Страница:
Взрослый гризли достигает иногда трех метров росту, если встанет на задние лапы.
Мех у него мягкий, очень густой и совершенно серый, только вокруг ушей слегка коричневатый.
Морда этого зверя ужасна. Это самое свирепое и опасное животное из всех плотоядных Америки.
Несмотря на свою неуклюжесть и кажущуюся тяжеловесность, гризли замечательно ловок и подвижен, и его особенно следует бояться, потому что отвага гризли происходит от сознания своей силы.
Гризли нападает на всех животных, в особенности же на крупных жвачных: бизонов, быков, оленей и лосей.
И вот с таким-то страшным зверем внезапно столкнулись лицом к лицу Валентин и его товарищи.
Встреча была одной из самых неприятных.
— Бой предстоит смертельный, — коротко сказал Валентин, — вы ведь знаете, что гризли никогда не отступает.
— Что же нам делась? — спросил дон Мигель.
— Посмотрим сначала, что он будет делать, — отвечал Валентин. — Очевидно, что он уж поел, иначе он не вернулся бы к своей норе. Вы знаете, что медведи редко выходят из берлоги. Если нам посчастливилось и этот медведь уже хорошо пообедал, то это будет для нас большим преимуществом.
— Почему?
— Очень просто, — со смехом отвечал Валентин. — Как и некоторые люди, которые питаются не в строго определенное время, медведи, принявшись за еду, едят до отвала и вследствие этого делаются тяжелыми и сонными, то есть утрачивают половину своих бойцовских качеств.
— Гм! — заметил дон Мигель. — Мне кажется, что и оставшейся половины будет вполне достаточно.
— Я согласен с этим. Однако он, кажется, решился на что-то.
— Не дадим ему напасть первым!
— О, не беспокойтесь, дон Мигель, я знаком с охотой на медведя. Этот мишка, очевидно, не ожидает того, что я ему готовлю.
— Только не промахнитесь, иначе мы погибли, — заметил дон Мигель.
— Знаю, знаю, будьте спокойны.
Курумилла, между тем, как всегда не говоря ни слова, вырезал смолистую палку и спрятался в кусты всего в нескольких шагах от хищника.
Медведь после минутного колебания, в течение которого он переводил свой горящий взгляд с одного охотника на другого, издал глухое ворчание и облизнулся красным как кровь языком.
— Так, так, — произнес Валентин, — облизнись. Но только не рано ли облизываться, ведь ты еще нас не поймал.
Медведь, точно задетый этими словами, целиком высунул из-за выступа свою чудовищную голову.
— Я говорил вам, что он плотно поел, — заметил охотник. — Видите, как ему трудно шевелиться. Ну, лентяй, поворачивайся же! — продолжал он, обращаясь к зверю.
— Будьте осторожны! — крикнул дон Мигель.
— Он прыгнет на вас, — со страхом произнес дон Пабло.
Действительно, медведь одним ловким прыжком вскочил на площадку и очутился всего шагах в двадцати от охотника.
Валентин не шелохнулся, ни один мускул на его лице не дрогнул, он лишь стиснул зубы.
Медведь, удивленный смелостью охотника, сделал шаг назад.
Одно мгновение он оставался неподвижным, стоя с опущенной головой. Затем он начал рыть землю своими страшными когтями и тихо ворчать, словно ободряя себя.
Потом он вдруг весь подобрался. В это самую секунду Курумилла зажег смолистую палку и по знаку Валентина выставил зажженный конец перед медведем.
Животное, пораженное внезапным появлением огня, встало на задние лапы и, повернувшись к индейцу, протянуло было одну из передних к факелу, вероятно затем, чтобы загасить пламя.
Валентин взвел курок, широко расставил ноги и, прицелившись, начал тихонько что-то насвистывать.
Услышав свист, медведь остановился. Несколько секунд он стоял неподвижно, как бы соображая, откуда исходит этот странный звук.
Охотник продолжал свистеть. Его друзья, затаив дыхание, не спускали с него глаз, готовые в любую минуту броситься на помощь.
Валентин сохранял полное спокойствие, и медведь невольно начал поворачиваться на свист в его сторону.
Курумилла с горящим факелом в руках внимательно следил за всеми движениями зверя.
Наконец медведь повернулся к охотнику мордой и находился теперь так близко от него, что Валентин чувствовал его горячее дыхание.
Человек и зверь пожирали друг друга взглядами. Прошла минута, показавшаяся зрителям вечностью.
Вдруг медведь тряхнул головой, точно желая избавиться от чего-то назойливого, и с диким ревом бросился вперед.
В то же мгновение раздался выстрел.
Дон Мигель с сыном кинулись к своему другу.
Валентин стоял, опустив ружье прикладом к земле и беспечно улыбаясь, а в двух шагах от него корчился в предсмертной агонии страшный зверь.
Курумилла, наклонившись вперед, внимательно следил за движениями издыхающего чудовища.
— Слава Богу! — радостно воскликнул дон Мигель. — Вы целы и невредимы!
— А вы думали, что я подвергался большой опасности? — весело спросил охотник.
— Еще бы! — с удивлением вскричал дон Мигель. — Я дрожал за вашу жизнь!
— Не стоило труда, уверяю вас, — беспечно возразил Валентин, — серые медведи и я — старые знакомые. Спросите лучше Курумиллу, скольких уже мы таким образом уложили.
— Но, — заметил дон Пабло, — гризли считается неуязвимым. Пули расплющиваются об его череп и без вреда скользят по его шкуре.
— Это совершенно верно, но вы забываете, что есть одно место, в которое можно поразить медведя?
— Да, я знаю, это глаз, но ведь почти невозможно попасть в глаз с первого выстрела. Для этого необходимо обладать, кроме чрезвычайной смелости и хладнокровия, удивительной меткостью.
— Благодарю, — улыбаясь сказал Валентин, — теперь, когда наш враг уже безопасен, посмотрите, прошу вас, и скажите мне, куда я ему угодил.
Оба мексиканца поспешили нагнуться к медведю. Он был мертв.
Его огромная туша занимала пространство почти в десять квадратных ярдов.
Пуля охотника попала ему в правый глаз.
Мексиканцы вскрикнули от удивления.
— Да, — произнес Валентин, отвечая на их мысли, — это был недурной выстрел.
— Но посмотрите, мой друг, что за ужасные когти. Они почти в шесть дюймов длиной!
— Да. Я припоминаю, как одного несчастного команча гризли ударил лапой по плечу и моментально раздробил его. Но не правда ли, это на редкость интересная и увлекательная охота? Для меня в ней есть что-то неотразимо притягивающее.
— Для вас — может быть, — заметил дон Мигель, — вы так привыкли в прерии к опасностям, что не признаете их, но я должен признаться, что мы, жители городов, питаем к этим чудовищам непреодолимый страх.
— Перестаньте, дон Мигель, ведь я сам видел, как вы не раз боролись одни на один с ягуарами.
— Да, мой друг, и я опять готов на это, но ягуар — это вам все-таки не гризли.
— Хорошо, хорошо, я не хочу спорить с вами. Помогите нашему другу зажарить заднюю ногу медведя, и, я уверен что когда вы ее попробуете, ваше мнение о серых медведях изменится к лучшему.
Через некоторое время завтрак был готов. Охотники уселись вокруг костра и с удовольствием принялись за еду. Когда завтрак был окончен, все тотчас же приготовились продолжать путь.
Валентин двинулся первым.
Друзья последовали за ним.
В это самое мгновение из-за гор во всем своем блеске показалось солнце.
ГЛАВА XXIX. Признательность
ГЛАВА XXX. Натан в роли шамана
ГЛАВА XXXI. Белая Газель
Мех у него мягкий, очень густой и совершенно серый, только вокруг ушей слегка коричневатый.
Морда этого зверя ужасна. Это самое свирепое и опасное животное из всех плотоядных Америки.
Несмотря на свою неуклюжесть и кажущуюся тяжеловесность, гризли замечательно ловок и подвижен, и его особенно следует бояться, потому что отвага гризли происходит от сознания своей силы.
Гризли нападает на всех животных, в особенности же на крупных жвачных: бизонов, быков, оленей и лосей.
И вот с таким-то страшным зверем внезапно столкнулись лицом к лицу Валентин и его товарищи.
Встреча была одной из самых неприятных.
— Бой предстоит смертельный, — коротко сказал Валентин, — вы ведь знаете, что гризли никогда не отступает.
— Что же нам делась? — спросил дон Мигель.
— Посмотрим сначала, что он будет делать, — отвечал Валентин. — Очевидно, что он уж поел, иначе он не вернулся бы к своей норе. Вы знаете, что медведи редко выходят из берлоги. Если нам посчастливилось и этот медведь уже хорошо пообедал, то это будет для нас большим преимуществом.
— Почему?
— Очень просто, — со смехом отвечал Валентин. — Как и некоторые люди, которые питаются не в строго определенное время, медведи, принявшись за еду, едят до отвала и вследствие этого делаются тяжелыми и сонными, то есть утрачивают половину своих бойцовских качеств.
— Гм! — заметил дон Мигель. — Мне кажется, что и оставшейся половины будет вполне достаточно.
— Я согласен с этим. Однако он, кажется, решился на что-то.
— Не дадим ему напасть первым!
— О, не беспокойтесь, дон Мигель, я знаком с охотой на медведя. Этот мишка, очевидно, не ожидает того, что я ему готовлю.
— Только не промахнитесь, иначе мы погибли, — заметил дон Мигель.
— Знаю, знаю, будьте спокойны.
Курумилла, между тем, как всегда не говоря ни слова, вырезал смолистую палку и спрятался в кусты всего в нескольких шагах от хищника.
Медведь после минутного колебания, в течение которого он переводил свой горящий взгляд с одного охотника на другого, издал глухое ворчание и облизнулся красным как кровь языком.
— Так, так, — произнес Валентин, — облизнись. Но только не рано ли облизываться, ведь ты еще нас не поймал.
Медведь, точно задетый этими словами, целиком высунул из-за выступа свою чудовищную голову.
— Я говорил вам, что он плотно поел, — заметил охотник. — Видите, как ему трудно шевелиться. Ну, лентяй, поворачивайся же! — продолжал он, обращаясь к зверю.
— Будьте осторожны! — крикнул дон Мигель.
— Он прыгнет на вас, — со страхом произнес дон Пабло.
Действительно, медведь одним ловким прыжком вскочил на площадку и очутился всего шагах в двадцати от охотника.
Валентин не шелохнулся, ни один мускул на его лице не дрогнул, он лишь стиснул зубы.
Медведь, удивленный смелостью охотника, сделал шаг назад.
Одно мгновение он оставался неподвижным, стоя с опущенной головой. Затем он начал рыть землю своими страшными когтями и тихо ворчать, словно ободряя себя.
Потом он вдруг весь подобрался. В это самую секунду Курумилла зажег смолистую палку и по знаку Валентина выставил зажженный конец перед медведем.
Животное, пораженное внезапным появлением огня, встало на задние лапы и, повернувшись к индейцу, протянуло было одну из передних к факелу, вероятно затем, чтобы загасить пламя.
Валентин взвел курок, широко расставил ноги и, прицелившись, начал тихонько что-то насвистывать.
Услышав свист, медведь остановился. Несколько секунд он стоял неподвижно, как бы соображая, откуда исходит этот странный звук.
Охотник продолжал свистеть. Его друзья, затаив дыхание, не спускали с него глаз, готовые в любую минуту броситься на помощь.
Валентин сохранял полное спокойствие, и медведь невольно начал поворачиваться на свист в его сторону.
Курумилла с горящим факелом в руках внимательно следил за всеми движениями зверя.
Наконец медведь повернулся к охотнику мордой и находился теперь так близко от него, что Валентин чувствовал его горячее дыхание.
Человек и зверь пожирали друг друга взглядами. Прошла минута, показавшаяся зрителям вечностью.
Вдруг медведь тряхнул головой, точно желая избавиться от чего-то назойливого, и с диким ревом бросился вперед.
В то же мгновение раздался выстрел.
Дон Мигель с сыном кинулись к своему другу.
Валентин стоял, опустив ружье прикладом к земле и беспечно улыбаясь, а в двух шагах от него корчился в предсмертной агонии страшный зверь.
Курумилла, наклонившись вперед, внимательно следил за движениями издыхающего чудовища.
— Слава Богу! — радостно воскликнул дон Мигель. — Вы целы и невредимы!
— А вы думали, что я подвергался большой опасности? — весело спросил охотник.
— Еще бы! — с удивлением вскричал дон Мигель. — Я дрожал за вашу жизнь!
— Не стоило труда, уверяю вас, — беспечно возразил Валентин, — серые медведи и я — старые знакомые. Спросите лучше Курумиллу, скольких уже мы таким образом уложили.
— Но, — заметил дон Пабло, — гризли считается неуязвимым. Пули расплющиваются об его череп и без вреда скользят по его шкуре.
— Это совершенно верно, но вы забываете, что есть одно место, в которое можно поразить медведя?
— Да, я знаю, это глаз, но ведь почти невозможно попасть в глаз с первого выстрела. Для этого необходимо обладать, кроме чрезвычайной смелости и хладнокровия, удивительной меткостью.
— Благодарю, — улыбаясь сказал Валентин, — теперь, когда наш враг уже безопасен, посмотрите, прошу вас, и скажите мне, куда я ему угодил.
Оба мексиканца поспешили нагнуться к медведю. Он был мертв.
Его огромная туша занимала пространство почти в десять квадратных ярдов.
Пуля охотника попала ему в правый глаз.
Мексиканцы вскрикнули от удивления.
— Да, — произнес Валентин, отвечая на их мысли, — это был недурной выстрел.
— Но посмотрите, мой друг, что за ужасные когти. Они почти в шесть дюймов длиной!
— Да. Я припоминаю, как одного несчастного команча гризли ударил лапой по плечу и моментально раздробил его. Но не правда ли, это на редкость интересная и увлекательная охота? Для меня в ней есть что-то неотразимо притягивающее.
— Для вас — может быть, — заметил дон Мигель, — вы так привыкли в прерии к опасностям, что не признаете их, но я должен признаться, что мы, жители городов, питаем к этим чудовищам непреодолимый страх.
— Перестаньте, дон Мигель, ведь я сам видел, как вы не раз боролись одни на один с ягуарами.
— Да, мой друг, и я опять готов на это, но ягуар — это вам все-таки не гризли.
— Хорошо, хорошо, я не хочу спорить с вами. Помогите нашему другу зажарить заднюю ногу медведя, и, я уверен что когда вы ее попробуете, ваше мнение о серых медведях изменится к лучшему.
Через некоторое время завтрак был готов. Охотники уселись вокруг костра и с удовольствием принялись за еду. Когда завтрак был окончен, все тотчас же приготовились продолжать путь.
Валентин двинулся первым.
Друзья последовали за ним.
В это самое мгновение из-за гор во всем своем блеске показалось солнце.
ГЛАВА XXIX. Признательность
Как мы уже сказали, Валентин устроил мадам Гилуа в зимнем селении команчей.
Индейцы с радостью приютили мать приемного сына их племени.
В ее распоряжение была отдана самая лучшая хижина, и все старались уделять ей внимание и оказывать всевозможные услуги.
В один ясный солнечный день она сидела у порога своей хижины и, глядя на детей, резвившихся невдалеке от нее и оглашавших воздух веселыми криками и смехом, думала о своем отсутствующем сыне.
В это время к ней подошла жена Единорога, села рядом, взяла ее за руку и внимательно посмотрела на нее.
— Моя мать чувствует себя лучше? — спросила она ласково.
— Благодарю, дитя мое, — отвечала старушка, — я здорова и чувствую себя хорошо.
— Тем лучше, — сказала Солнечный Луч с улыбкой, — ибо я могу сообщить моей матери хорошую весть.
— Говори, дитя мое, — сказала та.
— Бледнолицые — великие волшебники, — продолжала индианка, — они сообщают свои мысли через большие расстояния при помощи фигурок, начерченных на бересте, для них нет непреодолимых расстояний. Желает ли моя мать получить ожерелье, которое ей посылает сын?
— Да, да, дорогое дитя! — с живостью воскликнула старушка. — Все, что приходит от сына, для меня всегда крайне драгоценно!
Молодая индианка достала из-под подола своего платья кусок коры величиною с ладонь и передала его матери охотника.
Старушка с любопытством взяла его. Не понимая, что значит этот подарок, она вертела в руках бересту, в то время как индианка внимательно следила за ней.
Вдруг лицо мадам Гилуа осветилось радостью, и она громко вскрикнула. На внутренней стороне бересты она заметила несколько слов, нацарапанных острием кинжала.
Вот что писал Валентин:
Дорогая мать, не падайте духом, я здоров и невредим. До скорого свидания.
Любящий вас сын Валентин
Мать Валентина была вне себя от радости. Прочитав записку несколько раз, она обратилась к индианке.
— Солнечный Луч любит меня? — спросила она.
— Я люблю мою мать, — отвечала индианка с чувством, — ее сын спас мне жизнь.
— Я хочу как можно скорее увидеть своего сына и обнять его.
— Я помогу моей матери.
— Как же мы устроим это?
— Пусть моя мать будет спокойна. Я поговорю с Пауком, и через три дня мы отправимся в путь.
Сказав это, индианка нежно обняла старушку и, ободрив ее еще раз, удалилась.
Мать Валентина вернулась в свою хижину значительно повеселевшей. Уже давно не чувствовала она себя такой счастливой. Она забыла все свои страдания и думала только о предстоящей встрече с сыном.
К вечеру второго дня индианка, до тех пор точно избегавшая встреч со старушкой, решительно подошла в ней.
— Ну что? — спросила та.
— Мы отправимся.
— Когда?
— Завтра с рассветом.
— Паук обещал моей дочери?
— Да, он обещал. Пусть моя мать будет готова.
— Я готова хоть сейчас.
На рассвете следующего дня, как было условленно накануне, мать Валентина и Солнечный Луч вместе с Пауком и двадцатью воинами отправились в путь, чтобы присоединиться к Единорогу.
Индейцы с радостью приютили мать приемного сына их племени.
В ее распоряжение была отдана самая лучшая хижина, и все старались уделять ей внимание и оказывать всевозможные услуги.
В один ясный солнечный день она сидела у порога своей хижины и, глядя на детей, резвившихся невдалеке от нее и оглашавших воздух веселыми криками и смехом, думала о своем отсутствующем сыне.
В это время к ней подошла жена Единорога, села рядом, взяла ее за руку и внимательно посмотрела на нее.
— Моя мать чувствует себя лучше? — спросила она ласково.
— Благодарю, дитя мое, — отвечала старушка, — я здорова и чувствую себя хорошо.
— Тем лучше, — сказала Солнечный Луч с улыбкой, — ибо я могу сообщить моей матери хорошую весть.
— Говори, дитя мое, — сказала та.
— Бледнолицые — великие волшебники, — продолжала индианка, — они сообщают свои мысли через большие расстояния при помощи фигурок, начерченных на бересте, для них нет непреодолимых расстояний. Желает ли моя мать получить ожерелье, которое ей посылает сын?
— Да, да, дорогое дитя! — с живостью воскликнула старушка. — Все, что приходит от сына, для меня всегда крайне драгоценно!
Молодая индианка достала из-под подола своего платья кусок коры величиною с ладонь и передала его матери охотника.
Старушка с любопытством взяла его. Не понимая, что значит этот подарок, она вертела в руках бересту, в то время как индианка внимательно следила за ней.
Вдруг лицо мадам Гилуа осветилось радостью, и она громко вскрикнула. На внутренней стороне бересты она заметила несколько слов, нацарапанных острием кинжала.
Вот что писал Валентин:
Дорогая мать, не падайте духом, я здоров и невредим. До скорого свидания.
Любящий вас сын Валентин
Мать Валентина была вне себя от радости. Прочитав записку несколько раз, она обратилась к индианке.
— Солнечный Луч любит меня? — спросила она.
— Я люблю мою мать, — отвечала индианка с чувством, — ее сын спас мне жизнь.
— Я хочу как можно скорее увидеть своего сына и обнять его.
— Я помогу моей матери.
— Как же мы устроим это?
— Пусть моя мать будет спокойна. Я поговорю с Пауком, и через три дня мы отправимся в путь.
Сказав это, индианка нежно обняла старушку и, ободрив ее еще раз, удалилась.
Мать Валентина вернулась в свою хижину значительно повеселевшей. Уже давно не чувствовала она себя такой счастливой. Она забыла все свои страдания и думала только о предстоящей встрече с сыном.
К вечеру второго дня индианка, до тех пор точно избегавшая встреч со старушкой, решительно подошла в ней.
— Ну что? — спросила та.
— Мы отправимся.
— Когда?
— Завтра с рассветом.
— Паук обещал моей дочери?
— Да, он обещал. Пусть моя мать будет готова.
— Я готова хоть сейчас.
На рассвете следующего дня, как было условленно накануне, мать Валентина и Солнечный Луч вместе с Пауком и двадцатью воинами отправились в путь, чтобы присоединиться к Единорогу.
ГЛАВА XXX. Натан в роли шамана
Паук был настоящим команчским воином, в полном смысле слова, то есть смелым, коварным, грубым и жестоким, но ему не были чужды известная вежливость и любезность, а потому он охотно согласился на просьбу Солнечного Луча отвезти ее с матерью Валентина к Единорогу.
Кроме того, он, как и большинство его соплеменников, был многим обязан охотнику и рад был воспользоваться случаем сделать ему приятное.
Если бы Паук отправился в дорогу только со своими двадцатью воинами, то он проехал бы весь путь за два дня. Но так как с ними были две женщины, из которых одна была уже пожилая, да еще и европейка, а следовательно, вовсе не привыкшая к жизни в прерии, то он понял, что ему надо путешествовать несколько медленнее обычного. Так он и поступил.
Обе женщины сели на лошадей, причем для матери Валентина было устроено мягкое сиденье из нескольких звериных шкур. Воины на всякий случай окружили их, и отряд тронулся в путь.
Они ехали так целый день. Вечером Паук отдал приказ остановиться на ночлег.
Он первым слез с лошади и в несколько минут устроил для двух женщин шалаш из ветвей.
Затем были разведены костры, воины приготовили ужин, а после ужина все, кроме караульных, улеглись спать.
Но мать Валентина от нетерпения не могла заснуть всю ночь и просидела до утра, погруженная в размышления.
С восходом солнца все снова отправились в путь.
Этот день также прошел без всяких приключений, только Паук, ехавший несколько впереди других, заметил человеческие следы. Следы эти были свежими, глубокими, и по всем признакам принадлежали человеку молодому, сильному и привыкшему к длительной ходьбе.
Паук присоединился к отряду, никому, впрочем, не сказав о сделанном им открытии.
Вдруг Солнечный Луч, рядом с которой ехал Паук, дотронулась до его плеча, чтобы привлечь его внимание.
— Посмотрите, воин, — сказала она, указывая рукой вперед и немного влево, — не видите ли вы там идущего человека?
Паук рукой прикрыл глаза от солнца и внимательно посмотрел в ту сторону, куда указывала ему жена вождя.
— Ну, что думает об этом мой брат? — спросила индианка.
— Это мужчина, — отвечал он. — Отсюда кажется, что это индеец, но или я плохо вижу, или сильно ошибаюсь.
— Почему?
— Слушайте. Вы жена главного вождя нашего племени, и поэтому я могу сказать вам это. Тут что-то странное. Несколько минут тому назад я открыл следы. Судя по их направлению, они принадлежат этому человеку, тем более что они совсем свежие.
— Что же дальше?
— Между тем это следы вовсе не краснокожего, а бледнолицего.
— Это странно, — прошептала молодая женщина, ставшая серьезной. — Но уверены ли вы в этом?
Паук презрительно усмехнулся.
— Паук — воин, — произнес он. — То, что я увидел, обнаружил бы и восьмилетний ребенок. Следы вывернуты наружу и большой палец отделен от других, а между тем у нас, индейцев, все наоборот. Теперь я спрашиваю мою сестру, мог ли я ошибиться?
— Это верно, — прошептала она.
— Обратите на него внимание, — продолжал Паук, — теперь он виден лучше. Он старается спрятаться, предполагая, что мы его еще не заметили. Вот он остановился, задумался, боится, чтобы его движения не показались нам подозрительными. Смотрите, теперь он тел на землю и ожидает нас.
— Будем осторожны, — сказала Солнечный Луч.
— Я и так осторожен, — возразил Паук и довольно мрачно улыбнулся.
Чем ближе команчи подъезжали к одинокому путнику, тем сильнее убеждались в том, что это индеец.
Наконец они были уже в нескольких шагах от него, и тогда все сомнения рассеялись. Это был, по-видимому, один из тех многочисленных шаманов, которые бродят по прериям, переходя от одного племени у другому, и занимаются врачеванием и заклинаниями.
На самом деле этот шаман был не кто иной, как Натан, которого читатели, конечно, давно узнали.
Предательски умертвив повстречавшегося ему индейского шамана и нарядившись в его одеянье, Натан торопился пройти через неприятельскую линию, почти уверенный, что его не узнают.
Поняв, что всадники его заметили, он решил подождать их, и когда они приблизились, он заговорил первым.
— Приветствую моих братьев, — сказал он тем гортанным голосом, которым говорят индейцы. — Сам Владыка Жизни привел их сюда, и я постараюсь сделать для них все, что могу.
— Благодарю, — отвечал Паук, бросив на него пытливый взгляд. — Мы принимаем предложение моего брата и остановимся здесь на ночлег.
Затем он отдал своим воинам приказание остановиться, а сам, как и накануне, построил для женщин шалаш, в который они тотчас же удалились. Когда они проходили мимо шамана, то он бросил на них такой взгляд, что они обе невольно вздрогнули.
После ужина Паук закурил трубку и сел около шамана. Ему хотелось рассеять свои сомнения, так как он продолжал испытывать к этому человеку невольное подозрение, в происхождении которого не мог дать себе отчета.
Натан также закурил трубку и, пуская густые клубы дыма, внимательно следил за всеми движениями индейца.
— Мой отец путешествует? — спросил Паук.
— Да, — коротко отвечал мнимый шаман. — Мой сын принадлежит к могущественному племени команчей? — спросил, в свою очередь, Натан.
— Да, я действительно команчский воин.
— Мой сын вышел на охоту?
— Нет, — возразил индеец, — я иду к великому вождю нашего племени, который теперь вышел на тропу войны.
— К чьему же роду принадлежит мой сын?
— К роду Единорога.
Натан в глубине души содрогнулся, хотя лицо оставалось вполне равнодушным.
— О-о-а! — произнес он. — Единорог — великий вождь, его слава гремит по всей земле. Ни один воин не посмеет бороться против него!
— Мой отец знает его?
— До сих пор я еще не имел этой чести, хотя много раз желал с ним познакомиться. Я еще ни разу не встречался с этим знаменитым воином.
— В таком случае, — сказал Паук, — я уверен, что мой отец не откажется посетить с нами лагерь Единорога.
Натан сделал гримасу, но, поняв, что если он откажется, то возбудит к себе подозрение, поспешил согласиться.
— Я отправлюсь с вами в лагерь Единорога, — сказал он.
Они проговорили еще несколько минут. Затем Паук распростился с мнимым шаманом и, как и в предшествующую ночь, улегся перед входом в шалаш, в котором ночевали женщины.
Оставшись один у костра, Натан внимательно осмотрелся.
Караульные, опершись на свои ружья, стояли неподвижно, подобно бронзовым статуям.
Бежать было невозможно.
Американец с сожалением вздохнул, завернулся в шкуру бизона и улегся на земле, прошептав вполголоса:
— Завтра будет видно. Раз мне удалось обмануть этого краснокожего, то почему же мне не удастся обмануть и других?
С этой надеждой он заснул.
Кроме того, он, как и большинство его соплеменников, был многим обязан охотнику и рад был воспользоваться случаем сделать ему приятное.
Если бы Паук отправился в дорогу только со своими двадцатью воинами, то он проехал бы весь путь за два дня. Но так как с ними были две женщины, из которых одна была уже пожилая, да еще и европейка, а следовательно, вовсе не привыкшая к жизни в прерии, то он понял, что ему надо путешествовать несколько медленнее обычного. Так он и поступил.
Обе женщины сели на лошадей, причем для матери Валентина было устроено мягкое сиденье из нескольких звериных шкур. Воины на всякий случай окружили их, и отряд тронулся в путь.
Они ехали так целый день. Вечером Паук отдал приказ остановиться на ночлег.
Он первым слез с лошади и в несколько минут устроил для двух женщин шалаш из ветвей.
Затем были разведены костры, воины приготовили ужин, а после ужина все, кроме караульных, улеглись спать.
Но мать Валентина от нетерпения не могла заснуть всю ночь и просидела до утра, погруженная в размышления.
С восходом солнца все снова отправились в путь.
Этот день также прошел без всяких приключений, только Паук, ехавший несколько впереди других, заметил человеческие следы. Следы эти были свежими, глубокими, и по всем признакам принадлежали человеку молодому, сильному и привыкшему к длительной ходьбе.
Паук присоединился к отряду, никому, впрочем, не сказав о сделанном им открытии.
Вдруг Солнечный Луч, рядом с которой ехал Паук, дотронулась до его плеча, чтобы привлечь его внимание.
— Посмотрите, воин, — сказала она, указывая рукой вперед и немного влево, — не видите ли вы там идущего человека?
Паук рукой прикрыл глаза от солнца и внимательно посмотрел в ту сторону, куда указывала ему жена вождя.
— Ну, что думает об этом мой брат? — спросила индианка.
— Это мужчина, — отвечал он. — Отсюда кажется, что это индеец, но или я плохо вижу, или сильно ошибаюсь.
— Почему?
— Слушайте. Вы жена главного вождя нашего племени, и поэтому я могу сказать вам это. Тут что-то странное. Несколько минут тому назад я открыл следы. Судя по их направлению, они принадлежат этому человеку, тем более что они совсем свежие.
— Что же дальше?
— Между тем это следы вовсе не краснокожего, а бледнолицего.
— Это странно, — прошептала молодая женщина, ставшая серьезной. — Но уверены ли вы в этом?
Паук презрительно усмехнулся.
— Паук — воин, — произнес он. — То, что я увидел, обнаружил бы и восьмилетний ребенок. Следы вывернуты наружу и большой палец отделен от других, а между тем у нас, индейцев, все наоборот. Теперь я спрашиваю мою сестру, мог ли я ошибиться?
— Это верно, — прошептала она.
— Обратите на него внимание, — продолжал Паук, — теперь он виден лучше. Он старается спрятаться, предполагая, что мы его еще не заметили. Вот он остановился, задумался, боится, чтобы его движения не показались нам подозрительными. Смотрите, теперь он тел на землю и ожидает нас.
— Будем осторожны, — сказала Солнечный Луч.
— Я и так осторожен, — возразил Паук и довольно мрачно улыбнулся.
Чем ближе команчи подъезжали к одинокому путнику, тем сильнее убеждались в том, что это индеец.
Наконец они были уже в нескольких шагах от него, и тогда все сомнения рассеялись. Это был, по-видимому, один из тех многочисленных шаманов, которые бродят по прериям, переходя от одного племени у другому, и занимаются врачеванием и заклинаниями.
На самом деле этот шаман был не кто иной, как Натан, которого читатели, конечно, давно узнали.
Предательски умертвив повстречавшегося ему индейского шамана и нарядившись в его одеянье, Натан торопился пройти через неприятельскую линию, почти уверенный, что его не узнают.
Поняв, что всадники его заметили, он решил подождать их, и когда они приблизились, он заговорил первым.
— Приветствую моих братьев, — сказал он тем гортанным голосом, которым говорят индейцы. — Сам Владыка Жизни привел их сюда, и я постараюсь сделать для них все, что могу.
— Благодарю, — отвечал Паук, бросив на него пытливый взгляд. — Мы принимаем предложение моего брата и остановимся здесь на ночлег.
Затем он отдал своим воинам приказание остановиться, а сам, как и накануне, построил для женщин шалаш, в который они тотчас же удалились. Когда они проходили мимо шамана, то он бросил на них такой взгляд, что они обе невольно вздрогнули.
После ужина Паук закурил трубку и сел около шамана. Ему хотелось рассеять свои сомнения, так как он продолжал испытывать к этому человеку невольное подозрение, в происхождении которого не мог дать себе отчета.
Натан также закурил трубку и, пуская густые клубы дыма, внимательно следил за всеми движениями индейца.
— Мой отец путешествует? — спросил Паук.
— Да, — коротко отвечал мнимый шаман. — Мой сын принадлежит к могущественному племени команчей? — спросил, в свою очередь, Натан.
— Да, я действительно команчский воин.
— Мой сын вышел на охоту?
— Нет, — возразил индеец, — я иду к великому вождю нашего племени, который теперь вышел на тропу войны.
— К чьему же роду принадлежит мой сын?
— К роду Единорога.
Натан в глубине души содрогнулся, хотя лицо оставалось вполне равнодушным.
— О-о-а! — произнес он. — Единорог — великий вождь, его слава гремит по всей земле. Ни один воин не посмеет бороться против него!
— Мой отец знает его?
— До сих пор я еще не имел этой чести, хотя много раз желал с ним познакомиться. Я еще ни разу не встречался с этим знаменитым воином.
— В таком случае, — сказал Паук, — я уверен, что мой отец не откажется посетить с нами лагерь Единорога.
Натан сделал гримасу, но, поняв, что если он откажется, то возбудит к себе подозрение, поспешил согласиться.
— Я отправлюсь с вами в лагерь Единорога, — сказал он.
Они проговорили еще несколько минут. Затем Паук распростился с мнимым шаманом и, как и в предшествующую ночь, улегся перед входом в шалаш, в котором ночевали женщины.
Оставшись один у костра, Натан внимательно осмотрелся.
Караульные, опершись на свои ружья, стояли неподвижно, подобно бронзовым статуям.
Бежать было невозможно.
Американец с сожалением вздохнул, завернулся в шкуру бизона и улегся на земле, прошептав вполголоса:
— Завтра будет видно. Раз мне удалось обмануть этого краснокожего, то почему же мне не удастся обмануть и других?
С этой надеждой он заснул.
ГЛАВА XXXI. Белая Газель
Ночь прошла спокойно. На рассвете все проснулись почти одновременно и приготовились немедленно продолжать путь.
До лагеря Единорога оставалось всего несколько миль, и путники без всяких приключений скоро его достигли.
Караульные, разбросанные вокруг лагеря, успели уже сообщить вождю о прибытии подкрепления, и он ожидал вновь прибывших, стоя со скрещенными руками перед своим вигвамом.
Единорог быстрым взором окинул отряд и тотчас же заметил в числе прибывших двух женщин и незнакомого ему шамана. Но он ничем не выдал своего удивления и стал дожидаться, чтобы Паук сам объяснил ему все.
Паук, между тем, соскочил с коня, бросил поводья стоявшему рядом воину и, скрестив руки на груди, низко поклонился вождю.
Затем он произнес:
— Паук исполнил данное ему поручение и постарался возвратиться как можно скорее.
— Паук — опытный воин, — отвечал Единорог, — я вполне доверяю ему. Привел ли он мне столько воинов, сколько я просил?
— Вожди собирались у огня совета и выслушали слова Паука. Вот двадцать молодых воинов, горящих желанием последовать на войну за таким славным вождем, как мой отец.
Единорог с гордостью улыбнулся, но сейчас же продолжал с обычной суровостью:
— Я только что слышал сладкое пение соловья. Ошибся я или он действительно устроил себе гнездо среди этих деревьев?
— Мой отец ошибся. Он слышал не пение соловья, но до него долетел голос подруги его сердца, — нежно прошептала Солнечный Луч, робко выступив вперед.
Вождь посмотрел на свою жену нежным, но строгим взглядом.
— Душа моей жизни, — сказал он, — зачем ты покинула селенье? Разве твое место среди воинов? Разве жена вождя имеет право без его разрешения отправляться в поход?
Молодая женщина опустила ресницы, на которых засверкали слезы.
— Единорог суров со своей женой, — печально отвечала она. — Зима быстро надвигается, высокие деревья уже обнажились, снег падает хлопьями, и Солнечный Луч беспокоится, оставаясь одна в хижине. Уже много месяцев прошло с тех пор, как вождь покинул свою жену, и она захотела увидеть того, кого любит.
— Солнечный Луч — жена вождя, ее сердце твердо. Много раз была она в разлуке с Единорогом и всегда безропотно ожидала его возвращения. Почему же теперь она поступила иначе?
Молодая женщина взяла за руку мать Валентина.
— Мать Кутонепи хотела увидеть своего сына, — ответила она просто.
Лицо Единорога просветлело, и его голос смягчился.
— Единорог рад прибытию матери своего брата в лагерь, — сказал он, склоняясь перед старушкой.
— Разве мой сын не с вами? — спросила та тревожно.
— Нет, но пусть моя мать будет спокойна. Если она желает, то увидит его через два дня.
— Благодарю вас, вождь.
— Я отправлю воина известить Кутонепи о прибытии к нам его матери.
— Я могу отправиться, — сказал Паук.
— Хорошо, я согласен. Пусть теперь моя мать войдет в мою хижину, ей необходимо отдохнуть.
Обе женщины удалились.
Единорог остался вдвоем с мнимым шаманом.
Оба внимательно смотрели друг на друга.
— О-о-а! — произнес наконец вождь. — Какой счастливый случай привел моего отца в наш лагерь?
— Посланники Владыки Жизни идут туда, куда он их посылает, — уклончиво отвечал Натан.
— Это верно, — произнес вождь. — Чего же желает мой отец?
— Гостеприимства на эту ночь.
— Гостеприимство оказывается в прерии даже врагу. Неужели мой отец так мало знаком с обычаями прерий? — возразил вождь, бросив на собеседника подозрительный взгляд.
Натан прикусил губу.
— Мой брат неправильно понял мои слова, — сказал он.
— Хорошо, — произнес Единорог внушительно, — мой отец может провести у нас ночь. Гость — лицо священное для команчей, но предатели бывают строго наказаны, если их обнаруживают. Мой отец может удалиться.
Натан в душе содрогнулся от этих слов, но постарался сохранить спокойный вид.
— Благодарю, — произнес он, кланяясь.
Единорог возвратил ему поклон и повернулся к нему спиной.
— Гм! — пробормотал американец. — Я, кажется, напрасно рискнул явиться к этим дьяволам. Змеиные глаза этого проклятого вождя точно читают мои мысли. Надо быть осторожнее.
Размышляя таким образом, Натан медленно удалился, высоко подняв голову и делая вид, что очень доволен встречей с Единорогом.
В эту минуту в лагерь во весь опор примчался всадник. Он проскакал всего в каких-то двух шагах от Натана, и взгляды их встретились.
Натан вздрогнул.
«Если она меня узнала, то я погиб», — подумал он.
Всадником этим оказалась не кто иная, как Белая Газель. Отвечая на приветствия встречных команчей, она направилась к вигваму Единорога.
«Я попал в пасть к волку, — продолжал про себя Натан. — Белая Газель слишком хорошо меня знает. Постараюсь выбраться отсюда, если только еще не поздно».
Размышляя таким образом, он, не останавливаясь, продолжал идти вперед, отвечая на поклоны встречных воинов.
Так он беспрепятственно дошел до конца лагеря. Он не решился ни разу оглянуться, но его тонкий слух не уловил ни одного подозрительного звука.
— Я ошибся, — прошептал он, — она не узнала меня. Я хорошо замаскировался, и лучше, пожалуй, остаться… Нет, все-таки здесь оставаться небезопасно.
Решив таким образом, он сделал шаг, чтобы выйти за пределы лагеря. В ту же минуту чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо.
Он поспешно обернулся и увидел перед собой Паука.
— Куда идет мой отец? — спросил индейский воин. — Мой отец, вероятно, ошибся.
— Почему? — удивился Натан, стараясь сохранить хладнокровие.
— Лагерь кончается здесь.
— Ну и что же из этого?
— Разве мой отец не просил у вождя гостеприимства?
— Да, конечно, просил.
— Куда же он идет?
— Я иду в лес собирать некоторые растения, которые мне нужны для приготовления лекарств.
— О-о-а! — возразил индеец. — Если вы скажете это вождю, то он, несомненно, позволит вам идти.
— Разве я пленник?
— Нет. Но вождь отдал приказ, чтобы никто без разрешения не выходил из лагеря, а так как для моего отца не было сделано исключения, то и он должен подчиниться этому приказу.
— Хорошо. Я останусь, но буду помнить, каково гостеприимство у команчей.
— Мой отец неправ, и честь племени требует, чтобы это дело разрешилось немедленно. Пусть мой отец следует за мной к нашему вождю.
Натан почувствовал ловушку. Предложение Паука было ему очень не по вкусу, но делать было нечего, и он вынужден был согласиться.
— Пойдем, — сказал он индейцу, и они вместе направились обратно к вигваму вождя.
Единорог сидел перед своим вигвамом, окруженный старейшинами племени. Около него, опираясь на ружье, стояла Белая Газель.
Когда мнимый шаман появился перед этим собранием, то никто из индейцев и виду не подал, что им известно, кто он такой.
Американец окинул их пытливым взором.
— Я попался, — пробормотал он, — они что-то слишком уж спокойны.
Тем не менее он уверенно остановился перед ними, скрестил руки на груди и ждал.
Тогда Белая Газель подняла голову, в упор посмотрела на него и сказала:
— Натан, вожди просят, чтобы вы продемонстрировали одно из тех чудес, которые умеют совершать их шаманы.
Взоры всех с любопытством обратились на американца. Все ждали его ответа, чтобы судить, трус он или нет. Натан это понял, пренебрежительно пожал плечами и сказал с презрением:
— Команчи — собаки и старые бабы, а охотники нашего племени гонят их ударами бичей. Они считают себя такими хитрыми, а между тем белый обманул их, и если бы не вы, то они ни за что не узнали бы меня.
— Итак, вы сознаетесь, что вы не индейский шаман?
— Конечно нет, карай! Эта индейская шкура, которую я на себя напялил, слишком воняет и давит мне на плечи. Я с наслаждением скину ее.
Белая Газель с улыбкой обернулась к Единорогу.
— Вы видите, вождь? — сказала она.
— Да, вижу, — отвечал он и, обращаясь к американцу, продолжал. — Мой брат воин в своем племени?
Натан усмехнулся.
— Я сын Красного Кедра, непримиримого врага вашего племени, и мое имя Натан, — отвечал он бесстрашно. — Делайте со мной что хотите, собаки, но вы не вырвете у меня ни одного стона, ни одной слезы, ни одного вздоха, ни единой жалобы!
До лагеря Единорога оставалось всего несколько миль, и путники без всяких приключений скоро его достигли.
Караульные, разбросанные вокруг лагеря, успели уже сообщить вождю о прибытии подкрепления, и он ожидал вновь прибывших, стоя со скрещенными руками перед своим вигвамом.
Единорог быстрым взором окинул отряд и тотчас же заметил в числе прибывших двух женщин и незнакомого ему шамана. Но он ничем не выдал своего удивления и стал дожидаться, чтобы Паук сам объяснил ему все.
Паук, между тем, соскочил с коня, бросил поводья стоявшему рядом воину и, скрестив руки на груди, низко поклонился вождю.
Затем он произнес:
— Паук исполнил данное ему поручение и постарался возвратиться как можно скорее.
— Паук — опытный воин, — отвечал Единорог, — я вполне доверяю ему. Привел ли он мне столько воинов, сколько я просил?
— Вожди собирались у огня совета и выслушали слова Паука. Вот двадцать молодых воинов, горящих желанием последовать на войну за таким славным вождем, как мой отец.
Единорог с гордостью улыбнулся, но сейчас же продолжал с обычной суровостью:
— Я только что слышал сладкое пение соловья. Ошибся я или он действительно устроил себе гнездо среди этих деревьев?
— Мой отец ошибся. Он слышал не пение соловья, но до него долетел голос подруги его сердца, — нежно прошептала Солнечный Луч, робко выступив вперед.
Вождь посмотрел на свою жену нежным, но строгим взглядом.
— Душа моей жизни, — сказал он, — зачем ты покинула селенье? Разве твое место среди воинов? Разве жена вождя имеет право без его разрешения отправляться в поход?
Молодая женщина опустила ресницы, на которых засверкали слезы.
— Единорог суров со своей женой, — печально отвечала она. — Зима быстро надвигается, высокие деревья уже обнажились, снег падает хлопьями, и Солнечный Луч беспокоится, оставаясь одна в хижине. Уже много месяцев прошло с тех пор, как вождь покинул свою жену, и она захотела увидеть того, кого любит.
— Солнечный Луч — жена вождя, ее сердце твердо. Много раз была она в разлуке с Единорогом и всегда безропотно ожидала его возвращения. Почему же теперь она поступила иначе?
Молодая женщина взяла за руку мать Валентина.
— Мать Кутонепи хотела увидеть своего сына, — ответила она просто.
Лицо Единорога просветлело, и его голос смягчился.
— Единорог рад прибытию матери своего брата в лагерь, — сказал он, склоняясь перед старушкой.
— Разве мой сын не с вами? — спросила та тревожно.
— Нет, но пусть моя мать будет спокойна. Если она желает, то увидит его через два дня.
— Благодарю вас, вождь.
— Я отправлю воина известить Кутонепи о прибытии к нам его матери.
— Я могу отправиться, — сказал Паук.
— Хорошо, я согласен. Пусть теперь моя мать войдет в мою хижину, ей необходимо отдохнуть.
Обе женщины удалились.
Единорог остался вдвоем с мнимым шаманом.
Оба внимательно смотрели друг на друга.
— О-о-а! — произнес наконец вождь. — Какой счастливый случай привел моего отца в наш лагерь?
— Посланники Владыки Жизни идут туда, куда он их посылает, — уклончиво отвечал Натан.
— Это верно, — произнес вождь. — Чего же желает мой отец?
— Гостеприимства на эту ночь.
— Гостеприимство оказывается в прерии даже врагу. Неужели мой отец так мало знаком с обычаями прерий? — возразил вождь, бросив на собеседника подозрительный взгляд.
Натан прикусил губу.
— Мой брат неправильно понял мои слова, — сказал он.
— Хорошо, — произнес Единорог внушительно, — мой отец может провести у нас ночь. Гость — лицо священное для команчей, но предатели бывают строго наказаны, если их обнаруживают. Мой отец может удалиться.
Натан в душе содрогнулся от этих слов, но постарался сохранить спокойный вид.
— Благодарю, — произнес он, кланяясь.
Единорог возвратил ему поклон и повернулся к нему спиной.
— Гм! — пробормотал американец. — Я, кажется, напрасно рискнул явиться к этим дьяволам. Змеиные глаза этого проклятого вождя точно читают мои мысли. Надо быть осторожнее.
Размышляя таким образом, Натан медленно удалился, высоко подняв голову и делая вид, что очень доволен встречей с Единорогом.
В эту минуту в лагерь во весь опор примчался всадник. Он проскакал всего в каких-то двух шагах от Натана, и взгляды их встретились.
Натан вздрогнул.
«Если она меня узнала, то я погиб», — подумал он.
Всадником этим оказалась не кто иная, как Белая Газель. Отвечая на приветствия встречных команчей, она направилась к вигваму Единорога.
«Я попал в пасть к волку, — продолжал про себя Натан. — Белая Газель слишком хорошо меня знает. Постараюсь выбраться отсюда, если только еще не поздно».
Размышляя таким образом, он, не останавливаясь, продолжал идти вперед, отвечая на поклоны встречных воинов.
Так он беспрепятственно дошел до конца лагеря. Он не решился ни разу оглянуться, но его тонкий слух не уловил ни одного подозрительного звука.
— Я ошибся, — прошептал он, — она не узнала меня. Я хорошо замаскировался, и лучше, пожалуй, остаться… Нет, все-таки здесь оставаться небезопасно.
Решив таким образом, он сделал шаг, чтобы выйти за пределы лагеря. В ту же минуту чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо.
Он поспешно обернулся и увидел перед собой Паука.
— Куда идет мой отец? — спросил индейский воин. — Мой отец, вероятно, ошибся.
— Почему? — удивился Натан, стараясь сохранить хладнокровие.
— Лагерь кончается здесь.
— Ну и что же из этого?
— Разве мой отец не просил у вождя гостеприимства?
— Да, конечно, просил.
— Куда же он идет?
— Я иду в лес собирать некоторые растения, которые мне нужны для приготовления лекарств.
— О-о-а! — возразил индеец. — Если вы скажете это вождю, то он, несомненно, позволит вам идти.
— Разве я пленник?
— Нет. Но вождь отдал приказ, чтобы никто без разрешения не выходил из лагеря, а так как для моего отца не было сделано исключения, то и он должен подчиниться этому приказу.
— Хорошо. Я останусь, но буду помнить, каково гостеприимство у команчей.
— Мой отец неправ, и честь племени требует, чтобы это дело разрешилось немедленно. Пусть мой отец следует за мной к нашему вождю.
Натан почувствовал ловушку. Предложение Паука было ему очень не по вкусу, но делать было нечего, и он вынужден был согласиться.
— Пойдем, — сказал он индейцу, и они вместе направились обратно к вигваму вождя.
Единорог сидел перед своим вигвамом, окруженный старейшинами племени. Около него, опираясь на ружье, стояла Белая Газель.
Когда мнимый шаман появился перед этим собранием, то никто из индейцев и виду не подал, что им известно, кто он такой.
Американец окинул их пытливым взором.
— Я попался, — пробормотал он, — они что-то слишком уж спокойны.
Тем не менее он уверенно остановился перед ними, скрестил руки на груди и ждал.
Тогда Белая Газель подняла голову, в упор посмотрела на него и сказала:
— Натан, вожди просят, чтобы вы продемонстрировали одно из тех чудес, которые умеют совершать их шаманы.
Взоры всех с любопытством обратились на американца. Все ждали его ответа, чтобы судить, трус он или нет. Натан это понял, пренебрежительно пожал плечами и сказал с презрением:
— Команчи — собаки и старые бабы, а охотники нашего племени гонят их ударами бичей. Они считают себя такими хитрыми, а между тем белый обманул их, и если бы не вы, то они ни за что не узнали бы меня.
— Итак, вы сознаетесь, что вы не индейский шаман?
— Конечно нет, карай! Эта индейская шкура, которую я на себя напялил, слишком воняет и давит мне на плечи. Я с наслаждением скину ее.
Белая Газель с улыбкой обернулась к Единорогу.
— Вы видите, вождь? — сказала она.
— Да, вижу, — отвечал он и, обращаясь к американцу, продолжал. — Мой брат воин в своем племени?
Натан усмехнулся.
— Я сын Красного Кедра, непримиримого врага вашего племени, и мое имя Натан, — отвечал он бесстрашно. — Делайте со мной что хотите, собаки, но вы не вырвете у меня ни одного стона, ни одной слезы, ни одного вздоха, ни единой жалобы!