Евтушенко Алексей Анатольевич. Отряд

   – Как же, "сами"! – съязвил Валерка Стихарь. – Нашими жизнями и автоматами – это теперь называется "сами"… Ловко устроились, нечего сказать!
   – Да, сами, – упрямо подтвердил сварог. – Мы нашли вас и сделали вам предложение. Обстоятельства сложились таким образом, что вы не смогли отказаться. Так что в данном, случае вы, являетесь как бы орудием в наших руках, уж простите за такое сравнение.
   – Да назови хоть горшком, только в печь не суй, – хмыкнул Вешняк.
   – Это вам бог подарил свое Милосердие, – неожиданно прогудел Малышев, – а нам он ничего и никогда не дарил.
   – Так что мы вполне можем рассчитывать на его помощь в нашем трудном деле! – подхватил Шнай-дер. – А то как-то несправедливо получается.
   – Бога нет, – авторитетно сказал Велга – ему, убежденному атеисту, не нравился этот разговор. – Бога нет, и тебе, Михаил, сей факт должен быть хорошо известен. Как не стыдно, в самом деле… Ты же учился в советской школе!
   – Это у вас в России его нет, – вступился за бога Дитц. – А у нас в Германии очень даже есть.
   – Знаем мы вашего бога, – криво усмехнулся Алек-сандр. – Маленький такой. С челкой. И усики щеточкой. Даже фамилию его настоящую знаем. Шикльгрубер, кажется?
   – У нас Шикльгрубер. У вас – Джугашвили, – пожал плечами Хельмут, и свет факела оранжево блеснул на его плетеном погоне. – Признаться, не вижу разницы, если уж ты переводишь разговор на эту тему. Тем более что Сталин, насколько мне известно, тоже маленького роста и носит усы.
   – Ты товарища Сталина… – начал было, закипая, Велга и… умолк. Ему неожиданно пришла в голову мысль, что этот высокий белобрысый саксонец, в сущности, прав. Он припомнил смутные, полные намеков и недомолвок, разговоры родителей о ежовщине, репрессиях, голоде в деревне… Да что разговоры! Он и сам на всю оставшуюся жизнь запомнил кошмарное и кровавое лето 41-го года, окружение, в которое попала их стрелковая дивизия под командованием недавнего командира батальона, тридцатилетнего Владимира Белякова, человека, несомненно, храброго, но, к сожалению, недалекого и малоопытного, погубившего в результате и себя, и дивизию.
   Он был назначен комдивом в мае 41-го прямым приказом Сталина после того, как исчезли неведомо куда и безо всякого следа и прежний комдив – герой Гражданской войны, и начальник оперативного отдела дивизии, и ее же начштаба.
   Отчего-то возникла перед глазами сцена из спектакля по пьесе Константина Симонова "Парень из нашего города", который ставили старшеклассники его школы перед самой войной, и зазвучала в ушах реплика главного героя: "Я признаю на карте мира только один цвет – красный".
   Это были новые мысли, которые раньше просто не могли прийти ему в голову. В другое время, там, на Земле, Александр бы испугался и заставил себя думать, например, о футболе или о женщинах. Но здесь, за неизвестно какое количество световых лет от родной планеты и страны, такому страху не было места.
   "Чем мы, в сущности, отличаемся от немцев? Они стремятся к мировому господству, мы мечтаем о мировой революции. Разве это не одно и то же? Фашизм приговаривает к уничтожению целые народы: евреев, славян, цыган. А мы… мы приговариваем к уничтожению только буржуазию. Ну и еще разных там ее пособников, саботажников, вредителей – врагов, в общем. Но это и понятно – революция должна уметь защищаться. То есть получается, что мы не против какого-либо народа или народов, а против только эксплуатации человека человеком и, как следствие, против буржуазии. А что есть буржуазия? Правильно. Буржуазия есть класс. А класс, он везде одинаков – что в Америке, что в Германии. Ну, почти одинаков… Так меня, во всяком случае, учили, и я в это верю. Не-ет, не прав Хельмут. Парень он, конечно, хороший и отличный товарищ, но они все же там все, бедняги, оболванены геббельсовской пропагандой… Мы, советские люди, несем народам мира справедливость, свободу, равенство и братство. Бывают, конечно, и у нас перекосы, но от этого никуда не денешься – никто и никогда за всю историю человечества не шел по нашему пути, а значит, возможны и ошибки. Фашизм же ошибок не признает и несет миру только одно – смерть. Смерть и господство арийской расы над всеми другими. Не все, конечно, в Германии фашисты, и таких жалко. Вот Дитц, например, да и Майер, и Шнайдер…"
   – Скажи, Хельмут, – обратился он к Дитцу, – ты член национал-социалистической партии?
   – Нет, – покачал головой обер-лейтенант. – У нас во взводе нет нацистов. Да и в роте тоже. Пойми, Саша, мы – вермахт, а не СС, и воюем потому, что нам так приказали. А ты коммунист?
   – Нет, – отчего-то смутился Велга, – только комсомолец. Я думал об этом, но все считал, что мне еще рановато вступать в партию, не заслужил. Хотя мне и предлагали.
   – Не заслужил: – задумчиво повторил Дитц, внимательно и как-то оценивающе посмотрел на Александра и вдруг, улыбнувшись, хлопнул его по плечу. – И не вступай – мой тебе совет. Мне тоже предлагали. Но лучшая партия, как говаривал мой отец, это партия собственной головы и сердца – они никогда не обманут.
   Отряд шел весь день.
   Длину пройденного пути можно было только приблизительно определить по часам, потому что здесь, под землей, понятие "день" утрачивало свое прямое значение.
   Они спускались вниз и поднимались вверх; сворачивали в неведомые боковые проходы и тоннели; ползли на четвереньках; протискивались боком; шли по колено и по пояс в ледяной и горячей воде; скользили по гладкой стекловидной поверхности какой-то вулканической породы. Оранжевый свет смоляных факелов плясал на причудливых сталагмитах и сталактитах, и Велгу порой посещала неуютная мысль о том, что с ними будет, если Митга, к примеру, заблудится.
   Но проводник вел их уверенно, и до вечера они сделали остановку только один раз – поесть и перекурить.
   Во время перекура один из молодых сварогов, с изумлением наблюдавший за людьми, пускающими изо рта клубы дыма, выразил желание попробовать самому. Петр Онищенко, благодушно усмехаясь, протянул ему самокрутку из крепчайшего самосада, и дело кончилось тем, что беднягу пришлось сначала приводить в чувство (он потерял сознание), а потом некоторое время поддерживать при движении с двух сторон – самостоятельно идти он не мог.
   – Это называется табак, – объяснил Дитц хмурому Митте, которому явно не понравилось случившееся.
   Легкий наркотик Мы, люди, к нему привыкли, а ваш человек попробовал в первый раз – и вот результат… Конечно, можно было предвидеть такую реакцию, но он сам захотел, а мы боялись его обидеть своим отказом.
   Через некоторое время молодой сварог окончательно пришел в себя, и Митта успокоился.
   На ночлег устроились в круглом, удивительно красивом и уютном пещерном зале с теплым каменным полом – тепло шло откуда-то снизу то ли от горячих источников, то ли от какой-то глубинной вулканической деятельности.
   Двое молодых сварогов, оставленных далеко позади в качестве разведчиков и с целью обнаружения возможной погони, вернулись и доложили, что никаких при– знаков погони не обнаружили – то ли звездные заплутали, то ли вообще еще не знали, куда делся неуловимый отряд.
 
   Карссу не пришлось будить Первого министра – тот не спал.
   Как ни странно, на этот раз старший советник практически не испытывал страха ни перед самой ситуацией, ни перед Первым министром, ни даже перед гневом Императора. То есть вначале, когда секретарь выплеснул на него, как ведро холодной воды, эту ошеломляющую новость, Карсс, разумеется, испугался. Но чуть позже, в туалете, приводя себя в порядок после недолгого и болезненного сна, неожиданно понял, что теперь его прошлые промахи и ошибки как бы отошли в сторону и назад, а на авансцену, так сказать, шагнула принцесса Стана.
   Вернее, не она сама, а ее отсутствие и даже, как ни прискорбно это осознавать, весьма возможная гибель.
   Да. Если – не приведи господь! – принцесса Стана погибла, то тут уж у всех полетят головы, включая, вполне вероятно, и самого Первого. А в хорошей компании лишаться головы как-то веселее, и опять же возрастает вероятность того, что гнев Императора минует именно тебя.
   – Я уже все знаю, господин Первый министр! – с порога сообщил Карсс, уверенно прошел в кабинет и сел напротив начальства.
   На начальство было больно смотреть.
   За те несколько часов, что они не виделись, Первый министр, казалось, постарел как минимум на десяток-полтора лет. Мешки под глазами – и раньше весьма заметные – еще увеличились и отяжелели, налившись пугающе мертвенной синевой, лоб и дряблые щеки прорезали новые резкие морщины, руки заметно дрожали, и только глаза… Да, глаза у Первого министра оставались прежними, и Карсс, как ни старался, не смог в них заметить ни толики неуверенности и ни тени страха. Покрасневшие и усталые, эти глаза все так же пронзительно и твердо глядели на старшего советника.
   – Мы бы давно проплавили лазером в завале тоннель, – поспешно начал Карсс, не дожидаясь вопроса Первого, – но боимся повредить тела. Сами понимаете, кто-нибудь может оказаться еще жив. Принцесса в том числе. Приходится разбирать вручную. Уже нашли четверых – все мертвы.
   – Сколько это займет времени?
   – До рассвета провозимся.
   – Что еще можно сделать?
   – Продолжать глобальный поиск землян. Не исключено, что принцесса жива и, допустим, находится у них в плену.
   – Ну, знаете, это уже совсем из области фантастики, – пробурчал Первый министр, однако было видно, что ему очень хочется в это верить.
   – Теоретически такое вполне возможно.
   – Теоретически…
   – Мы обязаны предусмотреть любую возможность.
   – Да, вы правы. Так что там с поиском отряда землян?
   – К сожалению, пока ничего. Нам катастрофически не везет, как вы сами недавно изволили заметить. К тому же ночь и дождь резко уменьшают шансы. Но утром, надеюсь…
   – Послушайте, Карсс, вы уже прикидывали план действий на тот случай, если ваши фантастические предположения, что принцесса Стана жива и в плену у землян, окажутся верными?
   – Э-э… признаться, пока мне ясно только одно: в этом случае прежний план не годится.

ГЛАВА 12

   И прошел еще один день и еще одна ночь. Иногда Велге казалось, что им суждено до скончания века блуждать по этим бесконечным каменным переходам и залам, сотворенным природой ради собственной прихоти.
   Чудный блеск самоцветов, рудных жил и различных пород камня утомил глаза и чувства; и эта мертвая красота уже не вызывала восхищения, как в первый день, а, наоборот, угнетала – хотелось голубого неба и зеленой травы. Даже пыльное бледное небо Пейаны и ее чахлая растительность вспоминались теперь с ностальгией. Правда, вода и воздух здесь, под землей, были абсолютно чисты и чудесны на вкус. Поначалу воздух казался излишне влажным и каким-то тяжеловатым, но по прошествии трех дней и ночей Велга с удивлением обнаружил, что, несмотря на несколько угнетенное психическое состояние, физически он чувствует себя отлично. То же самое наблюдалось и у других членов отряда, а проводник Митта подтвердил, что воздух и вода этой гигантской пещеры-лабиринта целебны и лечат от многих недугов.
   – Наш народ, – рассказывал он, – да и свароги из других племен издревле приносили сюда своих больных, когда лекари не могли помочь. И многие выздоравливали, проведя здесь несколько дней или недель.
   – Это хорошо, – мрачно заметил на это Майер. – Значит, есть шанс умереть здоровыми.
   – Типун тебе, – проворчал Вешняк. – Лично я умирать не собираюсь. Мне, знаешь ли, еще родную Рязань повидать охота.
   – В Рязани грибы с глазами! – тут же выдал древнюю дразнилку Валерка Стихарь.
   – Тьфу на тебя, – беззлобно сплюнул Вешняк.
   – Как это "грибы с глазами"? – изумился маленький Руммениге. – Почему с глазами?
   – Не обращай внимания, – усмехнулся Михаил Малышев. – Это такая старая подначка для рязанцев. Мне дед мой рассказывал. Говорят, что Александр Меншиков, знаменитый министр царя Петра Первого, будучи сам из простого народа, однажды в рязанских лесах по пьянке пошел собирать грибы. А перед этим хвастался, что он опытный грибник и наберет больше всех! Ну, он там грибы эти не один собирал… Были с ним и вельможи всякие, и дворяне, и слуги, разумеется. Натурально, пьяные все до изумления, кроме слуг. Пока по лесу ходили-бродили, половина заблудилась, половина потерялась, – долго их потом челядь выискивала по кустам да оврагам, а пару-тройку, говорят, так и не нашли. А сам Алексашка уснул под елкой, да и проспал всю грибную охоту – ни одного гриба не нашел! Царь Петр, когда про это узнал, долго смеялся над своим министром, а Меншиков возьми и скажи: "Да в этой Рязани, государь, грибы с глазами!" Мол, видят грибы человека, который их ищет, и прячутся от него. Отсюда поговорка и пошла.
   – Вранье все, – усмехнулся Вешняк. – Самая что ни на есть нахальная брехня. Не так все было.
   – А как? – жадно спросил Шнайдер.
   – Был такой на Руси в четырнадцатом веке святой человек – Сергий Радонежский. Тот самый, который благословил на решающую битву с татарами Дмитрия Донского и даже отдал ему в помощь двух своих мона-хов…
   – Ослябю и Пересвета, – вставил шустрый Стихарь.
   – Да, – кивнул сержант, – Ослябю и Пересвета. Но не о них речь. Однажды Сергий был под Рязанью в одном из мужских монастырей с этой… как бы это сказать… ну, вроде как с инспекторской проверкой, если по-современному. И вот, прогуливаясь как-то в окрестностях монастыря, он заметил на дороге подводу с грибами, которая направлялась в монастырь из ближайшего леса. Сергию захотелось посмотреть, какие грибы в Рязани. Он подошел к подводе и стал эти самые грибы ворошить и разглядывать. Разгреб верхний слой и вдруг увидел, что на него из самой гущи грибов смотрят синие девичьи глаза с во-о-от такими ресницами. – Тут Веш-няк многозначительно замолчал.
   Стихарь прыснул в кулак.
   – Не понял, – честно признался Руммениге.
   – Да это они так девок в мужской монастырь провозили, дубина! – не выдержал Валерка. – Под грибами прятали!
   Шнайдер захохотал.
   – А что же этот… как его… Сергий? – серьезно спросил Оскар.
   – А Сергий Радонежский только и смог сказать: "В Рязани грибы с глазами! Их едят, а они глядят". И отпустил подводу с богом, – улыбаясь, ответил Веш-няк.
   – Молодец святой! – восхитился рыжий Курт. – Не заложил!
   Так за разговорами да шутками проходило время этого в общем-то не слишком трудного похода.
   Постепенно люди стали замечать, что все чаще и лучше понимают друг друга и без "переводчика", хотя каждый продолжал говорить на своем языке.
   Сей факт радовал и удивлял одновременно. Удовлетворительного объяснения этому не находилось, разве что какие-то неизвестные свойства самого прибора, который все называли "переводчиком" и только Валерка Стихарь "толмачом", способствовали скорейшему пониманию чужого языка.
   Утром четвертого дня, после завтрака, Митта достал из-за пазухи какую-то бумагу, развернул и расстелил ее на полу и подозвал командиров.
   – На этой карте-схеме, – неторопливо начал он, – показано примерное местонахождение Милосердия Бога, подходы к нему, возможная охрана, ну и все прочее, что вам полезно будет знать. Я вам сейчас все подробно разъясню, потом доведу до места, и дальше вы будете действовать сами. Здесь уже совсем близко.
   Дитц и Велга склонились над схемой, остальные придвинулись ближе.
   – С поверхности земли, – рассказывал Митта, – в Хранилище силой не проникнуть. Там большое селение, крепость и много воинов – вас просто перебьют на подходе. Хитростью? Мы не смогли придумать такую хитрость. Но зато отсюда, из-под земли… Смотрите, вот здесь вы сядете в надувные лодки и по подземной реке доплывете до этого вот места…
   – Стоп, стоп! – прервал его Велга. – Какие еще, к черту, лодки, да еще и надувные? Откуда лодки?
   – Лодки у нас с собой, – терпеливо объяснил сварог. – Они нужны, потому что иначе до главного коридора не добраться. Я с вами поплыть не смогу – течение очень сильное, и обратно не выгребешь, то есть и для вас обратной дороги не будет, когда доберетесь до места.
   – Хороша перспективка! – присвистнул Валерка Стихарь.
   – Ну-ну! – коротко глянул на него Велга. – Мы знали, на что шли. Давайте дальше.
   – Вот здесь река делает плавный поворот, течение замедляется, и лодки вынесет прямо к естественному причалу – небольшой каменной площадке, на которую легко высадиться. С нее уже не очень трудно взобраться по стене до вот этого лаза. Он довольно узкий, но потом расширяется и выводит вас в коридор… В главный ко-ридор. Тут уже охрана. Не знаю, сколько их, но не думаю, что очень много – основные силы снаружи, потому что никто не ждет нападения отсюда. Вообще-то нападения и снаружи не ждут, а охрана скорее просто дань древней традиции. Но они вооружены настоящими винтовками и могут начать стрельбу. Так что вам придется действовать по обстоятельствам и уповать на внезапность и удачу.
   – Так, – сказал Дитц, внимательно изучая карту. – А потом?
   – А потом, когда захватите Милосердие Бога, дело ваше. Сможете диктовать свои условия кому захотите. Для нас главное, чтобы свароги снова обрели Милосердие и воспользовались им, для вас – вернуться домой. Какие тут могут быть вопросы? Одним концом главный коридор упирается в Хранилище, другим выходит на поверхность.
   – Что ж, – подытожил Велга, складывая карту и пряча ее в планшетку, – до реки, надеюсь, вы нас доведете?
   – Обязательно. И до реки доведем, и лодки сами надуем. Я только вот одного боюсь…
   – Пленница вам будет мешать в бою. Оставили бы вы ее здесь – обуза ведь. А мы вам ее потом вернем. Слово даю.
   – Что это вам всем наша прекрасная пленница покоя не дает? – подозрительно осведомился Хельмут. – Сначала Арум, теперь ты… Нет уж, с нами пойдет. А захочет жить, мешать не станет, потому как если станет – пристрелю, сучку, самолично и без предупреждения. Все поняла, сержант?
   Стана с молчаливой ненавистью кивнула головой.
   – Э-э… – подал голос Майер. – А можно вопрос?
   – Сколько угодно, Руди, – кивнул Дитц. – Очень бы хотелось знать, куда выводит эта подземная река потом, за нужным нам поворотом? Это я на тот случай спрашиваю, если нам придется удирать.
   – Хороший вопрос. Но, увы, мы этого не знаем, – виновато сказал Митга. – Никто не проплывал по реке до конца. Точнее, попытки были, но те, кто пытался, обратно не вернулись.
   Отряд, проверяя оружие, встретил это сообщение молчанием.
   Прощание не затянулось. Люди разместились в двух больших надувных лодках и отчалили в неизвестность.
   Больше всего это напоминало чудный полет во сне. Подземная река быстро и почти бесшумно несла лодки сквозь толщу гор. Свет факелов не мог пробиться дальше чем на десяток метров, и этот полет во мрак вызывал чувство какого-то жутковатого восторга, от которого холодело в груди и слегка дрожали руки.
   Так прошел час, а потом река стала все больше забирать влево (первыми это заметили Карл Хейниц и Петр Онищенко, сидевшие на руле каждый в своей лодке), русло ее заметно расширилось, а течение замедлилось.
   – Держи прямо, Карл! – приказал Дитц, сидевший в головной лодке. – Где-то здесь мы должны причалить. Сведения проводника оказались точными.
   Не прошло и двух минут, как их вынесло к низкой каменной площадке, за которой буквально в пяти метрах начиналась вертикальная стена.
   Лодки были вытащены из воды и оставлены здесь же в полной готовности, а люди, подняв повыше факелы, внимательно изучали стену.
   Вход в лаз, о котором говорил Митта, действительно виднелся под самым сводом на высоте примерно семи-восьми метров, и шероховатая, вся в трещинах и выступах стена давала возможность ловкому человеку взобраться по ней без особых усилий.
   – Я думаю, не стоит лезть всем сразу, – решил Велга, закончив осмотр. – Мы не знаем, что и кто нас там ожидает. Сначала нужно послать двух разведчиков – пусть поглядят, что и как. Только тихо, очень тихо… Валера, ты у нас самый шустрый, так что давай.
   – Курт, – кивнул Шнайдеру Дитц, – пойдешь с Валерой. Не мне вас учить, как действовать в паре. Судя по карте, лаз не очень длинный, так что мы ждем вас ровно час тридцать минут. После этого будем выдвигаться сами. Все ясно?
   – Так точно! одновременно ответили Стихарь и Шнайдер и шагнули вперед.
   Попрыгав на месте и убедившись, что ничего на них не звенит и не гремит, они забросили автоматы за спину и подступили к стене.
   Более легкий Валерка, обвязавшись веревкой, быстро находя удобные для зацепки трещины и выступы, пошел первым и уже через пару минут исчез в черном провале лаза. Веревка натянулась и дернулась на поясе Курта, и он тут же последовал за своим товарищем.
   Отряд остался внизу ждать.
   Они не взяли с собой ни факелов, ни последнего оставшегося фонарика, чтобы не возникло искушения им воспользоваться, и этот путь в полнейшей темноте, который на самом деле занял от силы тридцать минут, показался им бесконечным.
   Вначале пришлось ползти по-пластунски, так как лаз оказался действительно узким, и даже на четвереньках продвигаться здесь не было никакой возможности. Затем потолок ушел вверх, и они уже скользили вдоль стен, пригибая голову, ощупывая руками потолок и пространство перед собой, выверяя каждый осторожный шаг.
   И вот впереди забрезжил свет. Этот свет выглядел явно не дневным. Чуть красноватый, колеблющийся, он постепенно, по мере приближения, становился ярче, и уже было понятно по его оттенку и знакомому смоляному запаху, что это свет факелов. Примерно таких же, какими пользовался отряд на протяжении последних трех суток.
   Вжимаясь в камень (один слева, другой справа), бойцы подобрались вплотную к границе между светом и скрывающей их темнотой.
   Впереди был обрыв. И впереди был выход. И выход этот был забран толстыми вертикальными металлическими стержнями.
   Валерка жестом показал Шнайдеру, что неплохо бы лечь, сам опустился на живот, двумя скользящими, каким-то ящеричными движениями подобрался к самому краю и осторожно глянул сквозь решетку вниз.
   Лаз выходил в главный коридор под самым сводом, опять же если это был главный коридор… Хотя, судя по всему, это он и был.
   Вправо и влево тянулся чуть наклонный, с гладко отшлифованными стенами и полом прямоугольный тоннель с арочным сводом. Метров шести шириной и примерно такой же высоты.
   По стенам, воткнутые под углом в специальные отверстия, ярко пылали факелы. Лаз выходил в главный коридор на высоте около трех метров, может, чуть больше, и там, внизу, у противоположной стены коридора, как раз между двумя чуть чадящими факелами, стоял часовой.
   Высокий, наголо бритый, с внушительного вида винтовкой на груди, сварог стоял, отрешенно глядя прямо перед собой практически напротив разведчика. Ему стоило лишь чуть поднять глаза…
   Стараясь не дышать, Валерка мгновенно и бесшумно подался назад и показал рукой Курту отползать.
   Обратный путь занял гораздо меньше времени, и вскоре разведчики уже докладывали об увиденном.
   – Значит, решетка, – задумчиво повторил Велга, выслушав рассказ Шнайдера и Стихаря. – Это плохо. Придется взрывать, а следовательно, заранее себя обнаруживать.
   – Зачем же взрывать, товарищ лейтенант? – добродушно усмехнулся Михаил Малышев. – А это на что? – Он похлопал по трофейному излучателю. – Думаю, эта штука сможет разрезать металл. Да и часового из нее бесшумно снять можно.
   – Действительно, – потер лоб Александр, – как это я…
   – Ну, положим, часового и без этой пукалки бесшумно снять можно, – ревниво заметил Стихарь, подбрасывая на ладони финку.
   – Не будем рисковать, – сказал Дитц. – Излучатель надежнее. Но и вы будьте наготове – мало ли что. Значит, действуем так: сначала часовой, потом решетка, потом прыгаем вниз и быстро, но осторожно продвигаемся к цели. Да, не забыть привязать веревки на случай отступления. Вопросы?
   – Есть предложение, Хельмут, – кашлянул Велга. – Стана будет нам сильно мешать. В то же время, если кто-то из сварогов заметит веревки и отсутствие решетки… Веревки оборвут, устроят засаду и… сам понимаешь. Я предлагаю нашу пленницу связанной оставить в дыре наверху. А с ней пулеметчика на всякий случай. Сунется кто с другой стороны, ну… с поверхности, пулемет их отрежет и нас прикроет, ежели что.
   – Если мы захватим это их чертово Милосердие… – начал Дитц.
   – А если не захватим?
   Некоторое время обер-лейтенант размышлял.
   – Хорошо, – наконец решил он. – Согласен. Руди, ты все слышал? Придется тебе взять на себя эту миссию.
   – С большим удовольствием, господин лейте-нант! – щелкнул сбитыми каблуками Майер и плотоядно подмигнул Стане.
   Принцесса брезгливо отвернулась.
   Вначале сняли часового.
   Выстрел Малышева, несмотря на то, что он впервые пользовался незнакомым оружием, был точен – бритую голову сварога просто разнесло в кровавую пыль, и все это произошло совершенно бесшумно, если не считать мягкого стука, с которым обезглавленное тело рухнуло на пол.
   Металлические стержни сопротивлялись чуть дольше, но, разумеется, не устояли, и вот уже девять человек – внизу, в тоннеле и с оружием наготове.
   "Все в порядке, я вас жду", – показал рукой Майер, устанавливая свой "МГ-42" так, чтобы держать под прицелом дальний правый конец тоннеля.
   Связанная пленница тихо лежала рядом.
   Отряд уже бесшумно исчез из поля зрения пулеметчика, скрывшись за изгибом тоннеля, и взгляд Майера в очередной раз скользнул по телу Станы.