Евтушенко Алексей Анатольевич. Отряд

   – Э-э… Гурм, это, по-видимому, собака?
   – Да.
   – Старая собака? Помесь овчарки с волком?
   – Именно.
   – Боюсь, что у нас для вас плохие новости. Какая-то собака лежит убитая за домом. Ее застрелили и завалили хворостом. Возможно, вы не поверите, но, клянусь, это сделали не мы. В доме похозяйничали чужие люди, там беспорядок и… – Александр замялся, размышляя, стоит ли говорить пожилому незнакомцу о своих догадках. – В общем, вашей внучки там нет. Мне не хочется об этом говорить, но, возможно, ее захватили те, кого мы преследуем.
   Седовласый долго молчал, переводя свои странноватые светло-серые и широко расставленные глаза с одного лица на другое, и наконец сказал:
   – Я вам верю. Вижу, что вы устали и нуждаетесь в пище и отдыхе. Идемте в дом. Там вам будет удобнее, чем на улице, а мои собачки – надежные сторожа.
   На обширном дощатом столе ровно и ярко горели две керосиновые лампы, в печке на кухне уютно потрескивали дрова, а за окном непроглядно чернела августовская ночь. Они только что поужинали тем, что нашлось в рюкзаках отряда и погребах Степана Трофимовича (так звали хозяина дома), и теперь пили свежезаваренный чай, которым снабдил их Герцог из своих последних неприкосновенных запасов.
   – Хороший чаек, – похвалил хозяин. – Преловат, не без этого, но все равно хороший. У нас чай давно кончился. Брусничный лист завариваем, травку другую разную. Оно, конечно, полезно, да только с настоящим чаем ничего не сравнится.
   – Вы не ответили, Степан Трофимович, – напомнил Велга. – Мы вам все честно рассказали, а вы не ответили. Думаю, не стоит напоминать, что наш враг – это и ваш враг тоже. У них как-никак внучка ваша.
   – За внучку я как раз теперь не очень беспокоюсь, – вздохнул Степан Трофимович. – Пойти за ней, конечно, надо. Помочь там, ежели что… Но вообще-то она у меня самостоятельная. Даже слишком. Если они ее сразу не убили, то теперь и подавно не тронут.
   – Это откуда же такая уверенность? – с нескрываемой иронией осведомился Дитц.
   – Тебе, немчура, все равно не понять, – снова вздохнул хозяин дома. – Сила в ней имеется – и сила немалая. – И, помолчав, добавил: – Колдунья она у меня, соображаешь?
   Дитца, судя по всему, зацепило словечко "немчура", и он, явно в отместку, обидно засмеялся, откинувшись на спинку стула.
   – Я же говорил, что тебе не понять. Да и никому здесь. Разве что вон великану вашему, лесовику, – он с уважением кивнул в сторону Малышева, возвышавшегося с краю стола. – Да ты не обижайся на "немчуру", Хельмут, не обижайся, право. Я же не обижаюсь на то, что ваши в сорок втором полдеревни моей расстреляли за связь с партизанами. А мог бы. Мне тогда всего-то семь годков было, а все помню, как вчера… Чудом тогда спасся.
   – Ну и дела! – не поверил своим ушам Стихарь. – Это ж сколько вам выходит, а, Степан Трофимович?
   – А восемьдесят миновало в позапрошлом месяце июне, – охотно ответил тот. – И зубы у меня, как видишь, все пока свои. Удивляться тут особенно нечему, солдат, потому как у нас, в роду Громовых, все мужики меньше ста лет не жили. Да и бабы, впрочем, тоже. Кроме отца моего, Трофима Агафоновича Громова. Но его в самом начале войны убило. Восемнадцатого июня под городом Новоградом-Волынским, что на Украине. Пал, как было сказано в похоронке, смертью храбрых в бою с немецко-фашистскими захватчиками.
   – Вы хотите сказать, восемнадцатого июля? – вежливо поправил Карл Хейниц.
   – Вот еще! – возмутился Степан Трофимович. – Ты слушай-то ухом, а не брюхом! Я сказал именно то, что хотел сказать. Мой отец, Громов Трофим Агафонович, был убит восемнадцатого июня в бою с вами, немцами, под украинским городом Новоградом-Волын-ским.
   – Стоп, стоп, – нахмурился Велга. – Что-то вы путаете, дорогой хозяин, уж извините, конечно. Как ваш отец мог погибнуть в бою восемнадцатого июня, когда война с фашистской Германией началась только двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, то есть через четыре дня после восемнадцатого?
   – Молодые люди! – выпрямился на стуле Степан Трофимович. – Знал я, конечно, что молодежь нынче необразованная, но чтобы настолько… Запомните раз и навсегда. Фашистская Германия напала на Советский Союз в ночь с девятнадцатого на двадцатое мая одна тысяча девятьсот сорок первого года. И я это знаю так же верно, как то, что меня зовут Степаном Трофимовичем Громовым и мне восемьдесят лет.
   – Ни хрена себе! – почесал в затылке Стихарь. – Эй, Руди, ты хоть что-нибудь понимаешь?
   – Я ничего не понимаю, – откликнулся пулеметчик, – но зато знаю. А знаю я то же, что и ты, а именно: наш многоуважаемый хозяин ошибается. Я уважаю его возраст, а особенно то, как он для этого самого возраста сохранился, но я сам лично переправлялся через Буг двадцать второго числа и запомню этот день на всю жизнь. У нас тогда две трети взвода под этой вашей Брестской крепостью полегло, а еще через четыре дня меня первый раз ранило. Такое не забудешь.
   – Что за бред вы несете, юноша?! – рявкнул Степан Трофимович. – Вас же тогда на свете не было! О, господи, воля твоя… Или я с ума схожу, или тут что-то… Юра, ну хоть вы подтвердите!
   Юрий Алексеевич, который с хмурым недоумением переводил взгляд с одного спорщика на другого, медленно кивнул своей массивной головой.
   – Степан Трофимович прав, – произнес он. – Великая Отечественная война действительно началась в ночь на двадцатое мая тысяча девятьсот сорок первого года, и сей непреложный факт вызывает во мне большое беспокойство.
   – Почему? – с напускным спокойствием осведомился Дитц.
   – Потому что я отчего-то верю, что для вас война началась двадцать… какого вы говорите?
   – Второго, – буркнул Вешняк.
   – Да. Двадцать второго июня.
   – Я никогда не работал в Генштабе, – задумчиво сказал Дитц, – но у меня там работал один знакомый. Мы с ним как-то здорово нарезались коньяку в сентябре сорок второго года, когда я как раз был в отпуске. Это был мой последний отпуск в Германии, после чего я предпочитал отходить от передовой в польском Львове…
   – Львов – русский город, – безапелляционно заявил Велга. – Исторически.
   – Не будем спорить, Саша, – великодушно махнул рукой Хельмут. – Пусть будет русский, мне без разницы. Дело не в этом, а в том, что этот мой знакомый по глубокой пьянке рассказывал, что фюрер действительно планировал начать войну в мае, по-моему, как раз двадцатого. Я сейчас точно не помню, потому как тоже тогда изрядно нагрузился. Помешали начать войну в мае различные обстоятельства, а знакомый мой, помнится, все пытался мне доказать, что если бы не перенос начала войны с Россией на июнь, то мы бы взяли Москву.
   – Какая херня! – заявил Стихарь. – Никогда бы вы ее не взяли!
   – Кто знает… – пожал плечами Дитц. – Наполеон же взял.
   – Не взял, а мы сами ее отдали!
   – Ладно, не в этом, повторяю, дело. Это я так просто вспомнил, к слову. Этот мой знакомый никогда не бывал на передовой, и я, помнится, тоже тогда психанул и заявил ему, что дело не во времени начала вторжения, а в правильно выбранной стратегии, тактике и бесперебойном материально-техническом снабжении войск. В общем, чуть до драки дело не дошло, и он, если бы не был в стельку пьян, думаю, наутро наверняка бы на меня донес. Впрочем, через пару дней я уже снова был на фронте. А дальше фронта…
   – Не пошлют, – заключил Велга.
   – Именно.
   Во время всего этого разговора Степан Трофимович сидел с приоткрытым ртом и выражением совершенного обалдения на лице, которое делало его похожим на рано постаревшего мальчишку.
   – Успокойтесь, дорогой хозяин, – сказал ему Юрий Алексеевич. – Не надо так волноваться, вы не сошли с ума. Наши друзья действительно воевали в Великой Отечественной войне по разные стороны линии фронта. Господа, – обратился он к Велге и Дитцу, которые сидели рядом, – позвольте я вкратце изложу Степану Трофимовичу вашу историю? Вам наверняка ее уже надоело рассказывать. А если что не так скажу, вы меня поправите.
   – Валяйте, – милостиво кивнул Дитц, – но учтите, что лично я все равно ни черта не понимаю.
   – По-моему, господин обер-лейтенант, – тихо, но так, что услышали все, сказал Карл Хейниц, – это другая Земля.
   – Другая… что ты имеешь в виду?
   – Я давно хотел сказать, да все сомневался, а теперь вижу, что сомневался зря. Созвездия здесь чуть-чуть другие, чем у нас. Другая конфигурация. Это почти незаметно, но в этом "почти" все и дело. Я хорошо знаю звездное небо и заметил разницу.
   – А по-моему, – встрял Валерка, – нормальные созвездия.
   – Нет, – покачал головой ефрейтор, – ты плохо смотрел. А тут еще эти несовпадения по датам… Есть такая безумная теория – теория множественности измерений.
   – Скорее это гипотеза, а не теория, – поправил Холод.
   – Пусть гипотеза. Если ей следовать, то таких планет, как наша Земля, – да что там планет – Вселенных! – должно быть несколько. Они могут быть идентичны, а могут и незначительно различаться. В общем, по-моему, мы и попали в такое вот иное измерение.
   – И как это ты такой умный и до сих пор живой? восхитился Майер.
   – Зря иронизируете, – сказал Юрий Алексеевич. – Вполне возможно, что Карл прав, потому что такая теория действительно существует, а как-то по-другому все эти несоответствия объяснить… даже не знаю. Разве что предположить, что вы инопланетные шпионы. Отряд радостно засмеялся.
   – Голова кругом, – признался Велга. – А я – то думал, что после всех наших приключений меня трудно будет хоть чем-нибудь удивить.
   – Может быть, старому человеку наконец объяснят, что здесь происходит? – слабо подал голос Степан Тро-фимович. – А то ведь эдак и крыше съехать недолго.
   – Какой крыше? – испуганно спросил Карл Хейниц и с опаской поглядел на потолок.

ГЛАВА 11

   Они вышли в предполагаемую точку месторасположения ракетной базы к одиннадцати часам утра на третий день, считая от ночевки в доме Степана Трофимовича Громова. Вышли все: Велга, Дитц, Малышев, Шнайдер, Стихарь, Майер, Вешняк, Хейниц, Юрий Алексеевич, Степан Трофимович, умная собака по кличке Барс и внучка Степана Трофимовича Аня – прелестная девушка лет восемнадцати от роду, с ярко-зелеными громадными глазами, россыпью веселых веснушек на круглом лице и густейшей гривой волос, которые своим цветом затмевали даже шевелюру Курта Шнайдера.
   На Аню они наткнулись на острове посреди страшного Ведьминого болота поздним вечером первого дня.
   Через болото их вел Степан Трофимович. Еще утром он поведал о нем отряду и предложил свои услуги.
   – Место это жуткое, – рассказывал он, – и сколько там в свое время народу сгинуло, никто не считал. Но враг наш зато туда не сунется – пойдет в обход, а это крюк километров эдак в пятьдесят. Соображаете? Аня, конечное дело, дорогу через топь знает, но не думаю, что им скажет. Зачем ей? Да если даже и скажет, они все равно ей не поверят и в болота не полезут. Страшно там живому человеку. Тем более что торопиться им особенно некуда. Кругом пойдут. Точно. А мы – напрямки. На болоте, ближе к северному краю, островок есть сухой.
   – На нем переночуем, а послезавтра будем на месте.
   – Значит, мы должны опередить противника, Степан Трофимович? Это точно?
   – Как бог свят. Ежели только какие-нибудь крылатые черти их через болото не перенесут.
   – Крылатых чертей не бывает, – авторитетно заявил Майер.
   – А какие же тогда бывают? – удивился старик Громов. – Крылатые они и есть. Да только вряд ли они в это дело вмешаются. С чего бы? По моим прикидкам, должно часов шесть-семь у нас быть в запасе. Если, конечно, ничего не случится.
   – А вы знаете, где база?
   – Догадываюсь приблизительно. Видел, как оттуда ракеты стартовали. Четыре штуки. Сначала две, потом сразу еще две. Ночь как раз ясная выдалась – далеко видно было.
   – Все правильно, – кивнул Дитц. – Два раза в нас попали. Помнишь? Саша?
   – Помню… Слушайте, а может, там, на базе этой, уже и боезапаса не осталось? Все по нам выпустили?
   – Это было бы идеально, – вздохнул Юрий Алексеевич. – Но скорее всего что-то осталось. На подобных базах меньше пяти шахт не бывает. А в каждой шахте – ракета.
   – Значит, одна еще осталась? – спросил Малышев.
   – Как минимум.
   – Всего-то? – пренебрежительно пожал плечами Валерка. – Стоило из-за одной в такую даль переться и подвергать опасности наши молодые жизни!
   – Ну, во-первых, и одна ракета с ядерной боеголовкой в руках сумасшедшего или властолюбца – страшная угроза для всех, – ответил Юрий Алексеевич, – а во-вторых, ракет вполне может оказаться и больше пяти.
   – Слушайте, Юрий Алексеевич, вы же говорили, что работали в школе учителем. Откуда вам известно, сколько там может быть ракет? – спросил Стихарь. – И вообще, как хоть она выглядит, база эта, чтоб ей?.. А то получается – найди то, не знаю что.
   – Учителем в школе я работал уже после того, как два года прослужил на такой вот ракетной базе солда-том. Потом поступил в университет… Ну, возможно, и не на такой, но наверняка похожей. Вам же рассказывали, как такая база может выглядеть, а нового ничего я пока добавить не могу.
   – Помню, помню, – проворчал Валерка. – Все под землей, а сверху только елочки да сосеночки. Разве что какой-нибудь аэродром неподалеку…
   – Именно так.
   – Ладно, – подвел итог Велга. – Все ясно. Ставлю задачу. Прибыть к объекту по возможности гораздо раньше противника и постараться вывести объект из строя так, чтобы с этим самым противником в бой не вступать. Их в несколько раз больше, они хорошо обучены и вооружены, а гибнуть нам после всего, что пережили, совсем ни к чему. Пусть потом, когда мы там все сломаем, лазают по этой самой базе сколько душе их угодно. Я лично не против.
   А через три часа они уже углубились в топь. Шли, проваливаясь иногда по пояс – в черную, противно чавкающую болотную жижу, нащупывая путь слегами, стараясь держаться след в след за Степаном Трофимови-чем.
   Старик, казалось, не знал усталости. Правда, и шел он практически налегке, а им приходилось тащить на себе рюкзаки и оружие (а самому сильному из них – Малышеву – еще и собаку Барса, которая иначе неминуемо и давно бы утопла в этой трясине), но все равно восемьдесят лет – это восемьдесят лет, а им никому еще не исполнилось и тридцати, за исключением Юрия Алексеевича, разумеется. Но тот тоже держался хорошо, и только посеревшее, осунувшееся его лицо да хриплое дыхание выдавали ту степень усталости, до которой дошел старший лейтенант Холод.
   На островок – единственное сухое место, попавшееся им на всем этом зыбком и жутком пути, – выползли уже в полной почти темноте, и нервный, вымотанный до предела Стихарь, как сам он потом признался, чуть было не открыл огонь, когда из кустов на них выскочило какое-то шустрое существо и с диким визгом кинулось на шею Степану Трофимовичу.
   Это оказалась Аня.
   Как немедленно выяснилось, ей удалось предыдущей ночью бежать от своих похитителей, и она тоже полезла через трясину по единственно возможному здесь пути.
   – Что же ты домой не вернулась? – насупился Степан Трофимович, когда первая бурная радость от вновь обретенной внучки схлынула.
   – А я знала, что ты сюда пойдешь! – засмеялась та.
   – Как это? – поразился Майер.
   – Да очень просто. Я вас всех видела. Вчера ночью сосредоточилась и увидела. И вас всех, и дедушку. Такое у меня иногда получается. Не всегда, когда хочу, но… вчера получилось. А уж догадаться, что дедушка сюда вас поведет, и совсем было нетрудно.
   – Вот и молодец, – похвалил внучку старик Гро-мов. – Я знал, что ты не пропадешь, – и, обращаясь к Велге, гордо спросил: – Ну, что я вам говорил?
   – Мистика, да и только, – пробормотал Александр, не вставая с сухой – сухой! – земли, на которую повалился ничком, как только ее достиг. – Железный вы человек, Степан Трофимович, а внучка у вас вообще исключительная.
   – Я тут хвороста насобирала, – улыбнулась явно довольная Аня. – Давайте костер зажжем. Я-то здесь давно, успела на солнышке обсушиться.
   – Тепло, сухо и ужин впереди! – с воодушевлением воскликнул Майер. – Что еще нужно солдату для полного счастья? – И сам себе ответил' – Знаю, но не скажу. И все равно непонятно мне, как можно увидеть простым глазом отряд людей за два десятка километров сплошного леса? Колдовство, не иначе.
   – И вовсе не простым глазом, – возразила Аня, – а третьим Будете хорошо себя вести, может, я и вас потом как-нибудь научу. Хотя у вас вряд ли получится. Не верите вы потому что. А вот у него, например, – она посмотрела на курившего рядом Малышева, – получиться может.
   – Я и говорю – колдовство, – пожал плечами пу-леметчик.
   После ужина, наскоро подсушившись, отряд уснул, где сидел, мертвым сном. Часовых выставлять не стали, полностью положившись на уверения Ани в том, что на островке этом они в полнейшей безопасности, а также на природную бдительность собаки Барса.
   Следующий день оказался ничем не лучше предыдущего – все то же нескончаемое болото, все та же вонь гнилой воды, все тот же изнуряющий и однообразный труд по продвижению собственного тела еще на один зыбкий шаг вперед, и еще на один, и еще… И снова наступил вечер, и снова показалась впереди твердая земля, и у отряда хватило сил пройти за несгибаемым Степаном Трофимовичем еще около двух километров до чистого лесного озерца, которого они достигли уже почти в полной темноте.
   Потом стирали и сушили одежду, ужинали, спали, сменяясь поочередно на часах, и с рассветом снова шли, и в десять часов пятьдесят две минуты их проводник остановился и, вытянув руку вперед, сказал неожиданно звонким и молодым голосом:
   – Это должно быть где-то там!
   Только что они миновали очередной участок сплошного леса, и теперь впереди торчали невысокие, изъеденные ветром, дождем и просто временем, разбросанные там и сям среди елей и сосен скалы.
   Стало заметно прохладней.
   Небо над головой приобрело ту яркую нестерпимую голубизну, которая бывает иногда в конце лета, когда солнце еще не утратило свою силу, но холодный северный ветер живо напоминает о скорой, очень скорой осени и о том, что следом за ней неотвратимо заявится зима.
   – И как же нам искать, если все тут под землей? – с недоумением в голосе осведомился Вешняк.
   – Дубина рязанская, а еще разведчик, – добродушно покосился на него Стихарь – Ежели ракета взлетела из шахты, то сама шахта никуда ведь не делась, верно? Вот. Значит, ищи большую дырку в земле.
   – Большую и глубокую, – сказал Майер, прищурившись, разглядывая скалы впереди.
   – Плюс выжженные двигателями участки травы, – добавил Юрий Алексеевич. – Шахты должны быть расположены по окружности. Или по замкнутой кривой. В центре – командный пункт. Он тоже под землей, вплавлен в скальный грунт на глубине 30-50 метров, но сверху, думаю, должен быть какой-нибудь бетонный колпак с дверью.
   – А расстояние от командного пункта до шахт? – спросил Велга.
   – От пятисот метров до километра. Может, меньше. Может, больше.
   – Барс найдет, – уверенно оказал Степан Трофимович и, ткнув рукой по направлению к скалам, скомандовал: – Ищи, Барс, ищи!
   Темно-серый поджарый пес глянул на хозяина умными карими глазами, стремглав кинулся вперед и вскоре скрылся за ближайшей скалой.
   – А мы – в цепь, – скомандовал Велга. – Интервал – пятьдесят метров.
   Первую же пустую шахту они обнаружили уже через полчаса, а еще через пятнадцать минут заливистый лай Барса дал им знать, что собака тоже что-то нашла.
   Это оказался вход в командный пункт.
   И вход этот был намертво перекрыт.
   Сплошная стальная плита зеленого цвета, утопленная в приземистый бетонный купол, серым пузырем торчащий среди живописных елей, не давала никаких поводов думать, что проникнуть за нее будет легко.
   – Взорвем? – осведомился Велга.
   – Вообще-то я надеялся, что дверь будет открыта, – сказал Юрий Алексеевич, задумчиво разглядывая сплошную сталь – Нет, взрывчатка тут бесполезна. Эта штука рассчитана чуть ли не на прямое попадание атомной бомбы. Хотя попробовать можно. Вдруг от сотрясения замок сработает? Или сломается:
   От сотрясения сломалась, будто спичка, росшая совсем рядом высоченная ель и образовалась воняющая кислым дымом ямина. Дверь же не шелохнулась.
   – Насколько я помню, – сказал Дитц, – по плану, разработанному у Герцога, в случае невозможности проникновения в командный пункт мы Должны подорвать сами ракеты. Так, чтобы они никогда уже не смогли взлететь. Для этого, как я понимаю, необходимо попасть в шахты, которые мы еще не обнаружили.
   – А между тем, – поддержал командира Майер, – не будем забывать, что сюда с наивозможной скоростью движется наш противник, и нам желательно успеть до того.
   – Кстати, они будут здесь через три – три с половиной часа, – добавила Аня. – Я их уже чую.
   – Через… Вы же утверждали, что у нас в запасе шесть-семь часов! – чуть не подпрыгнул Велга.
   – Я и сейчас… – растерянно промолвил Степан Трофимович. – С чего ты взяла, внучка? Не могут они так быстро…
   – Западный край болота пересох этим летом, дед, – сообщила Аня. – Помнишь, какая стояла жара в июне – июле? Да и не только в жаре дело. Он уже давно подсыхал. Если бы год-другой назад – да, шесть-семь часов форы. Сейчас только три с половиной. И это мак-симум.
   – Интересное кино, – сквозь зубы пробурчал Веш-няк.
   – Что же ты раньше молчала?! – взвился Валерка.
   – А нужды не было болтать, – спокойно окатила Стихаря зеленью своих глаз юная колдунья. – Мы и так очень быстро шли. На пределе. А теперь вот, когда время пришло, я и говорю.
   – Дайте-ка мне кто-нибудь закурить, – попросил некурящий Юрий Алексеевич и уселся на поваленный ствол ели.
   К нему со всёх сторон протянули сигареты.
   – Взорвать ракеты можно, – затянувшись пару раз, сообщил он, – но это – крайний случай. Дело в том, что сами ракеты находятся в специальных капсулах, где поддерживается определенная и постоянная температура, давление… То есть сначала капсулу нужно вскрыть, откинув верхний колпак, потом засунуть внутрь взрывчатку… Опять же в этом случае нет полной уверенности, что мы приведем в абсолютную негодность саму ядерную боеголовку. Если даже ракету сломаем, а боеголовка окажется цела, то в умелых руках… Сами понимаете. – Что же делать? – тихо спросил Карл Хейниц, нервно оглянувшись по сторонам.
   – Попробовать все-таки как-то добраться до командного пункта и запустить оставшиеся ракеты в кос-мос. Это самый надежный вариант. Пусть болтаются на низкой орбите до тех пор, пока не упадут. А вероятность того, что они упадут кому-нибудь на голову, исчезающе мала. Можно еще запустить двигатели ракет, предварительно сломав автоматические замки на колпаках кап-сул. Тогда ракета просто расплавится внутри себя. Но в этом случае неизбежно последует радиоактивное заражение местности. Оно нам надо?
   – Нам оно совсем не надо, – твердо заявил Степан Трофимович. – Мы с внучкой категорически против.
   – Ищем шахту с ракетой. – Юрий Алексеевич решительно загасил окурок и поднялся. – А я сейчас спущусь в ту, пустую, которую мы уже обнаружили. Надо посмотреть, может, какие-нибудь коммуникации… – Он вдруг замер с открытым ртом и с размаху хлопнул себя по лбу. – Идиот! Вентиляция!! Ищите вентиляционный выход, он должен быть где-то рядом!
 
   Уа-у-у!!
   Пули рикошетом ушли в небо от гранитного валуна, и сверху на голову Велге мягко упала еловая веточка, срезанная одной из них.
   – Вот б…дь! – неизвестно который раз за последние семьдесят минут выматерился Велга и, неловко повернувшись на бок, сменил магазин.
   Огнем пекло распоротое пулей левое предплечье.
   Последний, отметил он. Еще, правда, остались две хорошие гранаты "Ф-1" и его собственный "ТТ" с двумя же обоймами, но это было и все. Он оглянулся. За спиной торчала похожая на изъеденный кариесом зуб скала – последний рубеж его обороны, потому что дальше была только бетонная полусфера командного пункта с распахнутой уже дверью.
   Да, подумал он, с дверью Юрий Алексеевич справился, а вот с ракетами что-то не получается. Под землей нас живо достанут – отступать там некуда. Впрочем, здесь тоже некуда.
   Вентиляционную трубу отыскали довольно быстро. Она оказалась достаточна широкой для того, чтобы в нее пролез даже Малышев, а уж Юрий Алексеевич, Валерка Стихарь и Аня, которых Велга придал в помощь старшему лейтенанту, и подавно. Руди Майер еще заметил, что история повторяется с настойчивостью идиотки: опять, мол, нужно лезть под землю, как на Пейане и на "спасательной планете" вейнов тоже.
   – А если учесть, что этого самого… Улстера Кату убили, проникнув к нему через вентиляцию, – добавил Дитц, – то это становится даже забавным.
   Теперь Дитц и Майер были ранены.
   Обер-лейтенант получил пулю в грудь в самом начале боя и был отправлен вниз на лифте вместе с пулеметчиком, которого крепко зацепило по черепу. Оба пока были живы, но что с ними будет дальше без скорой врачебной помощи… "МГ" Майера взял Малышев и некоторое время успешно сдерживал противника с юга, но ему в конце концов тоже пришлось отступить, как, впрочем, и всем им. Велга даже не знал теперь, кто еще жив, а кто, возможно, уже и убит. Все оказалось просто: слишком мало обороняющихся и слишком много атаку-ющих. Их взяли в кольцо. И на переговоры враг не шел.
   На переговоры тогда, семьдесят четыре минуты назад, пошел Степан Трофимович Громов. Велга не смог ему этого запретить. Старика просто пристрелили вместе с его собакой Барсом, и отношения сторон стали кристально ясными и понятными.