Страница:
— В прерии, — сказал миссионер, — по причине огромных расстояний почти невозможно обходиться без лошадей, поэтому вы доставите мне удовольствие, если согласитесь взять себе этих коней.
— Но, отец мой, — воскликнул Красный Кедр, — это чересчур, вы слишком добры к нам!
Отец Серафим покачал головой.
— Вы не понимаете, — сказал он, — что во всем, что я делаю для вас, гораздо больше расчета.
— О! — произнес Красный Кедр.
— Расчет с вашей стороны, в столь добром и бескорыстном деле? — с недоверием воскликнула Эллен. — Вы, наверное, шутите, отец мой!
— Нет, дитя мое, я говорю серьезно, и вы сейчас поймете это: я постарался так хорошо устроить жизнь вашему отцу, помочь ему стать хорошим и честным человеком, чтобы он не мог найти ни малейшего предлога вернуться к прежним заблуждениям и был бы тверд в своем решении исправиться.
— Это верно, — заметил Красный Кедр. — Ну что же, отец мой, благодарю вас за ваш расчет, который делает меня счастливейшим из людей и доказывает мне, что вы испытываете ко мне доверие.
— Хорошо, хорошо! Едем!
— Но, — возразила Эллен, — мне кажется, мы не имеем права так уехать.
— Правильно, — подтвердил скваттер. — И как это я не подумал об этом?
— В чем дело?
— Боже мой, но ведь в гроте находится особа, которая была так добра, что помогала вам ухаживать за мной. Участие этой особы ко мне за все время пребывания здесь не иссякало. Я очень благодарен моей дочери за то, что она не допустила меня оказаться неблагодарным и уехать отсюда, не выразив…
— Этого совсем не надо, — с живостью перебил его миссионер. — Дама, о которой вы ведете речь, чувствует себя неважно, поэтому она поручила мне передать вам от нее привет и пожелание поскорее очутиться в полной безопасности.
Красный Кедр и его дочь поняли, что у миссионера есть свои основания не желать, чтобы они прощались с его спутницей, а потому они, не настаивая, беспрекословно сели на лошадей.
Скваттер не знал, что старая женщина, заботливо ухаживавшая за ним во время его болезни, была матерью Валентина Гилуа, его смертельного врага. Отец Серафим взял с Эллен слово, что она не откроет отцу этой тайны, и молодая девушка исполнила свое обещание, хотя и не знала, для чего это было нужно.
Движимая милосердием и благородством, которые были основными чертами ее характера, мать охотника с полным самоотвержением ходила за бандитом, пока его жизнь была в опасности, и для этого подавила в себе чувство отвращения, внушаемое ей смертельным врагом ее сына. Но по мере того как здоровье понемногу возвращалось к скваттеру и ее заботы перестали быть ему необходимы, достойная женщина отстранилась и видела выздоравливающего только изредка.
Невольно мать пересиливала в ней христианку — трепет ужаса и тяжелые предчувствия овладевали ею по мере того, как возвращалась жизнь к человеку, которого она имела полное основание считать врагом.
С другой стороны, она не могла не поставить ему в вину того, что он своим присутствием в пещере так или иначе мешает ее встречи с сыном. Поэтому, когда отец Серафим возвестил ей об отъезде скваттера, она почувствовала живейшую радость и только попросила миссионера не заставлять ее прощаться с отъезжающими, так как это было бы для нее тяжело.
Отец Серафим вполне согласился с ней, и мы видели, как он закончил разговор об этом с Красным Кедром и его дочерью.
Итак, они уехали втроем.
Красный Кедр дышал полной грудью. Для него было неизъяснимым наслаждением чувствовать, как свежий и чистый воздух прерии вливается в его легкие.
Ему казалось, что он заново родился. Он чувствовал себя на воле.
Спустя часов шесть после того как путники покинули пещеру, они достигли цели своего путешествия.
Это был прекрасный маленький хакаль, с несколькими комнатами, устроенный из тростника, с двориком для лошадей позади. Скрытый в глубине узкой долины, хакаль возвышался на левом берегу одного из небольших притоков Рио-Хилы.
Когда путники сошли на землю и поместили лошадей на дворе, отец Серафим показал им внутренние помещения их нового жилища.
Все оказалось так, как он им и говорил. Эллен была в восторге, а Красный Кедр если и не восторгался, то делал вид, что восторгается.
Проведя в хижине около часа, отец Серафим начал прощаться с новыми ее обитателями.
— Уже? — воскликнула Эллен. — Вы уже покидаете нас, отец мой?
— Так нужно, дитя мое. Вы знаете, что мое время не принадлежит мне, — отвечал миссионер, садясь на лошадь, которую ему подвел скваттер.
— Но я надеюсь, — сказал Красный Кедр, — что ваше отсутствие не будет продолжительным и вы вспомните об этой хижине и ее обитателях, которые вам столь многим обязаны.
— Я хочу, чтобы вы были свободны в своих действиях. Если бы я стал наведываться к вам часто, то вам могло бы прийти в голову, что я подсматриваю за вами, и это было бы неприятно вам. Но изредка я буду навещать вас, не сомневайтесь в этом.
— Как бы часто вы ни являлись, мы можем быть только рады вам, — почти одновременно произнесли отец и дочь, целуя руки миссионера.
— Прощайте и будьте счастливы, — сказал отец Серафим, глубоко растроганный. — Вы знаете, где меня найти в случае, если вам понадобится утешение или помощь. Приходите, я всегда буду готов помочь вам по мере своих возможностей. Прощайте!
С этими словами миссионер пришпорил свою лошадь и быстро удалился. Красный Кедр и его дочь смотрели ему вслед, пока он не скрылся из вида. Затем они вздохнули и вернулись в хижину.
— Достойный и прекрасный человек! — прошептал скваттер, опускаясь на скамью. — О, я не хотел бы обмануть его надежд на мое исправление!
Итак, Красный Кедр на этот раз не играл комедию.
ГЛАВА XVI. Сообщник
ГЛАВА XVII. Мать и сын
— Но, отец мой, — воскликнул Красный Кедр, — это чересчур, вы слишком добры к нам!
Отец Серафим покачал головой.
— Вы не понимаете, — сказал он, — что во всем, что я делаю для вас, гораздо больше расчета.
— О! — произнес Красный Кедр.
— Расчет с вашей стороны, в столь добром и бескорыстном деле? — с недоверием воскликнула Эллен. — Вы, наверное, шутите, отец мой!
— Нет, дитя мое, я говорю серьезно, и вы сейчас поймете это: я постарался так хорошо устроить жизнь вашему отцу, помочь ему стать хорошим и честным человеком, чтобы он не мог найти ни малейшего предлога вернуться к прежним заблуждениям и был бы тверд в своем решении исправиться.
— Это верно, — заметил Красный Кедр. — Ну что же, отец мой, благодарю вас за ваш расчет, который делает меня счастливейшим из людей и доказывает мне, что вы испытываете ко мне доверие.
— Хорошо, хорошо! Едем!
— Но, — возразила Эллен, — мне кажется, мы не имеем права так уехать.
— Правильно, — подтвердил скваттер. — И как это я не подумал об этом?
— В чем дело?
— Боже мой, но ведь в гроте находится особа, которая была так добра, что помогала вам ухаживать за мной. Участие этой особы ко мне за все время пребывания здесь не иссякало. Я очень благодарен моей дочери за то, что она не допустила меня оказаться неблагодарным и уехать отсюда, не выразив…
— Этого совсем не надо, — с живостью перебил его миссионер. — Дама, о которой вы ведете речь, чувствует себя неважно, поэтому она поручила мне передать вам от нее привет и пожелание поскорее очутиться в полной безопасности.
Красный Кедр и его дочь поняли, что у миссионера есть свои основания не желать, чтобы они прощались с его спутницей, а потому они, не настаивая, беспрекословно сели на лошадей.
Скваттер не знал, что старая женщина, заботливо ухаживавшая за ним во время его болезни, была матерью Валентина Гилуа, его смертельного врага. Отец Серафим взял с Эллен слово, что она не откроет отцу этой тайны, и молодая девушка исполнила свое обещание, хотя и не знала, для чего это было нужно.
Движимая милосердием и благородством, которые были основными чертами ее характера, мать охотника с полным самоотвержением ходила за бандитом, пока его жизнь была в опасности, и для этого подавила в себе чувство отвращения, внушаемое ей смертельным врагом ее сына. Но по мере того как здоровье понемногу возвращалось к скваттеру и ее заботы перестали быть ему необходимы, достойная женщина отстранилась и видела выздоравливающего только изредка.
Невольно мать пересиливала в ней христианку — трепет ужаса и тяжелые предчувствия овладевали ею по мере того, как возвращалась жизнь к человеку, которого она имела полное основание считать врагом.
С другой стороны, она не могла не поставить ему в вину того, что он своим присутствием в пещере так или иначе мешает ее встречи с сыном. Поэтому, когда отец Серафим возвестил ей об отъезде скваттера, она почувствовала живейшую радость и только попросила миссионера не заставлять ее прощаться с отъезжающими, так как это было бы для нее тяжело.
Отец Серафим вполне согласился с ней, и мы видели, как он закончил разговор об этом с Красным Кедром и его дочерью.
Итак, они уехали втроем.
Красный Кедр дышал полной грудью. Для него было неизъяснимым наслаждением чувствовать, как свежий и чистый воздух прерии вливается в его легкие.
Ему казалось, что он заново родился. Он чувствовал себя на воле.
Спустя часов шесть после того как путники покинули пещеру, они достигли цели своего путешествия.
Это был прекрасный маленький хакаль, с несколькими комнатами, устроенный из тростника, с двориком для лошадей позади. Скрытый в глубине узкой долины, хакаль возвышался на левом берегу одного из небольших притоков Рио-Хилы.
Когда путники сошли на землю и поместили лошадей на дворе, отец Серафим показал им внутренние помещения их нового жилища.
Все оказалось так, как он им и говорил. Эллен была в восторге, а Красный Кедр если и не восторгался, то делал вид, что восторгается.
Проведя в хижине около часа, отец Серафим начал прощаться с новыми ее обитателями.
— Уже? — воскликнула Эллен. — Вы уже покидаете нас, отец мой?
— Так нужно, дитя мое. Вы знаете, что мое время не принадлежит мне, — отвечал миссионер, садясь на лошадь, которую ему подвел скваттер.
— Но я надеюсь, — сказал Красный Кедр, — что ваше отсутствие не будет продолжительным и вы вспомните об этой хижине и ее обитателях, которые вам столь многим обязаны.
— Я хочу, чтобы вы были свободны в своих действиях. Если бы я стал наведываться к вам часто, то вам могло бы прийти в голову, что я подсматриваю за вами, и это было бы неприятно вам. Но изредка я буду навещать вас, не сомневайтесь в этом.
— Как бы часто вы ни являлись, мы можем быть только рады вам, — почти одновременно произнесли отец и дочь, целуя руки миссионера.
— Прощайте и будьте счастливы, — сказал отец Серафим, глубоко растроганный. — Вы знаете, где меня найти в случае, если вам понадобится утешение или помощь. Приходите, я всегда буду готов помочь вам по мере своих возможностей. Прощайте!
С этими словами миссионер пришпорил свою лошадь и быстро удалился. Красный Кедр и его дочь смотрели ему вслед, пока он не скрылся из вида. Затем они вздохнули и вернулись в хижину.
— Достойный и прекрасный человек! — прошептал скваттер, опускаясь на скамью. — О, я не хотел бы обмануть его надежд на мое исправление!
Итак, Красный Кедр на этот раз не играл комедию.
ГЛАВА XVI. Сообщник
Красный Кедр гораздо легче привыкал к новому образу жизни, чем думала его дочь, опасавшаяся, что это будет ему слишком трудно.
Впрочем, с внешней стороны перемена была не столь значительной, ибо Красный Кедр по прежнему жил в прерии, но занимался он теперь уже только охотой и рыбной ловлей, в то время как его дочь вела хозяйство.
Зато по вечерам, прежде чем отправиться на покой, молодая девушка читала отцу Библию, которую ей дал отец Серафим.
Скваттер, опершись локтями на стол и с трубкой в зубах, слушал чтение с удивлявшим его самого вниманием, которое с каждым днем все усиливалось.
Чудную картину представляли они из себя в такие минуты: атлетически сложенный старик с энергичным и суровым лицом, слушающий в глубине бескрайней американской прерии чтение юной белокурой девушки, составлявшей разительный контраст с отцом.
Так было каждый вечер. Скваттер был счастлив — или, по крайней мере, считал себя счастливым.
Напротив, Эллен страдала и беспокоилась, подобное состояние казалось ей лишенным благополучного исхода, да и вообще всякого будущего, так как лишало ее возможности надеяться на какую-либо перемену.
Но чтобы не огорчать отца, она тщательно скрывала свою грусть и в его присутствии всегда старалась казаться веселой и довольной.
Красный Кедр находил все больше прелести в этой безмятежной жизни. Если иногда воспоминание о сыновьях нарушало его покой, то для него достаточно было взглянуть на дочь, чтобы вид этого всецело преданного ему ангела отогнал тяжелые мысли.
Отец Серафим уже несколько раз навещал обитателей хижины. Но если, с одной стороны, он был рад, что скваттер доволен своей новой жизнью, то, с другой, от его зоркого взгляда не могло укрыться, что девушка грустит. Его опыт подсказывал ему, что человек в том возрасте, в каком находилась Эллен, не может проводить свои лучшие годы в одиночестве, довольствуясь лишь обществом Красного Кедра.
К несчастью, помочь этому было очень трудно. В этом отношении миссионер даже не старался обмануть себя и хорошо понимал, что все его утешения не принесут почти никакой пользы.
Как всегда бывает в подобных случаях, Красный Кедр и не подозревал даже, что его дочь может грустить. Она была добра, ласкова и внимательна к нему. Он пользовался всем этим, был счастлив и в своем эгоизме ничего больше не замечал.
Так проходили дни, ничем не отличаясь один от другого. Между тем приближалась зима, дичь попадалась все реже и реже, и Красному Кедру приходилось охотиться все дальше и дальше от хакаля.
Вокруг горных вершин стали сгущаться облака. Затем они начали опускаться и разражаться над прерией дождем и снегом.
Зима — тяжелое время года в прериях Дикого Запада. Все невзгоды обрушиваются на человека, которого судьба забросила в эту негостеприимную страну, и горе ему, если он вовремя не примет меры, чтобы обеспечить себя всем необходимым на зиму.
Красный Кедр слишком давно и слишком хорошо знал эти края, чтобы ожидать скорого наступления зимы без всякого опасения.
Поэтому он изыскивал всяческие средства, чтобы запастись на зиму пищей и теплой меховой одеждой.
С восходом солнца отправлялся он верхом на охоту, рыскал целый день по прерии, и только ночь загоняла его обратно в хакаль.
Но, как мы уже сказали выше, дичь стала попадаться все реже, и вследствие этого приходилось искать ее все дальше и дальше.
Однажды утром Красный Кедр встал раньше обыкновенного, еще затемно, очень тихо, чтобы не разбудить спавшую еще дочь, вышел из хижины, оседлал лошадь и поспешно удалился.
В предыдущий вечер он напал на след великолепного черного медведя и добрался по нему почти до самой пещеры, в которой скрылся зверь. Теперь он хотел захватить медведя в его берлоге.
Для этого необходимо было торопиться. Медведь, в противоположность почти всем остальным хищникам, большей частью отыскивает себе пищу по утрам и обычно очень рано покидает свое жилище.
Поэтому скваттер, отлично знавший привычки этого животного, постарался как можно раньше выйти из дома.
Солнце еще не появилось, и только на горизонте темно-синее небо начинало понемногу розоветь.
День обещал быть превосходным. Легкий ветерок колыхал верхушки деревьев и покрывал небольшой рябью поверхность реки, по берегу которой ехал скваттер.
Легкий туман поднимался от напоенной дождями земли. Птицы одна за другой просыпались в густой листве деревьев и пением встречали наступление дня.
Мало-помалу мрак рассеялся, над горизонтом поднялось ярко сверкающее солнце, и день вступил в свои права.
Красный Кедр, подъехав к тесному ущелью, в конце которого среди груды обломков скал виднелся вход в берлогу медведя, остановился, чтобы немного передохнуть.
Сойдя с лошади, он стреножил ее и задал ей корму. Затем, убедившись что нож легко выходит из ножен и ружье в полном порядке, он вступил в ущелье.
Будучи опытным охотником, он осторожно пробирался вперед, зорко всматриваясь и внимательно прислушиваясь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг кто-то положил ему на плечо руку, и он услышал около себя чей-то знакомый смех.
Он с удивлением обернулся и был поражен, увидев перед собой человека, который, скрестив на груди руки, насмешливо смотрел на него.
— Брат Амбросио?! — воскликнул он, делая шаг назад.
— Compadre! — отвечал тот. — Вы стали туги на ухо: я раз десять называл вас по имени, но вы ничего не слышали, и мне пришлось дотронуться до вас, чтобы вы обратили на меня внимание.
— Что вам от меня надо? — спросил скваттер холодно.
— Как?! Что мне от вас надо, compadre? Довольно странный вопрос. Вы не хуже меня знаете, что именно мне от вас надо.
— Я не понимаю вас, — равнодушно возразил Красный Кедр. — Прошу вас, объяснитесь.
— Хорошо, извольте, — с насмешливой улыбкой отвечал монах.
— Но только поскорее, так как мне некогда.
— Очень может быть. Но зато у меня много времени — вы можете одолжить его у меня, чтобы выслушать то, что я вам скажу.
Скваттер невольно сделал гневное движение.
— Да, это так, — спокойно продолжал монах, — я ищу вас уже давно.
— Хорошо, но скорее приступайте к делу. Повторяю вам, что мне некогда.
— А я повторяю вам, что мне это совершенно безразлично. О, вы можете морщить брови сколько вам угодно, compadre, но все-таки вы выслушаете меня.
Красный Кедр сердито топнул ногой. Сделав шаг вперед, он положил руку на плечо монаха и посмотрел ему прямо в глаза.
— Знаете что, милейший, — гневно сказал он, — мне кажется, что мы с вами поменялись ролями и вы намерены издеваться надо мной. Но берегитесь, вы знаете, что я не особенно терпелив. Если вы будете продолжать в подобном духе, то мое терпение скоро может лопнуть.
— И это возможно, — не смутившись возразил монах. — Но если мы поменялись ролями, то кто виноват в этом? Я или вы? Ваши сыновья правы, говоря, что вы вбили себе что-то в голову и стали теперь ни на что не годны.
— Негодяй! — закричал скваттер, сжимая кулаки.
— Ага! Теперь ругательства! Прошу, не стесняйтесь, таким вы мне нравитесь гораздо больше, я, по крайней мере, узнаю вас. Но какова перемена! Надо сознаться, что эти французские миссионеры настоящие волшебники.
Красный Кедр уставился глазами на монаха, который глядел на него с дьявольской улыбкой. Скваттер чувствовал приступ страшной ярости. Ему страстно хотелось броситься на монаха и разбить ему голову, и он делал неимоверные усилия, чтобы сдержать себя.
Между тем монах чувствовал себя далеко не так спокойно, как делал вид. Он заметил, что брови скваттера нахмуриваются все более грозно и он может каждую минуту обрушиться на него в припадке бешеного гнева.
— Ну, ладно, — сказал он примирительным тоном, — к чему нам, старым друзьям, ссориться. Я явился сюда с добрыми намерениями и хочу оказать вам услугу.
Скваттер презрительно усмехнулся.
— Вы не верите мне, — продолжал монах добродушно, — но это меня нисколько не удивляет. Так всегда бывает, что к добрым намерениям относятся недоверчиво, а врагам верят больше, чем друзьям.
— Полно нести вздор! — с нетерпением воскликнул скваттер. — Я и так слишком долго вас слушал. Дайте мне пройти и убирайтесь к черту!
— Покорно благодарю за предложение, — со смехом отвечал монах. — Если вы позволите, то я им не воспользуюсь, по крайней мере в настоящее время. Но довольно шутить! Недалеко отсюда находятся два человека, которые очень хотели бы вас видеть и которых вы, без сомнения, будете рады встретить.
— О ком вы говорите? Это, вероятно, какие-нибудь два негодяя вроде вас.
— Возможно, — сказал монах. — Впрочем, вы сейчас сами увидите их, compadre.
И не дожидаясь ответа скваттера, брат Амбросио три раза издал звук, подражающий тихому свисту змеи.
Вслед за тем в кустах недалеко от собеседников произошло легкое движение, и оттуда появились два человека.
Увидев их, скваттер громко вскрикнул, не то от удивления, не то от ужаса: он узнал своих сыновей, Натана и Сеттера.
Молодые люди поспешно приблизились к отцу и приветствовали его с ироничной почтительностью, что не ускользнуло от его внимания.
— А, вот и вы, отец! — произнес Сеттер, тяжело опуская приклад своего ружья на землю и опираясь на его дуло. — Вас не так-то легко было найти.
— Кажется, со времени нашей разлуки отец сделался квакером; его новая религия предписывает ему, по всей вероятности, избегать такого дурного общества, как наше, — добавил Натан.
— Довольно, негодяи! — крикнул скваттер, топнув ногой. — Я живу как хочу, и, как мне кажется, никто не имеет права делать мне замечания.
— Вы ошибаетесь, — сухо возразил Сеттер. — Во-первых, я нахожу, что ваше поведение недостойно мужчины.
— Не говоря уж о том, — добавил монах, — что вы ставите в затруднение своих союзников, что вовсе нечестно.
— Дело не в этом, — возразил Натан. — Если нашему отцу угодно сделаться пуританином, то это его дело, и я не нахожу в этом ничего дурного. Но всему свое время — на мой взгляд, не тогда, когда тебя окружают враги и травят, как дикого зверя, следует надевать на себя овечью шкуру и представляться безобидным.
— Что вы хотите сказать этим? — нетерпеливо воскликнул скваттер. — Скоро вы кончите говорить загадками? Объяснитесь, наконец, и покончим с этим.
— Я сейчас и сделаю это, — сказал Натан. — В то время, как вы спите, воображая себя в безопасности, ваши враги бодрствуют и безостановочно плетут сеть, в которой, они надеются, вы скоро запутаетесь. Неужели вы воображаете, что мы уже давно не знаем вашего убежища? Кто же может надеяться так спрятаться в прерии, что его нельзя будет обнаружить? Мы только не хотели тревожить вашего покоя, пока не настало время действовать — вот почему вы только сегодня нас увидели.
— Да, — сказал монах, — но теперь надо поторопиться. В то время, как вы доверялись прекрасным словам французского миссионера, который ухаживал за вами и теперь усыпляет вашу бдительность для того, чтобы всегда иметь вас под рукой, ваши враги потихоньку готовятся напасть на вас и разом покончить с вами.
Скваттер выразил на своем лице удивление.
— Но этот человек спас мне жизнь! — воскликнул он.
Все трое рассмеялись в ответ на его слова.
— И к чему только людям дается опыт?! — воскликнул монах, обращаясь к молодым людям и пожимая плечами. — Вот ваш отец, вся жизнь которого протекла в прерии, и он прежде всего забывает самый священный закон — око за око, зуб за зуб — и не хочет понять, что человек, который, по его словам, спас ему жизнь, напротив, только затем и вылечил его раны, чтобы потом насладиться его мучениями и увидеть, как его убьют здорового и сильного, а не умирающего, каким он был, когда они встретились.
— О, нет! — воскликнул скваттер. — Вы лжете, этого не может быть!
— Этого не может быть? — возразил монах, глядя с сожалением на Красного Кедра. — О, как люди слепы! Подумайте, compadre, разве этому священнику не было за что вам мстить?
— Это верно, — со вздохом пробормотал Красный Кедр, — но он простил меня.
— Он простил вас?! А вы сами простили бы его? Полноте, вы с ума сошли, compadre. Я вижу, что с вами ничего не поделаешь. Поступайте как хотите, мы вас оставляем.
— Да, — произнес скваттер, — оставьте меня, я больше ничего и не прошу.
Монах и два его спутника сделали несколько шагов, как бы собираясь уходить.
Затем брат Амбросио оглянулся. Красный Кедр стоял на том же месте, голова его была опущена и брови нахмурены. Он размышлял.
Монах понял, что скваттер колеблется, и решил, что наступил момент, которым надо воспользоваться, чтобы окончательно склонить его на свою сторону.
Он вернулся обратно.
— Compadre, — сказал он, — еще одно, последнее слово — или, если вам угодно, последний совет.
— Что еще? — спросил Красный Кедр с раздражением.
— Берегите Эллен.
— Что?! — воскликнул скваттер, прыгнув как пантера и схватив брата Амбросио за руку. — Что ты сказал, монах?
— Я сказал, — отвечал тот твердым и внушительным тоном, — что ваши враги хотят использовать Эллен для того, чтобы наказать вас, и что если этот проклятый миссионер до сих пор для виду покровительствовал вам, то только потому, что боялся, как бы эта жертва, за которой он ухаживает, не ускользнула от него.
При этих ужасных словах с Красным Кедром произошла страшная перемена — бледность покрыла его лицо, он весь затрясся.
— О-о! — как тигр зарычал он. — Пусть они только явятся!
Монах бросил торжествующий взгляд в сторону своих товарищей. Он одержал победу, и добыча была у него в руках.
— Пойдемте, — произнес Красный Кедр, — не покидайте меня, ради Бога! Мы раздавим этих коварных змей! Ага, они воображают, что держат меня в руках, — продолжал он с нервным смехом, — но я им покажу, что старый лев еще не побежден! Я могу рассчитывать на вас, дети мои, не так ли? Не так ли, брат Амбросио?
— Конечно, — отвечал тот, — мы ваши единственные друзья, вы знаете это.
— Правда, — произнес скваттер. — Простите, что я на мгновение забыл это. О, вы увидите!
Два часа спустя все четверо явились в хижину.
Увидев их, Эллен почувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.
Тайное предчувствие предупредило ее о беде.
Впрочем, с внешней стороны перемена была не столь значительной, ибо Красный Кедр по прежнему жил в прерии, но занимался он теперь уже только охотой и рыбной ловлей, в то время как его дочь вела хозяйство.
Зато по вечерам, прежде чем отправиться на покой, молодая девушка читала отцу Библию, которую ей дал отец Серафим.
Скваттер, опершись локтями на стол и с трубкой в зубах, слушал чтение с удивлявшим его самого вниманием, которое с каждым днем все усиливалось.
Чудную картину представляли они из себя в такие минуты: атлетически сложенный старик с энергичным и суровым лицом, слушающий в глубине бескрайней американской прерии чтение юной белокурой девушки, составлявшей разительный контраст с отцом.
Так было каждый вечер. Скваттер был счастлив — или, по крайней мере, считал себя счастливым.
Напротив, Эллен страдала и беспокоилась, подобное состояние казалось ей лишенным благополучного исхода, да и вообще всякого будущего, так как лишало ее возможности надеяться на какую-либо перемену.
Но чтобы не огорчать отца, она тщательно скрывала свою грусть и в его присутствии всегда старалась казаться веселой и довольной.
Красный Кедр находил все больше прелести в этой безмятежной жизни. Если иногда воспоминание о сыновьях нарушало его покой, то для него достаточно было взглянуть на дочь, чтобы вид этого всецело преданного ему ангела отогнал тяжелые мысли.
Отец Серафим уже несколько раз навещал обитателей хижины. Но если, с одной стороны, он был рад, что скваттер доволен своей новой жизнью, то, с другой, от его зоркого взгляда не могло укрыться, что девушка грустит. Его опыт подсказывал ему, что человек в том возрасте, в каком находилась Эллен, не может проводить свои лучшие годы в одиночестве, довольствуясь лишь обществом Красного Кедра.
К несчастью, помочь этому было очень трудно. В этом отношении миссионер даже не старался обмануть себя и хорошо понимал, что все его утешения не принесут почти никакой пользы.
Как всегда бывает в подобных случаях, Красный Кедр и не подозревал даже, что его дочь может грустить. Она была добра, ласкова и внимательна к нему. Он пользовался всем этим, был счастлив и в своем эгоизме ничего больше не замечал.
Так проходили дни, ничем не отличаясь один от другого. Между тем приближалась зима, дичь попадалась все реже и реже, и Красному Кедру приходилось охотиться все дальше и дальше от хакаля.
Вокруг горных вершин стали сгущаться облака. Затем они начали опускаться и разражаться над прерией дождем и снегом.
Зима — тяжелое время года в прериях Дикого Запада. Все невзгоды обрушиваются на человека, которого судьба забросила в эту негостеприимную страну, и горе ему, если он вовремя не примет меры, чтобы обеспечить себя всем необходимым на зиму.
Красный Кедр слишком давно и слишком хорошо знал эти края, чтобы ожидать скорого наступления зимы без всякого опасения.
Поэтому он изыскивал всяческие средства, чтобы запастись на зиму пищей и теплой меховой одеждой.
С восходом солнца отправлялся он верхом на охоту, рыскал целый день по прерии, и только ночь загоняла его обратно в хакаль.
Но, как мы уже сказали выше, дичь стала попадаться все реже, и вследствие этого приходилось искать ее все дальше и дальше.
Однажды утром Красный Кедр встал раньше обыкновенного, еще затемно, очень тихо, чтобы не разбудить спавшую еще дочь, вышел из хижины, оседлал лошадь и поспешно удалился.
В предыдущий вечер он напал на след великолепного черного медведя и добрался по нему почти до самой пещеры, в которой скрылся зверь. Теперь он хотел захватить медведя в его берлоге.
Для этого необходимо было торопиться. Медведь, в противоположность почти всем остальным хищникам, большей частью отыскивает себе пищу по утрам и обычно очень рано покидает свое жилище.
Поэтому скваттер, отлично знавший привычки этого животного, постарался как можно раньше выйти из дома.
Солнце еще не появилось, и только на горизонте темно-синее небо начинало понемногу розоветь.
День обещал быть превосходным. Легкий ветерок колыхал верхушки деревьев и покрывал небольшой рябью поверхность реки, по берегу которой ехал скваттер.
Легкий туман поднимался от напоенной дождями земли. Птицы одна за другой просыпались в густой листве деревьев и пением встречали наступление дня.
Мало-помалу мрак рассеялся, над горизонтом поднялось ярко сверкающее солнце, и день вступил в свои права.
Красный Кедр, подъехав к тесному ущелью, в конце которого среди груды обломков скал виднелся вход в берлогу медведя, остановился, чтобы немного передохнуть.
Сойдя с лошади, он стреножил ее и задал ей корму. Затем, убедившись что нож легко выходит из ножен и ружье в полном порядке, он вступил в ущелье.
Будучи опытным охотником, он осторожно пробирался вперед, зорко всматриваясь и внимательно прислушиваясь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг кто-то положил ему на плечо руку, и он услышал около себя чей-то знакомый смех.
Он с удивлением обернулся и был поражен, увидев перед собой человека, который, скрестив на груди руки, насмешливо смотрел на него.
— Брат Амбросио?! — воскликнул он, делая шаг назад.
— Compadre! — отвечал тот. — Вы стали туги на ухо: я раз десять называл вас по имени, но вы ничего не слышали, и мне пришлось дотронуться до вас, чтобы вы обратили на меня внимание.
— Что вам от меня надо? — спросил скваттер холодно.
— Как?! Что мне от вас надо, compadre? Довольно странный вопрос. Вы не хуже меня знаете, что именно мне от вас надо.
— Я не понимаю вас, — равнодушно возразил Красный Кедр. — Прошу вас, объяснитесь.
— Хорошо, извольте, — с насмешливой улыбкой отвечал монах.
— Но только поскорее, так как мне некогда.
— Очень может быть. Но зато у меня много времени — вы можете одолжить его у меня, чтобы выслушать то, что я вам скажу.
Скваттер невольно сделал гневное движение.
— Да, это так, — спокойно продолжал монах, — я ищу вас уже давно.
— Хорошо, но скорее приступайте к делу. Повторяю вам, что мне некогда.
— А я повторяю вам, что мне это совершенно безразлично. О, вы можете морщить брови сколько вам угодно, compadre, но все-таки вы выслушаете меня.
Красный Кедр сердито топнул ногой. Сделав шаг вперед, он положил руку на плечо монаха и посмотрел ему прямо в глаза.
— Знаете что, милейший, — гневно сказал он, — мне кажется, что мы с вами поменялись ролями и вы намерены издеваться надо мной. Но берегитесь, вы знаете, что я не особенно терпелив. Если вы будете продолжать в подобном духе, то мое терпение скоро может лопнуть.
— И это возможно, — не смутившись возразил монах. — Но если мы поменялись ролями, то кто виноват в этом? Я или вы? Ваши сыновья правы, говоря, что вы вбили себе что-то в голову и стали теперь ни на что не годны.
— Негодяй! — закричал скваттер, сжимая кулаки.
— Ага! Теперь ругательства! Прошу, не стесняйтесь, таким вы мне нравитесь гораздо больше, я, по крайней мере, узнаю вас. Но какова перемена! Надо сознаться, что эти французские миссионеры настоящие волшебники.
Красный Кедр уставился глазами на монаха, который глядел на него с дьявольской улыбкой. Скваттер чувствовал приступ страшной ярости. Ему страстно хотелось броситься на монаха и разбить ему голову, и он делал неимоверные усилия, чтобы сдержать себя.
Между тем монах чувствовал себя далеко не так спокойно, как делал вид. Он заметил, что брови скваттера нахмуриваются все более грозно и он может каждую минуту обрушиться на него в припадке бешеного гнева.
— Ну, ладно, — сказал он примирительным тоном, — к чему нам, старым друзьям, ссориться. Я явился сюда с добрыми намерениями и хочу оказать вам услугу.
Скваттер презрительно усмехнулся.
— Вы не верите мне, — продолжал монах добродушно, — но это меня нисколько не удивляет. Так всегда бывает, что к добрым намерениям относятся недоверчиво, а врагам верят больше, чем друзьям.
— Полно нести вздор! — с нетерпением воскликнул скваттер. — Я и так слишком долго вас слушал. Дайте мне пройти и убирайтесь к черту!
— Покорно благодарю за предложение, — со смехом отвечал монах. — Если вы позволите, то я им не воспользуюсь, по крайней мере в настоящее время. Но довольно шутить! Недалеко отсюда находятся два человека, которые очень хотели бы вас видеть и которых вы, без сомнения, будете рады встретить.
— О ком вы говорите? Это, вероятно, какие-нибудь два негодяя вроде вас.
— Возможно, — сказал монах. — Впрочем, вы сейчас сами увидите их, compadre.
И не дожидаясь ответа скваттера, брат Амбросио три раза издал звук, подражающий тихому свисту змеи.
Вслед за тем в кустах недалеко от собеседников произошло легкое движение, и оттуда появились два человека.
Увидев их, скваттер громко вскрикнул, не то от удивления, не то от ужаса: он узнал своих сыновей, Натана и Сеттера.
Молодые люди поспешно приблизились к отцу и приветствовали его с ироничной почтительностью, что не ускользнуло от его внимания.
— А, вот и вы, отец! — произнес Сеттер, тяжело опуская приклад своего ружья на землю и опираясь на его дуло. — Вас не так-то легко было найти.
— Кажется, со времени нашей разлуки отец сделался квакером; его новая религия предписывает ему, по всей вероятности, избегать такого дурного общества, как наше, — добавил Натан.
— Довольно, негодяи! — крикнул скваттер, топнув ногой. — Я живу как хочу, и, как мне кажется, никто не имеет права делать мне замечания.
— Вы ошибаетесь, — сухо возразил Сеттер. — Во-первых, я нахожу, что ваше поведение недостойно мужчины.
— Не говоря уж о том, — добавил монах, — что вы ставите в затруднение своих союзников, что вовсе нечестно.
— Дело не в этом, — возразил Натан. — Если нашему отцу угодно сделаться пуританином, то это его дело, и я не нахожу в этом ничего дурного. Но всему свое время — на мой взгляд, не тогда, когда тебя окружают враги и травят, как дикого зверя, следует надевать на себя овечью шкуру и представляться безобидным.
— Что вы хотите сказать этим? — нетерпеливо воскликнул скваттер. — Скоро вы кончите говорить загадками? Объяснитесь, наконец, и покончим с этим.
— Я сейчас и сделаю это, — сказал Натан. — В то время, как вы спите, воображая себя в безопасности, ваши враги бодрствуют и безостановочно плетут сеть, в которой, они надеются, вы скоро запутаетесь. Неужели вы воображаете, что мы уже давно не знаем вашего убежища? Кто же может надеяться так спрятаться в прерии, что его нельзя будет обнаружить? Мы только не хотели тревожить вашего покоя, пока не настало время действовать — вот почему вы только сегодня нас увидели.
— Да, — сказал монах, — но теперь надо поторопиться. В то время, как вы доверялись прекрасным словам французского миссионера, который ухаживал за вами и теперь усыпляет вашу бдительность для того, чтобы всегда иметь вас под рукой, ваши враги потихоньку готовятся напасть на вас и разом покончить с вами.
Скваттер выразил на своем лице удивление.
— Но этот человек спас мне жизнь! — воскликнул он.
Все трое рассмеялись в ответ на его слова.
— И к чему только людям дается опыт?! — воскликнул монах, обращаясь к молодым людям и пожимая плечами. — Вот ваш отец, вся жизнь которого протекла в прерии, и он прежде всего забывает самый священный закон — око за око, зуб за зуб — и не хочет понять, что человек, который, по его словам, спас ему жизнь, напротив, только затем и вылечил его раны, чтобы потом насладиться его мучениями и увидеть, как его убьют здорового и сильного, а не умирающего, каким он был, когда они встретились.
— О, нет! — воскликнул скваттер. — Вы лжете, этого не может быть!
— Этого не может быть? — возразил монах, глядя с сожалением на Красного Кедра. — О, как люди слепы! Подумайте, compadre, разве этому священнику не было за что вам мстить?
— Это верно, — со вздохом пробормотал Красный Кедр, — но он простил меня.
— Он простил вас?! А вы сами простили бы его? Полноте, вы с ума сошли, compadre. Я вижу, что с вами ничего не поделаешь. Поступайте как хотите, мы вас оставляем.
— Да, — произнес скваттер, — оставьте меня, я больше ничего и не прошу.
Монах и два его спутника сделали несколько шагов, как бы собираясь уходить.
Затем брат Амбросио оглянулся. Красный Кедр стоял на том же месте, голова его была опущена и брови нахмурены. Он размышлял.
Монах понял, что скваттер колеблется, и решил, что наступил момент, которым надо воспользоваться, чтобы окончательно склонить его на свою сторону.
Он вернулся обратно.
— Compadre, — сказал он, — еще одно, последнее слово — или, если вам угодно, последний совет.
— Что еще? — спросил Красный Кедр с раздражением.
— Берегите Эллен.
— Что?! — воскликнул скваттер, прыгнув как пантера и схватив брата Амбросио за руку. — Что ты сказал, монах?
— Я сказал, — отвечал тот твердым и внушительным тоном, — что ваши враги хотят использовать Эллен для того, чтобы наказать вас, и что если этот проклятый миссионер до сих пор для виду покровительствовал вам, то только потому, что боялся, как бы эта жертва, за которой он ухаживает, не ускользнула от него.
При этих ужасных словах с Красным Кедром произошла страшная перемена — бледность покрыла его лицо, он весь затрясся.
— О-о! — как тигр зарычал он. — Пусть они только явятся!
Монах бросил торжествующий взгляд в сторону своих товарищей. Он одержал победу, и добыча была у него в руках.
— Пойдемте, — произнес Красный Кедр, — не покидайте меня, ради Бога! Мы раздавим этих коварных змей! Ага, они воображают, что держат меня в руках, — продолжал он с нервным смехом, — но я им покажу, что старый лев еще не побежден! Я могу рассчитывать на вас, дети мои, не так ли? Не так ли, брат Амбросио?
— Конечно, — отвечал тот, — мы ваши единственные друзья, вы знаете это.
— Правда, — произнес скваттер. — Простите, что я на мгновение забыл это. О, вы увидите!
Два часа спустя все четверо явились в хижину.
Увидев их, Эллен почувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.
Тайное предчувствие предупредило ее о беде.
ГЛАВА XVII. Мать и сын
Устроив Красного Кедра и его дочь в хакале и удостоверившись, что новый образ жизни им нравится, отец Серафим прежде всего позаботился исполнить обещание, данное им матери Валентина.
Достойная женщина, несмотря на все свое мужество, чувствовала, что силы ее с каждым днем убывают. Она ничего не высказывала и не жаловалась, но сознание, что сын ее близко, а она не может его увидеть и обнять после столь долгой разлуки, погружало ее в безысходную грусть. Она чувствовала, что силы постепенно оставляют ее, и в конце концов пришла к той ужасной мысли, что никогда больше не увидит своего сына, что он уже умер и что миссионер, опасаясь нанести ей жестокий удар, только ободряет ее и подает ей надежды, которые никогда не осуществятся.
Материнская любовь не рассуждает.
Все, что она увидела и услышала со времени своего прибытия в Америку, только увеличивало ее опасения, показав, как часто в этой стране жизнь человека висит на волоске. Поэтому, когда миссионер объявил ей, что не позже чем через неделю она обнимет своего сына, ее волнение и радость были так велики, что она едва не лишилась чувств и боялась умереть от счастья.
Сначала она даже и не хотела этому верить.
Между тем, хотя отец Серафим и знал, что Валентин находится в прерии, но не знал точно, в каком именно месте. Тотчас же по возвращении в пещеру, в которой они пока жили, он отправил четырех из своих индейцев в разные стороны, чтобы они разузнали и сообщили ему точные сведения об охотнике.
Мать Валентина присутствовала при том, как миссионер отправлял своих гонцов. Она слышала, какие он давал им наставления, видела, как они отправились, и начала теперь считать минуты, остающиеся до их возвращения, причем с точностью предугадывала все, что могло бы их задержать.
Так прошло два дня, но ни один из гонцов пока не возвращался.
Бедная мать целые дни просиживала в ожидании на скале, вперив взоры в даль равнины.
К вечеру третьего дня она заметила вдалеке маленькую черную точку, которая быстро приближалась к тому месту, где она сидела.
Мало-помалу точка эта обрисовывалась все явственнее, и вскоре можно было различить, что это всадник, скачущий во весь опор в сторону ущелья.
Сердце несчастной матери забилось с такой силой, что готово было выскочить из груди.
Очевидно, этот всадник был одним из гонцов миссионера, но какие вести он привез?
Наконец индеец достиг ущелья, соскочил с лошади и начал взбираться на гору.
Старая женщина забыла, казалось, свои годы, с такой быстротой кинулась она к нему навстречу и в несколько мгновений пробежала разделявшее их расстояние.
Но тут возникло новое препятствие. Краснокожий не говорил и не понимал ни слова по-французски, а она не понимала ни одного слова индейца.
Но у всех матерей есть особый род языка, который понимают во всех странах.
Команчский воин остановился перед нею, скрестил на груди руки и, приветливо улыбнувшись ей, произнес одно только слово:
— Кутонепи.
Мать Валентина знала, что так обыкновенно называли индейцы ее сына.
Она вдруг почувствовала, что уверенность вернулась к ней, увидев улыбку и услышав, каким тоном гонец произнес имя ее сына.
Она взяла воина за руку и потащила его в пещеру к отцу Серафиму, погруженному в эту минуту в чтение Библии.
— А! — произнес он, увидев их. — Ну, какие новости?
— Этот человек не может ничего сообщить мне, — отвечала она, — так как я не понимаю его языка. Но что-то говорит мне, что он привез хорошие вести.
— Если позволите, я расспрошу его.
— Пожалуйста, я прошу вас! Я сгораю от нетерпения узнать, что он скажет.
Миссионер обернулся к индейцу, стоявшему неподвижно в нескольких шагах от них и равнодушно прислушивавшемуся к их разговору.
— Лоб моего брата Паука покрыт потом, — сказал миссионер, — пусть он сядет рядом со мной и отдохнет. Он совершил большое путешествие.
Индеец слегка улыбнулся и почтительно поклонился отцу Серафиму.
— Паук считается вождем в своем племени, — сказал он мелодичным, гортанным голосом. — Он умеет прыгать, как ягуар, и ползать, как змея. Его ничто не утомляет.
— Я знаю, что мой брат — великий воин, — сказал священник, — подвиги его многочисленны, и апачи бегут при виде его. Встретил ли мой брат молодых воинов своего племени?
— Паук встретил их. Они охотятся на бизонов около Рио-Хилы.
— Их великий вождь Единорог с ними?
— Единорог со своими воинами.
— Хорошо. У моего брата глаза дикой кошки, от него ничто не укроется. Встретил ли он великого бледнолицего охотника?
— Паук курил трубку мира с Кутонепи и несколькими друзьями бледнолицего охотника у их костра.
— Мой брат говорил с Кутонепи? — спросил миссионер.
— Да. Кутонепи радуется возвращению отца молитв, которого он не надеялся больше увидеть. Когда петух пропоет во второй раз, Кутонепи со своими товарищами будет у моего отца.
— Мой брат мудрый и искусный воин. Я благодарю его за то, что он так хорошо выполнил взятое им на себя поручение, которого с такой ловкостью не исполнил бы ни один воин.
Услышав эту заслуженную похвалу, индеец радостно и горделиво улыбнулся и, почтительно поцеловав руку миссионера, удалился.
Тоща отец Серафим обратился к матери Валентина, которая со страхом ожидала результата этого разговора, стараясь прочесть во взгляде священника, на что она может надеяться. Он пожал ее руку и ласково сказал:
Достойная женщина, несмотря на все свое мужество, чувствовала, что силы ее с каждым днем убывают. Она ничего не высказывала и не жаловалась, но сознание, что сын ее близко, а она не может его увидеть и обнять после столь долгой разлуки, погружало ее в безысходную грусть. Она чувствовала, что силы постепенно оставляют ее, и в конце концов пришла к той ужасной мысли, что никогда больше не увидит своего сына, что он уже умер и что миссионер, опасаясь нанести ей жестокий удар, только ободряет ее и подает ей надежды, которые никогда не осуществятся.
Материнская любовь не рассуждает.
Все, что она увидела и услышала со времени своего прибытия в Америку, только увеличивало ее опасения, показав, как часто в этой стране жизнь человека висит на волоске. Поэтому, когда миссионер объявил ей, что не позже чем через неделю она обнимет своего сына, ее волнение и радость были так велики, что она едва не лишилась чувств и боялась умереть от счастья.
Сначала она даже и не хотела этому верить.
Между тем, хотя отец Серафим и знал, что Валентин находится в прерии, но не знал точно, в каком именно месте. Тотчас же по возвращении в пещеру, в которой они пока жили, он отправил четырех из своих индейцев в разные стороны, чтобы они разузнали и сообщили ему точные сведения об охотнике.
Мать Валентина присутствовала при том, как миссионер отправлял своих гонцов. Она слышала, какие он давал им наставления, видела, как они отправились, и начала теперь считать минуты, остающиеся до их возвращения, причем с точностью предугадывала все, что могло бы их задержать.
Так прошло два дня, но ни один из гонцов пока не возвращался.
Бедная мать целые дни просиживала в ожидании на скале, вперив взоры в даль равнины.
К вечеру третьего дня она заметила вдалеке маленькую черную точку, которая быстро приближалась к тому месту, где она сидела.
Мало-помалу точка эта обрисовывалась все явственнее, и вскоре можно было различить, что это всадник, скачущий во весь опор в сторону ущелья.
Сердце несчастной матери забилось с такой силой, что готово было выскочить из груди.
Очевидно, этот всадник был одним из гонцов миссионера, но какие вести он привез?
Наконец индеец достиг ущелья, соскочил с лошади и начал взбираться на гору.
Старая женщина забыла, казалось, свои годы, с такой быстротой кинулась она к нему навстречу и в несколько мгновений пробежала разделявшее их расстояние.
Но тут возникло новое препятствие. Краснокожий не говорил и не понимал ни слова по-французски, а она не понимала ни одного слова индейца.
Но у всех матерей есть особый род языка, который понимают во всех странах.
Команчский воин остановился перед нею, скрестил на груди руки и, приветливо улыбнувшись ей, произнес одно только слово:
— Кутонепи.
Мать Валентина знала, что так обыкновенно называли индейцы ее сына.
Она вдруг почувствовала, что уверенность вернулась к ней, увидев улыбку и услышав, каким тоном гонец произнес имя ее сына.
Она взяла воина за руку и потащила его в пещеру к отцу Серафиму, погруженному в эту минуту в чтение Библии.
— А! — произнес он, увидев их. — Ну, какие новости?
— Этот человек не может ничего сообщить мне, — отвечала она, — так как я не понимаю его языка. Но что-то говорит мне, что он привез хорошие вести.
— Если позволите, я расспрошу его.
— Пожалуйста, я прошу вас! Я сгораю от нетерпения узнать, что он скажет.
Миссионер обернулся к индейцу, стоявшему неподвижно в нескольких шагах от них и равнодушно прислушивавшемуся к их разговору.
— Лоб моего брата Паука покрыт потом, — сказал миссионер, — пусть он сядет рядом со мной и отдохнет. Он совершил большое путешествие.
Индеец слегка улыбнулся и почтительно поклонился отцу Серафиму.
— Паук считается вождем в своем племени, — сказал он мелодичным, гортанным голосом. — Он умеет прыгать, как ягуар, и ползать, как змея. Его ничто не утомляет.
— Я знаю, что мой брат — великий воин, — сказал священник, — подвиги его многочисленны, и апачи бегут при виде его. Встретил ли мой брат молодых воинов своего племени?
— Паук встретил их. Они охотятся на бизонов около Рио-Хилы.
— Их великий вождь Единорог с ними?
— Единорог со своими воинами.
— Хорошо. У моего брата глаза дикой кошки, от него ничто не укроется. Встретил ли он великого бледнолицего охотника?
— Паук курил трубку мира с Кутонепи и несколькими друзьями бледнолицего охотника у их костра.
— Мой брат говорил с Кутонепи? — спросил миссионер.
— Да. Кутонепи радуется возвращению отца молитв, которого он не надеялся больше увидеть. Когда петух пропоет во второй раз, Кутонепи со своими товарищами будет у моего отца.
— Мой брат мудрый и искусный воин. Я благодарю его за то, что он так хорошо выполнил взятое им на себя поручение, которого с такой ловкостью не исполнил бы ни один воин.
Услышав эту заслуженную похвалу, индеец радостно и горделиво улыбнулся и, почтительно поцеловав руку миссионера, удалился.
Тоща отец Серафим обратился к матери Валентина, которая со страхом ожидала результата этого разговора, стараясь прочесть во взгляде священника, на что она может надеяться. Он пожал ее руку и ласково сказал: