Фаулз Джон. Червь

   В: Вы говорили об этом с мистером Бартоломью?
   О: Напрямик не говорил, сэр. Но однажды за ужином – дело было в Уинкантоне – я завел речь о Дике и мимоходом обронил, что не возьму в толк, с чего бы это мистеру Бартоломью вздумалось принять на службу убогого. На что он ответил, что его с Диком связывает не столь скороспелое знакомство, как может показаться: Дик родился в поместье его отца, он сын женщины, ставшей его – мистера Бартоломью – кормилицей. Вскормленные одной грудью, они суть молочные братья. «Более того, – продолжал он, – по прихоти звезд мы впервые увидели свет и испустили первый вздох в единый час, в один и тот же осенний день». В детстве они с Диком были неразлучны, а когда мистеру Бартоломью пришло время обзавестись собственным слугой, должность эта досталась Дику. Мистер Бартоломью рассказывал: «Всему, что Дик знает и умеет, он обязан мне: никто как я научил его изъясняться знаками, исполнять свою службу, держаться приличным образом. Без меня он бы так и остался дикарем, неразумием своим подобным скоту, и сделался бы посмешищем деревенских мужланов, если бы те прежде не забили его насмерть камнями». Тут-то, сэр, и я ввернул, что взгляды, которые Дик бросает на хозяина, мне не нравятся.
   В: И что на это мистер Бартоломью?
   О: Рассмеялся. То есть почти рассмеялся: настоящего смеха я не слышал от него ни разу. Так вот, этим своим смешком он как бы желал выразить, что я заблуждаюсь. Затем промолвил: «Знаю я эти взгляды, всю жизнь их ловлю.
   Так он изливает досаду на судьбу, обрекшую его на столь жалкое состояние.
   А на кого он при этом сверкает глазами – дело случая, будь то вы, или я, или просто прохожий. Дерево, дом, стул – ему все едино. Он, Лейси, не таков, как мы с вами. Он не дает себе отчета в своих чувствованиях.
   Точь-в-точь мушкет: в какую сторону повернется, проклиная судьбу, в ту и выпалит». К этому он добавил, что у них с Диком одна душа, одна воля, один желудок. «Что по вкусу мне, то и ему по вкусу, чего желаю я, того и он, я поступлю так – и он так же. Если, увидавши некую даму, я воображу, что передо мною сама Венера, то же вообразится и ему. Если я выряжусь как готтентот, он не преминет нарядиться так же. Если я назову смердящую падаль яством, достойным богов, он примется уплетать ее за обе щеки». Он сказал далее, что напрасно я равняю Дика с другими людьми, у которых все пять чувств в сохранности. Мистер Бартоломью не раз пытался вперить в него понятие о божестве, показывая ему изображения Иисуса и Господа на небесном престоле. «Но все было тщетно, – признавался он. – И уж я-то хорошо разумел, в чьем образе неизменно видится ему единственный истинный Бог, которого он знает. Вздумай я его зарезать, он и пальцем не пошевелит, чтобы меня остановить. Да что зарезать – кожу с живого содрать, да мало ли что еще – все безропотно снесет. Только мною он и жив, Лейси, без меня он все равно что корень древесный или камень. Умри я, он не переживет меня ни на миг. И он понимает это не хуже меня. Понимает не умом, но каждой жилкой, каждым суставом. Подобно тому как скакун понимает, когда в седле чужой, а когда истинный хозяин».
   В: Какой же смысл вы из всего этого вывели?
   О: Мне ничего другого не оставалось, как принять эти слова на веру. Он же заключил свою речь тем, что, хотя Дик во многом вовсе не сведущ, зато в каких-то вещах на свой особый лад умудрен, и эта его мудрость внушает мистеру Бартоломью уважение и даже некоторую зависть. У него поистине звериное чутье на людей, он умеет различать то, что скрыто от наших глаз, и никакие внешние покровы – речь, манеры, платье – ему в этом не помеха.
   Не раз и не два мистеру Бартоломью случалось убедиться, что когда он в том или ином человеке обманывался, то мнение о нем Дика оказывалось справедливо. Я не скрыл удивления, и он подтвердил, что во многих делах Дик для него все равно что магнитная стрелка – именно такое сравнение он и употребил, – и он высоко ценит эту не рассудком добытую проницательность.
   В: Теперь, Лейси, мне придется коснуться до одного не весьма удобного обстоятельства. И вот мой вопрос. Не замечали вы в продолжение путешествия или при иной оказии каких-либо свидетельств – потаенных взглядов ли, жестов ли, обоюдных знаков ли, – по коим можно было бы заключить, что взаимная приязнь мистера Бартоломью и его человека проистекает от противоестественного влечения?
   О: Я не вполне постигаю ваш вопрос, сэр.
   В: Не имелось ли признаков, хотя бы и наиничтожнейших, что эти двое подвержены постыдному и мерзостному греху, которому в древности предавались жители Содома и Гоморры? Что же вы не отвечаете?
   О: Дух занялся. У меня и мысли такой не возникало.
   В: А сейчас?
   О: Статься тому нельзя! Для такого подозрения не было никаких оснований. Притом все помыслы слуги были явно устремлены к горничной.
   В: Не было ли это уловкой с целью отвести подозрения?
   О: Нет, сэр, это не уловка. Я ведь еще не все рассказал.
   В: Хорошо. Вернемся к вашему путешествию. Где вы остановились на ночь в следующий раз?
   О: В Уинкантоне. На моих глазах никаких достопамятных происшествий там не случилось. Но на другой день, уже в пути, Джонс, который спал в одной постели с Диком, шепнул мне, что ночью тот прокрался в соседний покой, где досталось ночевать горничной Луизе, и пропадал там до самого утра.
   В: Как же вы это объяснили?
   О: Решил, что она истинно та, кем себя называет, и что давеча мы возвели на нее напраслину.
   В: То есть ни отъявленной шлюхой, ни знатной дамой в обличье служанки она быть не могла?
   О: Совершенно верно.
   В: Вы не говорили об этом с мистером Бартоломью?
   О: Нет. Путешествие наше все равно близилось к завершению, и я рассудил за благо держать язык за зубами.
   В: Вы сказывали, что чем дальше на запад, тем молчаливее он становился.
   О: Истинно так. В дороге он теперь все больше безмолвствовал, как бы снедаемый некой заботой. Да что в дороге – теперь и застольные беседы чаще приходилось поддерживать мне, а скоро и я сравнялся с ним в немногословии.
   Я приписал его молчаливость новым опасениям или же унынию. Он, правда, старался и виду не показывать, но я решил, что эта моя догадка верна.
   В: Что за опасения? Он сомневался в счастливом исходе?
   О: Так мне казалось.
   В: Вы не пробовали его ободрить?
   О: И-и, мистер Аскью, уж я к нему пригляделся. Да и вы, смею думать, знаете натуру мистера Бартоломью лучше моего. Будучи чем-либо поглощен, он не терпит отвлечений. Поэтому даже самый невинный вопрос или слово утешения становятся как бы неучтивостью.
   В: Стало быть, вы с Джонсом больше ничего не разузнали? Случилось ли что-либо замечательное в Тонтоне?
   О: Нет. Только то, что я уже упоминал: нам с мистером Б. досталась одна комната на двоих. И вот тогда, сразу после ужина, он, извинившись, объявил, что желает почитать свои бумаги. Я уже отошел ко сну, а он все еще читал. Престранный, право, путешественник.
   В: После Тонтона вам оставалось ехать вместе еще один день?
   О: Да, сэр.
   В: Не было ли в этот день каких особых происшествий?
   О: Разве лишь то, что ближе к концу пути мистер Бартоломью в обществе Дика и горничной дважды отъезжал в сторону, как если бы хотел обозреть открывающуюся впереди местность.
   В: Доселе он так не поступал?
   О: Нет, сэр. Оба раза они взъезжали на случавшиеся при дороге возвышенности, и я видел, как Дик указывает вдаль – может, на какой-нибудь холм, может, на иное место.
   В: Мистер Бартоломью представил вам какие-либо объяснения?
   О: Да, он сказал, что они выбирают дорогу. Тогда я спросил, далеко ли еще ехать, на что он ответил: «Мы уже достигли того самого порога, о коем я вам сказывал, Лейси». И прибавил: «Скоро мне останется лишь поблагодарить вас за любезную услугу». Но мы с Джонсом по этим остановкам для осмотра окрестностей и сами уже смекнули, что путешествие близится к концу.
   В: Разве мистер Бартоломью и его человек не побывали в этих краях шестью неделями ранее? Да и горничная, стало думать, тут живала. Отчего же им понадобилось высматривать дорогу?
   О: Уж мы и то дивились, сэр. Но, не будучи посвященными в их намерения и замыслы, мы рассудили, что они имеют в мыслях отыскать самый укромный путь, ибо впереди лежали места, которых им надлежало опасаться паче всего.
   В: Вас впервые уведомили, что назавтра вы должны разъехаться?
   О: Да, сэр. Но уж и без того было ясно, что мы почти на месте: до Бидефорда оставалось не более дня езды. Так что я ничуть не удивился.
   В: Теперь расскажите, что происходило в «Черном олене».
   О: До ужина, сэр, все шло как обычно. За одним исключением: мистер Бартоломью попросил уступить ему лучший покой – до сих пор, если имелся выбор, то самый лучший непременно доставался мне. Но на сей раз он предчувствовал бессонную ночь и пожелал занять комнату, где можно на просторе расхаживать взад-вперед. А в той комнате, что поплоше, было тесненько.
   В: Не имел ли он иные резоны?
   О: Разве то, что большая комната смотрела окнами на площадь, а моя – на задворки и в сад. В прочем же его комната превосходила мою лишь в рассуждении просторности.
   В: Продолжайте. О чем вы беседовали после ужина?
   О: Первым делом он поблагодарил меня за терпение, с каким я выношу его и его vacua – так он именовал свою неразговорчивость, – а также заметил, что человеку моих занятий его общество должно быть в тягость. Тем не менее он изъявил мне признательность за то, что я так ловко играю свою роль. Я не преминул вставить, что сыграл бы ее даже лучше, если бы знал развязку.
   Он вновь отделался туманными обиняками, из коих я вывел, что он отнюдь не уверен в успехе. Тут-то я и попытался несколько укрепить его дух, сказавши, что, если его вновь постигнет неудача, он волен начать сначала.
   На что он ответствовал: «Перейти Рубикон дважды никому не дано. Сейчас или никогда», – или что-то в таком роде. Я попенял ему за уныние. Как вдруг его вновь потянуло на причудливые измышления. Я, изволите видеть, выше заметил ему, что он вовсе не герой заранее сочиненной пьесы – к примеру сказать, трагедии, где все с самого начала обречены. Он же на это сказал, что, может статься, в его пьесе нет ни Ромео, ни Джульетты, а затем полюбопытствовал, как бы я поступил, случись мне повстречать человека, который проницает тайны будущего.
   В: Проницает? Каким способом проницает?
   О: Этого он не объяснил, сэр. Он выражался иносказательно, и из его слов выходило, что этот воображаемый прозорливец истинно способен провидеть грядущее, но не стоит искать тут суеверия или чародейства, ибо он достигает этого ученостью и познаниями. Так вот не лучше ли при таковой встрече остаться в неведении касательно будущего? Мне представилось, что таким вопросом он хотел сказать: «Лучше уж я о своей настоящей цели умолчу». Меня, признаться, взяла досада. Что это, как не признание в обмане и нарушении слова? Я высказался напрямик. Тогда он принялся с великой торжественностью уверять меня, что скрыл истину для моего же блага и не вынашивает никаких злоумышлении. И прибавил, что в одном душою не кривил: он в самом деле жаждет встречи с одной особой и притом так же страстно, как иной жаждет свидания с любимой или, как он, помнится, выразился, со своей Музой. Однако до сих пор ему в том препятствовали.
   В: Как именно препятствовали?
   О: Он не сказывал.
   В: С кем он искал встретиться?
   О: Ах, мистер Аскью, когда бы я знал! Он ни за что не хотел назвать. Я спросил, не замешано ли тут дело чести. На что он с грустной улыбкою ответствовал, что ему не с руки было бы ехать в такую даль, когда с противником можно переведаться прямо в Гайд-парке, а в секунданты он бы скорее взял близкого друга. Тут меня, как на грех, позвали вниз. Некий мистер Бекфорд, викарий тамошнего...
   В: Знаю. Я уже имел с ним беседу. Вы прежде-не были с ним знакомы?
   О: Нет.
   В: Ну так и не будем о нем. Продолжился ли ваш разговор с мистером Бартоломью после его ухода?
   О: Да, однако мистера Бартоломью как подменили. Словно, поразмыслив в мое отсутствие, он нашел, что насказал много лишнего. Теперь же он не то чтобы отбросил учтивость, но стал отвечать на мои вопросы с неудовольствием. На столе перед ним были разложены вынутые из сундучка бумаги. На них, как я заметил, были начертаны большей частью фигуры и некие знаки не то из геометрии, не то из астрономии, не то из другой науки. Он протянул мне один лист и спросил, не похож ли он, по моему разумению, на тайнописное донесение мятежников Якову Стюарту.
   В: Это он вам в насмешку?
   О: Да. Он еще добавил, что, почем знать, возможно он прибыл сюда для упражнений в чернокнижии с какой-нибудь местной колдуньей. Эти слова также заключали насмешку над моими страхами. Вслед за тем он оставил веселость и вновь заговорил о человеке, с коим желал увидеться, заметив, что в рассуждении мудрости и проницательности ему до этого человека так же далеко, как бедному немому Дику до своего хозяина. И что, может, его затея есть ничто как вздорное мечтание, однако его душе она ничем не грозит. А что это значит, извольте, мистер Аскью, разбирать сами. Уж он такого туману напустил. Вроде бы все открыл, и ничего не понять.
   В: Кто бы это мог быть? Какой-нибудь ученый муж, подвизающийся в науках затворник?
   О: Осмелюсь заметить, в разговоре с мистером Бекфордом я среди прочего полюбопытствовал, нет ли в округе людей, склонных к таким занятиям или, по крайности, отмеченных ученостью и вкусом, и он ответил, что таковых в их краях не имеется, что он живет как в лесу. Так точно и выразился.
   В: Мистер Б. не промолвился, далеко ли живет или обретается этот человек?
   О: Нет, сэр. Надо полагать, в пределах дня езды по пути в Бидефорд, где я потом оставил мистера Б.
   В: Итак, он разумел, что означенный человек имеет жительство в этих краях или близ них, что он уведомлен о намерении мистера Б. с ним свидеться, но сам смотрит на это свидание равнодушно или даже хотел бы от него уклониться; что, проведай он о приближении мистера Б., он бежал бы прочь из этих мест и, дабы отвратить встречу, разослал повсюду своих лазутчиков, соглядатаев и не знаю кого еще. И вот, чтобы добиться своего, мистер Б. прибегает к обману, к которому припрягает и вас... Так, стало быть, видится дело? Вздор, Лейси, вздор. Я скорее поверю басне про наследницу. Вы не задавались вопросом, с какой стати ему понадобилось променять правдоподобную, пусть и придуманную историю на столь очевидный вымысел?
   О: Задавался, сэр. Тогда, при конце путешествия, я так и не постиг, для чего меня опять водят за нос. Если же я назову причину, которая пришла мне на мысль уже потом, вы, чего доброго, запишете меня в дураки.
   В: Не беда, сэр. По крайности, я посчитаю вас честным дураком.
   О: Я льстился, что даже таков, каким вы меня трактуете, я все же снискал у мистера Б. некоторую толику уважения. Задним числом мне возомнилось, будто он желал показать, что полагает себе более важную и высокую цель, нежели чем была мне представлена. Он будто бы давал мне понять, что наше предприятие стало лишь прикрытием для иных устремлений.
   Он словно признавался: «Да, я вас обманул, но обман этот должен послужить достойному и благому делу, а какому, я открыть не могу».
   В: Опишите подробнее, что было изображено на листах.
   О: Я, сэр, в науках не искушен. На том листе, что он мне дал, было столбцами выписано множество цифр. Два-три места небрежно выскоблены, как если бы там обнаружились ошибки. А на другом листе, на столе, я заметил геометрическую фигуру – круг, пересеченный множеством линий, проходящих через его середину. При концах этих линий значились сокращенные слова из греческого языка. Поручиться не могу, но очень похоже на рисунок, по каким астрологи делают предсказания. Правда, этот лист я видел лишь мельком.
   В: Мистер Б. никогда не заводил речь об этом предмете – об астрологии?
   Верит ли в нее, имеет ли к ней влечение?
   О: Если не считать слов про меридиан своей жизни, сказанных у капища, то ни разу.
   В: Коротко говоря, он косвенным образом уведомил вас, что его привела сюда не та причина, какую он указал вначале?
   О: Вне всякого сомнения.
   В: И вы из этой беседы, а также из прошлых разговоров с ним заключили, что намеки и экивоки об умении проницать будущее имеют касательство до истинного его замысла?
   О: Ах, сэр, я и по сей день не разберу, какое заключение отсюда вывести. Иной раз мне кажется, что его намеки должно принимать за истину, а то вдруг разбирает сомнение: уж не лукавил ли он, не объехал ли меня на кривой, не задумал ли попросту обморочить меня своими рассуждениями. И все же, как я уже сказывал, хоть обстоятельства и понудили его прибегнуть к обману, я уверен, что он пошел на это скрепя сердце.
   В: Не происходило ли между вами в тот вечер еще каких разговоров?
   О: Мы, мистер Аскью, еще вот о чем говорили. Когда он открыл мне, что у нашего предприятия имеется иная цель, передо мною встала новая загадка: к чему причесть присутствие горничной. Я, признаться, был так уязвлен его недоверием, что сгоряча выложил про подозрение Джонса.
   В: Как он это принял?
   О: Спросил, разделяю ли я это подозрение. Я отвечал, что верится с трудом, но нам еще сдается, что она допускает слугу к себе в постель. Тут он вконец меня озадачил: «Неужто, Лейси, мужчине запрещено проводить ночи с собственной женой?»
   В: Что же вы на это?
   О: Ничего, сэр. От неожиданности не нашелся, что сказать. Мы с Джонсом каких только догадок ни строили, но такое нам никак на мысль не приходило.
   В: Для чего же понадобилось делать тайну из этого супружества?
   О: Выше моего разумения, сэр. Как и то, что же заставило такую красивую и любезную девицу связать свою жизнь с убогим и уготовить себе безотрадную участь.
   В: Тем ваш разговор и закончился?
   О: Напоследок он еще заверил меня в своем ко мне уважении.
   В: А что условленная награда? Как он с вами расчелся?
   О: Ах, да: он обещал расплатиться на другое утро. И слово сдержал: выдал вексель, да еще уговорил принять от него в дар коня, на котором я ехал, а захочу – так и продать. Я посчитал, что мне заплачено с лихвой.
   В: Коня вы продали?
   О: Да, по приезде в Эксетер.
   В: Теперь – о Джонсе и его бегстве.
   О: В этом, мистер Аскью, я никакого участия не имел. Он меня ни единым словом не предуведомил.
   В: Вы говорили с ним, когда расположились в «Черном олене»?
   О: Перемолвились мимоходом о каких-то безделицах, а больше никаких разговоров.
   В: Сообщили вы ему, что дело идет к завершению?
   О: Как же, сообщил. Как я вам докладывал, мы с ним об этом догадывались еще до прибытия в «Черный олень». И вот, получив от мистера Б. распоряжение следовать в Эксетер, я удалился к себе, вызвал с кухни Джонса и передал ему все, что услышал.
   В: Его это известие поразило?
   О: Ничуть не бывало. Он отозвался, что душевно рад развязаться с этим делом.
   В: И больше вы с ним об этом не толковали?
   О: Да он бы, может, и не прочь – благо успел залить глаза, но я уже не чаял добраться до постели и потому прекратил разговор. Кажется, я при этом заметил ему, что времени впереди предостаточно, будет когда сообразить все обстоятельства.
   В: Когда вы обнаружили его исчезновение?
   О: Только поутру. Я уже пробудился и оделся, как вдруг заметил лежащее на полу письмо, как видно подсунутое под дверь. Оно у меня с собой.
   Только, по моему мнению, оно дурно написано.
   В: Благоволите прочесть.
   О: «Дражайший мой мистер Лейси! Когда Вы станете это читать, я буду уже далеко, но, памятуя о прошлой Вашей доброте, уповаю, что отъезд мой Вы мне в вину не поставите, затем что Вам доподлинно известно про оставленную у меня на родине престарелую родительницу, а также брата и сестру, с коими не видался я уже семь лет. Во все наше путешествие на запад меня одолевал стыд за жестокое небрежение сыновним долгом, отчего, оказавшись близ родных мест, не преминул я расспросить принявшего нас хозяина, нет ли средства переправиться через залив в Уэльс, и получил ответ, что всякую неделю в Бидефорд и Барнстапл прибывают оттуда суда с углем и, как мне было сказано, завтра оттуда – из Барнстапла – как раз отходит обратно одно такое судно, на котором я и могу отплыть; но Вы не извольте беспокоиться, затем что на все вопросы я стану отвечать, будто направляюсь в Бидефорд, с намерением загодя предупредить о Вашем приезде; касаемо же коня, то его я оставил в Барнстапле, в портовой гостинице „Корона“, где Вы или мистер Б. можете забрать его когда угодно; карабин же у меня под кроватью, так что никакой покражи я не сделал. Как Бог свят, сэр, это лишь ради моей матушки, которая, слышно, занедужила, и только из почтения к ней – и то сказать, грех не воспользоваться случаем, когда до родного дома всего сорок миль по морю, а путешествие наше завершилось. Сделайте милость, передайте мистеру Б., что тайну его я стану беречь как непорочная девица свою...» Этого, сэр, я прочесть не смею. «И я душевнейшим образом прошу Вас и мистера Б. поверить, что уговора я никак не нарушил, а разве что на один всего денек, и если мистер Б. всемилостивейше простит Вашего покорного слугу и приятеля, то прошу Вас долю мою сохранить до моего возвращения в Лондон, каковое, верю, не замедлит воспоследовать, а засим, еще раз моля о снисхождении, спешу закончить, затем что время мое на исходе». Вот, мистер Аскью. Это все.
   В: Подпись проставлена?
   О: Только инициалы.
   В: Не имели вы подозрений, что такое может случиться? Не было ли каких предвестий?
   О: Не думано не гадано, сэр. Хотя, будь я посмекалистее, впору было бы насторожиться – после одного происшествия в Тонтоне. Джонс приступил ко мне с рассказом о том, что большая часть его задатка еще в Лондоне ушла на уплату какого-то долга, пожаловался на нужду и просил выделить некую толику в счет причитавшейся ему награды. Я уважил его просьбу, сделав о том запись в книжице, которую ношу для подобных оказий.
   В: Сколько?
   О: Одну гинею.
   В: Вас не удивило, что ему понадобилось в дороге столько денег?
   О: Я его обычай хорошо знаю. Где не удается пустить пыль в глаза бахвальством – там добивается своего угощением.
   В: А что, мистер Лейси, дали вы веру его письму?
   О: Признаться, я на него осерчал: шутка ли, так меня подвести. Однако тогда почел им написанное за правду. Я знал, что родом он из Суонси или по крайности из тех мест, слышал я и его рассказы о матери, все еще там проживающей.
   В: Та, что содержит кабачок?
   О: Да, так он мне как-то сказывал.
   В: Тогда вы ему поверили, отчего же нынче изверились?
   О; Оттого, что за деньгами он ко мне не обращался.
   В: Может статься, нашел работу в Суонси?
   О: Тогда бы он мне написал. Уж я его знаю.
   В: Не справлялись вы на постоялом дворе о следующем: верно ли, что в тот день уходило судно в Суонси? Верно ли, что Джонс про него спрашивал?
   О: Нет, сэр, таких справок я не наводил: мистер Бартоломью не велел.
   Было так: едва я дочитал письмо, как явился слуга Дик и пригласил меня к мистеру Б., который уже знал про отъезд Джонса, будучи уведомлен Диком. Он было решил, что это я отослал Джонса. Мне пришлось его разуверить и изъяснить суть дела.
   В: Вы показали письмо?
   О: Незамедлительно.
   В: Оно его встревожило?
   О: Слава Богу, меньше, чем я предполагал. Он говорил со мною так приветливо, что я не знал, куда глаза девать: Джонс как-никак был нанят по моему ходатайству. Мистер Бартоломью сделал несколько вопросов, желая понять, в какой мере можно доверять искренности этого письма. Я отвечал примерно как и вам и прибавил, что, по глубокому моему убеждению, успеху дела это происшествие не угрожает – ведь Джонс знал о его подоплеке еще меньше моего. И если бы он строил козни, ему не было бы никакого расчета писать это письмо либо медлить с исполнением своего замысла.
   В: Джонс, вы сказывали, знал, что вам велено возвращаться через Эксетер?
   О: Да, я ему передавал.
   В: Какие распоряжения сделал мистер Бартоломью касательно нового поворота событий?
   О: Что нам надлежит и виду не показывать, что Джонс уехал без нашего ведома, а напротив, держаться так, будто на то была наша воля. С этой целью должно нам отбыть из города вместе и лишь потом разъехаться и действовать, как было условлено. Не скажу, чтобы меня очень прельщало путешествие в одиночку по этой почти безлюдной глуши, но я о своих страхах и не заикался: сам виноват, что остался без спутника, пусть даже такого ненадежного, как Джонс.
   В: Не задумывались вы, какая бы причина помешала этому молодцу востребовать свою долю?
   О: Задумывался, но ответа не находил. Такое не в его правилах.
   В: Может, он засовестился из-за того, что бросил вас на произвол судьбы?
   О: Что вы! Откуда бы взяться такой чувствительности при его безденежье.
   Нужда бы заставила.
   В: Он женат?
   О: Про жену я никогда от него не слышал. Да и знакомство наше было не так чтобы очень близким. Пару раз он наведывался ко мне домой, но дальше порога я его не пускал: миссис Лейси такому гостю бы не обрадовалась.
   Сколько он ни тщился щегольнуть изящными манерами, а все-таки от джентльмена, хотя бы и невысокого полета, разнился как небо от земли. Как есть шапочное знакомство – у меня таких приятелей не меньше дюжины наберется, я мог бы привести к мистеру Бартоломью любого. А только вот угадало меня за два дня до нашего разговора встретить на улице Джонса и узнать, что он остался без места.