— О да, и днем, и ночью, и везде! К тому же, — прибавил он, смеясь, — я кровожаден, когда голоден, и в ту же минуту, если бы у меня не было денег, я продал бы душу сатане за одну простую котлету… Лишь бы побольше!
— Это полезно знать! — сказала она, пригрозив ему пальцем. — Вот признание, которым я сумею вовремя воспользоваться.
— О чем ты говоришь?
— Но… о том, что ты сейчас сказал.
— О, я несчастный!.. — вскричал он комическим тоном. — Я выдал самую громадную тайну; вот что значит не есть сорок восемь часов; голову совсем потеряешь. Да послужит тебе это уроком, Диана, чтобы ты не задумала когда-нибудь уморить меня голодом. Чтобы я был вполне надежен, я должен хорошо поесть.
— Ты очень мил, Жак; умеешь смеяться и шутить в самых затруднительных обстоятельствах. За это я тебя в самом деле очень люблю мой милый брат!
— А я-то? Не составляем ли мы вдвоем всю нашу семью?
— Это правда и очень выгодно для нас обоих.
— Да, потому что части наши будут больше, когда придется делить состояние.
— Э! Да ты ничего не забываешь.
— Нужно все помнить, Диана; это лучшее средство не дать себя обмануть. Правда твоя!
В эту минуту в комнату торжественно вошел Лабрюйер и громко доложил, что кушать подано.
Граф подал руку сестре, и они вошли в столовую в самом приятном настроении.
Ужин длился довольно долго.
Девушка ела немного, зато граф уплетал за троих и, казалось, никак не мог наполнить свой пустой желудок; если бы сестра не заставила его встать из-за стола, он остался бы до утра.
Но у Дианы были свои планы, которых она не теряла из виду.
— Ну, — сказал он, вставая и выпрямляясь, — теперь я себя чувствую гораздо лучше. Как странно, что немного пищи совсем изменяет мироощущение человека! Нужно испытать это на себе, чтобы понять.
Войдя в комнату сестры, он расположился в мягком кресле, как человек, намеревающийся отдохнуть.
Девушка искоса следила за всеми его движениями, но не сделала никакого замечания.
— Вот так! — объявил он, устроившись в кресле и вздыхая. — Пусть молния теперь убьет кого хочет, я пальцем не пошевелю для его спасения.
— Жак, — произнесла, смеясь, Диана, — оглянись на часы.
— Ах, мне так хорошо! Видишь ли, Диана, я, как змей; после еды мне нужно спокойно посидеть; я, знаешь ли, так хорошо поел, что нуждаюсь в отдыхе.
— Не будем шутить, Жак; я говорю очень серьезно.
— Ах, Боже мой! Не укусил ли тебя тарантул, моя бедная сестра?.. Не думаю я, чтобы ты хотела меня заставить встать раньше, чем через три или четыре часа. Если бы ты знала, как мне хорошо тут сидеть!
— У тебя ли еще Крез? — спросила девушка, не обращая на его слова никакого внимания.
— Крез, моя лошадь?
—Да.
— Ах! Бедное животное, мы уже давно его съели.
— Съели?
— Увы! Да, и с седлом. Чем же я мог бы кормить беднягу? У меня ведь не хватало и для себя самого.
— Это правда! — засмеялась Диана. — Ну, ты купишь себе другую лошадь, вот и все.
— Благодарю тебя, Диана. Вот это мило с твоей стороны; будь спокойна, есть одна лошадь, за которой я уже давно слежу. Завтра моим первым делом будет пойти ее купить.
— Нет, не завтра, — возразила сестра.
— Но ты понимаешь, если я опоздаю…
— Теперь не больше двух часов…
— О! Это все равно…
— Иди же и купи ее сейчас…
— Что? Что такое? — вскричал он, вскакивая с места. — Что ты говоришь? Пожалуйста, не шути…
— Ты знаешь, Жак, что я никогда не шучу, когда дело идет о серьезных вещах, — сухо отвечала девушка.
— Ого! — воскликнул он, широко открывая глаза. — Значит, мы опять дошли до серьезных дел?
— Увы! Да, мой бедный Жак! Ты думаешь, что люди, которых ты знаешь и которые снабдили нас деньгами, сделали это из одного внимания и расположения к нам?
— О! Я никогда этого не думал, Боже сохрани!
— Так чему же удивляться? Ведь ты знаешь так же хорошо, как и я, что мы всегда должны быть готовы?
— Увы! Да! И так ты думаешь?
— Что ты должен торопиться ехать…
— Но куда же, Боже мой?
— О, будь спокоен, я пошлю тебя недалеко!
— Но все-таки нужно ехать?
— Разумеется.
— Куда же?
— В Сен-Жермен. Слушай хорошенько, брат, потому что, повторяю тебе, дело очень серьезно.
— Хорошо, хорошо, не нужно предисловий, признаюсь, они меня очень пугают.
— Изволь, я скажу коротко. Весьма важно, чтобы отец Жозеф получил письмо, которое я напишу до пяти часов. Это письмо будет заключать в себе важную государственную тайну. Не забудь, что, исполнив это поручение, ты можешь получить богатство.
— Ладно! — произнес он недовольным тоном. — Сколько раз бегаешь за богатством, а его все не поймать.
— Этот раз верь тому, что я говорю, Жак; от тебя будет зависеть его схватить.
— Хорошо, увидим.
— Иди купи лошадь и, главное, возвращайся скорее.
— Ты больше ничего не имеешь мне сказать?
— Нет. Я напишу письмо, пока тебя не будет дома.
— Увы! Мне было так хорошо.
Он встал, взял свой плащ и вышел, но сейчас же вернулся.
— Мне вспомнилось, — сказал он, — ведь чтобы купить лошадь, нужны деньги.
— Разумеется.
— А у меня их нет.
— Это правда, я и забыла, прости меня, добрый Жак. Боже мой! Как я рассеянна!
Открыв шкатулку, она достала сверток золотых и подала брату.
— Вот, возьми.
— Что это?
— Двойные пистоли.
— Сколько?
— Сто.
— О! Тогда…
Он горделиво вышел, напевая вполголоса куплет какой-то гривуазной песенки.
Двадцать минут спустя граф де Сент-Ирем входил, высоко подняв голову и звеня шпорами, в дом Дубль-Эпе.
Хозяин очень кстати был дома.
— Эй ты! — крикнул граф, обращаясь к слуге. — Иди скажи хозяину, что граф де Сент-Ирем оказывает ему честь своим посещением.
Слуга почтительно поклонился и исчез. Почти в ту же секунду явился Дубль-Эпе.
— Друг мой, — обратился к нему граф, — мне говорили, что у вас есть продажная лошадь, серая в яблоках, принадлежащая одному дворянину, имени которого я не припомню.
— Да, есть, господин граф… Султан, испанский жеребец трех лет, желаете вы его видеть?
— Я его знаю, мне хотелось только спросить…
— К вашим услугам, ваше сиятельство. Не угодно ли вам попробовать славного испанского вина?
— Ничего не имею против, мой милый. Дела делаются глаже и лучше, когда их поливают. Только я должен сознаться, что предпочитаю португальские вина.
— У меня есть и португальские, ваше сиятельство; в том числе херес де ла фронтера, который я был бы счастлив вам предложить как знатоку; я уверен, что вы останетесь им довольны.
— Вот как! Херес — отличное вино. Посмотрим его, попробуем!
Дубль-Эпе подал знак; слуга побежал и через минуту вернулся с тремя запыленными бутылками и двумя хрустальными стаканами, поставил все это на стол и вышел из комнаты.
Хозяин и посетитель уселись за стол друг против друга.
— Гм! Прекрасное вино, мэтр Дубль-Эпе! Я всегда говорил, что у вас лучшее вино во всем Париже.
— О! Ваше сиятельство льстите мне…
— Нет, черт возьми! Я говорю истинную правду. Ну, поговорим теперь о нашем испанском жеребце. Во-первых, хороший ли он скакун? Предупреждаю вас, что мне нужен именно такой. Понимаете?
— Отлично понимаю, ваше сиятельство. Я продаю эту лошадь с полным ручательством.
— О! Это отлично, честное слово!
— Мы знаем, с кем иметь дело, ваше сиятельство!
— Очень хорошо. За ваше здоровье!
— И за ваше, господин граф. Итак, вам нужен хороший, надежный скакун. Я думаю, именно моя лошадь подходит к вашим условиям. Она пробежит не менее пяти лье в час и может скакать шесть часов без малейшего признака испарины.
— Ах, знаете, вы говорите мне прелестную вещь! Удивительно, как в этих бутылках мало вина!
— О, граф! Их можно сейчас же заменить другими.
И он откупорил другую бутылку.
— Ваша лошадь мне нравится все больше и больше; если только сойдемся в цене, я ее покупаю. Но предупреждаю вас, я ее испытаю через какой-нибудь час; мне как раз нужно попасть скорее в Сен-Жермен, чтобы быть там до пяти часов.
— А! — заметил Дубль-Эпе, нахмурив брови. — Но вы совсем не пьете, господин граф.
— Ваше вино превосходно, но оно слишком горячит.
— Это правда, но вам, я думаю, не в диковинку крепкие вина?
— Да, могу согласиться.
— Итак, вы едете в Сен-Жермен?
— Да, — сказал де Сент-Ирем, закручивая усы, — я очень хорошо принят при дворе; у меня есть очень важное послание к монсеньору епископу Люсонскому.
— Вы должны торопиться?
— Да, дело очень спешное.
— В таком случае, граф, возьмите мою лошадь, я отдам ее вам за сто двадцать пистолей; вы знаете, разумеется, что лошади привыкают к известным седлам и мундштукам; я вам отдам ее со всеми принадлежностями за сто шестьдесят пистолей. Согласны?
— Я не люблю торговаться, соглашайтесь за сто пятьдесят, и дело в шляпе.
— У меня не хватает смелости вам отказать; идет за сто пятьдесят, но за наличные.
— Parbleu! Я иначе и не покупаю.
— Пока будут седлать лошадь, мы допьем эту бутылку вина, которое вам, видимо, очень нравится. С вашего позволения, пойду распорядиться.
— Хорошо, а я пока отсчитаю деньги.
— И отлично.
Дубль-Эпе вышел из комнаты.
Отдав приказ седлать лошадь, он вошел в свой маленький стеклянный кабинет, живо написал несколько слов на листе бумаги, сложил его и постучал в стену.
В ту же минуту перед ним очутился какой-то человек.
Дубль-Эпе отдал ему записку.
— Неси сейчас же капитану Ватану. Ты найдешь его на Тиктонской улице, в гостинице «Единорог», с графом дю Люком и Клер-де-Люнем. Беги, Бонкорбо, даю тебе десять минут.
— Будет исполнено, — отвечал тот и вышел. Дубль-Эпе вернулся к графу де Сент-Ирему.
— Лошадь оседлана, ваше сиятельство, — доложил он.
— Пистоли отсчитаны.
— Последний стакан? Вы поблагодарите меня за сегодняшнюю покупку.
Через четверть часа Жак, получив от сестры письмо и подробные инструкции, скакал в Сен-Жермен.
Султан был действительно великолепным животным.
Дубль-Эпе вовсе не преувеличивал его достоинства. Жак мог за час доехать на нем до Сен-Жермена.
К несчастью, в полумиле от Парижа с обеих сторон дороги раздалось по выстрелу; граф упал с лошади, как пораженный молнией.
В то же время два человека бросились на него, отняли врученное ему сестрой письмо и деньги, лежавшие в кармане, и собирались просто-напросто зарезать его, как вдруг вдали послышался топот скачущей лошади; бандиты бросили жертву.
Скакавший всадник был Магом.
Диана де Сент-Ирем, по предчувствию ли или сомневаясь, что брат удачно выполнит поручение, так как он, видимо, был очень разгорячен вином, вслед за его отъездом послала к отцу Жозефу Магома с таким же письмом, как и то, которое поручила брату.
Увидев лежавшего де Сент-Ирема, Магом поспешно соскочил с лошади.
Граф еще не умер, но был близок к тому.
Слуга бережно приподнял раненого, положил на лошадь и шагом довез до ближайшей гостиницы.
Вручив хозяину десяток пистолей, обеспечивавших хороший уход за раненым, он велел послать за доктором и, обещав вернуться часа через два, спустился в конюшню, сел на султана и вскачь понесся в Сен-Жермен.
Чтобы преданный Магом поступил так, данное ему поручение должно было быть очень серьезно и важно.
ГЛАВА XIX. Звон стаканов и шпаг между Парижем и Версалем
— О! Да! Давно уже пора. А! Значит, у нас их достаточно?..
— Нет, пока только несколько тысяч пистолей!
— Как ты это говоришь!
— Я говорю, пока только несколько тысяч пистолей.
— Как пока? Но несколько тысяч ведь немало !
— Ну, да, двенадцать или пятнадцать, я сама хорошенько не знаю.
— Ах, Боже мой! Я падаю в обморок… Не знаю, правда, от волнения или от голода, но чувствую себя очень слабым; этот славный подарок тебе сделал, вероятно, граф дю Люк? Действительно он прекрасный человек! Двенадцать тысяч пистолей! Я, признаюсь, был предубежден против него; это честный человек! Он тебе еще обещал?
— Ну да! Он у меня теперь в руках.
— Главное, не выпускай его больше из рук. Я опытнее тебя, Диана. В наше время великодушные люди очень редки; напротив, мужчины стараются жить за счет женщин. Но как же ты все устроила, расскажи мне?
— Я тебе ведь сказала, что у меня было с графиней. Я хотела ей отомстить, и месть удалась. Госпожа дю Люк обошлась со мной, как с куртизанкой, я подняла брошенную перчатку и на этот раз, — прибавила она с улыбкой, — мщение мое будет полным. Ты знаешь, Жак, чего женщина хочет…
— Того и дьявол хочет, это ясно, я всегда утверждал справедливость этого афоризма. Ах, черт возьми, отлично сыграно! Но, смотри, Диана, между нами, никогда ничего не скрывай.
— Никогда!
— Ты любишь этого графа дю Люка?
— Я? — лицо девушки исказилось… — Я его ненавижу. Это человек без сердца, глупец, эгоист, я ненавижу его за все оскорбления, нанесенные мне его женой. Скажу тебе правду, Жак, я не буду счастлива, пока не разорю его, не обесчещу, не покрою позором и не предам в руки палача. Он бросил шпагу, сказав, что моя голова принадлежит палачу и что если он убьет меня, то совершит воровство; вот мы и посмотрим, кто из нас первый, он или я, погибнет от руки человеческого правосудия.
— Слава Богу, Диана! Вот какой я хочу всегда тебя видеть. Милосердный Бог устроил землю так, что люди и животные только для того и живут, чтобы делать друг другу зло. Будем же делать зло. Мы одиноки в этом обществе, которое нас отталкивает и презирает. Оно объявило нам войну, будем же воевать без сожаления и страха. Мы только отплачиваем той же монетой. Когда будем богаты, будем любимы и уважаемы всеми, нас не спросят, откуда у нас богатство и не запачканы ли наши руки в крови. Помни, сестрица! Золото смывает все; могущество оправдывает все.
— Я вижу, Жак, что ты все тот же верный друг, на которого я могу рассчитывать в данную минуту.
— О да, и днем, и ночью, и везде! К тому же, — прибавил он, смеясь, — я кровожаден, когда голоден, и в ту же минуту, если бы у меня не было денег, я продал бы душу сатане за одну простую котлету… Лишь бы побольше!
— Это полезно знать! — сказала она, пригрозив ему пальцем. — Вот признание, которым я сумею вовремя воспользоваться.
— О чем ты говоришь?
— Но… о том, что ты сейчас сказал.
— О, я несчастный!.. — вскричал он комическим тоном. — Я выдал самую громадную тайну; вот что значит не есть сорок восемь часов; голову совсем потеряешь. Да послужит тебе это уроком, Диана, чтобы ты не задумала когда-нибудь уморить меня голодом. Чтобы я был вполне надежен, я должен хорошо поесть.
— Ты очень мил, Жак; умеешь смеяться и шутить в самых затруднительных обстоятельствах. За это я тебя в самом деле очень люблю мой милый брат!
— А я-то? Не составляем ли мы вдвоем всю нашу семью?
— Это правда и очень выгодно для нас обоих.
— Да, потому что части наши будут больше, когда придется делить состояние.
— Э! Да ты ничего не забываешь.
— Нужно все помнить, Диана; это лучшее средство не дать себя обмануть. Правда твоя!
В эту минуту в комнату торжественно вошел Лабрюйер и громко доложил, что кушать подано.
Граф подал руку сестре, и они вошли в столовую в самом приятном настроении.
Ужин длился довольно долго.
Девушка ела немного, зато граф уплетал за троих и, казалось, никак не мог наполнить свой пустой желудок; если бы сестра не заставила его встать из-за стола, он остался бы до утра.
Но у Дианы были свои планы, которых она не теряла из виду.
— Ну, — сказал он, вставая и выпрямляясь, — теперь я себя чувствую гораздо лучше. Как странно, что немного пищи совсем изменяет мироощущение человека! Нужно испытать это на себе, чтобы понять.
Войдя в комнату сестры, он расположился в мягком кресле, как человек, намеревающийся отдохнуть.
Девушка искоса следила за всеми его движениями, но не сделала никакого замечания.
— Вот так! — объявил он, устроившись в кресле и вздыхая. — Пусть молния теперь убьет кого хочет, я пальцем не пошевелю для его спасения.
— Жак, — произнесла, смеясь, Диана, — оглянись на часы.
— Ах, мне так хорошо! Видишь ли, Диана, я, как змей; после еды мне нужно спокойно посидеть; я, знаешь ли, так хорошо поел, что нуждаюсь в отдыхе.
— Не будем шутить, Жак; я говорю очень серьезно.
— Ах, Боже мой! Не укусил ли тебя тарантул, моя бедная сестра?.. Не думаю я, чтобы ты хотела меня заставить встать раньше, чем через три или четыре часа. Если бы ты знала, как мне хорошо тут сидеть!
— У тебя ли еще Крез? — спросила девушка, не обращая на его слова никакого внимания.
— Крез, моя лошадь?
—Да.
— Ах! Бедное животное, мы уже давно его съели.
— Съели?
— Увы! Да, и с седлом. Чем же я мог бы кормить беднягу? У меня ведь не хватало и для себя самого.
— Это правда! — засмеялась Диана. — Ну, ты купишь себе другую лошадь, вот и все.
— Благодарю тебя, Диана. Вот это мило с твоей стороны; будь спокойна, есть одна лошадь, за которой я уже давно слежу. Завтра моим первым делом будет пойти ее купить.
— Нет, не завтра, — возразила сестра.
— Но ты понимаешь, если я опоздаю…
— Теперь не больше двух часов…
— О! Это все равно…
— Иди же и купи ее сейчас…
— Что? Что такое? — вскричал он, вскакивая с места. — Что ты говоришь? Пожалуйста, не шути…
— Ты знаешь, Жак, что я никогда не шучу, когда дело идет о серьезных вещах, — сухо отвечала девушка.
— Ого! — воскликнул он, широко открывая глаза. — Значит, мы опять дошли до серьезных дел?
— Увы! Да, мой бедный Жак! Ты думаешь, что люди, которых ты знаешь и которые снабдили нас деньгами, сделали это из одного внимания и расположения к нам?
— О! Я никогда этого не думал, Боже сохрани!
— Так чему же удивляться? Ведь ты знаешь так же хорошо, как и я, что мы всегда должны быть готовы?
— Увы! Да! И так ты думаешь?
— Что ты должен торопиться ехать…
— Но куда же, Боже мой?
— О, будь спокоен, я пошлю тебя недалеко!
— Но все-таки нужно ехать?
— Разумеется.
— Куда же?
— В Сен-Жермен. Слушай хорошенько, брат, потому что, повторяю тебе, дело очень серьезно.
— Хорошо, хорошо, не нужно предисловий, признаюсь, они меня очень пугают.
— Изволь, я скажу коротко. Весьма важно, чтобы отец Жозеф получил письмо, которое я напишу до пяти часов. Это письмо будет заключать в себе важную государственную тайну. Не забудь, что, исполнив это поручение, ты можешь получить богатство.
— Ладно! — произнес он недовольным тоном. — Сколько раз бегаешь за богатством, а его все не поймать.
— Этот раз верь тому, что я говорю, Жак; от тебя будет зависеть его схватить.
— Хорошо, увидим.
— Иди купи лошадь и, главное, возвращайся скорее.
— Ты больше ничего не имеешь мне сказать?
— Нет. Я напишу письмо, пока тебя не будет дома.
— Увы! Мне было так хорошо.
Он встал, взял свой плащ и вышел, но сейчас же вернулся.
— Мне вспомнилось, — сказал он, — ведь чтобы купить лошадь, нужны деньги.
— Разумеется.
— А у меня их нет.
— Это правда, я и забыла, прости меня, добрый Жак. Боже мой! Как я рассеянна!
Открыв шкатулку, она достала сверток золотых и подала брату.
— Вот, возьми.
— Что это?
— Двойные пистоли.
— Сколько?
— Сто.
— О! Тогда…
Он горделиво вышел, напевая вполголоса куплет какой-то гривуазной песенки.
Двадцать минут спустя граф де Сент-Ирем входил, высоко подняв голову и звеня шпорами, в дом Дубль-Эпе.
Хозяин очень кстати был дома.
— Эй ты! — крикнул граф, обращаясь к слуге. — Иди скажи хозяину, что граф де Сент-Ирем оказывает ему честь своим посещением.
Слуга почтительно поклонился и исчез. Почти в ту же секунду явился Дубль-Эпе.
— Друг мой, — обратился к нему граф, — мне говорили, что у вас есть продажная лошадь, серая в яблоках, принадлежащая одному дворянину, имени которого я не припомню.
— Да, есть, господин граф… Султан, испанский жеребец трех лет, желаете вы его видеть?
— Я его знаю, мне хотелось только спросить…
— К вашим услугам, ваше сиятельство. Не угодно ли вам попробовать славного испанского вина?
— Ничего не имею против, мой милый. Дела делаются глаже и лучше, когда их поливают. Только я должен сознаться, что предпочитаю португальские вина.
— У меня есть и португальские, ваше сиятельство; в том числе херес де ла фронтера, который я был бы счастлив вам предложить как знатоку; я уверен, что вы останетесь им довольны.
— Вот как! Херес — отличное вино. Посмотрим его, попробуем!
Дубль-Эпе подал знак; слуга побежал и через минуту вернулся с тремя запыленными бутылками и двумя хрустальными стаканами, поставил все это на стол и вышел из комнаты.
Хозяин и посетитель уселись за стол друг против друга.
— Гм! Прекрасное вино, мэтр Дубль-Эпе! Я всегда говорил, что у вас лучшее вино во всем Париже.
— О! Ваше сиятельство льстите мне…
— Нет, черт возьми! Я говорю истинную правду. Ну, поговорим теперь о нашем испанском жеребце. Во-первых, хороший ли он скакун? Предупреждаю вас, что мне нужен именно такой. Понимаете?
— Отлично понимаю, ваше сиятельство. Я продаю эту лошадь с полным ручательством.
— О! Это отлично, честное слово!
— Мы знаем, с кем иметь дело, ваше сиятельство!
— Очень хорошо. За ваше здоровье!
— И за ваше, господин граф. Итак, вам нужен хороший, надежный скакун. Я думаю, именно моя лошадь подходит к вашим условиям. Она пробежит не менее пяти лье в час и может скакать шесть часов без малейшего признака испарины.
— Ах, знаете, вы говорите мне прелестную вещь! Удивительно, как в этих бутылках мало вина!
— О, граф! Их можно сейчас же заменить другими.
И он откупорил другую бутылку.
— Ваша лошадь мне нравится все больше и больше; если только сойдемся в цене, я ее покупаю. Но предупреждаю вас, я ее испытаю через какой-нибудь час; мне как раз нужно попасть скорее в Сен-Жермен, чтобы быть там до пяти часов.
— А! — заметил Дубль-Эпе, нахмурив брови. — Но вы совсем не пьете, господин граф.
— Ваше вино превосходно, но оно слишком горячит.
— Это правда, но вам, я думаю, не в диковинку крепкие вина?
— Да, могу согласиться.
— Итак, вы едете в Сен-Жермен?
— Да, — сказал де Сент-Ирем, закручивая усы, — я очень хорошо принят при дворе; у меня есть очень важное послание к монсеньору епископу Люсонскому.
— Вы должны торопиться?
— Да, дело очень спешное.
— В таком случае, граф, возьмите мою лошадь, я отдам ее вам за сто двадцать пистолей; вы знаете, разумеется, что лошади привыкают к известным седлам и мундштукам; я вам отдам ее со всеми принадлежностями за сто шестьдесят пистолей. Согласны?
— Я не люблю торговаться, соглашайтесь за сто пятьдесят, и дело в шляпе.
— У меня не хватает смелости вам отказать; идет за сто пятьдесят, но за наличные.
— Parbleu! Я иначе и не покупаю.
— Пока будут седлать лошадь, мы допьем эту бутылку вина, которое вам, видимо, очень нравится. С вашего позволения, пойду распорядиться.
— Хорошо, а я пока отсчитаю деньги.
— И отлично.
Дубль-Эпе вышел из комнаты.
Отдав приказ седлать лошадь, он вошел в свой маленький стеклянный кабинет, живо написал несколько слов на листе бумаги, сложил его и постучал в стену.
В ту же минуту перед ним очутился какой-то человек.
Дубль-Эпе отдал ему записку.
— Неси сейчас же капитану Ватану. Ты найдешь его на Тиктонской улице, в гостинице «Единорог», с графом дю Люком и Клер-де-Люнем. Беги, Бонкорбо, даю тебе десять минут.
— Будет исполнено, — отвечал тот и вышел. Дубль-Эпе вернулся к графу де Сент-Ирему.
— Лошадь оседлана, ваше сиятельство, — доложил он.
— Пистоли отсчитаны.
— Последний стакан? Вы поблагодарите меня за сегодняшнюю покупку.
Через четверть часа Жак, получив от сестры письмо и подробные инструкции, скакал в Сен-Жермен.
Султан был действительно великолепным животным.
Дубль-Эпе вовсе не преувеличивал его достоинства. Жак мог за час доехать на нем до Сен-Жермена.
К несчастью, в полумиле от Парижа с обеих сторон дороги раздалось по выстрелу; граф упал с лошади, как пораженный молнией.
В то же время два человека бросились на него, отняли врученное ему сестрой письмо и деньги, лежавшие в кармане, и собирались просто-напросто зарезать его, как вдруг вдали послышался топот скачущей лошади; бандиты бросили жертву.
Скакавший всадник был Магом.
Диана де Сент-Ирем, по предчувствию ли или сомневаясь, что брат удачно выполнит поручение, так как он, видимо, был очень разгорячен вином, вслед за его отъездом послала к отцу Жозефу Магома с таким же письмом, как и то, которое поручила брату.
Увидев лежавшего де Сент-Ирема, Магом поспешно соскочил с лошади.
Граф еще не умер, но был близок к тому.
Слуга бережно приподнял раненого, положил на лошадь и шагом довез до ближайшей гостиницы.
Вручив хозяину десяток пистолей, обеспечивавших хороший уход за раненым, он велел послать за доктором и, обещав вернуться часа через два, спустился в конюшню, сел на султана и вскачь понесся в Сен-Жермен.
Чтобы преданный Магом поступил так, данное ему поручение должно было быть очень серьезно и важно.
ГЛАВА XIX. Звон стаканов и шпаг между Парижем и Версалем
В это утро солнце встало в тучах, день проснулся холодным и туманным. Густые, свинцовые облака, покрывавшие небо, спускались так низко, что, казалось, задевали за вершины деревьев. Было очень скользко. Извозчики выбивались из сил в напрасных стараниях помочь подняться по крутому скату Бельвю своим измученным клячам.
Несчастные лошади падали, вставали, чтобы снова упасть, и напрягались до истощения при выполнении этого титанического дела без всякой надежды достичь успеха. Было около восьми часов утра.
Четыре всадника, ехавшие из Парижа, остановились перед трактиром «Рассвет», где знакомый хозяин встретил их с шумной радостью. Во избежание недоразумений, могущих возникнуть впоследствии, мы теперь назовем этих всадников. Это были: граф дю Люк, господин де Лектур, капитан Ватан и наш старый приятель Клер-де-Люнь.
Первые трое были мрачны и озабоченны и, казалось, под влиянием смутного беспокойства; это внутреннее волнение проглядывало во всех их движениях, несмотря на усилия притворяться спокойными и беспечными.
По той ли, по другой ли причине, а может быть, и совсем без причины один Клер-де-Люнь сохранял свое великолепное хладнокровие. Он смеялся и шутил от чистого сердца.
Может быть, он был счастливой натурой или, давно убедись, что рано или поздно будет повешен, привык смотреть свысока на вещи здешнего мира и, раз начертав себе путь, не думал о том, чем может кончить; фатализм — религия воров; Клер-де-Люнь имел сто тысяч причин, одну другой лучше, быть фаталистом.
— Ах, господа! — воскликнул мэтр Гогелю. — Какая радость вас видеть! Как я был далек от надежды на ваше посещение, особенно в такую страшную непогоду!
— Да, — согласился капитан, — погода действительно не совсем приятна.
— Ах, господин барон! — вскричал Гогелю. — Если бы вы знали, как трудно нашему брату заработать в такую погоду кусок насущного хлеба! Но нет, господин барон, вам невозможно составить себе об этом никакого понятия!
— Друг мой, — сказал капитан своим добродушно-ироническим тоном, — помните, что так или иначе, составляют себе о вещах какое-нибудь понятие; а теперь, если вам можно, подайте нам завтрак.
— Ах, какое счастье, господин барон! Именно сегодня я могу угостить вас по-королевски.
— У вас, значит, гости?
— Да, господин барон, несколько благородных господ, но я не знаю, кто они именно.
— Но вам это, я думаю, все равно?
— Не совсем, господин барон, всегда лучше знать, что за люди находятся в доме, хотя бы затем…
— Чтобы не оставаться в неведении, не так ли? — произнес, смеясь, капитан.
— Вы угадали, господин барон, — отвечал Гогелю, — говоря откровенно, я ненавижу таинственность, а вы?
— О! Я ее просто не выношу, — проговорил капитан. — Предоставляю вам выбор того, что вы хотите нам дать, вполне полагаясь на ваш вкус.
— Будьте спокойны, надеюсь удовлетворить вас.
— Я в этом уверен.
— Вот что, хозяин, — обратился к нему дю Люк, — не правда ли, вы поместите нас в ту самую комнату, которую мы занимали, когда в первый раз приезжали в вашу гостиницу?
— О! Какое несчастье, господин маркиз! — с отчаянием воскликнул трактирщик.
— О каком несчастье вы говорите, господин Гогелю? — спросил Клер-де-Люнь.
— Ах, господин барон, господин шевалье, господин маркиз и вы, сударь, которого я не имею чести знать, — вскричал трактирщик, схватив себя за волосы, — вы меня видите в полном отчаянии!
— Господин граф де Ла Дусель, — сказал с иронической вежливостью капитан, указывая на де Лектура. — Почему вы в отчаянии, мой друг, объясните, пожалуйста?
— Ах, господин барон! Эта комната занята… Не знаю, кем: замаскированным человеческим существом, которое походит на женщину, а говорит как мужчина.
— А, хорошо! Так это и есть та самая таинственность, о которой вы мне толковали?
Трактирщик поклонился в знак согласия.
— В таком случае, — осведомился капитан, — хотите, чтобы я вам высказал свое мнение, мэтр Гогелю?
— Конечно, господин барон, вы мне доставите много чести и удовольствия, — произнес с любопытством трактирщик.
— Для меня становится ясно, — продолжал с невозмутимым хладнокровием капитан, — что эта особа, кто бы она ни была, переоделась, не желая быть узнанной.
— Если вам будет угодно мне верить, господин барон, — лукаво подтвердил трактирщик, — я скажу откровенно, что так и думал.
— Значит, нам больше и заниматься ею незачем. Поместите нас куда хотите, лишь бы наша комната выходила на ту же сторону окнами. Мы дожидаемся двух-трех приятелей, которым назначили приехать в вашу гостиницу, а так как они не знают этих окрестностей, мне хотелось бы видеть, когда они подъедут.
— Это возможно, господин барон; я отведу вам комнату покойной жены; она рядом с той, которую вы занимали первый раз.
— Пожалуй!
Пять минут спустя четыре авантюриста очень удобно расположились в отведенной им комнате.
Затем им принесли великолепный завтрак.
— Браво, хозяин! — одобрительно крикнул Клер-де-Люнь. — Вы угощаете нас грандиозно и с баснословной быстротой. Каким это чудом?
— О, это объясняется просто, господин шевалье! Его величество король Людовик Тринадцатый, пробыв с две недели в Версале, именно сегодня возвращается в Париж.
— Мы увидим, когда он поедет? — поинтересовался де Лектур.
— Отлично, господин граф.
— Но, может быть, — предположил дю Люк, — его величество проедет поздно вечером, когда мы будем далеко отсюда?
— Напротив, господин маркиз, напротив!
— Как так? — полюбопытствовал капитан, осушая огромную кружку.
— Его величество выедет из Версаля ровно в десять часов и приедет не позже одиннадцати к перекрестку Трех Дорог, где изволит остановиться для завтрака.
— Боюсь, что вы ошибаетесь, хозяин.
— Невозможно, господин барон; позвольте иметь честь вам заметить, что вчера я получил приказание приготовить завтрак на пятнадцать особ.
— Как, его величество едет с таким ничтожным конвоем?
— Чего же может король опасаться?
— Правда, хозяин, — ответил Ватан.
Четверо товарищей обменялись многозначительным взглядом, которого честный трактирщик, конечно, не заметил.
Он вскоре вышел, оставив авантюристов одних.
— Говорите тише, господа, — предупредил капитан, — вы знаете, что мы здесь не одни, — прибавил он, указывая глазами на дверь в соседнюю комнату.
— Верно, — согласились другие.
Они стали перешептываться и для большей безопасности по-испански.
Однако время шло, и до одиннадцати оставалось немного.
Чем более приближалась минута, тем более эти люди, обыкновенно отчаянно храбрые, обнаруживали терзавшее их беспокойство.
За десять минут до одиннадцати к ним вошел сержант Ла Прери.
— Господа, король едет, — отрывисто доложил он.
— Где он?
— На два ружейных выстрела от места, где мы находимся.
— Поспешим, господа, — сказал граф дю Люк, — чтобы занять позиции; нам нельзя терять времени. Ваши люди расставлены? — продолжал он, обращаясь к сержанту.
— Они уже более двух часов в засаде, сударь.
— Хорошо, воротитесь к ним; через минуту и мы придем. Вы знаете, что мы бежим через замок Сюлли, ворота которого, случайно или по нерадению, остались открытыми — разумеется, без ведома хозяина дома.
— Не беспокойтесь, сударь, все это известно, и нам не надо опасаться никаких недоразумений.
— Хорошо, друг мой, если ваши люди исполнят свой долг, как мы свой, так на этот раз, отвечаю вам, победа будет за нами.
— Дай-то Бог, сударь! Сержант поклонился и вышел.
Едва он оставил гостиницу, как Дубль-Эпе вошел к товарищам.
Молодой человек был бледен, как смерть, и сильно взволнован.
— Господа, — крикнул он, — берегитесь, нас выдали!
— Что вы хотите сказать? — вскричали они в один голос.
— Лес наполнен войсками.
— Не может быть! — воскликнул де Лектур.
— Я не такой человек, — несколько сухо произнес Дубль-Эпе, — чтобы видеть в ветряных мельницах войска и трепетать перед собственной тенью. Господа, подтверждаю вам, что слова мои справедливы. Я видел этих солдат своими глазами. Больше шестисот человек пехоты и кавалерии сидит по засадам в лесах, окружив нас отовсюду.
— Что делать? — проговорили они.
— Господа, — с жаром вскричал граф дю Люк, — рассуждать теперь поздно; надо действовать. Игра начата, мы до конца доиграем. Командиры, подобные нам, не покидают солдат. Мы не можем хладнокровно позволить резать преданных, честных людей, которые нам доверились…
Насмешливый хохот прервал его речь.
— Клянусь честью! Нас тут подслушивали! — крикнул капитан, кидаясь с товарищами из комнаты.
Он толкнул ногой дверь в соседнюю комнату, но там не было и следов кого-нибудь.
Они заглянули в окно. Трое или четверо всадников в широких плащах летели, как вихрь, среди мрака, поднимаясь по крутому оврагу, ведущему к перекрестку Трех Дорог, куда ехал король со своей свитой.
— Это наши враги, — задумчиво произнес капитан, — но кто они такие?
— Э! Какое нам дело! — закричал граф дю Люк. — Спешите, господа, время не терпит. Не знаю, как поступите вы. Что же касается меня, клянусь, раз уж я попал в это дело, то пойду до конца!
— Я за вами, граф, — холодно сказал де Лектур.
— Кто об этом толкует! Мы все от вас не отстанем, morbleu! — раздражительно подтвердил капитан. — Но все дело в том, что надо успеть, а если не удастся, так не позволить себя захватить.
В эту минуту послышался стук экипажа и топот лошадей.
Король с конвоем приближался к перекрестку.
Капитан расплатился, и авантюристы вышли из скромной гостиницы.
Мэтр Гогелю впопыхах не знал, кого слушать.
Один из конвойных, отряженный вперед, пришел объявить ему о приезде его величества.
Вскоре из дверей трактира показались хозяин и пять поварят, нагруженных корзинами и бутылками; эта гастрономическая процессия потянулась в стройном порядке, медленным шагом, по направлению к тому месту, где королевский конвой остановился для завтрака.
В эту пору королю Людовику XIII было едва ли двадцать лет.
Он был в черном бархатном костюме с голубой лентой королевского ордена. Неподвижные черты безжизненного лица молодого монарха, казавшиеся еще бледнее от длинных темных волос, носили следы неизлечимой тоски, роковой меланхолии и той ранней, болезненной дряхлости, которая снедала этого бледного королевского призрака и должна была в сорок два года уложить его преждевременным старцем в могилу.
Щепетильно аккуратный во всех ничтожных вещах, король приехал ровно в одиннадцать часов утра к перекрестку Трех Дорог.
Конвой его составляли человек пятнадцать дворян первых французских фамилий, взвод мушкетеров и несколько конюших.
Герцог де Люинь и епископ Люсонский, Арман Жан дю Плесси Ришелье, сидели с королем в его экипаже и не выходили оттуда.
По приказанию короля, несмотря на пронзительный холод утра, молодые дворяне сошли с лошадей и сели отдельными группами, наслаждаясь вкусными блюдами и тонкими винами, которые были им поданы в изобилии честным трактирщиком.
Однако, несмотря на видимую веселость, оживлявшую эти группы, внимательный наблюдатель легко бы заметил, что под их наружной беспечностью скрывались серьезные опасения.
Мушкетеры и молодые придворные ели и пили с большим аппетитом, перекидываясь остроумными шутками.
Несчастные лошади падали, вставали, чтобы снова упасть, и напрягались до истощения при выполнении этого титанического дела без всякой надежды достичь успеха. Было около восьми часов утра.
Четыре всадника, ехавшие из Парижа, остановились перед трактиром «Рассвет», где знакомый хозяин встретил их с шумной радостью. Во избежание недоразумений, могущих возникнуть впоследствии, мы теперь назовем этих всадников. Это были: граф дю Люк, господин де Лектур, капитан Ватан и наш старый приятель Клер-де-Люнь.
Первые трое были мрачны и озабоченны и, казалось, под влиянием смутного беспокойства; это внутреннее волнение проглядывало во всех их движениях, несмотря на усилия притворяться спокойными и беспечными.
По той ли, по другой ли причине, а может быть, и совсем без причины один Клер-де-Люнь сохранял свое великолепное хладнокровие. Он смеялся и шутил от чистого сердца.
Может быть, он был счастливой натурой или, давно убедись, что рано или поздно будет повешен, привык смотреть свысока на вещи здешнего мира и, раз начертав себе путь, не думал о том, чем может кончить; фатализм — религия воров; Клер-де-Люнь имел сто тысяч причин, одну другой лучше, быть фаталистом.
— Ах, господа! — воскликнул мэтр Гогелю. — Какая радость вас видеть! Как я был далек от надежды на ваше посещение, особенно в такую страшную непогоду!
— Да, — согласился капитан, — погода действительно не совсем приятна.
— Ах, господин барон! — вскричал Гогелю. — Если бы вы знали, как трудно нашему брату заработать в такую погоду кусок насущного хлеба! Но нет, господин барон, вам невозможно составить себе об этом никакого понятия!
— Друг мой, — сказал капитан своим добродушно-ироническим тоном, — помните, что так или иначе, составляют себе о вещах какое-нибудь понятие; а теперь, если вам можно, подайте нам завтрак.
— Ах, какое счастье, господин барон! Именно сегодня я могу угостить вас по-королевски.
— У вас, значит, гости?
— Да, господин барон, несколько благородных господ, но я не знаю, кто они именно.
— Но вам это, я думаю, все равно?
— Не совсем, господин барон, всегда лучше знать, что за люди находятся в доме, хотя бы затем…
— Чтобы не оставаться в неведении, не так ли? — произнес, смеясь, капитан.
— Вы угадали, господин барон, — отвечал Гогелю, — говоря откровенно, я ненавижу таинственность, а вы?
— О! Я ее просто не выношу, — проговорил капитан. — Предоставляю вам выбор того, что вы хотите нам дать, вполне полагаясь на ваш вкус.
— Будьте спокойны, надеюсь удовлетворить вас.
— Я в этом уверен.
— Вот что, хозяин, — обратился к нему дю Люк, — не правда ли, вы поместите нас в ту самую комнату, которую мы занимали, когда в первый раз приезжали в вашу гостиницу?
— О! Какое несчастье, господин маркиз! — с отчаянием воскликнул трактирщик.
— О каком несчастье вы говорите, господин Гогелю? — спросил Клер-де-Люнь.
— Ах, господин барон, господин шевалье, господин маркиз и вы, сударь, которого я не имею чести знать, — вскричал трактирщик, схватив себя за волосы, — вы меня видите в полном отчаянии!
— Господин граф де Ла Дусель, — сказал с иронической вежливостью капитан, указывая на де Лектура. — Почему вы в отчаянии, мой друг, объясните, пожалуйста?
— Ах, господин барон! Эта комната занята… Не знаю, кем: замаскированным человеческим существом, которое походит на женщину, а говорит как мужчина.
— А, хорошо! Так это и есть та самая таинственность, о которой вы мне толковали?
Трактирщик поклонился в знак согласия.
— В таком случае, — осведомился капитан, — хотите, чтобы я вам высказал свое мнение, мэтр Гогелю?
— Конечно, господин барон, вы мне доставите много чести и удовольствия, — произнес с любопытством трактирщик.
— Для меня становится ясно, — продолжал с невозмутимым хладнокровием капитан, — что эта особа, кто бы она ни была, переоделась, не желая быть узнанной.
— Если вам будет угодно мне верить, господин барон, — лукаво подтвердил трактирщик, — я скажу откровенно, что так и думал.
— Значит, нам больше и заниматься ею незачем. Поместите нас куда хотите, лишь бы наша комната выходила на ту же сторону окнами. Мы дожидаемся двух-трех приятелей, которым назначили приехать в вашу гостиницу, а так как они не знают этих окрестностей, мне хотелось бы видеть, когда они подъедут.
— Это возможно, господин барон; я отведу вам комнату покойной жены; она рядом с той, которую вы занимали первый раз.
— Пожалуй!
Пять минут спустя четыре авантюриста очень удобно расположились в отведенной им комнате.
Затем им принесли великолепный завтрак.
— Браво, хозяин! — одобрительно крикнул Клер-де-Люнь. — Вы угощаете нас грандиозно и с баснословной быстротой. Каким это чудом?
— О, это объясняется просто, господин шевалье! Его величество король Людовик Тринадцатый, пробыв с две недели в Версале, именно сегодня возвращается в Париж.
— Мы увидим, когда он поедет? — поинтересовался де Лектур.
— Отлично, господин граф.
— Но, может быть, — предположил дю Люк, — его величество проедет поздно вечером, когда мы будем далеко отсюда?
— Напротив, господин маркиз, напротив!
— Как так? — полюбопытствовал капитан, осушая огромную кружку.
— Его величество выедет из Версаля ровно в десять часов и приедет не позже одиннадцати к перекрестку Трех Дорог, где изволит остановиться для завтрака.
— Боюсь, что вы ошибаетесь, хозяин.
— Невозможно, господин барон; позвольте иметь честь вам заметить, что вчера я получил приказание приготовить завтрак на пятнадцать особ.
— Как, его величество едет с таким ничтожным конвоем?
— Чего же может король опасаться?
— Правда, хозяин, — ответил Ватан.
Четверо товарищей обменялись многозначительным взглядом, которого честный трактирщик, конечно, не заметил.
Он вскоре вышел, оставив авантюристов одних.
— Говорите тише, господа, — предупредил капитан, — вы знаете, что мы здесь не одни, — прибавил он, указывая глазами на дверь в соседнюю комнату.
— Верно, — согласились другие.
Они стали перешептываться и для большей безопасности по-испански.
Однако время шло, и до одиннадцати оставалось немного.
Чем более приближалась минута, тем более эти люди, обыкновенно отчаянно храбрые, обнаруживали терзавшее их беспокойство.
За десять минут до одиннадцати к ним вошел сержант Ла Прери.
— Господа, король едет, — отрывисто доложил он.
— Где он?
— На два ружейных выстрела от места, где мы находимся.
— Поспешим, господа, — сказал граф дю Люк, — чтобы занять позиции; нам нельзя терять времени. Ваши люди расставлены? — продолжал он, обращаясь к сержанту.
— Они уже более двух часов в засаде, сударь.
— Хорошо, воротитесь к ним; через минуту и мы придем. Вы знаете, что мы бежим через замок Сюлли, ворота которого, случайно или по нерадению, остались открытыми — разумеется, без ведома хозяина дома.
— Не беспокойтесь, сударь, все это известно, и нам не надо опасаться никаких недоразумений.
— Хорошо, друг мой, если ваши люди исполнят свой долг, как мы свой, так на этот раз, отвечаю вам, победа будет за нами.
— Дай-то Бог, сударь! Сержант поклонился и вышел.
Едва он оставил гостиницу, как Дубль-Эпе вошел к товарищам.
Молодой человек был бледен, как смерть, и сильно взволнован.
— Господа, — крикнул он, — берегитесь, нас выдали!
— Что вы хотите сказать? — вскричали они в один голос.
— Лес наполнен войсками.
— Не может быть! — воскликнул де Лектур.
— Я не такой человек, — несколько сухо произнес Дубль-Эпе, — чтобы видеть в ветряных мельницах войска и трепетать перед собственной тенью. Господа, подтверждаю вам, что слова мои справедливы. Я видел этих солдат своими глазами. Больше шестисот человек пехоты и кавалерии сидит по засадам в лесах, окружив нас отовсюду.
— Что делать? — проговорили они.
— Господа, — с жаром вскричал граф дю Люк, — рассуждать теперь поздно; надо действовать. Игра начата, мы до конца доиграем. Командиры, подобные нам, не покидают солдат. Мы не можем хладнокровно позволить резать преданных, честных людей, которые нам доверились…
Насмешливый хохот прервал его речь.
— Клянусь честью! Нас тут подслушивали! — крикнул капитан, кидаясь с товарищами из комнаты.
Он толкнул ногой дверь в соседнюю комнату, но там не было и следов кого-нибудь.
Они заглянули в окно. Трое или четверо всадников в широких плащах летели, как вихрь, среди мрака, поднимаясь по крутому оврагу, ведущему к перекрестку Трех Дорог, куда ехал король со своей свитой.
— Это наши враги, — задумчиво произнес капитан, — но кто они такие?
— Э! Какое нам дело! — закричал граф дю Люк. — Спешите, господа, время не терпит. Не знаю, как поступите вы. Что же касается меня, клянусь, раз уж я попал в это дело, то пойду до конца!
— Я за вами, граф, — холодно сказал де Лектур.
— Кто об этом толкует! Мы все от вас не отстанем, morbleu! — раздражительно подтвердил капитан. — Но все дело в том, что надо успеть, а если не удастся, так не позволить себя захватить.
В эту минуту послышался стук экипажа и топот лошадей.
Король с конвоем приближался к перекрестку.
Капитан расплатился, и авантюристы вышли из скромной гостиницы.
Мэтр Гогелю впопыхах не знал, кого слушать.
Один из конвойных, отряженный вперед, пришел объявить ему о приезде его величества.
Вскоре из дверей трактира показались хозяин и пять поварят, нагруженных корзинами и бутылками; эта гастрономическая процессия потянулась в стройном порядке, медленным шагом, по направлению к тому месту, где королевский конвой остановился для завтрака.
В эту пору королю Людовику XIII было едва ли двадцать лет.
Он был в черном бархатном костюме с голубой лентой королевского ордена. Неподвижные черты безжизненного лица молодого монарха, казавшиеся еще бледнее от длинных темных волос, носили следы неизлечимой тоски, роковой меланхолии и той ранней, болезненной дряхлости, которая снедала этого бледного королевского призрака и должна была в сорок два года уложить его преждевременным старцем в могилу.
Щепетильно аккуратный во всех ничтожных вещах, король приехал ровно в одиннадцать часов утра к перекрестку Трех Дорог.
Конвой его составляли человек пятнадцать дворян первых французских фамилий, взвод мушкетеров и несколько конюших.
Герцог де Люинь и епископ Люсонский, Арман Жан дю Плесси Ришелье, сидели с королем в его экипаже и не выходили оттуда.
По приказанию короля, несмотря на пронзительный холод утра, молодые дворяне сошли с лошадей и сели отдельными группами, наслаждаясь вкусными блюдами и тонкими винами, которые были им поданы в изобилии честным трактирщиком.
Однако, несмотря на видимую веселость, оживлявшую эти группы, внимательный наблюдатель легко бы заметил, что под их наружной беспечностью скрывались серьезные опасения.
Мушкетеры и молодые придворные ели и пили с большим аппетитом, перекидываясь остроумными шутками.