— Курумилла предупрежден, — отвечала индианка, — он ждет вас у подножия горы с двумя лошадьми.
Охотник бегом бросился вниз по горной тропинке.
ГЛАВА XL. Закон Линча
Охотник бегом бросился вниз по горной тропинке.
ГЛАВА XL. Закон Линча
Прежде чем продолжить наш рассказ, мы вкратце объясним, что такое закон Линча, который играет такую большую роль не только в прериях Дикого Запада, но и в некоторых общинах Соединенных Штатов.
Хотя мы, европейцы, вполне справедливо удивляемся существованию в цивилизованном обществе такого чудовищного явления, как закон Линча, но мы должны отдать справедливость американцам, — несмотря на то, что их современная система правосудия, вытекающая из первоначального закона Линча, достойна порицания, — и сознаться, что появление этого закона было вызвано необходимостью.
Закон Линча в те времена, когда только еще начиналась колонизация Америки, был не чем иным, как казнью, которую совершало общество, не имевшее правильно устроенного судопроизводства.
Теперь в больших городах Америки применение этого закона есть только беззаконное выражение воли большинства, когда она находится в противоречии с писанными законами и назначенными в них наказаниями.
Во вновь возникавших колониях, где, по причине малочисленности населения, еще не могли образоваться административные органы, жители должны были сами ограждать себя от различных воров и бандитов и, не имея лучшего закона, они расправлялись с преступниками по закону Линча.
В прериях Дикого Запада закон этот полностью совпадает с древним законом возмездия у евреев (око за око, зуб за зуб).
Мы не будем больше распространяться относительно закона Линча, о происхождении которого так мало известно, что никто даже не знает наверное, откуда произошло его название. Хотя некоторые и уверяют, что Линч был фермером, впервые применившим его, но этому противоречит доказанный факт существования закона Линча еще в те времена, когда европейцы впервые появились в Америке. Мы имеем основание предполагать, что в Соединенных Штатах закон Линча появился лишь в конце XVIII века. Тогда отправление его совершалось очень просто: снимали со столба фонарь и на его место вешали преступника. Мы даже думаем, что слово Линч (Lynch) есть просто исковерканное light 13.
Возвратимся теперь к нашему рассказу.
Четыре дня спустя после событий, описанных в предыдущей главе, лагерь Единорога представлял необычайное зрелище. В нем находились не только воины различных племен, дружественных команчам, но и множество как белых, так и «цветных» охотников, явившихся сюда со всех сторон, чтобы судить пленников, захваченных несколько дней тому назад, и применить к ним закон Линча.
Когда пленники предстали перед трибуналом, то Валентин, против собственного желания избранный председателем, вызвал обвинителей.
Они тотчас же выступили вперед. Их было пятеро: дон Мигель Сарате, дон Пабло Сарате, Андрес Гарот, Белая Газель и Сын Крови.
Тогда Валентин твердым и громким голосом произнес:
— Красный Кедр, вас будут судить судом Линча. Сейчас вы услышите, в чем вы обвиняетесь, и вам предоставляется право защищаться.
Скваттер повел плечами.
— Ваш закон Линча нелеп, — сказал он с презрением. — Закон этот карает смертью без пыток. Вместо такой мести привяжите меня к столбу и пытайте целый день, тогда у вас будет развлечение, ибо вы увидите, как умеет воин смотреть в лицо смерти и переносить страдания.
— Вы ошибаетесь относительно наших намерений — мы собираемся не отомстить вам, а примерно наказать вас. Столб пыток предназначается для храбрых и безупречных воинов, а преступник заслуживает только виселицы.
— Как вам будет угодно, — беспечно сказал скваттер. — Все, что я сказал, было произнесено только для того, чтобы доставить вам удовольствие.
— Кто может выступить обвинителем против Красного Кедра? — продолжил Валентин.
— Я, дон Мигель Сарате.
— Я, дон Пабло Сарате.
— Я, которого называют Сыном Крови, но который мог бы открыть свое настоящее имя, если бы Красный Кедр пожелал этого.
— Это ни к чему, — глухо произнес скваттер.
— Я, Белая Газель.
— В чем вы его обвиняете?
— Я обвиняю этого человека в похищении моей дочери, которую он затем подло умертвил, — сказал дон Мигель. — Кроме того, этот человек был причиной смерти моего друга, генерала Ибаньеса.
— Что вы можете возразить против этих обвинений?
— Ничего.
— Что говорит народ? — продолжал Валентин.
— Мы подтверждаем все сказанное, — в один голос произнесли присутствующие.
— Я обвиняю этого человека в тех же преступлениях: он похитил и убил мою сестру, — сказал дон Пабло.
— Я обвиняю этого человека в том, что сжег дом моих родителей, убил их и отдал меня бандитам, которые воспитали меня в пороке, — сказала Белая Газель.
— Я, — сказал Сын Крови, — обвиняю его в тех же преступлениях — отец этой несчастной был моим братом.
Собрание ужаснулось.
Валентин вполголоса посоветовался с судьями и затем произнес:
— Красный Кедр, единогласно признанный виновным, приговаривается к скальпированию и затем к повешению.
Сеттер был приговорен только к повешению — судьи приняли во внимание его молодость и дурной пример, который он имел постоянно перед собой.
Наступила очередь монаха.
— Подождите минуту, — вмешался Сын Крови, — этот человек, презренный искатель приключений, не имеющий права носить одеяние, которое он так давно позорит. Я требую, чтобы оно было с него снято, прежде чем будут перечислены его преступления.
— Зачем вы теряете время на то, чтобы обвинять нас, и ломаете эту комедию? — насмешливо сказал брат Амбросио. — Вы все, судящие нас, такие же преступники, как и мы. Вы убийцы, ибо без всякого на то права взяли на себя не принадлежащие вам обязанности. В этот раз вы случайно попали на виновных, но в тысяче других случаев вы осуждаете невинных, принуждаемые к тому мнением окружающего нас населения. Вы хотите знать о моих преступлениях? Я сам назову вам их. Этот человек прав: я не монах и никогда им не был. Я начал распутством и кончил злодеяниями. В сообщничестве с Красным Кедром я поджигал асиенды, умерщвлял их обитателей и грабил их. Кроме того, вместе с Красным Кедром я охотился за скальпами. Я помог ему похитить эту юную особу, которую вы видите. Что еще? Я убил брата этого гамбусино, чтобы узнать тайну местонахождения золотоносной жилы. Чего вы еще желаете? Придумайте самые ужасные, самые отвратительные преступления, — я совершил их. Теперь произнесите приговор, приведите его в исполнение, но вы не услышите от меня больше ни единого слова. Я вас презираю — вы сами негодяи!
Произнеся с возмутительным цинизмом эти слова, брат Амбросио обвел собрание вызывающим взглядом.
— Вот к чему вы приговорены, — сказал Валентин после недолгого совещания. — Вы будете оскальпированы, подвешены за подмышки и вымазаны медом. Так вы будете висеть до тех пор, пока вас не уничтожат птицы и насекомые.
Услышав, какое наказание его ожидает, бандит невольно содрогнулся, между тем как народ громко одобрял ужасный приговор.
— Теперь приступим к исполнению приговоров, — сказал Валентин.
— Мой брат торопится! — воскликнул Единорог, вставая и выступая вперед. — Что касается Красного Кедра, то закон применен к нему не в полной мере. Разве он не гласит: око за око, зуб за зуб?
— Верно! — вскричали индейцы и охотники.
Пораженный ужасным предчувствием, Красный Кедр задрожал, и сердце его упало.
— Да, да, — суровым голосом продолжал Сын Крови. — Красный Кедр убил донью Клару, дочь дона Мигеля, и его дочь Эллен должна умереть.
Сами судьи в ужасе содрогнулись.
Красный Кедр вскрикнул.
Одна Эллен оставалась спокойна.
— Я готова умереть, — сказала она покорно.
— Бедная девушка! Бог знает, с какой радостью отдала бы жизнь, чтобы спасти ее, — прошептала Беля Газель.
— Дочь моя! — в отчаянии воскликнул Красный Кедр
— Так же кричал дон Мигель, когда вы подло убили его дочь, — жестко произнес Сын Крови. — Око за око, зуб за зуб!
— О, ужасно то, что вы делаете, братья! — воскликнул отец Серафим. — Вы хотите пролить невинную кровь, которая падет на ваши головы. Бог вас покарает. Сжальтесь, сжальтесь, братья, и не губите эту невинную девушку!
По знаку Единорога четыре воина схватили миссионера и, несмотря на его сопротивление, с осторожностью проводили его в вигвам вождя и остались его караулить.
Валентин и Курумилла тщетно старались воспротивиться этому варварскому поступку. Индейцы и охотники, подстрекаемые Сыном Крови, громко требовали исполнения закона и угрожали самосудом.
Напрасно дон Мигель с сыном умоляли Единорога — они ничего не могли добиться.
Наконец Единорог, которому уже наскучили мольбы молодого человека, схватил Эллен за волосы, вонзив ей в сердце нож и бросил ее на руки дона Пабло.
— Ее отец убил твою сестру, а ты за нее просишь! Это подлость! — вскричал он.
При виде этого ужасного поступка Валентин закрыл лицо руками и убежал, но присутствующие вновь громко выразили свое одобрение.
Красный Кедр метался с пеной у рта. При виде убитой Эллен, он помутился рассудком и только с отчаяньем повторял:
— Дочь моя! Дочь моя!
Сын Крови и Белая Газель были неумолимы и бесстрастно присутствовали при казни пленников.
Красный Кедр и его сын мучились недолго, хотя первый был сначала оскальпирован. Овладевшее им безумие сделало его бесчувственным ко всему.
Но кто неописуемо страдал, так это брат Амбросио — несчастный мучился целых двадцать два часа, пока смерть не положила конец его страданиям.
Тотчас по окончании казни Сын Крови и Белая Газель вскочили на лошадей и умчались.
С тех пор о них ничего не было слышно, и никто не узнал, что с ними стало.
Все следы казни исчезли. Лагерь Единорога все еще оставался на том же месте. Сам вождь нашел это необходимым ради матери Валентина, самочувствие которой было очень плохим.
Бедная женщина чувствовала, что умирает. Она слабела с каждым днем, но с улыбкой встречала приближение смерти и старалась утешить своего сына.
Валентин, после многих лет разлуки увидавший свою мать на такое короткое время, был безутешен.
Лишенный общества дона Мигеля и дона Пабло, которые вернулись в Пасо-дель-Норте, увозя с собой тело несчастной Эллен, он плакал на груди Курумиллы, плакавшего вместе с ним и повторявшего:
— Великий Дух зовет к себе мать моего брата, потому что он ее любит.
Фраза эта была довольно длинна для почтенного вождя и доказывала, насколько он сочувствует горю друга.
В этот день больная лежала в гамаке перед вигвамом и смотрела на заходящее солнце.
Валентин стоял около нее с правой стороны, отец Серафим — с левой. Курумилла находился возле друга.
Лицо больной все точно сияло, глаза блестели ярким огнем, и легкая краска покрывала ее щеки. Она казалась счастливой.
Воины, сочувствуя горю своего названного брата, молча сидели вокруг.
Вечер был восхитительный, легкий ветерок тихонько шелестел листьями деревьев, солнце садилось, погружаясь в розоватый туман.
Больная изредка произносила отдельные слова, которые сын ее благоговейно выслушивал.
В тот момент, когда солнце скрылось за вершинами гор, умирающая приподнялась, как бы побуждаемая к тому непреодолимой силой. Затем она обвела всех кротким и спокойным взором и, положив обе руки на голову сына, проникновенным голосом произнесла только одно слово:
— Прощайте.
В следующее мгновение ее не стало.
Все невольно опустились на колени.
Валентин склонился на телом матери, лицо которой приобрело особую, присущую умершим красоту, закрыл ей глаза, несколько раз поцеловал и, сжав в своей руке ее руку, свесившуюся из гамака, погрузился в молитву.
Всю ночь никто не тронулся с места.
С наступлением дня отец Серафим при помощи Курумиллы отслужил заупокойную обедню, и затем тело предали земле.
Все индейцы присутствовали при этой церемонии.
Когда все удалились, Валентин опустился перед могилой на колени, и, несмотря на уговоры миссионера и Курумиллы, пожелал провести еще одну ночь подле матери.
На рассвете друзья возвратились к нему и нашли его все еще стоящим на коленях и молящимся. Он был бледен, с измученным лицом, а волосы, еще накануне совершенно черные, кое-где серебрились сединой.
Что произошло в эту долгую ночь? Какую тайну умершая открыла ему?
Отец Серафим пробовал его утешить, но охотник только печально качал головой.
— Зачем? К чему? — повторял он.
— Валентин, — сказал наконец миссионер, — вы, всегда такой твердый, вдруг ослабли, как дитя. Горе победило вас без борьбы, так как вы не хотите бороться. Но вы забываете, в конце концов, что не принадлежите себе.
— Увы! — воскликнул охотник. — Что же мне осталось?
— Бог! — строго сказал священник, указывая на небо.
— И прерия, — прибавил Курумилла, указывая рукой на восходящее солнце.
Яркий луч светила отразился в черных глазах охотника, он встряхнул головой и, бросив на могилу последний взгляд, полный нежности, произнес охрипшим голосом:
— Прощайте, матушка!
Затем обратился к индейскому вождю.
— Идем! — сказал он.
И Валентин начал новую жизнь.
Хотя мы, европейцы, вполне справедливо удивляемся существованию в цивилизованном обществе такого чудовищного явления, как закон Линча, но мы должны отдать справедливость американцам, — несмотря на то, что их современная система правосудия, вытекающая из первоначального закона Линча, достойна порицания, — и сознаться, что появление этого закона было вызвано необходимостью.
Закон Линча в те времена, когда только еще начиналась колонизация Америки, был не чем иным, как казнью, которую совершало общество, не имевшее правильно устроенного судопроизводства.
Теперь в больших городах Америки применение этого закона есть только беззаконное выражение воли большинства, когда она находится в противоречии с писанными законами и назначенными в них наказаниями.
Во вновь возникавших колониях, где, по причине малочисленности населения, еще не могли образоваться административные органы, жители должны были сами ограждать себя от различных воров и бандитов и, не имея лучшего закона, они расправлялись с преступниками по закону Линча.
В прериях Дикого Запада закон этот полностью совпадает с древним законом возмездия у евреев (око за око, зуб за зуб).
Мы не будем больше распространяться относительно закона Линча, о происхождении которого так мало известно, что никто даже не знает наверное, откуда произошло его название. Хотя некоторые и уверяют, что Линч был фермером, впервые применившим его, но этому противоречит доказанный факт существования закона Линча еще в те времена, когда европейцы впервые появились в Америке. Мы имеем основание предполагать, что в Соединенных Штатах закон Линча появился лишь в конце XVIII века. Тогда отправление его совершалось очень просто: снимали со столба фонарь и на его место вешали преступника. Мы даже думаем, что слово Линч (Lynch) есть просто исковерканное light 13.
Возвратимся теперь к нашему рассказу.
Четыре дня спустя после событий, описанных в предыдущей главе, лагерь Единорога представлял необычайное зрелище. В нем находились не только воины различных племен, дружественных команчам, но и множество как белых, так и «цветных» охотников, явившихся сюда со всех сторон, чтобы судить пленников, захваченных несколько дней тому назад, и применить к ним закон Линча.
Когда пленники предстали перед трибуналом, то Валентин, против собственного желания избранный председателем, вызвал обвинителей.
Они тотчас же выступили вперед. Их было пятеро: дон Мигель Сарате, дон Пабло Сарате, Андрес Гарот, Белая Газель и Сын Крови.
Тогда Валентин твердым и громким голосом произнес:
— Красный Кедр, вас будут судить судом Линча. Сейчас вы услышите, в чем вы обвиняетесь, и вам предоставляется право защищаться.
Скваттер повел плечами.
— Ваш закон Линча нелеп, — сказал он с презрением. — Закон этот карает смертью без пыток. Вместо такой мести привяжите меня к столбу и пытайте целый день, тогда у вас будет развлечение, ибо вы увидите, как умеет воин смотреть в лицо смерти и переносить страдания.
— Вы ошибаетесь относительно наших намерений — мы собираемся не отомстить вам, а примерно наказать вас. Столб пыток предназначается для храбрых и безупречных воинов, а преступник заслуживает только виселицы.
— Как вам будет угодно, — беспечно сказал скваттер. — Все, что я сказал, было произнесено только для того, чтобы доставить вам удовольствие.
— Кто может выступить обвинителем против Красного Кедра? — продолжил Валентин.
— Я, дон Мигель Сарате.
— Я, дон Пабло Сарате.
— Я, которого называют Сыном Крови, но который мог бы открыть свое настоящее имя, если бы Красный Кедр пожелал этого.
— Это ни к чему, — глухо произнес скваттер.
— Я, Белая Газель.
— В чем вы его обвиняете?
— Я обвиняю этого человека в похищении моей дочери, которую он затем подло умертвил, — сказал дон Мигель. — Кроме того, этот человек был причиной смерти моего друга, генерала Ибаньеса.
— Что вы можете возразить против этих обвинений?
— Ничего.
— Что говорит народ? — продолжал Валентин.
— Мы подтверждаем все сказанное, — в один голос произнесли присутствующие.
— Я обвиняю этого человека в тех же преступлениях: он похитил и убил мою сестру, — сказал дон Пабло.
— Я обвиняю этого человека в том, что сжег дом моих родителей, убил их и отдал меня бандитам, которые воспитали меня в пороке, — сказала Белая Газель.
— Я, — сказал Сын Крови, — обвиняю его в тех же преступлениях — отец этой несчастной был моим братом.
Собрание ужаснулось.
Валентин вполголоса посоветовался с судьями и затем произнес:
— Красный Кедр, единогласно признанный виновным, приговаривается к скальпированию и затем к повешению.
Сеттер был приговорен только к повешению — судьи приняли во внимание его молодость и дурной пример, который он имел постоянно перед собой.
Наступила очередь монаха.
— Подождите минуту, — вмешался Сын Крови, — этот человек, презренный искатель приключений, не имеющий права носить одеяние, которое он так давно позорит. Я требую, чтобы оно было с него снято, прежде чем будут перечислены его преступления.
— Зачем вы теряете время на то, чтобы обвинять нас, и ломаете эту комедию? — насмешливо сказал брат Амбросио. — Вы все, судящие нас, такие же преступники, как и мы. Вы убийцы, ибо без всякого на то права взяли на себя не принадлежащие вам обязанности. В этот раз вы случайно попали на виновных, но в тысяче других случаев вы осуждаете невинных, принуждаемые к тому мнением окружающего нас населения. Вы хотите знать о моих преступлениях? Я сам назову вам их. Этот человек прав: я не монах и никогда им не был. Я начал распутством и кончил злодеяниями. В сообщничестве с Красным Кедром я поджигал асиенды, умерщвлял их обитателей и грабил их. Кроме того, вместе с Красным Кедром я охотился за скальпами. Я помог ему похитить эту юную особу, которую вы видите. Что еще? Я убил брата этого гамбусино, чтобы узнать тайну местонахождения золотоносной жилы. Чего вы еще желаете? Придумайте самые ужасные, самые отвратительные преступления, — я совершил их. Теперь произнесите приговор, приведите его в исполнение, но вы не услышите от меня больше ни единого слова. Я вас презираю — вы сами негодяи!
Произнеся с возмутительным цинизмом эти слова, брат Амбросио обвел собрание вызывающим взглядом.
— Вот к чему вы приговорены, — сказал Валентин после недолгого совещания. — Вы будете оскальпированы, подвешены за подмышки и вымазаны медом. Так вы будете висеть до тех пор, пока вас не уничтожат птицы и насекомые.
Услышав, какое наказание его ожидает, бандит невольно содрогнулся, между тем как народ громко одобрял ужасный приговор.
— Теперь приступим к исполнению приговоров, — сказал Валентин.
— Мой брат торопится! — воскликнул Единорог, вставая и выступая вперед. — Что касается Красного Кедра, то закон применен к нему не в полной мере. Разве он не гласит: око за око, зуб за зуб?
— Верно! — вскричали индейцы и охотники.
Пораженный ужасным предчувствием, Красный Кедр задрожал, и сердце его упало.
— Да, да, — суровым голосом продолжал Сын Крови. — Красный Кедр убил донью Клару, дочь дона Мигеля, и его дочь Эллен должна умереть.
Сами судьи в ужасе содрогнулись.
Красный Кедр вскрикнул.
Одна Эллен оставалась спокойна.
— Я готова умереть, — сказала она покорно.
— Бедная девушка! Бог знает, с какой радостью отдала бы жизнь, чтобы спасти ее, — прошептала Беля Газель.
— Дочь моя! — в отчаянии воскликнул Красный Кедр
— Так же кричал дон Мигель, когда вы подло убили его дочь, — жестко произнес Сын Крови. — Око за око, зуб за зуб!
— О, ужасно то, что вы делаете, братья! — воскликнул отец Серафим. — Вы хотите пролить невинную кровь, которая падет на ваши головы. Бог вас покарает. Сжальтесь, сжальтесь, братья, и не губите эту невинную девушку!
По знаку Единорога четыре воина схватили миссионера и, несмотря на его сопротивление, с осторожностью проводили его в вигвам вождя и остались его караулить.
Валентин и Курумилла тщетно старались воспротивиться этому варварскому поступку. Индейцы и охотники, подстрекаемые Сыном Крови, громко требовали исполнения закона и угрожали самосудом.
Напрасно дон Мигель с сыном умоляли Единорога — они ничего не могли добиться.
Наконец Единорог, которому уже наскучили мольбы молодого человека, схватил Эллен за волосы, вонзив ей в сердце нож и бросил ее на руки дона Пабло.
— Ее отец убил твою сестру, а ты за нее просишь! Это подлость! — вскричал он.
При виде этого ужасного поступка Валентин закрыл лицо руками и убежал, но присутствующие вновь громко выразили свое одобрение.
Красный Кедр метался с пеной у рта. При виде убитой Эллен, он помутился рассудком и только с отчаяньем повторял:
— Дочь моя! Дочь моя!
Сын Крови и Белая Газель были неумолимы и бесстрастно присутствовали при казни пленников.
Красный Кедр и его сын мучились недолго, хотя первый был сначала оскальпирован. Овладевшее им безумие сделало его бесчувственным ко всему.
Но кто неописуемо страдал, так это брат Амбросио — несчастный мучился целых двадцать два часа, пока смерть не положила конец его страданиям.
Тотчас по окончании казни Сын Крови и Белая Газель вскочили на лошадей и умчались.
С тех пор о них ничего не было слышно, и никто не узнал, что с ними стало.
* * *
Восьмой день после описанного нами ужасного применения закона Линча приближался к концу.Все следы казни исчезли. Лагерь Единорога все еще оставался на том же месте. Сам вождь нашел это необходимым ради матери Валентина, самочувствие которой было очень плохим.
Бедная женщина чувствовала, что умирает. Она слабела с каждым днем, но с улыбкой встречала приближение смерти и старалась утешить своего сына.
Валентин, после многих лет разлуки увидавший свою мать на такое короткое время, был безутешен.
Лишенный общества дона Мигеля и дона Пабло, которые вернулись в Пасо-дель-Норте, увозя с собой тело несчастной Эллен, он плакал на груди Курумиллы, плакавшего вместе с ним и повторявшего:
— Великий Дух зовет к себе мать моего брата, потому что он ее любит.
Фраза эта была довольно длинна для почтенного вождя и доказывала, насколько он сочувствует горю друга.
В этот день больная лежала в гамаке перед вигвамом и смотрела на заходящее солнце.
Валентин стоял около нее с правой стороны, отец Серафим — с левой. Курумилла находился возле друга.
Лицо больной все точно сияло, глаза блестели ярким огнем, и легкая краска покрывала ее щеки. Она казалась счастливой.
Воины, сочувствуя горю своего названного брата, молча сидели вокруг.
Вечер был восхитительный, легкий ветерок тихонько шелестел листьями деревьев, солнце садилось, погружаясь в розоватый туман.
Больная изредка произносила отдельные слова, которые сын ее благоговейно выслушивал.
В тот момент, когда солнце скрылось за вершинами гор, умирающая приподнялась, как бы побуждаемая к тому непреодолимой силой. Затем она обвела всех кротким и спокойным взором и, положив обе руки на голову сына, проникновенным голосом произнесла только одно слово:
— Прощайте.
В следующее мгновение ее не стало.
Все невольно опустились на колени.
Валентин склонился на телом матери, лицо которой приобрело особую, присущую умершим красоту, закрыл ей глаза, несколько раз поцеловал и, сжав в своей руке ее руку, свесившуюся из гамака, погрузился в молитву.
Всю ночь никто не тронулся с места.
С наступлением дня отец Серафим при помощи Курумиллы отслужил заупокойную обедню, и затем тело предали земле.
Все индейцы присутствовали при этой церемонии.
Когда все удалились, Валентин опустился перед могилой на колени, и, несмотря на уговоры миссионера и Курумиллы, пожелал провести еще одну ночь подле матери.
На рассвете друзья возвратились к нему и нашли его все еще стоящим на коленях и молящимся. Он был бледен, с измученным лицом, а волосы, еще накануне совершенно черные, кое-где серебрились сединой.
Что произошло в эту долгую ночь? Какую тайну умершая открыла ему?
Отец Серафим пробовал его утешить, но охотник только печально качал головой.
— Зачем? К чему? — повторял он.
— Валентин, — сказал наконец миссионер, — вы, всегда такой твердый, вдруг ослабли, как дитя. Горе победило вас без борьбы, так как вы не хотите бороться. Но вы забываете, в конце концов, что не принадлежите себе.
— Увы! — воскликнул охотник. — Что же мне осталось?
— Бог! — строго сказал священник, указывая на небо.
— И прерия, — прибавил Курумилла, указывая рукой на восходящее солнце.
Яркий луч светила отразился в черных глазах охотника, он встряхнул головой и, бросив на могилу последний взгляд, полный нежности, произнес охрипшим голосом:
— Прощайте, матушка!
Затем обратился к индейскому вождю.
— Идем! — сказал он.
И Валентин начал новую жизнь.