Страница:
Получить совет столь отменного помощника, по моему мнению, редкая удача.
Если же спросить меня о его недостатках, я бы назвал его склонность прельщаться взглядами и теориями, принадлежащими до естествознания, в коих я усматриваю скорее фантазии, чем вероятные либо на опыте подтвержденные истины. К таковым отношу я и тот домысел, за разъяснением коего Вы ко мне обращаетесь. Упомянутый Вами ряд чисел впервые был выведен в трактате «Liber Abaci» [91], сочинении ученого итальянца Леонардо Пизанского [92]. Ряд этот был составлен самим автором – однако, по его признанию, предназначался всего лишь для исчисления беспрестанно плодящихся кроликов в садке. Но Его Милости мнилось, будто эту пропорцию (остающуюся неизменной, до каких бы пределов ни продолжали числовой ряд) можно обнаружить во всем строе природы, вплоть до движения планет и расположения звезд небесных; она виделась ему даже и в строении растений и размещении их листьев, так что он обозначил сие соотношение особым, взятым из греческого языка словом phyllotaxis [93]. Он также полагал, что это простейшее соотношение можно проследить в истории сего мира, как в прошлой, так и имеющей быть впереди, и кто сумеет постичь его до конца, получит способ посредством математических действий предсказывать грядущие события и трактовать прошлое.
Мне же думается, сэр, что он выводит чрезмерно важное следствие из пустячного совпадения в вещественных явлениях низшего порядка; я также предполагаю, что винить в этом заблуждении следует не его самого, но его высокий дворянский титул, поскольку именно он не допускает Его Милость каждодневно приобщаться знаниям, имеющим хождение в кругу людей ученых, и обсуждать сии предметы с настоящими знатоками, отчего и нашло на него помрачение, которое я, с Вашего позволения, назвал бы dementia in exsilio [94]. Как говаривают в нашем университете, In delitescentia non est scientia, сиречь кто укрывается или обитает вдали от знаний, тот ими до конца не овладеет.
Надобно Вам заметить, сэр, что в вопросах, касающихся до моей науки, я привык высказываться не обинуясь, и когда пять лет назад Его Милость представил мне свои соображения на сей предмет, я подверг их строгому разбору и нашел неосновательными. И вот из-за того, что я посмел оспорить многие не в меру бойкие выводы, сделанные им из этого допущения, меж нами впервые пробежал холодок. В дальнейшем мы, благодарение Богу, помирились, причем условия мира выставил Его Милость: он объявил, что слишком дорожит нашим дружеством, чтобы на горе ему длить спор о домыслах, доказать которые он, по собственному признанию, не в силах (под домыслами он разумел свои химерические предложения о возможности предугадывать будущее при помощи вышесказанных чисел). Он предложил, чтобы мы, будучи истинными amici amicitiae [95] (по собственному его выражению), впредь никогда не заговаривали об этом предмете, ставшем для нас яблоком раздора. Слово свое он сдержал и ни при встречах со мною, ни в письмах больше уж к своей теории не возвращался, из чего я было заключил, что со всякими изысканиями по сему предмету покончено.
Где пребывает Его Милость в настоящее время, я, как уже указывал, не имею ни малейшего понятия и даже не знаю, что Вам посоветовать. Мне остается лишь уповать на то, что этот достойнейший, способнейший, любезнейший и благороднейший человек, коего я имел честь называть своим другом, в скором времени сыщется живой и невредимый.
Ваш покорный слуга Николас Сондерсон. A.M.
[96] Regalis Societatis Socius [97].
Записано мною: Энн Сондерсон, дочь.
Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку: имею тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в конторе корабельного поставщика.
В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу.
О: Знаю, сэр. Виноват.
В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси?
О: Прочел, сэр.
В: Признаете ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал?
О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать.
В: Однако ж перед человеком, которого я за вами послал, вы от этого имени открещивались.
О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина не было. Я, изволите видеть, почитаю этого достойного джентльмена своим другом, чуть что – я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит: дружбу водить – себя не щадить. Тем паче, что во всем приключившемся в апреле он виноват не больше, чем Джонс.
В: Мой человек доносит, что вы и при упоминании о мистере Лейси продолжали отпираться – даже показали под присягой, будто это имя вам незнакомо.
О: Да я просто хотел его испытать, сэр. Проверить, точно ли он так хорошо осведомлен, как уверяет. А как убедился, так сразу лгать и перестал.
В: Только чтобы уж и вперед не лгать.
О: Не стану, сэр. Право, не стану.
В: Смотрите же. Начнем с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде я желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси – в том виде как они записаны – каких-либо сведений, представляющихся вам не правдой.
О: Никак нет, сэр.
В: А каких-либо неточностей?
О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было.
В: А каких-либо упущений? Не случалось ли вам обнаруживать важные обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси?
О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про все, что я узнавал и примечал. Так я и поступал.
В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего?
О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего.
В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в бега. Вы это подтверждаете?
О: Да, сэр. Все было так, как я ему отписал, сэр. Уж больно хотелось проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краев до нее рукой подать: перебрался через залив – и дома. Когда еще случай подвернется. Как говорится, своя рубаха ближе к телу. Знаю, я поступил нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был дурным сыном и теперь вот решил загладить вину.
В: Разве вы не освобождались от обязательств перед мистером Бартоломью на другой же день? Что бы вам не подождать немного и не отпроситься у мистера Лейси?
О: Я думал, он не отпустит.
В: Отчего же?
О: Да ведь он у нас джентльмен опасливый. Вдруг у него не стало бы духу ехать дальше через те края без попутчика.
В: Разве он не был вам верным другом – хоть тогда, хоть прежде? Не он ли вам и работу подыскал?
О: Ваша правда, сэр. Я потом извелся от стыда. Но, как добрый христианин, разве мог я не исполнить сыновний долг? Вот и сбежал.
В: Сбежали в надежде, что по возвращении в Лондон сумеете его умилосердить?
О: Была такая надежда, сэр. Сердце у него отходчивое, дай Бог ему здоровья. И тоже ведь христианин.
В: Расскажите, каков вам показался слуга мистера Бартоломью Дик.
О: Я, сэр, ничего путного о нем сказать не могу. Джонс при расставании знал о нем не больше, чем при первой встрече.
В: Не приметили вы в нем каких-либо странностей?
О: А что все примечали, то и я приметил. Чтобы такого да в услужение к джентльмену – как есть ирландская небывальщина. На лакейскую должность – с его силой и статью – он еще годился. Но и только.
В: Вы разумеете, что на слугу при джентльмене он не походил?
О: Спору нет, приказы он исполнял недурно. Притом такому слуге хозяин мог без опаски доверить любую тайну. И пожитки тоже. Среди скарба на вьючной лошади был увесистый сундучишко, так этот самый Дик меня к нему близко не подпускал. В первый же день я было сунулся помочь поднести, а он меня и оттолкни. И так всю дорогу. В рассуждении хозяйского добра – цепной пес, а не слуга.
В: Что еще необычного было в его повадке?
О: А то, что хоть бы все вокруг со смеху помирали, он никогда даже не улыбнется. Помнится, в Бейзингстоке выходим мы с ним поутру к колодцу, а там потеха: служанка за какую-то дерзость осерчала на конюшего, хвать ведро и за ним – хотела, значит, водой окатить, да только растянулась и сама облилась. Что смеху было! Покойник – и тот бы прыснул. А Дику хоть бы что. Стоит как на панихиде. И лицо такое, словно нашел грош, обронил шиллинг.
В: Такого он был сумрачного нрава?
О: Скорее, недалекого ума. Точно как с луны свалился. Ни дать ни взять деревянный истукан. Иное дело – с женским полом. Вот я, с дозволения вашей чести, расскажу один случай...
В: Хозяин внушал ему робость?
О: Не похоже, сэр. Услужал он хозяину исправно, однако ж и без особой прыти. Дадут знак – он и делает что велено. Кое-какие знаки я разобрал и пытался с ним объясниться, да только зря старался.
В: Отчего же?
О: Уж и не знаю, сэр. Всякие немудреные приказы – «помоги привязать», «пособи поднести» – это он понимал. Но когда я от нечего делать хотел по-приятельски разузнать, как он живет, что у него на душе – не понимает и все тут. Точно я говорю по-валлийски, как моя матушка.
В: Может, не такой он был и простак?
О: Может быть. Если призадуматься, может, и правда.
В: У меня имеются показания мистера Пуддикумба, хозяина «Черного оленя». Он приводит ваш рассказ, будто однажды ночью с Диком случился припадок безумия.
О: Мало ли я баек по пути насочинял. Что называется, для красного словца.
В: Так это не правда?
О: На то была воля мистера Лейси и джентльмена, сэр.
В: Это они вам велели распустить слух, что парень от луны мешается в уме?
О: Не то чтобы именно про это. Но раз у Дика язык связан, то, чтобы люди на нас не косились, мне было наказано изображать отчаянного пустомелю – нести что в голову взбредет.
В: Не сказывали вы служанкам, чтобы они Дика остерегались?
О: Может, и сказывал, сэр. А коли сказывал, то совет нелишний.
В: Как вас понимать?
О: Он же не кастрат итальянский, не Харянелли [98]. Что с изъяном, это правда, но ведь не такого рода изъян.
В: Вы намекаете на его связь с горничной Луизой?
О: Именно, сэр.
В: И с иными девицами, что встречались в пути?
О: На других он и не глядел, сэр. Другие – так, баловство. Ну разве что приволокнется за какой бабенкой на кухне у Пуддикумба.
В: А вам, Джонс, разве не вздумалось приволокнуться – да еще как бессовестно?
О: Шутил, сэр, право, шутил – и больше ничего. Много ли мне от нее было нужно? Один поцелуй.
В: И одна ночь в ее постели?
О: Как быть, сэр, ведь я еще не так чтоб стар. Я как-никак мужчина, и меня, с позволения сказать, порой разбирает. А тут эта фефела: как взглянет на меня за ужином, так и осклабится. Самая обыкновенная деревенская клуша.
В: Хорошо. Вернемся к Луизе. В каких вы сейчас мыслях касательно того, о чем рассказывали мистеру Лейси – что будто встречали ее у заведения Клейборн?
О: Ту-то я видал мельком: прошмыгнула мимо – и в дом. А ночью при факелах хорошо не разглядишь. Я говорил мистеру Лейси, что не могу ручаться, а теперь точно знаю: ошибался. Глаза наши злоискательны: все-то им видится дурное. То была не Луиза, меня обмануло сходство.
В: Стало быть, вы уверены, что обознались?
О: Уверен, сэр. А разве не так?
В: Почему вы спрашиваете?
О: Да вы как будто сомневаетесь. Насторожились, точно какое лихо учуяли. Право же, мне это только померещилось.
В: Вы доподлинно знаете, что Луиза не та, за кого вы ее сперва почли?
О: Я поверил на слово мистеру Бартоломью, сэр. Лучше сказать, мистер Лейси поверил ему на слово, а уж я мистеру Лейси. Если с него этого слова довольно, то с меня и подавно.
В: Вы много с ней беседовали?
О: Мало, сэр. Она с самого начала задала такого форсу, что и не подступись. Чопорная, что монашкина курица. Иной раз поравняемся с ней мимоходом или сядем вместе ужинать – взглядом не удостоит. Словечком в пути переброситься – ни-ни. Недаром прозывалась на французский лад.
В: Откуда бы у горничной взялось столько чванства?
О: Такую уж моду забрала нынче их сестра. Всякая, черт их дери, корчит из себя госпожу.
В: Извольте в этих стенах выражаться пристойно!
О: Виноват, сэр.
В: Не слыхали вы, чтобы у нее имелось другое имя?
О: Нет, сэр. От кого бы мне было узнать?
В: Известно ли вам имя той, которую вы видели входящей в заведение Клейборн?
О: Нет, сэр. И мой спутник, который мне ее указал, тоже не знал ее по имени. Только слышал, что в заведении ее величают Квакершей и для гостей она лакомый кусочек. Мы было решили, что джентльмен, коего мы туда доставили, тоже к ней пожаловал. Маркиз Л., сэр.
В: А, так вы доставили его в портшезе?
О: Да, сэр. Когда другой работы не находилось, я, бывало, зарабатывал на пропитание и таким промыслом.
В: И часто вы доставляли гостей к этому дому?
О: Иной раз случалось, сэр. Это уж как придется.
В: Неужели же вы не прознали, как зовутся по имени тамошние потаскухи?
О: Нет, сэр. Мне только сказывали, будто там собраны наиотменнейшие шлюхи Лондона – оттого-то охочие до бабья богатые простофили... виноват, сэр, я хотел сказать – знатнейшие лондонские джентльмены в этом доме так и толкутся.
В: Вы точно знаете, что девица, которая с вами путешествовала, не шлюха?
О: Теперь уж точно.
В: Не расспрашивали вы Луизу про ее жизнь – откуда она родом и прочее?
О: Расспрашивал, сэр, и не раз. Давно ли в услужении, у кого служила прежде. Только в Эймсбери отстал. Слова от нее добиться – как от скряги подаяния. А если и промолвит словечко, то ни о чем не промолвится. Про нее не скажешь, что язык без костей!
В: Что она рассказала про ночную отлучку из Эймсбери?
О: Все отрицала, сэр. Сперва смешалась, потом вскинулась, потом скисла – и я мигом смекнул, что она лжет.
В: Прежде чем вы узнали, что Дик допущен в ее постель, не замечали вы их взаимной склонности?
О: Что до Дика, сразу было видно, что он от нее без ума: стоило посмотреть, что с ним делается, когда она рядом. Бывало, глаз с нее не сводит. Станет прислуживать хозяину – заодно и ей прислужит.
В: Как?
О: Как только может. То ужин ей снесет, то узел притащит. Вон и старое присловье говорит: «Кто до баб слаб, тот у баб раб».
В: Она была сдержаннее в рассуждении своих чувств?
О: Не то чтобы сдержаннее, сэр, а хитрее. На людях обходилась с ним так, будто он ей не любовник, а любимая собачонка. Но после Эймсбери, когда дело вышло наружу, она уже не так таилась. Как сейчас вижу: сидит перед ним на коне, прижалась щекой к его груди и спит – точно отец с дитятей или муж с женой.
В: Это при ее-то чопорности?
О: На то, сэр, и присловье: «Все они Евины дочери».
В: Она чаще усаживалась впереди него или позади?
О: Поначалу – как водится, позади: ровно попугай на жердочке. А на третий день перебралась вперед: дескать, на холке мягче. Сказала бы уж напрямик, что ей мягче сидеть между ног этого похотливца, да простит меня ваша честь.
В: Вы не заговаривали с ней о Дике? Не спрашивали, имеют ли они намерение пожениться?
О: Не спрашивал, сэр. Мистер Лейси шепнул мне, чтобы я к ней больше с вопросами не лез – а то как бы не подумали, будто я по его наущению шпионю за мистером Бартоломью. Я и прикусил язык. Притом мне пришло на мысль – может, она просто углядела в моих словах насмешку над ее влеченьем к убогому. А строгостью желала мне сразу показать, для моей же пользы, что надеяться здесь не на что.
В: Как это понимать?
О: Девица-то далеко не уродина, сэр. Я полагал поначалу, что страсть тропинку к женскому сердцу отыщет. Она все могла прочесть в глазах моих...
В: Вздумали приударить?
О: И приударил бы, если б позволила. Хотя бы для того, чтобы проверить, что она в этом деле смыслит. И убедиться, точно ли это не овечка из стада мамаши Клейборн, как мне сперва почудилось.
В: Имеете ли еще что-нибудь о ней сообщить?
О: Нет, сэр.
В: И после апреля тридцатого числа вы ни о ней, ни о Дике, ни об их хозяине вестей не получали?
О: Нет, сэр.
В: А в газетах вам никаких известий о них не попадалось?
О: Истинный Бог, не попадалось.
В: И вы убеждены, что мистеру Бартоломью удалось увезти свою суженую и предприятие это не имело следствием никакого преступления, в коем вы видели бы и свою вину?
О: До сего дня я в этом не сомневался. А нынче, хоть впору бы и встревожиться, но я все же спокоен, потому что вины за собой не знаю и вижу справедливость и великодушие вашей чести. Я до этого дела касательства толком не имел, и должность моя в нем была не более важная, чем у какого-нибудь привратника.
В: Отчего же, коли так, вы остались в Уэльсе, а не вернулись в Лондон получить у мистера Лейси свою долю?
О: Я, сэр, еще три месяца назад посылал мистеру Лейси письмо с изложением своих резонов.
В: Он ничего о нем не знает.
О: Немудрено. С вашего позволения, сэр, я объясню. Едва я оказался в родных краях, меня ошеломили известием, от которого я разрыдался – да, ваша честь, разрыдался, как дитя. Меня уведомили, что моя престарелая матушка, царство ей небесное, уже три года как покоится в могиле. А полгода назад скончалась любимая сестра. Остались мы с братом вдвоем. А брат еще беднее Джонса, притом валлиец до мозга костей: у валлийца, известное дело, ближе нужды родичей нету. Пожил я у него месячишко, вижу – плохо наше дело: сколько ни бьюсь, а из нищеты никак не выберемся. Вот я себе и говорю: пора тебе, Джонс, обратно в Лондон; ну что такое твой Суонси, одно слово – дыра. А Джонс и деньги – что лондонские часы: нету между ними согласия, все врозь разбегаются. Все денежки, что я привез, пропились да проелись. И отправился я в Лондон на своих двоих, потому как ни на чем другом по недостатку средств путешествовать не мог. А в Кардиффе мне повстречался приятель. Пригласил к себе, приветил. И случись об эту пору у него в доме один человек, который, узнав, что я умею читать и считать и повидал свет, рассказал мне про лавку, где он служит – лавку мистера Уильямса, где ваш доверенный меня и разыскал. Прежнего приказчика мистера Уильямса, изволите видеть, за три дня до того хватил удар, он уже не жилец на этом свете. Вскоре он и точно помер. И на мистера Уильямса свалилось столько хлопот, что...
В: Довольно, довольно. Переходите к письму.
О: Что ж, сэр, я написал мистеру Лейси про то, какая у меня теперь должность и что я на нее не нарадуюсь, что новый хозяин хвалит меня за сметку и усердие и что в Лондон я выбраться не смогу. Что мне стыдно за свой проступок, но я надеюсь, что мистер Лейси меня простит и в этом случае я почту за величайшее одолжение, если он найдет средство переслать мне то, что причитается.
В: С кем вы передали письмо?
О: С одним человеком, который по своей надобности отправлялся в Глостер – а уж он обещал позаботиться, чтобы оттуда письмо дошло до Лондона. Я дал ему шиллинг на расходы. По возвращении он уверил меня, что все исполнено.
Да только, видно, напрасно я старался, напрасно тратился: ответ так и не пришел.
В: Больше вы не писали?
О: Я, сэр, рассудил, что не стоит труда: верно, мистер Лейси на меня гневается и хочет отплатить мне за небрежение той же монетой. И, сказать по правде, его можно понять.
В: Вам показалось, это такие гроши, что хлопотать себе дороже станет?
О: Да, сэр.
В: Сколько, по вашим прикидкам?
О: Я в свое время уже выпросил у мистера Лейси малую часть.
В: Сколько?
О: Да как будто несколько гиней, сэр.
В: Укажите точнее.
О: Гинею – в задаток перед отъездом, а потом еще.
В: Сколько же еще?
О: Это уже в Тонтоне, сэр. Вроде бы гинеи две или три.
В: Мистер Лейси показал – одну.
О: Точно уж и не помню, сэр. Что-то как будто бы больше.
В: Для вас деньги такой сор, что вы не видите разницы между одной и тремя гинеями? (Non respondet [99].) Вы получили две гинеи, Джонс. Стало быть, какой остаток вам причитался?
О: Восемь, сэр.
В: Сколько составляет ваше годовое жалование на нынешнем месте?
О: Десять фунтов в год, ваша честь. Я понимаю, к чему клонится ваш вопрос. Но я полагал, те деньги для меня потеряны – ну и махнул рукой.
В: Махнул рукой? Это же почти что ваш годовой доход!
О: Все равно я не знал, как их вытребовать.
В: Разве между Уэльсом и Лондоном не ходят суда с углем? Да притом часто.
О: Вроде бы ходят, сэр.
В: Вроде бы? Служите у судового поставщика, а за верное не знаете?
О: Точно ходят, сэр.
В: И вы даже не подумали передать с оказией письмо, а то и самолично отправиться в Лондон за своими деньгами?
О: Помилуйте, сэр, ну какой из Джонса мореходец! Я страх как боюсь моря и каперщиков [100].
В: Ложь. Вы имели другую причину.
О: Нет, сэр.
В: А вот и да, сэр. Вы прознали о своем путешествии на запад такое, что не отважились открыть мистеру Лейси и что могло навлечь на вас и сотоварищей ваших беды вроде нынешней. Разве без важной причины бросились бы вы наутек, отступившись от обещанной награды?
О: Я знал лишь то, что нам сообщили, сэр. Как Бог свят! А обо всем, что мы выведали сами, уже показал мистер Лейси.
В: Раскинули сеть, да сами же и попались. В том письме к мистеру Лейси, перед бегством вашим, вы поминали корабль, уходящий из Барнстапла в Суонси первого мая. Так вот, я навел справки. Такого судна в тот день не было – не было до самого мая десятого числа.
О: Да ведь я, когда писал письмо, думал, что это правда. А после, уже в Барнстапле обнаружилось, что вышло недоразумение. Тогда мне дали совет попытать счастья в Бидефорде. Я – в Бидефорд, и не прошло трех дней, как я уже плыл на судне, везшем уголь. Чистейшая правда, сэр. Хотите – пошлите проверить. Корабль назывался «Генриетта», а вел его мистер Джеймс Перри из Порткола – бывалый капитан, его все знают.
В: Что же вы поделывали эти три дня?
О: Первый день проболтался в Барнстапле, на второй подался в Бидефорд, повыспросил в порту касательно корабля, отыскал мистера Перри и уговорился, что он возьмет меня с собой. А на третий день мы вышли в море и, слава тебе Господи, благополучно добрались до места.
В: Кто в «Черном олене» ввел вас в заблуждение относительно корабля?
О: Право, сэр, из головы вон. Но кто-то точно был.
В: Мистеру Лейси вы написали, будто это был Пуддикумб.
О: Выходит, он, сэр.
В: Смотри мне, Джонс. От твоих слов разит ложью, как от твоих единоземцев луком [101].
О: Бог свидетель, не вру, сэр.
В: Вот твое письмо, в котором черным по белому указано, что про корабль ты уведомился от Пуддикумба. Но тот божится, что ничего подобного тебе не говорил, а уж он-то во лжи не замечен.
О: Я, верно, спутал, сэр. Письмо писалось наспех.
В: И курам на смех – как и вся твоя небылица. Я, Джонс, писал в «Корону» и справлялся касательно коня. Вы и теперь повторите, что первого мая – или пусть не первого, пусть в другой день – оставили коня в этой гостинице? Что, язык проглотили?
О: Виноват, сэр, оплошал. Теперь припоминаю: я доехал верхом до Бидефорда и остановился в трактире «Барбадос», а отъезжая, оставил коня там. И заплатил, чтобы за ним был уход, пока не заберут. И не упустил послать в Барнстапл, в «Корону» мальчишку с известием, где его искать – а то, чего доброго, заподозрят в воровстве. Вы уж не взыщите, сэр, ей-богу, ум за разум заходит. При первом разговоре я нес незнамо что, лишь бы отстали поскорее. Я же не знал, что это важно.
В: Так я тебе растолкую, отчего ты, каналья, виляешь; я тебе объясню, почему по тебе виселица плачет. Дик мертв, и у нас имеется сильное опасение, что он убит. Он был найден удавленным в пределах дня езды от того места, где ты провел ночь. Сундук его хозяина опустошен, прочий скарб сгинул. Ни о хозяине, ни о горничной с той поры ничего не слышно. И зловещая эта неизвестность производит то подозрение, что и они лежат где-то убитые. И еще большее подозрение, что это твоих рук дело. (При сих словах допрашиваемый что-то вскрикивает на валлийском наречии.) Что это означает?
О: Не правда, не правда! (Вновь говорит по-валлийски.) В: Что не правда?
О: Женщина жива! Я с ней потом видался!
В: Ишь как сразу вздрогнул. Смотри, как бы не вздрогнуть тебе на виселице – а если солжешь еще хоть раз, я тебе это обещаю.
О: Ей-богу, ваша честь, я с ней потом видался!
В: Когда потом?
О: После того, как они добрались до места.
В: Как вам может быть известно, куда они направлялись? Разве вы бежали не в Барнстапл?
О: Нет, сэр, на свою беду, не в Барнстапл. Господи ты Боже мой! (Снова по-валлийски.) В: Вы знаете, где горничная обретается сейчас?
О: Богом клянусь, не знаю, сэр. Может, в Барнстапле – потом объясню, почему. Только какая она горничная.
В: А мистер Бартоломью?
О: Боже ты мой, Боже!
В: Отчего вы не отвечаете?
О: Я ведь знаю, кто он таков на самом деле. Потому-то и дернула меня нелегкая впутаться в эту историю. Но у меня и в мыслях не было ничего дурного. Верьте слову, ваша честь, я никого ни о чем не спрашивал, а узнал против чаяния от парня, который...
Если же спросить меня о его недостатках, я бы назвал его склонность прельщаться взглядами и теориями, принадлежащими до естествознания, в коих я усматриваю скорее фантазии, чем вероятные либо на опыте подтвержденные истины. К таковым отношу я и тот домысел, за разъяснением коего Вы ко мне обращаетесь. Упомянутый Вами ряд чисел впервые был выведен в трактате «Liber Abaci» [91], сочинении ученого итальянца Леонардо Пизанского [92]. Ряд этот был составлен самим автором – однако, по его признанию, предназначался всего лишь для исчисления беспрестанно плодящихся кроликов в садке. Но Его Милости мнилось, будто эту пропорцию (остающуюся неизменной, до каких бы пределов ни продолжали числовой ряд) можно обнаружить во всем строе природы, вплоть до движения планет и расположения звезд небесных; она виделась ему даже и в строении растений и размещении их листьев, так что он обозначил сие соотношение особым, взятым из греческого языка словом phyllotaxis [93]. Он также полагал, что это простейшее соотношение можно проследить в истории сего мира, как в прошлой, так и имеющей быть впереди, и кто сумеет постичь его до конца, получит способ посредством математических действий предсказывать грядущие события и трактовать прошлое.
Мне же думается, сэр, что он выводит чрезмерно важное следствие из пустячного совпадения в вещественных явлениях низшего порядка; я также предполагаю, что винить в этом заблуждении следует не его самого, но его высокий дворянский титул, поскольку именно он не допускает Его Милость каждодневно приобщаться знаниям, имеющим хождение в кругу людей ученых, и обсуждать сии предметы с настоящими знатоками, отчего и нашло на него помрачение, которое я, с Вашего позволения, назвал бы dementia in exsilio [94]. Как говаривают в нашем университете, In delitescentia non est scientia, сиречь кто укрывается или обитает вдали от знаний, тот ими до конца не овладеет.
Надобно Вам заметить, сэр, что в вопросах, касающихся до моей науки, я привык высказываться не обинуясь, и когда пять лет назад Его Милость представил мне свои соображения на сей предмет, я подверг их строгому разбору и нашел неосновательными. И вот из-за того, что я посмел оспорить многие не в меру бойкие выводы, сделанные им из этого допущения, меж нами впервые пробежал холодок. В дальнейшем мы, благодарение Богу, помирились, причем условия мира выставил Его Милость: он объявил, что слишком дорожит нашим дружеством, чтобы на горе ему длить спор о домыслах, доказать которые он, по собственному признанию, не в силах (под домыслами он разумел свои химерические предложения о возможности предугадывать будущее при помощи вышесказанных чисел). Он предложил, чтобы мы, будучи истинными amici amicitiae [95] (по собственному его выражению), впредь никогда не заговаривали об этом предмете, ставшем для нас яблоком раздора. Слово свое он сдержал и ни при встречах со мною, ни в письмах больше уж к своей теории не возвращался, из чего я было заключил, что со всякими изысканиями по сему предмету покончено.
Где пребывает Его Милость в настоящее время, я, как уже указывал, не имею ни малейшего понятия и даже не знаю, что Вам посоветовать. Мне остается лишь уповать на то, что этот достойнейший, способнейший, любезнейший и благороднейший человек, коего я имел честь называть своим другом, в скором времени сыщется живой и невредимый.
Ваш покорный слуга Николас Сондерсон. A.M.
[96] Regalis Societatis Socius [97].
Записано мною: Энн Сондерсон, дочь.
ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ ДЭВИДА ДЖОНСА,
данные под присягою сентября 9 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку: имею тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в конторе корабельного поставщика.
В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу.
О: Знаю, сэр. Виноват.
В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси?
О: Прочел, сэр.
В: Признаете ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал?
О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать.
В: Однако ж перед человеком, которого я за вами послал, вы от этого имени открещивались.
О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина не было. Я, изволите видеть, почитаю этого достойного джентльмена своим другом, чуть что – я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит: дружбу водить – себя не щадить. Тем паче, что во всем приключившемся в апреле он виноват не больше, чем Джонс.
В: Мой человек доносит, что вы и при упоминании о мистере Лейси продолжали отпираться – даже показали под присягой, будто это имя вам незнакомо.
О: Да я просто хотел его испытать, сэр. Проверить, точно ли он так хорошо осведомлен, как уверяет. А как убедился, так сразу лгать и перестал.
В: Только чтобы уж и вперед не лгать.
О: Не стану, сэр. Право, не стану.
В: Смотрите же. Начнем с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде я желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси – в том виде как они записаны – каких-либо сведений, представляющихся вам не правдой.
О: Никак нет, сэр.
В: А каких-либо неточностей?
О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было.
В: А каких-либо упущений? Не случалось ли вам обнаруживать важные обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси?
О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про все, что я узнавал и примечал. Так я и поступал.
В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего?
О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего.
В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в бега. Вы это подтверждаете?
О: Да, сэр. Все было так, как я ему отписал, сэр. Уж больно хотелось проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краев до нее рукой подать: перебрался через залив – и дома. Когда еще случай подвернется. Как говорится, своя рубаха ближе к телу. Знаю, я поступил нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был дурным сыном и теперь вот решил загладить вину.
В: Разве вы не освобождались от обязательств перед мистером Бартоломью на другой же день? Что бы вам не подождать немного и не отпроситься у мистера Лейси?
О: Я думал, он не отпустит.
В: Отчего же?
О: Да ведь он у нас джентльмен опасливый. Вдруг у него не стало бы духу ехать дальше через те края без попутчика.
В: Разве он не был вам верным другом – хоть тогда, хоть прежде? Не он ли вам и работу подыскал?
О: Ваша правда, сэр. Я потом извелся от стыда. Но, как добрый христианин, разве мог я не исполнить сыновний долг? Вот и сбежал.
В: Сбежали в надежде, что по возвращении в Лондон сумеете его умилосердить?
О: Была такая надежда, сэр. Сердце у него отходчивое, дай Бог ему здоровья. И тоже ведь христианин.
В: Расскажите, каков вам показался слуга мистера Бартоломью Дик.
О: Я, сэр, ничего путного о нем сказать не могу. Джонс при расставании знал о нем не больше, чем при первой встрече.
В: Не приметили вы в нем каких-либо странностей?
О: А что все примечали, то и я приметил. Чтобы такого да в услужение к джентльмену – как есть ирландская небывальщина. На лакейскую должность – с его силой и статью – он еще годился. Но и только.
В: Вы разумеете, что на слугу при джентльмене он не походил?
О: Спору нет, приказы он исполнял недурно. Притом такому слуге хозяин мог без опаски доверить любую тайну. И пожитки тоже. Среди скарба на вьючной лошади был увесистый сундучишко, так этот самый Дик меня к нему близко не подпускал. В первый же день я было сунулся помочь поднести, а он меня и оттолкни. И так всю дорогу. В рассуждении хозяйского добра – цепной пес, а не слуга.
В: Что еще необычного было в его повадке?
О: А то, что хоть бы все вокруг со смеху помирали, он никогда даже не улыбнется. Помнится, в Бейзингстоке выходим мы с ним поутру к колодцу, а там потеха: служанка за какую-то дерзость осерчала на конюшего, хвать ведро и за ним – хотела, значит, водой окатить, да только растянулась и сама облилась. Что смеху было! Покойник – и тот бы прыснул. А Дику хоть бы что. Стоит как на панихиде. И лицо такое, словно нашел грош, обронил шиллинг.
В: Такого он был сумрачного нрава?
О: Скорее, недалекого ума. Точно как с луны свалился. Ни дать ни взять деревянный истукан. Иное дело – с женским полом. Вот я, с дозволения вашей чести, расскажу один случай...
В: Хозяин внушал ему робость?
О: Не похоже, сэр. Услужал он хозяину исправно, однако ж и без особой прыти. Дадут знак – он и делает что велено. Кое-какие знаки я разобрал и пытался с ним объясниться, да только зря старался.
В: Отчего же?
О: Уж и не знаю, сэр. Всякие немудреные приказы – «помоги привязать», «пособи поднести» – это он понимал. Но когда я от нечего делать хотел по-приятельски разузнать, как он живет, что у него на душе – не понимает и все тут. Точно я говорю по-валлийски, как моя матушка.
В: Может, не такой он был и простак?
О: Может быть. Если призадуматься, может, и правда.
В: У меня имеются показания мистера Пуддикумба, хозяина «Черного оленя». Он приводит ваш рассказ, будто однажды ночью с Диком случился припадок безумия.
О: Мало ли я баек по пути насочинял. Что называется, для красного словца.
В: Так это не правда?
О: На то была воля мистера Лейси и джентльмена, сэр.
В: Это они вам велели распустить слух, что парень от луны мешается в уме?
О: Не то чтобы именно про это. Но раз у Дика язык связан, то, чтобы люди на нас не косились, мне было наказано изображать отчаянного пустомелю – нести что в голову взбредет.
В: Не сказывали вы служанкам, чтобы они Дика остерегались?
О: Может, и сказывал, сэр. А коли сказывал, то совет нелишний.
В: Как вас понимать?
О: Он же не кастрат итальянский, не Харянелли [98]. Что с изъяном, это правда, но ведь не такого рода изъян.
В: Вы намекаете на его связь с горничной Луизой?
О: Именно, сэр.
В: И с иными девицами, что встречались в пути?
О: На других он и не глядел, сэр. Другие – так, баловство. Ну разве что приволокнется за какой бабенкой на кухне у Пуддикумба.
В: А вам, Джонс, разве не вздумалось приволокнуться – да еще как бессовестно?
О: Шутил, сэр, право, шутил – и больше ничего. Много ли мне от нее было нужно? Один поцелуй.
В: И одна ночь в ее постели?
О: Как быть, сэр, ведь я еще не так чтоб стар. Я как-никак мужчина, и меня, с позволения сказать, порой разбирает. А тут эта фефела: как взглянет на меня за ужином, так и осклабится. Самая обыкновенная деревенская клуша.
В: Хорошо. Вернемся к Луизе. В каких вы сейчас мыслях касательно того, о чем рассказывали мистеру Лейси – что будто встречали ее у заведения Клейборн?
О: Ту-то я видал мельком: прошмыгнула мимо – и в дом. А ночью при факелах хорошо не разглядишь. Я говорил мистеру Лейси, что не могу ручаться, а теперь точно знаю: ошибался. Глаза наши злоискательны: все-то им видится дурное. То была не Луиза, меня обмануло сходство.
В: Стало быть, вы уверены, что обознались?
О: Уверен, сэр. А разве не так?
В: Почему вы спрашиваете?
О: Да вы как будто сомневаетесь. Насторожились, точно какое лихо учуяли. Право же, мне это только померещилось.
В: Вы доподлинно знаете, что Луиза не та, за кого вы ее сперва почли?
О: Я поверил на слово мистеру Бартоломью, сэр. Лучше сказать, мистер Лейси поверил ему на слово, а уж я мистеру Лейси. Если с него этого слова довольно, то с меня и подавно.
В: Вы много с ней беседовали?
О: Мало, сэр. Она с самого начала задала такого форсу, что и не подступись. Чопорная, что монашкина курица. Иной раз поравняемся с ней мимоходом или сядем вместе ужинать – взглядом не удостоит. Словечком в пути переброситься – ни-ни. Недаром прозывалась на французский лад.
В: Откуда бы у горничной взялось столько чванства?
О: Такую уж моду забрала нынче их сестра. Всякая, черт их дери, корчит из себя госпожу.
В: Извольте в этих стенах выражаться пристойно!
О: Виноват, сэр.
В: Не слыхали вы, чтобы у нее имелось другое имя?
О: Нет, сэр. От кого бы мне было узнать?
В: Известно ли вам имя той, которую вы видели входящей в заведение Клейборн?
О: Нет, сэр. И мой спутник, который мне ее указал, тоже не знал ее по имени. Только слышал, что в заведении ее величают Квакершей и для гостей она лакомый кусочек. Мы было решили, что джентльмен, коего мы туда доставили, тоже к ней пожаловал. Маркиз Л., сэр.
В: А, так вы доставили его в портшезе?
О: Да, сэр. Когда другой работы не находилось, я, бывало, зарабатывал на пропитание и таким промыслом.
В: И часто вы доставляли гостей к этому дому?
О: Иной раз случалось, сэр. Это уж как придется.
В: Неужели же вы не прознали, как зовутся по имени тамошние потаскухи?
О: Нет, сэр. Мне только сказывали, будто там собраны наиотменнейшие шлюхи Лондона – оттого-то охочие до бабья богатые простофили... виноват, сэр, я хотел сказать – знатнейшие лондонские джентльмены в этом доме так и толкутся.
В: Вы точно знаете, что девица, которая с вами путешествовала, не шлюха?
О: Теперь уж точно.
В: Не расспрашивали вы Луизу про ее жизнь – откуда она родом и прочее?
О: Расспрашивал, сэр, и не раз. Давно ли в услужении, у кого служила прежде. Только в Эймсбери отстал. Слова от нее добиться – как от скряги подаяния. А если и промолвит словечко, то ни о чем не промолвится. Про нее не скажешь, что язык без костей!
В: Что она рассказала про ночную отлучку из Эймсбери?
О: Все отрицала, сэр. Сперва смешалась, потом вскинулась, потом скисла – и я мигом смекнул, что она лжет.
В: Прежде чем вы узнали, что Дик допущен в ее постель, не замечали вы их взаимной склонности?
О: Что до Дика, сразу было видно, что он от нее без ума: стоило посмотреть, что с ним делается, когда она рядом. Бывало, глаз с нее не сводит. Станет прислуживать хозяину – заодно и ей прислужит.
В: Как?
О: Как только может. То ужин ей снесет, то узел притащит. Вон и старое присловье говорит: «Кто до баб слаб, тот у баб раб».
В: Она была сдержаннее в рассуждении своих чувств?
О: Не то чтобы сдержаннее, сэр, а хитрее. На людях обходилась с ним так, будто он ей не любовник, а любимая собачонка. Но после Эймсбери, когда дело вышло наружу, она уже не так таилась. Как сейчас вижу: сидит перед ним на коне, прижалась щекой к его груди и спит – точно отец с дитятей или муж с женой.
В: Это при ее-то чопорности?
О: На то, сэр, и присловье: «Все они Евины дочери».
В: Она чаще усаживалась впереди него или позади?
О: Поначалу – как водится, позади: ровно попугай на жердочке. А на третий день перебралась вперед: дескать, на холке мягче. Сказала бы уж напрямик, что ей мягче сидеть между ног этого похотливца, да простит меня ваша честь.
В: Вы не заговаривали с ней о Дике? Не спрашивали, имеют ли они намерение пожениться?
О: Не спрашивал, сэр. Мистер Лейси шепнул мне, чтобы я к ней больше с вопросами не лез – а то как бы не подумали, будто я по его наущению шпионю за мистером Бартоломью. Я и прикусил язык. Притом мне пришло на мысль – может, она просто углядела в моих словах насмешку над ее влеченьем к убогому. А строгостью желала мне сразу показать, для моей же пользы, что надеяться здесь не на что.
В: Как это понимать?
О: Девица-то далеко не уродина, сэр. Я полагал поначалу, что страсть тропинку к женскому сердцу отыщет. Она все могла прочесть в глазах моих...
В: Вздумали приударить?
О: И приударил бы, если б позволила. Хотя бы для того, чтобы проверить, что она в этом деле смыслит. И убедиться, точно ли это не овечка из стада мамаши Клейборн, как мне сперва почудилось.
В: Имеете ли еще что-нибудь о ней сообщить?
О: Нет, сэр.
В: И после апреля тридцатого числа вы ни о ней, ни о Дике, ни об их хозяине вестей не получали?
О: Нет, сэр.
В: А в газетах вам никаких известий о них не попадалось?
О: Истинный Бог, не попадалось.
В: И вы убеждены, что мистеру Бартоломью удалось увезти свою суженую и предприятие это не имело следствием никакого преступления, в коем вы видели бы и свою вину?
О: До сего дня я в этом не сомневался. А нынче, хоть впору бы и встревожиться, но я все же спокоен, потому что вины за собой не знаю и вижу справедливость и великодушие вашей чести. Я до этого дела касательства толком не имел, и должность моя в нем была не более важная, чем у какого-нибудь привратника.
В: Отчего же, коли так, вы остались в Уэльсе, а не вернулись в Лондон получить у мистера Лейси свою долю?
О: Я, сэр, еще три месяца назад посылал мистеру Лейси письмо с изложением своих резонов.
В: Он ничего о нем не знает.
О: Немудрено. С вашего позволения, сэр, я объясню. Едва я оказался в родных краях, меня ошеломили известием, от которого я разрыдался – да, ваша честь, разрыдался, как дитя. Меня уведомили, что моя престарелая матушка, царство ей небесное, уже три года как покоится в могиле. А полгода назад скончалась любимая сестра. Остались мы с братом вдвоем. А брат еще беднее Джонса, притом валлиец до мозга костей: у валлийца, известное дело, ближе нужды родичей нету. Пожил я у него месячишко, вижу – плохо наше дело: сколько ни бьюсь, а из нищеты никак не выберемся. Вот я себе и говорю: пора тебе, Джонс, обратно в Лондон; ну что такое твой Суонси, одно слово – дыра. А Джонс и деньги – что лондонские часы: нету между ними согласия, все врозь разбегаются. Все денежки, что я привез, пропились да проелись. И отправился я в Лондон на своих двоих, потому как ни на чем другом по недостатку средств путешествовать не мог. А в Кардиффе мне повстречался приятель. Пригласил к себе, приветил. И случись об эту пору у него в доме один человек, который, узнав, что я умею читать и считать и повидал свет, рассказал мне про лавку, где он служит – лавку мистера Уильямса, где ваш доверенный меня и разыскал. Прежнего приказчика мистера Уильямса, изволите видеть, за три дня до того хватил удар, он уже не жилец на этом свете. Вскоре он и точно помер. И на мистера Уильямса свалилось столько хлопот, что...
В: Довольно, довольно. Переходите к письму.
О: Что ж, сэр, я написал мистеру Лейси про то, какая у меня теперь должность и что я на нее не нарадуюсь, что новый хозяин хвалит меня за сметку и усердие и что в Лондон я выбраться не смогу. Что мне стыдно за свой проступок, но я надеюсь, что мистер Лейси меня простит и в этом случае я почту за величайшее одолжение, если он найдет средство переслать мне то, что причитается.
В: С кем вы передали письмо?
О: С одним человеком, который по своей надобности отправлялся в Глостер – а уж он обещал позаботиться, чтобы оттуда письмо дошло до Лондона. Я дал ему шиллинг на расходы. По возвращении он уверил меня, что все исполнено.
Да только, видно, напрасно я старался, напрасно тратился: ответ так и не пришел.
В: Больше вы не писали?
О: Я, сэр, рассудил, что не стоит труда: верно, мистер Лейси на меня гневается и хочет отплатить мне за небрежение той же монетой. И, сказать по правде, его можно понять.
В: Вам показалось, это такие гроши, что хлопотать себе дороже станет?
О: Да, сэр.
В: Сколько, по вашим прикидкам?
О: Я в свое время уже выпросил у мистера Лейси малую часть.
В: Сколько?
О: Да как будто несколько гиней, сэр.
В: Укажите точнее.
О: Гинею – в задаток перед отъездом, а потом еще.
В: Сколько же еще?
О: Это уже в Тонтоне, сэр. Вроде бы гинеи две или три.
В: Мистер Лейси показал – одну.
О: Точно уж и не помню, сэр. Что-то как будто бы больше.
В: Для вас деньги такой сор, что вы не видите разницы между одной и тремя гинеями? (Non respondet [99].) Вы получили две гинеи, Джонс. Стало быть, какой остаток вам причитался?
О: Восемь, сэр.
В: Сколько составляет ваше годовое жалование на нынешнем месте?
О: Десять фунтов в год, ваша честь. Я понимаю, к чему клонится ваш вопрос. Но я полагал, те деньги для меня потеряны – ну и махнул рукой.
В: Махнул рукой? Это же почти что ваш годовой доход!
О: Все равно я не знал, как их вытребовать.
В: Разве между Уэльсом и Лондоном не ходят суда с углем? Да притом часто.
О: Вроде бы ходят, сэр.
В: Вроде бы? Служите у судового поставщика, а за верное не знаете?
О: Точно ходят, сэр.
В: И вы даже не подумали передать с оказией письмо, а то и самолично отправиться в Лондон за своими деньгами?
О: Помилуйте, сэр, ну какой из Джонса мореходец! Я страх как боюсь моря и каперщиков [100].
В: Ложь. Вы имели другую причину.
О: Нет, сэр.
В: А вот и да, сэр. Вы прознали о своем путешествии на запад такое, что не отважились открыть мистеру Лейси и что могло навлечь на вас и сотоварищей ваших беды вроде нынешней. Разве без важной причины бросились бы вы наутек, отступившись от обещанной награды?
О: Я знал лишь то, что нам сообщили, сэр. Как Бог свят! А обо всем, что мы выведали сами, уже показал мистер Лейси.
В: Раскинули сеть, да сами же и попались. В том письме к мистеру Лейси, перед бегством вашим, вы поминали корабль, уходящий из Барнстапла в Суонси первого мая. Так вот, я навел справки. Такого судна в тот день не было – не было до самого мая десятого числа.
О: Да ведь я, когда писал письмо, думал, что это правда. А после, уже в Барнстапле обнаружилось, что вышло недоразумение. Тогда мне дали совет попытать счастья в Бидефорде. Я – в Бидефорд, и не прошло трех дней, как я уже плыл на судне, везшем уголь. Чистейшая правда, сэр. Хотите – пошлите проверить. Корабль назывался «Генриетта», а вел его мистер Джеймс Перри из Порткола – бывалый капитан, его все знают.
В: Что же вы поделывали эти три дня?
О: Первый день проболтался в Барнстапле, на второй подался в Бидефорд, повыспросил в порту касательно корабля, отыскал мистера Перри и уговорился, что он возьмет меня с собой. А на третий день мы вышли в море и, слава тебе Господи, благополучно добрались до места.
В: Кто в «Черном олене» ввел вас в заблуждение относительно корабля?
О: Право, сэр, из головы вон. Но кто-то точно был.
В: Мистеру Лейси вы написали, будто это был Пуддикумб.
О: Выходит, он, сэр.
В: Смотри мне, Джонс. От твоих слов разит ложью, как от твоих единоземцев луком [101].
О: Бог свидетель, не вру, сэр.
В: Вот твое письмо, в котором черным по белому указано, что про корабль ты уведомился от Пуддикумба. Но тот божится, что ничего подобного тебе не говорил, а уж он-то во лжи не замечен.
О: Я, верно, спутал, сэр. Письмо писалось наспех.
В: И курам на смех – как и вся твоя небылица. Я, Джонс, писал в «Корону» и справлялся касательно коня. Вы и теперь повторите, что первого мая – или пусть не первого, пусть в другой день – оставили коня в этой гостинице? Что, язык проглотили?
О: Виноват, сэр, оплошал. Теперь припоминаю: я доехал верхом до Бидефорда и остановился в трактире «Барбадос», а отъезжая, оставил коня там. И заплатил, чтобы за ним был уход, пока не заберут. И не упустил послать в Барнстапл, в «Корону» мальчишку с известием, где его искать – а то, чего доброго, заподозрят в воровстве. Вы уж не взыщите, сэр, ей-богу, ум за разум заходит. При первом разговоре я нес незнамо что, лишь бы отстали поскорее. Я же не знал, что это важно.
В: Так я тебе растолкую, отчего ты, каналья, виляешь; я тебе объясню, почему по тебе виселица плачет. Дик мертв, и у нас имеется сильное опасение, что он убит. Он был найден удавленным в пределах дня езды от того места, где ты провел ночь. Сундук его хозяина опустошен, прочий скарб сгинул. Ни о хозяине, ни о горничной с той поры ничего не слышно. И зловещая эта неизвестность производит то подозрение, что и они лежат где-то убитые. И еще большее подозрение, что это твоих рук дело. (При сих словах допрашиваемый что-то вскрикивает на валлийском наречии.) Что это означает?
О: Не правда, не правда! (Вновь говорит по-валлийски.) В: Что не правда?
О: Женщина жива! Я с ней потом видался!
В: Ишь как сразу вздрогнул. Смотри, как бы не вздрогнуть тебе на виселице – а если солжешь еще хоть раз, я тебе это обещаю.
О: Ей-богу, ваша честь, я с ней потом видался!
В: Когда потом?
О: После того, как они добрались до места.
В: Как вам может быть известно, куда они направлялись? Разве вы бежали не в Барнстапл?
О: Нет, сэр, на свою беду, не в Барнстапл. Господи ты Боже мой! (Снова по-валлийски.) В: Вы знаете, где горничная обретается сейчас?
О: Богом клянусь, не знаю, сэр. Может, в Барнстапле – потом объясню, почему. Только какая она горничная.
В: А мистер Бартоломью?
О: Боже ты мой, Боже!
В: Отчего вы не отвечаете?
О: Я ведь знаю, кто он таков на самом деле. Потому-то и дернула меня нелегкая впутаться в эту историю. Но у меня и в мыслях не было ничего дурного. Верьте слову, ваша честь, я никого ни о чем не спрашивал, а узнал против чаяния от парня, который...